Баранов Николай Александрович : другие произведения.

Ярость. Зима 1237-38-го

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.22*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение романа о Батыевом нашествии. В процессе написания.

  Глава 1
  
   Конь, подчиняясь узде, взвился на дыбы и, развернувшись на задних ногах, встал на все четыре копыта. Встал тяжело - теряет силы коняшка. Олег тоже удержался в седле с трудом - и у него сил немного осталось. Надо спешить, или падет скакун, не донеся хозяина до врага. Вот они - враги, совсем близко. Хорошо видно в свете полной луны, как подгоняют, скалящих зубы лошадей, тянут луки... И слабость от потери крови, одолевающая Олега, куда-то отступила. Им овладела жажда боя. Желание продать свою жизнь подороже. Князь перекинул здоровой левой рукой щит из-за спины на грудь, потянул правой рукой меч из ножен. Движение отозвалось болью в правом плече, в котором застрял наконечник татарской стрелы. Махнул вправо-влево клинком. Ништо, терпеть можно! Оглянулся. Позади в ночной тьме, рассеиваемой бледным лунным светом, вздымая клубы снежной пыли, исчезали всадники - уходящие от погони соратники. Последний из них, обернувшись в седле, неотрывно смотрит на него. Ратьша... Прощай, брат! Нелегко терять тебе второго уже побратима. Олег сморгнул внезапно застлавшие глаза слезы, и дал шпоры коню. Тот начал разбег. Тяжело идет. Но ничего - до татар, несущихся навстречу, рукой подать. Скакун набрал скорость. Алое княжеское корзно расправилось за плечами, захлопало на ветру. Вот они первые враги - впереди в десятке саженей. Почему-то не стреляют в него. Стрел жалеют? Олег Красный, скрипнув зубами от боли в правом плече, вскинул меч в готовности рубить супостатов, но те раздались, объезжая сторонами русского князя. В следующий миг тот почувствовал, как на плечи ему упал аркан, соскользнул на шею, затянулся, не давая дышать. Олег напрягся, дернул повод, пытаясь развернуть коня, махнул мечом, целя по веревке. Не дотянулся, вылетел из седла, грянулся спиной и головой о мерзлую землю. В глазах вспыхнуло, а потом все поглотила тьма.
  
   Сознание возвращалось с трудом. Когда Олег осознал, что, жив и дышит, он услышал голоса. Два голоса. Разговор шел негромко по-половецки. Сам Олег говорил на языке степняков плохо, но почти все понимал. Похоже, говорили о нем. Мол, без сознания уже десятый день. Выживет ли? Спрашивал первый голос, принадлежащий, судя по всему, человеку в возрасте. Второй, молодой, звонкий, вроде как женский, отвечал, что должен. Мол, глаза чувствуют свет, дыхание спокойно, биение сердца ровное, еще что-то. Второй голос говорил по-половецки не совсем правильно (это Олег понял даже с его знанием языка) с каким-то странным подсюсюкиванием.
   Не спеша открывать глаза, Олег принюхался. Пахло дымом, овчинными шкурами, кислым кобыльим молоком и еще чем-то неуловимым. Запах юрты - жилья степняков. Его ни с чем не спутаешь, если ощущал хоть раз. А Олег в половецких юртах бывал. Хоть и не часто. И только тут вспомнил, что случилось перед тем, как он лишился сознания: самоубийственная скачка навстречу преследующим татарам, волосяной аркан на шее, удар о землю... Так его не убили? Взяли в полон? Олег испытал одновременно радость и огорчение. Огорчение от того, что не получилось красиво погибнуть, врубясь в гущу врагов, как подобает витязю. Но радости, если по чести, было больше: жив! А раз жив, возможно родичам удастся выкупить его из полона, как всегда водилось в войнах с половцами и в своих усобицах.
   Голоса тем временем стихли. Олег услышал шуршание одежды, чужое дыхание на своем лице. Дыхание легкое, свежее. Прохладная рука легла на лоб, скользнула на шею, потом на грудь. Голую грудь. Похоже, он без одежды.
   - Очнулся, - сказал молодой голос. - Просто не открывает глаз. Боится, наверное.
   Боится? Он?! Олег открыл глаза, оперся руками о ложе, собираясь вскочить и доказать, что некого тут бояться русскому витязю. Но плечо при движении пронзила боль, голова неудержимо закружилась, а к горлу подступила тошнота. Он упал обратно на ложе, чувствуя, как выступает пот на лбу и лице.
   - Ну-ну, бахадур, не так быстро, - это все тот же молодой голос. - Пришел в себя - хорошо. А до поправки тебе еще далеко. Полежи.
   Над ним склонилось лицо. Странное лицо. В неровном свете, мерцающем в юрте, его можно было неплохо рассмотреть. Матовая, чуть желтоватая кожа, высокий гладкий лоб, довольно широкие, но не портящие лица, скулы, поднятые к глазам. Глаза... Необычные глаза. Странный разрез. Не узковатые, как у некоторых половцев, вполне себе широкие, но какие-то круглые с высоко поднятым крутой дугой верхним веком. Темно-карие. Гладкие, длинные, с прямым пробором волосы цвета воронова крыла. И впрямь - женщина. Молодая. Но таких Олег никогда не видел. Монголка? Но у тех монголов, с которыми он имел дело, глаза узкие, скулы широченные. Нет, не похожа. Красива? Пожалуй. Но красотой непривычной. Кто она? Лекарка? В войске? Одна среди множества мужчин? Или, может, шаманка, как та старуха, что прибыла тогда в Рязань с посольством. Все может быть...
   Лицо лекарки, или шаманки исчезло и на его месте появилось лицо мужчины. И впрямь - немолод. В окладистой бороде изрядно седины. Голова обрита по половецкому обычаю. Но точно не половец. Те хоть и изрядно перемешались за две сотни лет с окрестными народами, но лица их сохранили черты, не позволяющие их с кем-то спутать. Этот на вид больше всего походил на русского. И даже бритый череп тому не мешал.
   - Ну, здравствуй, племяш, - сказал бородатый по-русски.
   - Не припоминаю таких дядьев, - тяжело ворочая языком, отозвался Олег.
   - Дядька не родной. Должно, троюродный, если я правильно счел, - ухмыльнулся странный половчанин. - Глебом меня в свое время кликали. Глебом Владимировичем, князем Пронским. Слыхал?
   Глеб? Глеб Пронский? Братоубийца! У Олега аж дыхание сперло, потому ответил не сразу.
   - Слышно было, что сгинул ты в степи, - справившись с волнением, наконец выдавил он.
   Глеб Владимирович усмехнулся.
   - Сам я те слухи и распустил. Дабы мстителей со следа сбить. Сам же на восход ушел в глубь степей половецких. Там на восходе ведь тоже половцы живут. Верней, жили. Монголы их оттуда изрядно потеснили. Многих побили, а тех, что им покорились с насиженных мест погнали кого куда. Перемешали племена промеж собой, чтобы родственные курени друг от друга подальше были, не сговорились против монголов. Как там жил и что делал расскажу тебе попозжее - время у нас будет. А теперь поправляйся, сил набирайся. Богдийская ведунья, он кивнул на девушку, говорит: голову ты себе при падении здорово встряхнул. Хорошо, что жив остался. Ну и я помог: вначале-то, вишь, они сами хотели тебя живым взять - узнали по корзну, что княжеского рода пленник, а когда на следующий день ты в себя не пришел, хотели добить. Но со слов пленных, узнал я, кто ты есть и отговорил монголов добивать тебя беспамятного. Так что должник ты мой теперь. - Глеб хохотнул. - Ну, отдыхай, племяш, отдыхай.
   На месте нежданно обретенного дяди вновь показалась изящная головка лекарки, вернее, ведуньи, как сказал Глеб Владимирович.
   - Выпей это, - сказала она по-половецки и протянула Олегу глиняную плошку, дымящуюся ароматным парком.
   Он принял посудину здоровой левой рукой. Девушка приподняла прохладной ладошкой его голову, чтобы удобнее было пить. Олег отхлебнул, поморщился - горько.
   - Ничего, - улыбнулась та. - Терпи, полезно.
   Олег допил травяной взвар, откинулся на ложе. По телу разливалось приятное тепло. Потянуло в сон.
   - Спи, - погладила его по голове легкая рука. - Тебе нужно много спать.
   И он заснул.
  
   Сколько спал - бог весть. А проснулся от того, что ложе его качало и потряхивало. Открыл глаза, прислушался. Снаружи разносился стук копыт, скрип колес, конское ржание и людской говор. Светильник зажжен не был, но через щель входного полога внутрь юрты проникал тусклый свет зимнего дня. Олег, стараясь не опираться на больную руку, сел на ложе. Ложе оказалось низким. Строго говоря, это и не ложе было, а что-то вроде перины, набитой не пухом, а чем-то более жестким. Конским волосом? Вроде им половцы набивают свои лежаки. Ноги опустить оказалось некуда. Пришлось сесть, по-половецки, поджав ноги под себя. Голова все еще кружилась, но тошнить перестало. Плечо перевязано и почти не болит, если им не двигать. В общем, жить можно.
   В юрте кроме него никого не было. Очаг даже не дымился. От входа тянуло морозным воздухом. Покрывало соскользнуло с плеч, когда Олег поднялся. Оказалось, что он голый. Совсем. Если подумать, то понятно - десять дней (или уже больше?) без сознания, ходил под себя. Кто-то при этом убирал за ним, обмывал. Кто? Неужели та странная желтокожая девушка-знахарка? При мысли об этом Олег покраснел от стыда, зажмурился. Потом ему стало холодно, и он натянул на плечи покрывало.
   Еще раз прислушался. Да - юрта ехала. Интересно. У половцев таких юрт не водилось. Монгольская придумка? Наверное. Какая же должна везти ее повозка? Олег прикинул: в поперечнике это передвигающееся жилье сажени две с половиной, а то и все три. Широкая повозка. Такая не везде пройдет. Для степи с ее просторами оно, конечно, ничего, а вот для лесов и бездорожья Руси такая штука должна быть не слишком удобна. Далеко не уедет. Но едет же! Вот только где едет? Сколько он был без сознания? Вроде, его троюродный дядька говорил о десяти днях. Да потом он еще сколько-то спал... Пробились татары через засечную черту, или там еще идут бои? А если пробились, стоит ли еще стольный град, или...? От мысли о страшном, что могло случиться, сжалось сердце. Ну нет, утешил он себя - Рязань мощная крепость, она может держаться в осаде месяц и больше. А за это время должен подойти Юрий Владимирский. Надо быстрее приходить в себя и бежать из плена, помогать родному городу.
   Тем временем шум снаружи усилился, словно они въехали в большое селение, или воинский лагерь. Гул голосов, рев, мычание, ржание, скрип, стук. Проехав еще немного, передвижная кибитка встала. По ходу движения возникла суета: голоса, воловий рев. Юрта пару раз дернулась. Понятно - распрягают упряжку. Надо бы выглянуть, осмотреться. Вот только выскакивать босиком на снег не сильно хочется, да еще красоваться перед врагами голому, прикрытому только покрывалом ему русскому князю недостойно. Надо подождать - кто-то в скором времени его да навестит. Вот тогда он и потребует свою одежду.
   Ждать пришлось недолго. В кибитку забралась богдийская ведунья. В собольем полушубке, собольей же шапке с острым кожаным верхом и в меховых штанах. На ногах теплые по виду сапожки непривычной формы. Щеки девушки раскраснелись. Порозовел и маленький носик. Она принесла в юрту запах мороза и дыма. Дым от костров в становище? Наверное.
   - Уже поднялся? - спросила ведунья. - Хорошо. Голова кружится? Тошнит?
   Олег покачал головой - почему-то не хотелось казаться перед ней слабым.
   - Неправда, - улыбнулась ведунья. - Голова кружиться должна. Ты же, кроме того, что встряхнул ее еще и не ел одиннадцать дней. Слабость чувствуешь? Попробуй встать. Помочь?
   Олег мотнул головой и попытался подняться на ноги, прикрывая чресла покрывалом. Его мотнуло в сторону. Девушка подставила плечо. Олег приобнял знахарку и удержался на дрожащих ногах. Правда выпустил при этом покрывало, которое соскользнуло на пол кибитки. Он попытался прикрыть срам ладонью. Чертова ведунья хихикнула, как девчонка. Потом посерьезнела, сказала:
   - Ты зря стесняешься. Все, что ты пытаешься спрятать, я уже видела, когда ухаживала за тобой беспамятным. Давай осторожно присядем.
   Она усадила Олега на ложе, сама присела рядом на корточки. Потрогала его лоб, заглянула в глаза, осмотрела повязку на плече. Кажется, осталась довольна. Олег натянул на себя покрывало, спросил, стараясь не сильно коверкать половецкие слова и ставить их в должном порядке:
   - Где моя одежда? Верни ее. Негоже русскому князю нагишом, как младню несмышленому срамом светить.
   Несколько слов он произнес по-русски, но ведунья поняла. Молча поднялась на ноги, в три шага пересекла юрту, покопалась в куче рухляди, извлекла кожаный мешок, распустила на нем тесемки и вытряхнула к его ногам кучу одежды, в которой Олег узнал свои вещи. Он дотянулся до тряпок, разобрал. Вся одежа в наличии, вплоть до исподнего. Почищена, отстирана от крови, заштопана. Не видно было только княжеского корзна. Ну да бог с ним. Не вставая на ноги, он отвернулся от ведуньи, трясущимися руками натянул исподние порты, рубаху, верхние штаны. Облегченно вздохнул, вытер пот, выступивший на лбу от такого малого усилия. Уже не спеша, намотал выстиранные теплые портянки, натянул сапоги. Вот теперь другое дело. Повернулся к девушке. Та улыбалась. Хорошо. По-доброму. Спросила:
   - Есть хочешь?
   Олег прислушался к себе. Есть не хотелось. Совсем. При мысли о еде даже подташнивало. Он отрицательно мотнул головой. Лицо богдийки стало озабоченным.
   - Плохо, - сказала она. - Не совсем еще поправился. Да и не ел долго - отвык. А поесть надо. Пусть через силу. Хоть немного.
   - Ну, раз надо... - с неохотой протянул Олег.
   Ведунья подошла к выходу из юрты, откинула полог, крикнула что-то на незнакомом языке. Вернулась обратно, присела рядом с Олегом. Совсем скоро в юрту вошла женщина средних лет. Похоже, половчанка. В руках она несла глиняную миску, парящую чем-то вкусно пахнущим, ложку и большой ломоть хлеба. Протянула еду Олегу. Он принял миску, заглянул, понюхал. Юшка. Из курицы, судя по запаху. Золотисто-желтого цвета с блестками жира поверху. В животе забурлило. Попробуем, раз так. Поставил миску на кошму рядом с лежаком, черпнул ложкой, хлебнул. Ничего, вроде. Откусил от ломтя, хлебнул еще. Не заметил, как выхлебал все. Доел и краюху. Мало. Еще бы! Озвучил желание своей лекарше.
   - Нельзя много, - покачала та головой. - Живот заболит. Немного погодя, дам еще.
   Ну, нельзя, так нельзя.
   - А выйти погулять можно? - задал Олег следующий вопрос.
   - Лучше еще немного поспать.
   Показалось, или и впрямь девушка слегка нахмурилась, прежде чем ответить ему. Спать не хотелось, но лучше слушаться - чем быстрее он поправится, тем быстрее можно попытаться сбежать. Он прилег на лежак, сунул тюфяк под голову.
   - Можешь посидеть со мной, рассказать, что случилось пока я был без памяти? - эту фразу на половецком получилось произнести быстрее и увереннее, чем первую.
   Богдийка покачала головой.
   - Пусть о происшедшем тебе расскажет твой дядя.
   - Ну тогда просто посиди, - чувствуя себя капризным дитятей, попросил Олег.
   Девушка вздохнула, пожала плечами - мол, ну что тут поделаешь, и присела у ложа, скрестив ноги по-половецки.
   - Как тебя зовут? - помолчав немного, спросил Олег.
   - Джи, - ответила она.
   - Что означает твое имя?
   - Чистая, - улыбнулась она, показав жемчужные зубы.
   - А меня зовут Олег, - прижал переяславский князь руку к груди. - Имя это пришло к нам с севера и значит - священный. - Он с трудом вспомнил соответствующее половецкое слово. - Я удельный князь одной из земель Рязанского княжества.
   Последние слова Олег произнес с понятной гордостью. И вновь показалось, что на лицо лекарки набежало темное облачко, но он не придал этому особого значения.
   На него вдруг как-то быстро навалилась сонливость. Олег еще пытался что-то рассказать Джи о себе. Та слушала и улыбалась. Язык заплетался. Половецкие слова подбирались с трудом, и Олег не заметил, как перешел на русский. А богдийка продолжала слушать и улыбаться... Веки сомкнулись и переяславский князь уснул.
  
   В следующее свое пробуждение Олег почувствовал, что сил у него заметно прибавилось. Голова не кружилось, не тошнило, хотелось есть. Тьму в юрте рассеивал слабый светоч, стоящий в голове лежака, на котором спал Олег. На улице ночь? Он приподнялся на локте, огляделся. Посредине юрты тлел редкими угольями, очаг. От него вверх, к чернеющему в крыше юрты дымовому отверстию, поднималась тонкая струйка дыма. У дальней стенки сидела давешняя половчанка, та, что приносила в прошлое пробуждение еду. Сидела, клевала носом. Но стоило Олегу шевельнуться, как она тут же встрепенулась, легко поднялась на ноги, приблизилась к ложу, спросила, поклонившись:
   - Что желает господин?
   Что желает? Основным было желание сходить по-маленькому. Об этом он и сказал.
   - Покажешь, где тут у вас отхожее место? - добавил в конце.
   - Я дам горшок и выйду, чтобы не смущать, - ответила служанка. - До отхожего места далеко, а госпожа Джи предупредила, что выходить на улицу вам пока рано.
   С этими словами она вытащила откуда-то глиняный горшок и быстро выскользнула из кибитки. По завершении князем нужных дел половчанка принесла еду. На этот раз в миске с юшкой плавал небольшой кусочек куриной грудки. Опять еды показалось мало, но просить добавки Олег не стал - понимал, что дают так мало по распоряжению богдийской знахарки.
   - А где твоя госпожа? - спросил он, дохлебав из миски и собрав последние крошки хлеба.
   - Спит в соседней кибитке, - ответила половчанка. - На улице раннее утро. Даже не светает.
   Служанка еще не закончила говорить, а входной полог распахнулся и в юрту вошла Джи. Свежая, не заспанная. Она быстро осмотрела Олега и, судя по выражению лица, осталась весьма довольна.
   - Если хочешь еще поесть, я распоряжусь - можно, - сказала Джи.
   - Не откажусь, - проглотил слюну Олег.
   Богдийка что-то сказала служанке. Та вышла из юрты и скоро вернулась с круглым медным подносом, на котором стояло две миски, тарелка с нарезанными ломтями хлеба и кувшин. По виду серебряный. Одна миска оказалась с каким-то варевом, а вторая с ломтями вареного мяса. Серебряный кувшин с крышкой был наполнен красным вином. Где-то на половину. Понятно - ему пока больше нельзя. Олег съел все. Наполнил поданную служанкой чашу вином.
   - Красное вино восстановит потерянную тобой кровь, - сказала Джи, когда он плеснул рубиновой струей в фарфоровую пиалу.
   - Может быть присоединишься? - кивнул Олег на кувшин.
   - Нет, - качнула головой богдийка. - Я не пью вина.
   - Ты магометанка?
  - Нет, - улыбнулась девушка.
   Хмель ударил в голову быстро, хотя выпил Олег совсем немного. Захотелось расспросить прекрасную лекарку о ней самой. Поначалу та отвечала на расспросы русского князя не слишком охотно. Но потом понемногу разговорилась. Оказалось, что семья ее родом из Северной богдийской империи Цинь. Причем происходит из коренного ее населения - киданей. Отец - знаменитый лекарь во время войны Цинь с монголами попал в плен, но, благодаря своему таланту, возвысился и стал придворным врачом царевича Бату. Когда тот отправился к своему старшему брату Орду в отцовский улус, в коренное стойбище, расположенное на дальнем западе в устье реки Итиль, отец со всей семьей последовал за ним. Поскольку детей мужского пола лекарь не имел, он вынужден был передавать свои знания двум дочерям-погодкам. Обе оказались талантливы во врачебном деле и не посрамили знаменитого родителя, достигнув в искусстве врачевания больших высот, присовокупив к нему толику колдовства, передававшегося в их роду уже по женской линии.
   - Так ты еще и колдунья? - не удержался от вопроса Олег.
   - Совсем немного, - скромно потупилась Джи.
   - А где же твоя сестра?
   - Она осталась в главной ставке хана Бату в низовьях Итиля. Там живет семья джихангира и его братьев. Их тоже кто-то должен лечить.
   - Ты сказала, что у Бату есть старший брат, - задал следующий, заинтересовавший его вопрос, Олег. - А почему главным стал не он?
   - Бату джихангир Западного похода, назначенный самим каганом, - пояснила Джи. - В этом походе ему подчиняются, кроме его родных братьев еще восемь царевичей-чингизидов. Один из них даже является старшим сыном и наследником нынешнего великого кагана Угедея. Имя его - Гуюк. Такой чести Бату удостоен за его военный талант, который он показал в войнах, в которых участвовал. Хотя, советником и ближним помощником к нему приставлен лучший монгольский полководец Субедей-Багатур. Что касается старшинства в улусе Джучи - родовом владении Джучидов, то старший брат Бату добровольно передал ему бразды правления улусом. Орду никогда не был властолюбивым. Да и большим умом он не блещет.
   Последние слова Джи произнесла заговорщическим шепотом, с лукавой улыбкой. Олег улыбнулся в ответ, мотая на ус сведения, излагаемые богдийкой: кто знает - может и пригодится это в будущем. Война с монголами, судя по всему, будет долгой. Не на год пришли сюда враги - на годы, если не на десятилетия.
   В юрте было тепло и Джи во время рассказа сбросила с себя полушубок и меховые штаны, оставшись в длиннополом запашном одеянии из золотистого шелка, стянутом широким, шитым чем-то вроде бисера, поясом. Под полами одеяния были видны штаны голубой тоже шелковой ткани свободного кроя. Стройная точеная шея, едва прикрытая невысоким воротом, нежное лицо с персиковым румянцем невольно приковывали взгляд. Олег одергивал себя, запрещая слишком уж откровенно пялиться на богдийку. Но постоянно ловил себя на том, что снова пялится. Ко всему от девушки исходил приятный запах. Травяной горьковатый и еще какой-то незнакомый, заставляющий раздуваться ноздри.
   Видно и впрямь выздоровел, внутренне усмехнулся Олег, раз на эту странную непривычного вида девицу кобелиную стойку делаю. Или всему виной то, что нет у него уж год постоянной женщины. Молодая жена Олега, с которой они прожили два года, умерла родами год с лишком назад. Не выжило и дитя. Год он честно держал траур. В последнее же время тискал теремных девок - молодая плоть требовала своего. Но девки - это девки. Безотказные, ждущие подачек за то, что угодили господину. Родичи уже начинали пару раз разговор о новой женитьбе. Сам Олег был, в общем, не против повторного брака, но найти хорошую невесту дело не простое и не быстрое. Так до самой войны с татарами ее и не подобрали. А тут, вишь, вон какая птица! Красива непривычной красотой, держит себя, куда там княжнам, которых Олег видывал не мало.
   Переяславский князь в очередной раз отвел глаза от ямки между ключицами богдийки, поймав слегка насмешливый взгляд своей собеседницы. Та примолкла, прекратив рассказ. Возникло неловкое молчание. Олег кашлянул, злясь на себя. Потом потребовал, уже раздражаясь на свою целительницу:
   - Хочу свежим воздухом подышать. От него, чаю, и на поправку быстрее пойду. Позволишь?
   На лицо Джи в который уже раз набежала тень.
   - Не надо бы тебе сейчас выходить, - сказала она, помолчав. - Хуже может стать.
   - Хуже мне будет в этой духоте и вони, - грубовато получилось, но злость на себя и окружающих рвалась наружу. Особым терпением и сдержанностью Олег никогда похвастаться не мог.
   - Ну, что ж, - вздохнула Джи. - Но пообещай держать себя в руках и не делать глупостей после того, что увидишь. Помни: вокруг кибитки воины, приставленные охранять тебя.
   - Это я понимаю, - кивнул Олег, немного успокаиваясь. - А, что такого я там на улице увижу, от чего могу наделать глупостей?
   Последняя фраза получилась путанной, и он не был уверен, что богдийка поняла его половецкий. Но она видно поняла. Пожала плечами.
   - Сходи и посмотри, ты же этого хочешь, - от голоса ее повеяло холодом, от которого Олегу захотелось поежиться. Но, если уж там снаружи его ждет что-то нехорошее, страшное, так уж лучше увидеть это поскорее - он всегда старался идти навстречу возможной опасности без раздумий и промедления.
   - Тогда - пошел, - встал он со своего ложа.
   - Оденься, - голос Джи немного потеплел. В нем даже прозвучала забота. - На улице морозно.
   Морозом воина не испугать. Но к чему добавлять к нынешним болячкам еще и простуду? Олег облачился в свою теплую одежду, так и лежащую рядом неряшливой кучей, двинулся к выходу из юрты. Встал перед ним, собираясь с духом. Потом решительно распахнул полог.
   На улице уже рассвело, но солнце из-за макушек ближнего леса еще не поднялось, только окрасило эти макушки розовым. Между юртой, из которой вышел Олег, и опушкой леса, из-за которого поднималось солнце, раскинулся громадный стан, каких он никогда не видывал. Юрты, шатры, палатки самого разного вида и цвета, уходящие уменьшающимися холмиками к лесу, дымы костров, поднимающихся в небо. Люди. Кто-то из них занимался растопкой костров, кто-то подтаскивал дрова, другие набивали котлы чистым снегом и вешали их над огнем, в разных направлениях гарцевали конные. Над всем этим стоял гул от человеческих голосов, ржания коней, рева быков.
   Татарский стан. Понятно. Огромный. Это он должен был поразить и расстроить Олега? Плохо же думает о нем богдийка. Таким русского витязя не удивить и не напугать. Юрта, как уже было сказано, стояла на широкой повозке. Ко входу кто-то из обслуги прислонил коротенькую дощатую лесенку, по которой Олег спустился на истоптанный снег. Морозец жал, но после духоты юрты воздух показался вкусным и ядреным, хоть и сдобренный дымом костров. Правда, голова после пары вздохов заметно закружилась. Но не сильно, терпимо. Позади послышался скрип ступенек. Переяславский князь оглянулся. По лесенке спускалась Джи. На плечи ее был накинут соболий полушубок.
   - Из-за этого, ты думала, я расстроюсь? - обвел рукой Олег, раскинувшийся перед ними неохватный взглядом, стан.
   Джи покачала головой. Сказала негромко:
   - Оглянись.
   - Уже оглянулся, - усмехнулся Олег. - На тебя.
   - Обойди юрту и взгляни на закат, - голос богдийки прозвучал совсем глухо.
   - Что ж, - продолжая улыбаться, он повернул направо и сделал несколько шагов, обходя юрту кругом.
   Перед ним открылась закатная сторона, скрытая до сих пор высоко стоящей на повозке, кибиткой. И у Олега захолонуло сердце. Перед ним раскинулся до боли знакомый город. Стольный город Рязанского княжества, знакомый с детства. В напольной стене города, казавшейся всегда такой неприступной, зияли проломы, воротные башни порушены и дымятся, а над самим городом поднимались под розовеющие облака клубы дыма от многочисленных пожаров.
   В выломанных Ряжских воротах города мелкими мурашами сновали люди. Татары и русские вперемешку. Русские, ставшие теперь пленниками, под присмотром завоевателей тащили на себе мешки и узлы с добычей. Тащили добычу и татары. Конные и пешие. Из ворот тянулись тяжело груженные повозки.
   - Зерно, - голос над левым ухом заставил вздрогнуть. Олег повернул голову. Рядом с ним стоял Глеб Владимирович. - В повозках зерно, - пояснил тот. - Это добро татары вывозят в первую очередь. Хоть из городов, хоть из сел, или весей. Войску и коням кормиться надо. В обозе прокорм на такую ораву не увезешь. После зерна тащат всякий овощ. Сами они репу-капусту-свеклу не больно-то едят. Больше для тех же лошадей. Сено то ж волокут. Скотину на мясо то ж в стан гонят.
   Голос троюродного дяди заставил отступить оцепенение, охватившее Олега при виде страшной картины гибели родного города. Он потер лицо ладонями, спросил глухим голосом:
   - Когда пал город?
   - Столичный город позавчера, средний вчера днем. А Кром сдали к вчерашнему вечеру. Вот с тех пор татарва и веселиться.
   - Смотрю, не больно ты радуешься победе своих новых друзей, дядюшка? - заметил Олег.
   - Так свои, все же, племянничек, - погладил бороду, бывший пронский князь. - Болит за них сердце-то.
   - Я уж думал, забыл ты, кто свой, кто чужой за столько-то лет. Да и предавать смерти лютой своих тебе не привыкать. Не просто своих - родичей кровных.
   Глеб Владимирович нахмурил кустистые брови, засопел гневно. Сказал.
   - Дела то прошлые, племяш. Не стоит их поминать. Коль и был я в чем виноват, господь меня за то наказал - живу уж третий десяток лет безродный, надеясь на милость поганых.
   - А чего же ты к врагам нашим теперь прислонился?
   - Не знаешь ты, Олег, что это такое - тоска по земле родной. Чтобы вернуться сюда я бы и дьяволу душу продал. Да и не слишком большую цену запросили с меня за то монголы - дороги им показываю, слабые места городов, советы даю, коль спрашивают.
   - И чего же взамен они тебе посулили?
   - А немного-немало, княжество Пронское. Буду там сам себе князем. Ну, монголам легкую дань давать - десятину. А за это они военной силой мне помогут, коль обиды от врагов терпеть буду.
   От продолжения разговора их отвлекли крики, раздавшиеся справа из неглубокой ложбины, не занятой шатрами и палатками, находящейся в паре сотен саженей. Оба обернулись в ту сторону. Там по дну ложбины металась небольшая толпа русских пленников, одетых в рванину с лицами черными от холода и голода. Выбраться наверх им не давали татары, вставшие по краям ложбины, колющие копьями тех, кто пытался карабкаться по склонам. А посреди толпы гарцевало полтора десятка всадников, рубивших пленников саблями направо и налево.
   - Что!? Что они творят!? - воскликнул Олег, сжав кулаки.
   - Это? - отозвался Глеб Владимирович. - Это они рубят тех, кто уже не может работать. Обессилевших. Гнать их к следующему городу без толку - все равно перемрут. Вот и рубят.
   - А просто отпустить? - Олег смотрел, не отрывая глаз, как гибнут его соплеменники.
   - Отпустить? - удивился бывший пронский князь. - Не таковы татары. Рабов они не отпускают.
   Не в силах сдержаться, Олег сделал несколько шагов в сторону гибнувших Рязанцев. На плечо ему легла тяжелая рука дяди.
   - Не надо этого делать, племяш. Думаешь, я с легким сердцем на все это смотрю? Нет. И мне родичей жалко. Вот только против силы не попрешь. Быстро сам с перерезанным горлом окажешься. Так что укрепи сердце и терпи.
   - Терпеть!? - Олег рванулся, пытаясь освободиться от руки Глеба Владимировича. Но хватка дядюшки оказалась поистине железной.
   - Не глупи, племяш. Ничем ты им не поможешь, - голос его посуровел.
   Олег еще раз дернулся, но почувствовал - бесполезно. Он настолько он ослаб, что в силе сейчас ему с Глебом Владимировичем не тягаться. Тем временем в ложбине что-то пошло не так. Части пленников удалось прорваться сквозь татар, огораживающих избиваемую толпу. Человек двадцать, видимо еще сохранивших кое-какие силы, умноженные страхом смерти, бросились бежать как раз в сторону Олега и его дяди. За ними с веселым гиканьем поскакало пяток всадников. Настигли бегущих они быстро. Сверкание сабель и невольники начали падать один за другим. Но для пяти преследующих татар их оказалось, все же, многовато. Те просто не успевали так быстро рубить бегущих.
   И получилось так, что пятеро обреченных Рязанцев почти добрались, до дяди и племянника, наблюдающих за всем этим. Четверо мужчин и женщина. Женщине помогал бежать один из мужиков. До беглецов оставалась пара десятков саженей, когда их настигли преследователи. Трое мужиков сразу упали с разрубленными головами, орошая снег красным. Четвертый, помогавший бежать женщине, толкнул ее вперед, сам развернулся к ближнему, скачущему к ним татарину, пригнулся, прыгнул, пытаясь добраться до того, стащить с седла, но всадник дернул узду и нападавший был сбит грудью коня. Татарин согнулся в седле и полоснул лежащего клинком поперек груди. Выпрямился, огляделся. Впереди бежала одна женщина. Четверо его соплеменников разворачивали коней, оставив последнюю жертву на него. Татарин оскалился и направил коня вслед за женщиной, которая и не бежала уже, а плелась, едва переставляя ноги, запалено дыша открытым ртом.
   Между ней и Олегом с Глебом Владимировичем оставалось едва десяток саженей. Олег снова рванулся - помочь, заслонить собой несчастную. И опять не смог вырвать плеча из стиснувших его до боли пальцев дяди. А татарин не спешил, подъехал к беглянке слева, примерился, взмахнул саблей и, ухнув по-молодецки, развалил женщину наполы от правого плеча почти до пояса. Крутнул саблей, стряхивая кровь, сунул ее в ножны, начал разворачивать лошадь. Все это произошло буквально в пяти саженях перед Олегом и держащими его Глебом Владимировичем. Олег при виде всего этого страшно вскрикнул, рванулся и вырвался-таки из рук дядюшки. На ватных ногах подбежал к татарину, вцепился ему в бедро, стараясь стащить с седла, чтобы потом добраться до горла пальцами, зубами. Всадник даже не стал вытаскивать саблю из ножен. Просто ударил его в грудь ногой в стремени. Олег упал. Попытался вскочить вновь, но на него уже навалился дядя, крича что-то наезжающему на них конем татарину и показывая тому блестящую начищенной медью пластинку. Татарин недовольно скривился, развернул лошадь и поскакал к своим. Олег какое-то время еще пытался вырваться из медвежьих объятий Глеба Владимировича. Потом голова его закружилась, в глазах потемнело, и он лишился чувств.
  
  Глава 2
  
   Тучи ворон, то поднимающиеся под белесо-серые жидкие облака, то опускающиеся к земле и скрывающиеся за уцелевшими стенами Рязани, Ратьша со спутниками увидели издалека с одного из редких холмов Заочья, встретившегося им на пути. Кажется, именно тогда Ратислав впервые в жизни почувствовал свое сердце, ощутимо екнувшее в груди. До города добрались еще через пару часов. Пересекли по льду Оку, въехали в город через Южные ворота. Татары так и не сумели их разбить. Уже потом, когда грабили город, они изнутри распахнули створки, чтобы беспрепятственно выносить награбленное. Полусожженный, покосившийся таран, стоял сбоку от наружных ворот, видимо, сдвинутый находниками с дороги, чтобы не мешал.
   Проехали внутренние ворота, въехали в город. Здесь царила жуткая тишина. В ноздри ударил кисловатый запах пожарища, смешанный с запахом горелого мяса. Трупы стали попадаться еще на въезде, полуголые, или совсем голые, с выклеванными вороньем глазами и расклеванными лицами, скалящимися на небо освобожденными от плоти зубами, припорошенные снегом, изрядно сдобренным пеплом и сажей.
   Въехав в город, свернули налево, оставляя справа громаду Успенского собора. Тот внешне почти не пострадал, только видно было: створки дверей главного входа сорваны и золоченая медь с них ободрана. Видно, подумали татарове, что настоящим золотом обиты двери.
   Улица пошла на подъем. Бревенчатую вымостку пересекали снежные переметы. Невысокие, не мешающие ходу коней. Проехали незастроенную часть города, пошли дворы. Вернее, их остатки. Видимо, вынеся из города все ценное, татары подожгли то, что к тому времени еще не сгорело. Но и в этом все сжигающем пламени кое-что уцелело - некоторые дворы огонь каким-то чудом обошел.
   Здесь в застроенной части трупы стали попадаться еще чаще. Обожравшиеся мертвечиной вороны при приближении всадников, неохотно взлетали, тяжело взмахивая крыльями. Отбегали сытые, с отвисшими животами, собаки, виновато поджимая хвосты. Ратислав, чтобы не видеть всего этого, прикрыл глаза - умный Буян шел сам, без понуканий. А Ратьша вспоминал события, прошедшие со времени их чудесного спасения из осажденного города.
  
   После смерти княжича Андрея он беспробудно пил. Пил, как никогда в своей жизни. Стоило ему чуть-чуть начать трезветь, как перед мысленным взором возникали лица Федора, Андрея, Великого князя и княгини, Могуты, других мертвых ныне друзей и знакомцев. Но чаще всего виделось лицо Евпраксии, то веселое, как в лучшие времена, то строгое, то в слезах... Нездешние глаза ее смотрели в самую душу, губы шептали: 'почему, Ратьша, почему ты не спас меня, мое дитя, моего супруга, всех людей Рязани'? И Ратьша опять пил. Пил, чтобы ушли эти лица. Ушли в Вечный Покой, который они заслужили своей страшной смертью. И, чтобы дали покой ему - боярину Ратиславу, который делал все, чтобы спасти их. Но не спас... Не смог... Не сумел...
   Из запоя его вывела мамка. Мамка Меланья. Она появилась в стане беженцев в самом конце его недельной пьянки. Оказалось, что мамка вместе с жителями его усадьбы и сельца Крепи хоронилась неподалеку от Спаса Рязанского, так стали называть место, где укрылись рязанские беженцы. Откуда появилось такое название, бог весть. То ли, потому что место это спасло столько народу, то ли по главной иконе Спасского собора, которую вынес один из слуг божьих, присоединившийся к ним в памятную ночь их прорыва из Рязани. Икона эта теперь стояла посереди стана, в наскоро срубленной часовенке.
   Мамка появилась в землянке, в которой поселился Ратьша, ближе к полудню, как раз в то время, когда начинающий трезветь Ратислав собрался приложиться к корчаге с медовухой, добытой Первушей в расположенной неподалеку мерьской веси. Меланья решительно выхватила из трясущихся рук боярина тяжелую корчагу, отдала ее, стоящему в углу землянки, растерянному от неожиданного вторжения, Первуше, пристально глянула в мутные глаза Ратьши, спросила укоризненно:
   - И не стыдно?
   И Ратиславу, глядя в светлые глаза мамки, впрямь, стало стыдно: чего это он раскис? Враг топчет родную землю, убивает, насилует, грабит еще живых ее обитателей, а он никак не может расстаться с мертвыми.
   - Заканчивай с этой отравой, - не попросила, приказала Меланья. - С сего дня пьешь только воду, сбитень и взвары, которыми буду тебя отпаивать.
   Мамка окинула его взглядом с ног до головы, процедила:
   - А отощал-то... Не ел, поди, ничего целую седмицу. А ты куда смотрел? - это она уже грозно к Первуше.
   Парень посмотрел на присмиревшего под взглядом мамки боярина, перевел взгляд снова на Меланью, понял, кто теперь в доме хозяин, отозвался виновато:
   - Так потчевал его всяким. Не ест. Закусит только чутка и опять пить. Пробовал уговаривать - без толку. Только тумаков заработал.
   - Плохо потчевал, должно, - проворчала Меланья, уже не так грозно.
   В двери землянки вошел Годеня. Рука у него все еще висела на перевязи - не быстро заживала рана от татарской стрелы, полученная им при прорыве из города. Следом зашел Воеслав. Его Ратьша, перед тем как удариться в пьянство, взял под свою руку меченошей. Оба они тоже заметно сробели при виде разбушевавшейся мамки боярина.
   - А ну, тащите дрова, топите очаг! - начала распоряжаться Меланья. - У землянки вьючная лошадь. Снимайте вьюки, тащите сюда, воду кипятите.
   Меченоши, не сказав ни слова против, метнулись исполнять распоряжения. Мамка же подсела на лежанку к Ратиславу, ощупала ему голову, безошибочно нашла чуткими пальцами место, куда ударило копыто коня, тогда, в свалке у рязанской стены. Оказывается, там все еще болело, если нажать. Руки Меланьи погладили больное место и боль прошла, словно по волшебству. Ну, так - колдунья же... Потом руки скользнули на шею, грудь, нащупали оберег. Мамка одобрительно кивнула. Какое-то время посидели молча. Потом Меланья еще раз окинула Ратьшу взглядом, вздохнув, сказала:
   - Запустил ты себя, княжич. По ней печалуешься?
   - По ком? - разлепив сухие губы, - спросил Ратислав.
   - Сам знаешь, - взгляд мамки стал жалостливым. - И я знаю. А иным того знать не надо. Живым, по крайности... А мертвым пусть останутся навьи дела. Печалиться - печалься, никуда от этого не денешься, но убиваться и убивать себя вот этим, - она кивнула на корчагу с медовухой, оставленную Первушей на столе, - не дело. Кто землю родную боронить от ворога будет? Я что ль с бабами?
   - Да понял я уже это, мамка, понял, - вяло махнул рукой Ратьша. - Делай свои отвары. Выхожусь с похмелья чуток, а уж там будем думать, что сделать можно. И, кстати, откуда ты здесь взялась-то?
   - Хоронимся мы тут неподалеку верстах в двадцати уж четвертую седьмицу. Сделала, как ты и велел: когда ясно стало, что не удержали вы ворога на засеках, собрали мы все, что могли, да и двинулись по льду Прони до Оки, а там в Заочье ушли в самую дебрь. Вырыли землянки, обустроились. А на днях узнали, что вы здесь хоронитесь. И про тебя узнали, что живой. Вот я и собралась в гости. А ты тут... - Вгляд Меланьи опять стал укоризненным.
   - Ну, полно, - Ратислав потер, гудящую с похмелья голову. - Все уже - закончил с этим.
   Потом два дня мамка отпаивала боярина травяными отварами и откармливала привезенной с собой снедью. Уже в день приезда Меланьи, как только почувствовал себя получше, Ратьша позвал к себе Прозора, который, видя что боярин выпал из мира, взял на себя начало над вырвавшимися из Рязани людьми. Старый воин, пригнувшись, вошел в землянку и, кажется, занял собой добрую половину свободного пространства. Поклонился, встал, ожидая, что скажет Ратислав.
   - Что татары? - спросил Ратьша. - Посылал лазутчиков, пока я тут... - Он досадливо поморщился. - Сколько воев у нас? Как люд обустроился?
   - Люди устроились, - начал отвечать Прозор на последний вопрос. - Землянок нарыли. Дров хватает. Еда пока есть. Поболе тысячи двухсот человек в Спасе Рязанском собралось. Кроме тех, что с Рязани вырвались, еще несколько сот прибежало с сел и весей разоренных. Но эти с запасами явились. Многие со скотиной даже, так что, ежели желаешь, можно молока парного раздобыть.
   Ратислав мотнул головой - терпеть парного молока с детства не мог. Поморщился - побаливала все еще голова с похмелья, не смотря на выпитый мамкин травяной взвар. Спросил еще:
   - Сколько воев уцелело, напомни.
   - Тех, что с Рязани вырвались, осталось две сотни и три с половиной десятка. За седьмицу прибилось еще четыре десятка - кто откуда. Еще десятка три горожан да селян можно наконь посадить. Так что около трех сотен конных наберется. Оружия на них хватит. Еще сотни три пешцов набрать можно, но этих вооружать уже нечем, разве только косами, вилами, дрекольем.
   - Эти пусть здесь сидят - какая-никакая защита, - махнул рукой Ратислав. - Так что татары? - повторил он вопрос.
   - Разошлись по всему княжеству, как саранча, - опустив глаза, ответил Прозор. - Жгут города, веси, убивают, насилуют, грабят. Слышно, Пронск, Ижеславец, Белгород, Переяславль, Ужеск, Ольгов, Борисов-Глебов взяты и сожжены. Народ, те, кто успел в лесах хоронятся. Татары глубоко в дебрь забираться опасаются, так что там выжить можно, коль припасы с собой прихватить успели.
   - Откуда про все это прознал?
   - Так, конные разъезды посылаю во все стороны. Они люд, спасшийся расспрашивают. Что-то сами видят. Возвращаются, докладывают.
   - Татары им в том не мешают?
   - Стерегутся, - пожал плечами Прозор. - Идти стараются не на виду, лесами.
   - Неуж, так ни разу не переведались с ворогами?
   - Было пару раз. Раз наши не удержались, вступились за жителей деревеньки, которую татарва зорила. Тех не больно много было, а наши ударили нежданно. Побили иродов. Своих, правда, тоже двоих убитыми потеряли и троих ранеными. Вдругорядь наши не убереглись - приметили их татары, но, все же, наши сумели уйти в дебрь. Лучным боем все обошлось, пока гнались за ними. Двоих воев сумели-таки достать, но легко. Об одном десятке беспокоюсь - вечор еще должны были вернуться и нет до сих пор. Может, конечно, просто припоздали, дай бог. Но могли и нарваться на татар. Коли так, то сил наших меньше на десяток.
   - Ладно, - помолчав, сказал Ратислав. - Завтра-послезавтра, как смогу на коня сесть, попробуем всеми силами выйти. Раз татары на отряды разбились, можно будет их частями бить.
   Но назавтра выступить не получилось - Ратьшу не пустила мамка. Смешно? Наверное, но Меланья встала на пороге землянки и сказала, что выйдет на улицу боярин только, переступив через ее труп. Ратислав и сам чувствовал, что еще не готов долго держаться в седле, а тем паче, биться в полную силу, потому мамка осталась жива. А на следующее утро к нему ворвался взъерошенный Прозор и крикнул с порога:
   - Боярин! Татарове из Рязани ушли! И из окрестностей ее то ж! Впусте от татарвы вокруг!
   - Ушли? Куда? - Ратьша вскочил с лежанки, сел на ее краю.
   - Вверх по Оке. К Коломне, должно. - Я послал два десятка за ними. Будут гонцов слать, сказывать, куда идут. А доложили об уходе ворогов вои из того десятка, которого я давеча хватился. Проследили они за основным войском татарским, что под Рязанью стояло, потому и задержались. Сказали, в хвосте войска обоз идет. Не быстро.
   - Обоз под охраной? - вскинулся Ратислав.
   - Охраняют, - кивнул Прозор. - Тысячи три, а то и все пять. Добрые вои. Все конные. С нашими силами не возьмем. Пощиплем если только.
   Ратьша ненадолго задумался. Решил.
   - Выступаем прямо сейчас. Едем в стольный град. Посмотрим, что там сталось. А уж потом подумаем, что дальше делать.
  
