Аннотация: Продолжение романа о Батыевом нашествии. В процессе написания.
Глава 1
Конь, подчиняясь узде, взвился на дыбы и, развернувшись на задних ногах, встал на все четыре копыта. Встал тяжело - теряет силы коняшка. Олег тоже удержался в седле с трудом - и у него сил немного осталось. Надо спешить, или падет скакун, не донеся хозяина до врага. Вот они - враги, совсем близко. Хорошо видно в свете полной луны, как подгоняют, скалящих зубы лошадей, тянут луки... И слабость от потери крови, одолевающая Олега, куда-то отступила. Им овладела жажда боя. Желание продать свою жизнь подороже. Князь перекинул здоровой левой рукой щит из-за спины на грудь, потянул правой рукой меч из ножен. Движение отозвалось болью в правом плече, в котором застрял наконечник татарской стрелы. Махнул вправо-влево клинком. Ништо, терпеть можно! Оглянулся. Позади в ночной тьме, рассеиваемой бледным лунным светом, вздымая клубы снежной пыли, исчезали всадники - уходящие от погони соратники. Последний из них, обернувшись в седле, неотрывно смотрит на него. Ратьша... Прощай, брат! Нелегко терять тебе второго уже побратима. Олег сморгнул, внезапно застлавшие глаза слезы, и дал шпоры коню. Тот начал разбег. Тяжело идет. Но ничего - до татар, несущихся навстречу, рукой подать. Скакун набрал скорость. Алое княжеское корзно расправилось за плечами, захлопало на ветру. Вот они первые враги - впереди в десятке саженей. Почему-то не стреляют в него. Стрел жалеют? Олег Красный, скрипнув зубами от боли в правом плече, вскинул меч в готовности рубить супостатов, но те раздались, объезжая сторонами русского князя. В следующий миг тот почувствовал, как на плечи ему упал волосяной аркан, соскользнул на шею, затянулся, не давая дышать. Олег напрягся, дернул повод, пытаясь развернуть коня, махнул мечом, целя по веревке. Не дотянулся, вылетел из седла, грянулся спиной и головой о мерзлую землю. В глазах вспыхнуло, а потом все поглотила тьма.
Сознание возвращалось с трудом. Когда Олег осознал, что, жив и дышит, он услышал голоса. Два голоса. Разговор шел негромко по-половецки. Сам Олег говорил на языке степняков плохо, но почти все понимал. Похоже, говорили о нем. Мол, без сознания уже десятый день. Выживет ли? Спрашивал первый голос, принадлежащий, судя по всему, человеку в возрасте. Второй, молодой, звонкий, вроде как женский, отвечал, что должен. Мол, глаза чувствуют свет, дыхание спокойно, биение сердца ровное, еще что-то. Второй голос говорил по-половецки не совсем правильно (это Олег понял даже с его знанием языка) с каким-то странным подсюсюкиванием.
Не спеша открывать глаза, Олег принюхался. Пахло дымом, овчинными шкурами, кислым кобыльим молоком и еще чем-то неуловимым. Запах юрты - жилья степняков. Его ни с чем не спутаешь, если ощущал хоть раз. А Олег в половецких юртах бывал. Хоть и не часто. И только тут вспомнил, что случилось перед тем, как он лишился сознания: самоубийственная скачка навстречу преследующим татарам, волосяной аркан на шее, удар о землю... Так его не убили? Взяли в полон? Олег испытал одновременно радость и огорчение. Огорчение от того, что не получилось красиво погибнуть, врубясь в гущу врагов, как подобает витязю. Но радости, если по чести, было больше: жив! А раз жив, возможно родичам удастся выкупить его из полона, как всегда водилось в войнах с половцами и в своих усобицах.
Голоса тем временем стихли. Олег услышал шуршание одежды, чужое дыхание на своем лице. Дыхание легкое, свежее. Прохладная рука легла на лоб, скользнула на шею, потом на грудь. Голую грудь. Похоже, он без одежды.
- Очнулся, - сказал молодой голос. - Просто не открывает глаз. Боится, наверное.
Боится? Он?! Олег открыл глаза, оперся руками о ложе, собираясь вскочить и доказать, что некого тут бояться русскому витязю. Но плечо при движении пронзила боль, голова неудержимо закружилась, а к горлу подступила тошнота. Он упал обратно на ложе, чувствуя, как выступает пот на лбу и лице.
- Ну-ну, бахадур, не так быстро, - это все тот же молодой голос. - Пришел в себя - хорошо. А до поправки тебе еще далеко. Полежи.
Над ним склонилось лицо. Странное лицо. В неровном свете, мерцающем в юрте, его можно было неплохо рассмотреть. Матовая, чуть желтоватая кожа, высокий гладкий лоб, довольно широкие, но не портящие лица, скулы, поднятые к глазам. Глаза... Необычные глаза. Странный разрез. Не узковатые, как у некоторых половцев, вполне себе широкие, но какие-то круглые с высоко поднятым крутой дугой верхним веком. Темно-карие. Гладкие, длинные, с прямым пробором волосы цвета воронова крыла. И впрямь - женщина. Молодая. Но таких Олег никогда не видел. Монголка? Но у тех монголов, с которыми он имел дело, глаза узкие, скулы широченные. Нет, не похожа. Красива? Пожалуй. Но красотой непривычной. Кто она? Лекарка? В войске? Одна среди множества мужчин? Или, может, шаманка, как та старуха, что прибыла тогда в Рязань с посольством. Все может быть...
Лицо лекарки, или шаманки исчезло и на его месте появилось лицо мужчины. И впрямь - немолод. В окладистой бороде изрядно седины. Голова обрита по половецкому обычаю. Но точно не половец. Те хоть и изрядно перемешались за две сотни лет с окрестными народами, но лица их сохранили черты, не позволяющие их с кем-то спутать. Этот на вид больше всего походил на русского. И даже бритый череп тому не мешал.
- Ну, здравствуй, племяш, - сказал бородатый по-русски.
- Не припоминаю таких дядьев, - тяжело ворочая языком, отозвался Олег.
- Дядька не родной. Должно, троюродный, если я правильно счел, - ухмыльнулся странный половчанин. - Глебом меня в свое время кликали. Глебом Владимировичем, князем Пронским. Слыхал?
Глеб? Глеб Пронский? Братоубийца! У Олега аж дыхание сперло, потому ответил не сразу.
- Слышно было, что сгинул ты в степи, - справившись с волнением, наконец выдавил он.
Глеб Владимирович усмехнулся.
- Сам я те слухи и распустил. Дабы мстителей со следа сбить. Сам же на восход ушел в глубь степей половецких. Там на восходе ведь тоже половцы живут. Верней, жили. Монголы их оттуда изрядно потеснили. Многих побили, а тех, что им покорились с насиженных мест погнали кого куда. Перемешали племена промеж собой, чтобы родственные курени друг от друга подальше были, не сговорились против монголов. Как там жил и что делал расскажу тебе попозжее - время у нас будет. А теперь поправляйся, сил набирайся. Богдийская ведунья, он кивнул на девушку, говорит: голову ты себе при падении здорово встряхнул. Хорошо, что жив остался. Ну и я помог: вначале-то, вишь, они сами хотели тебя живым взять - узнали по корзну, что княжеского рода пленник, а когда на следующий день ты в себя не пришел, хотели добить. Но со слов пленных, узнал я, кто ты есть и отговорил монголов добивать тебя беспамятного. Так что должник ты мой теперь. - Глеб хохотнул. - Ну, отдыхай, племяш, отдыхай.
На месте нежданно обретенного дяди вновь показалась изящная головка лекарки, вернее, ведуньи, как сказал Глеб Владимирович.
- Выпей это, - сказала она по-половецки и протянула Олегу глиняную плошку, дымящуюся ароматным парком.
Он принял посудину здоровой левой рукой. Девушка приподняла прохладной ладошкой его голову, чтобы удобнее было пить. Олег отхлебнул, поморщился - горько.
- Ничего, - улыбнулась та. - Терпи, полезно.
Олег допил травяной взвар, откинулся на ложе. По телу разливалось приятное тепло. Потянуло в сон.
- Спи, - погладила его по голове легкая рука. - Тебе нужно много спать.
И он заснул.
Сколько спал - бог весть. А проснулся от того, что ложе его качало и потряхивало. Открыл глаза, прислушался. Снаружи разносился стук копыт, скрип колес, конское ржание и людской говор. Светильник зажжен не был, но через щель входного полога внутрь юрты проникал тусклый свет зимнего дня. Олег, стараясь не опираться на больную руку, сел на ложе. Ложе оказалось низким. Строго говоря, это и не ложе было, а что-то вроде перины, набитой не пухом, а чем-то более жестким. Конским волосом? Вроде им половцы набивают свои лежаки. Ноги опустить оказалось некуда. Пришлось сесть, по-половецки, поджав ноги под себя. Голова все еще кружилась, но тошнить перестало. Плечо перевязано и почти не болит, если им не двигать. В общем, жить можно.
В юрте кроме него никого не было. Очаг даже не дымился. От входа тянуло морозным воздухом. Покрывало соскользнуло с плеч, когда Олег поднялся. Оказалось, что он голый. Совсем. Если подумать, то понятно - десять дней без сознания, ходил под себя. Кто-то при этом убирал за ним, обмывал. Кто? Неужели та странная желтокожая девушка-знахарка? При мысли об этом Олег покраснел от стыда, зажмурился. Потом ему стало холодно, и он натянул на плечи покрывало.
Еще раз прислушался. Да - юрта ехала. Интересно. У половцев таких юрт не водилось. Монгольская придумка? Наверное. Какая же должна везти ее повозка? Олег прикинул: в поперечнике это передвигающееся жилье сажени две с половиной, а то и все три. Широкая повозка. Такая не везде пройдет. Для степи с ее просторами оно, конечно, ничего, а вот для лесов и бездорожья Руси такая штука должна быть не слишком удобна. Далеко не уедет. Но едет же! Вот только где едет? Сколько он был без сознания? Вроде, его троюродный дядька говорил о десяти днях. Да потом он еще сколько-то спал... Пробились татары через засечную черту, или там еще идут бои? А если пробились, стоит ли еще стольный град, или...? От мысли о страшном, что могло случиться, сжалось сердце. Ну нет, утешил он себя - Рязань мощная крепость, она может держаться в осаде месяц и больше. А за это время должен подойти Юрий Владимирский. Надо быстрее приходить в себя и бежать из плена, помогать родному городу.
Тем временем шум снаружи усилился, словно они въехали в большое селение, или воинский лагерь. Гул голосов, рев, мычание, ржание, скрип, стук. Проехав еще немного, передвижная кибитка встала. По ходу движения возникла суета: голоса, воловий рев. Юрта пару раз дернулась. Понятно - распрягают упряжку. Надо бы выглянуть, осмотреться. Вот только выскакивать босиком на снег не сильно хочется, да еще красоваться перед врагами голому, прикрытому только покрывалом ему русскому князю недостойно. Надо подождать - кто-то в скором времени его да навестит. Вот тогда он и потребует свою одежду.
Ждать пришлось недолго. В кибитку забралась богдийская ведунья. В собольем полушубке, собольей же шапке с острым кожаным верхом и в меховых штанах. На ногах теплые по виду сапожки непривычной формы. Щеки девушки раскраснелись. Порозовел и маленький носик. Она принесла в юрту запах мороза и дыма. Дым от костров в становище? Наверное.
- Уже поднялся? - спросила ведунья. - Хорошо. Голова кружится? Тошнит?
Олег покачал головой - почему-то не хотелось казаться перед ней слабым.
- Неправда, - улыбнулась ведунья. - Голова кружиться должна. Ты же, кроме того, что встряхнул ее еще и не ел одиннадцать дней. Слабость чувствуешь? Попробуй встать. Помочь?
Олег мотнул головой и попытался подняться на ноги, прикрывая чресла покрывалом. Его мотнуло в сторону. Девушка подставила плечо. Олег приобнял знахарку и удержался на дрожащих ногах. Правда выпустил при этом покрывало, которое соскользнуло на пол кибитки. Он попытался прикрыть срам ладонью. Чертова ведунья хихикнула, как девчонка. Потом посерьезнела, сказала:
- Ты зря стесняешься. Все, что ты пытаешься спрятать, я уже видела, когда ухаживала за тобой беспамятным. Давай осторожно присядем.
Она усадила Олега на ложе, сама присела рядом на корточки. Потрогала его лоб, заглянула в глаза, осмотрела повязку на плече. Кажется, осталась довольна. Олег натянул на себя покрывало, спросил, стараясь не сильно коверкать половецкие слова и ставить их в должном порядке:
- Где моя одежда? Верни ее. Негоже русскому князю нагишом, как младню несмышленому срамом светить.
Несколько слов он произнес по-русски, но ведунья поняла. Молча поднялась на ноги, в три шага пересекла юрту, покопалась в куче рухляди, извлекла кожаный мешок, распустила на нем тесемки и вытряхнула к его ногам кучу одежды, в которой Олег узнал свои вещи. Он дотянулся до тряпок, разобрал. Вся одежа в наличии, вплоть до исподнего. Почищена, отстирана от крови, заштопана. Не видно было только княжеского корзна. Ну да бог с ним. Не вставая на ноги, он отвернулся от ведуньи, трясущимися руками натянул исподние порты, рубаху, верхние штаны. Облегченно вздохнул, вытер пот, выступивший на лбу от такого малого усилия. Уже не спеша, намотал выстиранные теплые портянки, натянул сапоги. Вот теперь другое дело. Повернулся к девушке. Та улыбалась. Хорошо. По-доброму. Спросила:
- Есть хочешь?
Олег прислушался к себе. Есть не хотелось. Совсем. При мысли о еде даже подташнивало. Он отрицательно мотнул головой. Лицо богдийки стало озабоченным.
- Плохо, - сказала она. - Не совсем еще поправился. Да и не ел долго - отвык. А поесть надо. Пусть через силу. Хоть немного.
- Ну, раз надо... - с неохотой протянул Олег.
Ведунья подошла к выходу из юрты, откинула полог, крикнула что-то на незнакомом языке. Вернулась обратно, присела рядом с Олегом. Совсем скоро в юрту вошла женщина средних лет. Похоже, половчанка. В руках она несла глиняную миску, парящую чем-то вкусно пахнущим, ложку и большой ломоть хлеба. Протянула еду Олегу. Он принял миску, заглянул, понюхал. Юшка. Из курицы, судя по запаху. Золотисто-желтого цвета с блестками жира поверху. В животе забурлило. Попробуем, раз так. Поставил миску на кошму рядом с лежаком, черпнул ложкой, хлебнул. Ничего, вроде. Откусил от ломтя, хлебнул еще. Не заметил, как выхлебал все. Доел и краюху. Мало. Еще бы! Озвучил желание своей лекарше.
- Нельзя много, - покачала та головой. - Живот заболит. Немного погодя, дам еще.
Ну, нельзя, так нельзя.
- А выйти погулять можно? - задал Олег следующий вопрос.
- Лучше еще немного поспать.
Показалось, или и впрямь девушка слегка нахмурилась, прежде чем ответить ему. Спать не хотелось, но лучше слушаться - чем быстрее он поправится, тем быстрее можно попытаться сбежать. Он прилег на лежак, сунул тюфяк под голову.
- Можешь посидеть со мной, рассказать, что случилось пока я был без памяти? - эту фразу на половецком получилось произнести быстрее и увереннее, чем первую.
Богдийка покачала головой.
- Пусть о происшедшем тебе расскажет твой дядя.
- Ну тогда просто посиди, - чувствуя себя капризным дитятей, попросил Олег.
Девушка вздохнула, пожала плечами - мол, ну что тут поделаешь, и присела у ложа, скрестив ноги по-половецки.
- Как тебя зовут? - помолчав немного, спросил Олег.
- А меня зовут Олег, - прижал переяславский князь руку к груди. - Имя это пришло к нам с севера и значит - священный. - Он с трудом вспомнил соответствующее половецкое слово. - Я удельный князь одной из земель Рязанского княжества.
Последние слова Олег произнес с понятной гордостью. И вновь показалось, что на лицо лекарки набежало темное облачко, но он не придал этому особого значения.
На него вдруг как-то быстро навалилась сонливость. Олег еще пытался что-то рассказать Джи о себе. Та слушала и улыбалась. Язык заплетался. Половецкие слова подбирались с трудом, и Олег не заметил, как перешел на русский. А богдийка продолжала слушать и улыбаться... Веки сомкнулись и переяславский князь уснул.
В следующее свое пробуждение Олег почувствовал, что сил у него заметно прибавилось. Голова не кружилось, не тошнило, хотелось есть. Тьму в юрте рассеивал слабый светоч, стоящий в голове лежака, на котором спал Олег. На улице ночь? Он приподнялся на локте, огляделся. Посредине юрты тлел редкими угольями, очаг. От него вверх, к чернеющему в крыше юрты дымовому отверстию, поднималась тонкая струйка дыма. У дальней стенки сидела давешняя половчанка, та, что приносила в прошлое пробуждение еду. Сидела, клевала носом. Но стоило Олегу шевельнуться, как она тут же встрепенулась, легко поднялась на ноги, приблизилась к ложу, спросила, поклонившись:
- Что желает господин?