   И вот Ратислав в Рязани. Стольном граде. Вернее, в руинах города, ставших кладбищем для его обитателей и жителей окрестных селений. Ратьша приоткрыл сомкнутые веки. Они продолжали подниматься по Борисо-Глебской улице и как раз поравнялись с собором, по имени которого улица была названа. Напротив собора, через небольшую площадь, когда-то стоял епископский двор. Теперь от него осталась только часть забора, за которым была видна груда обгорелых бревен. Самого Евфросия убили вместе с женами вятьших людей Рязани тогда в Спасском соборе, где они молились во спасение стольного града.
   А Борисо-Глебскому храму досталось. Видно, защитники города попытались закрепиться в нем и дать отпор, прорвавшемуся за стены врагу. Перед главным входом густо в несколько слоев навалены ободранные догола тела. Вроде, по большей части, мужские. Собор выгорел изнутри. Плитка розового мрамора, облицовывавшая его стены, частью обвалилась от жара, раскаленных изнутри стен, частью закоптилась от пылавших со всех сторон пожаров. Золотые купола прогорели и провалились внутрь. Как смогли татары поджечь изнутри храм? Греческий огонь?
   Ратислав направил коня к главному входу. Сорванные створки дверей, тоже освобожденные от золоченой медной обивки, валялись справа и слева. Огонь их не тронул. Боярин остановил Буяна перед валом тел, спрыгнул с седла, кинул поводья остановившемуся рядом Первуше, перекрестившись, ступил на обледеневшие тела, миновал их, вошел под своды собора. В нос ударил запах гари и горелого мяса. Нет. Татары не использовали здесь дорогую горючую смесь. Оттеснив защитников на хоры и полати, они навалили в притвор и середину храма бревен и досок и подожгли, желая, видно, выкурить упрямых русских. Но от огня занялись деревянные части храма, огонь поднялся к куполам, испепеляя все и вся...
   Невидящими глазами Ратьша смотрел на закопченные дочерна стены, на которых когда-то красовались, радующие душу, золотисто-голубые фрески. Потом пошел в середину главного зала, глянул вверх в круглый барабан, лишенный купола, на виднеющееся там серое зимнее небо. Под ногами хрустнуло. Глянул на пол. Не прогоревшие головни? Нет. Оказывается, не прогоревшие черные кости. Ратьша вздрогнул. Сделал шаг назад. Опять хруст. Опять кости. Теперь, когда глаза привыкли к полумраку, он увидел, что черными костями, смешанными с головнями, усеян весь пол. Стараясь унять, колотящееся где-то в горле сердце, Ратислав аккуратно, стараясь не наступать на останки, двинулся к выходу. Вот и дверь. Он вышел на улицу. Перебрался через вал голых тел. Встал рядом с раздувающем ноздри, дико косящимся на мертвецов Буяном. Насыщенный гарью и запахом мертвечины воздух, после страшного смрада внутри храма показался чистым, как в осеннем бору поздней осенью. Он вдохнул его полной грудью, обернулся, снял шлем с подшлемником, перекрестился на обезглавленный собор. Его люди спрыгнули с коней, обнажили головы, закрестились.
   Ратьша забрался в седло и, продолжая держать шлем в левой руке, погнал Буяна дальше по Борисо-Глебской улице. Его догнал Прозор, тоже ехавший с обнаженной головой. Поравнялся. Ратислав глянул на воина-монаха, спросил, с трудом разжав стиснутые зубы:
   - Своих татары, смотрю, убрали. Хоронили где?
   - Лазутчики доносили: жгли они своих противу Исадских ворот. Громадный костер сложили. Слой поленьев - слой упокойников, слой поленьев - слой упокойников. И так с десяток слоев. После по тому месту несколько раз конями проехали, чтобы, значит, пепел растащить по всему полю. Видно, боятся, что глумиться будем над могилами ихними. По себе судят, ироды...
   Ратислав промолчал. Копыта Буяна стучали по уцелевшей вымостке улицы. С неба спускались легкие снежинки, садились на обнаженную голову, бороду, усы, таяли, превращаясь в маленькие прозрачные капельки. Добрались до торговой площади. Здесь тоже изрядно навалено трупов - видно схватка была жаркой. Оковская башня и ворота, обращенные на Окский откос, совсем целые. Татары даже створки не отпирали, не занадобились они им. Да и то - лестницы, ведущие от ворот вниз по откосу к берегу, обледенели от налитой еще месяц назад защитниками воды. Проще было тащить добычу через другие ворота.
   Спасский собор показался непривычно рано. Теперь его не загораживали крыши домов, сожранные пламенем. Золотые купола уцелели и тускло поблескивали в пасмурном свете зимнего дня. Вот и Спасская площадь. Груды трупов, сваленные пообочь проезжей части, чтобы не мешали заниматься грабежом дубеют на морозе в кровавой наледи. Белые когда-то стены собора изрядно закопчены, но внутри пожара, похоже, не было. Створки главного входа распахнуты настежь, обивка содрана. По обе стороны входа тоже вал трупов. Мужских, женских, детских...
   Справа через площадь великокняжеский двор. Его остатки. Дубовый тын по большей части сгорел. Сгорела и воротная башня. От княжеских хором, так долго служивших Ратьше домом, осталась громадная груда обгоревших бревен. В Спасский собор он заходить не стал - ему хватило Борисо-Глебского. На пожарище княжеского терема тоже не пошел. Двинулся к воротам Среднего города. Стена его оказалась проломлена в нескольких местах. Ворота не ломанные - створки распахнуты настежь. Видимо татары вошли в город через проломы в стенах, а потом уже открыли ворота изнутри. Проехали проем. Вот и Средний город. Дворы тут стояли плотно, потому, возникший пожар спалил внутренность города напрочь. Кругом черные головни с остовами очагов. И трупы, трупы... Близ стены голые мужские - защитников. Дальше обугленные. Чьи не понять. Только детские и можно отличить по малому размеру.
   - Распорядись поискать тело Великого князя, - приказал Ратислав Прозору. - Других вятших людей то ж. Кого найдут, пусть к стене положат и от ворон прикроют. Их хоронить будем вперворядь.
   Инок кивнул, развернул коня. А Ратьша поехал по Богородицкой улице в центр Среднего города, туда, где стояла когда-то Богородицкая церковь. Где он оставил самую дорогую для него покойницу. Выехал на небольшую центральную площадь. Вот она - церковь. То, что от нее осталось. А осталось мало, как и от всех строений Среднего города - пепел, смешанный со снегом, с редкими, чернеющими в нем, головнями. Ратислав остановил Буяна рядом с пепелищем, спешился, встал на колени, опустил голову.
   Успели ли схоронить тела дочерей и жен вятших людей рязанских до взятия Среднего града? Вроде бы должны - целая ночь и почти полный день для того у защитников имелись. Если успели, то в одной могиле. Где же могила? Коль и был крест, так сгорел. Не найти могилы. А, может и не до того было. Тогда лежат сгоревшие, превратившиеся в светлый пепел, косточки Евпраксии и ее младенца вот здесь прямо перед ним. Ратьша сморгнул, набежавшие на глаза слезы. Две прозрачные капли упали с ресниц. Он разгреб снег, добравшись до серого пепла, набрал в горсть, приложил к щеке, замер.
   Позади послышался скрип снега под чьими-то сапогами. Ратьша крепко зажмурился, выдавливая остатки слез. Поднялся на ноги, обернулся. Прозор. Смотрит сочувствующе. Подошел, встал рядом, молча перекрестился. Постояли, помолчали еще немного. Сзади в затылок Ратиславу ткнулся мордой Буян, фыркнул негромко. Чует, что плохо хозяину. Ратьша обернулся, прижался лицом к шее коня, потом одним прыжком взлетел в седло.
   - Едем в Кром, - хриплым от слез голосом, сказал иноку.
   Не оглядываясь, поехал к дальнему концу Среднего города. Пепел, трупы, головни, трупы, трупы, трупы!!! Вот проездная башня, ведущая из Среднего града в Межградие, за которым высится Кром. Башня почти цела, только шатровая кровля второго яруса сгорела. Ворота открыты. Перед воротным ходом высокий снежный перемет, доходящий Буяну почти до груди. Жеребец разметал его, словно не заметив. Ратьша проехал башню, выехал на Межградие, откуда тогда ночью он со своими воинами и горожанами вырвался из гибнущей Рязани. Выехал и остановил Буяна, дернув повод так, что жеребец протестующе заржал.
   Остановил жеребца еще не поняв, что увидел. В Межградье намело снега. Не сильно много, может, по колено. Этот снег частью прикрыл обнаженные замерзшие тела, выстлавшие все пространство сплошь. Местами даже в два и три слоя. Из снега торчали руки со скрюченными в последней муке пальцами, согнутые в коленях ноги, головы, скалящиеся, лишенными губ ртами, и глядящие черными ямами глазниц.
   Ратислав спешился и пошел под уклон лощины, осторожно ступая, ведя Буяна в поводу. Судя по всему, татары устроили здесь развлечение со сдавшимися в Кроме последними обитателями Рязани. Трупы в основном были женские и детские. Кто-то порублен в куски. Почти все женщины со вспоротыми животами... Ратьша вспомнил рассказ об этом обычае монголов: вспарывать изнасилованным женщинам животы.
   Он остановился от того, что повод в руке натянулся. Буян не желал ступать на мертвые тела, а чистого места, куда можно поставить копыто, уже не находил. Ратислав бросил повод и, полуприкрыв глаза, сжав зубы пошел дальше, оскальзываясь на замороженных трупах и кровавой наледи, скрытой под снегом.
   Так он добрался до воротной башни Крома. Совершенно целой. Створки ворот башни распахнуты. Он вошел внутрь, прошел башенный ход, и оказался внутри Крома. Небольшое свободное пространство здесь оказалось совершенно пустым. Ни одного мертвеца. Видимо, татары велели выйти спасавшимся здесь людям наружу в Межградие. Он прошел по хранилищам и амбарам, занимавшим основную часть Крома. Татары вынесли отсюда все до зернышка. Сорванные с петель двери валялись у темных проемов входов. Почему-то пожара враги не устроили. Да почти ничего и не порушили. Закрывай ворота и садись в осаду. Только припасами запасись. У Пронского князя они были, но тот сдал укрепление. Хотя, судя по всему, оборонять его оказалось уже просто некому - мужчины, способные держать оружие, полегли в Столичном и Среднем городе.
   Ратьша вышел из ворот Крома. Остановился на краю страшной лощины Межградия. На противоположной ее стороне толпилось человек тридцать его сопровождающих. Никто кроме него не решился пройти по мертвым телам. Ему же нужно было проделать обратный путь. Он собрался с духом и двинулся к своим людям, стараясь не смотреть под ноги. Дважды споткнулся, чуть не упал, но пересек-таки лощину. Остановился возле Прозора, оперся рукой о его плечо, переводя дух. Тот сочувствующе похлопал Ратьшу по спине, произнес что-то ободряющее. А Ратиславу внезапно стало холодно до озноба. Он нахлобучил на голову подшлемник. Шлем у него забрал Первуша.
   - Обогреться тебе надо, боярин, - сказал Прозор. - Слабоват ты еще после многодневных возлияний. Поедем, поищем жилье поцелее. Там согреешься.
   Уцелевший двор с подворьем нашли невдалеке от Исадских ворот. Трупов хозяев ни в жилье, ни на дворе не было. Или ушли они из города еще до осады, или выбежали на улицу, когда татары прорвались за стены, ища спасения в бегстве. Так, или иначе, мертвецов не нашли, к немалому облегчению Ратислава. Жилье оказалось основательным с клетями и подклетью, просторной горницей. Первуша растопил очаг. Ратьша присел напротив на корточки, протянул к огню руки. Живительное тепло начало разливаться по телу. Меченоша подал согретого в горшке, найденном в кухонном закуте, сбитня, взятого с собой - ничего съестного ни в доме, ни в клетях, ни надворных постройках не нашли - хорошо все почистили татары.
   От горячего сбитня стало совсем тепло. Ушли, стоящие перед глазами, замороженные мертвецы. Но грудь продолжало давить. Давить не выплеснувшейся яростью. Ратьша сделал несколько глубоких вдохов. Стало чуть легче.
   - Поешь, господин? - спросил Первуша. - Я могу согреть по-быстрому. С утра ведь не евши.
   - Согрей на всех наших, - подумав, ответил Ратислав. Есть не хотелось, но, чтобы быстрее восстановить силы, надо было поесть - полдень уже миновал.
   Первуша, с Годеней и Воеславом, позванными им с улицы, захлопотали у очага, а Ратьша присел в горнице на лавке возле стола. Немного погодя, к нему присоединился Гунчак. Хан был неприятно оживлен - потирал замерзшие руки и щеки, заглянул в кухонный закут - поинтересоваться, что готовят на обед меченоши, посетовал Ратиславу на изрядный мороз. Тот не ответил. Откинулся спиной на бревна стены, прикрыл глаза. Кажется, Гунчак понял настроение боярина и примолк. Ратьша испытал к нему за это даже что-то вроде благодарности. Но обеда они не дождались. В горницу, грохоча сапогами, влетел Прозор, крикнул:
   - Всадники едут по Исадской дороге! Много!
   - Чьи? - уже на ходу, затягивая подбородочный ремень шлема, спросил Ратислав.
   - Не татары точно, - отозвался Прозор. - Дозорные сказали, стяг, вроде, черниговский. Может, Коловрат с помощью пришел.
   - Может, - согласился Ратьша. - Вот только опоздал воевода.
   - Что - да, то - да... - согласился инок.
   Прыгнули в седла. Двинулись крупной рысью к Исадским воротам. Опять сгоревшие дома, неубранные трупы. Ратислав мотнул головой и стал смотреть вперед на приближающуюся воротную башню, полуразрушенную и обгоревшую, но, все равно хорошо видимую из-за отсутствия выгоревших городских построек.
   Башенный ход с подступами к нему оказались расчищены от бревен и крупного мусора, как внутри городских стен, так и снаружи. Понятно: чтобы ничего не мешало выносить из города награбленное. Не уменьшая хода скакунов, проскочили ворота, вынеслись на Исадскую дорогу, не чищеную с острыми гребнями снежных переметов. Только следы лошадей дозора, обнаружившего неизвестных всадников, пятнали белую с полосами сажи поверхность. Левее были видны остатки татарского стана - темные пятна от костров, мусор, что-то еще, не различимое на расстоянии.
   С дальнего конца дороги, уходящей в лес, мчался один из дозорных. Ратислав приказал остановиться - ни к чему переть на рожон, кто знает, друзья, или враги приближаются к городу? Ждать пришлось недолго - дозорный гнал коня во весь опор. Он резко осадил скакуна перед самой мордой Буяна, так, что он присел на задние ноги, крикнул:
   - Воевода Коловрат идет с Черниговцами!
   Раз так, можно ехать навстречу. Хоть и не обрадуется Евпатий такой встрече, а особо вестям, которые Ратислав ему сообщит. О многом, конечно, уже и так знает от встреченных на пути уцелевших беженцев. А вот о гибели жены и дочери вряд ли. Двинулись к лесной опушке, но конный отряд показался раньше, чем они добрались до нее. Впереди ехал Коловрат в сопровождении троих Ратьшиных дозорных. Воевода был мрачен. Похоже, парни уже кое-что ему порассказали. Ну да тем легче Ратиславу - тяжко самому сообщать побратиму о страшном. Съехались стремя в стремя, коротко обнялись.
   - Покажешь место, где мои... - голос Евпатия пресекся.
   Ратислав молча кивнул, развернул коня, возглавляя отряд, вытягивающийся длинной змеей из леса. Доехали до Исадских ворот. Здесь Коловрат, пришпорив коня, поравнялся с Ратьшей, спросил:
   - Моим людям въезжать, или пусть разобьют стан за стенами?
   - Пусть заедут, посмотрят, - подумав, ответил тот. - Злее будут. А шатры ставить здесь, снаружи. В городе невместно - кладбище. Да и страшно там.
   Коловрат сдвинул брови, отвернулся. Въехали в город. Отряд втянулся следом. Говор воинов, до того раздававшийся позади, сразу стих. Опять тишина, нарушаемая только вороньим карканьем и испуганным ржанием лошадей. Въехали в Средний город. К этому времени с Коловратом и Ратиславом осталось только с полсотни воинов. Все они были Рязанцами, сопровождавшими набольшего воеводу в его поездке в Чернигов и имевшие родичей в погибшем городе. Остальные разошлись по Столичному городу в немом ужасе глядя на то, что сотворили татары со столицей Рязанского княжества.
   Ратислав и Евпатий подъехали к месту, где стояла Богородицкая церковь. Пока ехали, Ратьша рассказал, как погибли жены и дочери вятьших людей Рязани. Коловрат слушал молча, только желваки играли на скулах. Спешились. Ратьша близко к пожарищу подходить не стал, взял под уздцы коней, своего и Евпатия, чтобы дать проститься побратиму с прахом дорогих ему женщин. Тот, как и Ратислав недавно, опустился на колени, склонил голову. Губы его шевелились в молитве. Кому? Христу? Перуну? Яриле? Какая разница... Молился Коловрат долго. Потом встал с колен, повернулся к Ратьше. Тот поразился: лицо Евпатия почернело, черты его обострились, глаза горели жутковатым огнем, а волосы на голове побелели. Воевода поседел в одночасье. Ратьше стало жутко. Он отвел глаза. Коловрат подошел, забрал из рук побратима узду своего коня, сказал, как каркнул:
   - Едем.
   Набольший воевода гнал коня вскачь, видимо для того, чтобы быстрее вырваться из страшного города, ставшего кладбищем. Ратислав скакал следом. Они вылетели из Исадских ворот и направили коней к шатрам, которые уже начали устанавливать Черниговцы. Те из них, кто раньше других выбрался из Рязани. Шатер Коловрата, знакомый Ратьше - темно-синего цвета с изображением львов по нижнему краю уже поставили, но зайти под его сень и отдохнуть обоим воеводам пока было не суждено. Не испили они еще до конца горькую чашу сегодняшнего дня. От брошенного татарского стана примчались трое всадников.
   - Воевода! - крикнул один из них, обращаясь к Евпатию. - Едем с нами! Ты должен это видеть!
   Поехали. Въехали на место бывшего татарского стана. Полузасыпанные снегом кострища, брошенные жерди от шатров, обрывки одежды, кости, объедки. И снова трупы. Не так много, как в городе, но и не мало. Истощенные, в черных пятнах обморожений мужчины, видимо, из хашара, женщины, девушки, девочки - все голые со вспоротыми животами. Их, позабавившись, решили не брать с собой - обуза.
   - Дальше, дальше, - махал куда-то вперед рукой один из сопровождающих воинов.
   Проехали стан, подъехали к самой опушке. Здесь местность понижалась, образуя не глубокую, но широкую лощину. По взлетевшей из нее в небо стае ворон Ратислав уже догадался, что они увидят. Так и вышло. Оставшийся хашар татары не повели с собой. Зачем? У других русских городов можно набрать новых пленников, свежих, не ставших наполовину мертвецами, вряд ли способными работать. Просто отпустить? У татар такое, как сказал Гунчак, было не в обычае. Полумертвых людей подводили к краю лощины и просто проламывали головы. Видимо, палицами, или булавами. Трупы в лощине лежали большими кучами. Волосы на головах смерзлись красными ледяными сосульками. Похоже, никто не сопротивлялся и не пытался бежать - настолько пленники обессилели от голода и холода. Ратьша, прислушался к себе. Ни жалости, ни ужаса, ни слез... В душе осталась только ярость. Холодная, не проходящая, замораживающая все остальные чувства.
   Повернули коней к стану Черниговцев. Там уже стояло несколько десятков шатров. Поднимались дымы костров. Подъехали к шатру Коловрата, спешились, вошли внутрь. Внутри шатра была постелена зимняя войлочная подстилка, на нее брошены седла, покрытые потниками. Сели на седла возле коврика в центре шатра, который служил столом. Евпатиев меченоша занес два парящих кубка. Ратислав понюхал - сбитень. Быстро подсуетились побратимовы слуги. Коловрат тоже нюхнул кубок. Щека его дернулась. Он с видимым трудом разлепил губы, проронил хрипло:
   - Может, чего покрепче? Ты как, Ратьша?
   - Не поможет, - покачал головой Ратислав. - Я пробовал. - Горько усмехнулся. - До сих пор толком не очухался.
   Евпатий пристально посмотрел на него. Глубоко со всхлипом вздохнул, зажмурился. Из уголков его глаз выступили две слезинки.
   - И то... Головы нам теперь надо иметь ясные. А раз так, будем пить сбитень, - и он отхлебнул из кубка.
   Выпили горячее питье. Ледяной комок, застывший в груди Ратьши, вроде, немного подтаял. Во всяком случае, больше не мешал дышать. Прокашлявшись, он спросил:
   - Что делать будем, брат?
   - Бить их. Бить смертным боем! - глаза Коловрата сверкнули яростным безумием.
   - Бить это понятно, - кивнул Ратислав. - Как бить?
   Безумие в глазах набольшего воеводы угасло. Взгляд стал осмысленным.
   - По-перву, отправить разведку вслед татарам, - помолчав, начал он. - Чаю, идут они не слишком быстро. Куда он двинулись знаешь?
   - Вверх по Оке. Должно, к Коломне. Разведка из моих людей уже идет по их следу.
   - Это хорошо, - покивал Евпатий. - По льду, стало быть, идут.
   - По льду и руслу. Обоз по льду. Охрана и позади и по бокам, если местность дозволяет. И спереди, наверное. Разведка до головы обоза не доходила.
   - Как далеко они сейчас?
   - Хвост обоза верстах в двадцати-тридцати, должно.
   - За день нагоним, ежели выступить прямо сейчас и налегке, - сжав бороду в кулак, прикинул Коловрат. - Но прямо сейчас нельзя - лошади подустали, да и людям моим отдых нужен.
   - Мои тоже за сегодня больше десяти верст отмахали.
   Евпатий встал, откинул полог, выглянул на улицу.
   - Смеркается, - сказал он, возвращаясь и садясь на место. - Решим так: ночь отдыхаем, а завтра со светом двигаемся вдогон татарам. Ты под мою руку идти согласен?
   - Согласен, брат, - кивнул Ратислав.
   Потом он вышел из шатра, чтобы проследить, как обустраиваются его люди. Прозор сделал все, как надо - шатры уже разбили, на кострах готовили ужин. Во все стороны были разосланы дозоры. Успокоившись, Ратьша вернулся в шатер Коловрата. Туда меченоши уже принесли еду. Есть после всего увиденного совсем не хотелось, но Ратислав знал - надо. Черпнул ложкой кашу с мелкими волокнами тушеного мяса, сунул в рот, проглотил. Евпатий не взял даже ложку.
   - Ешь, - сказал ему Ратьша. - Ешь через 'не могу', нам нужны силы.
   - Не могу, - Коловрат сжал ладонями виски. - Даже смотреть на еду тошно. Девочки мои перед глазами стоят.
   - Знаю. Сам через то прошел. Думай про татар. Про то, что мстить им не сможешь, коль сил лишишься.
   - Прав ты, брат, - помолчав, вздохнул Евпатий.
   Он взял ложку, черпнул каши, вяло прожевал, черпнул еще. После третьей ложки попросил:
   - Расскажи, как тут все было.
   Рассказ Ратьши занял не меньше часа. За это время они одолели по миске каши. Меченоша Коловрата налил горячего сбитня. Прихлебывая горячий напиток, Ратислав завершил рассказ, и попросил уже у побратима:
   - А как ты съездил в Чернигов? И где Ингварь Ингваревич? Почему не с тобой?
   Евпатий, поев, вроде бы, немного ожил. Услышав вопрос, невесело усмехнулся, ответил:
   - Ингварь? Ингварь остался в Чернигове, упрашивает князя Михаила дать еще подмоги. Вот только вряд ли чего выпросит.
   - Что так? Почему Михаил такую малую помощь дал? Сколько, кстати, у тебя под рукой?
   - Полсотни своих Рязанцев, с которыми в Чернигов поехали. Их всех с собой обратно забрал. С Ингварем только его ближники остались. Почти пять сотен Рязанцев к нам прибилось, пока шли сюда землями нашего княжества. Говорят, спаслись из битвы, что Юрий Ингоревич татарам в степи дал, про которую ты мне только что рассказывал. И еще семьсот Черниговцев со мной. Но то все охотники. Михаил из дружины никого не дал.
   - Аль сестра не дорога ему стала? Единственная ведь сестра была у него - Анна Всеволовдовна, тетка твоя.
   - Сказал, татары на южной границе княжества колобродят. - Коловрат потер основанием ладони лоб. - Мол, ждет он оттуда удара. А на Рязань, мол, может, и совсем малое войско татарское идет, отвлекает просто. Говорил я с воеводой черниговской стражи пограничной. И впрямь пробуют силу Черниговцев татары на засечных чертах. Можно понять князя Михаила.
   Евпатий сделал знак меченоше, прислуживающему воеводам, чтобы подлил сбитня. Отхлебнул, продолжил.
   - Но набрать воинов из охотников позволил. Даже глашатаев по городам разослал. Собралось народу не так и мало - больше трех тысяч. Но все в основном на худых конях, с плохим оружием, с доспехом совсем жалким. Семь сотен только и смог отобрать. Но эти - орлы. И оружны неплохо. Тут, правда, Михаил Всеволодович помог - из своих запасов кое-что выдал.
   - А Ингварь Ингваревич, значит, не потерял надежду помощь получить?
   Коловрат опять усмехнулся, сказал:
   - Сам знаешь: не слишком любит Ингварь ратные утехи. Все больше с монахами книжную мудрость постигает...
   - Да тут же в родном городе родичи его! - возвысил голос Ратьша. И закончил уже тихо. - Были...
   - Бог ему судья, - помолчав, отозвался Коловрат. - Ладно. Давай спать, брат.
   Ратислав кивнул, пожелал побратиму доброй ночи и вышел из шатра.
   Встали еще до света. Позавтракали, свернули шатры. Потом Коловрат выстроил свое воинство, выехал перед строем, помолчал, ожидая, когда смолкнет говорок в рядах. Потом окинул всех взглядом, сказал не слишком громко, но так, что все его услышали.
   - Вы всё видели, братья. Видели, что сделали поганые с Рязанью, городами и селами княжества, с людьми... Думаю, Рязанцев излишне спрашивать, готовы ли они мстить ворогам за смерть близких. Так ведь?
   Рязанцы согласно зашумели.
   - Сейчас я обращаюсь к Черниговцам. Согласны ли вы сражаться и умереть рядом с нами? Вы же понимаете, что если не остановить врага сейчас, то рано, или поздно он доберется и до вашей земли, сожжет города, подвергнет поруганию ваших жен и детей, погубит вас и ваших близких. Так согласны?
   Черниговцы согласно взревели.
   - Тогда, бог нам в помощь, - кивнул Евпатий.
   Двинулись по льду Оки, выслав далеко вперед дозоры. Поверхность льда реки выше по течению от Рязани оказалась разбитой копытами коней и колесами татарских телег, желтой от растащенного, растоптанного навоза. Истоптан был и низкий левый берег Оки - татары шли и там по чистым от леса и зарослей кустарника местам.
   Ратьша с Евпатием ехали в голове отряда. Когда русло реки повернуло влево и стольный град должен был скрыться за высоким правым берегом, Коловрат остановился, развернул коня, снял шлем и перекрестился на поблескивающие в тусклом свете пасмурного зимнего утра уцелевшие купола Спасского собора. Ратислав удивился - никогда побратим не был слишком набожным, да и христовой вере не сильно привержен, но тоже последовал его примеру. Евпатий повернул коня и погнал его прочь от города. Ратьша дал шпоры Буяну, догнал его, поехал стремя в стремя.
   - Умирать едем, брат, - словно оправдываясь, сказал Коловрат. - Вряд ли увидим еще родной город. Да и обещают попы, что чистые души попадают в Царствие Небесное. Уж мои-то всяко должны были туда попасть. А нам полуязычникам дотуда добраться можно только, коль в битве с иноверцами падем. Тогда, глядишь, и встретимся там, - он показал на небо, - с близкими своими.
  
  Глава 3
  
   Целую седьмицу провалялся Олег в жестокой лихорадке. От всего пережитого еще и рана в плече открылась. Когда лихорадка отступила, и князь Переяславский пришел в себя, он оказался слаб, как ребенок и не мог даже подняться с ложа. Только через пять дней начал присаживаться и смог самостоятельно подносить ложку ко рту. Все это время от него не отходила половчанка. Абика, - так ее звали. Часто появлялась Джи. Осматривала раненого, меняла повязки, иногда сама кормила с ложечки. Ее карие глаза непривычного разреза смотрели на Олега с теплотой и легкой печалью. Переяславскому князю казалось, что уже только от появления богдийской ведуньи ему становилось легче. Часто появлялся и дядюшка. Глеб Владимирович, похоже, искренне беспокоился о троюродном племяннике. Да и когда на них наезжал татарский всадник, он, помнится, буквально прикрыл его собой. С чего бы такая забота?
   В утро, когда Джи разрешила ему вставать с ложа и делать по нескольку шагов внутри юрты, в татарском стане возникло оживление. Олег собирался вопреки запрету выбраться на улицу, пока Абика вышла по каким-то делам. С некоторым трудом надев верхнюю одежду, на дрожащих от слабости ногах, он направился к выходу и здесь столкнулся нос к носу с богдийкой. Та как раз поднималась по лесенке в юрту.
   - Далеко ли собрался? - строго спросила она. Но в глазах Джи Олег прочел нескрываемую радость от того, что он идет на поправку.
   - Воздуху глотнуть, - виновато улыбнулся ей Олег.
   - Только недолго, - смилостивилась девушка. - Монголы снимают лагерь. Хотят двигаться дальше. Обопрись на меня, помогу.
   Олег попытался спуститься по лесенке сам, без помощи, но где-то на середине спуска правая нога начала подгибаться, и он был вынужден ухватиться за плечо Джи. Плечо оказалось неожиданно крепким. Уф! Спуск на землю закончился благополучно. Теперь можно и осмотреться. Денек выдался солнечным, безветренным и морозным. Дымы костров поднимались прямо в небо и только там в вышине, подхваченные верховым ветром растаскивались им в бледную прозрачную кисею.
   А татарский стан и впрямь снимался с места. Сворачивались юрты и шатры, вьючились и седлались лошади. Люди с поклажей сновали между станом и обозом, поставившим свои телеги огромным тройным кругом неподалеку. Олег обернулся и посмотрел на Рязань. Над погибшим городом кружили траурным облаком стаи ворон. Еще одна стая поменьше каркала у опушки леса над широкой лощиной, там, где монголы рубили тогда полон. От увиденного опять закружилась голова, потемнело в глазах. Олег покачнулся.
   - Плохо? - встревоженно спросила Джи и подхватила его под локоть.
   Олег прикрыл глаза, сглотнул, ставшую вдруг тягучей, слюну, мотнул головой. Прихлынувшая боль в затылке, как ни странно, принесла облегчение - головокружение отступило, в глазах прояснилось.
   - Ничего, все хорошо, - погладил он девушку по руке и стал смотреть на сборы в татарском стане, вдыхая всей грудью морозный воздух, сдобренный горьковатым запахом дыма костров.
   Богдийка уже потянула его обратно в кибитку, говоря, что для первого раза он погулял достаточно, когда сзади справа послышался топот копыт нескольких коней. Олег повернулся в ту сторону и увидел приближающихся к ним всадников. Примерно с десяток. Впереди ехал воин на вороном коне хороших кровей. Сам он был одет в масть коню - во все черное: соболья шапка, закрывающая затылок и уши, на вороненый пластинчатый доспех надета теплая накидка, тоже подбитая соболем, распахнутая на груди, черной ткани штаны свободного кроя, полусапожки с широким голенищем, шитые затейливым серебряным узором. Когда всадники подъехали ближе, Олег рассмотрел лицо. Монгол! Кажется, он уже научился их отличать от других степняков. Широкие тяжелые скулы, узкий разрез глаз, бороды и усов нет. То ли сбриты, то ли не растут. У степняков такое бывает. Не простой человек. Даже если бы его не сопровождала свита, это можно было понять - от всадника веяло силой и властью. Олег оглянулся на Джи, - спросить, кто это такой к ним едет? И поразился, как вдруг изменилось лицо богдийки. Оно стало каким-то чужим, строгим и почтительным одновременно.
   - Перед тобой джихангир Великого Западного похода Бату-Хан, - произнесла она громко, так, чтобы всадники к ним приближающиеся услышали ее слова.
   Передний всадник осадил коня в паре саженей от Олега и Джи. Девушка, сложив руки на груди, склонилась в поясном поклоне. Бату бросил ей пару слов на незнакомом Олегу языке. Джи выпрямилась, глянула на русского князя, шепнула:
   - Поклонись.
   Олег поднял голову и встретился взглядом с черным всадником. Взгляд монгола вынести оказалось тяжело, он ощутимо давил и пригибал. Сильный человек! Джи дернула Олега за рукав.
   - Поклонись! - сказала она уже громко.
   И Олег поклонился. Не низко, как богдийка. Скорее даже не поклонился, а кивнул. Но хватило и этого. Взгляд Бату смягчился, губы раздвинулись в легкой улыбке. Он сказал еще что-то Джи. Вроде, спросил о чем-то. Та ответила. Монгол кивнул, добавил еще несколько слов, легонько ударил плетью коня и легкой рысью поехал дальше. Свита последовала за ним. Джи вздохнула с видимым облегчением. Сказала Олегу:
   - Слава богам, джихангир выразил свое благоволение. Поинтересовался твоим здоровьем и приказал мне позаботиться о тебе.
   Олег хмыкнул, не зная, что сказать на это.
   - А теперь в кибитку, - приказала богдийка. - Хватит свежего воздуха на первый раз.
   Уходить с улицы не хотелось, но Олег рассудил, что лекарке виднее и подчинился. Они уже подошли к лесенке, ведущей в кибитку, когда подскакал Глеб Владимирович. Дядюшка спрыгнул с седла, почти подбежал к остановившимся Олегу и Джи, спросил, переводя дыхание:
   - Бату-Хан, вижу, подъезжал. Что сказал?
   - Все хорошо, - ответила Джи. - Даже очень. Бату благоволит твоему племяннику.
   - Уф! Слава богу, - Глеб Владимирович снял шапку и перекрестился.
   Олег усмехнулся - не забыл оказывается дядюшка, как свершается крестное знамение в своих скитаниях среди язычников. И не спешил подъехать, пока шел разговор с монгольским ханом, чтобы в случае чего вступиться за племянника. Видимо стоял где-то в стороне в отдалении, выжидал, чем кончится разговор. Осторожный. С другой стороны, не побоялся прикрыть его собой, когда на Олега пер тот монгол, который расправлялся с пленными. Заботится о нем, опять же. Кибитку свою, вон, отдал. А иметь такую передвижную кибитку могут далеко не все начальные люди в монгольском войске, как сказала ему недавно Джи. Дядя выслужил такое право и отдал юрту раненому племяннику. Сам, как сказала все та же богдийка, ночует в шатре. И как к нему теперь относиться? Этого Олег пока не решил.
   - Еще джихангир сказал, что с завтрашнего дня он выделит десяток нукеров для охраны русского князя, - продолжила тем временем Джи.
   - Вон оно как, - нахмурился Глеб Владимирович. Но потом лоб его разгладился. - Да и пускай, - махнул он рукой. - Получается, уважение тебе оказал. Да и дурные мысли о побеге тебя посещать, глядишь, не будут с такой-то охраной. А? Как племянничек? Небось, уже намылился к своим податься, как только совсем полегчает. Ан, нет - Бату о сем позаботился.
   Глеб Владимирович довольно хохотнул. А Олег закусил губу. Прав дядя - тяжело будет сбежать с такой охраной. Потом утешил себя: надо поправиться вначале, а там видно будет. Глядишь, с божьей помощью и удастся сбежать из вражьего плена. Ничего не ответив, он сам, хоть и с трудом, поднялся по ступенькам в кибитку и прилег на ложе, усталый, но довольный тем, что здоровье начинает к нему возвращаться.
   Заснул быстро, словно в яму провалился. Когда проснулся, кибитка уже двигалась. Так же, как и раньше - не быстро, но и не слишком медленно. И ее почти не трясло. По гладкой дороге едет. По льду? Ну, а по чему еще! По Оке едет. Вот только куда? Цель татар - Владимир. К нему от Рязани можно добраться по Москва-реке через Коломну и Москву, а там сухим путем до Клязьмы и уже по ней до стольного Владимира. Можно, конечно, пойти вниз по Оке, добраться до реки Пра, или Гусь. По ним тоже можно, поднявшись по течению, добраться почти до цели. Но реки эти не широкие, большое войско растянется на несколько дней пути. И места там безлюдные, селений и мелких-то почти нет, не говоря уж о городах. Грабить некого, значит, воины и лошади обречены на голод. Если пройти еще ниже по течению, можно, миновав Муром, дойти до устья Клязьмы, и пройти к Владимиру оттуда. Но тут путь получится длиннее, чем через Москву и Коломну. И места там, опять-таки, малонаселенные. А еще нужно будет брать Муром - город не слишком большой, но хорошо укрепленный. Провозиться с ним татары могут не меньше, чем с Рязанью, а еды и фуража возьмут совсем чуть. И опять - голод неизбежен. Все это они прекрасно знают. От того же Глеба Владимировича, к примеру. Да и купчишки, которых татары наверняка взяли с собой проводниками об этом им расскажут. Так что двинулись враги точно вверх по Оке - к Коломне, а потом к Москве. В тех местах много селений и городов по берегам рек. А от Москвы к Владимиру, кроме того, что можно пройти руслом Клязьмы, ведут еще два широких зимника. Найдется, где двигаться войску.
   Колесо повозки попало на какую-то неровность. Кибитку ощутимо тряхнуло. Толчок прервал размышления Олега. Полынья, или наледь? Выглянуть, посмотреть? Заодно убедиться в том, правильно ли он рассудил о направлении движения татарского войска. В кибитке, кроме половчанки Абики, спавшей в дальнем ее конце, никого не было и Олег, накинув на себя верхнюю одежду, откинул полог и выглянул наружу. На улице нарождалось утро. Солнце еще не взошло, но уже посветлело. Повозка с кибиткой и впрямь ехала по льду Оки вместе с вереницами других повозок и телег, выстроившихся в пять-шесть рядов. Обоз двигался со скоростью человека, идущего пешком, но идущего быстро. Поняв это, Олег не решился спрыгнуть на лед - слаб еще после болезни, может отстать, да и ноги плохо слушаются, не хочется упасть на потеху возницам и воинам, выделенным для его охраны. Вон они едут плотной кучкой саженях в десяти позади кибитки. Увидели его, начали переговариваться на своем языке.
   Олег посмотрел на берега Оки. Узнал, где проезжают по глубокой и широкой лощине, заросшей лесом на высоком правом берегу. Звалась она Рыбной лощиной. Отъехали от Рязани они верст на десять. Где-то здесь должно располагаться большое село Отрадное. Он присмотрелся к правому берегу. Вот оно - Отрадное. Вернее, то, что от него осталось: кучи обугленных, припорошенных снегом бревен и остовы очагов. И воронье... Вездесущее воронье. Откуда его столько взялось в окрестных лесах! Один из его охранников монгол по обличию и доспеху подъехал вплотную к двигающейся кибитке, крикнул ему что-то по-своему, махнул плеткой: иди, мол, назад в юрту. Олег зло оскалился в ответ, но послушался - сделал шаг назад и запахнул за собой полог входа.
   Проснулась Абика, захлопотала, разжигая очаг. Дрова для него и разная другая поклажа располагались на передке телеги, везущей кибитку. Туда можно было попасть через маленький проход в стенке юрты. Скоро в кибитке весело затрепетало пламя, облизывая котелок, подвешенный на треноге, стоящей над очагом. В котелке разогревалась вчерашняя полбяная каша со свининой. Сытно, но не слишком вкусно. Ну да теперь Олег вроде как здоров - разносолов ему не полагается. А жаль... С другой стороны, ведь могли и вонючей баранины в кашу навалить, а то и конины. Свинина, все же, понежнее будет, так что грех жаловаться - Заботится о нем дядюшка. Или хан Батый?
   Абика уже наложила каши в глиняную миску и поставила ее перед Олегом, когда снаружи послышался топот лошадиных копыт. Чуть погодя, распахнулся полог и в юрту ввалился Глеб Владимирович. Лицо его было красным от мороза, на бороде и усах висели ледяные сосульки. Он присел по-половецки возле очага, протянул к огню руки, греясь.
   - Как здоровье, племянник? - спросил, глянув на Олега.
   - Твоими молитвами, дядя.
   - С утра пораньше Бату призвал, - похвастался бывший пронский князь. - Совета просил.
   Олег не смог сдержать улыбки.
   - Не веришь? - удивился Глеб. - Хан часто советуется со мной. Ну, с тех пор, как мы подошли к границам Руси.
   - Этому верю, - улыбка Олега стала злой.
   - Зря серчаешь, - Глеб Владимирович, видно, был настроен благодушно. - Каждый живет своим умом и для своей пользы. Ты же вон тоже угомонился: на татар не кидаешься, загрызть больше не пробуешь. Кашу ихнюю вкушаешь.
   Олег, начавший было есть, бросил ложку в миску. Чуть кашу, которая во рту, не выплюнул, но сдержался.
   - Ох, ох, ох! - покрутил головой дядюшка. - Крутенёк ты, племяш, как погляжу. Горд. Как же - куском хлеба попрекнули. Смири гордыню - ешь!
   Олег еще какое-то время пораздувал ноздри, но потом, подумав, взял ложку. И то - не будет есть, не выздоровеет. Не выздоровеет - не сможет бежать к своим, чтобы бить ненавистных находников. Но дяде об этом знать совсем не обязательно.
   - Вот так, молодец, - увидев, что племянник снова начал есть, произнес Глеб Владимирович. - Нечего нос задирать. Будешь служить джихангиру, глядишь, тоже удел себе выслужишь, а то и княжество. Кто знает.
   Дальше ели молча. И только, когда Абика подала им парящие узорчатые пиалы с травяным взваром, Дядя снова заговорил.
   - Разведчики Бату-хана доносят: большое войско Владимирского князя идет от Москвы к Коломне. У самой Коломны сколько-то еще войска из остатков разбитых Рязанцев собралось. Но там два Романа начальствуют. Отец и сын. Сын, говорят, в битве под Воронежем участвовал. Под Рязанью себя хорошо показал - отбил первый натиск монгол, а потом ушел почти всех своих людей сохранив. Хан Кулькан, который ведет передовой тумен, хорошо о нем отзывался, мол сильный бахадур, и битву видит. - Глеб Владимирович шумно отхлебнул из пиалы, довольно зажмурился. Продолжил. - А вот про батюшку его Бату странно сказал. - Он сделал еще глоток взвара. - По всему, как я понял, служить хану Роман Ингоревич пообещался, когда с посольством князя Федора в стане татарском был. Видел я его тогда. Близко, правда, с ним не сходились. Так, несколькими словами перекинулись.
   Глеб Владимирович сделал очередной глоток. Крякнул от удовольствия. Сказал:
   - Хорош взвар делает богдийская лекарка. Знаю, кладет туда листы чая, того, что растят в ее царстве-государстве. Пробовал такой? Вроде, купчишки его и до нас довозят.
   Олег отрицательно покачал головой. Не пробовал. Честно сказать, даже не слыхал про такой.
   - Зря, - дядя сделал еще один гулкий глоток. - Пробуй, наслаждайся. Она туда еще чего-то добавляет. Знаю только про корешок, что монголы и киданцы женьшенем зовут. Большую силу тот корешок дает, в исцелении больных помогает. Говорила мне Джи, что добавляет тебе его в питье. Редкая штука корешок сей. Больших денег стоит.
   Глеб Владимирович одним большим глотком допил содержимое пиалы. Налил из кувшина еще. Олег тоже плеснул в пиалу парящую темно-коричневую жидкость, отхлебнул. Горячо. Но и впрямь вкусно.
   - Так татары к Коломне идут? - спросил он у дяди.
   - К ней.
   - Из-за владимирского войска?
   - И из-за него то ж. Но, главное, другой дорогой им просто не дойти - с голоду передохнут.
   И дядя изложил те же соображения, к которым пришел и сам Олег сегодня утром. Сказал еще:
   - Татары и в Булгаре и у нас на Руси идут по руслам рек. Далеко в лесную дебрь не суются - не любят они ее. Потому корм для лошадей и еду для воинов берут, по большей части, в крупных селениях - они у нас почти всегда стоят на реках.
   - Их же тьма тьмущая, да еще и лошадей сколько. Разве можно с наших сел и градов прокормить такую прорву? - спросил Олег. - Должно, все же, везут еду и в обозе. Вон он какой большой.
   - Ну, сколько-то еды в обозе везут. Тут ты прав, - ответил дядя. - Но еда в обозе на крайний случай. Ежели наступит полная бескормица. А так воины кормиться должны с войны. И лошади то ж.
   - Сколько же у них лошадей-то?
   - По ясе чингизовой у каждого монгола, идущего в поход должно быть не менее трех. Лучше - больше.
   - Я слыхал на Русь идет семь десятков тысяч воинов, - раздумчиво протянул Олег. - Это же двести с лишком тысяч лошадей получается.
   - Ну, нет, усмехнулся Глеб Владимирович. - На Рязань пришло шесть туменов. Полных туменов, а это десять тысяч воинов в каждом. Еще один тумен должен ударить от устья Оки со стороны Новуграда Нижнего. Наверное, уже ударил.
   Дядя сделал очередной глоток чайного взвара, продолжил.
   - Но и в тех туменах, что на Рязанское княжество пошли, не все воины конные. По осени их пополняли пешцами из булгар, мордвы, буртасов, черемисов, привычных биться в лесах. Имеются в татарском войске пешцы и с Кавказа и других мест. На приступ городов кого-то же надо посылать. Сами монголы на валы и стены не полезут - у них каждый воин на вес золота. Они и в битвах впереди себя союзников из недавно примученных народов посылают. Этих не жалко. Так что потери у самих монгол совсем небольшие. Ну и потому лошадей в войске не на столь много. Даже монголам из простых воинов в поход на Русь велено было взять джихангиром только по два коня, ибо знал он, что с кормом для лошадей будет тяжко.
   - Так сколько, все же, лошадей в войске? - еще раз спросил Олег. - И сколько конных?
   Дядя хитро улыбнулся.
   - Ишь, дознатчик... Думаешь, сбежишь, своим о сем обскажешь? Нет, племяш, не сбежишь. Хорошо тебя караулят. А про конных и лошадей скажу, чего уж. Из шести десятков тысяч войска, что сейчас с нами идет, конных тысяч тридцать пять наберется. Ну и лошадей тысяч семьдесят, или чуть поболе, поскольку сотники и начальные люди взяли их больше двух. Это им не возбранялось. У Бату-хана их десятка полтора. У других царевичей то ж не меньше.
   Дядя налил еще чая. Отхлебнул. Закатил глаза от удовольствия. Снова заговорил.
   - А грады наши да села прокормить татар могут. Иначе не сунулись бы они в наши леса. Монголы вообще ничего, десять раз не обдумав, не делают. Прежде чем на Русь идти они купчишек опросили. Иноплеменных, да и наших, тех, что перехватили на пути в иные страны. Киданьские советники-розмыслы все те сведения, что от них узнали обдумали, обсчитали, посоветовали сколько войска на Русь посылать и каким путем, чтобы ни воины, ни кони от бескормицы урон не несли. Говорил я с одним таким киданьцем. Умен, ничего не скажешь. Рассказал он мне, как считали они количество провизии и корма, который можно с наших градов взять на пути войска.
   Глеб Владимирович отставил пиалу, уселся поудобнее. Видно было, что тема ему интересна. Олег тоже заинтересовался, приготовился внимательно слушать.
   - Так вот, что мне поведал киданьский розмысл, - начал дядя. - Вот смотри, ежели взять ту же Рязань. В ней внутри и снаружи крепостных стен живет, вернее, жило, не менее десяти тысяч людей. Так?
   - Вроде - так, - помрачнел Олег, услышав оговорку Глеба Владимировича.
   - Да скотина, почитай почти в каждом дворе. Лошадка, коровенка, овцы, свиньи. Так?
   Олег кивнул.
   - После сбора урожая в городе еды и кормов на год. С того времени прошло три месяца. Так что, когда татары взяли и разграбили город, запасов осталось месяцев на девять. То бишь, войско в шестьдесят тысяч воинов сможет кормиться этими запасами больше месяца. Ну, пусть сколько-то еды и кормов сгинет в пожарах, но на месяц этого, все равно, хватит. И это я еще не счел беженцев, которые собрались в город с окрестных сел и весей. А их точно было не меньше, чем горожан. И все они кое-какой запас еды с собой притащили. А скотины сколько пригнали! Вся на мясо татарам пошла. Тоже, ешь - не хочу! А Пронск? Хоть и гораздо меньше он стольного града, но и в нем не менее четырех тысяч народу жило. Столько же в Переяславле. Другие города по тысяче по две народу. Сколько таких по Рязанскому княжеству татары на копье взяли? Да сколько сел по берегам рек и речек, в которых по нескольку сот жителей. Деревень с деревеньками и не счесть. По любому выходит, что еды и корма в Пронском да Рязанском княжествах татары собрали самое меньшее на два с половиною месяца. Дальше пойдут богатые да многолюдные владимирские города. Там татары тоже бедствовать не будут. А вот, ежели пойдут севернее на Новгород там им похужее будет, поскольку после Торжка городов почти что нет до самого Новгорода. Но у татар на Торжок надёжа большая, ибо там зерна для торга зимой скапливается немеряно. Может и хватит его до Нова Города и Пскова дойти. Города богатые, торговые - добыча для них лакомая.
   Дядя примолк, поднял пиалу, осушил ее одним глотком, вытер усы и бороду, сказал:
   - Ну, заболтался я с тобой, племяш, пойду. Поправляйся.
   Глеб Владимирович поднялся на ноги и вышел из, продолжавшей не быстро катиться по льду Оки, кибитки. Олег же задумался. По всему выходило, что прав дядя. Вернее, правы киданьские розмыслы, продумавшие и обсчитавшие путь татар по русским землям. Мороз по коже продирал при мысли о том, какая сила вломилась на Русь. Умная сила, безжалостная, неодолимая. Олега зазнобило. Неужто опять лихорадка. Он отхлебнул полуостывшего чая из пиалы, подтянул к себе одеяло, накинул его на плечи.
   Монотонный скрип тележных колес по льду нарушил топот конских копыт, приблизившихся к кибитке. Распахнулся полог, впуская внутрь клубы морозного пара. На пороге возникла Джи. Девушка прошла к Олегу, нахохлившемуся у почти прогоревшего очага, присела возле него на корточки, взяла за руку, потрогала лоб, нахмурилась, спросила:
   - На улицу выходил?
   Олег кивнул.
   - Долго был?
   - Нет, не долго, - вяло отозвался он.
   - Жара нет, но знобит. Верно? - озабоченно спросила богдийка. - Лихорадка может вернуться. С чего бы такое?
   - С дядей поговорили, - горько усмехнулся Олег. - Расстроил он меня. Расстроил так, что жить расхотелось.
   Джи сказала что-то злым голосом на своем языке. Похоже, выругалась. Потом приказала Абике подбросить в очаг дров и вскипятить воды, а Олегу велела улечься в постель и укрыться двумя одеялами. Когда вода закипела, Джи налила кипятка в глиняный кувшин и начала сыпать туда сушеную траву и какие-то порошки. После того, как снадобье настоялось, она велела Олегу выпить две пиалы. Настой оказался горьким, но тот, морщась, влил в себя горячую жидкость. Потом опять лег, натянув на себя все те же два одеяла и отвернулся к стене. Ни видеть никого, ни говорить ни с кем не хотелось. Все же он услышал, как Джи шепчется о чем-то с Абикой. Прислушиваться не стал - его охватило мертвящее безразличие. Единственно, от снадобья стало, вроде, чуть теплее. Позади раздался шорох легких шагов, в кибитке на мгновение посветлело - распахнулся входной полог. Чуть погодя, раздался топот лошадиных копыт с улицы. Понятно - Джи уехала. На душе стало совсем тошно - и ей на него тоже наплевать, напоила лекарством и ладно.
   Снова послышались шаги, затихшие рядом с его ложем. Шорох снимаемой одежды. А потом край одеяла откинулся и к его спине прижалось горячее женское тело. Что еще за?.. Баба Абика, конечно, еще не старая, но уж больно страшна на лицо. Во всяком случае, на его, Олега вкус. Лицо плосковато, скулы широкие, кожа землисто-серая. Нет, не хочет он ее. Да хоть бы и сама Джи к нему в постель залезла, и то вряд ли у Олега с его теперешним здоровьем что-то бы получилось.
   Он негодующе вскрикнул, повернулся лицом к обнаглевшей половчанке и... Увидел прямо перед собой лицо Джи порозовевшее от волнения. Негодование сразу иссякло, он смешался, будто зеленый юнец, впервые оказавшийся в постели с женщиной. Широко открытые карие глаза богдийки смотрели прямо в его глаза. Потом она как-то робко улыбнулась, выпростала из-под одеяла руку и погладила его по щеке, сказала что-то на своем языке, что-то ласковое, нежное. Олег потянулся к девушке. Ладонь коснулась голого горячего бедра. Он отдернул руку, словно обжегшись. Девушка перехватила его ладонь, потянула и положила ее опять на бедро. И тут Олег почувствовал, что не так уж он и болен...
  