Что желает? Основным было желание сходить по-маленькому. Об этом он и сказал.
- Покажешь, где тут у вас отхожее место? - добавил в конце.
- Я дам горшок и выйду, чтобы не смущать, - ответила служанка. - До отхожего места далеко, а госпожа Джи предупредила, что выходить на улицу вам пока рано.
С этими словами она вытащила откуда-то глиняный горшок и быстро выскользнула из кибитки. По завершении князем нужных дел половчанка принесла еду. На этот раз в миске с юшкой плавал небольшой кусочек куриной грудки. Опять еды показалось мало, но просить добавки Олег не стал - понимал, что дают так мало по распоряжению богдийской знахарки.
- А где твоя госпожа? - спросил он, дохлебав из миски и собрав последние крошки хлеба.
- Спит в соседней кибитке, - ответила половчанка. - На улице раннее утро. Даже не светает.
Служанка еще не закончила говорить, а входной полог распахнулся и в юрту вошла Джи. Свежая, не заспанная. Она быстро осмотрела Олега и, судя по выражению лица, осталась весьма довольна.
- Если хочешь еще поесть, я распоряжусь - можно, - сказала Джи.
- Не откажусь, - проглотил слюну Олег.
Богдийка что-то сказала служанке. Та вышла из юрты и скоро вернулась с круглым медным подносом, на котором стояло две миски, тарелка с нарезанными ломтями хлеба и кувшин. По виду серебряный. Одна миска оказалась с каким-то варевом, а вторая с ломтями вареного мяса. Серебряный кувшин с крышкой был наполнен красным вином. Где-то на половину. Понятно - ему пока больше нельзя. Олег съел все. Наполнил поданную служанкой чашу вином.
- Красное вино восстановит потерянную тобой кровь, - сказала Джи, когда он плеснул рубиновой струей в фарфоровую пиалу.
- Может быть присоединишься? - кивнул Олег на кувшин.
- Нет, - качнула головой богдийка. - Я не пью вина.
- Ты магометанка?
- Нет, - улыбнулась девушка.
Хмель ударил в голову быстро, хотя выпил Олег совсем немного. Захотелось расспросить прекрасную лекарку о ней самой. Поначалу та отвечала на расспросы русского князя не слишком охотно. Но потом понемногу разговорилась. Оказалось, что семья ее родом из Северной богдийской империи Цинь. Причем происходит из коренного ее населения - киданей. Отец - знаменитый лекарь во время войны Цинь с монголами попал в плен, но, благодаря своему таланту, возвысился и стал придворным врачом царевича Бату. Когда тот отправился к своему старшему брату Орду в отцовский улус, в коренное стойбище, расположенное на дальнем западе в устье реки Итиль, отец со всей семьей последовал за ним. Поскольку детей мужского пола лекарь не имел, он вынужден был передавать свои знания двум дочерям-погодкам. Обе оказались талантливы во врачебном деле и не посрамили знаменитого родителя, достигнув в искусстве врачевания больших высот, присовокупив к нему толику колдовства, передававшегося в их роду уже по женской линии.
- Так ты еще и колдунья? - не удержался от вопроса Олег.
- Совсем немного, - скромно потупилась Джи.
- А где же твоя сестра?
- Она осталась в главной ставке хана Бату в низовьях Итиля. Там живет семья джихангира и его братьев. Их тоже кто-то должен лечить.
- Ты сказала, что у Бату есть старший брат, - задал следующий, заинтересовавший его вопрос, Олег. - А почему главным стал не он?
- Бату джихангир Западного похода, назначенный самим каганом, - пояснила Джи. - В этом походе ему подчиняются, кроме его родных братьев еще восемь царевичей-чингизидов. Один из них даже является старшим сыном и наследником нынешнего великого кагана Угедея. Имя его - Гуюк. Такой чести Бату удостоен за его военный талант, который он показал в войнах, в которых участвовал. Хотя, советником и ближним помощником к нему приставлен лучший монгольский полководец Субедей-Багатур. Что касается старшинства в улусе Джучи - родовом владении Джучидов, то старший брат Бату добровольно передал ему бразды правления улусом. Орду никогда не был властолюбивым. Да и большим умом он не блещет.
Последние слова Джи произнесла заговорщическим шепотом, с лукавой улыбкой. Олег улыбнулся в ответ, мотая на ус сведения, излагаемые богдийкой: кто знает - может и пригодится это в будущем. Война с монголами, судя по всему, будет долгой. Не на год пришли сюда враги - на годы, если не на десятилетия.
В юрте было тепло и Джи во время рассказа сбросила с себя полушубок и меховые штаны, оставшись в длиннополом запашном одеянии из золотистого шелка, стянутом широким, шитым чем-то вроде бисера, поясом. Под полами одеяния были видны штаны голубой тоже шелковой ткани свободного кроя. Стройная точеная шея, едва прикрытая невысоким воротом, нежное лицо с персиковым румянцем невольно приковывали взгляд. Олег одергивал себя, запрещая слишком уж откровенно пялиться на богдийку. Но постоянно ловил себя на том, что снова пялится. Ко всему от девушки исходил приятный запах. Травяной горьковатый и еще какой-то незнакомый, заставляющий раздуваться ноздри.
Видно и впрямь выздоровел, внутренне усмехнулся Олег, раз на эту странную непривычного вида девицу кобелиную стойку делаю. Или всему виной то, что нет у него уж год постоянной женщины. Молодая жена Олега, с которой они прожили два года, умерла родами год с лишком назад. Не выжило и дитя. Год он честно держал траур. В последнее же время тискал теремных девок - молодая плоть требовала своего. Но девки - это девки. Безотказные, ждущие подачек за то, что угодили господину. Родичи уже начинали пару раз разговор о новой женитьбе. Сам Олег был, в общем, не против повторного брака, но найти хорошую невесту дело не простое и не быстрое. Так до самой войны с татарами ее и не подобрали. А тут, вишь, вон какая птица! Красива непривычной красотой, держит себя, куда там княжнам, которых Олег видывал не мало.
Переяславский князь в очередной раз отвел глаза от ямки между ключицами богдийки, поймав слегка насмешливый взгляд своей собеседницы. Та примолкла, прекратив рассказ. Возникло неловкое молчание. Олег кашлянул, злясь на себя. Потом потребовал, уже раздражаясь на свою целительницу:
- Хочу свежим воздухом подышать. От него, чаю, и на поправку быстрее пойду. Позволишь?
На лицо Джи в который уже раз набежала тень.
- Не надо бы тебе сейчас выходить, - сказала она, помолчав. - Хуже может стать.
- Хуже мне будет в этой духоте и вони, - грубовато получилось, но злость на себя и окружающих рвалась наружу. Особым терпением и сдержанностью Олег никогда похвастаться не мог.
- Ну, что ж, - вздохнула Джи. - Но пообещай держать себя в руках и не делать глупостей после того, что увидишь. Помни: вокруг кибитки воины, приставленные охранять тебя.
- Это я понимаю, - кивнул Олег, немного успокаиваясь. - А, что такого я там на улице увижу, от чего могу наделать глупостей?
Последняя фраза получилась путанной, и он не был уверен, что богдийка поняла его половецкий. Но она видно поняла. Пожала плечами.
- Сходи и посмотри, ты же этого хочешь, - от голоса ее повеяло холодом, от которого Олегу захотелось поежиться. Но, если уж там снаружи его ждет что-то нехорошее, страшное, так уж лучше увидеть это поскорее - он всегда старался идти навстречу возможной опасности без раздумий и промедления.
- Тогда - пошел, - встал он со своего ложа.
- Оденься, - голос Джи немного потеплел. В нем даже прозвучала забота. - На улице морозно.
Морозом воина не испугать. Но к чему добавлять к нынешним болячкам еще и простуду? Олег облачился в свою теплую одежду, так и лежащую рядом неряшливой кучей, двинулся к выходу из юрты. Встал перед ним, собираясь с духом. Потом решительно распахнул полог.
На улице уже рассвело, но солнце из-за макушек ближнего леса еще не поднялось, только окрасило эти макушки розовым. Между юртой, из которой вышел Олег, и опушкой леса, из-за которого поднималось солнце, раскинулся громадный стан, каких он никогда не видывал. Юрты, шатры, палатки самого разного вида и цвета, уходящие уменьшающимися холмиками к лесу, дымы костров, поднимающихся в небо. Люди. Кто-то из них занимался растопкой костров, кто-то подтаскивал дрова, другие набивали котлы чистым снегом и вешали их над огнем, в разных направлениях гарцевали конные. Над всем этим стоял гул от человеческих голосов, ржания коней, рева быков.