  Глава 4
  
   Кованые копыта коней глухо стучали, по плотному снегу, покрывавшему лед. Холодное зимнее солнце достигло своей высшей полуденной точки, при этом едва поднявшись над макушками сосен высокого правого берега Москва-реки. Изрядно морозило. Всеволод поежился, сжал-разжал кисти рук в теплых меховых рукавицах, надетых прямо на латные, тоже подбитые мехом, перчатки, постучал руками по окольчуженным бедрам, плечам - ехали в полных бронях, сторожась. Потом потер немеющий от холода нос.
   - Жмет морозец, - бросил едущему справа ближнику Кузьме, сверстнику, с которым играли когда-то в детские игры, а теперь ставшему старшим, в первейшем во Владимире боярском роду.
   - Поджимает, - кивнул тот, шпоря своего, поотставшего было коня. - Ну да недалеко уже. Два изгиба реки миновать осталось, и Коломна покажется. Там и обогреемся.
   - Обогреемся, коли татары туда еще не подоспели, - нахмурился Всеволод.
   - А ежели и так - татары нас согреют в битве славной, - хохотнул Кузьма. - Но это вряд ли. Упредила бы сторожа. Да и Еремей Глебович гонцов одного за другим к нам бы гнал, чтобы поспешали с помощью.
   - Это - да, - согласился Всеволод. - Не устоять ему с его двумя тысячами супротив всего татарского войска.
   - В поле - да. А из-за стен может и оборониться. Тем паче сколько-то Коломенцев к нему присоединилось с обоими Романами - отцом да сыном.
   - В Рязани и крепость не в пример коломенской и воев на стенах было никак не меньше, а сколько та продержалась? Седьмицы не выстояла.
   - То верно, - согласился Кузьма. - Но все одно: враз Коломну татарам не взять - сколько-то да продержались бы. И гонца, все равно, успели бы выслать, как только татары вблизи града показались. И наши дозорные давно бы с татарскими переведались и весть подали. Нет - не подошли еще поганые к Коломне. Успеем с нашими соединиться и к бою приготовиться.
   - Дай Бог... - ответил Всеволод и примолк, задумавшись.
   Кузьма, видя, что князь разговаривать дале не расположен, тоже замолчал. А в голову Всеволоду полезли воспоминания последних тревожных месяцев.
   Вспомнилось, как собрал отец совет тогда осенью, после прибытия рязанского князя с тревожными вестями из степи. Долго совещались. Не больно верилось, что татары силы Владимира будут с юга пробовать. Думалось, ударят татары от устья Оки через Нижний Новоград. И разведка доносила, что изрядные силы их хозяйничают ниже по Волге, приводя к покорности племена эрзи и мокши. Слышно было: много князьков их добровольно перешли на сторону завоевателей. Но упорно сопротивляется Пургас, скрываясь в чащах и нанося им нежданные удары. После долгих споров решили послать два дозорных отряда. Один к низовьям Москва-реки, откуда надо ждать татар, если они и впрямь ударят основными силами по Рязани и та не устоит. Отряд этот должен был возглавить воевода Еремей Глебович. Второй дозор должен был идти к устью Оки в недавно поставленный там град Нижний Новгород. Поскольку вторжения основных татарских сил, все же, ждали отсюда, численность отряда решено было довести до четырех тысяч. Начальствовать над ним был назначен набольший владимирский воевода Дорофей Семенович, которого чаще звали коротко - Дорож.
   По боярским усадьбам всего огромного Владимирского княжества были разосланы посланники с приказом от Великого князя быть в готовности им и их детским выступить по первому зову конно и оружно. Местом сбора был назначен стольный град, вернее, его окрестности. В городах княжества правили оружие из княжьих хранилищ, ковали новое, верстались люди в пешие городовые полки, проводилось их обучение. Готовились выступить дружины удельных князей. Огромная сила должна была собраться под рукой Великого князя Юрия Всеволодовича. Розмыслы посчитали, что воинов будет до пяти десятков тысяч, конных и пеших.
   И вот гроза грянула. Вначале посланники от рязанского князя Юрия Ингоревича донесли весть о появлении татар у самых границ Рязанского княжества, а потом и о захвате пограничных городков и остановке вражьего войска где-то в верховьях реки Воронеж близ города Онузлы, который они пожгли, а жителей лишили живота. Затем во Владимир прибыли татарские послы. Странное то было посольство с татарской дурно пахнущей шаманкой во главе. Да и ничего путного не сказали послы. Толковали о том, что наказали булгар за старую их вину, случившуюся полтора десятка лет назад. Тогда булгары заманили в засаду и разбили татарский отряд, побивший половцев и южно-русских князей на Калке. Говорили, что сейчас покоряют мордву и просили не оказывать тем помощи. Про половцев чего-то говорили, хотя, где Владимир, а где половцы... Когда княжьи люди спрашивали послов: зачем татарское войско вторглось в Рязанское княжество - союзное княжеству Владимирскому, те, или отмалчивались, или переводили разговор на другое.
   Послов отпустили с миром, ни о чем не договорившись. Должно быть, прибыли они для разведки - догадаться о том было не сложно, глядя на то, как степняки рвались походить по стольному граду, особенно вблизи стен. Всеволод возражал против этого, но отец благодушно махнул рукой: мол, пускай смотрят, глядишь, испугаются мощи городских укреплений, подумают десять раз - стоит ли связываться с осадой такой крепости. Когда посольство выразило желание отъехать, ему по чести дали сопровождающих с охранной грамотой. Что интересно, послы двинулись не по старому пути, откуда прибыли - через Рязань, а по Клязьме до Оки, а оттуда до Волги и далее вниз по ее течению. Для разведки? Очень может быть. Посмотрели, должно, на отсутствие на том пути крупных селений и донесли своим, что наступать на Владимир оттуда будет трудно - кормиться войску и лошадям нечем.
   Когда дошли вести о том, что главный удар татары наносят, как и говорили Рязанцы, с юга по их княжеству, отец отозвал Дорожа с его четырьмя тысячами из Нижнего Новуграда, оставив город на местное пешее ополчение, не сильно великое числом и плохо оружное, надо сказать. Но путь по лесам от Нижнего до Владимира был не близок, а помощь Рязани требовалась срочная, потому Всеволод с Войском выступил к Коломне, не дождавшись отряда Дорожа. Решили, что время дорого, а сил собралось и так изрядно.
   Изрядно... Хоть и не столько, сколько предполагали княжьи розмыслы. Но то всегда так бывало. Особенно подвели бояре со своими детскими. Приходили с меньшим числом воинов, а некоторые из дальних пределов, вообще, не явились. Совсем далеких ждать просто не стали - подойдут, так пусть стольный град стерегут и будут в запасе на крайний случай. Так, или иначе, сила под Владимиром собралась немалая - семнадцать тысяч конного войска и почти двадцать тысяч пешцов. Еще пять с лишним сотен конницы с полутора тысячами пеших, собранных на самом полудне владимирских земель, должны были присоединиться к войску возле Москвы. Возглавить этот отряд князь поручил самому младшему брату Всеволода - Владимиру. Было тому всего пятнадцать весен. Немного. Но в помощники ему Великий князь поставил опытного воеводу Филлипа Нянку.
   С какими, блестящими от радости глазами, встретил Всеволода у московских ворот младший брат. Верхом на боевом коне, в полном доспехе, окруженный свитой. Он старался выглядеть серьезно-важным - как же, первая для него война и сразу под его начало отдали такой крупный отряд. Но когда парнишка съехался со старшим братом стремя в стремя, не удержался, заулыбался и, увидев, что Всеволод распахнул руки для объятий, обнял его в ответ. Искренне, порывисто. Всеволод растрогался. Даже слезы на глаза навернулись. Да, подрос младший брат за те полгода, что он его не видел.
   Сам Всеволод в этом году должен разменять свою двадцать пятую весну. Зрелый муж. Женат восьмой год, трое детишек: старшая дочка Варвара семи лет, средняя Ульяна пяти и младшенький сынок - любимец Ваня, которому этой весной исполнится три годика. Как обнял его сын, провожая, оторвавшись от матери - жены Всеволода Праскевы, прижался нежной щечкой к обросшей бородой щеке отца, спросил шепотом: 'Ты вернешься, тятя? Победишь поганых и вернешься?' Защемило тогда сердце Всеволода, но не показал он этого сыну, усмехнулся, сказал уверенно: 'Вернусь, сынок. Вернусь с победой. Да еще и хана поганых тебе на потеху на веревке приведу'. Потом прощался с дочерьми и Праскевой. Та говорила положенные в таких случаях слова, а в глазах ее, синих, как небо, сквозила тревога и страх за него - знала она, что страшен враг, навстречу которому идет с войском ее супруг.
   Отец, прощаясь, велел прислушиваться к советам многоопытного воеводы Еремея Глебовича, который ждет его возле Коломны. Просил быть осторожным и не бросаться в битву, очертя голову. Ну, это он зря: ежели по молодости и грешил Всеволод в битвах излишней горячностью, то теперь, набравшись опыта в походах, спокойствием и рассудительностью сравнялся с тем же воеводой Еремеем.
   Весть о падении Рязани дошла до Всеволода, когда его войско было на полпути к Москве. Встали станом, снеслись с Великим князем при помощи гонцов. Тот приказал продолжать двигаться к Коломне и не допустить вторжения степняков в пределы Владимирского княжества.
   Было ли Всеволоду страшно идти навстречу неведомому и сильному врагу? Пожалуй, нет. Ведь он ведет за собой сильнейшее на Руси войско. И, даже если татар окажется много больше, чем русских, Всеволод же не собирается переть на них бешенным кабаном. Он поставит войско у Коломны, укрепится и примет врага на копья пешцов. О них разобьется татарская конница. А уж когда станет ясно, что находники дрогнули, ударят свои комонники. Ну, а если все сложится совсем плохо и перемогут татары, он уйдет вместе с воинами в лесную дебрь. Нужно будет чтобы местные заранее указали дорожки и тропы. Наверное, до начала битвы для этого достанет времени. Конечно, тут не избежать потерь, но бОльшую часть войска он спасет и уведет во Владимир под защиту стен.
   А за могучими стенами стольного града его воинов взять будет не просто. Может даже, и не стоило бы гнать войско сюда к Коломне, развернуться, когда стало ясно, что Рязань пала, и дождаться врага за стенами Владимира. Не всем войском, конечно. Конницу лучше было бы оставить вне города, чтобы она тревожила наскоками осаждающих город врагов, не давала запасаться едой для воинов и кормом для лошадей в окрестных городах и селах. Конечно, при этом пострадают смерды в селах и деревнях, люди в небольших городах и городках. Отвыкли они уже прятаться от ворога в лесных схронах, привыкли к спокойной жизни. Но тут уж ничего не поделаешь.
   Да... Но отец сказал: идти к Коломне, встречать врага на границе княжества. А слово родителя свято... Что ж, коль даст Бог, побьем татар. А тогда будет Всеволоду слава. С той славой никто не оспорит у него право занять Великий Владимирский стол после смерти отца. Даже беспокойный и воинственный дядя Ярослав.
   - Кто-то встреч едет, - прервал думы Всеволода Кузьма.
   И в самом деле: от ближнего речного изгиба крупной рысью двигалась кучка всадников, глухо стуча кованными копытами коней по покрытому снегом льду, поблескивая доспехами на полуденном солнце. Когда до них осталось саженей пятьдесят, Всеволод узнал в одном из скачущих впереди Еремея Глебовича. Сухого, поджарого, не выглядящего на свои почти пятьдесят лет. Съехались. Воевода Еремей подъехал к князю, отдал легкий поклон, поприветствовал:
   - Поздорову ли, Всеволод Юрьевич?
   - Поздорову, - легонько кивнул в ответ Всеволод. - И тебе здравствовать, Еремей Глебович.
   К Еремею подъехал еще один всадник. Молодой со светлой бородкой, открытым приятным лицом. Улыбнулся, кивнул.
   - Это князь Роман Романович, - указал на подъехавшего воевода. - Сын Коломенского князя Романа Ингоревича. Хорошо показал себя в битвах с татарами.
   - Рад видеть тебя, князь Роман, - кивнул и ему Всеволод. - Знавал твоего родителя - ходили вместе в поход на мордву. Поздорову ли батюшка?
   - Здоров, - отозвался Роман-младший. - Готовится встречать тебя в городе.
   - Это хорошо, - улыбнулся Всеволод. - Примерзли мы изрядно. Банька будет ли?
   - Истоплена и банька, - улыбнулся в ответ Роман.
   Хорошая была у него улыбка. Располагающая.
   - Ну так поспешим, - махнул рукой в сторону города Всеволод.
   Встречающие развернули коней. Роман и Еремей пристроились по бокам от Всеволода и Кузьмы. Роман поехал справа рядом с Всеволодом. Помня, что сказал Еремей про сына Коломенского князя, Всеволод спросил:
   - Что можешь сказать о татарах, князь? Каковы они в бою?
   Роман начал говорить не сразу. Это тоже понравилось Всеволоду - знает цену своим словам.
   - Войско у татар сборное, - начал тот. - Тут и старые наши знакомцы половцы с булгарами, и мордва, и черемисы. Последних татары используют, как пешцов. Есть еще пешие из буртасов, саксинов, аланов. Много еще каких племен имеется в их войске. Но главные, те, что когда-то завоевали их всех и соединили вместе, прозываются монголами, или мунгалами - кто как говорит. Про половцев, мордву и черемисов ты князь, наверное, и так все знаешь - переведывался с ними в битвах и не раз.
   Всеволод кивнул - было дело. Особенно много довелось повоевать с мордвой. С половцами много меньше.
   - Единственно, - продолжал Роман, - все они бьются упорнее, чем нам привычно, из-за боязни наказания от тех монголов. Их и других иноплеменников монголы посылают в битву и на приступ городских стен первыми. Сами же поддерживают стрельбой из луков и наносят решающий удар по уже дрогнувшему врагу.
   - Сколько же в татарском войске тех монгол? - поинтересовался Всеволод.
   - Где-то треть, - пожал плечами Роман. - Так говорят.
   - И каковы же эти монголы? Сильные, должно быть, воины, раз покорили такое множество племен, да еще и заставили их за себя драться?
   - Тут врать не буду. Грудь в грудь с ними сходиться не пришлось. А вот стрелки они знатные. Получше половцев. И луки у них мощнее. Мощнее даже наших. Это мне на себе испытать пришлось, когда уходили мы после поражения от татар в степи в верховьях Воронежа. Здорово они проредили нас тогда.
   Князь Роман повел плечами под корзном, видно вспоминая страшное. Помолчали. Всеволод глянул на Кузьму, ехавшего слева. Тот внимательно прислушивался к разговору князей.
   - Как думаешь, Роман Романович, сможем мы их побить с нашими силами, - Всеволод спросил это негромко, чтобы слышали только ближние.
   - А сколько у тебя под рукой?
   Всеволод сказал.
   - Еще Еремея две тысячи и у нас с отцом тысяча двести. Это, если с пешцами ополчения. Всадников из них четыре сотни. Большая сила...
   Князь Роман помолчал.
   - Но татар много, - сказал потом. - Раза в два против нас. Это самое меньшее. Но, коль бог даст, выстоим.
   Особой уверенности, впрочем, в голосе князя Романа Всеволод не услышал.
   - Так, говоришь, ты со своими людьми участвовал в злосчастной битве на Воронеже? - После короткого молчания переспросил Всеволод.
   - Да. Было, - ответил Роман.
   - Много там наших полегло?
   - Много, - заметно помрачнев, кивнул Коломенский князь. - И князей, и бояр, и детей боярских, и простых воев. Пешцы, так все полегли. Спаслись только конные.
   - Батюшка твой был ли там?
   - Нет, - мотнул головой Роман.
   - Что так?
   - Он вместе с князем Федором посольство к татарам правил. Бог его спас - выбрался от из татарского стана на два дня пораньше расправы над Федором. Вот только в дороге занемог, сразу отъехал в свою вотчину сюда в Коломну.
   Как-то быстро, словно заученный урок ответил князь Роман, будто сам себя убеждал в том, что сказал Всеволоду. Странно... Что-то неладное случилось между ныне покойным Великим Рязанским князем и его младшим братом Романом Ингоревичем. И Юрий Ингоревич, и сын его Федор, и вся семья Рязанского князя мертвы. Наследует им Коломенский князь. Хм... Не в том ли все дело? Не оттого ли отъехал раньше из татарского стана Роман Ингоревич, оставив татарам на растерзание Федора? Не оттого ли не принял участие в битве? И не вступил ли он с татарами в сговор? Как бы не получить удар в спину от него во время битвы. Всеволод глянул на Романа. Если задумал измену отец, то всяко посвятил в свои замыслы и сына. Но лицо юноши было таким светлым и открытым, что Всеволод застыдился своих черных мыслей. Нет, не зря отец часто корит его за излишнюю подозрительность. Но, все же, надо будет, расспросить людей, которые о сем знают из первых рук. Береженого Бог бережет. Вон прадед его Андрей Боголюбский не поберегся и скончал свой живот от заговора Кучковичей.
   Да взять хоть дядюшку Ярослава. На словах нет его вернее Великому князю Владимирскому, а Всеволод знает от верных людей, входящих в ближний ярославов круг, что спит и видит он, как бы занять Великий стол после смерти брата, а то и не дожидаясь таковой. Говорил отцу об этом и не раз. Но отец благодушен и искренне любит младшего брата. Отвечает, на слова Всеволода, что, мол все это наветы завистников, а ежели даже и мечтает Ярослав взойти на владимирский стол, то никогда не решится сделать что-то против старшего брата. Духу ему на это не хватит.
   Слава Господу, обхаживает все последние годы Ярослав Новгород Великий и его буйных обитателей. Хочет приручить оных и сесть на Новгородский стол самовластным князем. Вот только плохо у дядюшки это получается: уж сколько раз вече новгородское указывало ему путь из желанного для него города. Сейчас сидит там старший сын Ярослава шестнадцатилетний Александр. Плохого ничего Всеволод про него сказать не может, кроме того, что яблоко от яблоньки недалеко падает.
   А прошлый год, видать, устав от новгородских неудач, дядя решил попробовать прибрать к рукам сам Киев. Киевское княжество, хоть и утратило былое влияние и богатство, но, как прежде считается завидным владением. Батюшка под это дело дал брату изрядно конных воев, дабы усилить его и без того не слабую дружину. Ярослав легко отобрал Киев у Великого Черниговского князя Михаила и, по донесениям, даже пленил там его жену. Порушили великие замыслы Ярослава татары. Еще ранней осенью, когда стало ясно, что степняки будут наносить удар по Северо-Восточной Руси, Юрий Всеволодович призвал брата объединить силы перед лицом страшного врага. Тот, вроде, согласился. Даже по донесениям гонцов ушел из Киева. Вот только пошел не к стольному Владимиру, как просил его старший брат, а в Новгород под тем предлогом, что наберет там еще больше войска и после того явится на защиту родного княжества. Хоть бы отослал воев, тех, которых ему дал Юрий Всеволодович, так, нет - потащил их с собой. Добрался ли до Новгорода, нет ли еще? Когда Всеволод выходил с войском из Владимира, вестей об этом не приходило.
   Всеволод отогнал черные мысли, глянул на князя Романа. Тот примолк, с легкой тревогой поглядывая на помрачневшего вдруг гостя. Тогда он согнал хмарь с лица, улыбнулся и попросил:
   - Расскажи, как дело было там в степи? Как одержали верх татары?
   Роман кивнул и заговорил. Рассказывал он хорошо - заслушаешься. С подробностями. Пересказывая речь участвовавших в событиях, меняя голос и интонации. Рассказал, как обезумев от горя после гибели сына, Юрий Рязанский вышел всем войском к татарскому стану за Черным лесом, как, не выдержав первой стычки побежали татары, как стало ясно потом, что бегство было ложным и они просто заманивали Рязанцев в подготовленную засаду. Рассказал, как чудом вырвалась часть конных воев из кольца окружения, как уходили всю ночь от погони под градом стрел, как теряли друзей и близких. Рассказал, как вынуждены были бросить пешцов...
   Лицо князя Романа во время рассказа потемнело, черты его обострились, вокруг рта появились скорбные складки. Нет, не умеет он скрывать чувства. Лицо его можно читать, как открытую книгу. Видно, что искренне ненавидит он врагов и так же искренне переживает гибель своих соратников. И ясно, что не готовит Роман предательства. А вот его отец? Мог он не посвятить в свои замыслы сына? Бог весть...
   Тем временем, Роман рассказывал, как отступали тогда Рязанцы к своему стольному граду, и как преследовали их по пятам татарские отряды. Как добрались они так почти до Рязани и как наткнулись на огромный обоз с беженцами. Как Ратислав - воевода степной стражи, поставленный Великим князем начальником над остатками рязанского воинства, решил остановить преследователей, чтобы дать время смердам укрыться за городскими стенами.
   - Сам Ратислав остался оборонять дорогу через широкую лощину, расположенную близ Рязани, а меня послал ошуйю, туда, где эта самая лощина сходит на нет, с четырьмя сотнями панцирной конницы. - Рассказывал Роман. - Там тоже имелась дорога - зимник, не широкий, только паре саней разъехаться. Верст пять дорога шла через густой ельник, через который коннице не продраться. Тут я своих всадников и поставил - с боков нас было не обойти, а в лоб взять панцирную конницу не просто. По ширине дороги встало пять всадников вряд.
   Роман помолчал немного, потом продолжил.
   - Ждать пришлось не слишком долго - даже замерзнуть не успели. Первыми на нас вышли легкие половецкие конники. Мы ударили им встреч. Застоявшиеся вои бились яро. Половцы продержались совсем чуть. Если бы смогли быстро развернуться, так вообще ушли бы, без боя, но не успели. Мы опрокинули их и погнали по узкой дороге, рубя без жалости. Вырвались из леса в лощину. Здесь края ее были совсем низкими и пологими. Оставшиеся в живых половцы порскнули в стороны, а я увидел, что нам навстречу начинает разбег отряд панцирной конницы. Чьи это были всадники, какого народа? Бог весть. Но не монголы - этих я к тому времени уже научился узнавать. Разворачиваться и опять уходить в лес было поздно. Я приказал сбить ряды, и мы понеслись навстречу новому врагу. Их оказалось побольше нашего, не менее полутысячи, но мои люди, вдохновленные легкой победой, врубились в ряды врагов, еще не успевших толком разогнаться. А разгон в конном бою многое значит, чаю, ты об этом знаешь.
   Всеволод усмехнулся и кивнул. Смешной вьюнош этот Роман: задает такие вопросы ему - зрелому мужу, ходящему в походы с пятнадцатилетнего возраста, тому вот уж двадцать лет скоро будет. Но рассказывает интересно - язык ладно подвешен, заслушаешься. Роман, видно, приметил усмешку собеседника, запнулся слегка и закончил уже не так восторженно.
   - В общем, смяли мы и этих. Правда потеряли при этом полсотни своих.
   Роман замолк.
   - Что же дальше было? - Всеволод почувствовал вину за усмешку не к месту и постарался добавить в голос побольше интереса и участия.
   - Дальше... - Роман глянул на него - не насмехается ли? - Понял - нет, не насмехается и продолжил рассказ, но уже без прежнего вдохновения. - Дальше пришлось опять ждать. Хоть и не сильно долго. Вскоре до нас добрались уже сами монголы. Их конные стрелки. С тысячу. Благо, особо развернуться им было негде - мы снова отошли на дорогу в ельник, где с боков нас было не взять. Стали отвечать. Вот только стрел у нас оставалось маловато. Подбирали монгольские. Но так, сам понимаешь, много не навоюешь. Начали падать раненые, кони. Мы попятились, татары шли следом. Потом кончились стрелы, и тогда мы ударили в копья - для передних рядов их еще хватило. Татары увлеклись преследованием - слишком глубоко зашли за нами по дороге в лес.
   Роман зло усмехнулся, продолжил.
   - Не успели поганые развернуться, уйти от нашего удара. Эх, любо было их легкоконных да на не крупных лошадках рубить, опрокидывать вместе с конями, топтать копытами... С сотню там на лесной дороге их точно положили. Остальные выскочили из леса, рассыпались, но быстро собрались и снова начали осыпать нас стрелами. Часть - видел - ушла левее. А там, сделав, правда, большой крюк, наш лесок можно было обойти и запереть нас на этой дороге. Я понял - пора уходить. Да и время мы выиграли много - беженцы должны уже были успеть укрыться за стенами Рязани. Я послал к Ратиславу гонца, как договаривались, о том, что уходим, и мы двинулись вспять. Быстро сделать, однако, нам этого не дали - монголы шли по пятам, обстреливали, делали наскоки на наших, идущих сзади. То и дело приходилось разворачиваться, отбивать эти наскоки. Когда выбрались из ельника, нас уже ждали, обошедшие лес татары. Пришлось опять прорубаться.
   Роман вздохнул, помрачнев лицом. Продолжил.
   - Прорубились, потеряв почти половину своих. Ну и в Рязань не попали, отрезали нас от нее. Ушли в леса на север. Там заночевали, перевязали раненых, поснедали, чем Бог послал. Потом перешли по льду Оку, попытались опять сунуться к стольному граду, но его к тому времени уже обложили. Тогда обошли город по Заокским лесам и добрались сюда в Коломну. Через неделю дошли вести, что Рязань пала. А еще через три дня подошел воевода Еремей с отрядом.
   Роман примолк. Всеволод тоже молчал, впечатленный его рассказом.
   За разговором не заметили, как миновали два поворота реки и на правом ее берегу показалась Коломна. Всеволод был здесь в последний раз более десяти лет назад проездом, когда отец послал его на помощь Рязанцам против большой половецкой орды, пришедшей из глубины степей и начавшей зорить рязанские пограничные селения. Город за эти годы заметно увеличился в размерах. За счет посада и слобод. Кремль оставался все таким же не великим, но зато посад, не имевший в те времена защитных стен, обзавелся валом и добротным высоким тыном с перекрытым деревянной крышей боевым ходом. Слободы вольно раскинулись вдоль берега Москва-реки и, впадавшей в нее речки Коломенки. Правый берег в месте, где расположился город, рассечен глубокими оврагами, а кремль, огороженный мощными дубовыми стенами, и посад стояли у самого берега на невысоком, но обширном холме с плоской вершиной. Склоны холма когда-то давно были окопаны, чтобы придать им дополнительную крутость. Посад примыкает к кремлю слева и вплотную смыкается тыном, его огораживающим, с дубовыми стенами кремля. Две стороны города прикрывают Москва-река и Коломенка. С напольной части местность иссечена глубокими оврагами, так что Коломна для врага представляет собой крепкий орешек.
   Подъехали к вмерзшим в речной лед мосткам пристаней. Таковых имелось не мало - город находился на оживленном торговом пути и купеческих судов в Коломну заходило множество. От пристаней к стенам города, находившемся саженях в пятидесяти от уреза воды, вела дорога, проходящая между строениями, служащими складами для товаров. Вдоль дороги толпился народ, высыпавший из распахнутых настежь, двустворчатых ворот, прикрытых не высокой одноярусной воротной башней. Народ стоял молча. Ни приветственных криков, ни обычного гомона. Люди смотрели на въезжающую в город свиту Всеволода тревожно-испытующе - поможет ли пришедшее на помощь войско против страшного врага? Спасет ли город и людей? Проехали сквозь безмолвную толпу, миновали складские строения, поравнялись с двойным рядом надолбов. Надолбы наклонно торчали из мерзлой земли саженях в двадцати от рва, выкопанного у самого основания земляного вала и опоясывали стены города сплошным кольцом. Ров в теплое время года почти до краев был наполнен водой. Теперь вода замерзла и ров, никакой помехи для идущих на приступ не представлял. Въехали в воротную башню. Она тоже особо не впечатляла. Створки ворот железом не обиты, деревянные плахи, из которых они сколочены, тонковаты. Внутренней решетки нет. Всеволод легонько покачал головой, но потом подумал: Коломну ему не оборонять - в поле биться, так что городские укрепления пусть заботят здешних князей, отца и сына.
   Проехав ворота, оказались на довольно широкой, мощенной бревнами улице, идущей на подъем. По бокам обычные, как во всех городах Руси, дворы, огороженные заборами. И здесь по краям улицы толпился народ. Все так же молча. Только иногда слышался говорок ребятни, обсуждавшей приезжих. Но и тот быстро замолкал. Куда ни глянь, везде взор Всеволода натыкался на глаза горожан, тревожные, вопрошающие, кое у кого в взглядах сквозил плохо скрытый страх.
   Доехали до перекрестка, повернули направо в сторону кремля. Улица шла вверх на холм, на котором располагалось главное укрепление города. Кремль от посада отделял довольно глубокий ров и вал высотой сажени в три. Здесь ров был сухим и потому защищал стену кремля, собранную из дубовых клетей, в полной мере. Входом в кремль служила воротная башня. Солидная, в два яруса.
   Въехали в кремль. Миновали несколько теремных построек и оказались на центральной площади с главным храмом города - Успенским собором с одной стороны и княжескими палатами с другой. У высокого крыльца главного терема их ждал Роман Ингоревич с супругой и свитой в два десятка человек. Коломенский князь отдал легкий поклон, поприветствовал, согласно обычаю. Княгиня поднесла горячего сбитня. Всеволод заметил, что князь Роман, хоть и старается выглядеть приветливо, но не сильно доволен появлением Владимирцев. С чего бы? Не радуется подмоге ввиду приближения страшного врага? Странно... Еще одна странность, усиливающая подозрения Всеволода в отношении здешнего князя. Впрочем, он никак не показал своих чувств, улыбнулся Роману Ингоревичу, в ответ на его здравствования тоже пожелал здоровья и, следуя приглашению, прошел в терем.
   В большом зале уже был накрыт стол для перекуса. Выпили горячего меда, который с мороза пошел с удовольствием. Закусили. Еще приняли медку. За сим питие завершили - впереди ждала баня, а в баню под хмелем не ходят.
   Баня у князей коломенских оказалась хороша! Не хуже, чем во Владимире при тамошних княжьих палатах. Перед тем, как париться, Всеволод послал людей из свиты присмотреть за размещением своих воинов, прибывающих в Коломну. За перекусом они договорились с Романом Ингоревичем, что вятьших людей владимирского войска и личную дружину Всеволода разместят в городе по дворам. Остальное же воинство станет лагерем за речкой Коломенкой на Гусином лугу, где места должно было хватить всем.
   После бани сели поснедать уже основательно. Роман Ингоревич не скаредничал - накрыл столы богато, словно на пир. Легкие закуски, говядина запеченная и жареная, дичина, птица, каши, пареный и тушеный овощ, квасы, сбитень, ягодные взвары, меды, даже заморское вино, красное, как кровь, пьяно-сладкое. От попыток поговорить о деле коломенский князь уклонялся, говоря, что татары еще далеко, его разведчики за ними следят и о том, как встретить врага можно будет поговорить завтра. В конце концов Всеволод оставил эти попытки и занялся едой и питьем. Накопившаяся за долгий путь по морозу усталость сыграла с ним злую шутку: от хмельного, которого он и выпил-то не так уж много, его здорово развезло и Кузьме пришлось провожать князя в покои, выделенные ему князем Романом и там помогать разоблачиться. Едва коснувшись головой пуховой подушки, Всеволод провалился в глубокий сон без сновидений.
   Утром он проснулся рано - чуть свет, на удивление бодрым, без каких-либо признаков похмелья. Поднялся с просторного ложа, выглянул за дверь спального покоя. У дверей стояли два гридня из его личной дружины, охраняя сон господина.
   - Зови прислугу, - сказал одному из них Всеволод. - Умываться буду.
   После завтрака он со своими свитскими и воеводами поехал осмотреть окрестность города, чтобы решить, как поставить войско в предстоящей битве. К ним присоединились оба Романа - отец и сын со своими ближниками. Младший роман взял с собой чертеж местности, выполненный на мягком пергаменте. Выполнен чертеж был весьма искусно, по словам Романа Романовича, монахом Голутвинова монастыря, располагавшегося неподалеку от Коломны.
   Они проехали по льду Москва-реки до места ее впадения в Оку. Ехать пришлось верст шесть. Почти на самой стрелке - месте слияния двух рек стоял Голутвин монастырь, тот самый, где обитал монах, составивший чертеж. Монастырские строения состояли из небольшого деревянного храма и десятка хозяйственных и жилых построек, огороженных невысоким тыном, скорее, забором. Остановились вблизи монастыря, осмотрелись. Весь правый берег Москва-реки, где не имелось оврагов, использовался под пашни. Уходили они вглубь берега на версту-две. Дальше берег сильно повышался и был покрыт густым смешанным лесом. Возвышенность эту иссекали глубокие овраги, заросшие кустарником, сквозь который и пеший с трудом продерется, а конному туда даже не стоило соваться. Низкий левый берег, заросший сосной и елью, зеленел темной хвоей, припорошенной снегом, искрящимся под восходящим солнцем.
   - Проходим тот лес для конницы? - спросил Всеволод у младшего Романа, показывая на левобережье.
   - Нет, - покачал головой тот. - Чаща, ельник. Да еще лет пять тому ураган прошел, бурелома навалил. Пешцы, наверное, смогут продраться, конница - нет. Там тем более, - он махнул рукой на правый берег. - И лес густой и овраги. Там и пешцам, пожалуй, не пробиться. Есть дорога, ведущая от Москва-реки до Оки, но она выше по течению от Коломны версты на три. Соединяет городок Линев, что на Оке с селищем Рыбацким. Там оврагов поменьше и дорога проходима зимой, и летом. И есть вторая еще на четыре версты выше. Но она давно брошена, заколодела, должно. Но проехать конница, наверное, все еще сможет.
   - Хорошо, - уронил Всеволод. У него в голове уже созрел замысел сражения. - Думаю, поступим так, - продолжил он, помолчав. - Поставим пешцов поперек реки и свободного от леса берега. Вон у того мыса в самом узком месте. - Всеволод показал место, о котором он говорил, рукой. - Ширина реки там пятидесяти саженей не будет. Чистого берега по сто саженей с каждой стороны, дальше, с левого берега непроходимый лес, с правого - начинается глубоченный овраг, сплошь заросший кустарником. Впереди пешцов поставим рогатки. И надо будет сколотить большие щиты из досок - обычных щитов против татарских стрел будет мало. Сможем такие сделать? - обратился он к обоим коломенским князьям, сидящим в седлах по правую руку от него.
   - Сможем, - не слишком охотно отозвался старший Роман.
   - Конечно сможем! - А это уже Роман-младший, которому идея Всеволода, видно, пришлась по душе. - Не хватит досок, разберем постройки в слободах и на посаде. А еще можно сани на лед выкатить и поставить их на бок, как защиту. Их и убрать легко, если нужно будет из-за пехоты коннице ударить - ставь сани на полозья и откатывай в сторону.
   - Мысль хорошая, - согласно кивнул Всеволод. - А наберете столько саней? Из нашего обоза брать не хочется - надо груз скидывать, определять куда-то.
   - Этого добра хватит, - махнул рукой Роман Романович. - В каждом дворе стоят.
   - Вот и ладно. Но щиты, все равно, нужны - санями всех не прикроешь, татарские стрелы и те, которые навесом летят, больших бед наделать могут.
  
   - Сделаем, - еще раз кивнул Роман-младший.
   - А дороги, ведущие в обход города, прикроем сильным отрядом, - продолжил Всеволод. - Чаю, не слишком широки они?
   - Нет, - отозвался один из коломенских воевод из свиты Романа Ингоревича. - Двум саням едва разъехаться.
   - Значит, если поставить поперек панцирную конницу, сбить ее оттуда татарам будет ой как не просто. Да и найдешь те дороги со стороны Оки, наверное, не враз? Так?
   - Так, - согласился все тот же воевода. - Ежели никто не подскажет, так не вжисть не найти.
   - Значит, надо из того городка на Оке, как его? Линева? Всех жителей вывести в Коломну. Небось, не собираются они на особицу от татар отбиваться?
   - Какое там! - махнул рукой воевода. Почти все уже с места снялись. Кто в леса подался, кто сюда в Коломну. Но, на всякий случай, проверим: вдруг старики какие еще остались. Коль найдем таковых - выведем.
   - Хорошо, - кивнул Всеволод. - Решили с этим. Ты и займись, - попросил он собеседника. - Не возражаешь, Роман Ингоревич? - это уже к старшему коломенскому князю.
   - Чего уж, - пожал плечами Роман-старший. - Распоряжайся. Для того и прислан Великим князем.
   - И еще, - Всеволод слегка замешкался, прежде чем продолжить. - Еще,,, - повторил он. - Есть ли путь через леса левобережья Москва-реки?
   - Выхода на Оку нет, - ответил Роман Ингоревич. - Татары не обойдут.
   - Я не про то, хотя это тоже важно, - Всеволод подивился себе - язык не поворачивался чтобы продолжать. Но деваться некуда - дело важное и тут без разницы, как будет выглядеть то, о чем он спросит. - Я про то, можно ли лесными дорогами коннице пройти до стольного Владимира?
   В глазах Романа-старшего появилось понимание и ожидаемая Всеволодом, плохо скрытая насмешка. Князь почувствовал, как в нем нарастает злость на Романа Ингоревича. Но еще больше разозлился на себя. За нерешительность.
   - Так есть путь? - возвысил он голос.
   - Есть, как не быть, - хитро, с легкой издевкой улыбнулся Роман-старший. - А почто тебе та дорога, доблестный князь?
   - А затем, что на войне всякое бывает, - постаравшись взять себя в руки, ответил Всеволод. - Сам знаешь - военное счастье переменчиво, а враг силен. Потому нужно знать пути отхода, ежели татары окажутся сильнее.
   - Понял тебя, Всеволод Юрьевич, - все так же гаденько улыбаясь, сказал Роман Ингоревич. - Дам я тебе людишек, которые покажут путь, ежели случится этакая беда. И до Володимира проведут лесами. Конница там пройдет, есть места, а уж пешцы, само собой. Только держи тех людей во все время битвы поближе к себе, а то не дай бог отстанут, потеряются, куда в таком случае спасаться будешь? На речном льду татары на своих легких лошадках быстро догонят. Ну а в лес, наверное, ты прав, не полезут - не любят они лесов.
   - Надеюсь, с божьей помощью, побьем врага, и те лесные тропинки нам не понадобятся, - окончательно гася в себе злость, ответил Всеволод. - А людишек тех, знающих путь, ты мне дай - береженого бог бережет.
   Роман старший, убрав улыбку с лица, кивнул.
   - Дальше, - продолжил Всеволод. - Часть пешцов поставим вдоль правобережного оврага, поскольку татары тоже пешцов имеют и могут попробовать прорваться через него. Выставить сторожи надо и в лесу справа и слева от нашего войска, чтобы могли предупредить в случае чего. Конницу будем держать позади пешцов, чтобы могла поддержать их в случае прорыва, или нанести удар по татарам, когда понадобится.
   Он примолк, еще раз окинул взглядом окрестность будущего места битвы. Обернулся к брату Владимиру, сидящему на своем коне позади него и с восторгом внимающего словам брата.
   - Тебе, брат, вместе с твоим конным войском и воеводой Филипом поручаю самое важное - следить за дорогами, ведущими от Оки нам в тыл и держать их, ежели татары их, все же, найдут и попробуют ударить оттуда.
   Восторг в глазах младшего брата заметно поубавился. Понятно: он-то, небось, мечтал понестись впереди своей дружины на татар, рубить поганых направо и налево. Ан, нет: старший брат хочет засунуть его и его людей в самые задние ряды войска, караулить дороги, которые, скорее всего, татары никогда не найдут, и может, придется простоять там всю битву, так и не увидев врага в живую. Но Владимир уже не бессмысленное дите и знает закон подчинения на войне старшему. Потому он только сжал крепко зубы и кивнул.
   - Скачут. Двое, - подал голос Роман-младший, показывая рукой в сторону Оки.
   И впрямь: по льду реки, нахлестывая плетками коней, неслись два всадника.
   - Похоже, из сторожи, которая следит за татарским войском, - прикрыв ладонью глаза от сверкания блестящего под солнцем снега, сказал Роман Романович. - Неужто татары совсем близко?
   - Подождем - узнаем, нахмурился Всеволод.
   Ждать пришлось недолго - всадники гнали коней во весь опор. Домчавшись до князей и свиты, они осадили, исходящих паром скакунов в паре саженей перед ними. Вперед им навстречу выехали Всеволод и оба Романа.
   - Что случилось? - обратился к гонцам Роман Ингоревич. - Что за спешка?
   - Татары нашу сторожу побили, - переводя дыхание сказал один из них. Сумели как-то обойти нас берегом.
   - Как так? - крякнул Роман-старший.
   - Должно, проводники у них имеются, местность хорошо знающие, - откашлявшись и сплюнув, ответил гонец. - Мы двое только и из всей полусотни и ушли. И близко они уже. Передовые отряды здесь не позднее полудня будут.
  
  Глава 5
  
   Отряд Ратьши и Коловрата ехал по льду Оки до полудня, не встретив ни единого человека. Городки, села и веси, попадавшиеся на пути, лежали в руинах. Трупов, по большей части, там видно не было, наверное, люди, прослышав об опасности, покинули свои дома, укрывшись в лесной дебри. Ехали сторожась, выслав вперед дозоры, но поначалу двигались быстро - хотелось догнать татарский обоз еще до темноты. Хотя татары уже должны были уйти от Рязани верст на пятьдесят. Догнать, конечно, можно, но это значит вымотать коней и людей. Вступать на заморенных конях в битву с сильным врагом - зазря загубить войско. Потому через час такой быстрой езды Коловрат приказал сбавить ход - деваться татарам некуда, а догонят они их сегодня, или завтра не суть важно. Обоза с собой, конечно, не взяли - еду людям и овес лошадям добытые отрядом Евпатия на пути к Рязани у сельчан, выходивших из лесных схронов им навстречу, везли во вьюках. Их несли на себе около тысячи лошадок, которых гнали с собой аж от Чернигова. Запас, конечно, не большой, но Коловрат надеялся пополнить его с помощью все тех же селян, скрывающихся от татар.
   Погода стояла солнечная и морозная. Кони шли ходко, глухо стуча кованными копытами по льду, превращенному в рыхлую кашу прошедшим татарским войском. Остановку на обед делать не предполагали - световой день короток, на ночевку придется вставать рано, там можно пообедать и поужинать зараз. Но, когда солнце перевалило заполдень, навстречу основному отряду прискакал один из дозорных. Поравнявшись с Евпатием и Ратьшей, едущими впереди, он, выдохнув клуб пара, крикнул:
   - Люди впереди. Наши. Тоже идут за татарами!
   - Сколько их? Кто такие? Откуда? - спросил Коловрат.
   - Не ведаю, - пожав плечами, ответил гонец. - Парой слов только с ними и перекинулись. Старший дозора сразу отослал меня к вам. А народу в том отряде сотни полторы. По крайности, столько я видел.
   - Понятно, - кивнул Евпатий. - Хорошая весть. Поспешим? - обратился он к Ратиславу.
   Ратьша кивнул и дал шпоры Буяну. До нежданных союзников добрались быстро. Из-за ближнего речного поворота показались всадники, идущие им навстречу крупной рысью. С десяток человек. За ними, несколько мгновений спустя, вынеслись остальные. И впрямь - сотни полторы. Съехались. Коловрат и Ратьша со своими ближниками, с одной стороны и тот самый десяток, скачущий впереди неизвестного отряда, с другой. Какое-то время с любопытством рассматривали друг друга. Незнакомцы сидели на хороших конях, имели добрый доспех. Все с копьями, мечами у пояса, луками в налучьях и тулами полными стрел. Старший среди них - могучего вида воин, сидящий на рослом буланом жеребце. Лет сорока, с окладистой светлой бородой. Меховая шапка, распахнутый на груди полушубок, надетый на кольчугу двойного плетения, теплые суконные штаны заправлены в мягкие сапоги с меховой выпушкой по верху голенища. Ярко голубые глаза его с прищуром посматривали, то на Евпатия, то на Ратьшу. Где-то Ратислав уже видел это лицо.
   - Здрав будь, набольший воевода, - прогудел низким голосом воин. - И ты, воевода степной стражи.
   Вот теперь Ратислав узнал его - боярин средней руки из-под Ижеславца. Видел его несколько раз во время больших походов. В этот раз при общем сборе на глаза Ратьше он не попадался. Не явился?
   - И тебе здравствовать, боярин Добран, - Коловрат тоже узнал собеседника и даже вспомнил его имя. - Какими судьбами оказался здесь на окском льду?
   - И что-то я не видел тебя в войске при выходе в степь, - добавил Ратислав.
   - Что - да, то - да, - вид у богатыря сделался смущенным. Выглядело это на взгляд Ратьши довольно забавно. - Стыдно сказать, - продолжал Добран, - спину прихватило. Да так, что не вздохнуть не охнуть. Ходил перед тем на охоту. Взял лося. Небольшого трехлетка. Вырезать бы лучшие части, так - нет, пожадничал, потащил целиком. Вот спину и сорвал. Впервой со мной такое было. Но детских своих я в войско послал. Как с меня и положено: двенадцать конных и оружных. Вот только вернулся лишь один. - Добран помрачнел. - Вот он, - кивнул на сидящего в седле слева от него воина лет тридцати. - Светозаром кличут. В десятниках у меня ходил. - Примолк ненадолго, продолжил. - Спасся он из битвы близ Воронежа. Ну и привел с собой три с лишним десятка беглецов с той злосчастной битвы. К тому времени Рязань уже в осаде была. Потом дошли вести о ее падении, а чуть погодя о том, что большой татарский отряд идет к Ижеславцу. Я рассудил, что укрываться за его стенами толку нет - уж ежели такая крепость, как Рязань не устояла, то слабо укрепленный Ижеславец и дня не удержится. Потому решил вместе со всеми своими людьми податься в лесной схрон. Он у меня давно приготовлен. Целая деревенька в лесной чаще. Пяток смердов вместе с семьями там постоянно живут, порядок поддерживают. К тому времени ко мне прибилось еще два десятка воинских людей, которые прослышали, что привечаю я таких бегунцов-потеряшек, не знающих куда приткнуться. Добран огладил бороду рукой в меховой рукавице. Продолжил.
   - Всем моим сельцом с места снялись. Да еще жители трех ближних деревенек. Тесновато жить получилось. Ну да, в тесноте - не в обиде. Потом землянок нарыли, когда еще с сотню беженцев к нам прибилось. Оказались и среди них воинские люди. Набралось под моей рукой в общей сложности больше шести десятков. Решил: чего сидеть бирюками в лесу. Надо выбираться наружу, трепать татар, по мере сил. Начали выходить. Татары в то время зорили окрестные города и селения нашего княжества. Рассыпались небольшими отрядами. Вот их мы и стали перехватывать. Побили три таких. Поболе полутора сотен супостатов к праотцам отправили. Притом встретили несколько отрядов таких же, как наш, тех что били рассыпавшихся по округе вражин. Предложили к нам присоединиться. Предводитель одного отказался - не захотел под чьей-то рукой ходить. А двое согласились. Набралось нас под две сотни. Но потом нарвались на засаду татарскую. Видно слишком стали им докучать, вот и взялись за нас всерьез. Сумели вырваться, но с полсотни своих потеряли. После того дней на пять затаились в нашем лесном схроне, приводили себя в порядок. Пока отсиживались, дошла весть, что основной татарский стан, что стоял все это время у Рязани, снялся и войско татарское движется вверх по Оке. Решили преследовать и щипать его в пути, по мере сил. Так вот с вами и встретились, - завершил рассказ Добран. Потом с прищуром глянул на Коловрата, спросил. - А вы куда поспешаете?
   - Мы-то? - криво улыбнулся Евпатий. - Мы, Добран, помирать едем. Да желаем при том унести с собой как можно больше жизней поганых, топчущих землю нашу. За детей, жен и матерей, принявших страшный конец в Рязани, других городах княжества, селах его и весях, едем мстить. Хочешь ли к нам присоединиться в сем деле святом?
   Добран нахмурился. Глянул на воина, сидевшего в седле справа от себя. Совсем молоденького, стройного, с нежным румянцем на щеках, еще не ведавших бритвы, такими же ярко голубыми глазами, как и у него, и на него же чем-то неуловимо похожем.
   'Сын?' - Подумалось Ратьше. - 'Должно быть - так...'
   Глаза у паренька при словах, сказанных Коловратом, загорелись. Он глянул на нахмурившегося Добрана, воскликнул высоким звонким голосом:
   - Мы согласны! Ведь так, отец?
   Тот снова огладил бороду, перевел взгляд на Евпатия и кивнул. В глазах его Ратислав заметил едва уловимую тень сомнения. Не мудрено: вести на почти верную смерть единственного, может быть, сына. Впрочем, сына ли? Нежные щеки, яркие пухлые губы, звонкий голос... Да это же не сын - дочь! Как не побоялся Добран ее с собой взять из надежного, скрытого в лесу, места? А теперь еще и на смерть с ней идти... Впрочем, девица, похоже, не робкого десятка. И в седле держится уверенно, словно заправский воин. Копье держит правильным хватом, меч на поясе, круглый щит за спиной. Под подбитым соболем полушубком виден ворот кольчуги. Прямо дева-воительница из старинных былин.
   Поняв, что отец согласен, девушка заулыбалась, перевела взгляд, светившийся радостью, сначала на Евпатия, потом на Ратислава. Ратьша не удержался, улыбнулся в ответ. Встретившись с ним глазами, воительница зарделась, опустила очи долу. Нравился Ратислав женщинам, что тут поделать. Вот и сейчас... Он вздохнул: не ко времени сие и не к месту. Хоть девица, видно - огонь, но в сердце все еще не умерла любовь к Евпраксии, а еще в сердце кипит ненависть к врагу и места для новой любви там просто нет. Наверное...
   Решили сделать дневной привал. Надо было обговорить с новыми союзниками их место в отряде и поделиться своими мыслями о том, как действовать против татар. Свернули в небольшую заводь у низкого левого берега. Берег заводи оказался свободен от деревьев и кустарников, так, что хватило место разместиться и людям, и лошадям. Быстро развели костры, заварили кулеш на топленом свином сале, уселись возле костров на еловом лапнике, покрытом попонами. Коловрат с Ратьшей и Добран присели рядом. Тут же пристроились их ближники. Чуть погодя, рядом с отцом села девушка, бросив при этом любопытный взгляд на Ратислава. Тот слегка улыбнулся и вопросительно посмотрел на Добрана - вежество требовало представить дочь. Боярин тоже это понял, легонько погладил ее по спине, сказал:
   - Дочка моя, Светлана. Напросилась вот с нами в поход. Не смог ей отказать, - в голосе его явно слышалась любовь и гордость дочерью. - Да и то, - продолжал Добран, - девка она у меня крепкая, с измальства с моими детскими воинской науке обучалась. Иному мужу сто очков вперед даст. А луком владеет так, что кто впервой такое видит оторопь берет.
   - Это как же? - подал голос Гунчак. Половец сидел с противоположной стороны костра и с любопытством, щурясь, глядел сквозь его пламя на девушку. - Может, покажешь?
   Добран вопросительно посмотрел на Коловрата. Тот, слушавший разговор в пол-уха, думавший, видно, свою невеселую думу, пожал плечами, мол, пусть покажет девка свое искусство. Кулеш еще не готов, время есть. Светлана легко поднялась со своего места, подошла к тюку с вещами, взяла лук в налучье и тул со стрелами, накинула лямку тула на плечо, вынула из него стрелу, наложила ее на вынутый из налучья лук. Потом вышла на лед заводи, глядя по сторонам и вверх в поисках достойной цели. Поднялся с места и Гунчак. Лук со стрелами в колчане - так половцы называли тул, на походе он всегда держал под рукой. Тоже наложил стрелу, двинулся следом за девушкой.
   Та, наконец, определилась с целью: за отрядом следовала целая стая ворон - чуяли эти слуги смерти, что будет им пожива. Одну из этих птиц и выбрала Светлана. Большая их часть расселись на деревьях в окрестностях стоянки, но несколько крупных ворон кружились над заводью, в надежде найти что-то съедобное. Девушка выбрала ту, что кружила выше всех. Вскинула лук, натянула тетиву и, почти не целясь, выпустила стрелу. Та пробила птицу навылет, взлетела еще саженей на двадцать, потеряла силу, развернулась и, упав, воткнулась в лед заводи. Ворона, роняя перья, несколько раз бессильно взмахнула крыльями и комом серых перьев упала недалеко от поразившей ее стрелы. Неплохой выстрел, одобрительно кивнул Ратьша. Но и ничего особо выдающегося. Такого же мнения придерживался и Гунчак.
   - Так у нас стреляют десятилетние мальчишки, - усмехнувшись, произнес он.
   Потом вскинул лук и одну за другой выпустил три стрелы. Три вороны шлепнулись на лед. Одна была еще жива, била по льду крылом, разбрызгивая алые капли крови и разевая клюв. Щеки Светланы вспыхнули румянцем, губы сжались, между бровей появилась вертикальная морщинка.
   - Сбей еще одну птицу, степняк, - обратилась она к торжествующему Гунчаку. - Для меня. Сжатые губы раздвинулись в улыбке. Улыбка, впрочем, получилась далеко не ласковой.
   - Для такой красавицы, хоть десять, - хохотнул половец. И добавил. - Кстати, зовут меня Гунчак-хан.
   - Мое имя ты слышал, - погасив улыбку, отозвалась Светлана. - Так, что с вороной?
   - Легко, - отозвался Гунчак и вскинул лук.
   Одновременно с ним вскинула свой и девушка. Интересно, что она задумала? Ратислав даже приподнялся со своего места, чтобы ничего не пропустить. Половец пустил стрелу. Лук он, как и в предыдущие три раза натянул в полнатяга, чтобы стрела не пробила птицу насквозь, как стрела Светланы, а осталась в тушке - иначе улетит куда в сугроб, ищи ее потом. Пустила стрелу и его соперница. Она тянула лук до упора, и стрела ее полетела быстрее, чем у Гунчака. Потому, хоть и выстрелила она чуть позднее, выпущенная стрела перехватила стрелу степняка у самой цели и, не дав вонзиться в тело птицы, перебила ее пополам.
   Все, кто наблюдал за состязанием, вскочили на ноги и восторженно взревели. Присоединился к ним и Ратислав - такого выстрела он не видел ни разу в жизни, хоть часто наблюдал состязание стрелков, своих и половецких. Пришел в восторг и Гунчак: защелкал языком, воскликну:
   - Не обманул твой отец, красавица! Много в жизни видел я стрелков, но таких!..
   Румянец на щеках Светланы зацвел еще пуще. Да и отец ее, Добран, видно было, испытывал гордость за дочь. А Гунчак, ну просто стелился возле девушки, сыпля цветастыми сравнениями, описывающими красоту и таланты Светланы. Ратьша почувствовал, что ему неприятны эти откровенные знаки внимания. Уж не ревность ли? Он усмехнулся - затягивается душевная рана, как и обещал Прозор, когда вел с ним, впавшим в черную тоску и пьянство душеспасительные беседы. 'Время лечит', - говорил тогда инок. И, похоже, был прав - душа Ратислава начала оживать. Он глянул на Светлану и встретился с ней взглядом. Почему-то смешался, отвел глаза в сторону, как сопливый мальчишка.
   Тем временем, все снова расселись возле костра. Кашевары начали раскладывать по деревянным мискам кулеш. Ратьша достал из-за голенища ложку, попробовал варево. Ничего - не лучше и не хуже, чем обычно. Кулеш, вообще трудно испортить, если только кашевар не позволит вареву подгореть... После кулеша разлили взвар из сушеной вишни пополам с плодами шиповника. Стало тепло. Ратислав даже распахнул на груди налатник и расстегнул ворот стеганого поддоспешника. Посидели еще немного, обговорили место отряда Добрана в войске, расспросили о вооружении и умениях его людей. Оказалось, что большая часть примкнувшего отряда - легкие конники со слабым доспехом. Те, что в битве при Воронеже были отрезаны от войска в самом начале. Тяжелых панцирников оказалось чуть больше трех десятков. Ну да легкоконные тоже нужны - для разведки, для конного лучного боя. Решили, что те пойдут передовым дозором впереди войска и возглавит их сам Добран.
   Снялись со стоянки сразу, как поели и двигались по льду Оки до самой темноты, преодолев верст десять. Ни татарского охранения, ни, тем более, самого обоза не догнали. Встали на ночлег на пологом левом берегу, в лишенном растительности месте. Раскинули шатры, выставили охранение, поужинали и улеглись спать, не снимая броней, держа оружие под рукой. Встали до света, позавтракали, оставленным с ужина кулешом - кашевары укутали котлы с ним кошмами, чтоб не замерз и только немного подогрели на тлеющих с вечера угольях. Чуть свет - двинулись в дорогу.
   Ратьша со своими меченошами и Гунчаком ехал в головном дозоре вместе с Добраном, Коловрат оставался с основными силами войска. Там же с ратьшиными людьми двигался и Прозор. Первый татарский разъезд догнали к полудню. К отряду, в голове которого ехали Ратислав и Добран прискакал гонец от дальнего дозора, идущего верстах в трех впереди. Еще издали он замахал рукой, закричал:
   - Татары! Татары!
   Добран остановил коня, вскинул вверх копье с еловцом, сделал им круговое движение. Его люди, растянувшиеся по льду саженей на триста, пришпорили коней, сбиваясь в плотный строй глубиной в несколько линий. Впереди вставали воины в хорошем доспехе. Те, у кого доспех похуже, становились в задние ряды, готовили луки. Строй люди Добрана организовали быстро, без лишней толкотни. Видно было, что тот учил воинов, оказавшихся у него под рукой, должным образом.
   - Татары! - подскакав вплотную, выдохнул в лицо Добрану посыльный.
   - Понял уже, - ворчливо ответил тому Боярин. - Сказывай: где, сколько, что делают? Видали ли вас?
   Бешеные глаза посыльного приобрели осмысленность. Чуть помедлив, он начал отвечать:
   - Верстах в пяти впереди они. Не менее сотни. И не татары, половцы, по всему. Оружны легко. Чего делают? Едут. По льду.
   - Заметили вас? - переспросил Добран.
   - Заметили, - кивнул гонец. - Выскочили мы на них из-за поворота реки, нежданно. Саженях в двухстах от них. Нас всего десяток. Старший сразу приказал развернуться и уходить. У меня конь самый резвый он меня вас упредить и послал. Вроде, видел уж на скаку, половцы за нашими помчались. Так что вот-вот здесь будут.
   - Понял, - Добран поправил шлем, подтянул подбородочный ремень, обернулся к своим, замершим в строю, воинам, крикнул протяжно. - К бою! - И приказал гонцу. - А ты в задние ряды к стрелкам. - Потом повернулся к Светлане. - Ты тоже туда.
   Девушка сверкнула глазами, но повиновалась, дернув узду и заворачивая скакуна влево в объезд строя всадников, вытаскивая лук из налучья. Добран вновь поднял копье, наклонил наконечник с еловцом вперед, тронул коня. Отряд медленно двинулся за ним. Тронулся и Ратислав со своими присными. Уже на ходу они встали в первый ряд. То же сделал и Добран.
   Посыльный ненамного опередил своих товарищей. Совсем скоро послышался топот копыт по льду и гиканье половцев. Еще, чуть погодя, из-за речного изгиба показались бешено скачущие воины передового дозора. Кованные копыта их лошадей разметывали в стороны крошки перемолотого льда, блестящие на солнце. Следом неслись половцы саженях в полуста. Увидев своих, дозорные прибавили ходу. Половцы же, наоборот, начали придерживать лошадей и, в конце концов, остановились. Беглецы из дозора обтекли строй Рязанцев слева и встали позади.
   Между русским головным дозором и половецкой сотней оказалось саженей двести. Русских было почти две сотни, половцев вдвое меньше. Но даже, будь у тех и других равное количество воинов, у русских с их почти полусотней панцирников имелось бы преимущество, так что степнякам тут ловить было нечего. Их предводитель быстро это понял, резко, словно пролаяв, отдал приказ и половецкая сотня, развернув коней, понеслась вспять. Первая и вторая линия русского строя всколыхнулась, потеряла стройность, несколько всадников рванулась было вперед - догнать, порубить супостата. Пришпорил своего скакуна и Гунчак, едущий справа от Ратислава. Но Добран рыкнул так, что вырвавшиеся вперед, сразу натянули поводья.
   - Куда! - рычал боярин. - Под сабли степняков! Там впереди они вас и ждут бестолковых! А ну, назад!
   Горячие головы развернули коней, втиснулись в строй, занимая свои места. Вернулся и Гунчак, ускакавший дальше всех. Вид хан имел раздосадованный и слегка пристыженный - это он-то, искушенный в степной войне, едва не повелся на старую, как мир хитрость с заманиванием ложным бегством. Хоть, на взгляд Ратьши, вряд ли вот именно сейчас половцы куда-то их заманивали. Они, судя по всему, вообще не ждали, что наткнутся на какой-то особо крупный отряд русских. Ну, совершали остатки Рязанцев налеты на мелкие отряды, но явно малыми силами. И, все же, Добран сделал правильно, что запретил преследование. Наверное, половцев могли даже догнать на свежих-то конях, но кто-то из них ушел бы. Так что татары все равно узнали бы, что по пятам за ними идут какие-то русские. Ну да об этом они, коль не дураки, и так догадывались. А вот нарваться на крупный отряд татарского охранения преследователи вполне могли. Нарваться и полечь, не успев упредить главные силы о татарах, которых они наконец-то нагнали.
   Добран, тем временем, остановил головной дозор и послал гонца к Коловрату с предупреждением о татарах. Сразу же после этого снова отправил вверх по реке малый дозор на свежих конях, наказав им двигаться сторожко и сразу слать посыльного при встрече с врагом. Затем, повернувшись к Ратиславу, сказал:
   - Думаю, остаться на месте, подождать Коловрата с войском. Надо обсудить, что дальше будем делать. Врасплох не застанут - дозорные упредят, ежели что.
   - Пожалуй, - согласился Ратьша.
   Спешились, чтобы размять ноги, но в готовности, если что, сразу вскочить в седла и встать в строй. Ратьша, его трое меченош и Гунчак встали в кружок. Почти не говорили - сказывалось напряженное ожидание скорого боя. К ним подошла, ведя коня в поводу, Светлана. Молча посторонились, впуская ее в круг. Гунчак тут же начал сыпать словами. Вот ведь неугомонный. Меченоши с любопытством поглядывали на деву-воительницу - не видывали такого раньше. Ратислав видел, но только у дальних половцев и однажды среди донских бродников. Невольно залюбовался девушкой. Алый румянец от мороза на молочно-белых щеках, аккуратный слегка вздернутый носик, пухлые алые губы, раздвинутые в легкой улыбке - приятны ей, все же, сладкие речи половецкого хана. Светлые локоны выбиваются из-под бармицы шлема.
   Девушка перехватила взгляд Ратьши, улыбнулась едва заметно. Он на этот раз глаз не отвел, ответил улыбкой. Щеки Светланы заалели еще пуще и на этот раз отвела глаза уже она. Гунчак заметил эти переглядки, сбился, примолк. Потом досадливо поцокал языком, оценивающе посмотрел на Ратислава, на Светлану, понимающе усмехнулся, развел руками.
   Из-за поворота реки показалось основное войско. Впереди, сильно оторвавшись от своих, крупной рысью ехал Коловрат с присными. Съехались. Устроили короткий совет, на котором решили: головной дозор поедет дальше, как приманка. Основное войско встанет в засаду прямо здесь на низком левом берегу за не густым кустарником. Он, конечно, всадников толком не укроет, но разгоряченные погоней враги, скорее всего, заметят засаду не сразу и попадут под удар кованной конницы. Тут, главное, чтобы головной дозор встретил татар не слишком далеко от основных сил, иначе может просто не успеть до них домчаться - раньше догонят враги и порубят в капусту.
   Ратислав решил ехать, как и прежде - с головным дозором. И все так же с ним ехали трое меченош и Гунчак. Не мешкая, двинулись вперед, а Коловрат с войском отправился к левому берегу, ставить засаду. Успели проехать с версту. На этот раз навстречу вынесся весь дальний дозор. Видимо, татары поджидали русских и напали внезапно, подпустив их совсем близко. Погоня мчалась буквально по пятам - саженях в сорока. От десятка осталось шестеро. Вслед беглецам летели стрелы. Не густо, но метко. Вот еще один поймал стрелу в шею поверх закрывающего спину щита. Бармица не спасла. Застреленный взмахнул руками и вывалился из седла. Ратьша, прежде чем развернуть Буяна, прикинул количество татар - сотен пять примерно. Вроде, все легкоконные. Ну, Коловрату их как раз на один зуб.
   Ехавшие впереди Добран и Ратислав с ближниками, теперь при развороте, оказались в хвосте отряда, если не считать воинов дальнего дозора, которые продолжали гнать коней в сотне саженях позади них. Щит за спину, защитную рукавичку на левую руку, лук из налучья, стрелу из тула на лук. Ратьша придержал Буяна. Меченоши и Гунчак последовали его примеру. Рядом с ним оказались и Светлана с Добраном. Боярин кричал что-то гневное дочери, но та, не слушая, азартно тянула стрелу из тула. Добран досадливо плюнул и тоже вытащил лук из налучья. Еще десятка полтора воинов из головного дозора поотстали от основных сил, решив прикрыть остатки дальнего дозора и потешить себя лучным боем.
   Из дозорных догнать их смогли только четверо - еще одного подбили, когда тем оставалось проскакать, чтобы соединиться со своими, саженей десять. Ратьша, Добран и все те, кто поотстали ударили встречь преследователям стрелами. Стрелки подобрались хорошие, да и до татар оставалось меньше сотни саженей. С десяток татар вывалилось из седел. Четыре лошади покатились кувырком вместе со всадниками. Враги тоже начали сыпать стрелами. Сразу попали в двоих. Один упал, второй, держась за пронзенный бок, пришпорил коня и ушел вперед. Прикрываясь своими соратниками.
   Пока добрались до своей засады, потеряли еще четверых. Зато татар побили около десятка. На самом деле это были не татары - половцы, старый, хорошо знакомый враг. Вот и поворот, за которым притаился Коловрат с основным войском. Добран гикнул:
   - Ходу! Ходу прибавь!
   Все верно - надо разогнаться. Преследователи тоже ускорят ход и им просто не хватит времени развернуться при появлении нового врага. Рязанцы пришпорили скакунов. Еще не успевшие устать кони, легко ускорили бег. Половцы тоже начали шпорить своих лошадей. Те устали больше, но не отставали. Вылетели за поворот. Слева показались кусты, за которыми укрылись воины Коловрата. Их, конечно, было видно - всадники, заслышав грохот копыт, уже вскочили в седла. Но видно было ему - Ратше, поскольку он знал, куда смотреть. А вот преследователи, которые этого не знали, засады пока не видели.
   Головной дозор проскакал саженей на триста дальше места засады, прежде чем раздался звук сигнального рога, а за ним рев тысячи глоток и топот множества копыт. Чуть погодя, послышался грохот столкновения, звон клинков, треск ломающегося оружия, ржание коней, вопли раненых и умирающих.
   Ратислав начал придерживать Буяна. Скоро жеребец встал, развернулся в сторону боя. С Ратьшей поравнялись ближники, Добран со Светланой, еще с десяток всадников. Коловрат нанес удар вовремя - не раньше и не позже. Он дождался, когда хвост погони поравняется с правым крылом засады и только после этого дал сигнал к нападению. Конная лава русских, растянувшаяся по ширине саженей на сто, добралась до врага буквально в несколько мгновений, отрезая путь к отступлению, и ударив в бок и тыл преследователям, растянувшимся в длинную змею. Половцы, не ожидая такого, смешались и почти не оказали сопротивления, погибая под ударами русских копий и клинков. Часть метнулась к правому высокому берегу реки, надеясь, видно, проскочить назад у самого речного откоса. Но Коловрат свое дело знал и вовремя приказал двум сотням воинов прикрыть это направление.
   Головная часть татарской погони под удар не попала. Кто-то из их начальных людей, бывших там, гортанно прокричал, отдавая приказ. Кричал не по-половецки - язык давних врагов Ратислав знал хорошо. Сотня половцев оторвалась от своих гибнущих товарищей и, набирая скорость, помчалась на головной дозор Добрана, уже полностью развернувшийся и вставший поперек речного русла, ровняя ряды. Половецкого начальника можно было понять - сбить головной дозор, прорваться и уйти дальше по реке было их единственной надеждой на спасение. Но пробить сотней строй одоспешенных, построившихся, готовых к бою почти двух сотен русских... Не просто это.
   Добран отдал приказ и три линии Рязанцев, сомкнувшись колено к колену, двинулись навстречу врагу. Ратьша со своими и Добран шли в первой линии. Добран затолкал, все-таки Светлану в третью линию. На этот раз девчонка послушалась. Как следует разогнаться у русских не получилось, но для рыхлой кучки половцев, даже не пытавшихся организовать хотя бы подобие строя, хватило и этого. Пробить три линии одоспешенной конницы им не удалось. Ратьшин Буян сбил с ног не крупную половецкую лошадку вместе с всадником, перескочил через них. Первуша, как обычно, пристроившийся справа от боярина, не оторвался, только поотстал на половину лошадиного корпуса, а вот Годеня, ехавший слева, замешкался со своим противником и остался где-то позади. Три следующих вражеских всадника, возникшие на пути Ратьши и Первуши, попытались уклониться от стычки, разворачивая коней, но одного Ратислав сумел достать копьем, а второго срубил мечом Первуша, потерявший копье в первом столкновении. Третий половец, дернув коня уздой, ушел в сторону, но тут же попал под копье, все же догнавшего своего боярина, Годени.
   А вот следующая кучка врагов оказалась крепким орешком. Состояла она всадников из семи-восьми, и трое из них оказались вовсе не половцами. Монголы, которых ставят начальниками в войска 'союзников'? Похожи. Единственно, лошади у них были вполне себе рослыми - не коротышки, которых видел Ратислав тогда, во время ночного преследования после злосчастной битвы при Воронеже. Но черные панцири, мохнатые треухие шапки, узкоглазые скуластые лица... Знакомо... Несколько половцев, которые примкнули к этой кучке были из не бедных - хорошие лошади, надежный доспех. Скакали они, сомкнувшись - трое монгол впереди, четверо, или пятеро половцев, вставших в одну линию, сзади. Почти клин.
   Ратислав довернул коня, целясь на нового врага. Первуша, пришпорив своего скакуна, пристроился вплотную справа, Годеня чуть замешкался, но тоже успел встать слева. Кто-то, громыхая копытами лошадей по льду, выстраивал вторую линию. Трое, несшихся на Ратислава сотоварищи монголов, имели копья. Первуша копье уже потерял. Плохо, но меченоша воин опытный, как-то справится. Должен... Удар! Ратьша принял наконечник вражеского копья на щит чуть наискось, чтобы тот безопасно соскользнул выше плеча. Свое копье он направил вниз, целя в бедро. Монгол воином оказался опытным, отбил копье Ратьши нижним краем своего щита. Буян и конь монгола столкнулись грудь в грудь и, пронзительно заржав, взвились на дыбы. Ратислав обнял шею Буяна, чтобы удержаться в седле. Копье при этом пришлось бросить. Монгол в седле тоже удержался - опытный, гад! Два маленьких строя, созданных впопыхах русскими и татарами, распались, не потеряв при этом ни одного бойца. Началась беспорядочная рубка.
   Противник Ратьши и впрямь оказался воякой опытным - он довольно легко отбил первый яростный натиск рязанского боярина, едва не выбив его меч своим кривым тяжелым клинком. Ратислав осадил, прущего вперед Буяна и стал биться расчетливей. Всадники кружились вокруг друг друга, обмениваясь ударами. Ни тот, ни другой пока не сумел достать противника. Даже слегка. Их соратники рубились рядом, тоже один на один. Ратислав скосив взгляд, увидел справа от себя Первушу, дерущегося с одним из троих монголов, ехавших в первом ряду, и облегченно вздохнул - сумел увернутся парень от копья противника.
   Лязгала сталь, трещали щиты под ударами клинков, яростно ржали кони, норовя укусить друг друга. Ратьшин противник не поддавался, зло скалясь в лицо и выкрикивая что-то угрожающее. Бившийся слева и чуть позади Годеня глухо вскрикнул, получив кривым мечом по голове, и сполз с седла. 'Хорошо, что не упал навзничь - значит не убит', - подумалось Ратиславу. Ежели не затопчут кони, может, выживет. Тут Ратьше стало не до размышлений и не до других дерущихся - противник поверженного Годени насел на него с боку. Этот монгол тоже оказался воином опытным и искусным во владении оружием. Ратиславу пришлось туго, и неизвестно, чем бы закончилась схватка, если бы Гунчак, сразивший своего противника, не пришел ему на помощь. Половецкий хан зашел новому противнику Ратьши со спины, привстал на стременах и рубанул того саблей сверху-вниз между шеей и левым плечом. Доспех не спас монгола - удар был силен. Тот забулькал кровью в горле и откинулся на круп коня. Готов! Ратислав перевел дух. Теперь они уже вдвоем с Гунчаком насели на оставшегося монгола. Тот, все же, умудрялся отбиваться и от них двоих. Схватку закончил один из дружинников Добрана, подъехавший откуда-то справа и без затей ткнувший в спину их противника копьем. В который уже раз Ратьша обратил внимание на то, что спину монголы не защищают. Получивший между лопаток пядь железа степняк, выгнулся, попытался крикнуть что-то в лицо врагам, но захлебнулся кровью и рухнул из седла, застряв левой ногой в стремени.
   Ратислав быстро осмотрелся. От сотни, пытавшейся прорваться через их головной дозор, осталось десятка полтора половцев, отчаянно отбивавшихся от окруживших их воинов Добрана и падавших из седел один за другим. Еще чуть и падет последний. Подальше, саженях в ста пятидесяти догорал бой с основными силами татарского отряда. Там тоже добивали несколько кучек врагов, еще пытавшихся сопротивляться. Прорвавшихся назад видно не было - это хорошо. Несколько десятков половцев сумели добраться до высокого правого берега Оки, побросали своих коней и карабкались вверх по крутому откосу, оскальзываясь, сползая вниз на несколько саженей, но вновь продолжая упорно карабкаться к спасительному гребню откоса. Этих, не спеша, расчетливо, сбивали стрелами, подъехавшие за ними следом к подножию подъема русские.
   Все закончилось за пару десятков вдохов. Ни один татарин не ушел - все полегли на льду реки и в прибрежных сугробах. Ратьша перевел дух, вытер рукавицей пот со лба, повернул Буяна в ту сторону, где упал с коня Годеня. В том месте уже стояла лошадь Воеслава - меченоши, доставшегося Ратьше в наследство от младшего сына Юрия Ингоревича - Андрея. Сам Воеслав, спешившись, склонился над поверженным Годеней и пытался снять с его головы шлем.
   - Жив? - поравнявшись с меченошей, спросил Ратислав.
   - Дышит, вроде, - отозвался Воеслав, сняв, наконец, шлем с Годени.
   Крови на волосах раненого видно не было. Это значит, что шлем не пробит. Оно, конечно, неплохо, но нередко, воин погибал и с уцелевшим шлемом. Если вмятина от удара оказывалась изрядной, череп проламывался. Иногда и без крови. Бывало, ломалась шея. Но это чаще от палицы, или булавы. Годене же, вроде, досталось саблей. Ратьша спрыгнул с Буяна, наклонился над бесчувственным меченошей, ощупал ему голову, шею. Ратислав умел разбираться в ранах - жизнь заставила, да и мамка его многому научила. Слава богам, череп оказался цел, только на затылке наливалась огромная шишка. Шея, кажется, тоже не пострадала.
   - Жив будет, - выпрямляясь, заключил Ратьша. - Укутай его во что-нибудь теплое и оттащи к нашим раненым. Сам с ним останься. Заодно поможешь шалаш для остальных увечных поставить. Как очнется Годеня и понятно станет, что в порядке с ним все, можешь догонять нас.
   Воеслав такой задаче, видно было - не рад. Хотелось в бой парню. Это понятно.
   - Господин, думаешь, сразу вдогон татарам пойдете? - спросил он.
   - Думаю - да, - кивнул Ратислав. - Дозор, тот, что хвост обоза прикрывал, мы побили. Никто не ушел. Упредить о нас некому. Можем внезапно нагрянуть. Я бы такой оказией воспользовался. Коловрат не глупее меня - тоже сообразит о сем. Там, конечно еще какие-то силы есть, хвост обоза прикрывающие, но они нас пока не ждут.
  