Татарский стан. Понятно. Огромный. Это он должен был поразить и расстроить Олега? Плохо же думает о нем богдийка. Таким русского витязя не удивить и не напугать. Юрта, как уже было сказано, стояла на широкой повозке. Ко входу кто-то из обслуги прислонил коротенькую дощатую лесенку, по которой Олег спустился на истоптанный снег. Морозец жал, но после духоты юрты воздух показался вкусным и ядреным, хоть и сдобренный дымом костров. Правда, голова после пары вздохов заметно закружилась. Но не сильно, терпимо. Позади послышался скрип ступенек. Переяславский князь оглянулся. По лесенке спускалась Джи. На плечи ее был накинут соболий полушубок.
- Из-за этого, ты думала, я расстроюсь? - обвел рукой Олег, раскинувшийся перед ними неохватный взглядом, стан.
Джи покачала головой. Сказала негромко:
- Оглянись.
- Уже оглянулся, - усмехнулся Олег. - На тебя.
- Обойди юрту и взгляни на закат, - голос богдийки прозвучал совсем глухо.
- Что ж, - продолжая улыбаться, он повернул направо и сделал несколько шагов, обходя юрту кругом.
Перед ним открылась закатная сторона, скрытая до сих пор высоко стоящей на повозке, кибиткой. И у Олега захолонуло сердце. Перед ним раскинулся до боли знакомый город. Стольный город Рязанского княжества, знакомый с детства. В напольной стене города, казавшейся всегда такой неприступной, зияли проломы, воротные башни порушены и дымятся, а над самим городом поднимались под розовеющие облака клубы дыма от многочисленных пожаров.
В выломанных Ряжских воротах города мелкими мурашами сновали люди. Татары и русские вперемешку. Русские, ставшие теперь пленниками, под присмотром завоевателей тащили на себе мешки и узлы с добычей. Тащили добычу и татары. Конные и пешие. Из ворот тянулись тяжело груженные повозки.
- Зерно, - голос над левым ухом заставил вздрогнуть. Олег повернул голову. Рядом с ним стоял Глеб Владимирович. - В повозках зерно, - пояснил тот. - Это добро татары вывозят в первую очередь. Хоть из городов, хоть из сел, или весей. Войску и коням кормиться надо. В обозе прокорм на такую ораву не увезешь. После зерна тащат всякий овощ. Сами они репу-капусту-свеклу не больно-то едят. Больше для тех же лошадей. Сено то ж волокут. Скотину на мясо то ж в стан гонят.
Голос троюродного дяди заставил отступить оцепенение, охватившее Олега при виде страшной картины гибели родного города. Он потер лицо ладонями, спросил глухим голосом:
- Когда пал город?
- Столичный город позавчера, средний вчера днем. А Кром сдали к вчерашнему вечеру. Вот с тех пор татарва и веселиться.
- Смотрю, не больно ты радуешься победе своих новых друзей, дядюшка? - заметил Олег.
- Так свои, все же, племянничек, - погладил бороду, бывший пронский князь. - Болит за них сердце-то.
- Я уж думал, забыл ты, кто свой, кто чужой за столько-то лет. Да и предавать смерти лютой своих тебе не привыкать. Не просто своих - родичей кровных.
- Дела то прошлые, племяш. Не стоит их поминать. Коль и был я в чем виноват, господь меня за то наказал - живу уж третий десяток лет безродный, надеясь на милость поганых.
- А чего же ты к врагам нашим теперь прислонился?
- Не знаешь ты, Олег, что это такое - тоска по земле родной. Чтобы вернуться сюда я бы и дьяволу душу продал. Да и не слишком большую цену запросили с меня за то монголы - дороги им показываю, слабые места городов, советы даю, коль спрашивают.
- И чего же взамен они тебе посулили?
- А немного-немало, княжество Пронское. Буду там сам себе князем. Ну, монголам легкую дань давать - десятину. А за это они военной силой мне помогут, коль обиды от врагов терпеть буду.
От продолжения разговора их отвлекли крики, раздавшиеся справа из неглубокой ложбины, не занятой шатрами и палатками, находящейся в паре сотен саженей. Оба обернулись в ту сторону. Там по дну ложбины металась небольшая толпа русских пленников, одетых в рванину с лицами черными от холода и голода. Выбраться наверх им не давали татары, вставшие по краям ложбины, колющие копьями тех, кто пытался карабкаться по склонам. А посреди толпы гарцевало полтора десятка всадников, рубивших пленников саблями направо и налево.
- Что!? Что они творят!? - воскликнул Олег, сжав кулаки.
- Это? - отозвался Глеб Владимирович. - Это они рубят тех, кто уже не может работать. Обессилевших. Гнать их к следующему городу без толку - все равно перемрут. Вот и рубят.
- А просто отпустить? - Олег смотрел, не отрывая глаз, как гибнут его соплеменники.
- Отпустить? - удивился бывший пронский князь. - Не таковы татары. Рабов они не отпускают.
Не в силах сдержаться, Олег сделал несколько шагов в сторону гибнувших Рязанцев. На плечо ему легла тяжелая рука дяди.
- Не надо этого делать, племяш. Думаешь, я с легким сердцем на все это смотрю? Нет. И мне родичей жалко. Вот только против силы не попрешь. Быстро сам с перерезанным горлом окажешься. Так что укрепи сердце и терпи.
- Терпеть!? - Олег рванулся, пытаясь освободиться от руки Глеба Владимировича. Но хватка дядюшки оказалась поистине железной.
- Не глупи, племяш. Ничем ты им не поможешь, - голос его посуровел.
Олег еще раз дернулся, но почувствовал - бесполезно. Он настолько он ослаб, что в силе сейчас ему с Глебом Владимировичем не тягаться. Тем временем в ложбине что-то пошло не так. Части пленников удалось прорваться сквозь татар, огораживающих избиваемую толпу. Человек двадцать, видимо еще сохранивших кое-какие силы, умноженные страхом смерти, бросились бежать как раз в сторону Олега и его дяди. За ними с веселым гиканьем поскакало пяток всадников. Настигли бегущих они быстро. Сверкание сабель и невольники начали падать один за другим. Но для пяти преследующих татар их оказалось, все же, многовато. Те просто не успевали так быстро рубить бегущих.
И получилось так, что пятеро обреченных Рязанцев почти добрались, до дяди и племянника, наблюдающих за всем этим. Четверо мужчин и женщина. Женщине помогал бежать один из мужиков. До беглецов оставалась пара десятков саженей, когда их настигли преследователи. Трое мужиков сразу упали с разрубленными головами, орошая снег красным. Четвертый, помогавший бежать женщине, толкнул ее вперед, сам развернулся к ближнему, скачущему к ним татарину, пригнулся, прыгнул, пытаясь добраться до того, стащить с седла, но всадник дернул узду и нападавший был сбит грудью коня. Татарин согнулся в седле и полоснул лежащего клинком поперек груди. Выпрямился, огляделся. Впереди бежала одна женщина. Четверо его соплеменников разворачивали коней, оставив последнюю жертву на него. Татарин оскалился и направил коня вслед за женщиной, которая и не бежала уже, а плелась, едва переставляя ноги, запалено дыша открытым ртом.
Между ней и Олегом с Глебом Владимировичем оставалось едва десяток саженей. Олег снова рванулся - помочь, заслонить собой несчастную. И опять не смог вырвать плеча из стиснувших его до боли пальцев дяди. А татарин не спешил, подъехал к беглянке слева, примерился, взмахнул саблей и, ухнув по-молодецки, развалил женщину наполы от правого плеча почти до пояса. Крутнул саблей, стряхивая кровь, сунул ее в ножны, начал разворачивать лошадь. Все это произошло буквально в пяти саженях перед Олегом и держащими его Глебом Владимировичем. Олег при виде всего этого страшно вскрикнул, рванулся и вырвался-таки из рук дядюшки. На ватных ногах подбежал к татарину, вцепился ему в бедро, стараясь стащить с седла, чтобы потом добраться до горла пальцами, зубами. Всадник даже не стал вытаскивать саблю из ножен. Просто ударил его в грудь ногой в стремени. Олег упал. Попытался вскочить вновь, но на него уже навалился дядя, крича что-то наезжающему на них конем татарину и показывая тому блестящую начищенной медью пластинку. Татарин недовольно скривился, развернул лошадь и поскакал к своим. Олег какое-то время еще пытался вырваться из медвежьих объятий Глеба Владимировича. Потом голова его закружилась, в глазах потемнело, и он лишился чувств.
Глава 2
Тучи ворон, то поднимающиеся под белесо-серые жидкие облака, то опускающиеся к земле и скрывающиеся за уцелевшими стенами Рязани, Ратьша со спутниками увидели издалека с одного из редких холмов Заочья, встретившегося им на пути. Кажется, именно тогда Ратислав впервые в жизни почувствовал свое сердце, ощутимо екнувшее в груди. До города добрались еще через пару часов. Пересекли по льду Оку, въехали в город через Южные ворота. Татары так и не сумели их разбить. Уже потом, когда грабили город, они изнутри распахнули створки, чтобы беспрепятственно выносить награбленное. Полусожженный, покосившийся таран, стоял сбоку от наружных ворот, видимо, сдвинутый находниками с дороги, чтобы не мешал.
Проехали внутренние ворота, въехали в город. Здесь царила жуткая тишина. В ноздри ударил кисловатый запах пожарища, смешанный с запахом горелого мяса. Трупы стали попадаться еще на въезде, полуголые, или совсем голые, с выклеванными вороньем глазами и расклеванными лицами, скалящимися на небо освобожденными от плоти зубами, припорошенные снегом, изрядно сдобренным пеплом и сажей.
Въехав в город, свернули налево, оставляя справа громаду Успенского собора. Тот внешне почти не пострадал, только видно было: створки дверей главного входа сорваны и золоченая медь с них ободрана. Видно, подумали татарове, что настоящим золотом обиты двери.
Улица пошла на подъем. Бревенчатую вымостку пересекали снежные переметы. Невысокие, не мешающие ходу коней. Проехали незастроенную часть города, пошли дворы. Вернее, их остатки. Видимо, вынеся из города все ценное, татары подожгли то, что к тому времени еще не сгорело. Но и в этом все сжигающем пламени кое-что уцелело - некоторые дворы огонь каким-то чудом обошел.
Здесь в застроенной части трупы стали попадаться еще чаще. Обожравшиеся мертвечиной вороны при приближении всадников, неохотно взлетали, тяжело взмахивая крыльями. Отбегали сытые, с отвисшими животами, собаки, виновато поджимая хвосты. Ратислав, чтобы не видеть всего этого, прикрыл глаза - умный Буян шел сам, без понуканий. А Ратьша вспоминал события, прошедшие со времени их чудесного спасения из осажденного города.
После смерти княжича Андрея он беспробудно пил. Пил, как никогда в своей жизни. Стоило ему чуть-чуть начать трезветь, как перед мысленным взором возникали лица Федора, Андрея, Великого князя и княгини, Могуты, других мертвых ныне друзей и знакомцев. Но чаще всего виделось лицо Евпраксии, то веселое, как в лучшие времена, то строгое, то в слезах... Нездешние глаза ее смотрели в самую душу, губы шептали: 'почему, Ратьша, почему ты не спас меня, мое дитя, моего супруга, всех людей Рязани'? И Ратьша опять пил. Пил, чтобы ушли эти лица. Ушли в Вечный Покой, который они заслужили своей страшной смертью. И, чтобы дали покой ему - боярину Ратиславу, который делал все, чтобы спасти их. Но не спас... Не смог... Не сумел...
Из запоя его вывела мамка. Мамка Меланья. Она появилась в стане беженцев в самом конце его недельной пьянки. Оказалось, что мамка вместе с жителями его усадьбы и сельца Крепи хоронилась неподалеку от Спаса Рязанского, так стали называть место, где укрылись рязанские беженцы. Откуда появилось такое название, бог весть. То ли, потому что место это спасло столько народу, то ли по главной иконе Спасского собора, которую вынес один из слуг божьих, присоединившийся к ним в памятную ночь их прорыва из Рязани. Икона эта теперь стояла посереди стана, в наскоро срубленной часовенке.
Мамка появилась в землянке, в которой поселился Ратьша, ближе к полудню, как раз в то время, когда начинающий трезветь Ратислав собрался приложиться к корчаге с медовухой, добытой Первушей в расположенной неподалеку мерьской веси. Меланья решительно выхватила из трясущихся рук боярина тяжелую корчагу, отдала ее, стоящему в углу землянки, растерянному от неожиданного вторжения, Первуше, пристально глянула в мутные глаза Ратьши, спросила укоризненно:
- И не стыдно?
И Ратиславу, глядя в светлые глаза мамки, впрямь, стало стыдно: чего это он раскис? Враг топчет родную землю, убивает, насилует, грабит еще живых ее обитателей, а он никак не может расстаться с мертвыми.
- Заканчивай с этой отравой, - не попросила, приказала Меланья. - С сего дня пьешь только воду, сбитень и взвары, которыми буду тебя отпаивать.
Мамка окинула его взглядом с ног до головы, процедила:
- А отощал-то... Не ел, поди, ничего целую седмицу. А ты куда смотрел? - это она уже грозно к Первуше.
Парень посмотрел на присмиревшего под взглядом мамки боярина, перевел взгляд снова на Меланью, понял, кто теперь в доме хозяин, отозвался виновато:
- Так потчевал его всяким. Не ест. Закусит только чутка и опять пить. Пробовал уговаривать - без толку. Только тумаков заработал.
- Плохо потчевал, должно, - проворчала Меланья, уже не так грозно.
В двери землянки вошел Годеня. Рука у него все еще висела на перевязи - не быстро заживала рана от татарской стрелы, полученная им при прорыве из города. Следом зашел Воеслав. Его Ратьша, перед тем как удариться в пьянство, взял под свою руку меченошей. Оба они тоже заметно сробели при виде разбушевавшейся мамки боярина.
- А ну, тащите дрова, топите очаг! - начала распоряжаться Меланья. - У землянки вьючная лошадь. Снимайте вьюки, тащите сюда, воду кипятите.
Меченоши, не сказав ни слова против, метнулись исполнять распоряжения. Мамка же подсела на лежанку к Ратиславу, ощупала ему голову, безошибочно нашла чуткими пальцами место, куда ударило копыто коня, тогда, в свалке у рязанской стены. Оказывается, там все еще болело, если нажать. Руки Меланьи погладили больное место и боль прошла, словно по волшебству. Ну, так - колдунья же... Потом руки скользнули на шею, грудь, нащупали оберег. Мамка одобрительно кивнула. Какое-то время посидели молча. Потом Меланья еще раз окинула Ратьшу взглядом, вздохнув, сказала:
- Запустил ты себя, княжич. По ней печалуешься?
- По ком? - разлепив сухие губы, - спросил Ратислав.
- Сам знаешь, - взгляд мамки стал жалостливым. - И я знаю. А иным того знать не надо. Живым, по крайности... А мертвым пусть останутся навьи дела. Печалиться - печалься, никуда от этого не денешься, но убиваться и убивать себя вот этим, - она кивнула на корчагу с медовухой, оставленную Первушей на столе, - не дело. Кто землю родную боронить от ворога будет? Я что ль с бабами?
- Да понял я уже это, мамка, понял, - вяло махнул рукой Ратьша. - Делай свои отвары. Выхожусь с похмелья чуток, а уж там будем думать, что сделать можно. И, кстати, откуда ты здесь взялась-то?
- Хоронимся мы тут неподалеку верстах в двадцати уж четвертую седьмицу. Сделала, как ты и велел: когда ясно стало, что не удержали вы ворога на засеках, собрали мы все, что могли, да и двинулись по льду Прони до Оки, а там в Заочье ушли в самую дебрь. Вырыли землянки, обустроились. А на днях узнали, что вы здесь хоронитесь. И про тебя узнали, что живой. Вот я и собралась в гости. А ты тут... - Вгляд Меланьи опять стал укоризненным.
- Ну, полно, - Ратислав потер, гудящую с похмелья голову. - Все уже - закончил с этим.
Потом два дня мамка отпаивала боярина травяными отварами и откармливала привезенной с собой снедью. Уже в день приезда Меланьи, как только почувствовал себя получше, Ратьша позвал к себе Прозора, который, видя что боярин выпал из мира, взял на себя начало над вырвавшимися из Рязани людьми. Старый воин, пригнувшись, вошел в землянку и, кажется, занял собой добрую половину свободного пространства. Поклонился, встал, ожидая, что скажет Ратислав.
- Что татары? - спросил Ратьша. - Посылал лазутчиков, пока я тут... - Он досадливо поморщился. - Сколько воев у нас? Как люд обустроился?