   Так и вышло: Коловрат дал людям немного вздохнуть после рубки и погнал их дальше по руслу реки. Увечных, которых оказалось чуть больше трех десятков, оставили на берегу, соорудив за время отдыха шалаш. Оставили с ними троих, разбирающихся в ранах. Четвертым остался Воеслав. Убитых в бою оказалось всего пятеро - малой кровью одолели врага.
   Ехали легкой рысью, разбрасывая в стороны из-под копыт мелкую ледяную крошку из той каши, в которую превратился верхний слой речного льда, размолотый копытами коней, колесами повозок, пожелтевший от мочи и навоза после прохождения татарского войска. Воины были воодушевлены легкой победой и жаждали крови врагов, зорящих родную землю. Войско помалу загоралось боевой яростью так нужной в любом бою. Воины, охваченные этим чувством, становятся непобедимыми, способными побить противника, многократно превосходящего числом. А еще их гнала на бой ненависть, умножающая боевую ярость многократно.
   Догнали татар быстро. Конечно же те не забыли выставить новое боевое охранение у себя в тылу. Всадников пятьсот. Это были не половцы, но и не монголы - очередные кочевники, захваченные потоком нашествия и пришедшие сюда, на Русь себе на погибель. Увидели друг друга неожиданно - река петляла и поворотов, которые не давали заметить врага издали хватало. Коловрат, едущий чуть впереди Добрана и Ратислава, вскинул копье, покачал прапорцом вправо-влево и наклонил его в сторону пришедших в явное замешательство, врагов. Ратислав дал шпоры Буяну, догоняя Евпатия, становясь правее стремя в стремя. Справа от него и слева от Коловрата вставали ближники, выстраивая первую шеренгу боевого строя. Позади смыкались в плотные ряды остальные воины. Все это русские делали молча, без боевых кличей. Только топот коней и лязг оружия разносился вдоль русла Оки.
   Построились и двинулись на врага, ускоряя бег коней. Все так же молча, с закаменевшими лицами, горящими ненавистью глазами. И степняки, увидевшие эти лица и глаза, не выдержали, начали заворачивать коней, что-то крича. В криках этих слышался ужас. Перепугались! Смерть почуяли! Правильно почуяли - вот она, их смерть в руках Ратислава и русских воинов, несущихся на находников уже во весь опор.
   Развернуться и пуститься в бегство татары не успели. Русские на полном скаку врезались в смешавшийся в кучу отряд врагов, ударили в копья, опрокидывая всадников вместе с конями. Потом взялись за мечи... Немногие из этого отряда смогли спастись бегством. Коловрат остановил, пустившихся было вдогон воинов, собрал отряд, построил и приказал двигаться дальше.
   Опять шли рысью. Идти пришлось недолго. На этот раз их ждали. За очередным поворотом Ратислав, так и продолжавший вместе со своими оставшимися ближниками ехать в первой шеренге, увидел конный татарский строй, полностью перегородивший русло реки. Он оценил количество татарских воинов тысячи в две, а то и больше. Что за воины встречали русских пока понять было нельзя - до них оставалось еще не менее трехсот саженей. Евпатий, скачущий слева от Ратьши, вскинул копье, которое он умудрился сохранить в предыдущей сшибке, крутнул прапорцом, привлекая внимание воинов, и резко наклонил его в сторону чернеющего впереди строя татар. Русский отряд увеличил ход, переходя на крупную рысь.
   В правое колено Ратислава уперлось колено Первуши, в левое - колено Евпатия. Позади шею под бармицей обдало огненное дыхание скачущей во второй шеренге лошади. Из глубины груди Ратьши поднимался восторг от единения со своими соратниками. Вместе с восторгом поднималась и ненависть к степнякам, тронувшим коней им навстречу. Шли они, правда, как-то неуверенно, ход набирали медленно. А скорость при конной сшибке имеет большое значение. Вот уже можно различить лица татар, едущих в первом ряду. Испуганные лица... Что же их так перепугало? Однако думать об этом времени уже не было - до врагов оставалось тридцать саженей, не более. Русские пустили коней вскачь. Татары рывком приблизились почти в плотную. Нужной для сшибки скорости они так и не набрали.
   - Бей!!! - рявкнул Коловрат.
   Удар лошадей грудь в грудь, треск копий, вопль - людской и конский. Первый противник Ратислава оказался на некрупной лошадке, да и сам не богатырского сложения. Лошадь его попыталась встать на дыбы, противостоя удару Буяна. Где там... Опрокинулась на спину, давя своего седока. Копье Ратьша потерял в предыдущей схватке. Он обнажил меч и пустил жеребца вперед, раздавая удары направо и налево. Чуть позади справа двигался Первуша. Коловрат, находящийся слева, вырвался на половину лошадиного корпуса вперед. Копье его застряло в первом, попавшемся на пути степняке, и он его бросил. Теперь набольший воевода рубил врагов своим любимым оружием - боевым топором, разваливая яростными ударами шлемы вместе с головами и доспехи с податливой плотью под ними.
   Татары дрались плохо. Внутренний огонь, который необходим в любой битве для победы над противником у них отсутствовал - Ратьша чувствовал это чутьем, приобретенным в многочисленных схватках и сражениях. Совсем скоро кое-кто из них начал заворачивать коней назад, стараясь выйти из боя. Русские нажали. Кто-то из них завыл по-волчьи. Вой подхватили несколько сотен глоток. Похоже, это стало последней каплей - враги развернулись и пустились в неудержимое бегство.
   - Вдогон!!! - перекрывая грохот сражения, прокричал Коловрат. - Руби!!!
   Воины Евпатия пустились вдогон, настигая и рубя татар, забыв о возможной засаде, забыв о разумной осторожности. Ратислав тоже пустил Буяна во весь опор, догонял вопящих в ужасе степняков, и рубил, рубил, рубил! Справа и слева от него, то обгоняя, то отставая, неслись его ближники, знакомые и незнакомые воины, которые тоже отдались безоглядному упоению убийства ненавистных врагов. Кровь с лезвия меча стекала на рукоять, и скоро панцирная перчатка начала скользить на ней. Но это ничего! Ратьша только сжал сильнее пальцы, чтобы не выпустить меч ненароком.
   Сколько побили врагов? Кто знает. Но много - не меньше половины. Отрезвление наступило за очередным поворотом Оки. Река здесь расширялась, разделенная узким, но длинным островом, поросшим невысоким кустарником. Из-за этого острова справа и выскочила татарам подмога - отряд в тысячу примерно всадников. На небольших лошадках, в мохнатых шапках, в черненых доспехах и с такими же черными щитами. Видимо, русских удостоили чести сами монголы. Но ударили они рановато. Им бы дождаться, когда, увлекшиеся преследованием Рязанцы с Черниговцами проскачут дальше и бить им в бок и тыл, как это сделал совсем недавно Коловрат. Но монгольский начальник почему-то поторопился и направил своих воинов почти что встреч русским. Ратислав увидел засаду вовремя - наверное, в глубине сознания ожидал все же чего-то такого. Закричал, привлекая внимание, скачущего слева Евпатия.
   - Одесно!!! Одесено!!! - громовым голосом прокричал воевода и направил своего жеребца вправо, навстречу новой опасности.
   Русские, в большей своей части, успели повернуть лошадей навстречу монголам. Новая сшибка! Хоть лошадки у монголов были и мельче, но все воины имели копья, которые их противники потеряли в двух предыдущих стычках. Да и выстроится толком русичи не успели. Потому, хоть и имели они, численное превосходство, опрокинуть нового врага сразу не получилось. Завязалась рубка, которая грозила затянуться, а это было плохо - оторвавшиеся от преследователей беглецы, могли опомниться, вернуться, вступить в бой, и тогда русским придется солоно. Нужно как можно быстрее разбираться монголами, это понимали и Ратислав и Коловрат, но поделать пока ничего не могли - все их воины полностью втянулись в бой, перемешались с врагами и вытащить какую-то их часть, пустить в обход острова, ударить монголам в тыл, было невозможно. Оставалось давить их тяжестью своих коней, пользуясь тем, что те были заметно крупнее, рубить, колоть, зубами рвать, в конце концов. И они давили, рубили, кололи...
   Ратьша опять оказался в самой гуще боя. Где-то слева чуть позади рубился Гунчак. Справа продолжал цепко держаться за него Первуша, прикрывая своему боярину правый, не прикрытый щитом, бок. Еще правее, ухая при каждом ударе, бился Прозор. Коловрата с ближниками вихрь сражения отбросил куда-то левее. Добрана с дочерью тоже было не видно. Ратислав уже получил пару-тройку ударов короткими монгольскими копьями, но панцирь выдержал, и он пока оставался невредим. Ярость пополам с ненавистью продолжали бушевать в его груди, и копья монголам против его меча не слишком помогали. Буян теснил, расталкивал, опрокидывал монгольских лошадок, рвал зубами их и их седоков. Наверное, вид русского витязя и его, залитого чужой кровью вороного коня, и впрямь, был страшен - все больше врагов пытались уйти с их пути, не вступая в бой. Один, все же, не побоялся. Конь его оказался почти одного роста с жеребцом Ратислава. Скакуны столкнулись грудь в грудь и взвились на дыбы. Ратьша привычно обнял шею Буяна, удерживаясь в седле. Монгол тоже был наездник не из последних - удержался в седле, да еще умудрился ткнуть русского копьем, целя в лицо. Ратислав мотнул головой, уклоняясь от удара. Успел - наконечник только скрежетнул по бармице, прикрывающей шею. Танцуя на задних ногах и молотя друг друга передними копытами, кони пытались подмять один другого. Ратьше удалось перерубить древко копья, когда монгол в очередной раз попытался уколоть его. Степняк выхватил из ножен кривой меч.
   Никто из монголов даже не попытался помочь своему смельчаку. А ближникам и другим русским, бившимся поблизости, Ратислав подал знак: татарин мой, не мешайтесь. Так что с монголом у них получилось единоборство. Жеребцы, так и не одолевшие один другого, встали на все четыре копыта. Монгол, оказавшийся под стать коню, здоровенным малым, поставил своего жеребца бок о бок с ратьшиным и сильно толкал его своим черным щитом, одновременно пытаясь уколоть острием клинка сбоку, в обход его щита. Ратислав, широким махом оттолкнул щит степняка, так, что тот пошатнулся в седле, наклонился вправо, чуть не упал. Но то оказалось уловкой: наклонившись еще ниже и вперед, монгол бросил меч, повисший на темляке, и попытался ухватить Ратьшу за ногу в стремени, чтобы выбросить его из седла. Не тут-то было: начальнику степной стражи был хорошо знаком прием, которым пользовались в ближнем бою половцы и другие степняки. Эти еще часто применяли захваты, когда сходились с русскими грудь в грудь в тесной давке.
   Подлый прием, невместный для витязя. Но с волками жить, так по волчьи выть поневоле научишься. Подвела монгола его подлая ухватка - Ратислав успел отдернуть ногу, а, наклонившегося противника ударил ребром щита по шее - мечом не дотягивался. Даже в шуме боя он услышал, как хрустнули кости, зло усмехнулся - этому уже не топтать копытами коня русской земли. Монгол кулем рухнул на лед в промежуток между своим конем и Буяном. Ратислав огляделся. За время поединка бой сместился далеко вперед - яростное упорство русских давало свои плоды. Да и монголы дрались без огня, как и предшествующие им их союзники.
   Скоро и эти развернули коней, пускаясь в бегство. У них это, правда, получилось гораздо более ладно, чем у тех же союзников. Проревели трубы, ударили барабаны, и монголы как-то все вдруг развернулись и, не мешая друг другу, пустились наутек. Русские бросились вдогон, но кони у монголов были гораздо свежее, и они без особого труда оторвались, еще и выбив стрелами из седел не менее полусотни преследователей.
   Коловрат остановил своих воинов, собрал воедино, двинул войско дальше по льду - чутье подсказывало ему, что крупных сил татар впереди больше нет, и он сможет, наконец-то, догнать татарский обоз. Так и оказалось. Так-то оно - так, вот только обоз татарский взять оказалось не просто. Догнали его довольно быстро, хоть и шли на притомленных конях почти что шагом. Однако перед русскими на речном льду возникло вовсе не беззащитное скопище телег и повозок с разбегающимися кто куда возницами. Речное русло перегораживала плотная стена из этих самых телег и повозок. Их огромные - почти в человеческий рост дощатые колеса служили хорошей защитой. Тягловый скот был выпряжен и угнан куда-то вглубь обоза. За телегами укрывалось множество спешенных татар, готовых к бою. За первым рядом был виден второй ряд телег, третий...
   Коловрат поднял руку. Русское войско остановилась в паре сотен саженей от приготовившихся к бою татар. Ратислав подъехал к набольшему воеводе, кивнул в сторону врагов.
   - Думаешь идти на приступ?
   Евпатий медленно покачал головой, не отрывая ненавидящего взгляда от татарских повозок.
   - Нельзя. Только зря людей положим. Притомились они, да и кони то ж. А татар там за телегами много. Намного больше нас. Из-за телег положат стрелами треть, пока до них доскачем, а потом числом задавят. Отходить надо. - Он помотал головой, добавил. - И то - побили мы их сегодня изрядно. Ночь отдохнем, раненых соберем, обиходим. Убитых похороним, как должно. А завтра, как двинутся они дальше, вновь ударим по ним. Не все ж они за своими телегами отсиживаться будут.
   Ратьша подумал, что завтра татары могут пригнать на охрану обоза изрядные силы, но промолчал - завтра будет завтра. Сказал:
   - Согласен, брат: лезть на приступ нельзя. Уходим.
   - Уходим!!! - крикнул Коловрат, поворачиваясь к застывшим за его спиной, ждущим приказа, всадникам.
   С видимой неохотой воины начали разворачивать коней.
  
  Глава 6
  
  Олега и Джи разбудили шум и крики, раздавшиеся снаружи юрты. Князь сел на ложе, прислушиваясь. Киданьская целительница тоже приподнялась на локте, другой рукой прикрывала грудь одеялом. Лицо ее было встревожено. Повозка стояла, как, должно, и весь обоз.
  - Что бы это могло быть? - спросил Олег.
  Джи пожала худенькими плечами.
  - На нападение не слишком похоже - был бы слышен шум сражения, - начал вслух размышлять Переяславский князь. Хотя... Если мы далеко от хвоста обоза, то может быть и не слышно. Далеко мы от него? - спросил он у Джи. - От хвоста-то?
  Джи опять пожала плечиками, ответила:
  - Не очень. Думаю, пять, или шесть ли.
  - Ли? - нахмурился Олег. - Сколько это по-нашему?
  Джи беспомощно покачала головой.
  - Ну, хорошо, сколько будет перестрелов в этом вашем ли?
  Девушка наморщила гладкий лоб, соображая, потом ответила:
  - Примерно два с половиной перестрела.
  - Полверсты, значит, - пересчитал Олег. А шесть ваших ли, получается, наши три версты. Не так уж и далеко. Шум по реке хорошо разносится - услышали бы.
  Помолчали.
  - Я схожу узнаю, - решилась Джи. - Можешь отвернуться - я оденусь?
  - И чего это я там этой ночью не видал? - хмыкнул Олег.
  Но девушка посмотрела на него с таким укором, что он смутился, буркнул:
  - Прости.
  И отвернулся к стенке юрты.
  Сзади послышался шорох надеваемой одежды. Потом все стихло.
  - Можно поворачиваться? - спросил Олег.
  - Да, - коротко ответила Джи.
  Он повернулся, сбросил одеяло, начал натягивать исподнее. Теперь отвернулась Джи. Олег на это только головой покачал - вроде не девицей была, как выяснилось, а стеснительная... Да и ухаживала за хворым. Или дело не в том? Обмывать бесчувственного мужчину - одно, а любиться с ним - совсем другое? Черт их поймет этих киданьских девиц. Да и своих-то, если подумать, тоже.
  Когда Олег натянул верхние штаны и взял в руки рубаху, полог юрты откинулся и с улицы вошла половчанка Абика. Лицо ее было испуганным. Сразу с порога она воскликнула:
  - Урусы напали на тыловые дозоры! Вроде бы даже разбили их, гонят сюда к обозу!
  Олег вспыхнул от радости, быстро надел рубаху, начал натягивать сапоги. Потом стал облачаться в зимнюю одежду, лежащую недалеко от ложа.
  - Не торопись, батыр, - голос Джи прозвучал так строго и холодно, что князь даже не сразу понял, что это сказала она. Повторила. - Не торопись. Еще ничего не ясно, а охрана от твоей юрты никуда не делась и не денется. Прежде они умрут, чем допустят к тебе кого-то. А если ты попытаешься бежать, у них есть приказ убить тебя. И еще, они убьют тебя и в том случае, если кто-то попытается тебя освободить. Так что не спеши радоваться.
  - Уж не хочешь ли ты испугать природного русского князя? - заалел гневным румянцем Олег.
  - Нет, конечно, - голос целительницы смягчился. - Но выходить на улицу пока не надо - ни к чему испытывать терпение охранного десятка. Мало ли что они могут подумать, увидев тебя одетого, радостного от приближения твоих соотечественников. Лучше подождать. Если завяжется бой в непосредственной близи к нашей повозке, вот тогда и попробуем что-нибудь предпринять.
  В словах Джи был резон, и Олег отбросил полушубок в сторону.
  - Сядь к очагу, - сказала целительница. - Думаю, мы успеем выпить чаю. Абика, сделай, - обратилась она к так и оставшейся стоять у входа половчанке.
  Джи, и впрямь, уселась у очага. Лицо ее оставалось спокойным, почти безмятежным. Олег поразился самообладанию девушки, тоже присел к очагу, посидел чуть, но не выдержал - вскочил и зашагал от стены к стене юрты.
  А шум снаружи нарастал. Слышно было, как проскакали мимо юрты от хвоста обоза в сторону головы множество конных, издавая испуганные крики. Потом стало слышно, как заскрипели тележные оси, взревел тягловый скот.
  - Да идет все! - воскликнул Олег. - Что я, так и буду здесь сидеть, как мышь под веником!
  Он накинул полушубок и высунулся из юрты, откинув входной полог. Джи больше не пыталась его остановить. А снаружи царило смятение. Повозки, телеги, сани сбились в кучу, потеряв былую стройность хода. Каждый возница пытался опередить остальных. Повозки цеплялись колесами, трещали оси. Лошади, сцепившись упряжью, кусали друг друга, лягались. Волы в упряжках, испуганно ревя, норовили боднуть соседа... Олег глянул вдаль в сторону хвоста обоза. Этот участок реки оказался довольно прямым, и он вполне рассмотрел концевые повозки. До них, и впрямь, оказалось версты три. А от хвоста обоза до ближайшего речного поворота оставалось еще где-то с полверсты. С высокой повозки было видно хорошо и далеко.
  Воины охранного десятка никуда не делись к немалому разочарованию Олега. Не спешиваясь, они окружили охраняемую юрту, поставив лошадей к ней крупами, и хмуро наблюдали за царящим вокруг переполохом. На Олега особого внимания они не обратили. Тот встал рядом со входом, запахнул полушубок и стал смотреть: что будет дальше. Из юрты вышла Джи. Кутаясь в шубу, она тоже осмотрелась. Спросила о чем-то начальника охранного десятка. По-монгольски, наверное. Тот с видимой неохотой ответил. Олег вопросительно воззрился на девушку.
  - В самом деле, напали ваши. Разбили дальнее тыловое охранение. Это они только что промчались мимо нас. Слышал крики и топот коней?
  Олег кивнул.
  - Они на ходу кричали странное, - продолжила Джи. - Кричали, что на них напали ожившие мертвецы из уничтоженного стольного рязанского города.
  - Мертвецы? - спросил Олег. - С чего это они взяли?
  - Потому что суеверные тупые ишаки, - поморщилась Джи. - Но таких в войске хватает. Даже среди монголов. И твои сородичи могут это хорошо использовать.
  Она опять что-то сказала монгольскому десятнику. Не то чтобы приказала, но речь ее была жесткой, требовательной. Монгол поколебался какое-то время, потом обратился к своим людям, ткнул плетью в пятерых и погнал коня к хвосту обоза. Пятеро воинов последовали за ним, пятеро остались на месте.
  - Что такое ты ему сказала? - обратился к девушке Олег.
  - Просто напомнила десятнику о его долге, - усмехнулась Джи. - Мне вовсе не хочется оказаться в руках у твоих соотечественников.
  - Но они не сделают тебе ничего плохого, - воскликнул Олег. - Ты же... Ведь мы с тобой... - он смешался.
  - Я поняла, - снова усмехнулась киданьская целительница. - Но я уже привыкла к старым хозяевам и менять их на новых у меня нет никакого желания. К тому же, вдруг там, - она махнула рукой в сторону хвоста обоза, - и в самом деле мертвецы? - Джи, вроде как испуганно округлила глаза, но Олег увидел в уголках ее губ все ту же усмешку.
  Тем временем смятение, охватившее татарский обоз, помалу стихало. Откуда-то появились конные воины, среди которых Олег разглядел и своих охранников с их десятником. Они ездили меж повозок, кричали что-то возничим. То и дело в воздух взмывали плети - монголы щедро раздавали удары нерасторопным. Телеги снова пришли в движение, выстраиваясь рядами поперек реки, образуя передвижную крепость. Со стороны головы обоза мелкими группками возвращались пристыженные беглецы из разгромленного тылового охранения. Их гнали несколько десятков монголов. Эти тоже на ругань и удары не скупились.
  Из-за речного поворота, того, что у хвоста обоза, показался большой татарский отряд. Он явно уходил от погони - всадники то и дело оглядывались, а щиты висели у них на спинах. Несколько телег в центре передвижной стены раздвинулись и отряд въехал внутрь крепости. Здесь они быстро спешились и укрылись за высокими дощатыми тележными колесами, приготовив луки.
  Олег загрустил: какой бы большой отряд Рязанцев не напал, взять ему теперь татар будет совсем не просто. А вот показались и они - свои, русские, Рязанцы... Наверное... Или, может, Коловрат подоспел с Черниговцами? Вот это скорее всего. По времени как раз похоже. Олег всмотрелся в приближающихся плотными рядами русских. Они ехали не быстро - рысью. Уверенные в своих силах. Вот только было их не так много - тысячи полторы, может. Ай да молодцы! Такими малыми силами растрепали тыловое татарское охранение, заставили его драпать, обезумев от страха. Ну, кроме последнего отряда. Эти ехали в полном порядке. По виду, вроде, сами монголы, а их так просто не испугаешь. И почему те, которые бежали первыми, придумали, что на них напали мертвецы? Наверное, просто привыкли, что там, где они прошли, всегда остаются только трупы.
  Рязанцы (или все же Черниговцы?) остановились в паре сотен саженей от первого ряда повозок. Неужели пойдут на приступ? Олег оценил количество засевших за рядами повозок татар. Много их. Две-три тысячи - не меньше. Все с луками. Переть на такую силу в лоб меньшей силой - верное самоубийство. Видно, это поняли и русские. Двое из начальных людей, стоящих в самом центре первого ряда, перекинулись несколькими словами. Олег всмотрелся, напрягая зрение - сейчас, когда татарский обоз подтянулся и выстроился в несколько линий поперек речного русла, до русских было не больше версты. Показалось ему, или в самом деле. Вроде бы один из двоих - Коловрат. Точно - он: его мощная коренастая фигура, черненый шлем с полумаской в виде ястребиной головы. А второй уж не Ратьша ли? Очень похож. Если так, то можно только порадоваться, что двое побратимов уцелели.
  Русские тем временем начали разворачивать коней и уходить. Олег понимал - делают они все правильно, но сердце его сдавила такой тоской, что слезы выступили из глаз. Может, броситься на одного из охранников, повернувшемуся сейчас к нему спиной и наблюдающего за его уходящими соотечественниками, сбросить с коня, вскочить в седло, попробовать пробиться к своим... Не получится, конечно. Это ж надо пробиться через несколько рядов повозок, поставленных в защитные стены, через кучу татар, засевших за этими повозками. Да и черт с ними! Там же свои. Пусть убьют, но он попытается...
  Ему на запястье легла холодная рука Джи. Олег глянул на нее. Девушка тихонько покачала головой, шепнула:
  - Не надо, батыр - погибнешь зря. - Может, будет еще случай бежать. Всякое может статься на походе.
  Олег понял, что целительница права. Напряженные мышцы расслабились, и он внезапно почувствовал такую усталость, что даже удивился: как это он всего мгновение назад собирался сбрасывать с седла татарина, скакать на коне... Еще и голова разболелась. Пошатнувшись, как пьяный князь приложил ладонь к разламывающемуся затылку, развернулся и шагнул внутрь юрты. Там он опустился на ложе, обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону. Слезы продолжали струиться из глаз, то ли от боли физической, то ли от душевной. Рядом тихонько присела Джи, мягко отняла руки Олега от головы, прикоснулась к ней прохладными ладонями, пропустила волосы между пальцев, коснулась горячей, болезненной кожи. И боль ушла. Жутко захотелось спать.
  - Спи, коназ, - шепнула целительница. - Спи... Сон даст тебе здоровье. А будет здоровье, тогда и подумаем, как добыть тебе свободу.
  Олег прилег на ложе. Спустя мгновение, он уже спал. Джи еще какое-то время гладила его по голове, потом укрыла одеялом, сказала сидящей у очага Абике:
  - Следи за ним. Будет буйствовать сразу посылай за мной.
  Когда Олег проснулся, на улице уже царила темнота. Повозка стояла на месте. Ехала ли она во время его сна? Не известно. У горящего очага сидела половчанка, помешивала ложкой в подвешенном над очагом котелке. Готовит ужин? Или уже завтрак? Чувствовал себя Олег неплохо. Голова не болела, слабость ушла. Он сел на ложе, спросил у Абики:
  - Еще вечер, или утро уже?
  - Вечер, господин, - отозвалась половчанка. - И даже еще не слишком поздно - только что стемнело.
  - Где Джи?
  - Ушла по делам. Ты же не единственный, кому требуется ее помощь.
  Олег недовольно поморщился. Подумалось: только ему ли девушка оказывает помощь, подобную той, что она оказывала прошлой ночью? Да нет, не похоже - слишком скромна. Спросил еще:
  - Пока я спал обоз ехал, или так и стоим до сих пор?
  - Стоим, - ответила Абика. - Повозки так и стоят в оборонительной стене. Должно быть монголы опасаются нового нападения.
  - Хорошо напугали их мои соплеменники, - довольно улыбнулся Олег. - Охрана на месте?
  - На месте, - кивнула половчанка. - Куда ж они денутся.
  Снаружи юрты послышался нарастающий шум от топота множества лошадиных копыт. Судя по всему, приближался большой отряд конницы. Двигался он от головы войска. Похоже, предводитель монголов прислал подмогу. Зауважали. Олег опять улыбнулся. Зло. Он встал с ложа, двинулся к выходу - посмотреть, что происходит. Половчанка вскинулась.
  - Госпожа Джи запретила тебе выходить.
  Олег отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи. Вышел наружу и остановился на краю повозки у входа в юрту - отсюда с высоты было удобнее наблюдать за происходящим. Абика не соврала: концевые повозки обоза так и оставались стоять в виде четырех защитных стен поперек русла реки. Со стороны берега татары тоже отгородились все теми же повозками с высокими дощатыми колесами. Не обоз - крепость. Между телегами и повозками горели многочисленные костры, вокруг которых сидели татары. Пахло дымом, готовящейся едой и навозом. Мороз к вечеру смягчился - руки без рукавиц почти не мерзли.
  Олег стал смотреть в сторону приближающегося топота. Скоро показалась голова отряда. Конница шла узкой змеёй между вытянувшихся вдоль русла, не вставших в защитную стену, повозок. В голове ехала группа богато одетых всадников на хороших конях. Человек десять. С их дороги торопливо убирались бродящие меж повозок возницы и воины. Вот они поравнялись с повозкой, на которой стоял Олег. Теперь можно было видеть, что первыми едут трое всадников, в одном из которых Переяславский князь с некоторым удивлением узнал своего новоявленного дядю. Рядом с дядей ехал совсем молодой - не старше Олега - монгол, одетый во все черное и в черненых же доспехах. Слева от молодого двигался всадник постарше - на вид лет тридцати. Одетый поярче, в хорошем панцире, взблескивающем при свете костров золотым орнаментом. И был этот всадник вельми велик телом - настоящий великан.
  - Хулагчи припожаловал, - раздался позади Олега голос Абики, вышедшей из юрты следом за ним. - А с ним твой дядя и Хостоврул.
  - Хулагчи и этот самый Хостоврул, кто они? - спросил Олег.
  - Хулагчи - брат джихангира Бату, - ответила половчанка. - Младший. Их у Бату много, то ли восемнадцать, то ли все двадцать. У Джучи - отца Бату было много жен. А Хостоврул - шурин Бату. Брат его любимой жены.
  - И кто из них, кто?
  - Хулагчи это тот, что во всем черном. Хостоврул - здоровяк в золоченом панцире.
  Проезжая мимо, Глеб Владимирович приветственно махнул рукой стоящему на повозке Олегу, повернулся к Хулагчи и что-то сказал тому, указывая рукой на племянника. Брат Бату с интересом глянул на Переяславского князя и кажется легонько кивнул. Олег на поклон не ответил - мало ли, может показалось, а он тут будет раскланиваться, да и просто не было желания сгибать шею перед врагом. Начальные люди вновь прибывшего отряда проехали мимо кибитки, на помосте которой стоял Олег. Двинулись дальше. Перед ними раздвинули повозки в трех рядах телег, образующих защитную стену, - для проезда. Повозки последнего четвертого ряда облепили воины, скрывавшиеся за ними, развернули и покатили дальше по льду в сторону поворота реки за которым скрылись русские. Откатив их саженей на сто, опять поставили в стену. Понятно - готовят место для ночевки свежего отряда.
  А отряд этот, вытянувшийся длинной узкой змеей, все проезжал и проезжал мимо повозки Олега. Передовые воины его уже начали устанавливать шатры и разводить костры, а отряд все тянулся. Часть воинов - примерно половину - составляли сами монголы, ехавшие первыми. Олег научился их узнавать по лицам - темным, скуластым, узкоглазым. Был на монголах хороший доспех, вороненый, как правило. Копья у каждого. Короткие. Кривые мечи на левом боку, почти у каждого волосяной аркан, свернутый кольцом и притороченный к задней части седла. Лошади не мелкие, каких Олег уже видел, а вполне себе рослые, да еще и в кожаном доспехе - чисто тяжелая конница. Каждый монгол вел в поводу заводную лошадь. Точно такую же, на которой ехал сам - рослую, крепкую, но без брони, само собой.
  Вторую половину вновь прибывшего отряда составляли представители нескольких народов. Олег опознал половцев, вооруженных по своему обычаю, и булгар. Эти представляли собой, по большей части, тоже тяжелую конницу, с конями в кожаной грудной защите и железных налобниках, с всадниками в панцирях, конических шлемах с защитными масками. Длинные копья, мечи, круглые щиты, обитые, взблескивающей красной под светом костров медью. Еще тяжелые всадники. Кто они, Олег не опознал. У этих даже кони в доспехе из металлических блях.
  - Кыргызы, - подсказала Абика, продолжавшая стоять рядом с Олегом. - Сильные воины с далеких восточных степей. Но живут к нам, как люди говорят, все же ближе, чем монголы,
  Эта тяжелая конница заводных с собой не вела. Наконец проехали последние воины - снова легкоконные половцы. Олег оценил общее количество прибывших тысяч в пять. Да, похоже, татары решили взяться за русский отряд всерьез.
  Вновь прибывшие воины занялись установкой шатров и готовкой еды на кострах. Олег уже собрался было вернуться в юрту, когда из темноты, оттуда же, откуда только что приехал татарский отряд, показался одинокий всадник. Вернее, всадница - Джи. Подъехала рысью, легко спрыгнула с седла, бросила поводья одному из охранников, начала подниматься по лесенке в повозку. Абика скрылась в юрте, а Олег посторонился, пропуская целительницу. Та остановилась напротив, тревожно-испытующе посмотрела ему в глаза. То, что увидела там похоже ее успокоило. Она легонько погладила Олега по рукаву полушубка, шепнула:
  - Пойдем, - и нырнула внутрь юрты.
  Олег последовал за ней. Абика уже разливала по мискам варево, над которым хлопотала при пробуждении Олега. Ужинать будем - понял тот и присел к очагу. Джи села рядом, еще раз внимательно посмотрела ему в лицо, спросила:
  - Как чувствуешь себя?
  - Нормально, - пожал плечами Олег.
  - Начальные люди из прибывшего отряда не останавливались? Ни о чем не говорили с тобой?
  - Нет, - покачал он головой. - А должны были?
  - Не знаю... - покачала головой Джи. - Просто Хулагчи - любимый брат Бату, хоть матери у них и разные. Хулагчи имеет большое влияние на старшего брата. Если ты ему понравишься, жизнь твоя здесь будет вне опасности. И еще, он очень интересовался тобой у твоего дяди, потому наверняка заглянет в гости. И скоро.
  - Абика, - обратилась Джи к половчанке, хлопотавшей у очага, - выйди на улицу, сними переметные сумы с моего коня. Там я прихватила достойное угощение для высокого гостя.
  Служанка вышла.
  - А мы пока поедим, - Джи подхватила наполненную Абикой миску.
  Олег не слишком охотно последовал ее примеру. В миске оказалось что-то вроде супа на густом и жирном бараньем бульоне с ячменной крупой. Еще в миске лежал хороший кусок разваренного бараньего бока.
  - Ешь, - сказала Джи. - Теперь тебе можно любую еду и столько, сколько хочешь.
  И у Олега вдруг проснулся зверский аппетит. Он быстро вычерпал ложкой густое варево и принялся за баранину, раздирая ребра и мягкое мясо руками, капая жиром на шкуру возле очага. Джи с улыбкой смотрела, как насыщается Олег, время от времени опуская ложку в свою миску и цедя понемногу бульон. Поели, вытерли руки поданным Абикой, полотном. Олег начал было расспрашивать Джи о батыевом брате, но тут распахнулся входной полог и тот предстал перед обитателями юрты воочию. Прошел к очагу, уселся по-хозяйски. Следом за ним в юрту вошли Хостоврул и Глеб Владимирович.
  Абика пала ниц у входа, Джи встала, поклонилась, коснувшись пальцами руки пола юрты, выпрямилась, произнесла приветствие на незнакомом Олегу языке. Олег вставать не стал. Продолжая сидеть у очага по-половецки скрестив ноги, он кивнул прибывшим гостям. Отдельно кивнул дядюшке. Тот только укоризненно покачал головой. Но брат Бату, похоже, нисколько не обиделся такому недостаточно почтительному к себе обращению. Он улыбнулся и кивнул в ответ. Был Хулагчи молод и хорош собой даже не смотря на явные монгольские черты - широкие скулы и узковатые глаза. Но лицом он был бел, волосы его, когда снял треухую меховую шапку, оказались довольно светлыми, отдававшими в рыжину. Глаза умные, веселые, губы пухлые, яркие, таким позавидовали бы многие девицы. Мощью тела батыев брат не вышел, но был быстр и точен в движениях, каким и положено быть хорошему воину занятому всю свою жизнь военными упражнениями.
  Хостоврул оказался полной противоположностью Хулагчи. Высок, плечист и весьма крепок телом. Лицо настоящего монгола: кожа землисто-желтого цвета, широченные скулы с прячущимися между ними и низким лбом глазами-щелями, рот с резкими складками, придающими лицу суровую твердость - настоящий воин, ни дать ни взять. Хостоврул на кивок Олега не обратил внимания, сел у очага и застыл, как истукан. В юрте сразу стало тесновато.
  - Как здоровье, русский коназ? - заговорил первым Хулагчи, принимая из рук подсуетившейся Джи миску с варевом, приготовленным Абикой. Говорил он на вполне приличном половецком.
  - Благодарю тебя, царевич, - решив быть вежливым, отозвался Олег. - Здоровье, благодарение Господу и стараниями целительницы, которую вы мне прислали, идет на поправку.
  Хулагчи удовлетворенно кивнул и жадно накинулся на еду - видно оголодал от долгой езды по морозу. Хостоврул времени на слова не тратил и уже отхлебывал наваристый бульон прямо через край миски - ложку даже не стал в руки брать. Олег встретился глазами с Глебом Владимировичем. Тот черпал ложкой варево, одновременно показывая взглядом: будь осторожен, но и не теряйся - постарайся понравиться.
  Сам Олег уже был сыт и потому только из вежливости черпнул пару раз из миски, вновь наполненной Абикой. Гости съели угощение, попросили добавки, съели еще. Хулагчи вытер руки о меховые штаны, рыгнул, давая понять, что сыт. Хостоврул все еще лениво обгладывал бараньи ребра. Абика наполнила пиалы дымящимся чаем. Этот напиток начинал все больше и больше нравиться Олегу. Он с удовольствием сделал первый глоток. Хулагчи последовал его примеру, зажмурился от удовольствия, а потом улыбнулся Олегу. По-доброму, словно старому другу. И Олег почувствовал, что губы, вопреки его воле, раздвигаются в ответной улыбке. Так они сидели какое-то время, улыбаясь. Потом Хулагчи начал разговор. Олег поддержал беседу. Ни о чем особенном не говорили - о погоде, лошадях, тяготах похода. Никаких секретов батыев брат даже не пытался выведывать. Хотя, какие особые секреты мог знать переяславский князь? А потом в так мирно текущую беседу вмешался Хостоврул.
  - Что ты можешь сказать о напавших на наше тыловое охранение урусутах? - Говорил он по-половецки тоже неплохо, но как-то гортанно, делая ударения во фразах не совсем в тех местах.
  Олег, не спеша, отхлебнул из пиалы, пожал плечами, ответил просто:
  - Ничего.
  - Как такое может быть! - загорячился Хостоврул - невозмутимость его внезапно куда-то исчезла. - Это же твои соплеменники недобитые нами. Ты должен их знать. По крайней мере их предводителей. Вам должна была прийти помощь? Иначе, откуда бы было взяться у нас за спиной таким силам? Откуда должна была прийти помощь и сколько? Отвечай!
  Олег сделал еще один глоток ароматного напитка, улыбнулся безмятежно, ответил:
  - Почем мне знать? Я попал в полон еще в степи у Воронежа, больше месяца назад. Великий князь не делился со мной своими соображениями. Кого куда посылал он за помощью, тоже не сказывал. Так откуда же мне знать, кто пришел и с какими силами?
  Рассвирепевший внезапно батыев шурин вскочил на ноги, бросил шапку, подхваченную с колен об пол, закричал, брызгая слюной:
  - Я могу заставить тебя говорить, урусутская собака! Ты мне расскажешь все, даже то, чего никогда и не знал!
  - Присядь, брат, - похлопал его по бедру, сидящий рядом Хулагчи. - Не горячись. Коназ, я думаю, не кривит душой, отвечая тебе. - Брат Батыя легонько улыбнулся Олегу и кажется даже заговорщически подмигнул. - И в самом деле, откуда ему знать о том, что предпринял рязанский коназ, стараясь защитить свои владения? Да еще, как я слышал, наш почетный пленник сильно ударился головой, а это тоже не способствует хорошей памяти. Потому давай поблагодарим хозяина, - он кивнул в сторону Глеба Владимировича, - за оказанное гостеприимство и пойдем к своим людям. Думаю, завтра мы разберемся, что за воины напали на наших людей и обоз. Живые они, мертвые ли, но им не справиться с багатурами, поправшими копытами своих коней половину мира. - Хулагчи поднялся на ноги, кивнул Олегу, дядюшке и пошел к выходу, подталкивая Хостоврула прочь из юрты. Тот подчинился.
  - Зачем ты их злишь, племяш? - как только гости вышли вон, почти закричал Глеб Владимирович. - Я далеко не всегда смогу защитить тебя, тем более перед такими большими людьми.
  - Я не просил о защите, дядюшка, - сделав очередной глоток из чаши, отозвался Олег.
  - Впрочем, кажется Хулагчи ты понравился, - внезапно остывая, произнес князь-изгнанник. - И за что только? Уж точно не за твой язык. Чем же ты ему глянулся такой поперечный?
  - Сам удивляюсь, - пожал плечами Олег. - Кстати, он мне тоже глянулся - не похож на прочих татар-монгол.
  - Да, если бы не его заступничество неизвестно чем бы все кончилось, - почесал бороду Глеб Владимирович. - Могли и на пытку взять.
  - И неужто ты бы не вступился за любимого племянника? - с легкой насмешкой поинтересовался Олег.
  - С мечом в руках - нет. На словах - наверное, но вряд ли бы это помогло если б оба за тебя взялись. Повезло тебе, парень, что понравился ты батыеву брату. Только не кобенься - пользуйся этим, коль так случилось.
  - Не умею я дружбой пользоваться, дядя, даже если мы с этим Хулагчи и подружимся.
  - Ничего, научишься, - буркнул Глеб Владимирович и, обращаясь к Абике приказал. - Плесни-ка еще чайку.
  - Твой дядя говорит правильно, - вмешалась в разговор, молчавшая до сих пор Джи. - И ты прав: Хулагчи хороший человек - он добр и справедлив, зря никого не обижает.
  - И как это мы будем с ним дружить - пленник, безвылазно сидящий в юрте, и царевич - брат предводителя огромного войска?
  - Если ты и впрямь понравился Хулагчи, он сам придет к тебе и предложит дружбу. А как этим воспользоваться зависит от тебя, - назидательно произнесла Джи. - К примеру, если ты дашь слово не вредить татарам и не пытаться бежать, тебе будет представлена почти полная свобода.
  - Вот как... - протянул Олег.
  Ему было над чем подумать. Дать слово татарину? Безбожному сыроядцу, как называл в проповеди степных пришельцев епископ рязанский? Нужно ли держать таковое. Может дать, а при первом удобном случае податься к своими? Бог простит такое... Бог-то может и простит, но простит ли он сам себе порушенную клятву? Клятву воина, витязя? Ох, нет... Олег сокрушенно покачал головой.
  - Что? - встревожилась Джи. - Опять голова болит?
  - Не голова - душа, - потер грудь переяславский князь.
  Так что, не давать слова? Тогда придется почти безвылазно сидеть в юрте-повозке, не видя света белого, в окружении десятка стражей, следящих за каждым твоим шагом. И тоже ведь не сбежишь, если только свои не отобьют. Опять же, Джи говорит: у стражников приказ зарезать его в случае чего, и что-то подсказывает, что они этот приказ выполнят с полным удовольствием. Но давать слово и ехать дальше в глубь русских земель вместе с татарами, глядя, как они зорят города и веси, убивают и насилуют. Выдержит ли он такое? С другой стороны, ходил же он в походы на соседние русские же княжества, видел, как свои убивают своих, жгут села и деревни, позорят девок, угоняют смердов в полон. И ничего, смотрел и даже сам в чем-то участвовал. Опять же, будучи другом батыева брата, может быть он сможет русским как-то помочь? Отговорить жечь-зорить какой-то город, не убивать пленников, да и мало ли что еще? Задача... Тут надо думать и думать.
  Он поднял взгляд на дядюшку и киданьскую целительницу. Оба смотрели на него с разными выражениями на лицах. Джи смотрела с тревогой и надеждой, а Глеб Владимирович с пониманием и легкой насмешкой в прищуренных глазах.
  
  Глава 7
  
  Татары под Коломной появились после полудня. Их передовые разъезды. Держались чужие всадники на почтительном расстоянии, наблюдая за тем, чем занимаются русские и, пускаясь наутек, когда несколько сотен гридней, которых Всеволод послал в боевое охранение, вдруг направляли коней в их сторону. А русские лихорадочно сколачивали дощатые щиты, вытаскивали со дворов сани. Кто-то из плотницких предложил ставить щиты на сани повдоль ближе к краю, обращенному к неприятелю, и уже в таком виде ставить преграду на лед. И впрямь, получалось хорошо: почти ростовой щит надежно прикрывал воина, а на свободный край саней можно было вставать, как на приступок. Чтобы защиту не легко было опрокинуть, или сдвинуть в сторону, сани соединяли промеж собой парой толстых жердей, которые привязывались к их краям ремнями. Ремни легко развязывались, и сани можно было раздвинуть на случай, если возникнет необходимость сделать в защитной стене проход для проезда конницы, к примеру.
  До появления татар успели перегородить только реку, свободная от леса пойма оставалась пока не прикрытой. Но передовой татарский дозор не мешал работе, только наблюдал, потому к вечеру работу без помех завершили. По реке стену сделали даже двойной - саней и досок на это хватило. Всеволод, метавшийся весь день от города к реке и обратно, наконец-то смог перевести дух.
  - Надобно бы тебе передохнуть, князь, - тоном строгой няньки обратился к нему Кузьма.
  - Да, князь, отдохни, - вставил свое слово и воевода Еремей, который хлопотал весь день не меньше Всеволода.
  - Точно, - поддержал воеводу и ближника Роман-младший, который намотался за день не меньше высокого гостя. - Покои для тебя, князь, готовы. Надо поспать перед битвой. Ночью татары вряд ли начнут, хоть сторожиться, конечно, надо.
  - Это - да, - согласился Всеволод. Оставим часть войска за санями. Пусть отдыхают, костры жгут, но в готовности. Остальных можно отправить, кого по шатрам, кого по избам. Но спят пусть, не раздеваясь и в доспехе.
  - Согласен, - кивнул младший коломенский князь.
  - А где твой батюшка? - спросил Всеволод, вспомнив, что за весь день не видел Романа-старшего.
  - Недомогает он опять, - поморщился младший Роман. - Весь день в тереме сиднем сидит, лечится.
  - Лечится, говоришь, - Всеволод посмотрел тяжелым взглядом в сторону города, вспомнив, что собирался поставить людей присмотреть за старшим коломенским князем, да так и не собрался. Надо хоть теперь распорядиться о том.
  - Ладно, отдохнем малость, - решил он. - Едем, Кузьма.
  - Давай, князь, я лучше останусь, - возразил ближник. - Распоряжусь обо всем, что ты сказал, да и ночью мы с Еремеем присмотрим тут - береженого Бог бережет. А отдохну вместе с воями у костров, чаю, не впервой.
  - Ну смотри, коли решил. Мне оно, конечно, так спокойнее будет.
  Всеволод махнул Кузьме и Еремею на прощание рукой и направил коня в сторону, темнеющих на правом берегу, стен Коломны. За ним последовал десяток телохранителей и Роман с пятком своих ближних людей. Добравшись до предназначенных ему покоев, умывшись и поужинав, он внезапно почувствовал такую усталость, что сумел только добраться до кровати, рухнул на пуховую перину и заснул мертвым сном, так и не вспомнив, что собирался приставить людей для догляда к старшему Роману.
  И зря он этого не сделал. В покоях Романа-старшего почти до утра горел светоч. И в самый поздний час, когда часовые начинают задремывать, опершись на щиты, из покоев его вышел посыльный, пряча что-то у себя на груди. Он прошел в конюшню, где его уже ждали двое сопровождающих с оседланными конями. Все трое вскочили в седла и выехали с княжьего двора. Проехали пока еще не закрытые городские ворота, сказав что-то встрепенувшейся страже, выехали на лед Москва-реки, двинулись вверх по ее течению. Проехав недолго, свернули налево, на первую из дорог, ведущую напрямую к Оке и скрылись в лесной чаще.
  
  Всеволода разбудили ближе к полудню. Поспать князь любил - имелся с детских лет за ним такой грех, а тут еще намаялся накануне. Кузьма, примчавшийся будить Всеволода сам лично, едва сумел его растолкать.
  - А? Что? - наследник владимирского стола уселся на краю ложа, протер глаза. Сообразил. - Татары?
  - Да, князь. Подошли в большой силе. Только что.
  - Который час, - вскакивая и натягивая сапоги - он так и спал, не раздевшись, - спросил Всеволод.
  - Полдень скоро.
  - Почему раньше не разбудил? - недовольно буркнул он.
  - Дак, надобности особой не было, - пожал плечами Кузьма. - Люди все на своих местах в готовности. А тебе отдохнуть хорошенько перед битвой надобно.
  - Сам-то поспал хоть? - смягчившись, спросил Всеволод.
  - Подремал маленько, - махнул рукой Кузьма. - Брата твоего Владимира будить ли? Умаялся вчера малец.
  - Буди. Пускай собирает свой отряд и идет на назначенное место - лесные дороги караулить.
  За время разговора Кузьма помог облачиться Всеволоду в доспех. Князь опоясался, прикрепил к поясу меч в ножнах, огляделся - не забыл ли чего? Нет - не забыл. Можно выдвигаться к войску. Во дворе терема его уже ждал оседланным и в броне его любимый боевой конь Гром. Кузьма подсобил князю взобраться в седло, сел на своего коня. Разобрали поводья, двинулись к воротам княжеского двора. Провожать их никто не вышел - княжеские хоромы словно затаились в ожидании грядущей беды. На выезде к ним присоединилось два десятка личных княжеских гридней - телохранители. Проехали по улице, выехали из распахнутых городских ворот.
  День первого января 1238 года выдался пасмурным. Небо заволокло плотными серыми облаками без единого просвета. Горизонт терялся в белесой дымке. С неба сыпался не густой мелкий снежок. Ветра почти не было, как и большого мороза, но было как-то стыло и промозгло. Всеволод, пуская коня к реке, поежился и запахнулся в подбитый мехом плащ. Кованные копыта застучали по льду реки. Проехали город. Миновали припорошенные снегом строения монастыря на правом берегу и скоро подъехали к городьбе из саней, за которыми в готовности к бою уже стояли пешцы. По обоим берегам видны были конные полки тоже готовые к бою. На подъезде их встретили воевода Еремей и Роман-младший, спустившиеся на конях с правого возвышенного берега.
  - Княже, - обратился к Всеволоду воевода, - лучше нам следить за битвой вон оттуда. - Еремей указал рукой на невысокий холм на правом берегу, расположенный саженях в ста от уреза воды сразу за глубоким оврагом. - Обзор оттуда лучше не придумать.
  И, впрямь, удобно - оценил место Всеволод. Высоко - хорошо видно окрест. Холм прикрыт с двух сторон оврагом. Даже ежели татары прошибут городьбу, поставленную на пару сотен саженей впереди того места, и размечут пешцов за ней, то доберутся до него и свиты не враз, будет время уйти. А гонцов слать к полкам овраг мешать не будет - до реки доедут, а там мчи в любую сторону.
  - Добро, - решил он. - Быть моей ставке в этом месте. - И направил коня к берегу в сторону холма.
  Доехали быстро, несмотря на то, что последнюю сотню саженей коням пришлось идти на подъем. Зато обзор с холма был - лучше не придумать. Устье Москва-реки оказалось, как на ладони. Оно сливалось с Окой саженях в четырехстах впереди, образуя довольно широкое пространство, на котором хорошо развернуться коннице. Городня из саней со щитами, перегораживающая русло и пойму Москва-реки, располагалась от устья саженях в трехстах, и в двухстах от места, где стоял князь со свитой. На льду, как уже сказано, она была двойной. Стена от стены находилась в тридцати саженях. На правом возвышенном берегу городня поднималась вначале прямо, а потом загибалась ближе к Всеволоду, по краю глубокого оврага, густо поросшему мелкими деревцами и кустарником, белыми от выпавшего с утра инея. Выше по берегу она упиралась в стену непроходимого для конницы леса. Там воевода Еремей поставил полк конных в тысячу, примерно, всадников на случай, ежели татары попробуют пробиться сквозь лес пехотой. Пехоту, выдирающуюся из дебрей на открытое место, коннице рубить - любо-дорого. Левый берег реки был плоским без оврагов, и до леса, отстоящего от уреза воды меньше чем на сто саженей, городня шла прямая, как стрела. Там у опушки тоже маячил конный полк. Пространство за всеми укреплениями было заполнено пехотой. Судя по серым армякам, к Владимирцам присоединилось ополчение из Коломны. Пускай - много - не мало...
  
  Спешились, размяли, слегка замерзшие в сапогах ноги. Всеволод перевел взгляд к месту слияния рек. Там, на обширном пространстве колыхалась в туманной дымке темно-серая масса татарской конницы. Много ее - тысяч десять, коль не больше. Тумен... Так, вроде бы, татары называют десятитысячный отряд. Передовой полк? Наверное... Интересно, решится его воевода в одиночку напасть на русских, готовых к бою? Всеволод бы дождался основных сил - прошло то время, когда он, молодой, горячий кидался в битву имея перед собой супротивника в два, а то и в три раза большего числом. Татары, наверное, тоже абы кого командовать передовым полком не поставят.
  - Смотри! Смотри, князь! Неужто начали? - воскликнул, стоящий рядом с Всеволодом, ближник Кузьма.
  И в самом деле: от серой массы в устье Москва-реки отделилось несколько конных отрядов в сотню, примерно, всадников каждый, которые, не спеша, рысью, пошли на сближение с русскими. Владимирцы и Коломенцы, стоящие за санной городней, уплотнились, прижались поближе к дощатым щитам, справедливо ожидая ливня татарских стрел. Стрельцы, стоящие чуть позади за высокими ростовыми щитами, поставленными на подпорки, приготовили к бою луки и самострелы. Татары приближались крупной рысью, вздымая лошадиными копытами облака снежной пыли. Когда враги сократили расстояние между собой и первой русской городней до двухсот саженей, Всеволод сумел их посчитать - девять отрядов примерно по сотне всадников. Ан, нет - позади маячит еще один. Сколько в нем врагов так сразу не понять - далековато, но, вроде, не более полусотни, во всяком случае, заметно меньше, чем в первых девяти отрядах. Над этим задним отрядом реет с десяток знамен и еще какие-то значки на высоких пиках.
  Девять татарских сотен сблизились с русскими до сотни саженей, а затем четыре из них повернули коней направо, а пять - налево. В темной конной массе произошло какое-то движение и от татар в сторону городни полетели стрелы. Конные сотни вытягивались в две толстые змеи, змеи эти начали загибаться, словно пытаясь ухватиться за собственный хвост, и через несколько мгновений превратились в два огромных колеса-карусели. Карусели эти довольно быстро вращались и густо сыпали стрелами. Ширины реки как раз хватило уместиться им обеим. Подобное Всеволод видывал у половцев, но татары выполняли сей прием гораздо слаженнее. Кольца всадников у них получились без разрывов, а стрелы летели непрерывным потоком.
  От городней послышались вскрики раненых. Тут же защелкали тетивы русских луков и самострелов. Хоть татары и находились в непрерывном движении, хороших стрелков среди Владимирцев и Коломенцев хватало. Да и пеший стрелок всегда перестреляет конного. То один, то другой татарин выпадал из седла, или, прижавшись к шее своего скакуна, раненый, уносился к основному войску. Падали и лошади, в судорогах били копытами, раскидывая комья снега и осколки льда, задевая своих скачущих товарок, нарушая равномерное движение татарской карусели. А вот татарские стрелы доставали русских не слишком часто. Имевшие ростовые щиты, надежно укрылись за ними, другие спрятались за дощатыми щитами городни. Больше всего доставалось стрельцам, вынужденным открываться для выстрела. Но пока, как показалось Всеволоду, счет шел в пользу его людей. Он довольно усмехнулся: не так страшны, оказывается, хваленые татары - умирают под русскими стрелами за милую душу.
  Лучный бой продолжался недолго. Татары, потеряв с полсотни своих, тоже поняли, что наносят русским минимальные потери. От десятого отряда, того, что со значками и знаменами, раздался рев труб и удары барабанов. Продолжавшиеся развиваться на ветру знамена, совершили в воздухе хитрые движения и девять сотен как-то вдруг порушили стройные карусели, рассыпались в беспорядочную лаву, отхлынули саженей на двести поближе к своему основному войску, вновь собрались по сотням, непостижимо быстро построившись стройными рядами.
  - Эк, как вышколены! - одобрительно крякнул, стоявший рядом с Всеволодом Кузьма. - Нашим до них далеконько.
  Всеволод поморщился, но мысленно признал правоту ближника.
  - Вышколены, то - верно, - сказал он вслух. - Но умыли мы их знатно. Пусть знают Владимирцев.
  - То была только проба сил, - покачал головой Роман Романович.
  - Это - да, - поддержал коломенского князя воевода Еремей Глебович.
  Какое-то время ничего не происходило. Девять татарских сотен неподвижно стояли на безопасном для выстрела расстоянии, а вдали медленно, словно дышащий великан, колыхалось основное их войско.
  
  Потом с той стороны реванули трубы, громыхнули барабаны, и татарское войско двинулось на русских. Русло и свободная от леса пойма Москвыа-реки было узковато для того чтобы такая прорва всадников вошло туда разом. Татарам пришлось входить в узость, сжимаясь, теряя стройность рядов. Добравшись до тысячи застрельщиков, которые уже отведали русских стрел, татарское войско остановилось. Над полем битвы повисла напряженная тишина, нарушаемая только коротким ржанием коней, почуявших кровь.
  Длилось это не долго. Снова рев труб, бой барабанов, мелькание знамен в задних рядах татарского войска и от него отделилось два больших - тысячи по три - отряда, которые забирали, один правее, а другой левее, так, чтобы центральная часть русла реки оставалась свободной. Достигнув расстояния убойного выстрела из лука, отряды остановились и выбросили в сторону русских залп черных стрел. Устроить карусель, как это только что сделали застрельщики, этим двум отрядам просто не хватало места. Что ж, тем проще было по ним было бить.
  Проще? Оказалось - нет. Татары уже поняли, откуда для них исходит главная опасность и сосредоточили стрельбу на русских стрельцах. Да и не стояли их лошади на месте, как вкопанные - двигались на сажень-другую вперед-назад, вправо-влево. Оба отряда растянулись по всей ширине речной поймы, чтобы стрелять могли и задние ряды, оставив свободным лишь центр. 'М-да... И впрямь вышколены...', - подумалось Всеволоду.
  Это был уже совсем другой лучный бой - теперь татарские стрелы, сыпавшиеся дождем, не давали русским стрельцам высунуться из-за укрытий. Десятка полтора из тех, что пытались отстреливаться, лежали на льду, пронзенные черными стрелами. Били татары не только по правому и левому крылу - доставалось и центру. Русские пешцы поприжимались к дощатым щитам городни. Те, кому не хватило там места, построили стену щитов и пережидали обстрел за ними.
  Но сидеть за укрытиями татары не дали. В оставленный свободным проход в центре хлынуло несколько тысяч татарских всадников. Часть из них, не доехав до городни саженей семьдесят, остановилась и тоже обрушила на русский центр град стрел. Около трехсот всадников домчалась до саней, которые перегораживали реку, почти вплотную и стали что-то бросать, целя на верхний край дощатых щитов городней.
  - Арканы кидают, - нарушил напряженное молчание, царящее среди начальных людей, воевода Еремей. - Не зацепят - сверху на щитах ничего не торчит.
  Но то что кидали татары не было арканами, то были кошки - тройные железные крюки на веревках. Они надежно впивались в верхнюю часть дощатых щитов, стоящих на санях. Всадники потянули веревки, привязанные к седлам коней, веревки натянулись и центральная часть городни, стоящая на льду, начала ощутимо выгибаться в сторону татар. Благо еще, что умельцы, собирающие сани в линию, вбили в дно реки мощные опорные столбы, за которые зацепили все сооружение. Но самый центр в середине реки остался без таких столбов - сани должны были размыкаться для проезда своей конницы. Именно в этом месте на протяжении саженей пятидесяти защитная линия и подалась дугой наружу. К счастью, крепеж саней между собой мастера сделали на совесть - дуга выгнулась в самой середине саженей на пять-шесть и дальше не шла, как татары ни нахлестывали, ни понукали своих коней.
  Видя, что их передвижная крепость под угрозой, русские стрельцы, плюнув на опасность, открыли стрельбу по всадникам с 'кошками'. Сами гибли, получали раны, но поражали и врагов. Воины, сидящие за щитами городни, высовывались наружу, рубили веревки, падали, обливаясь кровью с татарскими стрелами, вонзившимися в тело. Отбились. Напор на городню ослаб - тянущих ее татар проредили не менее, чем на половину. Оставшиеся поняв, что с их затеей ничего не получится, побросали веревки и пустились наутек.
  Но обстрел продолжался. Не давая высунуться русским стрельцам, татары подъехали к городне совсем близко, метали стрелы по крутой дуге, так, что доставали и тех воинов, что укрывались за дощатыми щитами. Изрядно доставалось и пешцам, укрывавшимся за щитами ростовыми, построившими 'стену'. Стало понятно, что не через час, так через два, пусть - три люди не выдержат такого обстрела и побегут. А, если и выдержат, то останется их так мало, что им не удастся отбить приступ татар.
  - Пора делать вылазку, князь, - обратился к Всеволоду Еремей Глебыч.
  - Точно - пора! - это уже Роман Коломенский. - Разреши, княже, я ее возглавлю?
  - Пора-то - пора, - вздохнул Всеволод. - Да вот только будет ли толк? Отскочат татары и наши тяжело оружные всадники за ними не поспеют. А легкоконных у нас раз, два - и обчелся. Коли от тяжелых оторвутся, прихлопнут их татары, как мух надоедливых.
  - То - да, - кивнул воевода Еремей. - Потому удар надо наносить внезапно. Тогда татарва из-за узости русла не успеет развернуться.
  - Как же это - внезапно? На виду же все комонники наши, чаю, не слепые татары, - поинтересовался Всеволод.
  - Ну, татары могут не знать, что сани наши в середке размыкаются, думают, конных мы держим на случай прорыва. Да и попервости мы не будем кидать всю конницу. Достаточно отряда в тысячу всадников, тех, что в хорошем доспехе и на добрых конях. Татары, вишь, все легкоконные - мало чего смогут с ними сделать в ближнем бою.
  - Легкоконные это те, кого пока видно, - резонно возразил, научившийся за многочисленные походы осторожности, Всеволод.
  - Верно, - поддакнул Кузьма. - Вон там у устья их толчется еще не менее двух тысяч.
  - Так за этой передовой тысячей мы сразу бросим еще тысяч пять-шесть. Главное, смешать их, заставить сгрудиться, мешать друг-другу. Первая тысяча это все и сделает. А следующие их, смешавшихся, будут рубить и колоть за милую душу.
  - Ладно, Еремей Глебыч, - наконец, согласился Всеволод. - Делай, как решил. - А ты, Роман, с первой тысячей пойдешь, или уж со следующими? - Спросил он, повернувшись к коломенскому князю.
  - С первой, само собой, - горячо воскликнул Роман Романович. - Припомню им кровь побратимов моих сгинувших.
  - Коль так, с Богом!
  Воевода Еремей и Роман Романович со своими присными, вздымая клубы снега, рысью пустили коней с холма. Там воевода начал рассылать гонцов к конным отрядам, готовя вылазку. Через четверть часа, примерно, к середке городни, там, где она размыкалась, подъехали несколько отрядов, состоявших из отборных княжьих гридней, взблескивающих под тусклым зимним солнцем стальными шлемами и панцирями. Набралось их совокупно, как и говорил Еремей, что-то около тысячи. Еще тысяч пять всадников переместились от правого и левого крыльев войска поближе к центру в готовности помочь передовому отряду. Татары эти приготовления, конечно же, видели, но никакого беспокойства не выказывали, продолжая лить на русских дождь из стрел. Роман со свитой встал в голове отборного отряда. Всеволод укоризненно покачал головой - не бережет себя парень. Ну да ладно - то его право и выбор.
  Звонко пропела труба. На этот раз со стороны русских. Возле центра городни, и в первом и во втором ее ряду, возникла суета - пешцы развязывали узлы ремней, связывающих сани, разбивали деревянные крепления. Второй ряд городни растаскивали краями внутрь, первый - наружу, чтобы сани не мешали друг-другу. Князь Роман двинул свой отряд еще до того, как появился проход. Шагом. Когда щель прохода начала расширяться, пустил отряд рысью. Он все рассчитал правильно - передовой отряд вошел в проход меж санями, когда он как раз достиг нужной ширины. Вылетев из-за городней, русские пустили коней вскачь.
  Татары, и впрямь, не ожидали такого. Первые ряды, увидев перед собой появившихся, откуда ни возьмись, врагов, начали разворачивать коней, не переставая, впрочем, стрелять. Теперь уже по несущимся на них всадникам. Тем, облаченным в хорошие брони, обстрел этот большого вреда не причинял. Раздался рев труб и бой барабанов - видимо, сигнал к отступлению. Но сигнал этот запоздал. Передние ряды наперли на не успевшие развернуться задние, смешались. Испуганно заржали кони, какие-то начали падать, оскальзываясь на льду, подавшиеся назад топтали их вместе с упавшими всадниками. В центре татарского войска образовалось что-то вроде кучи-малы. И вот в эту кучу на всем скаку врубился отряд отборной русской конницы.
  Русские шли узким клином. Мощные кони гридней легко опрокидывали мелких татарских лошадок вместе с седоками, всадники кололи их копьями, рубили мечами. Эх! Раззудись плечо - размахнись рука! Любо было смотреть Всеволоду на эту картину. До задних татарских рядов наконец-то дошло, что подан сигнал к отступлению, они разворачивали коней, шпорили их, лупили плетками. Однако на льду их лошади не могли быстро набрать разбег, оскальзывались, падали, образуя тут и там завалы.
  Опять татарские начальные люди, следящие за боем и держащиеся в отдалении, подали сигнал трубами и барабанами. Замелькали значки и флаги. Правое и левое крылья вражьего войска прекратили стрельбу, развернулись в сторону выскочившего из-за укреплений русского отряда и двинулись вперед, чтобы охватить его с боков и тыла. Несколько сотен кинулось к распахнутому проходу в городне. На что они рассчитывали? Не видели, что в проходе уже выстраиваются еще несколько тысяч русской конницы? В возникшей неразберихе могло быть и такое. Это Всеволоду с присными с высокого холма картина боя видна была, как на ладони, а татарам со льда реки? Вряд ли даже с отдаления они могли что-то толком рассмотреть.
  Так, или иначе, до шести сотен татар ринулись в безумную атаку в раскрытый проход между санями и были буквально затоптаны хлынувшими из него тысячами кованой русской конницы. Вырвавшись из узкого прохода, подмога развернулась в широкую лаву и ударила на идущих на помощь своим татарам правого и левого крыла. Те пытались развернуть коней встреч русским, видимо, не имея приказа к отходу, выставляли вперед короткие копья, но прямого столкновения не выдержали и гибли десятками и сотнями. Правда, продолжалось это веселье не слишком долго. До тех, кто командовал татарским войском, дошло, что дело там впереди у их воинов плохо и они дали сигнал к общему отступлению.
  Татары развернули коней и устремились к устью Москва-реки. Но, там, у самого Голутвина монастыря пойма реки сужалась, стесненная справа высокими, поросшими лесом, холмами, а слева, подступившим почти к самому урезу воды, дремучим ельником. И потому, как и предполагал воевода Еремей, быстро вырваться на простор речного льда Оки им не удалось. Татарские всадники буквально закупорили эту узость. Кони под ударами плетей перли вперед, цепляясь седлами, стременами, сдавливая друг друга боками, падая, скользя на льду, спотыкаясь об упавших, образуя целые кучи из бьющихся лошадей и их седоков. А сзади на них напирали, преследователи - русские тяжеловооруженные конники, вклиниваясь между бегущими, отрезая отставших, рубя их в капусту.
  - Так их! Так! - не удержавшись, в голос заорал Всеволод.
  Заметался, не в силах устоять на месте. Ах, как хотелось ему вскочить на коня, помчаться вниз с холма, туда, где шла славная рубка! Возглавить своих воинов, выскочить на лед Оки, разметать, добить там, маячивших вдалеке остатки татар. А дальше... Дальше... Он глубоко вздохнул и выдохнул, раз, второй, успокаиваясь. Дальше идет основное татарское войско. То с чем они сейчас имеют дело, это только передовой отряд - дозор. Потому после того, как эти татары будут разбиты, конников нужно будет вернуть назад. А он не предупредил о том князя Романа. А тот молод, может увлечься, вот как он сам только что, кинуться преследовать бегущих дальше вниз по Оке. А там нарвется на свежие татарские силы. И будет плохо. Одно утешает - с ним воевода Еремей, он волк битый, остановит зарвавшегося молодого князя. Вот только идет в бой он позади Романа с основными силами конницы. Может не поспеть остановить его.
  - Кузьма, - повернулся Всеволод к своему ближнику, - возьми мою хоругвь и скачи с десятком охраны следом за князем Романом. Коли увлечется он преследованием татар, останови его моим именем во что бы то ни стало. И Еремею о том же скажи: пусть сразу возвращаются за укрытия, как только побегут татары.
  - Сделаю, князь, - коротко поклонился Кузьма и метнулся к своему коню.
  Чуть погодя, он уже спускался с холма с отрядом в десяток всадников. Всеволод перевел дух, знал - ближник расшибется в лепешку, но исполнит его приказ.
  
  Князь Роман Коломенский шел в бой на острие русского конного клина. С боков его прикрывали верные, проверенные в боях, гридни. Романом овладел азарт боя. Татары самого начала столкновения почти не оказывали сопротивления, пытаясь уйти от кованой русской конницы. Получалось это у них плохо - чересчур плотно они набились в русло и пойму Москва- реки. Те, что находились спервоначалу в задних рядах и не понявшие еще всей грозящей опасности, услышав сигнал к отступлению, разворачивали коней не слишком быстро и их соратники, уже отведавшие русских мечей и копий, нажимали на них сзади, мешали ряды, устраивали завалы. Русские настигали их и рубили, рубили, рубили...
  В узости у места впадения Москва-реки в Оку образовалась пробка из отступающей татарской конницы. Узкий клин тысячи русских, вступивших в бой первыми, к этому времени потерял стройность и монолитную сплоченность в стремлении охватить и настигнуть как можно больше врагов. Роман с ближниками продолжал держаться впереди. Конь его уже пару раз оскальзывался на льду, несколько раз спотыкался об упавших татарских коней и всадников, но слава богу, не упал, удержался на ногах. Ход русских коней, когда они добрались до устья Оки, тоже заметно замедлился и удар по скучившимся татарам получился не таким сильным и сокрушительным, каким хотелось бы Роману. Задние татары, видимо, не желая умирать от ударов в спину, или же пытаясь задержать русских, чтобы дать уйти своим соплеменникам, стали разворачивать коней навстречу врагу. И хоть кони у русских были крупнее и тяжелее, но разбег они уже потеряли и бой пошел почти на равных, поскольку татарские лошади оказались увертлевее, а их всадники, пожалуй, что ловчее.
  Роман Романович, увлекшийся рубкой, оказался отрезанным от основного отряда с пятком ближних гридней и им пришлось биться с погаными, какое-то время в полном окружении. Татары, узнав по алому корзну князя, наседали неистово, порой мешая друг-другу. К счастью совсем скоро к Роману пробилась подмога. Вовремя - с ним оставалось только двое гридней, держащихся в седлах, а самому князю кончик татарской сабли рассек кожу на правой скуле. Рана оказалась, вроде бы, не глубокой, но сильно кровила. Один из его ближников, остановив коня стремя в стремя с княжеским, протянул кусок чистого полотна, вытащенного из седельной сумки. Роман благодарно кивнул, прижал тряпку к ране, подсунул ее под край нащечника, чтобы держалась и махнул мечом в сторону татар.
  - Вперед! Не останавливаться!
  Воины, которых он возглавлял, впрочем, и не думали останавливаться. Пока князь занимался раной, они его оставили далеко позади. Основательно проредив татар, скопившихся в устье Москва-реки, они следом за теми из них, что сумели вырваться из страшной давки вымахнули на ледяной простор Оки. Роман обернулся. Справа и слева ближе к берегам реки неслись татарские всадники. Те, что обстреливали укрепление русских в начале боя по краям, кинувшиеся потом с боков на его тысячу, получившие на орехи от новых тысяч кованой русской конницы, выезжающей из прохода в городне, и теперь уносящие ноги в сторону своих, то ли подчиняясь сигналу, то ли потеряв голову от страха. Они и не думали нападать на небольшую кучку в пару десятков русских всадников, остановившихся на льду посредине речного русла - не до того им было, преследуемым по пятам русской конницей.
  - За мной! - опять воскликнул Роман и направил коня правее, целясь ударить в бок татарам, уходящим по правому берегу реки.
  Разгоряченный конь резво взял с места. Позади послышался грохот копыт коней ближников. Три коротких запаленных вдоха и вот они - татары всего-то в паре саженей. Прут сплошным потоком, нахлестывая лошадей, спешат выбраться из ловушки, которую устроили им русские.
  Жеребец князя с разгона ударил в бок первую подвернувшуюся татарскую лошадку. Та рухнула на бок, но ее седок успел бросить стремена и ловко соскочить на речной лед, даже удержавшись при этом на ногах. Ловкий! На тебе, ловкач! Роман достал татарина мечом. Труп! Конь влетел в поток татарских всадников. Справа на него наперли вражеские лошади. Роман развернул жеребца встреч потоку, сзади подоспели соратники. Визг лошадей, вопли людей, звон стали... Татары повернули правее, чтобы объехать кучку сумасшедших русских, вставших на пути их бегства. Те, что не сообразили этого сделать легли мертвыми и умирающими под копыта коней. И опять Роману досталось. На этот раз он не успел отразить короткое татарское копье, которое, пройдя чуть выше щита, угодило прямо под левое оплечье, разорвало кольчугу, прокололо поддоспешник и укололо князя под ключицу. Вроде, не сильно, но плечо онемело, а вниз по груди побежали горячие струйки.
  
  Пустяки! Не до того! Ведь тысяча, которую он вел, вырвалась на Оку, а татары, что отступают по бокам, выходят этой тысяче в тыл и могут ударить, если, конечно, им духу хватит. А ведь может хватить - татары, судя по всему, воины не из робких. Значит, надо спешить на помощь. Вон сзади подошли уже почти вплотную новые тысячи кованой русской конницы, те, что преследуют отступающих татар.
  - Вперед! - в очередной раз выкрикнул Роман и удивился - голос вдруг стал слабым. Вряд ли даже ближники расслышали его за грохотом копыт приближающихся всадников.
  Ну, не расслышали, так увидят! И коломенский князь направил своего скакуна вдогон татарам, к устью Москва-реки, в узости которого все еще продолжали толпиться татары. За ним поскакали его присные. И получилось так, что Роман опять оказался в голове наступающего отряда русских. Внезапно нахлынувшая слабость, вроде бы, чуть отступила. Князь приподнял и опустил левую руку со щитом. Ничего - вроде слушается, а боль можно и перетерпеть. Вот только горячие струйки, как будто побежали быстрее и обильнее, растекаясь уже и по животу.
  Остатки отступающих татар, все же, успели проскочить узость на месте впадения Москва-реки в Оку до того, как их настиг второй отряд русской конницы. Вырвавшись из теснины, часть из них понеслась вверх по течению Оки, другие поскакали поближе к своим, еще не участвовавшим в битве соратникам, продолжавшим маячить где-то в полуверсте ниже по течению. Ни те, ни другие даже не пытались напасть на первую тысячу отборных гридней, которую возглавлял вначале Роман. Воины этой тысячи остановились на льду Оки саженях в ста от места слияния рек. Часть их развернула коней назад в готовности отразить удар отступающих от Москва-реки татар.
  Роман направил коня к этой тысяче. Оглянулся. Из узости устья за ним выезжали грозные, блестящие на солнце бликами панцирей, кованые русские воины. Сердце его зажглось гордостью и восторгом. Он домчался до застывшей в нерешительности передовой тысячи, объехал ее, встал во главе. Осмотрелся, решая, что делать дальше. Но почему так плохо стало видно окружающий мир? Все вокруг будто подернулось дымкой, а перед глазами роились темные мушки. Кружилась голова, так, что ему приходилось прилагать усилия, чтобы усидеть в седле. Сзади подъехал Еремей Глебович, возглавлявший второй отряд русских. Спросил о чем-то. Роман не расслышал, наклонился поближе к воеводе, чтобы переспросить и начал падать с седла. Кто-то подхватил его на руки. Он еще вполне отчетливо расслышал голос Еремея:
  - Увозите князя в город. Вишь, куда копье угодило. Нехорошая рана...
  Это было последнее, что услышал Роман Коломенский - мир поглотила тьма. Воевода Еремей горестно покачал головой вслед четырем всадникам, увозившим обеспамятевшего Романа. Потом окинул взглядом поле битвы. Часть русской конницы - с тысячу, примерно, пустилась преследовать татар, уходящих вверх по течению Оки. Без приказа делали это, в упоении от легкой победы. Тысяцкого Прова, воины, не иначе. Хороший он воин, но молод, горяч. Рано Всеволод Юрьич поставил его на тысячу. И вот он, результат неразумия молодости - оторвался от своих, увлекся. А кто знает, - вдруг поставили татары там, выше по течению засаду и уводят в нее преследующих русских беглецы.
  - Скачи к Прову, - обратился Еремей к одному из воинов личной охраны. - Верни. И быстро, пока не вляпался он в плохое.
  Еще раз осмотрелся. Сейчас под его рукой, не считая тысячи Прова, и считая передовую тысячу Романа, было четыре тысячи отборной кованой конницы, почти не понесшей потерь в предыдущей схватке. Татарские беглецы, те, что направились вниз по течению Оки, уже соединились со своими. Насколько видно, всего там против него сейчас тысяч шесть-семь. Если б врагом были половцы, Еремей Глебович напал бы, не задумываясь - легкой коннице против его четырех тысяч не выстоять, будь их даже и десять тысяч. Тем более, рассыпаться им негде - русло реки не дает. Да и разогнаться по льду и оторваться не больно-то смогли бы. Но тут враг другой. И вполне может быть, что есть там и тяжелая конница. Опять же, можно ждать удара сзади, если Пров и впрямь нарвется на засаду и будет разгромлен. Опыта и осторожности воеводе было не занимать и с решением он не спешил.
  
  Откуда-то сзади подъехал воин из свиты Всеволода с княжеской посыльной хоругвью в правой руке. Остановил коня рядом с жеребцом воеводы, крикнул:
  - Где князь Роман? К нему послан! -воин встряхнул древком хоругви.
  - Ранен князь, - ответил Еремей. - Теперь я тут за главного. Говори, что велел передать Всеволод Юрьевич.
  Какое-то мгновение посыльный осмысливал сказанное. Потом кивнул и зачастил:
  - Велено передать князем, чтобы не преследовали татар бегущих, а как опрокинете их, сразу возвращались за городню, чтобы в засаду не попасть.
  - Это и так понятно, - скорее, для себя, чем для посыльного сказал воевода. - Вот только не бегут пока татары. Даже не думают. И что делать прикажешь?
  Посыльный, все же, расслышал слова Еремея, беспомощно пожал плечами, ответил:
  - Велено было передать только это. Ничего боле...
  - Ладно, - буркнул воевода. - Скачи к князю, передай: буду настороже. Это, коль удастся погнать татар.
  - Передам, - словно даже обрадовавшись, закивал посыльный. - Больше ничего сказать не надо?
  - Скажи, - кивнул Еремей. - Скажи, ударю на остатки татар. Их тут не больно много. Чаю, справимся. А преследовать не буду, как и приказал Всеволод Юрьевич. Вот так и передай.
  - Сделаю, - кивнул в последний раз посыльный. Развернул коня и погнал его обратно к устью Москва-реки.
  Еремей Глебович глянул вправо вверх по руслу Оки, туда, где скрылась, преследующая бегущих врагов тысяча Прова. Не видно пока никого, но дольше ждать нельзя - татары опомнятся, перестроятся, двинут вперед конных стрелков, осыплют стрелами. Будут лишние потери. Он повернулся к четверым тысяцким, за которыми послал сразу, как только русские выехали на лед Оки.
  - Стройте тысячи клиньями, - распорядился он. - Твоя тысяча, Петр, пойдет впереди. На татарские стрелы не отвечай. Задача твоя - как можно быстрее добраться до татарских главных сил и связать их боем. Ваши две тысячи, Сергий и Агафон, пойдут следом за тысячей Петра рядом друг с другом. Как увидите, что передовая тысяча увязла в татарской силе, придержите коней. В бой вступать не торопитесь - пускай татары облепят наших, увлекутся. А вот тогда и ударите. Я с тысячей Никанора буду держаться позади и ударю, где помощь понадобится. Все ли поняли?
  - Поняли, воевода, - в разнобой ответили тысяцкие.
  - Ну так ступайте, стройте людей.
  Перестроение в указанный воеводой порядок заняло немного времени - воины все были хорошо обученные, побывавшие не в одной схватке. Ока здесь оказалась довольно широкой - в треть версты, не меньше. Так что места тысячам кованой русской конницы для построения в указанный воеводой порядок хватило вполне. Сам Еремей с тысячей Никанора встал позади двух тысяч, вставших крыло к крылу, и ближе к крутому речному берегу, чтобы идущие впереди воины не закрывали ему картину предстоящего боя.
  - Сигналь, - приказал двум трубачам из свиты.
  Те поднесли к губам турьи рога и затрубили. Низкий рев сигнальных труб далеко разнесся по ледовой глади реки. Русские кованые тысячи двинулись на сближение с татарами. Шли вначале, как и всегда шагом, чтобы не утомить раньше времени коней - до татар было не меньше версты. Еремей увидел, как от их темной массы отделилось несколько конных сотен на небольших лошадках. Стрелки - понял он. Татарские сотни быстро домчались до передовой русской тысячи, замедлили бег коней саженях в ста от нее и начали метать стрелы. Тысяча уплотнила ряды, словно съеживаясь под смертоносным дождем. Воины подняли повыше щиты, но отстреливаться не стали, как и велел воевода, только коней перевели на рысь.
  Зато две тысячи, идущие следом за первой и не имевшие приказа не стрелять, ответили татарским стрелкам. Те, что ехали впереди, поближе к врагам. Татарам такое не понравилось. Они отхлынули подальше от тысяч, идущих в середине строя, переместились вперед, охватывая голову передовой тысячи.
  
  Стрелы на русских, идущих впереди, посыпались гуще. Упало несколько лошадей вместе со всадниками, начали покидать строй и отставать раненые. И хоть до основного татарского войска оставалось еще не менее трети версты, передовая тысяча Петра пустила коней вскачь.
  - Рано погнал коней, - крякнув, проворчал Еремей Глебович. - Рано!
  Он встал в стременах, чтобы получше видеть поле боя. Помогло это не слишком - поднятая копытами коней снежно-ледяная пыль почти скрыла из виду тысячу Петра. Тогда воевода весь обратился в слух - вот-вот передовая тысяча столкнется с татарами, а этот звук не спутаешь ни с чем. Проходило мгновение, другое, а звука столкновения все не было, хотя, по расчетам Еремея русская конница уже должна была добраться до первых татарских рядов.
  А впереди происходило вот что. Русские пустили вскачь коней и впрямь рановато, но уж слишком тяжко было переносить ливень татарских стрел, летящих с близкого расстояния и потому пробивающих доспех и воинов, и коней - татары, не получая ответа обнаглели и слали стрелы саженей с тридцати-сорока. Тысяцкий Петр, скачущий в первых рядах, уже получил две стрелы - в грудь и плечо. Добрый панцирь, сработанный новуградскими мастерами, к счастью, выдержал - спас. Всадники, несущиеся на татар рядом с ним, съжались за щитами, но упрямо продолжали гнать коней вперед. По всему они уже должны были домчать до татар, но тех все не было. Плюнув на опасность. Петр привстал в стременах, вглядываясь вперед. Вон оно что. Ряды татарского войска раздались в стороны, пропуская русский конный клин вглубь строя. Поток стрел усилился - это расступающиеся татары добавили свою лепту в обстрел русских. Еще три, или четыре стрелы угодили в тысяцкого. Одна попала в сочленение стальных пластин на груди, пробила кольчугу, застряла между ребер. Петр зашипел от боли, опустился в седло, прикрылся щитом. Потом дотянулся до древка стрелы, дернул. К счастью, стрела оказалась бронебойной - наконечник узкий без крыльев, да и засела она не глубоко, потому вышла из раны без особых усилий и боли. Теперь бы кровью не истечь. Да где же эти татары! Он опять глянул вперед.
  Похоже, его тысяча миновала первые ряды татар. Впереди оказалось чистое от всадников место. Только все те же несколько сотен легких конных татарских стрелков продолжали нестись впереди, охватив голову русского клина и осыпая его стрелами. Может, они миновали уже все татарское войско? Ан - нет! Вон впереди в версте примерно показались всадники. Идут навстречу. Шагом - снежное облако над ними совсем жидкое. Идут уверенно. Над головами всадников лес длинных пик, или копий. Неужто, панцирная конница? Из-за расстояния пока не разглядеть, но по ходу коней очень похоже. Ах, как скверно! Свои коники притомились - сколько уж времени несутся вскачь. А у татар кони свежие. Скверно! Петр отдал приказ, скачущему рядом сигнальщику. Тот протрубил, и воины его тысячи стали придерживать коней, переводя их на шаг - хоть чуть-чуть пусть вздохнут лошадки перед сшибкой. Ничего, главное выдержать первый напор врагов, а потом подоспеют свои на подмогу. С божьей помощью выдюжим - не так уж и много тех панцирных татар. На взгляд не более трех тысяч.
  Татарские стрелки, видя, что русские замедлили ход коней, подобрались совсем близко - некоторые саженей на двадцать, и слали стрелы почти в упор. То тут, то там вываливались из седел гридни, спотыкались и падали кони. Теперь начинать отстреливаться уже нельзя - надо готовиться к сшибке. Уж эти-то, что перед ними, небось не станут разбегаться - не к тому приучены.
  Нет, тяжелая татарская конница и не думала отворачивать, избегая боя. Темная масса, идущих навстречу татар, сократила расстояние между собой и передовым русским клином уже саженей до ста-ста пятидесяти. Татарских всадников и коней уже стало можно рассмотреть. Довольно рослые кони их были покрыты сплошным темным доспехом, доходящим до лошадиных колен. Кожаным, должно быть. На самих всадниках доспех тоже был темным, только кое-где взблескивали металлические пластины. На головах, кажется металлические, а может, кожаные шлемы. Темные. Вороненые, что ль? Круглые черные и коричневые щиты. Длинные пики с тонкими наконечниками. Сто саженей до врага. Татары начали разгон. Значит, хватит отдыхать коням! Петр дал приказ сигнальщикам. Взревели трубы и русские тоже пустили лошадей вскачь.
  
  Уже на скаку гридни безо всякой команды - выучены - смыкались колено к колену. Первые три ряда были выкошены татарскими стрелками сплошь - на них обрушился ливень стрел с трех сторон. Петр с тремя соратниками, идущий спервоначала в битву в пятом ряду, теперь оказался во втором. Впереди в первом скакали двое. Тысяцкий выдернул из крепления на седле древко копья, приподнял его пятку, покоящуюся в углублении стремени, опустил наконечник с трепещущем на ветру прапорцом, вперед. Воины последовали его примеру. Расстояние между врагами стремительно сокращалось. Темная стена татарских всадников все ближе. Вот она уже закрывает все впереди. Скачущие впереди и по бокам русского клина татарские стрелки, порскнули в стороны, чтобы не попасть под копыта своей же тяжелой конницы. Ливень стрел прекратился. Словно вздох облегчения прокатился по русскому передовому отряду. Но татарские панцирники все ближе. Вот уже видны лица вражьих воинов - широкоскулые, с непривычно узкими глазами, рты, ощеренные в крике, не слышном за грохотом копыт. Петр тоже проревел боевой клич во всю мочь глотки. Вот, сейчас!
  Копье тысяцкого ударилось в щит, скачущего в первом ряду татарина, соскользнуло вниз, наконечник воткнулся в бронь татарского коня, древко ощутимо изогнулось в руке, выпрямилось. Поняв, что копья не удержать, Петр выпустил его и выхватил меч. Конь тысяцкого ударился грудь в грудь с вражеским конем, идущим во втором ряду. Всадник попытался достать Петра копьем, но тот, наклонившись к шее своего жеребца пропустил наконечник выше левого оплечья. Выпрямился, рубанул вправо в открывшийся бок, прущего мимо татарина, попытался достать острием лицо переднего, того с чьим конем грызся, разбрызгивая кровь, его жеребец. Не попал. Пропустил удар слева по шлему. Черт! Там же его должен был прикрывать Никита. Повернул гудящую голову влево. Нет Никитки. Срубили? Должно... Прикрылся щитом, отражая новый удар от татарина слева, отбил мечом копье переднего, а вот удара справа отбить уже не успел. Татарское копье вошло глубоко в правый бок, вырывая из седла, не давая вдохнуть от страшной боли. По въевшейся в кровь привычке всадника он еще успел сбросить стремена и рухнул под ноги дробящих копытами лед, коней, почувствовал еще, как с хрустом вышел из бока наконечник копья, а потом на голову его обрушился удар, погасивший свет.
  
  Когда тысяча, с которой шел в бой Еремей Глебович, проскакала еще саженей триста, ему, наконец-то стало видно, куда делись татары, с которыми должен была столкнуться передовой отряд Петра. Легкие татарские всадники просто раздались в стороны, пропуская русских в образовавшийся разрыв. И еще ему стал виден новый отряд татар, двигающийся им навстречу. Опытным взглядом воевода определил, что это тяжелая конница. Ну, что ж... Он дал приказ сигнальщикам. Те протрубили сигнал 'внимание', скачущим впереди двум тысячам. Знаменные, следуя указанию Еремея, замахали прапорами, отдавая приказ тысяцким этих двух тысяч.
  Совсем скоро стало ясно, что приказ увиден - две, идущие бок о бок тысячи стали придерживать коней и заворачивать, одна одесно, вторая ошуйю, целясь на крылья, разомкнувшего строй врага. Неизбежно строй клиньев нарушился, но против легкой конницы он был и не особо нужен. Ничего, удержат врага, не дадут сомкнуться крыльям, окружить прорвавшихся русских. А вот он сам с оставшейся тысячей пойдет на помощь Отряду Петра, который вот-вот столкнется с тяжелой татарской конницей. Одному ему, прореженному конными стрелками, с неприятелем вряд ли управиться, а вот со свежей подмогой вполне возможно - все равно, степной коннице, пусть и панцирной, не тягаться на равных с отборными русскими гриднями, которых он ведет в бой. Тут один гридь стоит троих степняков, пусть те и на хороших конях, и облачены в тяжелый доспех. В этом Еремей Глебович не раз убеждался. Тяжелую конницу, пусть и в небольших количествах, имели даже половцы, не говоря уже о ясах, касогах и прочем кочевом и полукочевом люде. Да те же булгары, хоть и хорошие воины, ничего не скажешь, но и у тех панцирная конница не могла устоять против прямого русского копейного удара. Вряд ли у татар тяжелая конница намного лучше, так что удара двух тысяч русских панцирников не удержит, будь их даже и четыре тысячи, что вряд ли - три, не более. Да и идут они широким строем, которым против клиньев не устоять.
  Пробьем! Воевода Еремей упрямо мотнул головой. Пробьем... Только бить надо так, чтобы не попасть своим в хвост. Тогда сила копейного удара пропадет зря. Это пехота может давить щитами в спину впереди стоящих своих товарищей, усиливая напор на врага. Лошади такого не могут. Потому целить будем правее. Еремей Глебович, пришпорив коня, пробился в первый ряд клина, вырвался вперед, отъехал чуть правее его острия, привстал в стременах, вглядываясь вперед. Его тысяча как раз проходила, между разорвавшимся напополам, передовым татарским отрядом, оба крыла которого сейчас сцепились с двумя русскими тысячами.
  
  Воевода бросил взгляд вправо, влево - обе владимирские тысячи, хоть и потеряли строй, но уверенно теснили татарские крылья одно к правому другое к левому берегам Оки. И там, и там татар больше, но то легкая конница. Тут, главное, не дать ей обойти-окружить, начать сыпать стрелами. А для того давить и давить, не давая опомниться. Ничего - оба тысяцких свое дело знают, не подведут.
  Еремей Глебович вновь глянул вперед. Вот теперь стало можно рассмотреть, что там творится. Клин передовой русской тысячи врубился, в идущих стеной, тяжелых татарских конников. Их, и впрямь, не более трех тысяч. Видно, что русский клин не прошиб татарский строй. Сколько же там рядов всадников? На взгляд, не более десятка. Да, потеряли гридни разгон, притомили коней, малость сникли под татарскими стрелами. Но не встали, пытаются идти вперед, понукают коней. Вот сейчас им и поможем.
  Еремей, продолжавший скакать впереди и правее острия последнего русского клина, вскинул копье с прапорцом, опустил его, показывая направление движения правее застрявшего в татарском строе, русского отряда, дернул узду, посылая туда своего жеребца. Оглянулся. Тысяча послушно последовала за ним. Вот теперь только вперед.
  А татарские панцирники, идущие до сего времени, стеной, начали загибать крылья, чтобы охватить, встрявший в их строй русский отряд. Не видели четвертой русской тысячи за облаком снежной и ледяной пыли, поднятой сражающимися? Должно, так. Ну, пусть пеняют на себя! Левое крыло татарского отряда уже основательно загнулось, в попытке охвата, когда их начальник увидел, наконец, опасность. Замелькали бунчуки, ударили барабаны. Ох, хорошо же вышколены татарские воины! Они почти успели развернуться лицом к последнему русскому клину, правда, неизбежно поломав при этом строй. Ну так, получайте!
  Когда до татар оставалось с сотню саженей и гридни погнали коней в разгон, Еремей Глебович поотстал до уровня восьмого-девятого ряда, продолжая держаться чуть правее клина - невместно набольшему воеводе нестись в бой первому, как зеленому юнцу, жаждущему почета и славы. Его дело следить за боем и отдавать приказы. К нему присоединились трубачи и сигнальщики с прапорами. Русский клин набирал ход, грохоча коваными копытами по льду. Вот первые три ряда опустили копья, готовясь к копейному удару, остальные последовали их примеру. А воевода, наоборот, еще придержал коня, жестом приказывая сделать то же самое трубачам и сигнальщикам. Лезть в свалку он не собирался - нужно смотреть за парой тысяч, дерущихся по бокам сзади и теми, что уже вступили в бой с панцирниками татар.
  Тем временем, в бой вступили уже все. И последняя тысяча в том числе. Ах, как славно она врубилась, в потерявшее порядок, левое татарское крыло. С гулом, треском и яростным боевым кличем. Как и ожидалось, татары не устояли. Не устояли, но и не побежали. Русские опрокидывали их вместе с конями, кололи копьями, рубили мечами, шли вперед, рассекая беспорядочную кучу, как нож масло. Прошло совсем немного времени и русский клин прошиб левое крыло насквозь. Часть этого крыла откатилась-таки к правому высокому берегу Оки. Другая половинка, яростно отбиваясь, отходила за дерущихся с тысячей Петра.
  Русский клин продолжал движение, вырываясь на ледяной простор в тылу татарского войска. Но, как теперь стало видно Еремею Глебовичу, который вместе со своими присными скакал позади и чуть правее тысячи Никанора, там находился еще один отряд. Совсем небольшой, сотни в три. Над ним густо поднимались бунчуки. Слышался барабанный бой. Никак, главное начальство, понял воевода. Вот кого надо достать! Отдал приказ сигнальщикам. Те протрубили, привлекая внимание тысяцкого Никанора. Потом замахали прапорами, передавая приказ продолжать идти вперед. Русский клин, потерявший стройность, продолжил движение, равняя на ходу ряды. Эх, медленно идут! Медленно! Уйдет татарский начальник, уйдет! Но главный татарин оказался не из робких. Понимая, что сейчас русские, развернувшись, довершат разгром его тяжелой конницы, он погнал свои последние три сотни навстречу, набирающему разгон клину.
  
  Вот это славно! Сколько там у него хороших воинов? Сотня? Вряд ли больше. Остальные знаменосцы да барабанщики с трубачами. Русский клин пройдет через них и не заметит. Но татарин - удалец! Даже немного жалко такого. Ну да, жалеть после боя будем.
  Грохот и звон впереди. Людские вопли и лошадиное ржание. Сошлись! На удивление Еремея Глебовича русский клин не смог сразу опрокинуть и затоптать три сотни татарских всадников. То ли подрастеряли напор и пыл, то ли последний татарский отряд оказался крепким орешком. Так, или иначе, острие клина остановилось, отряд потерял стройность рядов, едущие позади гридни, не понимая, как такое маленькое препятствие остановило их соратников, погнали коней, обтекая татар с боков, чтобы взять в кольцо и порубить упрямцев.
  Воевода понимал, что тут он уже вряд ли что изменит и, предоставив воинам разобраться со стойким врагом, объехал с присными место боя правее и стал наблюдать за сражением, идущем позади и слева, не забывая следить за руслом реки вниз по течению - оттуда татарам могла прийти подмога. И не зря он это делал. Совсем скоро из-за речного поворота, который находился в версте от места боя, выскочил новый татарский отряд примерно в сотню всадников. Легких всадников.
  - Ах, как нехорошо, - крякнул Еремей Глебович.
  Он глянул влево. Его воины все еще не могли справиться с отрядом татарского предводителя, хоть уже почти окружили его. По делу нужно было играть сбор и выводить людей из боя. Но вдруг эта сотня, показавшаяся из-за поворота, всего лишь дальний передовой дозор и основные татарские силы подойдут еще не скоро? Нет, решился он, татарского начальника надо добить. Должно хватить времени. И он не стал пока подавать никаких сигналов.
  Еще один вражеский отряд показался из-за поворота совсем скоро. Сколько их было? На взгляд с полтысячи. Похоже, этих заметили, окруженные уже полностью, татары из телохранителей татарского военачальника. Оттуда ударили барабаны, реванули трубы, заметались из стороны в сторону уцелевшие бунчуки. Татарская полутысяча, не снижая хода, погнала коней на выручку, попавшим в беду соплеменникам.
  - Ох, ты ж... - простонал воевода, поняв, что вот-вот прибывшие враги ударят в тыл, окружившим татарский отряд гридням.
  И пусть они были легко вооруженными, но и таких для разгрома тонкой цепочки русских, окруживших, никак не желающих погибать татар, да еще и обращенных тылом к приближающейся опасности, хватит с лихвой.
  - Труби сбор! - рявкнул он, стоящему рядом с ним трубачу. - Остаешься на месте. И еще ты с ним, - ткнул он пальцем в одного из знаменных. - Пусть наши собираются вокруг вас. Потом играете общий отход. Начало над всеми пусть возьмет кто-то из тысяцких, иль сотников, если те не уцелели. Все поняли? - Трубач и знаменный кивнули. - Тогда, остальные - за мной! - проревел он, направляя коня навстречу приближающейся полутысяче татар, в надежде задержать врага, как только что сделал это татарский военачальник.
  Воинов с ним было мало. Очень мало - десятка два всего. Но в надежных панцирях, на не утомленных еще конях, да и опыта им не занимать - пусть сигнальщики, пусть знаменные, воевода всегда требовал от любого из своих воев умения драться, хоть конным, хоть пешим. Так что даже два десятка их могли, пусть не на долго, но придержать легкоконных татар. За это, время, гридни успеют развернуться, встретить нового врага, потеснить его, или отступить в порядке, если татарам придет новая помога.
  Все эти мысли промелькнули в голове у Еремея Глебовича уже на скаку. Справа и слева к нему примкнули два десятка его ближников, выстраиваясь в одну линию, плотно - колено к колену, доставая из крепежей копья, перебрасывая со спины на грудь щиты, готовясь к последнему в своей жизни бою...
  Воеводе с присными, все же, удалось, пусть не на долго, придержать свежую татарскую полутысячу. Ценою своих жизней. Тысяча Никанора успела выйти из боя, хоть и ценой потери полутора сотен воинов, оставшихся прикрывать отступление основного отряда. Уцелевший в бою Никанор, принял начало над всеми четырьмя бьющимися на льду Оки русскими тысячами. Те, следуя сигналу сбора, отрывались от продолжавших яростно биться, татар, собирались под его знамя. Когда стало видно, что все уцелевшие русичи вышли из боя, Никанор дал приказ на отход. Татары не преследовали, хоть тысяцкий и видел, как из-за речного поворота к ним валит подмога отряд за отрядом. Он благополучно завел войско в устье Москва-реки и укрылся за городнями. Оттуда было видно, как большой татарский отряд, не менее пяти тысяч, ускакал вверх по течению Оки. У Никанора сжалось сердце, когда он вспомнил, что туда в самом начале боя ушла тысяча панцирной русской конницы, преследовавшая отступавших татар. Из боя с ним вышло чуть больше двух с половиной тысяч воинов. Из тысячи, ушедшей вверх по Оке, не вернулся никто. Из тысяцких выжил только он. На окрестности Коломны опускались ранние зимние сумерки. Первый день битвы заканчивался.
  
  Глава 8
  
  В тереме коломенского князя Романа Ингваревича царила скорбная тишина. Опустившиеся сумерки погрузили теремные покои почти в полную темноту. Испуганные слуги попрятались по углам, не решаясь показаться на глаза князю и близким, придавленным обрушившимся на них горем. Светочи зажгли только в спаленке молодого князя Романа Романовича и примыкавшей к ней комнатке.
  Младшего Романа привезли еще днем. Беспамятного, истекающего кровью из копейной раны под ключицей. Раненого быстро избавили от доспеха, разоблакли, перевязали, как могли, уложили в кровать собственной спальни и отправили за бабкой-лекаркой, пользовавшей всю семью князя и вятьших людей Коломны. Пока старуха заговаривала кровь, Роман Ингоревич и его дебелая, белокожая супруга Прасковья в смежной со спальней комнатке не находили себе места от тревоги за единственного сына. Тут же находились и три младших дочери князя с мокрыми от слез глазами - младшего Романа любили все. Даже теремные девки, снующие из спальни туда-обратно, исполняя поручения лекарки, утирали слезы со щек.
  Уже в сумерках лекарка вышла от Романа, вытирая рушником костлявые пальцы со вздувшимися синими венами. Глянула на князя, княгиню, погладила по голове, сидящую ближе к ней двенадцатилетнюю княжну Марию, тяжело вздохнула и сказала глухим, каким-то надтреснутым голосом:
  - Кровь я заговорила, раны чем надо присыпала, перевязала. Да вот только поздно его сюда привезли. Пораньше бы... - Она помолчала, добавила. - Тогда был бы жив княжич.
  Княгиня-мать в ужасе зажала руками рот, ахнула, обмирая:
  - Умер?
  - Нет еще, - покачала головой старуха. Вот только кровь из него почти что вся вытекла. Хорошо, если до утра доживет.
  Князь Роман Ингваревич скрипнул зубами, вперился бешеным взглядом в лекарку.
  - Да ты хорошо ли старалась, старая! - рявкнул он. - Парень же молодой, здоровый, рана, я видел, не сильно глубока. Как же так!
  - Не кричи на меня, князь, - старуха гордо вздернула подбородок. - Дело свое я знаю, и ты не раз в том убеждался за долгую мою тебе и твоему семейству службу. А княжичу копье большую кровяную жилу разрезало. Кабы сразу его ко мне, я бы кровь сумела заговорить, но пока его доставили... - Она махнула рукой. - Готовьтесь к утру соборовать.
  - Он хоть в памяти? - как-то разом сникнув, только и спросил Роман-старший. Проститься с ним можно?
  - Какое там, - покачала головой лекарка. - Беспамятный он и не очнется, не надейтесь. Так прощайтесь.
  Княгиня Прасковья без сил села на лавку и завыла. Дочки, обняв мать, тоже заревели в голос. Роман Ингоревич почувствовал, что глаза у и него защипало, а все предметы вокруг стали расплываться. По щекам, сбегая на усы и броду побежали теплые ручейки. Роман-старший плакал. Кажется, впервые за последние лет тридцать...
  
  Князь Всеволод находился на холме до полной темноты. И хоть к вечеру небо прояснело, луна пока не взошла и разглядеть врага стало невозможно. Свои воины разожгли костры, собираясь заночевать возле тех мест, куда их расставили с утра воеводы.
  - Надо бы и тебе отдохнуть, князь, - подал из темноты голос ближник Кузьма. - Ведь весь день на ногах. Толком и не поемши. Поедем в Коломну. Эти, - он мотнул головой в сторону устья Москва-реки, - ночью навряд ли сунутся. А коль и сунутся - вои все на местах, дозоры выставим, отобьют первый натиск без нас, а уж там и мы явимся.
  Всеволод поежился от налетевшего порыва морозного ветра, почувствовал, как екнуло в животе при упоминании о еде, кивнул.
  - Едем.
  Повернулся к боярину Кирьяну Вежичу, поставленному им набольшим воеводой после гибели Еремея Глебовича, сказал. - Распорядись тут о дозорах, проверь воев - все ли на месте и в готовности. Ну а потом можешь тоже отдохнуть. Лучше здесь же.
  - Понял, княже, - поклонился новоиспеченный воевода владимирского войска. - Прикажу шатры разбить, чтобы люди по очереди обогревались ночь.
  - Вот это правильно, - кивнул Всеволод, слегка досадуя, что сам до того не додумался - ночью на морозе воям тяжко придется без обогрева. Костров для этого мало, в шатрах, конечно же, лучше. С другой стороны, на то они и поставлены воеводы, чтобы заниматься вот такой мелочью, до которой у князей руки не доходят.
  
  Роман-младший умер, как и предрекала знахарка, заполночь. Его успели, не спеша, соборовать, близкие тоже успели проститься. Когда молодой князь перестал дышать, из спаленки вывели почти обеспамятевшую от горя мать. Сестер увели еще раньше - не гоже им в их годы видеть смерть брата. С телом остался Роман Ингоревич и священник, читавший заупокойные молитвы. Уже ближе к утру в дверь спальни покойника постучали. Отупевший, ставший каким-то бесчувственным от пришедшего горя, коломенский князь поднялся с лавки и сам открыл дверь. У входа стоял его тайный посланец - боярин Ипатий, отправленный сутки с лишним назад к татарам. За последними событиями Роман Ингоревич уж почти что и позабыл про него. Наморщил лоб, спросил:
  - По что?
  Посыльный не удивился вопросу - человек он был не глупый, преданный, знал своего владыку с юных лет и понял его состояние.
  - От татар я, княже. Вспомни. Посылал меня днесь к ним с донесением.
  Коломенский князь потер лицо ладонями, посмотрел на Ипатия уже осмысленно, бросил коротко:
  - Сказывай.
  - Добрался до их передового полка еще вчера к утру, - зачастил тот. - Как ты и говорил, увидев пайцзу, тобой данную, татары выдали мне сопровождающих и отправили к своему главному князю, которого называют джихангиром.
  - Батыю? - спросил князь.
  - К нему, - кивнул Ипатий. - Так его назвал толмач-половчанин. И еще с ним был его набольший воевода.
  - Субедей? - задал еще один вопрос князь Роман.
  - Его при мне не называли. Одноглаз сей воевода и с рукой у него что-то.
  - Субедей... - словно про себя, негромко пробормотал Роман. - Дальше что было?
  - Выслушали меня внимательно. Много переспрашивали, словно запутать старались. Проверяли, должно. Но потом, вроде, поверили. Так что все делать будут, как ты и предложил. Уже с нынешнего вечера отправили они вверх по Оке десять тысяч конницы. Я вместе с ними поехал. Довел их до обходной дороги, что ведет от Оки до Москва-реки через лес, той, что ближе к Коломне. Показал и вторую - дальнюю, где они должны будут только обозначить движение, как ты и сказывал. Стан они разбили прямо там, возле первой. Двинутся по ближней дороге ровно в грядущий полдень. По дальней пошлют отряд малый, так что надобно нам все правильно рассчитать.
  -Тут уж все рассчитано, - буркнул князь. - Досюда как добрался? Не видел тебя никто, как со стороны Оки шел?
  - Нет, - покачал головой Ипатий. - По дороге я ехал не более половины пути - не доехал до дроздовой поляны, где Владимирцы наверняка дозор поставили. Там самое удобное для того место. Вторую половину пробирался лесом, пешим. Коня бросил там, на дороге. Проверил владимирский дозор, заодно - на Дроздовой поляне он, как и мыслил. Вишь, подзадержался из-за этого - пришел сюда так поздно.
  - Молодец, - кивнул князь Роман. - Отдохни мало-мало и поведешь людей моих к владимирскому дозору, который сведал. Убрать его надо будет по-тихому, чтобы никто не ушел, не упредил Владимирцев.
  - Как повелишь, княже, - коротко поклонился ближник.
  Князь Роман помолчал, не выдержал, попечаловался:
  - А у меня, вишь, горе какое - сына убили. И ведь говорил ему: не лезь в битву, не лезь! Не послушался, дурак!
  Последнее слово Роман произнес почти со злобой.
  - Что и говорить, - подхватил Ипатий. - Молодые они известно - неслухи. Загубил себя наследник твой.
  - Вот и именно, - скрипнул зубами князь. - Наследник! Единственный! Опосля него только девки и выживали. А последних четыре года княгиня праздная ходит, видно вышла уж из лет детородных.
  - Ничего, князюшка, минует напасть татарская, сможешь в монастырь ее заточить, аль, глядишь и просто беда какая с нею случится может. Только скажи. Ты муж крепкий еще, видный, возьмешь за себя девку молодую, здоровую. Нарожаешь еще себе наследников.
  Роман хмыкнул.
  - Можешь ты утешить, Ипатий. Поговорил с тобой и, вроде, легче стало.
  
  Татары возобновили сражение чуть свет. Спервоначалу снова попытались послать к городне легкоконных всадников, которые, разделившись на две части, попытались, одни зацепить кошками и растащить сани, перегораживавшие русло реки, вторые же прикрывали их плотной стрельбой из луков. И опять у них ничего не вышло. Потеряв несколько десятков всадников, татары откатились от русских укреплений и вступили в перестрелку с их защитниками. Потом появилась татарская пехота: мордва, черемисы, буртасы и еще кто-то, кого Всеволод, занявший с утра свое место на все том же, что и вчера холме, не опознал. Пешцы, как и предполагалось, попытались пройти через лесную дебрь и напасть на русских с незащищенных городнями боков. Но тут им, выбирающимся из леса на чистое место, встречь ударила русская конница, быстро загнавшая их обратно. На потоптанном снегу осталось пара сотен трупов находников. И справа, и слева теперь тоже шла вялая перестрелка между татарскими пешцами и русскими конниками - те в лес, следуя приказу воевод, даже не совались.
  Больше конных на вылазку, как вчера, Всеволод пускать не решился: дорогонько она обошлась - две с половиной тысячи отборных всадников не вернулось назад. Да еще и набольшего воеводу Еремея Глебовича потеряли. Не хватало Всеволоду сейчас его советов и поддержки, ох, не хватало... А, еще жалко было младшего Романа - по душе тот пришелся наследнику владимирского престола.
  - Вялые какие-то ныне татары, - скинув рукавицы и отдирая льдышки с усов и бороды, произнес Кузьма. - Этак до весны будем биться, пока лед на реках не вскроется.
  - А ты бы на их месте, что содеял? - поинтересовался Всеволод.
  - Пустил бы в лоб пехоты побольше, - почесав бороду, ответил ближник. - Глядишь, и взломали бы они наше укрепление. А там в прорыв - конницу.
  - Разумно, - согласился Всеволод. - Но это, если у них имеется той пехоты много, что вряд ли. Сколько ее они загубили под Рязанью? А набрать новую им негде, потому я бы ту пехоту поберег для приступа городских стен. Не всадников же им на те стены посылать? Не тому их учили, сам понимаешь.
  - Это - да, - согласился Кузьма. - По всей видимости, пехоты у татар не густо. А раз так, то отобьемся - в лоб им нас не взять.
  - Это, если каверзу какую не придумают. На каверзы татары, говорят, большие мастера. Слышал, небось.
  Ближник кивнул.
  - Как там брат Владимир в тылу? Лесные дороги стережет?
  - Стережет, - еще раз кивнул Кузьма. - Даже на ночь в город не приезжал: в тепле переночевать, горяченького похлебать. В шатре ночевал, как истый воин. - Боярин по-доброму усмехнулся.
  - Ну, дай Бог, - тоже улыбнулся князь. - Если чего от татар и ждать, так со стороны тех дорог. Может, дать подмоги брату?
  - Думаю, справится, - пожал плечами Кузьма. - Почти пять сотен гридней у него. От дороги до дороги расстояние не великое. Владимир с людьми встал как раз на полпути к той и этой, дозоры на обе выслал. Даже если татары по обеим дорогам сразу пойдут, упредят его дозорные, пошлет по две с половиной сотни на каждую дорогу. Те узкие, их и сотня воинов пару-тройку часов удержит, а две с половиной и полдня. К тому времени поспеем помощь подать. Так что о дорогах не печалуйся, княже.
  - Хорошо, коль так, - помолчав, ответил Всеволод. - Надеюсь, знаешь, о чем говоришь.
  - Знаю, княже. Единственно...
  - Что?
  - Может, послать кого поопытнее к брату. Горяч он.
  - Есть же при нем Филлип Нянка, куда уж опытнее.
  - Есть-то он есть, но не больно Владимир слушается старого. А тому воли не хватает противиться приказам молодого князя. Не слыхал о таком?
  - Нет, не слыхал, - покачал головой Всеволод. Помолчал, принимая решение. Сказал. - Давай не будем обижать молодого, да старого. Мыслю: справятся.
  - Тебе решать, князь, - кивнул Кузьма.
  