- Люди устроились, - начал отвечать Прозор на последний вопрос. - Землянок нарыли. Дров хватает. Еда пока есть. Поболе тысячи двухсот человек в Спасе Рязанском собралось. Кроме тех, что с Рязани вырвались, еще несколько сот прибежало с сел и весей разоренных. Но эти с запасами явились. Многие со скотиной даже, так что, ежели желаешь, можно молока парного раздобыть.
Ратислав мотнул головой - терпеть парного молока с детства не мог. Поморщился - побаливала все еще голова с похмелья, не смотря на выпитый мамкин травяной взвар. Спросил еще:
- Сколько воев уцелело, напомни.
- Тех, что с Рязани вырвались, осталось две сотни и три с половиной десятка. За седьмицу прибилось еще четыре десятка - кто откуда. Еще десятка три горожан да селян можно наконь посадить. Так что около трех сотен конных наберется. Оружия на них хватит. Еще сотни три пешцов набрать можно, но этих вооружать уже нечем, разве только косами, вилами, дрекольем.
- Эти пусть здесь сидят - какая-никакая защита, - махнул рукой Ратислав. - Так что татары? - повторил он вопрос.
- Разошлись по всему княжеству, как саранча, - опустив глаза, ответил Прозор. - Жгут города, веси, убивают, насилуют, грабят. Слышно, Пронск, Ижеславец, Белгород, Переяславль, Ужеск, Ольгов, Борисов-Глебов взяты и сожжены. Народ, те, кто успел в лесах хоронятся. Татары глубоко в дебрь забираться опасаются, так что там выжить можно, коль припасы с собой прихватить успели.
- Откуда про все это прознал?
- Так, конные разъезды посылаю во все стороны. Они люд, спасшийся расспрашивают. Что-то сами видят. Возвращаются, докладывают.
- Татары им в том не мешают?
- Стерегутся, - пожал плечами Прозор. - Идти стараются не на виду, лесами.
- Неуж, так ни разу не переведались с ворогами?
- Было пару раз. Раз наши не удержались, вступились за жителей деревеньки, которую татарва зорила. Тех не больно много было, а наши ударили нежданно. Побили иродов. Своих, правда, тоже двоих убитыми потеряли и троих ранеными. Вдругорядь наши не убереглись - приметили их татары, но, все же, наши сумели уйти в дебрь. Лучным боем все обошлось, пока гнались за ними. Двоих воев сумели-таки достать, но легко. Об одном десятке беспокоюсь - вечор еще должны были вернуться и нет до сих пор. Может, конечно, просто припоздали, дай бог. Но могли и нарваться на татар. Коли так, то сил наших меньше на десяток.
- Ладно, - помолчав, сказал Ратислав. - Завтра-послезавтра, как смогу на коня сесть, попробуем всеми силами выйти. Раз татары на отряды разбились, можно будет их частями бить.
Но назавтра выступить не получилось - Ратьшу не пустила мамка. Смешно? Наверное, но Меланья встала на пороге землянки и сказала, что выйдет на улицу боярин только, переступив через ее труп. Ратислав и сам чувствовал, что еще не готов долго держаться в седле, а тем паче, биться в полную силу, потому мамка осталась жива. А на следующее утро к нему ворвался взъерошенный Прозор и крикнул с порога:
- Боярин! Татарове из Рязани ушли! И из окрестностей ее то ж! Впусте от татарвы вокруг!
- Ушли? Куда? - Ратьша вскочил с лежанки, сел на ее краю.
- Вверх по Оке. К Коломне, должно. - Я послал два десятка за ними. Будут гонцов слать, сказывать, куда идут. А доложили об уходе ворогов вои из того десятка, которого я давеча хватился. Проследили они за основным войском татарским, что под Рязанью стояло, потому и задержались. Сказали, в хвосте войска обоз идет. Не быстро.
- Обоз под охраной? - вскинулся Ратислав.
- Охраняют, - кивнул Прозор. - Тысячи три, а то и все пять. Добрые вои. Все конные. С нашими силами не возьмем. Пощиплем если только.
Ратьша ненадолго задумался. Решил.
- Выступаем прямо сейчас. Едем в стольный град. Посмотрим, что там сталось. А уж потом подумаем, что дальше делать.
И вот Ратислав в Рязани. Стольном граде. Вернее, в руинах города, ставших кладбищем для его обитателей и жителей окрестных селений. Ратьша приоткрыл сомкнутые веки. Они продолжали подниматься по Борисо-Глебской улице и как раз поравнялись с собором, по имени которого улица была названа. Напротив собора, через небольшую площадь, когда-то стоял епископский двор. Теперь от него осталась только часть забора, за которым была видна груда обгорелых бревен. Самого Евфросия убили вместе с женами вятьших людей Рязани тогда в Спасском соборе, где они молились во спасение стольного града.
А Борисо-Глебскому храму досталось. Видно, защитники города попытались закрепиться в нем и дать отпор, прорвавшемуся за стены врагу. Перед главным входом густо в несколько слоев навалены ободранные догола тела. Вроде, по большей части, мужские. Собор выгорел изнутри. Плитка розового мрамора, облицовывавшая его стены, частью обвалилась от жара, раскаленных изнутри стен, частью закоптилась от пылавших со всех сторон пожаров. Золотые купола прогорели и провалились внутрь. Как смогли татары поджечь изнутри храм? Греческий огонь?
Ратислав направил коня к главному входу. Сорванные створки дверей, тоже освобожденные от золоченой медной обивки, валялись справа и слева. Огонь их не тронул. Боярин остановил Буяна перед валом тел, спрыгнул с седла, кинул поводья остановившемуся рядом Первуше, перекрестившись, ступил на обледеневшие тела, миновал их, вошел под своды собора. В нос ударил запах гари и горелого мяса. Нет. Татары не использовали здесь дорогую горючую смесь. Оттеснив защитников на хоры и полати, они навалили в притвор и середину храма бревен и досок и подожгли, желая, видно, выкурить упрямых русских. Но от огня занялись деревянные части храма, огонь поднялся к куполам, испепеляя все и вся...
Невидящими глазами Ратьша смотрел на закопченные дочерна стены, на которых когда-то красовались, радующие душу, золотисто-голубые фрески. Потом пошел в середину главного зала, глянул вверх в круглый барабан, лишенный купола, на виднеющееся там серое зимнее небо. Под ногами хрустнуло. Глянул на пол. Не прогоревшие головни? Нет. Оказывается, не прогоревшие черные кости. Ратьша вздрогнул. Сделал шаг назад. Опять хруст. Опять кости. Теперь, когда глаза привыкли к полумраку, он увидел, что черными костями, смешанными с головнями, усеян весь пол. Стараясь унять, колотящееся где-то в горле сердце, Ратислав аккуратно, стараясь не наступать на останки, двинулся к выходу. Вот и дверь. Он вышел на улицу. Перебрался через вал голых тел. Встал рядом с раздувающем ноздри, дико косящимся на мертвецов Буяном. Насыщенный гарью и запахом мертвечины воздух, после страшного смрада внутри храма показался чистым, как в осеннем бору поздней осенью. Он вдохнул его полной грудью, обернулся, снял шлем с подшлемником, перекрестился на обезглавленный собор. Его люди спрыгнули с коней, обнажили головы, закрестились.
Ратьша забрался в седло и, продолжая держать шлем в левой руке, погнал Буяна дальше по Борисо-Глебской улице. Его догнал Прозор, тоже ехавший с обнаженной головой. Поравнялся. Ратислав глянул на воина-монаха, спросил, с трудом разжав стиснутые зубы:
- Своих татары, смотрю, убрали. Хоронили где?
- Лазутчики доносили: жгли они своих противу Исадских ворот. Громадный костер сложили. Слой поленьев - слой упокойников, слой поленьев - слой упокойников. И так с десяток слоев. После по тому месту несколько раз конями проехали, чтобы, значит, пепел растащить по всему полю. Видно, боятся, что глумиться будем над могилами ихними. По себе судят, ироды...
Ратислав промолчал. Копыта Буяна стучали по уцелевшей вымостке улицы. С неба спускались легкие снежинки, садились на обнаженную голову, бороду, усы, таяли, превращаясь в маленькие прозрачные капельки. Добрались до торговой площади. Здесь тоже изрядно навалено трупов - видно схватка была жаркой. Оковская башня и ворота, обращенные на Окский откос, совсем целые. Татары даже створки не отпирали, не занадобились они им. Да и то - лестницы, ведущие от ворот вниз по откосу к берегу, обледенели от налитой еще месяц назад защитниками воды. Проще было тащить добычу через другие ворота.