  Дозор из десятка воинов, высланный Владимиром Московским стеречь лесную дорогу, ту, что ближе к Коломне, расположился примерно на полпути к Оке на небольшой полянке, которую та дорога пересекала примерно посредине. Почти весь вчерашний день гридни провели в седлах, вскидываясь на каждый звук, или движение. Но зимний лес был спокоен и тих, потому на второй день сражения воины подуспокоились, оставили сторожить тропу двоих. Остальные коротали время в походной палатке. Разговоры за полтора дня бдения все переговорили, были и небыли пересказали. Теперь, после плотного обеда прилегли вздремнуть.
  Двое дозорных, тоже подуставшие за вчерашний день сидеть в седлах, спешились, привязали своих коней к лежащей поперек поляны здоровенной сосне, поваленной ветром, видно, совсем недавно и теперь грелись возле небольшого костра, не забывая следить за окружающей их чащей и прислушиваться - не раздастся ли топот конницы со стороны дороги, ведущей к Оке. Воинами дозорные были опытными, но и они не заметили и не услышали, как от чащи к поляне подобралось с десятка полтора человек в намотанных поверх полушубков выбеленных льняных тряпках, делающих их почти незаметными на фоне снега. Двое из пришельцев положили на ветки деревьев, растущих у окраины поляны, самострелы, прицелились... Раздалось два щелчка, слившихся в один. Пара толстых коротких стрел поразили дозорных. Одному стрела угодила в грудь, в самое сердце, легко пробив доспех, второму в горло, пролетев сквозь шею навылет. Дозорные упали, не издав ни звука. Только привязанные кони испуганно всхрапнули, пяля налившиеся кровью глаза на упавших в снег хозяев. Неизвестные, не говоря ни слова, устремились к палатке с отдыхающими гриднями. Их, дремлющих, взяли в ножи, не потеряв ни одного из своих.
  - Прокопий, - сдвинув на затылок меховую шапку и вытирая испарину со лба, обратился к одному из татей тот, что, по всему, был у них главным. - Держи пайцзу, бери ихнего коня, - он мотнул головой на мертвых Владимирцев, - и поезжай встреч татарам - чаю, они уж выехали от Оки и вскорости здесь будут. Как увидишь передовых татар, поднимай пайцзу над головой и кричи 'джихангир!'. Там через толмача растолкуешь, что дозор нами вырезан и могут они ехать, не сторожась. А мы - восвояси, словно, нас и не было тут.
  - Боязно, Ипатий Лукич, - поскребя в заиндевевшей бороде, промолвил Прокопий. - Кабы не порешили меня татары, не разобравшись.
  - Не боись. Обещались не трогать нашего гонца. А пайцза эта у них дорогого стоит: убить ее владельца татары забоятся - им за то их хан вмиг головы посворачивает.
  - Ладно, коли так, - склонил голову Прокопий.
  Он выбрал самого ладного коня, привязанного возле палатки с убитыми, легко вскочил в седло и погнал его по дороге в сторону Оки.
  - Хорошо управились, - удовлетворенно вздохнул Ипатий. - Без шума. И свои все целы. Будет чем князюшку порадовать. Пошли в обрат.
  - Может на конях? - спросил кто-то из татей. - Достанутся ведь татарам безбожным.
  Ипатий в задумчивости осмотрел статных жеребцов, почуявших запах крови и рвущихся с привязей. - Нет, - недолго подумав, покачал головой. - Через дебрь на них не пройти, идти по дороге в сторону Коломны - Владимирцы, что там на выезде дорогу караулят, заметят, узнают своих коней. Несдобровать тогда нам. Идти к татарам что-то не хочется - как примут, кто знает. Нет, - уже более решительно мотнул он головой. - Пойдем старым путем через дебрь. И поторопимся - надо до города добраться раньше татар, иначе они в неразберихе и нас порубят. Успеть нужно к князю под крыло.
  
  Владимир Юрьевич Московский - самый младший из сыновей Великого Владимирского князя Юрия Всеволодовича маялся второй день. Второй день битвы, в которой не мог принять участия. Да что там не мог! Толком битву он даже не видел! Стоял со своим отрядом в пять сотен всадников в глубоком тылу и караулил никому не нужные дороги, которые татары, если бы даже и искали, так вряд ли бы нашли без местного проводника.
  Второй день битвы! Зимнее солнце скоро доберется до своей высшей точки на белесом, почти лишенном облаков небе. А он - Владимир все еще торчит здесь! Московский князь проклинал судьбу и старшего брата. Судьбу клял вслух, старшего брата в душе. Он, то спрыгивал с коня и ходил взад-перед, расшвыривая с пути снег, то опять вскакивал в седло и гнал коня в сторону звуков битвы. Однако проскакав саженей двести-триста, приходил в себя, вспоминал о воинском уложении - подчинении старшему и разворачивался обратно.
  Его воевода и наставник Филлип Нянка, скрывая в усах усмешку, следил за Владимиром молча. Не осаживал его, не корил за нетерпение и невместное поведение - ничего, пусть привыкает. А бой этот не последний в его жизни - навоюется. Но и он, временами, с тревогой вглядывался в ту сторону, где гремела битва. Каждый час слал гонца: узнать, что там и как. Те возвращались с хорошими вестями - уверенно держатся наши, ничего не могут с ними сделать татары.
  Посланник от дозорных, тех, что караулили дальнюю от Коломны дорогу, примчался, когда солнце только перевалило за полдень. Еще издали он замахал плеткой и закричал:
  - Татары! Татары!
  Подскакав вплотную к князю и воеводе, захлебываясь морозным воздухом, доложился;
  - Татары на нашей дороге!
  -Сколько? - спросил Филлип.
  - Кто ж поймет - дорога узкая, кругом лес. Как показались, так старший сюда меня и послал, не мешкая.
  - Помчались, дядька! - вскинулся Владимир. - Нельзя терять время. Не дай бог не успеем перехватить их на дороге, тогда не остановим.
  - Всем нельзя, - покачал головой воевода. - Ну как супостаты и вторую дорогу нашли? Половину воинов на такой случай надо здесь оставить. Две с половиной сотни да на узкой дороге долго их продержать смогут.
  Филлип чуть помолчал, думая, затем продолжил:
  - Вот что, князь. Давай я с половиной людей пойду на дальнюю дорогу, а ты с остальными жди здесь. Только весть старшему брату не забудь подать. Пусть подмогу нам высылает.
  - Ну уж нет! - взвился Владимир. - И так второй день стою без дела! Я на дальнюю дорогу пойду, а ты карауль ближнюю. И весть сам пошли.
  Воевода понял, что спорить с князем бесполезно. Кивнул, сказал:
  - Будь, по-твоему. Только вперед не лезь - ты же князь. Помни: твое дело боем руководить, а не мечом махать.
  - Знаю, - досадливо махнул рукой с плетью Владимир. - Труби сбор, - это уже к сигнальщику, стоящему неподалеку.
  Взяв с собой две с половиной сотни гридней, Владимир Всеволодович повел их к дальней дороге, до которой было версты полторы. Правый берег Москва-реки здесь был неровным, изрезанным мелкими речушками и овражками, потому воины продвигались не быстро - легкой рысью, кое-где даже переходя на шаг, чтобы не поломать ноги коням. Филлип озабоченно смотрел им в след, когда его дернул за кольчужный рукав один из свитских.
  - Смотри, воевода, - каким-то придушенным голосом просипел он.
  Филлип обернулся в сторону Коломны и остолбенел. Из леса, от того места, где из него выходила ближняя к Коломне дорога, выезжали чужие конные воины, и число их увеличивалось на глазах.
  - Татары! - выдохнул все тот же свитский, что увидел их первым.
  Татары... Вот их на опушке уже не менее сотни. Сотня эта, не мешкая, выстраивается в ряды, посверкивая на солнце бликами от доспехов. Похоже, тяжелая конница. Как же так? Почему караульные, стоящие на той дороге, не подали весть? Убиты? Но ведь опытные были засадники, проверенные. Таких втихую взять не просто. Однако, вот, взяли. Уже две сотни врагов выстроились на опушке. Три... Чуть ли не впервые в жизни старый воевода не знал, что делать.
  
  Что делать? Мчаться на татар и пытаться сбить их, загнать обратно на лесную дорогу и держаться до прихода помощи? Не получится - их уже выехало из леса и построилось сотни три, а пока он Филлип со своими двумя сотнями и полусотней доберется до них, минуя версту с лишним по изрезанному овражками берегу, их будет сотен шесть-семь, а то и больше. Да они половину его людей еще на подходе стрелами побьют, а оставшихся опрокинут встречным ударом. Выход один - уходить. Вот только надо послать гонцов, упредить Всеволода о том, что в тылу у него татары.
  Гонцов он послал, не откладывая. Может, по краю левого бережка и сумеют проскочить. Теперь, князь Владимир, за которого он Филлип отвечает головой. Где он со своими людьми? Успел добраться до второй дороги? Оглянулся. Нет еще, не добрался чуть-чуть. Видно, тоже увидел появившихся внезапно врагов, остановился. Слава Богу! Тогда...
  - Играй отход, - бросил воевода, стоящему возле него сигнальщику, и развернул коня.
  Когда его отряд еще только начал движение, Филлип увидел, что две с половиной сотни Владимира направились ему навстречу. Вскоре встретились.
  - Куда ты, воевода, - Владимир хотел сказать эти слова грозно, но голос его сорвался. Он закашлялся.
  Ни слова не говоря, Филлип подхватил княжьего жеребца под уздцы и, развернув его, продолжил движение прочь от врага.
  - Да ты, что!? - вскрикнул Владимир почти что жалобно. - Изменник?
  - Не кричи князь, - обернувшись и сделав лицо посуровее, откликнулся воевода. - Я твою жизнь спасаю. Твою и воев наших. Ничего мы здесь сделать уже не сможем, только людей зря погубим. Посмотри!
  Владимир оглянулся. На опушке леса колыхался конный татарский строй в тысячу всадников - не меньше. А из леса все прибывали и прибывали другие.
  - Сражение проиграно, - продолжал говорить Филлип. - А наши воины пригодятся нам на стенах родного города. Надо туда поспешать, готовиться к обороне, собирать ратников. Глядишь, и отобьемся. Тем паче, нынешняя битва татарам дорогонько обойдется.
  Кажется, Владимир услышал своего дядьку, перестал вырываться, опустил голову. Чуть погодя, сказал только:
  - Но ведь там брат мой. Как же... Я же бросил его. Считай, предал...
  - Всеволод муж с головой - не пропадет. Пути для отхода, знаю, он разведал загодя. Уйдет. И многих сумеет с собой вывести.
  Владимир прекратил попытки вырвать узду из рук Филлипа. Смирился. Только постоянно оглядывался на продолжающих прибывать татар на опушке леса. Выехали на лед реки. Отряд Москвичей сразу увеличил ход коней на ровной поверхности.
  - Теперь вряд ли догонят, - удовлетворенно сказал воевода, тоже оглянувшись назад.
  А татары, похоже, и не думали преследовать не слишком большой отряд русских, не желающих вступать в драку. У них задача была поважнее. Когда Москвичи начали поворачивать за речной изгиб, Филлип и Владимир, поотставшие от своих, увидели, как вражеский отряд, насчитывающий уже не менее пяти тысяч всадников, начал выдвигаться на речной лед. А из леса продолжали выходить новые сотни и сотни степняков. Филлип горестно покачал головой, перекрестился и пробормотал чуть слышно:
  - Дай бог, чтобы гонцы мои к Всеволоду успели проскочить, упредили князя о татарах. А то, ежели они ударят внезапно, совсем беда будет. Потом повернулся к Владимиру, сказал уже громко. - Едем, князь. Кабы супостаты погоню за нами не снарядили. Едем и быстро. Надо на такой случай успеть оторваться.
  
  А в устье Москва-реки сражение почти утихло. Татарские пешцы, засевшие в лесу по бокам русского войска, отошли от опушек вглубь чащи и почти никак себя не проявляли. Кузьма предложил послать за ними своих пешцов - шугануть находников, что б не повадно было, благо своей пехоты хватало и дела особого для нее пока не имелось. Но Всеволод запретил - ни к чему распылять силы.
  Со стороны устья продолжали гарцевать несколько сотен татарских конных стрелков, посылающих стрелы в защитников городни. Обстрел этот, однако, больших хлопот русским, укрывшимся за досками и кольями, не доставлял. За последний час они потеряли всего лишь с десяток человек ранеными. На обстрел отвечали и тоже сумели подбить пару десятков вражьих всадников. Так что тут размен шел даже в пользу русских.
  - Не так уж и страшны эти татары, - подойдя к Всеволоду поближе, сказал Кузьма. - Этак супротив них до весны можно простоять. А коль батюшка твой еще конных в помощь пришлет, так сможем и вперед пойти - потрепать ихние полки.
  - Еремей вон потрепал уже, - буркнул в ответ князь, которого такая нерешительность татар больше тревожила, чем радовала. - Сложил голову на окском льду.
  - Царство небесное, - скинув шлем вместе с подшлемником, перекрестился ближник. Хороший был воевода.
  - Что слышно от Владимира? - спросил Всеволод.
  - Часа два назад прискакивал от него гонец. Тихо там все. Может, перекусим, княже? С утра ведь ни маковой росинки во рту.
  - Распорядись.
  Но поесть им было не суждено.
  - Смотри, княже. Гонец, вроде, от Владимира скачет, - окликнул Всеволода один из свитских.
  Князь обернулся в сторону Коломны. И впрямь - по припорошенному снегом льду Москва-реки несся всадник, нахлестывая коня. Сердце Всеволода сжалось в недобром предчувствии.
  - Никак, случилось у Володимира чего-то, - тоже встревожился Кузьма.
  Гонец добрался до холма, на котором расположилась свита князя, не спешиваясь, шпоря коня, въехал по склону, осадил скакуна возле Всеволода, спрыгнул с седла и, отдав легкий поклон, выпалил:
  - Татары! Татары по обходной дороге прорвались! Не укараулили мы их!
  - Да как же так?! - возмущенно воскликнул Кузьма. - Спали вы там что ль?!
  - Ладно! - осадил ближника Всеволод. - Чего уж теперь! Где они сейчас и в какой силе? - это уже к гонцу.
  - Князь Владимир меня сразу к вам отослал. Но проезжал я мимо них. Тьма тьмущая татарвы из леса перла. Грудились у опушки.
  - Князь Владимир что?
  - Говорю же: он меня сразу к вам отослал. Но звука боя я, пока скакал, не слышал.
  - Когда они здесь будут, как по-твоему?
  Гонец задумался, потом начал рассуждать вслух.
  - Пока из лесу выйдут, пусть и не все, но тысяч пять должно, что б наши их сразу не опрокинули... Пока досюда доедут... Мыслю с час. Ну, может, чуть меньше.
  - Ясно, - Всеволод ненадолго задумался. Потом встрепенулся, приказал:
  - Собирайте конницу в кулак. Пешцам сниматься и двигаться к Коломне.
  Воеводы, кучковавшиеся возле князя, отправились почти что бегом исполнять приказ. Сам Всеволод с присными сели на коней. Сотня гридней-телохранителей окружила их плотным кольцом.
  - Кузьма, - в полголоса обратился Всеволод к ближнику, привычно поставившему своего жеребца по правую руку от князя. - Ты помнишь, где начинаются тропки через лес, которые тебе показывал человек коломенского князя?
  - Мыслишь, не устоим теперь, княже? - сросил Кузьма.
  - Мыслю, что теперь - вряд ли. Но что-то сделать попытаемся. Так помнишь тропки?
  - Как не помнить? Помню. Да и человечка этого я не отпустил. Вон он в свите под присмотром. Так что тут не беспокойся. Что делать будем?
  - Соберем всю конную силу и ударим встреч обошедшим нас татарам. Даже, если и не сумеем опрокинуть, так задержим, дадим пешцам уйти за городскую стену. А уж после, коль не в мочь будет держать татар, уйдем по этим тропкам на Владимир.
  - Порубит пешцов конница татарская, пока они по льду до города дойдут, - озабоченно покачал головой Кузьма.
  - Оставим в прикрытие пару тысяч. Построятся в круги оборонительные. Дойдут потихоньку. С потерями, но дойдут.
  - Может, в прикрытие тысяч пять хотя бы оставить? - предложил продолжающий сомневаться ближник.
  - Может, и прав. Только скажи воеводе, под чьим началом эти пять тысяч будут: пусть, как только пешцов до города доведет, так сразу с нами соединяется, а коль мы к тому времени уже уйдем, пускай по нашим следам движется.
  - Понял, княже. Сейчас распоряжусь.
  
  Всеволод со свитой и сотней гридней-телохранителей верхами спустились с наблюдательного холма на лед Москва-реки. К этому времени погода начала портиться. Поднялся ветер, который натащил на небо свинцовые облака, из которых уже начал сыпать мелкий снежок. Ветер студил лицо и сек его твердыми снежинками, так, что приходилось отворачиваться.
  Выехали на речной стрежень. Встали. Знаменные разъехались по сторонам, обозначая место для построения конных полков. Всеволод прикидывал в уме сколько конных воинов осталось под его рукой. В начале сражения было восемнадцать с небольшим тысяч, не считая полутысячи Владимира, которая сейчас бог весть где. Тысячи три потеряно вчера в славной вылазке, так хорошо потрепавшей татар. Сколько-то погибло и было ранено в стычках с татарскими пешцами. По любому выходило, что не меньше четырнадцати тысяч у него еще остается. Вычесть пять тысяч, которые будут прикрывать отход пешцов. Остается девять. Все равно, большая сила! Сколько там за Коломной вылезло из леса татар? Гонец Владимира говорил, что видел тысяч пять, но враги еще продолжали прибывать. Сейчас, должно, их там тысяч десять. Может, чуть больше. Если двинуться туда прямо сейчас, пока доедем, станет пятнадцать, пусть даже двадцать тысяч... Один русский против двух находников... Побеждали половцев и при худшем раскладе.
  Всеволод привстал на стременах, осмотрелся. Справа и слева от его небольшого отряда выстраивались конные владимирские тысячи. Уже почти построились. Позади, как растревоженные мураши, суетились пешцы, оставляющие свои укрепления, выстраивающиеся в защитные круги, прикрытые ростовыми щитами и ощетинившиеся копьями по внешнему краю. Круги эти начали не быстро двигаться вверх по течению Москва-реки, приближаясь с тыла к строящимся конным полкам. Пять тысяч конницы, по большей части легкой, выделенной для прикрытия пешцов, выезжали вплотную к городне, вступая в перестрелку с татарами, усилившими напор при виде отступающих русских.
  Всеволод глянул на затянутое сплошными облаками небо. Времени слегка за полдень. Часа три светлого времени еще есть. Эти три часа все и решат. Победить теперь, конечно, вряд ли удастся. Даже если получится опрокинуть и обратить в бегство татар, зашедших с тыла, оборону прорвут татары наступающие со стороны устья Москва-реки. Даже, если оставить пешцов на местах за городней, оставшимся пяти тысячам конницы не сдержать татарскую пехоту, которая сразу пойдет в наступление с боков. Так что он правильно приказал - отходить пешцам к Коломне. Может, часть их забрать с собой во Владимир, когда настанет время отступать по лесным дорожкам? Ведь в Коломне им долго не продержаться - укреплен город слабовато. Да и пропитания для такого количества защитников там не найдется. На неделю-две, разве. Ладно, там будет видно. Тропки, ведущие в сторону Владимира, начинаются как раз напротив Коломны. Ежели получится, пешцами можно прикрыть отступление в лес конницы. Глубоко в лес татары навряд ли полезут. Может, получится и пешим оторваться от них конных. Посмотрим. А сейчас...
  Сейчас - в бой! Всеволод глянул в право, влево. Конные тысячи уже построились и теперь равняли ряды. Пора! Князь тронул коня, приказал знаменному:
  - Труби: 'Все за мной'.
  Взревели трубы. Прапора колыхнулись из стороны в сторону, привлекая внимание начальных людей в конных полках, потом немного наклонились, указывая направление движения. Даже сидя в седле, Всеволод почувствовал, как дрогнул речной лед от тяжелой поступи тысяч всадников, тронувших коней, следуя его приказу. Сердце князя наполнила гордость и ощущение несокрушимой силы. Ну, где там эти татары? Что они, против мощи цвета владимирского конного воинства? Он уже не отворачивал лица от колючего снега. Он просто не чувствовал его. И еще, Всеволод был уверен, что и воины, идущие за ним, испытывают то же чувство всепобеждающей уверенности в своих силах!
  
  Шли шагом, чтобы не утомлять лошадей перед большим боем. Вскоре слева показалась Коломна. Еще не успели с ней поравняться, как оттуда загудел сполошный колокол - видно с дозорной башни рассмотрели приближающегося с полночи врага. Всеволод приказал Набольшему воеводе Кирьяну Вежичу, едущему по левую руку от него, послать вперед дозорных, чтобы не столкнуться с татарами внезапно. От войска отделилась полусотня и вскачь понеслась вперед, вздымая облака свежевыпавшего снега.
  Город остался позади. Проехали после этого еще с полверсты, когда из-за речного поворота показалась посланная вперед сторожа, мчащаяся навстречу, нахлестывающая изо всех сил и так мчащихся во весь опор коней. Их сигнальщик отчаянно мотал над головой пикой с прапорцом. Понятно: вот они - татары.
  - Встали! - приказал Всеволод.
  Пропели трубы, мотнулись знамена. Войско встало, ровняя растянувшийся во время марша строй. Всеволод поднялся в стременах, оглянулся. Позади него выстроились панцирные всадники конного владимирского воинства. Самого отборного. Москва-река в этом месте была шириной в сотню саженей, потому шли в бой тремя линиями по три тысячи в линии. Пять десятков всадников в ряду в каждой тысяче и двадцать рядов в глубину. Такому строю удобно перестраиваться в клинья. Вот пусть первая линия так и встанет. Всеволод отдал приказ. Первых три тысячи четко, без суеты перестроились в клинья. Следующий приказ: Шести тысячам - вперед, трем концевым - на месте. Пускай побудут в запасе, на всякий случай.
  Двинулись вперед. Снова шагом, но в готовности в любое мгновение с места пустить коней вскачь. Татар ждали, но, все равно, они появились внезапно: вылетели из-за поворота речного русла, вереща, гикая, глухо стуча нековаными копытами лошадей по заснеженному речному льду. До них оказалось всего-то пара сотен саженей.
  - Трубачи! Знаменосцы! - гаркнул Всеволод. - Всем - в бой!
  Рев труб, хлопанье знамен за спиной. А князь уже шпорил коня. Умный, обученный скакун и без понуканий знал, что делать - чуть присел на задние ноги, толкнулся и понесся вперед, все набирая ход. Всеволод перекинул щит со спины на грудь, наклонил копье. Сердце его наполнилось предчувствием славной битвы. Давненько вот так - впереди строя кованой рати не несся он на врага. Давненько...
  А татары почти сразу, как только увидели, что русские понеслись им навстречу, заметно убавили скок лошадей. Когда же до них оставалось не боле пятидесяти саженей, выпустили по русским тучу стрел, а потом все вдруг развернули коней и понеслись вспять. Всеволод вовремя прикрылся щитом - в него, такого заметного на красивом жеребце, в развивающемся красном корзне, стрел полетело изрядно. Несколько ударило в щит. Пара в шлем. Сколько-то попало в коня. К счастью в те места, что были прикрыты доспехом. Справа, слева, позади заржали раненые лошади, послышались вскрики людей. Гридень, скакавший справа через двух всадников, получил стрелу в лицо и запрокинулся на круп своего коня, потихоньку сваливаясь в бок. Всеволод отвернулся от убитого, яростно вперился в удирающих татар, снова пришпорил скакуна. С ним поравнялся Кузьма, крикнул:
  - Заманивают, княже!
  На Всеволода словно ушат холодной воды вылили: конечно же заманивают, поганые. А он, битый волк на эту уловку ведется - гонит воинов вслед бегущим, утомляет коней, силы которым понадобятся совсем скоро. Князь потянул узду, придерживая жеребца. Крикнул:
  - Шагом!
  Разгоряченные погоней и видом бегущего врага воины послушались не сразу. Изрядное их количество, потерявших строй, далеко обогнало своего князя с присными, но, в конце концов, они, все же, подчинились - стали останавливать лошадей, разворачивать, возвращаясь на свои места в строю.
  
  Татары убежали недалеко - встали саженях в трехстах. Постояли там какое-то время, а потом легкой рысью двинулись обратно в сторону остановившихся русских. Сблизившись саженей до ста, они опять начали сыпать стрелы, но с такого расстояния одоспешенным людям и лошадям вреда от них было немного.
  Всеволод с ближниками подался назад, укрываясь от прямых выстрелов между первой и второй передними тысячами. Он напряженно думал, что делать дальше: идти вперед? Но татары наверняка будут продолжать отступление, не вступая в прямое сражение, изнуряя, раня, убивая коней и всадников стрелами. Догнать их не получится, если те сами этого не захотят. Тогда, что - отступить к пешцам? Но те уже оставили свои укрепления на льду реки и сейчас двигаются к Коломне, наверное, уже отбиваясь от наседающих со стороны устья татар. Придется вступить в бой с тамошним численно превосходящим его силы противником. А потом в тыл ударят вот эти... Самое правильное сейчас, и впрямь, вернуться к Коломне и уйти со всеми, кто может, по лесным тропам к Владимиру - здесь битва проиграна. Вот только поймет ли такое его поведение отец? Да и воины, которые рвутся в битву? Пожалуй, надо сделать так: продвинуться до того места, где начинаются дороги, по которым прибывают татары, посмотреть, что там происходит, может, удастся выманить на себя конницу? Ту, что потяжелее. Есть же такая у татар, как говорят те, что участвовали в вылазке с Еремеем Глебовичем. Оставленные им в запасе позади три тысячи поставить в засаду, там, где речной поворот. На случай, ежели не получится удержать вражьего удара. Можно бы и в притворное бегство обратиться, как это только что делали татары. Но, нет, сложно - не приучены к такому панцирники, то дело легкой конницы. Зря он ее с собой не взял. Всеволод досадливо мотнул головой.
  - Что ты, княже? - тут же воззрился на него Кузьма.
  - Ничего, - махнул рукой князь. - Слушай, что делать будем, - и он коротенько объяснил ближнику свой замысел. - Ты останешься с засадным полком. Никому другому этого не доверю.
  - Мне бы с тобой, - умоляюще протянул Кузьма. - Как же ты в бою без меня? Кто прикроет щитом? Кто мечом оборонит?
  - Я сказал, - сухо обронил Всеволод.
  Кузьма опустил голову - когда князь говорил так, спорить с ним не имело смысла.
  - Слушаюсь, княже, - вздохнув, только и сказал он.
  - Поставь тысячи по берегам не на виду. Понятно, что совсем не спрячешь столько всадников, но в запале, может, не заметят сразу. Получится ударить внезапно. Понял ли?
  - Все понял, - кивнул Кузьма, но и ты княже, будь осторожен. Татары хитры, а мне, ежели что, перед батюшкой твоим ответ за тебя держать.
  - Не боись, Кузька, - хохотнул Всеволод. - Аль забыл, как нас обоих за проказы в детстве пороли. Ну и тут - выпорет батюшка, да и все на этом.
  - Да не о том я, княже, - Кузьма посмотрел на Всеволода с неподдельной заботой и тревогой.
  Тот тоже посерьезнел, сказал:
  - Ничего, брат, все живы будем. Езжай. Возьми мой малый стяг и десяток гридней. Тысяцким передашь, что я велел им идти под твою руку и повиноваться, как мне самому.
  - Слушаюсь, княже, - поклонился Кузьма, окликнул знаменосца, нескольких воинов из княжеской свиты, развернул коня и легкой рысью поехал в сторону устья Москва-реки, туда, где Всеволод оставил в запасе три тысячи всадников. Знаменный и с десяток гридней потянулись за ним.
  Всеволод провожал их взглядом до тех пор, пока они не скрылись за рядами владимирских воинов, рвущихся в битву. Что ж, пора. Он вдохнул морозный воздух, выдохнул с клубами пара.
  - Труби 'Все за мной', - приказал трубачу.
  
  Шагом прошли с версту. Легкая татарская конница откатывалась, сохраняя между собой и русскими все те же сто саженей. Три передние тысячи, рассыпавшись из строя клиньев в лаву, начали отвечать. Счет потерь, насколько мог видеть Всеволод, был примерно равным. Три задние тысячи, по его приказу перестроились в клинья. Прошли еще с полверсты. Потери росли, но терпеть было можно. Тем паче, убитыми теряли мало, все больше ранеными. Этих отправляли назад к Коломне, привязав к лошадям в сопровождении тех, кто еще мог держаться в седлах.
  - Вон еще татары, княже, - поднял руку новоиспеченный набольший воевода, указывая вперед и влево на высокий речной берег.
  Всеволод поднялся в седле, всматриваясь. И впрямь, на правом берегу Москва-реки у темнеющей хвоей опушки леса была видна почти такая же темная, как и сам лес масса всадников. Они занимали изрядную часть плоской возвышенности, круто спускающейся к речному берегу изрезанным оврагами склоном. Всеволод оценил количество новых врагов тысяч в пять-шесть. Легкая то была конница, или тяжелая - не понять из-за приличного пока что расстояния, до татар оказалось поболе версты, да и морозная дымка мешала их толком рассмотреть. Князь решил, что рассчитывать надо на то, что всадники у опушки скопились одоспешенные, иначе, чего бы им там стоять? Небось, ждут, когда легкая конница выведет русских под удар.
  Вот только склоны, по которым поганым надо будет спускаться, крутоваты для лошадей. Если только идти по оврагам да лощинам, что тоже не больно хорошо - скучатся, не развернутся толком для удара. А если им еще и помешать это сделать? Солоно степнякам придется, ежели на выезде из оврагов их остановить встречным ударом. Так и сделаем. Пусть три передних тысячи идут дальше, но недалеко. А он Всеволод останется здесь с тремя задними. Глядишь, не удержатся татары от соблазна - их больше, должны попробовать ударить. Он отдал нужные приказы.
  Передние рассыпавшиеся в лаву тысячи двинулись дальше. Уже рысью. Легкая конница татар тоже ускорила ход коней, уходя от преследования и продолжая обстрел. Всеволод приказал трем задним тысячам тоже двигаться вперед. Но шагом. Вот три передовые тысячи поравнялись с татарами, ждущими на берегу. Кажется, их темная масса всколыхнулась, но не тронулась с места. Да, тот, кто над ними начальствует, полководец опытный - видит второй отряд русских и понимает, что ничего хорошего его атака по крутому склону на готовых к ответному удару русских не даст.
  Три передовые тысячи ушли вперед больше чем на версту, когда три тысячи, которые вел Всеволод, поравнялись с засевшими на опушке татарами. Князь приказал воинам быть в готовности развернуться влево для отражения удара. Татары не двигались. Всеволод отдал приказ остановиться. Татары продолжали стоять все на том же месте. Теперь уже можно было рассмотреть, что это, действительно, панцирная конница - всадники и кони оказались облачены в металлические вороненые и кожаные доспехи. Их неподвижность внушала невольный страх. Всеволод усилием воли задавил позорное чувство, чуть поколебался, а потом отдал приказ двигаться дальше.
  Кирьян Вежич - набольший воевода, пришпорив коня, поравнялся с князем, сказал сдавленным голосом - видно и на него давила неподвижность татар:
  - Куда ты, княже? Эдак ведь тыл подставляем. Ударят - не удержимся, да и от своих отсекут.
  - Нам их выманить надо, воевода. А быстро они не спустятся - вишь, берег крут. Съезжать на конских задах будут, так половину лошадей перекалечат. По оврагам только им путь. Далеко не пойдем. Продвинемся так, чтобы успеть быстро развернуться и встретить их на выезде с тех оврагов. Понял ли?
  - Понял тебя, княже, - ответил Кирьян и приотстал. Лицо его, не смотря на объяснения Всеволода, оставалось озабоченным.
  
  Шагом прошли еще с полверсты. Русло реки в этом месте на большом протяжении оказалось почти прямым и впереди виднелись передовые три тысячи, которые, послушные его Всеволода приказу, тоже остановились в готовности вернуться - помочь основным силам. До них было версты две-две с половиной.
  Татары, стоящие на берегу у лесной опушки, зашевелились, когда русские прошли вперед мимо них почти на версту. Вначале ударили барабаны, запели трубы. Потом тронулись всадники. Как и предполагал Всеволод, они не стали спускаться по крутому откосу, а потекли вниз по трем широким оврагам с пологими склонами, почти лишенным растительности. Не овраги - почти что балки.
  - Трубите 'Назад все вдруг', - чувствуя, как тело начинает переполнять азарт предстоящего боя, крикнул Всеволод. Сам развернул жеребца и, продираясь сквозь столпившуюся позади свиту, погнал его к выходам из оврагов.
  Они успели. Ну, правильно - Всеволод же все рассчитал. Он прикинул, сколько времени у татар займет спуск по оврагам и сколько потребуется времени его конникам домчаться до выходов из этих оврагов. Потому уходить далее, чем на версту от притаившихся татар не собирался. Они успели. Они успели даже построиться для боя напротив этих выходов. Правда, татары особо и не спешили - ехали спокойно, не обгоняя друг друга, не толкаясь. И они не кинулись сразу на застывших в ожидании русских, а начали скапливаться саженях в тридцати от выходов из оврагов, насколько это позволяла их ширина.
  Хитры, подумал Всеволод. Ну да, ничего, главное - не дать им разогнаться. Хотя, и так шибко не разгонятся - снег в оврагах глубокий, какой тут разгон. Да и мы не дадим - встреч ударим. Татары продолжали накапливаться в оврагах, словно чего-то ждали. Даже стрел не пускали, хотя достать ими до русских вполне могли. Азарт от предстоящего боя быстро улетучивался и Всеволода начали терзать сомнения - все ли он правильно сделал? Не задумали ли татары какого-то нового коварства? Он встал на стременах, пытаясь оглядеться. Да нет - ничего окрест не изменилось. Вниз по течению реки ни души, вверх - в двух верстах продолжают перестреливаться с легкоконными татарами передовые тысячи. Кстати, пора их возвращать - теперь силы нужно держать в одном кулаке. Приказал трубачам трубить сбор. Реванули трубы. Всеволод опять поднялся в стременах, вглядываясь вверх по течению - услышали ли там сигнал? Услышали - начали разворачивать коней и двигаться в их сторону. Но почему же медлят татары? Ждут, когда подтянутся сюда легкоконные? Возможно...
  - Смотри, княже, еще татары! - раздался сдавленный возглас.
  Это Кирьян. Глазастый. Всеволод этот новый татарский отряд разглядел не сразу. Только после того, как набольший воевода указал направление рукой в кольчужной рукавице. Татары спускались ниже по течению верстах в двух позади его войска, тоже с правого высокого берега. Спускались от опушки леса, подходившего в этом месте к берегу совсем близко. Береговой откос там был довольно пологим, и татары выходили на речной лед без всяких затруднений. Сколько тех татар, пока не понять - часть уже строилась на речном льду, а какие-то все еще продолжали выезжать из леса. Тех, которых видно, уже не менее трех тысяч. И это тоже не легкая конница - видно по крупным коням, легкоконные татары ездят на мелких лошадках, об этом Всеволод уже знал.
  Проморгали! Видно, в лесу укрылись, поганые! А он-то, рот раззявил, как увидел вот этих, никуда не прячущихся, на виду стоящих. Увидел и все забыл! Можно ведь было, наверно, рассмотреть, ежели постараться, снег у той опушки копытами истоптанный. Можно... Если только они на ту опушку выходили. Могли и краем леса пройти от той тропы, которой сюда к реке вышли, если дерева там не густо стоят и подлеска нет. Досада на себя - не досмотрел, не додумал, родила злость - плохое чувство для полководца. И Всеволод это понимал, но сделать с собой ничего не мог - не хватало ему хладнокровия. Но то еще покойный дед - тезка, которого прозвали Большим Гнездом, не раз ему указывал.
  
  Он, все же, попытался взять себя в руки и определиться - что же теперь делать? Сразу, не дожидаясь передовых тысяч, до которых было еще не меньше версты идти на прорыв, пока эти новые татары еще не успели толком построиться? Но тогда вот эти татары, которые стоят сейчас в оврагах, если их начальник не дурак, дождутся догоняющие тысячи и ударят им в бок, а потом в тыл отряду Всеволода. Нет, надо дожидаться и прорываться всем вместе.
  Вот только татары, вставшие в оврагах, ждать не стали. Загремели барабаны, заревели тубы, где-то наверху на холме, откуда спустились степняки, заметались знамена, сделанные из звериных хвостов. Стоявшие до сих пор неподвижно вражеские всадники, разом взвыли и, шпоря лошадей, кинулись на подрастерявшихся русских. Хорошо, что снег в оврагах и впрямь оказался глубок - быстро и мощно разогнаться татары не смогли, и оставили Всеволоду время дать приказ ударить нападающим встреч. Тем не менее, он, все же, чуть промедлил и столкновение русских с татарами произошло не в оврагах, а на выезде из них, там, где степняки уже могли развернуться более широким строем. Грохот столкновения конников, визг лошадей, вопли людей ударили по ушам.
  Всеволод не стал лезть в драку - понимал, что место его позади, откуда он может руководить боем и вовремя отдать приказ на отход с последующим прорывом. Еще ему нужно было следить за отходящими передовыми тысячами и преследующими их татарами. А еще за татарами, выстраивающимися ниже по реке и перегораживающими русло и путь для отхода. Его воины, бьющиеся рядом с врагами, идущими через овраги, держались хорошо и даже немного потеснили противника. А передовой отряд был уже совсем близко. Пожалуй, надо бы возглавить его, пустив ближе к левому берегу реки, чтобы не смешались, не поломали строй своих, бьющихся сейчас с татарами, и сразу идти на прорыв. Здесь оставить Кирьяна с приказом развернуть одну тысячу против преследующих легкоконных татар, а остальным выходить из боя и следовать за ним. Всеволод, конечно же, понимал, что такое легче придумать, чем сделать, но ничего другого в голову больше не пришло.
  Он подозвал набольшего воеводу и в двух словах - времени было мало - объяснил ему свой замысел. Кирьян тяжко вздохнул, но кивнул:
  - Понял, княже. Иди на прорыв. Мы прикроем сзади.
  Отходящие передовые тысячи были уже совсем близко. Отбросив сомнения, Всеволод крикнул, обращаясь к свите и охранной сотне:
  - За мной!
  Возглавить отходящие тысячи получилось очень ловко. Уже на скаку князь отдал приказ знаменным и трубачам подать сигнал 'делай, как я'. Воины в этих тысячах оказались, в большинстве, опытными. Они удачно, не смешав рядов, миновали дерущихся с врагом соратников и послушно последовали за своим князем, как и он, набирая ход, переходя на крупную рысь.
  Сражение осталось позади. Справился ли Кирьян? Смог ли развернуть часть своих людей навстречу преследующим татарам? Всеволод отбросил эти мысли. Сейчас нужно было думать о тех татарах, что впереди, желающих захлопнуть ловушку, в которую они заманили его - князя Всеволода. Вот они в полуверсте. Татары к этому времени полностью перегородили русло и продолжали прибывать, спускаясь по пологому берегу. Сколько же их? На взгляд - тысяч пять - не меньше и сколько-то еще находится в лесу. Как бы эти оставшиеся в правый бок не ударили. А что б не успели, прорываться надо быстро.
  - Строится в клинья! - крикнул Всеволод сигнальщикам.
  Чуть убавив скок коней, три тысячи, возглавляемые князем, начали перестраиваться в три клина, идущих бок о бок - благо, ширины реки для этого хватило. Русские полностью встали в клинья, когда до врагов оставалось саженей сто пятьдесят. Всеволод со своей охранной сотней и свитой продолжал держаться впереди, тоже построив их в маленький клин. Сам попытался встать на его острие, но телохранители оттеснили своего господина в пятый ряд. Трубачи и знаменные теперь скакали позади княжеского клина.
  
  До врага оставалось не более ста саженей, когда русские пустили коней вскачь. Всеволоду даже не пришлось отдавать приказа - идущие в первых рядах гридни сами знали расстояние, с которого нужно начинать разгон. Темная стена татар дрогнула и двинулась навстречу. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее разгоняя коней. Теперь даже из его пятого ряда врагов можно было хорошо рассмотреть. Это и впрямь была тяжелая конница на рослых лошадях в вороненых наборных доспехах, металлических шлемах, с круглыми черными щитами. У всех имелись копья, или пики. За полсотни саженей, молчавшие до сих пор татары издали боевой клич. Что-то вроде: 'Кху! Кху! Ур-р-рагх!'.
   'Почти, как наше 'Ура!', - подумалось Всеволоду. И, словно вторя этой его мысли, Владимирцы грянули в лица татар и морды их коней за пару мгновений до столкновения русское 'Ура!'
  Стычка! По ушам ударил грохот, вопли и ржание. Русские шли плотно - колено к колену, но строй татар оказался не менее плотен и дело свое они знали. Как-то совсем быстро Всеволод из пятого ряда его маленького клина оказался в самой гуще вражеских всадников. Копье свое он сразу потерял и рубился мечом. С боков князя прикрывали телохранители и он, хоть и медленно, но продвигался вперед через татарский строй, кого-то доставая клинком, кого-то тесня конем. Сам пока ран не получил, хоть пару раз его доставали копейные наконечники. Но, слава Богу, панцирь его, сработанный ромейскими мастерами, удары пока держал.
  Чуть погодя, когда до татар добрались три клина, идущие в бой чуть позади, стало немного полегче - в плотном строю татар появились разрывы. Движение вперед пошло быстрее, но не на столько, как хотелось бы. 'Медленно! Медленно! - билась в голове Всеволода мысль. - Ударят справа из леса и будет беда'. Не зря говорят: кто чего боится - то с тем и случится. Русские не успели пробить татарский строй, встретивший их на льду Москва-реки. Справа ударили вышедшие из леса новые татарские конники, смяв и частично опрокинув тысячу, бьющуюся с той стороны. В сутолоке боя Всеволод этого увидеть не мог, но почувствовал, когда справа наперли воины из этой тысячи, мешающие строй, сбивающие с ног коней своих же соратников. Почувствовал и понял - что случилось. Напор двух оставшихся клиньев на татар, загораживающих путь к отступлению сразу ослаб. Еще чуть и Всеволод понял, что они завязли.
  А ведь скоро с тыла подойдут те татары, с которыми дерется Кирьян, а еще их легкая конница. Эта Кирьяновых воинов, вообще, может обойти стороной. По уму ему надо бы выбираться из боя, чтобы осмотреться. Всеволод попридержал коня, поднял вверх руку с мечом, махнул ей вперед, давая знак телохранителям: князь требует замены. Его тут же обошли двое телохранителей с заднего ряда, с трудом продравшись меж плотно стоявшими лошадьми, и встали на место Всеволода оттеснив князя назад.
  С некоторым трудом развернув коня, - здесь тоже толкучка была знатная, князь с десятком гридней пробился в задние ряды своего войска. Здесь уже стало можно осмотреться. Увиденное не порадовало: правый клин оказался почти полностью разбит. Воины его смешались с винами клина, дерущегося в центре, сломали его строй. Кто-то из слабодушных уже пытался спастись бегством, гоня коней к лесу пологого левого берега реки. Всеволод глянул назад. К некоторому своему облегчению он увидел, что Кирьян успел-таки развернуть одну тысячу навстречу легкой татарской коннице и перекрыл ей путь для удара в тыл воинам Всеволода. Но сколько тот сможет продержаться? Вряд ли долго: по оврагам продолжают прибывать новые тяжело оружные татары. Тысяча, изрядно потрепанная, против трех-четырех тысяч, пусть и легкоконных татар тоже продержится не долго. Надо прорываться! И быстрее! А прорваться, похоже, сил уже нет.
  Кажется, впервые за все время, проведенное в военных походах, Всеволода охватила растерянность, граничащая со страхом: неужели - все? Гибель? И гибель бесславная! Но, что это? Из-за шума битвы там, позади татар, перекрывших русло реки, послышались крики 'ура'. Или это ему только кажется? Нет, не кажется! Он сбросил стремена, встал ногами в седло, выпрямившись, раскинув руки, сохраняя равновесие, вгляделся туда за темнеющий строй татар. Точно - по речному льду, истоптанному копытами коней, желтеющему пятнами раздавленного конского навоза, краснеющему кровавыми пятнами, неслись, выстраиваясь на ходу в клинья, те самые три тысячи, оставленные им под рукой ближника Кузьмы. Ослушался-таки неслух своего князя - не остался на месте, где ему приказал быть Всеволод. И слава Богу, что не остался. Молодец, Кузя! Выживем, быть тебе с наградой.
  
  Татары тоже заметили приближающуюся опасность. Напор их сразу ослаб. Задние ряды начали поворачивать лошадей навстречу русским. Но разогнать коней и встретить врага встречным ударом им уже не хватило времени - разгоряченные скачкой Владимирцы врубились в смешавшийся строй степняков, сбивая с ног вражеских коней, насаживая на копья всадников, рубя их мечами. Воины Всеволода, воодушевленные появлением нежданной помощи, тоже усилили натиск. Прошло совсем немного времени и татарский отряд, преграждавший путь к отступлению, рассыпался. Кто-то из врагов был порублен, заколот, затоптан, остальные брызнули в стороны, пытаясь уйти от неминуемой смерти. Мало кому это удалось - осатаневшие русские настигали и рубили бегущих без жалости. Татары, ударившие Всеволоду в бок с пологого берега, пострадали от внезапного нападения русских меньше и поспешно гнали коней вверх по откосу. Этих не преследовали - пытались сбить стрелами, но без особого успеха. Ушли почти все и исчезли в лесу - на их счастье деревья в этом месте стояли не слишком густо.
  Всеволод оглянулся. Отряд набольшего воеводы Кирьяна, прикрывавший отступление, медленно пятился под натиском татар в их сторону. Пособить бы ему - силенок теперь у него - Всеволода под рукой прибавилось. Но остались татары в лесу. Идти Кирьяну на помощь - подставить им под удар свой тыл и вновь оказаться запертыми здесь на речном льду. Нет, надо уходить к Коломне, а там, по лесным тропинкам уводить, кого сумеет, во Владимир - здешняя битва проиграна. Неизвестно еще, что там сейчас происходит. Вполне возможно, что оставшиеся там пешцы и легкая конница уже разгромлены и прорваться к пути через лес не получится. Что делать тогда? Бог весть... По любому - надо спешить и уже возле города принимать решение, что делать дальше.
  Вообще-то, уходить бы надо прямо сейчас, оставив отряд набольшего воеводы задерживать напирающих татар и дальше, обрекая его на верную гибель. Но - нет! Всеволод криво усмехнулся - он еще не настолько напуган. Он - Всеволод дождется своих и уходить будут все вместе. Вот только Кирьяна надо поторопить. Князь отдал приказ сигнальщикам. Те протрубили в рога, привлекая внимание начальных людей отступающего отряда, потом замахали прапорами, отдавая приказ отрываться от врагов и соединяться с основными силами. Не сразу, но сигнал заметили. Задние ряды отряда Кирьяна развернули коней и погнали их к своим. За ними последовали остальные.
  К этому времени воины, бывшие под рукой Всеволода, разогнав татар, начали разбираться по сотням и тысячам. Рев труб и взмахи знамен заставили их поторопиться и, когда изрядно потрепанный отряд набольшего воеводы приблизился, они уже встали по тысячам и повернулись к приближающимся татарам, оставив между собой проход в полсотни саженей для отступающих соратников. Те втянулись в проход, гремя подковами, раскидывая в стороны осколки льда и ошметки снега. Преследующих их татар, несущихся следом саженях в пятидесяти, встретили плотным потоком стрел, одновременно пустив коней им навстречу. Те боя не приняли. Легкая татарская конница, - а преследовала отступающих именно она - развернула коней, плюнула в русских стрелами, отскочила саженей на пятьсот и там остановилась, увидев, что ее не преследуют.
  Всеволод приказал сигнальщикам трубить общее отступление. Отряд Кирьяна двинулся в голове войска. Наименее потрепанные тысячи под началом Кузьмы шли последними, прикрывая войско с тыла. Не успели пройти и версты, как легкоконные татары догнали и начали сыпать стрелы. Воины Кузьмы отвечали, держа степняков на расстоянии саженей в семьдесят. На таком расстоянии татарские стрелы не наносили больших потерь бронированным русским конникам, а вот татары, в большинстве своем облаченные в легкие доспехи, то и дело выпадали из седел. Падали, сраженные русскими стрелами и мелкие татарские лошадки.
  
  Путь к Коломне занял чуть меньше часа - двигались не быстро, легкой рысью, то и дело останавливаясь, чтобы отогнать наглеющих преследователей. Пока за ними шла только легкая вражья конница, сыплющая стрелы почти без передышки. Ущерба обстрел пока наносил немного - русские отвечали, держа врагов на почтительном расстоянии. Вот, правда, запас стрел заканчивался, но до Коломны, по прикидке Всеволода, их должно было хватить.
  Показались дымы городских очагов, а вскоре стали видны и церковные маковки. Шум сражения стал слышен еще до того, как показался сам город. Всеволод, к этому времени переместился вместе с Кузьмой и Кирьяном в голову войска. Миновали последний речной поворот и вот она - Коломна. Бой шел верстах в полутора-двух от города на льду реки ниже по течению. Всеволод поднял руку, останавливая движение - нужно было осмотреться и понять, что делать дальше.
  А происходило на льду Москва-реки вот что. Русские пешцы, построившиеся в десяток, или чуть больше оборонительных кругов, медленно пятились в сторону Коломны. Между ними находилось несколько тысяч их легкоконных соратников, разбившихся на отряды всадников по пятьсот. Эти то и дело выскакивали из-за рядов пешцов, пускали стрелы в наседающих татар, сшибались с ними в коротких стычках и быстро отходили назад под защиту копий пехоты. Татар было много - не менее полутора десятков тысяч. Это только тех, что непосредственно преследовали отступающих русских. Ниже по течению на речном льду темнели новые тучи степной конницы. Сколько? Трудно понять, но не менее десяти тысяч - точно. Преследователи уже обошли пешцов со всех сторон, в том числе и со стороны Коломны. Правда, русских это не особенно смущало - оборонительные круги уверенно двигались на степняков, отрезавших им путь к городу и те, продолжая непрерывный обстрел, пятились, освобождая им путь. Правда, татарские стрелы, выпускаемые саженей с сорока-пятидесяти, собирали среди русских обильную жатву - лед позади русских усеивали тела мертвых и умирающих. Владимирцы отвечали выстрелами из луков и самострелов, но стрельба пешцов на ходу всегда была их слабым местом, потому потери татары несли не слишком большие.
  - Эх, сейчас бы ударить этим в тыл, - подъехавший вплотную Кузьма показал рукавицей на татар, отрезавших пешцов от Коломны. - Не ждут ведь, гады - разбегутся. Дадим своим к городу отойти, за стенами укрыться.
  - Забыл, что у нас у самих на хвосте татарва висит, - помолчав, буркнул Всеволод. - При том, не только легкоконные. Того и гляди панцирная конница подоспеет. Самим так в тыл вдарит, что мало не покажется.
  - Да и ворота городские закрыты, - вмешался в разговор набольший воевода Кирьян. - Вряд ли князь Роман решится их открыть - побоится, что татары на плечах пешцов в Коломну ворвутся. Надо указанными тропами в леса уходить. В сторону Владимира пробираться, пока еще не поздно. Ну и пешцам просигналить, что б, кто может, за нами следовали.
  - Прав ты, воевода, - вздохнул Всеволод, с сожалением поглядев на татар, так соблазнительно повернутых сейчас спиной к владимирскому конному войску. - Прав. Коль ударим сейчас по ним, меж двух огней окажемся. - И, окончательно решившись, рубанул рукой воздух. - Уходим. Зови проводников.
  Из пятерых проводников, выделенных Всеволоду Романом-младшим, которых все это время князь держал при себе - в свите, уцелело только трое. Дорожек-троп через лес имелось тоже три, потому Всеволод решил разделить и войско на три части, чтобы всадники быстрее втянулись в лесную дебрь. Двинулись, держась пологого левого берега, того, где начинались дороги. До первой из них было менее версты. Всеволод решил идти с тремя наименее потрепанными тысячами по ней, рассудив, что преследующие их татары в большинстве своем застрянут на его отряде, пытаясь не дать русским спокойно уйти. Таким образом он - Всеволод облегчит отступление двум оставшимся сильно потрепанным отрядам, которые он поручил возглавить Кузьме и Кирьяну.
  
  Когда уже подходили к первой тропе, по приказу князя дали сигнал пешцам и легкоконным, продолжавшим сражаться в окружении, присоединяться к княжескому стягу. Услышали ли те сигнал было не понять, а вскоре стало и не до пешцов - на отступающий отряд Всеволода всерьез насели татары. Часть их легкой конницы погналась за потрепанными четырьмя тысячами, уходящими ниже по руслу реки в поисках пути через лес, но основные силы - тысяч семь-восемь накинулись на двухтысячный отряд князя. Одну тысячу он развернул для прикрытия отступления, вторая начала втягиваться в лес. Не быстро - тропинка оказалась не слишком широкой, двум всадникам бок о бок едва проехать.
  Сам Всеволод остался с воинами, прикрывающими отход. Легкоконные татары не кинулись в ближний бой, хоть и было их во много раз больше. Остановившись саженях в пятидесяти, они продолжили бить в русских стрелами. 'И откуда у них столько этих стрел взялось?' - подумалось Всеволоду. У его воинов их осталось не более, чем по четверти тула на брата. 'Этак, пожалуй, долго не продержаться. Впрочем, чтобы в лес ушла первая тысяча, стрел хватить должно, а вот его тысяче придется не сладко. И это если еще не подойдет тяжелая татарская конница и не ударит в копья. Вот тогда будет совсем все плохо.
  Тысяча Всеволода встала полукругом, края которого упирались в левый лесистый берег Москва-реки, прикрывая отход второй тысячи. Стояли не плотно, так, чтобы было удобно пользоваться луками. Татары тоже окружили русских полукольцом и пребывали в постоянном движении, образуя что-то вроде нескольких кружащихся водоворотов. Стрелы они сыпали густо - на каждую русскую стрелу летело десять-пятнадцать татарских. Потому потери в тысяче Всеволода вскоре стали весьма ощутимы. Убитых, правда, было не слишком много - больше раненых. Ну и теряли коней, конечно. Раненых и спешенных Всеволод сразу отправлял к лесной тропе. Спешенные тащили раненых, не способных передвигаться самостоятельно.
  Наконец, первая тысяча благополучно втянулась в лес. Начиналось самое сложное - выход из боя его дерущейся тысячи. Отход начали с задних рядов. Сам Всеволод держался вместе со свитой и остатками охранной сотни за строем своих воинов, в бой не лез - понимал, что сейчас нужен здесь, чтобы вовремя отдать нужный приказ. Татары, видя, что последние русские начали отход совсем обнаглели и, пользуясь тем что ответные стрелы со стороны Владимирцев стали совсем редкими, сблизились до двадцати саженей и стреляли почти в упор. Передние ряды всеволодовых воинов начали редеть на глазах.
  - Что делают! - прошипел в бессильной ярости князь. - Что делают, сучьи дети!
  Воины в первых рядах были сделаны, все же, не из железа. Там возникло неизбежное замешательство. Те, что стояли самыми первыми, начали пятиться, чтобы укрыться от безжалостных стрел за спинами товарищей. Ржали раненые и умирающие кони, рушились на лед, били копытами в агонии. Рядом с ними падали их седоки. Кто-то успевал соскочить с седла, кто-то, застряв в стременах, падал вместе с конем, попадая под копыта. Вываливались из седел раненые и убитые. А через несколько мгновений ударили татарские барабаны, протрубили рога. Татарские всадники на миг встали, как вкопанные, а затем раздался леденящий душу боевой татарский клич, уже слышанный Всеволодом: 'Кху-кху! Ур-р-р-агх!' Миг и татарские лошади кинулись вперед на расстроенные ряды русских. И хоть были они легкоконные против панцирных Владимирцев, но последние ослабли духом под непрерывным ливнем стрел, да и было татар семеро, если не больше на одного русского. Еще играло татарам на руку то, что не стояли Владимирцы плотным строем и не ответили татарам ударом встреч. А отбивать атаку вражьей конницы, стоя на месте, - верный способ проиграть бой.
  В общем, русские под напором татар начали пятиться. Они пытались отбиваться, но как-то вяло это у них выходило. Панцирники пятились все быстрей и быстрей. Кто-то уже разворачивал коней и пускал их вскачь к спасительной тропе, у начала которой образовалась давка из всадников, спешенных и раненых воинов. Всеволод понял, что еще чуть и Владимирцы, развернув коней, пустятся в безудержное бегство. Вот только бежать им будет некуда - упрутся в непроходимую лесную стену у себя за спиной и будут порублены татарами. Остановить! Дать время уйти по тропе! Пусть не всем - кто-то неизбежно погибнет, прикрывая товарищей, но большинство спасется!
  - Играйте 'Под княжеский стяг'! - приказал он трубачам. И уже, обращаясь к свите и охранной сотне. - Все вперед! Покажем татарве где раки зимуют!
  
  Над полем боя раздался трубный глас - сигнал 'Под княжеский стяг', сигнал последней надежды, когда войско гнется под вражьим напором, а то и начинается бегство, как вот сейчас. Воины, те, кто уже побывали в битвах, или хотя бы прошедшие обучение хорошо его знают. Услышав трубу, они должны, забыв обо всем, в том числе и о страхе смерти, бежать, или гнать коней к реющему над полем битвы главному княжескому стягу. А уж там выполнять все приказы своего господина, или человека, его замещающего. Вот и сейчас, потерявшие себя, или заколебавшиеся Владимирцы заметно приободрились. Те, кто повернул было коней, опомнились, стали выезжать из кучи-малы, образовавшейся у входа на лесную стежку-дорогу, пряча лица от стыда, собирались вокруг своего князя с реющим над ним стягом. Совсем скоро около Всеволода собралось под две сотни всадников.
  - В клин! - князь поднялся в седле и ткнул рукой позади себя, показывая, что сам встанет на острие строя.
  Времени на построение у опытных воинов ушло совсем чуть.
  - Вперед! - Всеволод поднял копье с еловцом, опустил его прямо впереди себя и тронул коня.
  Тут же с боков и чуть позади к нему пристроились два телохранителя, как и он, сохранившие копья. Позади послышался гулкий топот копыт, идущего за ним в атаку клина, рассеивающий сомнения и внушавший уверенность. Вот уже совсем близко спины продолжающих медленно пятиться его воинов, отбивающихся от наседавших татар. Тех, что не дрогнули, не побежали. Но теперь они стали помехой для идущих в атаку. Опять пропели трубы, предупреждая дерущихся об опасности с тыла. Кто-то сигнал услышал, кто-то даже понял, что нужно уходить с дороги своих соратников, идущих в бой. А вот посторониться, смогли немногие, только те, кто находился в задних рядах и не был скован боем. Большинство же были сбиты на лед вместе с конями, в лучшем случае отброшены в сторону идущими в атаку колено к колену соратниками. Хорошо, что клин был довольно узок - полтора десятка всадников в ряд в самом широком месте, потому пострадало не так уж много своих.
  Вот и татары. Эти в пылу сражения не заметили приближающейся опасности, не успели уклониться и попали под сокрушительный удар. Русские, обозленные тем, что пришлось топтать своих же, на полном скаку яростно врубились в рыхлую массу степняков и уверенно пошли вперед, рассекая татарский строй, топча всадников вместе с лошадьми, коля копьями, рубя мечами. Всеволод выбил копьем из седел троих, прежде чем оно, вонзившееся в грудь четвертого татарина, вырвалось из рук. Пришлось бросить. Выхватил меч. Его жеребец расталкивал бронированной грудью мелких татарских лошадок, а он сверху-вниз рубил их, сокрушая кожаные щиты, прорубая легкие доспехи, пластая всадников наполы.
  Едва ли он сделал и пару десятков коротких, запаленных вдохов, как клин с ним на острие пробил кучу татарских всадников, давивших на отступающих русских и вырвался на открытое место. Кровавая пелена ярости, застилающая глаза, спала и Всеволод осмотрелся. Рассеченный надвое татарский отряд разлетался в стороны. Но, похоже, не из-за охватившего его воинов страха, а по сигналу барабанов и пению труб, доносившемуся от небольшой группы всадников, кучковавшихся в полутора-двух сотнях саженей выше по течению реки. Над этими татарами реяли бунчуки, видно, повторявшие сигнал барабанов и труб. Понятно - там находится начальствующий над этим отрядом татарин. У Всеволода возник соблазн ударить по татарскому начальнику, обезглавить насевший на них отряд. Но здравый смысл взял верх - тех татар не менее сотни. Быстро разобраться с ними не получится, а ежели его воины увязнут в бою, с тыла налетят татары, отрежут путь к отступлению, окружат и перерубят всех, кто с ним. Остается пока ждать. Ждать и давать время для отступления своим.
  - Стоять! Держать строй! Не преследовать! - обернувшись, зычно крикнул он.
  Стоящие позади воины, на всякий случай, повторили его приказ. Голоса покатились в конец строя. Русский клин, подравняв расстроенные во время прорыва ряды, застыл в ожидании на льду реки.
  
  Прошло совсем немного времени, и татары, разлетевшиеся было по сторонам, начали собираться в кучки под бунчуки по сотням. Вскоре они тяжкой темной тучей вновь надвинулись на русских. Большая часть из них подъехала к неподвижно стоящему клину и возобновила обстрел. Другая часть, обойдя русский строй, накинулась на тех, кто все еще не успел въехать на лесную стежку и бестолково толпился на опушке возле входа на нее. Этих они обстреливать не стали - ударили по ним в копья. Всеволоду, видевшему все это, захотелось закрыть глаза от боли за своих бесполезно гибнущих воинов. Чем еще он мог им помочь? Перестроить клин так, чтобы он стал смотреть острием назад и атаковать? Но стоит его воинам порушить строй, как и тут татары ударят, сомнут, порубят... Если только... Да - это единственный выход!
  - Слушай меня! - прорычал он полусорванной глоткой. - Мечи к бою! За мной! Вперед!
  И Всеволод пришпорил своего жеребца. Русский клин, следуя за своим князем, начал разбег. Татары, видно, полагая, что русские впали в отчаяние при виде гибели своих и вот-вот тоже побегут, спасаясь от разящих стрел, замешкались и не успели уйти из-под удара. Вновь захрустели под копытами кости вражеских коней и всадников, брызнула из рубленых ран кровь, обагряя истоптанный лед, зазвенела сталь, заржали кони, закричали люди.
  На этот раз клин прошел сквозь татар еще быстрее. Всеволод, увидев перед собой чистое от татар пространство, уже собрался начать плавно заворачивать клин влево, чтобы развернувшись, повторно рассечь смешавшихся татар и ударить на тех, что сейчас рубили его воинов у входа на лесную стежку. Однако увиденное им мгновение спустя, заставило князя изменить намерение.
  Оказывается, поданный им сигнал пехоте, кто-то там, все же, услышал и один из оборонительных кругов двинулся на соединение со своей конницей. Возможно даже, что они услышали последний приказ 'Под княжеский стяг' и даже этот стяг увидели. Верные долгу, пешцы пошли на выручку своему князю, тесня щитами и коля копьями окруживших их со всех сторон татарских всадников. Было их в этом круге не больше тысячи, но с такой яростью двинулись они на соединение, что татары не выдержали - стали пятиться, расступаться, а потом и вовсе отхлынули с пути сошедших с ума русских, давая им проход. И пешцы не преминули этим воспользоваться - почти бегом бросились к реющему над Всеволодом главному княжескому стягу. Десяток ударов сердца и вот они уже рядом, окружают сплошным защитным кольцом маленький отряд русских всадников с князем во главе.
  Времени терять было нельзя. Нельзя дать врагу опомниться. Всеволод это прекрасно понимал. К нему подбежал тысяцкий Епифан с Суздаля, видно, начальствующий над пришедшими на выручку пешцами, спросил:
  - Как ты, княже? Цел?
  - Цел, как видишь, - кивнул Всеволод. - Конь твой где?
  - Убили коня. Подстрелили татары.
  - Понятно. Давай приказывай своим двигаться вон туда, где наши столпились. Видишь?
  - Вижу, - кивнул тысяцкий. Только сколько тех наших там осталось? Порубили почитай всех.
  - Вход там на лесную дорогу, по которой уйти можно, - досадуя на непонятливость воеводы, объяснил князь. Если пробьемся туда, по ней уйдем. Тебе со своими прикрывать отход. Понял ли?
  - Понял, княже, - кивнул Епифан.
  - Ну так не медли, приказывай своим!
  Тысяцкий опять бегом кинулся в ту сторону, куда сказал наступать Всеволод, протолкался в первый ряд оборонительного круга, протяжно отдал приказ. Круг дернулся, вытянулся в сторону стежки, но быстро выровнялся и двинулся туда, где брезжил единственный путь к спасению.
  
  Они прорвались. Теряя людей от секущих воздух стрел, под ударами пик, кривых мечей и сабель татар, которые ударили, все же, в рукопашную, когда поняли, что русский князь в красном корзне вот-вот уйдет в лес. Прорвались. Ударили по тем татарам, которые увлеклись рубкой скучившихся у входа на лесную дорогу, потерявших боевой дух русских всадников. Кого-то опрокинули вместе с лошадьми и добили, корчившихся на льду, кого-то подняли на копья. Остальные, пришпорив коней, унеслись в стороны вверх и вниз по течению реки.
  Пешцы, дойдя до дороги, перестроили защитный круг в полукольцо, упирающееся краями в опушку леса, так, чтобы вход на дорогу оказался под защитой, внутри полукольца. Воткнули сужающиеся к низу красные ростовые щиты нижними краями в снег, выставили вперед жала копий и всем своим видом показали, что готовы умереть, но не сойти с этого места. Татары это поняли чутьем опытных воинов и больше не пытались вступить с бешеными русскими в рукопашную схватку, отъехали саженей на пятьдесят и возобновили обстрел. Среди пешцов тоже имелась пара сотен стрелков. Прикрытые щитами соратников, они бодро отвечали находникам, держа тех на почтительном расстоянии и нанося чувствительные потери.
  Две сотни воинов Всеволода, составлявших клин, дошли до лесной дороги под защитой пехоты почти без потерь. Стараниями татар перед входом на стежку живых русских всадников к этому времени осталось намного меньше, чем мертвых. Все они, не мешкая, радуясь нежданному спасению, втянулись в лес, а за ними тронулись и оставшиеся под рукой князя две сотни. Всеволод уходил в лес самым последним. Перед тем, как погнать туда коня, он подъехал к тысяцкому Епифану, продолжавшему командовать пешцами. Тысяцкий уже раздобыл себе лошадь - благо их много осталось бесхозных, лишившихся своих всадников - и разъезжал на ней вдоль задних рядов своих воинов, подбадривая тех, то и дело вскидывая щит, прикрываясь от густо летящих в него татарских стрел. Увидев направившегося к нему князя, Епифан послал своего скакуна ему навстречу. Съехались. Всеволод тоже прикрылся щитом, так же, как и его свитские - увидев алое корзно, татары стали сыпать стрелы особенно густо.
  - Как только уйду в лес со своими присными, сразу начинай уходить следом, - возвысив голос, чтобы его было слышно за гулом сражения, приказал князь. - Не медли. И держи людей, чтобы не кинулись кучей, а то будет, как с моими.
  Всеволод кивнул на побитых всадников из своего отряда.
  - Прослежу, - сдержанно кивнул Епифан. - Уходи сам, не медли.
  - Будь здрав, - князь хлопнул воеводу по оплечью, сбив с его кольчуги облачко снега, перекинул щит за спину, развернул коня и, стараясь не торопиться, тронул его в сторону лесной дороги.
  За ним последовала свита, старающаяся прикрыть Всеволода своими телами. Тысяцкий проследил взглядом за тем, как князь с присными скрылся в лесу, потом вернулся к своим воинам и приказал зычным голосом, заглушающим шум сражения:
  - Прижаться к лесу! Задние! Потихоньку пошли в лес! Да не кучей! Потихоньку, сказал!
  Полукольцо русских попятилось, сжалось так, что до самого дальнего от входа на лесную дорогу воина осталось не более сотни саженей. От заднего ряда по двое трое, закинув щиты за спину и положив копье на плечо к стежке потянулись пешцы. Уходили не спеша, чтобы не потерять лицо перед соратниками - воины все были опытные, не раз побывавшие в сражениях. Сам Епифан поставил своего жеребца у входа на дорогу, так, чтобы не мешать движению своих воинов, правой рукой подбоченился, левой продолжал держать в готовности щит - стрел в него летело по-прежнему изрядно. Все больше пешцов уходило в лес, все меньше становилось оборонительное полукольцо, все ближе прижималось оно ко входу на спасительную дорогу. И вот, когда в нем оставалось не более трехсот человек татары, видя, что законная добыча уходит из их лап, ударили в копья.
  Тысяцкий, проведший в походах и битвах больше четверти века, чутьем опытного воина уловил, что татары готовы кинуться в рукопашную, остановил отход в лес и приказал сомкнуть щиты. Пешцы сомкнулись. Осталось их пять рядов. Два передних ряда воткнули шипастые утоки копий в лед и выставили рожны под углом вперед. Первый ряд встал на колено, прикрывшись щитами с головой. Три задних ряда уперлись щитами в спины впереди стоящих и положили им копья на правые плечи, так чтобы можно было достать неприятеля, дерущегося с первым рядом.
  Успели. Орава кочевников налетела на малую горстку русских волной и так же как волна, наткнувшаяся на береговую скалу, отхлынула, оставив на льду трупы коней и всадников, корчившихся раненых. Русские, подождав чуть-чуть - не попробуют ли поганые их еще раз на прочность, продолжили свой неторопливый отход и больше татары этих бешеных уже не тревожили, перестав даже стрелять, понимая, должно быть, что только зря потратят стрелы.
  
  
  
  
  Глава 9
  
  Конные отряды под предводительством Кузьмы и Кирьяна сумели уйти в дебрь по своим дорогам почти без урона - как и предполагал Всеволод, основная часть татар накинулась на его людей. За двумя другими отрядами увязалось тысячи три легких татарских всадников. Да и те, хоть и осыпали русских стрелами, но держались на изрядном расстоянии и обстрел этот большого вреда не причинял. К Кирьяну тоже присоединился отряд пешцов численностью человек в семьсот. Эти так же надежно прикрыли отход конницы, медленно отступая вглубь леса. Кузьме пришлось отрываться от преследователей без пехоты. Но и он справился, оставив позади заслон из пары сотен всадников. На узкой дорожке численное преимущество значения не имело. Всадники покидали друг в друга стрелы, а потом, когда медленно отступающие русские углубились в лес больше чем на версту, татары, прекратили преследование, видимо, опасаясь засады, тем более, было их всего-то с тысячу.
  А на льду Москва-реки рядом с Коломной продолжалось сражение. Пешцы, образовавшие около десятка оборонительных кругов медленно отходили к стенам города. Пара тысяч уцелевших легкоконных русских всадников, давно растративших все стрелы, хоронились в промежутках между оборонительными кругами пешцов, продолжая нести большие потери от обстрела степняков, поскольку доспех имели слабый, а у некоторых не было даже щитов. От полного истребления их спасали только пешие русские стрелки, которые не давали подойти татарам совсем близко.
  Несколько раз татары пытались разбить какой-нибудь из оборонительных кругов, собрав по нескольку сот всадников на конях покрупнее, но в итоге, потеряв несколько десятков своих воинов, повисших на копьях пешцов, откатывались назад и снова брались за луки. Пехота от обстрела тоже несла потери, но ростовые щиты спасали даже тех, у кого доспех оставлял желать лучшего. Тяжелая татарская конница в бой не вступала, то ли не подошла, то ли берегли ее татары для другого случая. Так, или иначе, но это пока спасало русских пешцов от полного разгрома - вряд ли они уставшие, плохо держащие строй устояли бы против всесокрушающего удара кованой конницы.
  На стенах Коломны столпилась куча народу - и стар, и мал, и бабы. Воинов в этой толпе было почти что не видать. С тревогой следили они за ходом битвы, подбадривали своих криками, стонали, как от боли, видя их гибель. Ворота пока держали закрытыми - от них до ближнего оборонительного круга было пока что не менее версты, татарские же всадники скакали совсем близко от заостренных надолбов, торчащих в два ряда перед рвом, за которым высился вал и припорошенная снегом крепостная стена.
  На боевую площадку воротной башни поднялся князь Роман Ингоревич с десятком присных и охраной. Без доспеха, в бобровой шубе, шапке, из оружия только меч на поясе. Подошел к бойнице, вгляделся в происходящее на льду Оки, обернулся к воротной страже, сказал:
  - Ворот не открывать.
  - Знамо дело, - ответил ему начальник воротной стражи - воин лет за сорок с густой сивой бородой. - Дождемся, когда наши подойдут ужо совсем вплотную, тогда уж.
  - Ты, гляжу, тугой на ухо, - возвысил голос князь. - Я сказал: ворот не открывать. Даже, когда к ним эти подойдут. - Он мотнул головой в сторону шума битвы.
  - Как же так, милостивец? - мотнул головой стражник. - Побьет же их всех татарва под стенами. Свои же - христиане.
  - Какие они тебе свои, - зашипел князь Роман. - Володимирцы там все больше. Аль забыл, как они земли наши когда-то зорили?
  - Дык, и наши там есть, - продолжал упираться начальник стражи.
  - Сколько тех наших, - махнул рукой Роман. - На их плечах могут татары в город ворваться, коль ворота откроем. Должен сам понимать. Не открывать ворот ни в коем разе, вот мой приказ. Людей здесь оставлю, чтобы проследили за тем. Князь круто развернулся и направился к прорубу, ведущему на нижний ярус башни. На боевой площадке остался десяток из его личной охраны.
  
  Князь Роман спустился через проруб вниз по ступеням, прогибающимся под тяжестью его дородного тела, вышел через узкую дверцу сбоку ворот на улицу, глянул на забитые горожанами стены, поморщился, приказал одному из свитских:
  - Да разгоните вы наконец зевак со стен. Неровен час, стрельнут из затинных самострелов по монголам. А нам их злить ни к чему. Пусть вон огонь под котлами с кипятком разводят, да камни на стены таскают. Крыши от пожаров политы хорошо?
  - Хорошо, Роман Ингоревич, хорошо, - подал голос городской тысяцкий. Слой льда толстый наморозили на тех дворах, что вблизи стен. Да и дальние приказал на всякий случай поливать. Делается.
  - Славно, славно, - покивал князь, глянул на небо. - Однако смеркается. Прикажите факелы на стенах запалить.
  - Сделаем, - вновь кивнул тысяцкий.
  - Хорошо. Тогда я пока в терем. Следите тут. Как пешцы под стены подойдут - зовите. А я в бронь облачусь.
  Пешцы стянулись под стены, спустя полчаса. Протиснулись между надолбами, врытыми в наклон остриями наружу перед крепостным рвом, встали сразу за ними в несколько рядов, прикрылись ростовыми щитами, выставили копья, приготовили к стрельбе луки, те у кого еще оставались стрелы в запасе. Часть встала напротив ворот возле разобранного с утра по приказу князя Романа моста через ров. Те из них, что самые нетерпеливые попрыгали в ров, помогая друг-другу, выбрались из него к воротам, застучали рукоятями мечей и древками копий в воротины, закричали, задирая головы кверху, стражам:
  - Отворяйте! Чего ждете! Пока еще татары не скопились супротив ворот! Отворяйте! Мы быстро заскочим!
  Никакого движения наверху. Ни ответного крика - ничего. Потемневшие от времени бревна, из которых была сложена башня, словно грозя, нависали над рвущимися в город Владимирцами. Те застучали громче, сильнее, закричали, надрывая глотки.
  - Открывайте! Татары конные! Враз через ров не перескочат! А мы перелезем-переберемся! Если что, в воротах встанем, не допустим ворога в крепость!
  И опять ни звука в ответ. Воины воротной стражи, да и гридни князя Романа, оставленные им для присмотра, отодвинулись от бойниц, чтобы не смотреть на обреченных, не смотрели и друг-на-друга. Кто-то даже зажмурил глаза от стыда.
  Татары, видя, что русские, столпившиеся у ворот, потеряли строй, попытались ударить по ним в копья. Но получилось это у них не слишком дружно и Владимирцы, хоть и потеряли пару десятков человек, успели сомкнуть щиты и выставить копья. Татары отхлынули, возобновили обстрел саженей с десяти - стрел здесь у русских стрелков почти не осталось и отогнать их подальше было нечем. На стенах взволновался народ.
  - Чего своих не пущаете?! Чего тянете?! - звонким голосом закричала какая-то молодуха.
  - Запускайте воев в крепость! - надрывался кто-то из мужиков. - С такой силищей отстоим город! Не взять тогда его татарам!
  Редкие воины из городовой стражи, стоящие на стенах, тоже с недоумением смотрели в сторону воротной башни: и впрямь, чего тянут? Враг на конях, ров глубокий, не завален - не ворвутся татары в город конными. А коль спешатся, так им еще построиться для боя надо, в сотни и тысячи сбиться. Дело это не быстрое. Но время шло. Пешцы, стоящие под стенами за надолбами гибли под ливнем татарских стрел, а створки ворот продолжали оставаться закрытыми.
  - Измена! - прозвучало, наконец, роковое слово. И было тут же подхвачено сотнями голосов. - Измена, братцы! Пошли к воротам! Откроем! Впустим своих!
  Народ повалил вниз со стен, походя расшвырял пару десятков гридней, посланных тысяцким по приказу князя Романа для того чтобы согнать народ со стен. Опоздал с этим тысяцкий. Бурлящая толпа подкатилась к воротной башне. Десяток княжьих гридней, оставленных в ней князем, заперли дверцу, ведущую на боевые ярусы башни, страшась народного гнева. Но Коломенцам туда не больно-то было и нужно, им были нужны ворота. По приказу князя Всеволода внутренние створки не закладывали бревнами, как это делалось обычно во время осады, - мало ли, вдруг пришлось бы отступать за стены. Не отдал такого приказа и князь Роман, предполагавший сдать город без боя. Потому люди без помех поскидали дубовые засовы и отворили внутренние ворота. Решетки, перегораживавшей башенный ход, здесь не имелось. Толпа хлынула внутрь башни и несколько мгновений спустя отворились створки наружных ворот.
  
  У любой стойкости имеются пределы. Вот и теперь, только что готовые стоять насмерть Владимирцы, укрывшиеся за надолбами, увидев открывшиеся ворота, дрогнули. Наверное, не откройся спасительный вход в город, они так бы и стояли под стрелами, не сдаваясь, пока все не полегли бы, но тут забрезжила надежда на спасение и даже твердые духом, побывавшие не в одной битве вои, заколебались, потянулись вдоль крепостных стен к воротам, ломая строй, открываясь убийственным татарским стрелам. Правда, тот отряд, что встал было против ворот, строй удержал. Задние ряды, не суетясь, но и не мешкая, прыгали в ров, перебирались через него, подсаживая друг друга, уходили через проем ворот в город. Передние же ряды, сомкнув щиты и выставив копья, продолжали грозить врагам, усилившим обстрел при виде открывшихся ворот. От больших потерь их пока выручали ростовые щиты.
  Наконец, словно проснувшись, со стен города и воротной башни ударили затинные самострелы, открыли стрельбу стрельцы, в основном из горожан и мужиков, прибежавших за стены из окрестных сел и деревень. С десяток татарских всадников вывалились из седел, трое рухнули на снег вместе с конями. Враги отхлынули саженей на тридцать, но стрельбу не прекратили. Правда, таких как прежде потерь стрелы уже не наносили. Почувствовав это, Владимирцы, те, что стояли за надолбами вдоль крепостных стен, двинулись к открытым воротам города уже смелее, а, главное, быстрее. Многие заранее прыгали в ров, укрываясь от стрел, двигаясь к воротам по его дну. И неизбежно у самого входа в город и во рве перед ними началась давка. Воины пытались вылезти на сторону ближнюю к воротной башне, уже не помогая друг другу, а больше мешая. Потом кто-то крикнул:
  - Татары! Татары близко! Сейчас постреляют нас тут!
  И люди во рве, только что бывшие войском, превратились в обезумевшую толпу, охваченную единственным желанием - выжить. Даже отряд, стоявший до сих пор неколебимо против ворот, дрогнул, подался назад. Воины из задних рядов теснимые своими соратниками, падали-прыгали в ров, добавляя там внизу страха и неразберихи. Издалека, откуда-то позади самых дальних татарских всадников, гарцующих перед воротами, раздался рев труб. На этот раз он был каким-то надрывным с подвывом. Такой сигнал посылал татарских воинов на смерть - выполни приказ, или умри, значил он. Татары у ворот собрались в плотный строй, постояли так немного, видно собираясь с духом, и кинулись в рукопашную, не обращая внимания на потери, которые причиняла им стрельба со стен. Первые ряды русских, защищающих ворота, все же, собрались, сомкнув щиты, и приняли несущихся на них всадников на копья. Если бы татарская конница была тяжелой, она попыталась бы пробить русский строй бронированной грудью своих коней, но тяжелая конница пока сюда не подтянулась. Легкие же всадники перед первым рядом пехотного строя посылали своих скакунов в высокий прыжок, стараясь обрушить вес коня и всадника сверху на русских, продавить, смять ряды сплошных щитов. Владимирцы задирали копья вверх, татарские кони обрушивались на них животами, падали с ног, визжа от боли, бились в агонии и, все же, ломали русский строй. Всадники спрыгивали с седел своих умирающих скакунов и вступали бой пешими, раздавая удары саблями направо и налево. Сверху на всю эту образовавшуюся кучу-малу рушились новые всадники, сбивали на землю, еще держащихся на ногах, шли копытами по упавшим, оскальзываясь, тоже падая, чтобы через мгновение послужить опорой для ног следующим за ними коням.
  Обороняющие ворота три сотни Владимирцев оказались буквально погребены под телами живых, убитых и раненых коней, и всадников. Кого не задавила эта живая лавина, был опрокинут в крепостной ров на головы копошащихся там воинов, стремящихся, забыв обо всем, укрыться за спасительными стенами города. Выжившие в этой самоубийственной атаке татары, добивали раненых и просто сбитых с ног русских. Часть из них, подъехав к краю рва, в упор расстреливала из луков, столпившихся там внизу Владимирцев. Те из них, кто еще не бросил щиты, пытались прикрыться ими. Другие, обезумев, лезли на противоположную стенку рва, срывались, падали, пытались лезть вновь, снова падали, пронзенные стрелами.
  Какая-то часть русских, не потерявших голову, не спрыгнувших в ров, сохранивших оружие, прекратили двигаться к воротам, встали за надолбами, вновь развернулись лицами к врагу, прикрылись щитами, понимая, что у ворот их ждет неминуемая гибель. Но большинство, в страхе смерти продолжали рваться ко входу в город, лезть по трупам павших товарищей. Трупы эти против ворот уже заполнили ров наполовину и самые ловкие умудрялись по ним выбраться наверх к спасительному входу в город. Татары слали стрелы им в спину и мало кому удавалось укрыться в воротном ходе башни.
  А тут еще появились татарские всадники, везущие доски с разобранных строений посада, жерди от заборов, вязанки хвороста, шкуры. Все это они кидали в ров на мертвых и еще живых. Ров быстро заполнялся. Теперь уже любой без большого труда по этой куче мертвецов и хлама мог выбраться со дна рва и пробраться через заветные ворота. И беглецы хлынули в них потоком. Воротная стража, видя, что закидывающие ров татары вот-вот его преодолеют и ворвутся в город, попытались затворить ворота, но поток обезумевших людей не давал этого сделать.
  
  Совсем скоро часть рва перед воротами заполнилась так, что по ней могли проехать в ряд четыре всадника. Бычьи шкуры сверху и вот уже первый татарин погнал коня по мосту из мертвых тел. Его тут же сбили с воротной башни большой, как сулица стрелой из затинного самострела. Но следом за первым всадником татары понеслись по мосту сплошным потоком, топча конями и рубя русских, стремящихся в город. К этому времени воротной страже, все же, удалось прикрыть одну створку внутренних ворот, но под напором рвущихся в проем лошадиных тел она снова распахнулась, и татары хлынули в город.
  Поняв, что произошло, со стен внутрь города повалил народ и те немногие воины, что остались для его защиты. Воины и мужики из тех, что были вооружены, кинулись навстречу татарским всадникам. В бой они вступали не дружно, мелкими кучками, часто, вообще, по одному и потому остановить врагов не могли, падая под копыта коней порубленные кривыми мечами, заколотые копьями, с черепами, разбитыми булавами и кистенями.
  Роман Ингоревич, замешкавшийся в княжьем тереме, услышал, доносящиеся со стороны посада крики и шум.
  - Что там еще? - недовольно спросил он одного из ближников. - Поди - глянь. - Заторопил отроков, помогавших ему облачиться в доспех. - Живее! Чего возитесь!
  Когда к поясу был пристегнут меч, князь Роман, не дожидаясь посланного за новостями ближника, заспешил на улицу, там почти бегом двинулся к воротной башне кремля. Посланный разузнать, что случилось свитский встретил его на полпути. Простоволосый, растрепанный, он бежал навстречу, оскальзываясь и падая на обледеневшей вымостке.
  - Беда, княже! - еще издали закричал он срывающимся голосом. - Татары в городе!
  Такого князь Роман не ждал. Он думал вступить в переговоры с татарами о сдаче со стен затворившего ворота города. Показать им пайцзу, объяснить, какую услугу сделал им - татарам, показав тайную тропу через лес в тыл Владимирцам, не пустив пешцов в город. А тут - на тебе! Он остановился, в раздумье поглаживая бороду. Но долго думать татары не дали - их всадники уже неслись к распахнутым воротам коломенского кремля, опережая бегущих к этому последнему оплоту горожан. На воротах стояло всего двое стражей, попытавшихся затворить тяжелые створки, но этого сделать они точно не успевали. Присные князя обнажили мечи и выступили вперед, заслоняя собой Романа Ингоревича. Тот, наконец-то решившийся на что-то, крикнул:
  - Прочь! Пустите вперед! Я буду говорить с погаными!
  Свитские недовольно загудели, но, все же, пустили князя вперед. Тот распахнул шубу, запустил руку за ворот кольчуги, достал, тускло блеснувшую медью пластинку, разорвав при этом цепочку, на которой носил ее на груди рядом с нательным крестом. Потом поднял пайцзу над головой и грузно зашагал навстречу уже миновавшим ворота кремля татарам.
  Конечно же степняки увидели идущего им навстречу уруса. Скорее всего даже поняли по богатому доспеху и красному корзну, что перед ними кто-то из здешней знати, но вот рассмотреть, что он несет на цепочке у себя над головой разглядеть, не смогли. Татарский десятник, несущийся впереди своих людей, даже не придержал своего коня, только дернул повод влево, чтобы удобнее было рубить. Вот он поравнялся с князем. Тот, поняв, что сейчас произойдет, вскрикнул и вздернул руку с пайцзой еще выше, поближе к страшному всаднику. Но татарин уже видел только то место на теле князя, на которое обрушит свой кривой меч. Привстав в стременах, десятник гикнул и рубанул Романа Ингоревича между правым плечом и шеей выше железного оплечья. Кольчуга не удержала страшный удар. Меч разрубил шею и шейные позвонки. Полуотрубленная голова упала набок. Из страшной раны брызнула кровь, заливая нагрудник с золотой насечкой. Тело постояло пару мгновений и рухнуло навзничь.
  Татарские всадники, обогнав десятника придержавшего коня после славного удара, накинулись на княжескую свиту, рубя ее в капусту, почти нее сопротивляющуюся, пораженную нелепой смертью своего князя. Десятник же вернулся к поверженному врагу - нужно было взять добычу с тела знатного уруса. И тут, сдергивая золотые перстни с мертвых скрюченных пальцев, он увидел зажатую в них цепочку с медной пайцзой. На несколько мгновений татарин застыл, словно пораженный громом. Потом, опомнившись, быстро оглянулся - не видит ли кто. Нет, его соратникам, ворвавшимся в кремль было не до него. Тогда десятник вырвал из мертвых рук медную пластинку, бросил ее в снег обочь мостовой, а потом, чтобы было понадежнее, втоптал пайцзу каблуком в снег.
  
  
  
  Глава 10
  
  Коловрат отвел усталое войско от вставшего в оборону татарского обоза верст на десять вспять, прежде чем свернуть в густой смешанный лес на низком левом берегу Оки. По пути подобрали соратников убитых и раненых в сегодняшних схватках. В лес углубились еще верст на семь, идя по узкому малозаметному зимнику, который показали двое проводников из местных. Они же вывели воинов, буквально валящихся от усталости из седел, на просторную поляну близ замерзшего лесного озера. На его берегу и встали на ночлег уже в полной темноте.
  Быстро, как смогли, поставили шатры, развели огонь. Кто-то занялся готовкой, кто-то обихаживал коней, а кто-то копал могилы для павших этим, кажущимся уже бесконечным днем. Первуша с Воеславом сноровисто поставили ратьшин шатер, натаскали туда лапника, развели огонь внутри, уложили в шатер поближе к костру Годеню, который, вроде, отошел от удара по голове, но был слаб и его все время мутило. Голову человеку встряхнули - как говорила мамка Мелания. С таким Ратислав сталкивался часто. На ближайшие дни меченоша не боец. Его бы отправить в Спас Рязанский под присмотр Мелании, но ведь каждый воин на счету, кого с ним отправишь, а один Годеня может и не доехать. Так что, наверное, придется его оставить отлеживаться вместе с другими ранеными здесь у этого лесного озера. Потом, если останемся живы, заберем - решил Ратьша.
  Рядом с шатром Ратислава поставил свой шатер Добран. Здесь же была и его дочь Светлана. Ратислав все время, пока занимались разбивкой стана, невольно косился на девушку, распоряжавшуюся установкой шатров для людей отряда Добрана. Слава Богу девчонка, вроде, цела - не ранена. Вон как гоняет отцовых воев, словно и не провела в седле вместе с ними этот трудный день. Наконец с обустройством стана закончили. Скоро поспел и ужин. На этот раз кроме приевшегося уже кулеша кашевары пожарили на огне убоину - для уставших воинов мясо первое дело для восстановления растраченных сил. Откуда-то появились несколько десятков селян, видно укрывающихся в лесном схроне неподалеку и вышедших из дебрей на свет костров. Что нарвутся на врагов не боялись - татары устраивали ночевки на открытых местах по берегу реки. Да и разведали, небось, прежде чем соваться на глаза - не дураки. Поняв, кто перед ними, смерды подсуетились и к готовой убоине притащили из своего лесного селения свежего еще теплого хлеба. Оказалось его не слишком много, но Евпатий проследил, чтобы по чуть-чуть, но досталось всем.
  Сразу после еды уставшие воины расползлись по шатрам и заснули, как убитые. Ратислав, отправив отдыхать своих присных, подошел к костру, горящему у входа в шатер Евпатия, рядом с которым продолжал сидеть в одиночестве набольший рязанский воевода, присел рядом. Побратим сидел, поджав колени и положив подбородок на руки, покоящиеся на коленях. Застывшим взглядом смотрел он в огонь костра, лицо осунувшееся, отрешенное. Ратьша понимал, что чувствует Евпатий - сам пережил такое тогда сразу после прорыва из гибнущей Рязани. Это сейчас время немного смягчило боль от потерь - вон даже на девок опять стал заглядываться. А побратим только-только узнал о гибели любимой жены и детей, гибели близких и друзей... Тяжко ему... И ведь не утешишь никакими словами. Только мудрый лекарь Время поможет. А коль так, то и говорить ничего не след. Посидеть рядом, помолчать, разве только приобнять за плечо. Так и сделал. Еще раз глянул искоса в лицо побратима. По щеке Евпатия, теряясь в густой бороде сбегала слеза.
  Спали до света. Утро выдалось туманным, неярким, зато заметно потеплело - еще чуть и закапает с веток, станет липким и волглым снег. Воевода не торопил воинов. Поели, не спеша, начали собирать шатры, вьючить и седлать лошадей. Пару шатров оставили для увечных, с которыми Ратьша распорядился оставить и Годеню. Тот бодрился, порывался тоже сесть на коня, но Ратислав был не преклонен, знал, что может сейчас Годеня и впрямь чувствует себя неплохо, но стоит ему проехать совсем чуть верхом, растрясти больную голову и все, свалится с седла. С ранеными остался лекарь и пара смердов из тех, что вечером приносили свежего хлеба. Здесь же к войску присоединилось с десяток охотников из прибившихся к селянам детских, счастливо избежавших гибели в битве за Черным лесом. Лошадей при них, правда, не оказалось, сказали, что пали лошадки во время бегства. Однако у всех имелись брони и оружие. И то и другое не бог весть какого качества, но все же... Узнав, что те могут биться верхами, Коловрат распорядился посадить охотников на свободных коней, которых имелось в избытке.
  Войско небыстро вытягивалось на зимник с поляны, где стояло на ночевке. Дорога была узкой - едва проехать трем всадникам в ряд. Ратислав с ближниками и Гунчаком опять ехал в головном дозоре с людьми Добрана, опередив основные силы на версту-полторы. Сам двигался в середине самого первого ряда, справа от него - Первуша, слева - половецкий хан. Ехали молча - Ратьше говорить не хотелось. И Гунчак, и меченоша это чувствовали, потому с разговорами к нему не приставали. Туман, с утра стелющийся низко меж деревьев, начал подниматься и скоро превратился в низкие, цепляющиеся за вершины высоких сосен облака. Хоть взошедшее солнце сквозь них пробиться было и не в силах, но потеплело еще больше. С веток закапало. Иногда сверху срывались комья подтаявшего снега. Небольшой комок его попал Ратиславу, едущему с непокрытой головой, за ворот поддоспешника. Он поежился от холодных струек, растекающихся по спине, накинул куколь плаща.
  Копыта коней глухо стучали по дороге. Мерный топот изредка нарушался конским ржанием и вскриками лесных птиц. Не успели проехать и трех верст, как Ратислав услышал, что позади нарушился привычный ход коней на походе. Кто-то пробивался из задних рядов дозора к его голове, где ехал он - Ратьша. Кому там приспичило? Послал по какой-то надобности гонца Коловрат, идущий с основными силами? Ратислав недовольно обернулся. Тесня и расталкивая всадников, едущих позади, к ним пробивалась Светлана Добрановна на своем буланом жеребце. Ратислав придержал Буяна. Конь недовольно всхрапнул, но сбавил шаг. Светланин буланый, растолкав Воеслава и еще двоих воинов, едущих во втором ряду, поравнялся с Ратьшей, оттеснив назад Первушу. Лицо девы-воительницы разрумянилось, глаза шало блестели.
  - Что-то случилось? - спросил Ратислав, стараясь придать голосу строгости, хоть, глядя на девушку, это, похоже, получилось плохо.
  - Нет, - удивленно пожала плечами Светлана. Потом обезоруживающе улыбнулась и добавила. - Просто решила ехать впереди. Надоело смотреть на конские хвосты. Разрешишь ехать рядом с тобой, витязь?
  Ратьша понял, что сердиться на нее не сможет, нечего и пытаться. Улыбнулся в ответ. Кивнул.
  - Разрешаю.
  - Еще бы не разрешить такой красавице! - радостно воскликнул, едущий слева от Ратислава Гунчак.
  Ратислав слегка поморщился - опять половец встревает. Но не гнать же его - оскорбится, обиду затаит. Ни к чему это. Пусть его, балаболит. Тем паче, Светлана даже не посмотрела в сторону хана. Ее глаза с дерзкой насмешливостью продолжали разглядывать его - Ратьшу. Что ж, к такому ему не привыкать - сколько красавиц вот так вызывающе дерзко вели с ним разговор, а потом, как-то подрастеряв эту самую дерзость, таяли и становились робко-покорными в его объятиях. Какое-то время ехали молча. Потом Ратьша спросил:
  - И чего же не сидится тебе, красна девица, в отцовом доме?
  Спросил он, вроде нехотя, словно лишь для того, что б не показаться невежей, не желающим поддерживать разговор. Потом добавил:
  - Слышал от батюшки твоего - усадьба ваша в лесу вдали от торных дорог стоит. Вряд ли доберутся до нее вороги. Да и невместно боярской дочке среди воинов находится. Прознают о том, кто замуж возьмет?
  - Так ты и возьми, витязь, - сверкнула глазами Светлана. - Ты ж пересудов, небось, не боишься?
  - Есть у меня уже невеста, - покачал головой Ратьша. - В муроме дожидается. Девичью честь блюдет.
  Глаза девушки, глядящие из-под светлой пряди, стали злыми. Она открыла было рот видно, что б сказать что-то резкое, но сдержалась. Помолчав немного, произнесла:
  - Тяжко сидеть мне в такую пору в усадьбе на женской половине, воевода. Что там делать мне? Ждать: придет-не придет злой татарин? Сожжет-не сожжет дом? Снасильничает-нет ли? Прятаться в лесной глуши? Спасать нажитое? Наверное, так бы и делала, как и положено любой женщине, хранительнице очага. Но то ж ведь касается тех женщин, что не могут постоять за себя в битве. Но я-то могу! Так уж батюшка воспитал! Да и сама я... Ты слышал рассказ отца моего: умею я биться и пеше и конно. Такой вот уродилась неугомонной. Мужчиной бы мне родиться! Но - нет, не вышло, как батюшка хотел. Так что теперь? Знаю: невместно боярской дочке с мечом-копьем по полю скакать, стрелы пускать, рубиться с врагами. Но это сейчас. А ведь когда-то два-три века назад были среди русичей девы-воительницы. Слышал ведь ты те сказания?
  - Слыхал, - кивнул Ратислав. - Кто ж их не слышал.
  - А у нас таковые до сих пор встречаются, - вставил свое слово Гунчак. - И у татар таких видел тоже.
  - И у бродников до сих пор девы-воительница бывают, - закивала Светлана. Они даже в особые отряды объединяются, где только женщины.
  - Слышал и про то, - обронил Ратьша.
  - Вот! - воодушевилась боярская дочка. - А ведь бродники люди нашего языка! Почти что русичи!
  - Только язычники, - буркнул Ратислав. - И рубимся мы с ними то и дело. К татарам, опять же, примкнули. За проводников у них.
  - Так мы же их и обижаем! - мотнула головой Светлана. - Двигаемся наполдень, земли их захватываем. Вот они и сопротивляются, как могут.
  Ратьша пожал плечами - что было, то было.
  - Вот и у нас, слышала: когда-то девы в отряды собирались, клятву-роту приносили, как нынешние витязи, со степняками сражались не хуже мужчин. Я тоже так могу!
  - То в далекие языческие времена было, - возразил Ратислав.
  - Не такие уж далекие, - запальчиво ответила девица. - Только две сотни лет тому Рязанцы христову веру приняли. А отряды дев-воительниц, говорят, и после того еще лет пятьдесят на границе со степью имелись. Язычники! - она хмыкнула. - Да вы дружинники до сих пор перунову клятву приносите. Не секрет это ни для кого.
  - Уела тебя, воевода, Светлана свет Добрановна! - захохотал Гунчак. - Уела!
  Ратислав тоже невольно улыбнулся. Сказал:
  - Так никто тебя пока что и не гонит, дева-воительница.
  - Попробовали бы! - почти гневно воскликнула та.
  - И что, даже отцова приказа ослушалась бы? - поинтересовался Гунчак.
  Девушка немного сникла, запечалилась, вроде, но потом вновь вскинула голову. Сказала:
  - Отца бы послушалась, конечно. Уехала. Но только до первого поворота. Потом вернулась бы, поехала за вами следом тайно, а как начали бы биться с ворогом, кинулась бы вместе с вами в сечу. А про слова твои о замужестве скажу одно: не надеюсь я дожить до того времени. Как и ты, как и он, - Светлана кивнула на Гунчака. - Как и все мы, - она махнула рукой назад, на едущих там воинов. - Вот так вот, витязь.
  Ратьша на эти слова только головой покачал. Гунчак же восхищенно поцокал языком, сказал:
  - Тебе в наше стойбище. Да в жены хану. За меня пойдешь, красавица? Вольной будешь, как птица! Лучших коней тебе дам! Скачи, хоть на восход, хоть на закат, хоть наполдень, хоть наполночь. Только сыновей рожай, не забывай, таких же вольных и смелых, как ты!
  Сказал, вроде как в шутку, но взгляд хана сделался вдруг пронзительно-просящим. Ратислав перехватил его. Перехватил и нахмурился. Потом внутренне усмехнулся, спросил себя: уж не ревнуешь ли девицу к степняку? Полно! Такая ли тебе нужна? Ведь любил ты Евпраксию? Скромную, угождающую Богу, мужу и мужниным родичам. Воспитывающую сына. Знающую только женскую половину терема и дорогу к храму. И Муромская невеста поведением была похожа на Евпраксию, да и на всех русских девушек благородного сословия. Чем же зацепила его эта вот... Поведением она, то ли парень, то ли девка? Красотой? Этого, конечно, не отнять - хороша! Но мало ли повидал он на веку красавиц? Скольких тискал по углам и на сеновалах в ранней юности? Но ведь чем-то же зацепила? Наверное, как раз непохожестью на других. Не иначе. И что теперь делать? Да ничего. Сколько им жить осталось? День? Два? Седьмицу? Умирать ведь идем. Впрочем, там посмотрим - что с этим можно сделать будет.
  Гунчак же, пока в голове Ратьши пролетали все эти думы, продолжал смотреть на девушку. Улыбка уже сбежала с его губ. Взгляд черных глаз жег Светлану. Та покраснела, отвернулась, словно и не слышала дерзких слов степняка. Нужно было что-то сказать, свести все к шутке, каковой и должны были спервоначалу являться слова половца.
  - Ты верни сперва свое ханство, - хмыкнул Ратислав. - А для того победи татар. А мы тебе в сем поможем. Вот когда сделаем то, тогда и сватов засылай.
  Гунчак отвел глаза от Светланы, невесело улыбнулся, ответил:
  - Правильные слова твои, воевода. Нет у меня сейчас ни ханства, ни лошадей, вообще, ни кола, ни двора, как вы русские говорите. Но ведь в былые годы тоже с этого начинал. Ты же помнишь, Ратьша? Почему опять не попробовать?
  - Попробуешь, - кивнул Ратислав. - Коль жив останешься. Что вряд ли...
  - Посмотрим, - нахмурился степняк. И повторил. - Посмотрим...
  За разговорами не заметили, как подъехали к Окскому берегу. Здесь их ждали четверо воинов дальнего дозора. Старший доложил:
  - Татар на пять верст выше и ниже по течению не видать. Шестерых послал вверх по реке. Коль, кого встретят, отправят гонцов.
  - Обоз, идущий снизу тоже не видели? - спросил Ратислав. - Тот, что за нами от Рязани идет.
  - Не видали.
  - Сильно отстал, - покачал головой Ратьша. - И то: сколько вчера, гоняясь за татарами, отмахали? Верст тридцать с гаком, небось. А овес в переметных сумах почти кончился. Да и людям что-то есть надобно.
  - Придется подождать, - пожал плечами старший дозора.
  - Ладно, - согласился Ратислав. - Ждем Коловрата, а там будем решать.
  На речной лед выезжать не стали. Схоронились в густом ельнике, подступающем к самому берегу. Спрыгнули на землю, разминая ноги. Коней привязал к деревьям. Кто-то из воинов полез в торбы, решив перекусить остатками запасов. Спустя полчаса подошли основные силы. На лед тоже не пошли, встали в ельнике. Ратьша доложился Коловрату. Тот, узнав, что обоза пока не видно, помрачнел. Спросил:
  - Не могли они нас каким-то чудом опередить? Ежели, скажем, и ночью шли.
  - Нет. Вперед ушли шестеро из дальнего дозора. Коль встретили бы там обоз, доложили б. А слишком далеко он нас опередить не мог.
  - Это - да... - согласился Евпатий.
  - Тогда, что? Ждем?
  - Лошади, конечно, с утра накормлены - остатки овса все им отдали. Да и селяне кормом помогли. Они, кстати, десяток саней снарядили с припасами и кормом для лошадей. Спасибо им. Но того мало будет. Надо дожидаться. Пошли людей вниз по реке. Пусть найдут, проводят.
  - Сам поеду, - кивнул Ратислав.
  - Как знаешь. А я тогда прикажу людям вставать на привал.
  
  Ратьша взял с собой ближников и пяток воинов. С ними увязалась и Светлана. Вот ведь неугомонная девка! Обоз встретили верстах в десяти ниже по течению после часа езды. Около сотни саней шли по речному льду в два ряда. В полуверсте впереди дозором ехал охранный десяток. Ратислав отругал десятника: почему едут так близко к обозу? Ведь, встреться враг, обозники ничего сделать не успеют. Дозор должен идти верстах в трех впереди, а лучше в пяти, чтобы возничие могли увести упряжки в лес, или, на худой конец, поставить сани в круг и изготовиться к бою.
  Не слушая оправданий десятника, поехали вдоль обоза к его хвосту. Там, к удивлению Ратьши, в полусотне саженей за последними санями шел отряд пеших ратников сотни в полторы человек. Впереди гарцевали, то ли семь, то ли восемь всадников. По виду, вроде не Черниговцы. Среди Рязанцев, собравшихся под знамя Коловрата, Ратислав их тоже не видел. Первым ехал дородный воин в летах с сивой бородой, лопатой лежащей на окольчуженной груди. Съехалисьс всадниками, встали напротив друг друга. Ратьша молчал, разглядывая незнакомцев.
  - Здрав будь, Ратислав Изъяславич, - поприветствовал Ратислава ехавший первым воин, тот, что с бородой-лопатой.
  - И тебе здравствовать, воин. Не знаю твоего имени-прозвания, - чуть помедлив, отозвался Ратьша. - Чей будешь и что за люди с тобой?
  - Звать меня Сила, - ответил воин. - Люди прозвали Медведем. Давно уж, лет двадцать тому добыл на спор бурого с одним ножом - оттуда и прозвание пошло. Люди, что за мной идут, хотят с татарами поквитаться. Вот собрались да пошли за степняками вдогон. А тут обоз ваш. Мы и двинули вместе с ним. Будем просится под твою с Коловратом руку. Не прогоните, чаю?
  Ратислав уже более внимательно окинул взглядом новоявленное воинство. Сам Сила и семеро всадников, что ехали следом за ним, были на добрых конях, в бронях, со щитами и копьями. У кого мечи, у кого сабли на левом боку, луки в налучьях, стрелы в тулах. В общем, 'конны и оружны', как положено детям боярским. Пешцы, вставшие неподалеку и с любопытством разглядывающие Ратьшу с присными, вооружены кое-как. На немногих кольчуги, на некоторых старый прадедовский копытный доспех, кто-то в латах из бычьей кожи. Большинство же без всякой защиты в овчинных тулупах. Щиты, правда, у всех. Ростовые и полуростовые, дощатые, без кожаного покрытия. У многих даже без оковки по краю. Копья и рогатины примерно у половины. За поясами топоры. Почти у всех. Кое у кого из-за спин видны рога луков.
  - Да-а-а, - протянул Ратислав. - Пешее войско твое татар не сильно испугает.
  - Это, как знать, - возразил Сила. - Оружны мужички, конечно, не слишком хорошо, зато на татар этих самых здорово злы - у каждого из них они убили кого-то из близких.
  - Понятно, - качнул головой Ратьша. - Сам-то из каких?
  - Да из бывших детских я, боярина Вадима Надеича с Гороховки, той, что под Исадами. Покойного ныне уж пять лет как. Отслужил боярину сему полтора десятка годов. Хорошо служил. В походы хаживал, в боях побывал. Добычу брал, жалование от боярина шло, опять же. Скопил деньжат, решил покинуть службу - благо очередной ряд с боярином как раз закончился. Завел хозяйство, избу-пятистенок срубил, женился, детишки пошли. Живи, да радуйся. Ан - нет. - Медведь собрал бороду в кулак, дернул, потряс головой. На глазах его выступили слезы. - Нет, - повторил. - Пришли татары. Убили жену. Из детишек осталось только двое младшеньких. Вот и решил поквитаться. Благо - сброя осталась - сохранил. У этих, - он махнул рукой в сторону семи стоящих позади него всадников, - почти та же история. Тоже бывшие детские. Тоже родных татары сгубили. Так что бери, воевода, к себе. Насчет припаса не беспокойся - десять саней в обозе наши. И корм лошадям, и еда для воев - все есть, добыли после ухода татар из схронов-ям.
  - Понял тебя, - кивнул Ратислав. - Беру тебя и людей твоих под свою руку. Тебя и конных с собой возьму, а пешцы пусть не обессудят - пока при обозе будут охраной. А там, глядишь, и им получится с татарами переведаться. Отведут душу. Объясни им то и поедем со мной - надо Коловрату доложить, где обоз и сколько его еще ждать.
  Час езды теперь уже вверх по течению Оки и отряд Ратислава добрался до места, где остановилось основное войско.
  - Так что, обозу сюда еще часа два-три идти, - закончил доклад Ратьша.
  Евпатий почесал бороду, досадливо крякнул, сказал:
  - Пока дойдут, пока людей, лошадей накормим стемнеет. По любому сегодня уже никуда не успеем. Ладно, - махнул он рукой. - Объявляй дневку. Пускай шатры-палатки ставят. Только не на виду - в лесу, меж деревьев. И охранение вверх и вниз по течению не менее, чем на пять верст.
  Обоз, как и ожидали, подтянулся почти только через три часа, когда хмурый зимний день начал наливаться сумерками. Распрягли сани, задали овса лошадям. Начали готовить ужин. Коловрат устроил смотр вновь прибывшему пополнению. В восторг от пешцов, конечно, не пришел, но и недовольства не высказал. Буркнул только:
  - Для охраны обоза в самый раз, а там посмотрим. Глядишь, вооружим поприличнее чем-то из добычи. На коней смердов сажать смысла нет. Пусть пешцами и остаются. Сам как мыслишь?
  - Согласен, - кивнул Ратислав. - В конном бою толку от них не будет. А укроются за санями, глядишь, небольшой отряд татар и отобьют. Но брони им бы раздобыть надо. Иначе от стрел все не за чих полягут.
  - Говорю же: будет добыча, дадим и брони.
  На том и порешили. Силой и семью всадниками, прибывшими с ним, Коловрат остался доволен - тут придраться было не к чему. Ратислав навестил своих людей, поговорил с Прозором. Тут оказалось все хорошо - в прошедших боях не потеряли ни одного человека, ни убитыми, ни ранеными. Тут же среди своих и заночевали. Ночь прошла спокойно. Утром еще до света поднялись, позавтракали, накормили лошадей и легкой рысью двинулись по льду Оки вверх по течению. Отдохнувшие накормленные кони шли ходко.
  Ратьша с ближниками и людьми Добрана опять двигался в головном дозоре в трех верстах впереди основного войска. До полудня им никто не встретился. Только сгоревшие деревни, да пара тоже разоренных городков по берегу реки, от которых веяло кислой гарью головешек и сгоревшей плотью. Обеденный привал по согласию с Коловратом, решили не делать: день короток, лошадей кормить только вечером, а люди потерпят и без обеда - привычные. Но и во вторую половину дня татар не настигли, видно, далеконько ушли, проклятые. Как стемнело, встали на ночлег. Оттепель к этому времени кончилась, начал поджимать легкий морозец. Небо прояснилось, меж нечастыми облаками показался серп месяца. Далеко в лес уходить не стали - в полуверсте от реки на низком левом берегу нашли удобное место - луговина между двух березовых перелесков.
  Когда загорелись костры и на луговине встали шатры, из ближнего леса показалось несколько конных. Их тут же окружили воины ближнего дозора и доставили пред светлы очи Евпатия и Ратьши, присевших к костру Ратьшиного отряда. Вновь прибывшие спешились, подошли. Их оказалось четверо. Рязанцы. Двое в легкоконном доспехе, двое без броней в овчинных полушубках, все с луками в налучьях за спиной, тулами со стрелами, топорами за поясом.
  - Кто такие будете? - грея ладони над пламенем костра, поинтересовался Коловрат.
  - Жители сельца ближнего, которого нет ныне, - ответил один из одоспешенных на вид лет тридцати пяти. - Пять верст ниже по течению отсюда. Степаново прозывалось. Про татар заранее прослышали, слава богу! Потому все укрылись в лесу. И скотину увели и припасы унесли. То, что унести не смогли в ямах спрятали. Не нашли те ямы татары.
  - Вижу, сброя воинская на вас двоих, - чуть помолчав, продолжил спрашивать Евпатий. -Откуда? Да и ухватки, смотрю, как у воев бывалых.
  - Я и брат мой, - кивнул говоривший на стоящего рядом воина, - служили детскими у боярина здешнего. Ходили с ним на битву к Воронежу. Разбили там нас татары - знаете. Нам с братом повезло - удалось уйти живыми-невредимыми. А боярин наш сгинул. Вот сюда подались, на родину. Помогали родичам своим и односельчанам от врага укрыться.
  - Ну а пришли чего? - задал следующий вопрос Евпатий.
  - А совесть точит, - вмешался в разговор, стоявший до сих пор молча воин помоложе, лет двадцати пяти. - Мы ж вои. Русские. Враг нашу землю топчет, города, деревни жжет, людей убивает, а мы в лесу сидим. Здоровые. С целыми руками-ногами. Оружные, на конях. А про ваше войско уже слух идет. Мы и начали вас высматривать. Глядим ввечеру: войско станом становится. Наши! Вот и пришли. Бери, воевода, нас под свою руку. Сил нет терпеть, что басурмане с землей нашей делают. С нашего села еще десятка два мужиков хочет с татарами поквитаться. Вот таких, как они, - парень кивнул на двоих смердов в полушубках. Оружны, конечно, кое-как, но на конях, а оружие в бою добудут. Как, возьмешь?
  - А не побежите от татар, как из-под Воронежа бежали, бросив боярина своего? - строго спросил Коловрат.
  - Да не бросали мы его! - в один голос возопили братья. Потом старший продолжил. - Он первым в бега пустился, мы ж татар сдерживали, давая уйти ему. А уж потом, когда те насели так, что спасу нет, только тогда уж... Но пропал боярин. Куда делся - не знаем. Не видели его больше...
  