Спасский собор показался непривычно рано. Теперь его не загораживали крыши домов, сожранные пламенем. Золотые купола уцелели и тускло поблескивали в пасмурном свете зимнего дня. Вот и Спасская площадь. Груды трупов, сваленные пообочь проезжей части, чтобы не мешали заниматься грабежом дубеют на морозе в кровавой наледи. Белые когда-то стены собора изрядно закопчены, но внутри пожара, похоже, не было. Створки главного входа распахнуты настежь, обивка содрана. По обе стороны входа тоже вал трупов. Мужских, женских, детских...
Справа через площадь великокняжеский двор. Его остатки. Дубовый тын по большей части сгорел. Сгорела и воротная башня. От княжеских хором, так долго служивших Ратьше домом, осталась громадная груда обгоревших бревен. В Спасский собор он заходить не стал - ему хватило Борисо-Глебского. На пожарище княжеского терема тоже не пошел. Двинулся к воротам Среднего города. Стена его оказалась проломлена в нескольких местах. Ворота не ломанные - створки распахнуты настежь. Видимо татары вошли в город через проломы в стенах, а потом уже открыли ворота изнутри. Проехали проем. Вот и Средний город. Дворы тут стояли плотно, потому, возникший пожар спалил внутренность города напрочь. Кругом черные головни с остовами очагов. И трупы, трупы... Близ стены голые мужские - защитников. Дальше обугленные. Чьи не понять. Только детские и можно отличить по малому размеру.
- Распорядись поискать тело Великого князя, - приказал Ратислав Прозору. - Других вятших людей то ж. Кого найдут, пусть к стене положат и от ворон прикроют. Их хоронить будем вперворядь.
Инок кивнул, развернул коня. А Ратьша поехал по Богородицкой улице в центр Среднего города, туда, где стояла когда-то Богородицкая церковь. Где он оставил самую дорогую для него покойницу. Выехал на небольшую центральную площадь. Вот она - церковь. То, что от нее осталось. А осталось мало, как и от всех строений Среднего города - пепел, смешанный со снегом, с редкими, чернеющими в нем, головнями. Ратислав остановил Буяна рядом с пепелищем, спешился, встал на колени, опустил голову.
Успели ли схоронить тела дочерей и жен вятших людей рязанских до взятия Среднего града? Вроде бы должны - целая ночь и почти полный день для того у защитников имелись. Если успели, то в одной могиле. Где же могила? Коль и был крест, так сгорел. Не найти могилы. А, может и не до того было. Тогда лежат сгоревшие, превратившиеся в светлый пепел, косточки Евпраксии и ее младенца вот здесь прямо перед ним. Ратьша сморгнул, набежавшие на глаза слезы. Две прозрачные капли упали с ресниц. Он разгреб снег, добравшись до серого пепла, набрал в горсть, приложил к щеке, замер.
Позади послышался скрип снега под чьими-то сапогами. Ратьша крепко зажмурился, выдавливая остатки слез. Поднялся на ноги, обернулся. Прозор. Смотрит сочувствующе. Подошел, встал рядом, молча перекрестился. Постояли, помолчали еще немного. Сзади в затылок Ратиславу ткнулся мордой Буян, фыркнул негромко. Чует, что плохо хозяину. Ратьша обернулся, прижался лицом к шее коня, потом одним прыжком взлетел в седло.
- Едем в Кром, - хриплым от слез голосом, сказал иноку.
Не оглядываясь, поехал к дальнему концу Среднего города. Пепел, трупы, головни, трупы, трупы, трупы!!! Вот проездная башня, ведущая из Среднего града в Межградие, за которым высится Кром. Башня почти цела, только шатровая кровля второго яруса сгорела. Ворота открыты. Перед воротным ходом высокий снежный перемет, доходящий Буяну почти до груди. Жеребец разметал его, словно не заметив. Ратьша проехал башню, выехал на Межградие, откуда тогда ночью он со своими воинами и горожанами вырвался из гибнущей Рязани. Выехал и остановил Буяна, дернув повод так, что жеребец протестующе заржал.
Остановил жеребца еще не поняв, что увидел. В Межградье намело снега. Не сильно много, может, по колено. Этот снег частью прикрыл обнаженные замерзшие тела, выстлавшие все пространство сплошь. Местами даже в два и три слоя. Из снега торчали руки со скрюченными в последней муке пальцами, согнутые в коленях ноги, головы, скалящиеся, лишенными губ ртами, и глядящие черными ямами глазниц.
Ратислав спешился и пошел под уклон лощины, осторожно ступая, ведя Буяна в поводу. Судя по всему, татары устроили здесь развлечение со сдавшимися в Кроме последними обитателями Рязани. Трупы в основном были женские и детские. Кто-то порублен в куски. Почти все женщины со вспоротыми животами... Ратьша вспомнил рассказ об этом обычае монголов: вспарывать изнасилованным женщинам животы.
Он остановился от того, что повод в руке натянулся. Буян не желал ступать на мертвые тела, а чистого места, куда можно поставить копыто, уже не находил. Ратислав бросил повод и, полуприкрыв глаза, сжав зубы пошел дальше, оскальзываясь на замороженных трупах и кровавой наледи, скрытой под снегом.
Так он добрался до воротной башни Крома. Совершенно целой. Створки ворот башни распахнуты. Он вошел внутрь, прошел башенный ход, и оказался внутри Крома. Небольшое свободное пространство здесь оказалось совершенно пустым. Ни одного мертвеца. Видимо, татары велели выйти спасавшимся здесь людям наружу в Межградие. Он прошел по хранилищам и амбарам, занимавшим основную часть Крома. Татары вынесли отсюда все до зернышка. Сорванные с петель двери валялись у темных проемов входов. Почему-то пожара враги не устроили. Да почти ничего и не порушили. Закрывай ворота и садись в осаду. Только припасами запасись. У Пронского князя они были, но тот сдал укрепление. Хотя, судя по всему, оборонять его оказалось уже просто некому - мужчины, способные держать оружие, полегли в Столичном и Среднем городе.
Ратьша вышел из ворот Крома. Остановился на краю страшной лощины Межградия. На противоположной ее стороне толпилось человек тридцать его сопровождающих. Никто кроме него не решился пройти по мертвым телам. Ему же нужно было проделать обратный путь. Он собрался с духом и двинулся к своим людям, стараясь не смотреть под ноги. Дважды споткнулся, чуть не упал, но пересек-таки лощину. Остановился возле Прозора, оперся рукой о его плечо, переводя дух. Тот сочувствующе похлопал Ратьшу по спине, произнес что-то ободряющее. А Ратиславу внезапно стало холодно до озноба. Он нахлобучил на голову подшлемник. Шлем у него забрал Первуша.
- Обогреться тебе надо, боярин, - сказал Прозор. - Слабоват ты еще после многодневных возлияний. Поедем, поищем жилье поцелее. Там согреешься.
Уцелевший двор с подворьем нашли невдалеке от Исадских ворот. Трупов хозяев ни в жилье, ни на дворе не было. Или ушли они из города еще до осады, или выбежали на улицу, когда татары прорвались за стены, ища спасения в бегстве. Так, или иначе, мертвецов не нашли, к немалому облегчению Ратислава. Жилье оказалось основательным с клетями и подклетью, просторной горницей. Первуша растопил очаг. Ратьша присел напротив на корточки, протянул к огню руки. Живительное тепло начало разливаться по телу. Меченоша подал согретого в горшке, найденном в кухонном закуте, сбитня, взятого с собой - ничего съестного ни в доме, ни в клетях, ни надворных постройках не нашли - хорошо все почистили татары.
От горячего сбитня стало совсем тепло. Ушли, стоящие перед глазами, замороженные мертвецы. Но грудь продолжало давить. Давить не выплеснувшейся яростью. Ратьша сделал несколько глубоких вдохов. Стало чуть легче.
- Поешь, господин? - спросил Первуша. - Я могу согреть по-быстрому. С утра ведь не евши.
- Согрей на всех наших, - подумав, ответил Ратислав. Есть не хотелось, но, чтобы быстрее восстановить силы, надо было поесть - полдень уже миновал.
Первуша, с Годеней и Воеславом, позванными им с улицы, захлопотали у очага, а Ратьша присел в горнице на лавке возле стола. Немного погодя, к нему присоединился Гунчак. Хан был неприятно оживлен - потирал замерзшие руки и щеки, заглянул в кухонный закут - поинтересоваться, что готовят на обед меченоши, посетовал Ратиславу на изрядный мороз. Тот не ответил. Откинулся спиной на бревна стены, прикрыл глаза. Кажется, Гунчак понял настроение боярина и примолк. Ратьша испытал к нему за это даже что-то вроде благодарности. Но обеда они не дождались. В горницу, грохоча сапогами, влетел Прозор, крикнул:
- Всадники едут по Исадской дороге! Много!
- Чьи? - уже на ходу, затягивая подбородочный ремень шлема, спросил Ратислав.
- Не татары точно, - отозвался Прозор. - Дозорные сказали, стяг, вроде, черниговский. Может, Коловрат с помощью пришел.
- Может, - согласился Ратьша. - Вот только опоздал воевода.
- Что - да, то - да... - согласился инок.
Прыгнули в седла. Двинулись крупной рысью к Исадским воротам. Опять сгоревшие дома, неубранные трупы. Ратислав мотнул головой и стал смотреть вперед на приближающуюся воротную башню, полуразрушенную и обгоревшую, но, все равно хорошо видимую из-за отсутствия выгоревших городских построек.
Башенный ход с подступами к нему оказались расчищены от бревен и крупного мусора, как внутри городских стен, так и снаружи. Понятно: чтобы ничего не мешало выносить из города награбленное. Не уменьшая хода скакунов, проскочили ворота, вынеслись на Исадскую дорогу, не чищеную с острыми гребнями снежных переметов. Только следы лошадей дозора, обнаружившего неизвестных всадников, пятнали белую с полосами сажи поверхность. Левее были видны остатки татарского стана - темные пятна от костров, мусор, что-то еще, не различимое на расстоянии.
С дальнего конца дороги, уходящей в лес, мчался один из дозорных. Ратислав приказал остановиться - ни к чему переть на рожон, кто знает, друзья, или враги приближаются к городу? Ждать пришлось недолго - дозорный гнал коня во весь опор. Он резко осадил скакуна перед самой мордой Буяна, так, что он присел на задние ноги, крикнул:
- Воевода Коловрат идет с Черниговцами!
Раз так, можно ехать навстречу. Хоть и не обрадуется Евпатий такой встрече, а особо вестям, которые Ратислав ему сообщит. О многом, конечно, уже и так знает от встреченных на пути уцелевших беженцев. А вот о гибели жены и дочери вряд ли. Двинулись к лесной опушке, но конный отряд показался раньше, чем они добрались до нее. Впереди ехал Коловрат в сопровождении троих Ратьшиных дозорных. Воевода был мрачен. Похоже, парни уже кое-что ему порассказали. Ну да тем легче Ратиславу - тяжко самому сообщать побратиму о страшном. Съехались стремя в стремя, коротко обнялись.
- Покажешь место, где мои... - голос Евпатия пресекся.
Ратислав молча кивнул, развернул коня, возглавляя отряд, вытягивающийся длинной змеей из леса. Доехали до Исадских ворот. Здесь Коловрат, пришпорив коня, поравнялся с Ратьшей, спросил:
- Моим людям въезжать, или пусть разобьют стан за стенами?
- Пусть заедут, посмотрят, - подумав, ответил тот. - Злее будут. А шатры ставить здесь, снаружи. В городе невместно - кладбище. Да и страшно там.
Коловрат сдвинул брови, отвернулся. Въехали в город. Отряд втянулся следом. Говор воинов, до того раздававшийся позади, сразу стих. Опять тишина, нарушаемая только вороньим карканьем и испуганным ржанием лошадей. Въехали в Средний город. К этому времени с Коловратом и Ратиславом осталось только с полсотни воинов. Все они были Рязанцами, сопровождавшими набольшего воеводу в его поездке в Чернигов и имевшие родичей в погибшем городе. Остальные разошлись по Столичному городу в немом ужасе глядя на то, что сотворили татары со столицей Рязанского княжества.
Ратислав и Евпатий подъехали к месту, где стояла Богородицкая церковь. Пока ехали, Ратьша рассказал, как погибли жены и дочери вятьших людей Рязани. Коловрат слушал молча, только желваки играли на скулах. Спешились. Ратьша близко к пожарищу подходить не стал, взял под уздцы коней, своего и Евпатия, чтобы дать проститься побратиму с прахом дорогих ему женщин. Тот, как и Ратислав недавно, опустился на колени, склонил голову. Губы его шевелились в молитве. Кому? Христу? Перуну? Яриле? Какая разница... Молился Коловрат долго. Потом встал с колен, повернулся к Ратьше. Тот поразился: лицо Евпатия почернело, черты его обострились, глаза горели жутковатым огнем, а волосы на голове побелели. Воевода поседел в одночасье. Ратьше стало жутко. Он отвел глаза. Коловрат подошел, забрал из рук побратима узду своего коня, сказал, как каркнул:
- Едем.
Набольший воевода гнал коня вскачь, видимо для того, чтобы быстрее вырваться из страшного города, ставшего кладбищем. Ратислав скакал следом. Они вылетели из Исадских ворот и направили коней к шатрам, которые уже начали устанавливать Черниговцы. Те из них, кто раньше других выбрался из Рязани. Шатер Коловрата, знакомый Ратьше - темно-синего цвета с изображением львов по нижнему краю уже поставили, но зайти под его сень и отдохнуть обоим воеводам пока было не суждено. Не испили они еще до конца горькую чашу сегодняшнего дня. От брошенного татарского стана примчались трое всадников.
- Воевода! - крикнул один из них, обращаясь к Евпатию. - Едем с нами! Ты должен это видеть!
Поехали. Въехали на место бывшего татарского стана. Полузасыпанные снегом кострища, брошенные жерди от шатров, обрывки одежды, кости, объедки. И снова трупы. Не так много, как в городе, но и не мало. Истощенные, в черных пятнах обморожений мужчины, видимо, из хашара, женщины, девушки, девочки - все голые со вспоротыми животами. Их, позабавившись, решили не брать с собой - обуза.
- Дальше, дальше, - махал куда-то вперед рукой один из сопровождающих воинов.
Проехали стан, подъехали к самой опушке. Здесь местность понижалась, образуя не глубокую, но широкую лощину. По взлетевшей из нее в небо стае ворон Ратислав уже догадался, что они увидят. Так и вышло. Оставшийся хашар татары не повели с собой. Зачем? У других русских городов можно набрать новых пленников, свежих, не ставших наполовину мертвецами, вряд ли способными работать. Просто отпустить? У татар такое, как сказал Гунчак, было не в обычае. Полумертвых людей подводили к краю лощины и просто проламывали головы. Видимо, палицами, или булавами. Трупы в лощине лежали большими кучами. Волосы на головах смерзлись красными ледяными сосульками. Похоже, никто не сопротивлялся и не пытался бежать - настолько пленники обессилели от голода и холода. Ратьша, прислушался к себе. Ни жалости, ни ужаса, ни слез... В душе осталась только ярость. Холодная, не проходящая, замораживающая все остальные чувства.
Повернули коней к стану Черниговцев. Там уже стояло несколько десятков шатров. Поднимались дымы костров. Подъехали к шатру Коловрата, спешились, вошли внутрь. Внутри шатра была постелена зимняя войлочная подстилка, на нее брошены седла, покрытые потниками. Сели на седла возле коврика в центре шатра, который служил столом. Евпатиев меченоша занес два парящих кубка. Ратислав понюхал - сбитень. Быстро подсуетились побратимовы слуги. Коловрат тоже нюхнул кубок. Щека его дернулась. Он с видимым трудом разлепил губы, проронил хрипло:
- Может, чего покрепче? Ты как, Ратьша?
- Не поможет, - покачал головой Ратислав. - Я пробовал. - Горько усмехнулся. - До сих пор толком не очухался.
Евпатий пристально посмотрел на него. Глубоко со всхлипом вздохнул, зажмурился. Из уголков его глаз выступили две слезинки.
- И то... Головы нам теперь надо иметь ясные. А раз так, будем пить сбитень, - и он отхлебнул из кубка.
Выпили горячее питье. Ледяной комок, застывший в груди Ратьши, вроде, немного подтаял. Во всяком случае, больше не мешал дышать. Прокашлявшись, он спросил:
- Что делать будем, брат?
- Бить их. Бить смертным боем! - глаза Коловрата сверкнули яростным безумием.
- Бить это понятно, - кивнул Ратислав. - Как бить?
Безумие в глазах набольшего воеводы угасло. Взгляд стал осмысленным.
- По-перву, отправить разведку вслед татарам, - помолчав, начал он. - Чаю, идут они не слишком быстро. Куда он двинулись знаешь?
- Вверх по Оке. Должно, к Коломне. Разведка из моих людей уже идет по их следу.
- Это хорошо, - покивал Евпатий. - По льду, стало быть, идут.
- По льду и руслу. Обоз по льду. Охрана и позади и по бокам, если местность дозволяет. И спереди, наверное. Разведка до головы обоза не доходила.
- Как далеко они сейчас?
- Хвост обоза верстах в двадцати-тридцати, должно.