  - Как звали того боярина? - поинтересовался Евпатий.
  - Панкратом звали, - ответил старший из братьев. - По прозванию - Бажен.
  - Х-м, - усмехнулся воевода. - Желанный, значит. Красив, стало быть, боярин ваш был? Девам мил?
  - Этого не отнять, - кивнул старший. - Молодой - восемнадцать едва исполнилось. От отца в наследство боярство получил. Ну и, правду сказал: бабы от него млели. Вот в бою только хлипковат оказался, хоть телом был и силен вельми.
  - Нет, не помню такого, - покачал головой Коловрат. - А ты, Ратьша?
  Ратислав отрицательно покачал головой.
  - А батюшка его как прозывался? - опять обратился к охотникам Евпатий.
  - Лютобор Одноокий, - снова ответил старший. - Око ему выбили в стычке со степняками, потому так и прозвали. Сгиб боярин на охоте два года тому. Медведь задрал.
  - Этого помню, - кивнул Евпатий. - Славный был воин. И про гибель его слышал. Говорят, рогатина подвела - древко сломалось.
  - Так и было. Мы то ж на той охоте с братом были. При нас все и случилось. Кинулись на медведя, рогатинами его в бока колем, а он, знай, боярина ломает-треплет. Закололи зверя, знамо, но Лютобора не спасли - помер от ран к вечеру.
  - Да... - вздохнул Коловрат. - Хороший воин был Лютобор. А сын, значит, не в отца пошел? Так выходит?
  - Так-то - так, да ведь молод был. Первый бой для него, то сражение злосчастное. Растерялся, должно, парень маленько.
  - Может быть... - раздумчиво протянул Евпатий. - Ладно, - он хлопнул себя ладонями по коленям. - Берем с воеводой Ратиславом вас и людей ваших под свою руку. Так, Ратьша?
  - Берем, - кивнул Ратислав.
  Ночь прошла спокойно. Утром поднялись далеко до света - и так отдохнули хорошо. И кони, и люди. Накормили лошадей, поснедали сами, тронулись по льду вверх по течению. До полудня шли спокойно. Только раза три-четыре выходили из прибрежных лесов им навстречу попрятавшиеся жители сожженных сел-деревень - спросить, что за войско и что творится в княжестве Рязанском. Присоединилось к ним и еще пара отрядов из желающих мстить находникам. В общей сложности сотни полторы кое-как вооруженных пешцов из смердов да с десяток бывших детей боярских, таких, как Медведь Сила. Конных Евпатий отправил в основное войско, пеших в обоз до времени.
  На полуденный привал, как и в прошлый раз, становиться не собирались. Едва низкое зимнее солнце миновало свою высшую точку на небосклоне, Ратислав с ближниками, продолжавшие идти в головном дозоре, увидел скачущего всадника из сторожевого десятка, двигающегося в версте-двух впереди его головного отряда. Еще издали он закричал:
  - Татары! Татары!
  Ратьша вскинул вверх копье с еловцом, приказывая всем остановиться. Посыльный подскакал вплотную к Ратьше, натянул поводья, останавливая коня, крикнул почти что в лицо воеводе:
  - Татары идут!
  - Толком говори. Где? Сколько? - стараясь, чтобы голос звучал спокойно, спросил Ратислав, хоть сердце его тревожно зачастило.
  - По льду идут, - уже потише сказал гонец. - В нашу сторону. Видели сотню, но, наверное, это дозор, как водится. А после десятник меня к вам отослал.
  - Ясно. Скачи дальше к основному войску. Доложишь набольшему воеводе, что мне сказал. Понял ли?
  Дозорный кивнул и, пришпорив коня, помчался дальше.
  - Ну, что, посмотрим, что там за татары к нам идут? - повернулся Ратислав к Гунчаку, едущему справа от него.
  - Почему не посмотреть? - усмехнулся половецкий хан. - Посмотрим.
  Татар и впрямь оказалось около сотни. Добрались до них быстро. Вначале показался сторожевой рязанский десяток, несущийся к своим, шпоря коней. В паре сотен саженей за ними скакали татары. Вернее, монголы на своих малорослых лошадках. Враги не стреляли по уходящим русским - далеко, чего зря стрелы переводить. Почему-то не старались и догнать. Но тут, наверное, из-за того, что не могли - кони у дозорных прыткие и коротконогим монгольским лошадям тягаться с ними было тяжело.
  Увидев головную русскую сотню, монгольский отряд замешкался, а потом и вовсе остановился. Ратислав же мешкать не стал, кивнул еловцом, трепещущем на конце копья, в сторону степняков и пришпорил Буяна. Монголы ждать приближения его отряда не стали - развернулись и погнали лошадей вспять. Большинство воинов в его отряде имели легкое вооружение и быстрых скакунов, не отягощенных доспехами. Пожалуй, они могли и догнать монголов на их низеньких лошадках.
  - Гунчак, веди в погоню! - крикнул Ратьша половцу, который скакал на прекрасном дареном жеребце из конюшен Юрия Ингваревича. Защита на скакуне имелась невеликая - стальной налобник и кожаный нагрудник, не то, что на ратьшином Буяне.
  Ратислав кинул половецкому хану копье с еловцом. Тот поймал знамя, понятливо кивнул и пришпорил коня, вырываясь вперед. Легкие всадники, охваченные азартом погони, понеслись за ним. Ратьша же придержал Буяна - нечего зря палить жеребца. Погоня скрылась за ближним поворотом реки. С Ратиславом остались оба меченоши и пяток воинов из его личной дружины, которые тоже ехали на крупных лошадях, отягощенных полным конским доспехом. Неугомонная Светлана тоже умчалась в погоню. Ох, выпорол бы ее Ратислав, будь он на месте Добрана. Ну да - ладно... Теперь еще не влетел бы Гунчак в татарскую засаду. Нет, не должен - волк битый.
  Ехали шагом и скоро их догнало основное войско, которое Коловрат, получивший донесение от дозорного, пустил рысью. Ехал он с пятком ближников впереди, оторвавшись от основных сил саженей на пятьдесят. Поравнявшись с Ратьшей, спросил:
  - Чего тут? Где головная сотня?
  Ратислав объяснил.
  - Не вляпались бы в засаду, - озабоченно почесал бороду набольший воевода.
  - Гунчак не должен, - ответил Ратьша.
  - Гунчак не должен, - эхом повторил Евпатий, но продолжил с тревогой всматриваться в легкую дымку, полупрозрачной кисеей прикрывающую речное русло.
  Перевели коней на шаг, чтобы не томить перед возможной скорой битвой. Выслали вперед легкую полусотню. В этот раз Ратислав с ней не поехал - вдруг тем придется уходить от преследования? На легких быстроногих конях это делать легче. Преследовавшую монголов головную сотню они увидели, где-то через полчаса езды. Та ехала им навстречу вместе с посланной в дозор полусотней и по виду заметных потерь не понесла. Шли легкой рысью. Когда до них осталось саженей двести, вперед вырвался хан Гунчак, подскакал к остановившимся Коловрату и Ратиславу, красуясь, вздернул своего коня на дыбы, взмахнул обнаженной саблей, отдавая воинское приветствие. Послушный конь сделал несколько шагов на задних ногах, опустился на все четыре копыта, взметнув передними подковами ледяную крошку. Гунчак подъехал вплотную, доложил, скаля в довольной усмешке зубы:
  - Догнали клятых монгол. Порубили с полсотни, тех у кого кони поплоше, отставших. Могли бы догнать и остальных, но увидели войско впереди, развернулись.
  - Далеко ли это войско? - хищно прищурившись, спросил Коловрат.
  - Верст пять, думаю. С тысячу всадников точно видел. Но, скорее, много больше - хвост войска за речным поворотом скрывался.
  - Понял тебя, - кивнул Евпатий. Похвалил. - Молодец, хан - вовремя людей развернул.
  Улыбка на лице Гунчака стала шире.
  А Ратьша вглядывался в лица воинов подъехавшей головной сотни, выискивая Светлану. Увидел ее в первых рядах, разрумянившуюся, радостно улыбающуюся. Поймал себя на том, что улыбается в ответ, радуясь, что девчонка жива и не ранена. Вот ведь! Зацепила его, все же, чем-то эта девица, так не похожая на боярышень и княжон, сидящих по светелкам, занимающихся рукоделием, опускающим очи долу при случайной встрече на улице. Зацепила... Нехорошо это. Сердце его сейчас должно быть занято только местью ненавистным врагам, а тут новая забота - уберечь, спасти эту, ставшую уже не чужой девушку. Ведь они на смерть идут. Надобно поговорить с Добраном. Если, конечно, уже не поздно - войско татарское совсем рядом.
  Все эти его мысли и переживания прервал Коловрат, выехавший перед остановившимся войском и вскинувший вверх копье с трепещущим на ветру красно-черным прапором. Надо льдом реки раздался его громоподобный голос.
  - Воины! - крикнул он. - Перед нами враг, зорящий нашу землю, убивающий отцов и матерей наших, бесчестящий жен и сестер, жгущий живьем дочерей и сыновей! Так воздадим же врагу по заслугам его! Не пощадим для того животов наших! Кровь за кровь! Смерть за смерть!
  Все воины в едином порыве яростно взревели. Послышались крики:
  - Веди нас, Евпатий! Посчитаемся с недругами! Отомстим за слезы и кровь родичей наших! Веди! Веди!
  Коловрат кивнул. Ратьше показалось, что глаза его блеснули от сдерживаемых слез - слез восторга от единения с соратниками. Он опустил голову, провел отворотом кожаной рукавицы по глазам, подозвал сотников.
  - Стройте панцирников тремя тройными клиньями! - приказал набольший воевода. Голос его теперь отдавал хрипотцой, видно и впрямь пробрало до слез сурового воина.
  Войско всколыхнулось и начало перестраиваться. Получилось это не слишком быстро - не привыкли еще друг к другу воины, рязанские и черниговские. Но пусть и не быстро, а речной лед перегородили три тройных клина панцирной конницы по три сотни воинов в каждом. Сразу за ними рассыпались в лаву около семи с чем-то сотен легких, плохо одоспешенных всадников, но все с тугими луками и хорошим запасом стрел. Где-то позади, верстах пяти-шести двигается обоз и пешцы, которых к нынешнему полудню набралось уже под три сотни. Тоже какая никакая, а помога.
  - Вперед! - прокричал Коловрат, развернул коня и погнал его вверх по руслу Оки, взметывая из-под копыт мелкие осколки льда, яркими блестками сверкающие под начинающим клониться к закату, но все еще ярким солнцем.
  Войско, неспешно набирая ход, двинулось следом за своим воеводой. Ратислав с ближниками, к которым снова присоединились Гунчак и Светлана, догнали Евпатия. Поравнявшись с ним стремя в стремя, Ратислав нагнулся в сторону Коловрата, крикнул:
  - Охранение бы вперед выслать!
  Тот слегка придержал коня, кивнул, крикнул в ответ:
  - Посылай! - спросил. - Сам пойдешь?
  - Пойду! Удирать, наверное, уже не придется!
  Ратьша вместе с ближниками принял вправо и вскинул вверх копье с прапорцом, привлекая внимание своей легкой сотни, идущей где-то позади. Немного погодя, дозорная сотня догнала его, протиснувшись в промежуток между панцирными клиньями. Ратислав наклонил конец копья с трепещущим прапорцом вперед и пришпорил Буяна. Они быстро обогнали Коловрата с присоединившимися к нему ближниками и на рысях погнали коней вперед, вглядываясь в туманную дымку речного русла.
  Встретили татар совсем скоро - и четверти часа не прошло. Головной дозор. Тоже около сотни, все на тех же низкорослых лошадках. Интересно: это те же, которых Гунчак потрепал? Если - да, то половецкий хан изрядно приврал: на вид вполне полнокровная сотня, если и меньше, то совсем чуть, дай бог на десяток. Ну да преувеличить свои подвиги степняки всегда любили. И не только степняки...
  Татарский головной дозор, увидев русских, остановился. Остановил своих воинов и Ратислав. Саженях в двухстах от врагов. Нападать ни тем, ни другим не имело смысла - понимали, что следом за дозорами идет основное войско. И совсем близко. Решать исход сражения вовсе не им - дозорным сотням. Ратьша, выехав вперед саженей на двадцать, рассматривал врагов. Это опять были монголы: малорослые лошадки с длинными гривами и хвостами, лишенные какой-либо защиты, всадники в темной одежде и мохнатых шапках. Есть ли на них доспех с такого расстояния не понять, но если и есть таковой, то наверняка он легкий, скорее всего, кожаный. Копий ни у кого не видно. Это понятно - конным стрелкам копья только мешают.
  Коловрат с основным войском добрался до головного дозора через полчаса - лошадей не гнал, берег для битвы. Почти одновременно с ним показались и основные силы татар. Они вытягивались из-за речного поворота, до которого от их головного дозора было поболее версты. Тоже в темных одеждах, или вороненых доспехах - не понять. Лошади не маленькие, как у дозорных, вполне себе рослые, вроде кипчакских, разномастные. Над головами всадников колышется лес копий. Да, это точно не конные стрелки, эти предназначены для прямого конного боя. Ну, поглядим, чего они в нем стоят.
  Русские клинья остановились в трех десятках саженей позади от своего дозора, подравняли строй, застыли в ожидании приказа воеводы. А Коловрат с ближниками подъехал к стоящему впереди своей сотни Ратьше, встал рядом с ним, всмотрелся в выезжающих из-за поворота татар, спросил:
  - Сколько их? Не счел?
  - Тех, что пока видно, не менее двух с половиной тысяч, - отозвался Ратислав. - Но это еще не все - вишь, еще выезжают из-за поворота.
  - Тогда подождем, - кивнул Евпатий.
  Наконец из-за поворота показался хвост татарского войска. По прикидкам Ратьши татар получалось четыре тысячи с лишком. Многовато для тысячи семисот русских. Пешцов, идущих с обозом где-то позади, принимать во внимание не приходилось. Еще была бы вся эта тысяча семьсот всадников панцирниками... Так нет - почти половина тянет только на легкую конницу, да и то не все. Не говоря уж про неважную выучку и слаженность. Ратислав озвучил свои сомнения Коловрату.
  - Ничего, - обнажил зубы в злой улыбке Евпатий. - Перуне нам в помощь. Да еще ненависть наша.
  Он повернул коня в сторону застывших позади воинов, дернул подбородочный ремень, сорвал с головы шлем, воскликнул, указывая в сторону татар:
  - Вот они - те, кто погубил родичей наших! Не будем считать их! Будем бить! Взденем на копья! Порубим мечами! Затопчем копытами коней наших!
  И вновь грянул надо льдом реки ответный клич русских. И не считались они уже меж собой - кто Черниговцы, кто Рязанцы. Были они просто русскими, вставшими против вековечного врага - степняков.
  Тем временем, татары тоже построились для битвы. Встали они - было видно - четырьмя полками в виде прямоугольников, поперек реки, два впереди и два ровно за ними. Построились в полках ровными рядами колено к колену. У всех круглые щиты, копья, пока поднятые вверх, вороненые шлемы, надетые на шапки, вроде бы и доспех имелся. Какой? Отсюда, с двух сотен саженей не разобрать. Татарский головной дозор ушел за задние татарские полки. Там таких легкоконных кучковалось еще сотни две-две с половиной. Отправил свою легкую сотню за панцирные клинья и Ратислав. Сам с ближниками остался впереди рядом с Коловратом и его свитскими.
  Коловрат уже готовился отдать приказ на наступление, когда из темнеющих вдалеке рядов татарского войска выехал всадник. Отъехав от своих саженей на пятьдесят, он поднял рослого скакуна-красавца на дыбы и заставил его пройти на задних ногах еще саженей пять, как совсем недавно делал это Гунчак. Опустив коня на все четыре ноги, степняк вскинул вверх копье.
  - На поединок вызывает? - задал в общем-то не нужный вопрос Ратислав - и так было понятно, чего хочет татарин.
  Жеребец гнедой масти у вражеского всадника был облачен в темный, вроде бы кожаный доспех, который нес - это видно - вполне легко. И не мудрено - крупный, сильный конь, не мельче лучших боевых коней из княжеских конюшен. На самом татарине тоже был надет латный панцирь светлого, в отличие от его соратников, металла, блестевший мелкими пластинками на солнце. На левой руке круглый щит, взблескивающий начищенной бронзой, в правой руке не копье - длинная пика с красным древком. На голове глубокий шлем с полумаской, закрывающей верхнюю половину лица. И еще: был татарин громаден. Крупный его конь казался мелковатым для своего всадника.
  - Здоров, гад, - не сразу ответил Ратиславу Коловрат на его вопрос о поединке. - Видать, решил покрасоваться перед своими, или подбодрить. Помнишь ведь, как третьего дня они от нас улепетывали? Как черти от ладана. С чего бы?
  - Может, и так, - согласился Ратьша. - Ну так я выйду, спытаю вражину, так ли он грозен, каким кажется.
  Коловрат покачал головой, ответил:
  - Не в обиду, брат, но мелковат ты для такого борова. Может, конечно, и сдюжишь, но тут надо наверняка, чтобы не дать нашим воям плохой пример. Сам выйду.
  Евпатий передал копье с прапором знаменному из своей свиты, взамен взял другое. Выбирал подлиннее, памятуя, что соперник его будет сражаться длинной пикой, проверил, как выходит меч из ножен, перебросил щит из-за спины, вдел его на левую руку. Готов.
  - Удачи, брат, - напутствовал его Ратьша.
  Но Коловрат, кажется, не услышал побратима - он был уже весь там на льду реки между двумя застывшими в неподвижности ратями, прикидывал, как сподручнее будет биться с татарином. Упрямо нагнув голову, набольший воевода дал шпоры коню и вскачь понесся вперед. Был Евпатий, конечно, не настолько велик телом, как татарин, но веяло от него такой мощью и силой, что чувствовали ее все, кто смотрел на рязанского витязя. Татарский багатур, увидев выехавшего из рядов русского войска соперника, направил своего скакуна ему навстречу.
   Они сошлись примерно посредине пространства, разделяющего два войска, остановились саженях в десяти-пятнадцати один против другого, замерли на мгновение, а потом пустили коней с места вскачь, нацелив друг на друга копья. Грохот от сшибки разнесся над речным льдом, над застывшими в полном молчании русским и татарским войсками, эхом отразился от высокого правого речного берега. Копье Евпатия пробило насквозь щит татарина, но самого его, похоже, не задело. Пика степняка впустую скользнула по косо подставленному щиту Рязанца. Вражий поединщик в седле удержался, но щит слетел у него с руки. Коловрат попробовал освободить наконечник копья. Не получилось - тот засел во вражеском щите прочно. Копье пришлось бросить. Теперь Татарин был с копьем, но без щита, а Коловрат со щитом, но без копья. Набольший воевода вынул меч из ножен и с криком ярости погнал своего коня на супротивника. Тот понесся навстречу, целясь пикой в грудь рязанского поединщика. Евпатий опять поймал наконечник пики на косо поставленный щит и тот снова безопасно соскользнул в сторону. Лошади разошлись левыми боками. Однако, когда они оказались ровно напротив друг друга, Коловрат успел, вроде как небрежно взмахнуть мечом и зацепил, кажется не слишком даже сильно - самым его концом, шлем татарина.
   Всадники разъехались. Набольший воевода сразу начал разворачивать коня для новой сшибки, а вот татарин - нет. Он покачнулся в седле и выронил копье, даже не пытаясь править конем, и тот продолжал нести его в сторону русских. Но вот степняк, кажется, опамятовался, дернул узду, поворачивая скакуна, потянулся к левому боку, вытащил из ножен тяжелый кривой меч. А Коловрат уже добрался до него, начал теснить своим конем коня татарина, наносил мечом удары справа и слева. Степняк сопротивлялся, но как-то вяло, еле-еле успевая отбивать своим мечом удары русского. Ратьша понял, что победа останется за побратимом. Так и вышло: Коловрат отбил щитом кривой меч татарина, пытавшегося достать его, и еще раз ударом меча ошеломил степняка. Тот выронил оружие, зашатался в седле. И тут Евпатий, привстав на стременах, обрушил на соперника страшный удар. Даже со ста саженей было видно, как осело левое плечо татарина, а потом и отвалилось вместе с частью груди, повиснув на остатках плоти и панцире, орошая шею коня потоками крови.
  - Наполы! Наполы! - восторженно взревели русские, до того времени затаив дыхание, наблюдавшие за ходом поединка.
  Разрубленное тело вражьего поединщика сползло на речной лед. Евпатий победно вскинув меч, поднял своего жеребца на дыбы. Со стороны русских вновь раздался громоподобный победный клич. А со стороны татар взлетели и понеслись в сторону победителя пяток стрел. Далеко... Цели достигли только три - две пролетели мимо. Одну из летевших в него стрел Коловрат принял на щит, две другие поочередно, будто играючи, отбил мечом. Погарцевал еще чуть, красуясь перед своими и врагами, потом опять поднял жеребца свечой, показал мечом на застывшее в молчании татарское войско и крикнул так, как один только он мог кричать во всей Рязанской земле, так, что и на таком расстоянии его услышал каждый из воинов:
  - Вперед, братья! Бей поганых!
  - Га-а-а! - взревели русские и три тройных клина двинулись вперед. Сперва шагом, потом рысью, а, когда до врагов осталось сто саженей, пустили коней вскачь.
  А татары замешкались, видимо пораженные гибелью своего багатура, - пустили коней в разгон встреч русским с опозданием, не сумев толком разогнаться. И поплатились за то. Три русских клина тяжелой конницы вспороли первые ряды двух передовых татарских полков с неожиданной легкостью и поперли дальше, грозя разрубить их на части.
  Честно сказать, Ратьша опасался, что Коловрат, ослепленный ненавистью, понесется впереди клиньев в одиночку и неизбежно погибнет от множества татарских копий, которые отразить не сможет, не смотря на все свое воинское мастерство. Но, слава богам, побратиму хватило выдержки дождаться своих, и он присоединился к маленькому отряду, состоящему из ближников его и Ратислава. Отряд этот Ратьша тоже придержал, и он шел в наступление между остриями двух клиньев. Двенадцать всадников. Они тоже построились маленьким клином: два всадника в первом ряду - справа Ратислав, слева Коловрат; четыре во втором - Первуша с Воеславом и двое из свиты Евпатия и шесть в третьем - четверо воинов Коловрата и Светлана с Гунчаком, которые для копейного боя были слишком легко оружны. Тройной клин, который шел в наступление справа, возглавлял Прозор. Он качнул копьем, приветствуя Ратьшу. Ратислав ответил тем же. А через три вздоха они врезались в татарский строй.
  Как уже было сказано, начало боя для русских сложилось очень удачно - степняки дрались как-то вяло, неуверенно. Что-то похожее с ними происходило в битве, случившейся третьего дня. Ратислав и Евпатий перли вперед на своих ражих жеребцах, выбивая копьями из седел татарских всадников, опрокидывая их вместе с конями, а потеряв копья, рубили мечами. Те сопротивлялись слабо, лишь некоторые пытались достать их копьями, большинство уклонялись от драки, многие при виде приближающихся русских начинали заворачивать коней.
  И Рязанцы пробили-таки первые два татарских полка. Те, правда, не побежали, мешая строй двух задних татарских полков, как надеялся Ратислав, а продолжали, медленно пятясь, отбиваться от русских четырьмя отдельными кучами, нарушая, все же, при этом, стройность и уменьшая пробивную мощь панцирных клиньев.
  Маленький отрядик Ратислава и Коловрата пробил строй передовых татарских полков почти одновременно с правым клином, который возглавлял Прозор, потеряв при этом только одного всадника из воинов Евпатия. Совсем скоро на всю глубину татарского строя пробился и клин, наступавший слева. Между ними, продолжая отбиваться, отступали татары. В откровенное бегство, кажется, никто из них не кинулся. Кстати, вооружены они оказались, при ближайшем рассмотрении, все же, не так хорошо, как панцирники Коловрата и Ратислава: кони защищены только спереди нагрудниками и налобниками, защита с боков отсутствовала. Да и у всадников доспех прикрывал только грудь и тот был не у всех хорош - у многих из черненой кожи.
  Русские клинья продолжали медленно двигаться вместе с отступающими врагами в сторону двух расположенных позади татарских полков. Те пока стояли на месте, сохраняя четкую стройность рядов. Было до них саженей сто пятьдесят, или чуть меньше. Ратислав и Евпатий, вырвавшиеся далеко вперед вместе со своим маленьким отрядом, теперь смогли их рассмотреть. Эти два татарских полка были настоящей тяжелой конницей: кони в полной броне, закрывающей их спереди и с боков, опускающейся до лошадиных колен, всадники в глубоких вороненых шлемах с полумасками, пластинчатых бронях с оплечьями тоже с воронением, широких опускающихся полами ниже колена, защищая и ноги, тяжелые длинные копья пока поднятые вверх наконечниками.
  - Ох, сейчас вдарят! - вроде и не громко сказал из второго ряда Первуша. Но и сквозь грохот сражения его услышали все бойцы их отряда.
  
  И татары вдарили. Оба их запасных полка, двинувшись вперед шагом, почти сразу перешли на рысь, а чуть погодя, опустив копья, пустили коней вскачь. Три же клина рязанской конницы хоть и пробили два татарских передовых полка, но не смяли их, не обратили в бегство так, чтобы они смешали строй полков, стоящих позади, как надеялись Ратьша с Евпатием. Хорошо, что Коловрат вовремя оценил угрозу и дал сигнал клиньям уменьшить напор. Русская панцирная конница замедлила ход так, что часть отступающих татар опередила затупившиеся, расстроенные острия клиньев, и потому удар наступающих запасных татарских полков был основательно смягчен, пришедшись на своих же соратников.
  А Евпатий уже трубил в рог, призывая все свои силы слиться в единое войско. Сделать это было не так просто - часть татар, что отступали меж клиньями, воодушевились при виде пришедшей к ним помощи и попытались перейти в наступление. Не вышло. Пусть и с трудом, но Рязанцы перемололи их и слились в единое целое. При этом, правда, полностью потеряв всякое подобие строя. Увидев это, наступающие татары усилили напор, начали обтекать русских справа и слева, грозя зайти в тыл и полностью окружить. Этому пытались воспрепятствовать легкоконные Рязанцы, ушедшие на крылья войска и открывшие стрельбу почти в упор по рвущимся вперед татарам. Те, вроде, поумерили пыл, но, все равно, теперь уже русские начали подаваться назад. Пятились. Яростно отбиваясь при этом, но пятились - сказывалось численное преимущество врагов. Вот уже из первых рядов соратники оттеснили назад, прикрывая от врагов, Прозора, получившего рану копьем в грудь. Там старого воеводу отправили дальше в тыл войска.
  Ратислав, бьющийся с татарами в первой линии, увидел, что Коловрат, сражающийся пообочь, сделал знак одному из своих ближников заменить его, а сам попятил коня, уходя во второй ряд, а потом и дальше в глубь строя.
  - Ратьша, сюда! - крикнул он оттуда.
  Ратислав мотнул головой воину, оказавшемуся в этой сутолоке позади него: замени, мол. Тот кивнул и погнал коня вперед, закрывая собой и своим конем воеводу степной стражи от наседающих татар. Ратьша пробился сквозь тесноту всадников к Коловрату. Евпатий, нагнувшись поближе к побратиму, крикнул:
  - Не сдюжим! Уходить надо! Отрываться!
  - Как?! И куда?! - прокричал в ответ Ратислав.
  - Ты приметил, что позади менее чем в версте приток впадает в Оку?! Широкий!
  Что-то такое Ратьша помнил. Кивнул.
  - Вот туда и надо гнать коней! А там с божьей помощью оторвемся, затеряемся в чаще. Туда татары не полезут.
  - Сумеем ли оторваться!?
  - Все - нет! Часть наших останется татар сдерживать! Ну, ты такое, небось, видел!
  И видел, и сам прибегал к такому пару раз. Те, кто оставался почти всегда гибли, или бывали пленены. Ратислав невольно передернул плечами. Но деваться некуда. По-другому погибнут все. Коловрат тем временем отстал от передней линии, где кипел бой, еще саженей на пять шесть и взмахнул прапором, взятым у сигнальщика, который неотступно следовал за своим воеводой. Покачав им из стороны в сторону, привлекая внимание, он уже сильно, с большим наклоном махнул им вправо и влево, показывая разделительную линию для воинов, к которым он обращался. Потом качнул прапором спереди-назад, но не сильно. Этот сигнал тоже был всем понятен, но исполнять его воины не спешили: как, бросить своих, дерущихся в первых рядах на верную смерть!? Евпатий понял, что без его личного примера воины приказа не послушают, а раз так...
  - Давай за мной! - крикнул он Ратиславу и, продолжая покачивать прапором спереди-назад, начал продираться в задние ряды своего войска.
  Ратьша двинулся следом. За ним потянулись оба меченоши и Гунчак, таща за повод лошадь Светланы вместе с всадницей, которую в рубку так и не пустили, хоть она, ругаясь словами, которых боярышня, вроде, и знать-то была не должна.
  Коловрат с присными и Ратьша со своими ближниками с трудом продрались в тыл. К этому времени та часть воинов, которых Евпатий назначил отступать, придержали коней, задние начали их разворачивать, следуя примеру своего воеводы и давая простор тем, кто находился впереди. Вырвавшись на чистое место, Коловрат протрубил в рог отступление и, снова подавая пример воинам, погнал своего коня вниз по течению Оки. Не быстро, но и не мешкая. А Ратислав не спешил присоединяться к побратиму, решив, как всегда прикрывать отступление. Он подался вместе с ближниками влево, чтобы не дать увлечь себя потоку панцирников, начавших отход. Здесь гарцевали легкоконные Рязанцы, продолжавшие засыпать стрелами татар, пытающихся обойти русских с боков. Этим предстояло прикрывать отступление. Ратьша попытался отправить прочь Светлану. Но та так затрясла головой, что он понял - настаивать бесполезно, а тащить силком долго и слишком медленно.
  В центре против татар осталось сотни три панцирников, пытавшихся сдержать их напор. Это удавалось им достаточно долго. Так долго, что их отступающие соратники успели скрыться за ближним поворотом реки. А потом линия сопротивления как-то сразу разорвалась в нескольких местах. Татары ринулись вперед. Кого-то из рязанских всадников закололи-затоптали, кто-то продолжал рубиться с врагами в полном окружении, немногие развернули коней и попытались спастись бегством.
  Усилили татары напор и на легкоконных русских, прикрывавших панцирников с боков. Не обращая внимание на поток стрел, вырывающих из их рядов, то одного, то другого соратника, они собрались, пригнулись за своими круглыми щитами и погнали коней вперед. Пора было уходить. Ратислав вытащил из седельной сумки рог и протрубил отступление. Сразу же развернул Буяна и поскакал следом за воинами Коловрата. Оглянулся на ходу посмотреть: едет ли следом упрямая девка? Вздохнул облегченно - едет. Кажется, во время сражения над ней взял опеку Гунчак. Похоже, и его зацепила отчаянная воительница. Что ж, может оно и к лучшему. Ратьша пустил жеребца вскачь, саженей через сто привстал в стременах, оглянулся. Все легкоконные и те немногие панцирники, кому удалось оторваться от татар, следовали за ним. А вот татары ринулись в погоню не сразу. Похоже, наводили порядок в расстроенных полках - не дешево далась им победа. Преследование степняки начали, когда между ними и отступающими русскими было уже саженей триста-триста пятьдесят. Хорошо: конница у татар тяжелая - сильно не разгонятся, да и луков у них, похоже, нет. Если только легкоконные, ушедшие еще до начала битвы в тыл к своим, догонят. Но этих, помнится, было не слишком много.
  Ратислав, объяснив сотнику из легкоконных, скачущему в первых рядах, куда надо будет сворачивать, по малу начал придерживать Буяна, привычно перемещаясь в задние ряды своего отступающего отряда. Ближники, само-собой, последовали за ним. Вспомнился раненый Прозор. Как он? Должен был уйти вместе с отступающими панцирниками Коловрата. Наверняка нашлось кому позаботиться о старом воеводе. Скоро Ратислав оказался в самом хвосте отступающего отряда. За это время преследующие их татары сократили расстояние между собой и русскими саженей до двухсот. Ратьша прислушался к коню. Буян скакал хорошо: ровно дышал, не спотыкался - даром, что нес на себе тяжело вооруженного Ратьшу и полную конскую бронь. Посмотрел на лошадей ближников. Те тоже пока признаков усталости не проявляли. Можно было прибавить ходу, попробовать увеличить, отрыв от преследователей. Но то успеется. Пока же стоит проредить слишком ретивых преследователей.
   Снова рог из седельной сумки, прижать к губам, давая сигнал к лучному бою. Хвост отступающего отряда, растянувшийся было в узкую полосу, начал укорачиваться, расходиться в стороны, заполняя речное русло почти на всю его ширину. Всадники заворочались в седлах, доставая только что убранные луки из налучий, подтягивая поближе тулы со стрелами. Ратислав придержал Буяна. Следуя его примеру, то же самое сделали его воины. Подождав, когда разрыв между Рязанцами и их преследователями сократился почти до полусотни саженей, Ратьша протрубил в рог, давая приказ к началу стрельбы, и сам потянулся за луком.
  Первые стрелы хлестнули по преследователям почти залпом. И хоть у этих татар защита и на людях, и на лошадях была не в пример лучше, чем у виденных ранее легкоконных, но все же около десятка всадников вылетело из седел. Да еще пятеро-шестеро грохнулись на лед вместе с конями. Сколько оказалось раненых, не понять, но обычно таковых бывает в два-три раза больше. Хорошо попали! Татары сразу умерили прыть своих скакунов, стараясь увеличить разрыв между собой и больно огрызающимися русскими. Из их рядов полетели редкие стрелы - имелись и у них оказывается луки, хоть и далеко не у всех. Все же наша панцирная конница, не первый век воюющая со степняками, устроена лучше, подумалось Ратиславу. У каждого воина обязательно есть лук и тул с добрыми стрелами.
  Расстояние между Рязанцами и татарами увеличилось до ста саженей. Ратьша протяжно протрубил в рог, приказывая еще убавить скок коней. Лошади его воинов перешли на крупную рысь. Разрыв между преследователями и преследуемыми сократился и русские стрелы опять начали находить среди татар свои жертвы. Те еще больше убавили скорость. Ага, вот оно что. Тяжелую татарскую конницу начали обгонять с боков возле самых речных берегов легкоконные татары. К счастью, было их немного - сотни три-четыре против его семи с лишним легкоконных сотен. Две русские стрелы на одну татарскую это много. Да и убывать татарские стрелки будут скорее, чем рязанские, и чем дальше, тем быстрее. Эту нехитрую арифметику Ратислав постиг еще в юном возрасте, гоняя со своими воинами половцев по степи. Хоть, бывало, случалось и наоборот - половцы гоняли его и его людей. На то она и степная война...
  Так и вышло: на одного ратьшиного воина, зацепленного татарской стрелой, преследователи теряли двух, а то и трех своих. Да еще и защита у них была хуже даже, чем у ратиславовых легкоконных - своих бездоспешных он предусмотрительно отправил в голову отряда, подальше от татарских стрел. Все это очень быстро почувствовали монгольские (а это были они) легкоконные и тоже, как их тяжеловооруженные соратники начали придерживать коней, чтобы увеличить расстояние между собой и русскими. Ну, раз так... Ратислав резко протрубил в рог и его отряд дал шпоры коням.
  Тут как раз они добрались до притока, о котором говорил Евпатий. Едущий впереди сотник, слава богам, не проморгал его и повернул туда голову отряда. Хвост, само собой, двинулся следом. Приток оказался довольно широким - саженей в пятьдесят. Интересно, как называется речка? Этого Ратьша не помнил. Надо будет спросить у местных. Его отряд занял всю ширину притока. Задние продолжали слать в сторону татар редкие стрелы - далеко отстали татары, больше чем на сотню саженей. Тут хорошо попасть может только очень опытный стрелок. Сами татары стрелять почти совсем перестали - поразить противника вдогон на таком расстоянии еще сложнее, тем более русские закинули за спины щиты, сторожась от вражьих стрел.
  Продолжали ехать крупной рысью - чего зря томить коней? Татары пока настигать и вступать в рукопашную даже не пытаются. Видать, не сильно жаждут. С обеих сторон берега реки, по льду которой шла погоня, упирались макушками в небо вековые ели, еще больше сгущая уже подступающие сумерки.
  Потом река начала вдруг резко сужаться и скоро ширина ее стала не более двадцати саженей. Ко всему, русло стало извилистым - не разогнаться. Опять убавили ход коней. Отряд Ратьши вытянулся в длинную извивающуюся змею, следующую своими изгибами за изгибами реки. Убавили скорость и татары, увеличив разрыв между собой и русскими до двухсот саженей. Стрельба совсем прекратилась - становилось все темнее. Остатки света уходящего дня крали кроны деревьев. Нижние лапы особо развесистых елей выступали с берега чуть не до речного стрежня, хлеща колючими иглами лошадей и людей.
  Чуть погодя, русло стало совсем узким - саженей десять-пятнадцать. Берега поднялись обрывами с обеих сторон, а лапы елей почти сомкнулись над головами всадников. Теперь они ехали словно в пещере с белым полом и стенами и зеленым потолком. Стало совсем темно. Продолжавший ехать в хвосте отряда Ратислав, совсем потерял из вида преследующих татар. Что, отстали? Он натянул поводья, останавливая Буяна. Осадили своих коней оба меченоши, а чуть проехав вперед, и Светлана с Гунчаком. Гунчак, неохотно развернув своего жеребца, направил его к Ратиславу, говоря при этом:
  - Что случилось, воевода?
  - Тихо! - прикрикнул на него Ратьша, вслушиваясь в темноту позади себя.
  Нет, не показалось - топот вражьих лошадей стих. Татары и впрямь прекратили преследование. Ушли...
  
  Глава 11
  
  Наступившая ночь прошла спокойно. Никто не потревожил татарский обоз, выстроившийся в виде крепости. Ранним утром - чуть свет, в юрту заскочил Глеб Владимирович. Увидев только вставшего, потягивающегося со сна Олега, сообщил:
  - Хулагчи с Хостоврулом едут вниз по Оке искать тех, кто вчера потревожил наше тыловое охранение. Меня с собой берут. На сколько едем - бог весть. Тебя оставляю заботам Джи. Слушайся ее во всем, племянник. И подумай, о чем с тобой вчера говорили. - Дядюшка помолчал чуток, потом хлопнул по плечу сидящего у очага Олега, добавил. - Ну, не поминай лихом, племяш. Даст бог свидимся. - Развернулся и вышел из кибитки.
  - Прощай, дядя, - несколько запоздало ответил ему Олег. - Удачи тебе.
  Он поймал себя на мысли, что пожелал удачи князю-изгнаннику вполне искренне. А если тот вдруг сгинет в предстоящей битве, то, пожалуй, будет этим искренне огорчен. И не только потому, что потеряет покровителя в татарском стане, а больше, потому что пропадет родственная душа, кажется, вполне искренне желавшая ему добра. А то, что дядюшка братоубийца и предатель, помогающий находникам грабить родную землю, волнует его уже не так и сильно. Поняв это, Олег сокрушенно покачал головой и призадумался, глядя в пламя только что разожженного Абикой очага.
  В хвосте обоза возникло оживление. Олег вышел на порог своей юрты на колесах, посмотреть с ее высоты - что происходит в стане. Оказалось, что отряд Хостоврула и Хулагчи покидает передвижную крепость через промежуток между раздвинутыми телегами. Всадники ехали по шестеро в ряд, сохраняя равнение, без суеты и какого-либо ненужного молодечества с осознанием собственной силы. Да, тяжко будет побратимам с такими справиться, опять покачал головой переяславский князь.
  Они с половчанкой успели позавтракать до того, как обоз тронулся вверх по Оке. В телеги и повозки, образовывавшие стены передвижной крепости, запрягали тягловую скотину, и они разворачивались и потихоньку вытягивались в обычный походный порядок. Происходило все без суеты и без спешки, в полном, Олег сказал бы даже, привычном порядке. Да, похоже его соплеменники ушли далеко, раз последовал приказ обозу без опаски ехать дальше. Хотя, опаска, конечно же, оставалась - в хвосте тележного строя маячило под тысячу конных татар. Стерегутся - усмехнулся Олег. Немного времени спустя, тронулась и их кибитка. За ней пристроился охранный десяток татар. За всем этим переяславский князь опять наблюдал, стоя на повозке возле входа в юрту.
  Обоз ехал весь световой день без остановок и привалов. Ну правильно - сколько этого светового дня в разгар зимы. Никто за весь день обоз не потревожил к не малому разочарованию Олега. Встали на ночевку только когда наступила полная темнота. И опять татары огородились повозками на случай нападения. Зауважали, гады, зло усмехнулся Олег.
  За весь день Джи ни разу не заглянула к ним в кибитку. Ее вообще нигде поблизости не было видно. И Олег затосковал. Даже поговорить стало не с кем - ни цинской ведуньи, ни даже дядюшки. С Абикой и не поговоришь ни о чем, кроме как о еде и повседневных мелочах. Одиноко и тоскливо стало князю. С дядей понятно - поехал с татарами вылавливать неуловимых рязанских мстителей. А куда же делась Джи? Где она вообще обитает? Как-то до этого Олег не задавался таким вопросом. Спросил у Абики.
  - Джи со своими помощницами едет на такой же вот кибитке почти в голове обоза, - сообщила половчанка. Поняв настроение Олега, добавила. - Не думай, что кроме как о тебе у нее больше нет забот. Многие знатные монголы пользуются ее лекарскими услугами.
  Это Олег и так понимал, но легче от того понимания не становилось. Поужинав, легли спать. Утром Джи так и не появилась. Чуть свет, обоз тронулся в путь. И опять день прошел спокойно. Вечером снова встали на ночевку. Так же с соблюдением всех мер предосторожности.
  Джи появилась, когда Абика уже подала Олегу нехитрый ужин. Вошла в кибитку, резко откинув полог, румяная с мороза - видимо, скакала верхом. Олег почувствовал, что губы его невольно растягиваются в счастливую улыбку. Джи кивнула переяславскому князю, сбросила с плеч соболью шубку, села возле очага. Олег продолжал улыбаться. Джи улыбнулась в ответ, но как-то не слишком весело.
  - Что-то случилось? - спросил Олег, погасив улыбку.
  
  - Да, - кивнула лекарка. - Было большое сражение впереди, выше по течению реки. У города, возле которого в ту реку, по которой мы сейчас едем, впадает другая большая река, Москова, кажется.
  - У Коломны? - догадался Олег. - И что, - чувствуя, как замирает сердце от надежды, - неужто наши побили татар?
  - Нет, конечно, - покачала головой Джи. - Но ваши сражались упорно. Два дня. Они даже умудрились сильно потрепать передовой тумен хана Кулькана - младшего сына Потрясателя Вселенной. - Тот, желая прославить себя победой над урусами, вступил с ними в бой, не дожидаясь подкрепления. Погибло много наших воинов. Был ранен и сам хан Кулькан.
  Абика поднесла Джи чашу с взваром из китайской травы - чая. Лекарка погрела о нее свои изящные пальчики, отхлебнула, зажмурилась от удовольствия. Олегу не терпелось услышать, чем же закончилось, все-таки, сражение, но он, сдерживая готовый сорваться с губ вопрос, молчал, ожидая, когда богдийка сама продолжит рассказ. Джи сделала еще глоток из парящей чаши и наконец продолжила.
  - Кулькана ранили стрелой в горло. Нукеры едва успели вывезти его из боя - ваши гнались за ними по пятам. Его привезли к нам в нашу юрту еще живого. Я вынула из горла наконечник стрелы, остановила кровь, но было поздно - крови он потерял слишком много.
  Джи сделала еще глоток из чаши. Глаза ее затуманились печалью.
  - Кулькан был очень молод и силен, - тихим голосом продолжила она. - Воины и подданные очень любили его - хан всегда был очень добр к ним. А еще он был красив...
  Кажется, глаза Джи наполнились слезами. Вот так раз! Похоже, богдийка была влюблена в этого, неведомого Олегу татарского царевича! Он почувствовал укол ревности в сердце.
  - Да, Кулькан был молод и силен, - негромко, словно про себя повторила Джи. - Но даже он не смог справиться с такой раной. Не смогла и я. Хоть мы с помощницами не отходили от него почти двое суток. Поили его самыми дорогими снадобьями. Не помогли и укалывания серебряными иглами, возрождающие в теле пути для жизненной силы Ци. Не помогло ничего. Сегодня после полудня Кулькан умер...
  Джи замолчала. Глаза ее смотрели куда-то выше головы Олега, словно видели что-то вдали, проникая за стенки юрты. Из уголка правого глаза побежала слеза. Чуть задержавшись, такая же слезинка побежала из левого глаза, обгоняя свою сестрицу. Олег тоже молчал, не зная, что сказать. Выражать соболезнования девушке не хотелось, да и глупо было бы - как никак, а почил в бозе, похоже, его соперник. Тут уж, скорее, радоваться надо, но радоваться чужой смерти, пусть даже соперника... Нет, не в привычке такое у Олега. Джи, тем временем, немного успокоилась, смахнула слезы ладонью, отхлебнула чая из пиалы. Бог с ним, с Кульканом, решил Олег. А вот чем же, все-таки, закончилась битва? Он решился озвучить этот вопрос. Джи прерывисто со всхлипом вздохнула, потерла щеки, перевела взгляд на Переяславского князя.
  - Битва? - словно не сразу поняв, о чем ее спрашивает собеседник, переспросила она. - Ах, битва... В битве победили наши. Обошли урусов лесами и ударили им в тыл.
  - Вот как... - сердце Олега упало. - Кто-то из наших спасся? И, что случилось с городом?
  - Спасся? - снова переспросила Джи, как о чем-то малозначительном. - Кажется, да. Ушел лесами старший сын Владимирского князя, который начальствовал над войском. Увел кого-то из всадников. Сумел сбежать его младший брат, тот, который княжит в Москове. Тоже со своей конной дружиной. Пешие воины почти все остались на речном льду. Лишь немногим удалось скрыться в лесных дебрях. А город? Город татары, конечно же, сожгли, как посмевший оказать сопротивление. Хоть тут получилась некоторая неловкость.
  - Неловкость? - поднял голову Олег. - Что за неловкость?
  Джи, прежде чем ответить, допила в несколько глотков полуостывший чай, протянула пиалу Абике - мол, налей еще. Дождалась, когда свежий взвар наполнит чашу, с удовольствием отхлебнула и только после этого ответила.
  - Князь этого сожженного города - Роман, кажется, оказал услугу Джихангиру, за что был пожалован бронзовой пайцзой. Ты знаешь, что это такое?
  - Да, - кивнул Олег. - Дядя рассказывал и показывал. - А какой Роман? Отец, или сын?
  - Отец, насколько я поняла, - ответила Джи.
  - Тогда ясно, - кивнул своим мыслям Олег. - Этот мог. И что же было дальше?
  - Владелец пайцзы неприкасаем, так же, как и его личное имущество и люди, на которых он укажет. Но почему-то сей князь не воспользовался этим свои правом и был убит со всеми близкими при взятии города. Хотя, сын его, говорят, погиб раньше. Еще в первый день сражения.
  - Значит, Роман-младший - вот где погиб... - протянул Олег. Помолчал немного, добавил. - А старшему Роману поделом - всю свою жизнь воду мутил. Не лучше дядюшки моего новоявленного. Только до братоубийства дойти не успел. Хотя... За какие-такие услуги ему ваши пайцзу выдали? Может дядя Глеб в сравнении с ним агнец божий? - Помолчал еще. Заговорил снова. - Вот только люд коломенский жалко. Всех, небось, побили?
  Джи пожала плечами, ответила:
  - Молодых женщин и девушек, наверное, взяли на потеху воинам. Только долго они не проживут - войско на походе. Впереди сражения и осады, бескормица. Рано, или поздно, начальники прикажут воинам избавиться от полона. Вот если бы возвращались обратно в степи, тогда у кого-то оставалась бы возможность выжить. - Джи глотнула чая. Продолжила. - Кого-то из крепких мужчин, кто предпочел смерти плен, наверное, забрали в хашар. Но это тоже просто отсрочка от смерти.
  - Не весело... - посмурнел Олег.
  - Война... - снова пожала плечами китаянка, отхлебнув из чаши.
  Олега покоробило такое отстраненное равнодушие девушки. Конечно, убивают не соплеменников Джи, но людей ведь. Женщин, малых детей. Он не удержался, попрекнул:
  - И нисколько не жаль тебе убиенных, смотрю.
  Джи оторвала взгляд от тлеющего очага, подняла карие с нездешним разрезом глаза на князя. В глазах этих только что вроде бы равнодушных вдруг засветилась боль и, кажется, даже ненависть.
  - Не жалко, говоришь, - голос лекарки зазвенел словно натянутая струна. - Наверное должно было быть жалко, но жалость моя умерла еще там - на моей родине в Поднебесной, когда эти степные варвары на улицах наших городов громоздили кучами трупы. Когда умерли страшной смертью мои друзья и близкие, а мне, погасив ненависть в груди, пришлось пользовать завоевателей. Вот тогда умерла во мне жалость, коназ. Какое-то время еще жила ненависть, но, кажется, за прошедшие годы умерла и она. Или, по крайней мере, глубоко заснула.
  Джи замолчала, снова опустила глаза к очагу. Лицо ее опять стало спокойным, только румянец на высоких скулах и слегка подрагивающие пальцы, держащие чашу с чаем, напоминали о произошедшей мгновение назад вспышке боли и ярости.
  Олег был смущен - не ожидал такого от обычно спокойной и благожелательной, ласковой даже, китаянки.
  - Прости меня, Джи, - помолчав, произнес он. - Сказал, не подумав.
  - Ничего, - не поднимая глаз, отозвалась лекарка. - И ты прости меня, коназ, за резкие слова. И забудь, что я тут говорила о наших благодетелях монголах.
  - Да уж, благодетелях, - покрутил головой Олег.
  Молчали какое-то время. Джи допивала чай, Переяславский князь просто сидел, любуясь нездешней красотой своей целительницы. Чуть погодя, решился все же задать мучащий его вопрос.
  - А скажи: этот самый погибший царевич, о котором ты говорила, Кулькан, кажется, его имя. Он кто тебе? Ты так искренне горевала, рассказывая о его смерти. Ведь он же тоже монгол - завоеватель твоей родины. Убийца, как все они.
  - Кулькан?.. - Джи опять оторвала взгляд от углей очага, глянула на Олега. В глазах ее вновь заблестели слезы. Охрипшим голосом она продолжила. - Когда живешь среди врагов-завоевателей, ешь с ними одну пищу, лечишь их болезни, делишь с ними радость и горе, поневоле забывается о том, как они убивали твоих соплеменников и близких. Тем более, если ты подчиняешься их законам, они редко кого обижают. Их правление можно даже назвать справедливым. Кто-то из них становится твоим другом, или покровителем. Таким другом был для меня Кулькан. Вначале мой отец и я с сестрой лечили его мать - самую младшую и последнюю жену великого Чингисхана. Тогда Кулькан был еще подростком. Да и мне исполнилось к тому времени едва семнадцать. Однажды пришлось его выхаживать после падения с лошади. Он повредил кости таза. Родные его думали, что ходить царевич уже не будет. Но мой отец поставил кости на место и посадил меня круглосуточно следить, как проходит выздоровление высокопоставленного больного. Через три месяца Кулькан бегал и скакал на лошади не хуже прежнего. С тех пор и завязалась наша дружба.
  Джи вздохнула и замолчала.
  - Вон оно, как... - протянул Олег. - Помолчал, колеблясь, задавать, или нет главный мучающий его вопрос. Решил, все же, задать.
  - Ты спала с ним, Джи?
  На губах китаянки появилась легкая, лукавая улыбка. Она кивнула.
  - Да. В лечебных целях. Это иногда приходится делать с больными мужчинами.
  - Так это ты и со мной - так? - задохнулся Олег.
  Джи прикрыла маленькими ладошками рот и вдруг прыснула, как девчонка, а потом и захохотала в голос звенящим колокольчиками смехом. Олег вскочил на ноги, в ярости сжал кулаки.
  - Смеешься! Над урожденным князем земли Рязанской смеешься!
  Целительница так же внезапно, как засмеялась, оборвала смех. Только маленькие бесенята продолжали прыгать в ее глазах.
  - Присядь, урожденный коназ Рязанский, - попросила она голосом, подрагивающим от сдерживаемого смеха. - И прости меня за неуместное веселье.
  Олег еще какое-то время яростно пораздувал ноздри, посжимал кулаки, но, в конце концов, послушался - сел возле очага. Джи погасила улыбку, все еще игравшую на ее губах, глянула темными глазами на князя - словно в душу заглянула, у того аж мурашки по спине побежали. Подумалось: 'И впрямь - колдунья'. А Джи все смотрела на Олега, словно читая его мысли, как открытую книгу. Потом сказала негромко.
  - Не скажу, что безумно полюбила тебя, урусский коназ, это будет неправдой. Пока ты мне просто нравишься, а что будет потом ведают только боги. Но ты хороший, искренний и в любви, и в ненависти. Я давно такого не встречала. Это все, что я могу ответить на твой вопрос. Прости.
  - И ты меня прости, - буркнул Олег, который всегда быстро вспыхивал, но и быстро остывал.
  Они посидели молча до тех пор, пока угли очага почти перестали давать свет. Потом Джи поднялась на ноги, спросила:
  - На улице морозно, а ехать в голову обоза, где стоит моя кибитка, далеко. Ты позволишь мне остаться?
  - Оставайся, чего уж, - проворчал Олег.
  Он тоже поднялся на ноги, скинул сапоги и верхнюю рубаху. Потом подошел к своей лежанке, откинул одеяло, лег, повернувшись лицом к стенке кибитки, затаил дыхание, ожидая. И дождался: услышал легкие шаги, шорох снимаемой одежды, а потом почувствовал, как Джи прилегла у него за спиной, прижалась. Ее пальчики пробежались по его телу, лаская. Все обиды, сомнения и ревность унеслись из головы Олега без следа. Он повернулся к девушке и начал осыпать ее лицо и шею поцелуями.
  Они проснулись поздно. И то только потому, что Абика, вошедшая в кибитку, начала разводить костер и вынимать из ларя посуду для завтрака. Обоз все еще не тронулся после ночной стоянки. Джи отбросила одеяло и нагая, не стесняясь, поднялась с лежанки, потянулась, как кошка, играя изгибами изящного, но крепкого тела, подобрала с пола юрты одежду, не спеша, стала облачаться. Олег не без удовольствия созерцал это зрелище. Одевшись, целительница повернулась к князю, спросила:
  - Покормите меня? Я здорово проголодалась.
  - Спрашиваешь! Покормим, конечно, - вскочил с ложа Олег, но тут же, застеснявшись своей наготы, потянулся за исподними штанами. Прикрыв ими срамное место, приказал Абике:
  - Приготовь завтрак на меня и Джи.
  Половчанка молча кивнула.
  Завтракали полбяной кашей с вареной свининой, злодейски добытой, должно быть, татарами у здешних селян. Запили китайским чаем. Обоз к тому времени уже тронулся, начав свой неспешный дневной переход. Только закончили завтрак, как с наружи послышался шум. Кибитка, пару раз дернувшись, встала.
  - Чего там еще случилось, - проворчала уже позавтракавшая Абика, начавшая было собирать грязную посуду.
  Так с грязными плошками в руках она высунулась из кибитки наружу, осмотрелась, вернулась обратно, аккуратно сложила посуду у входа, сказала:
  - Обоз стоит. С хвоста - видно, едет большой отряд наших. Похоже, Хостоврул с Хулагчи возвращаются.
  Сердце Олега тревожно забилось - с чем едут татары, с победой, или наши им задали трепку? Князь, накинув полушубок, выскочил из кибитки, остановился у ее входа на помосте, вглядываясь в хвост обоза, откуда, по словам Абики, показался татарский отряд. Действительно - там, где чернели на речном льду, кажущиеся отсюда совсем маленькими повозки, длинной змеей двигалась конница. Хвост этой змеи уже миновал ближайший речной поворот, а голова находилась среди обозных телег, так что было можно прикинуть примерное количество всадников в отряде. Олег оценил это количество не более чем в четыре тысячи. А уходило, помнится, тысяч пять. Хорошо проредили татар побратимы со своими соратниками. Но что же с ними сталось? Неужели все погибли?
  Из кибитки, откинув полог, вышла Джи в накинутой на плечи собольей шубке, тоже всмотрелась в подъезжающих всадников.
  - Да, это люди Хулагчи и Хостоврула, - подтвердила она. - Вон в голове отряда едет брат Бату и твой дядя. А вот Хостоврула почему-то не вижу.
  Всмотревшись, Олег тоже узнал Хулагчи и дядюшку Глеба Владимировича. Хостоврула, и впрямь, видно не было. Вряд ли он едет в хвосте отряда. Неужто добрались до него побратимы? Было бы славно - не понравился ему бытыев шурин. Вот только остается непонятным - с победой едут татары, или как? Особого ликования среди них не видать.
  Тем временем, голова отряда поравнялась с кибиткой, на помосте которой стояли Олег и Джи. Хулагчи и Глеб Владимирович отделились от своих людей, подъехали вплотную. Джи поклонилась в пояс, Олег тоже кивнул. Ответили кивком и дядя с братом джихангира. Лица у обоих были мрачными. Сердце у Олега радостно екнуло - похоже, досталось все-таки татарам на орехи от побратимов с соратниками. Наверное...
  - С победой, или с поражением, дядя? - решился на вопрос Олег.
  Не отвечая, Глеб Владимирович спешился, придержал стремя, помогая спешится Хулагчи, с поклоном указал ему на кибитку, говоря:
  - Не побрезгуй, царевич, зайди в гости, обогрейся, угостись, чем бог послал.
  Хулагчи благодарно кивнул и направился к лесенке, ведущей ко входу в кибитку. Поднялся на помост, остановился рядом с Джи и Олегом. Отсюда махнул рукой своим людям, остановившим своих коней неподалеку. Сказал, обращаясь к целительнице:
  - Удачно вышло, что ты оказалась здесь, Джи-хатун.
  - Какая же я госпожа тебе, царевич, - зарделась девушка. - Я слуга твоя. Твоя и твоего старшего брата.
  - Сколько жизней ты спасла? - улыбнулся монгол. В том числе и мою дважды. Потому - хатун. Но это - ладно, - легкая улыбка, появившаяся было на губах Хулагчи, померкла. - У нас несчастье, Джи, - Хостоврул погиб.
  Джи ахнула и прикрыла рот тыльной стороной ладони. Помолчав чуть, спросила:
  - Как это случилось, господин?
  - Расскажу, но немного позднее. За обедом. А сейчас посмотри: нужно ли что-то сделать еще, чтобы сохранить тело бхадура для похорон в родном кочевье?
  Джи кивнула и сбежала по лесенке на речной лед. Люди Хулагчи к этому времени подвели к кибитке вьючную лошадь, к боку которой был приторочен громадный длинный тюк, сделанный из шкур. Двое нукеров сноровисто отвязали тюк и положили его на лед.
  - Развяжите, - приказала Джи.
  Все так же ловко нукеры начали развязывать веревки, стягивающие шкуры. Заняло это у них совсем немного времени. И вот на шкурах уже лежит громадное, обнаженное тело, изжелто-бледное, отдающее синевой, со страшной рубленой раной от левого плеча почти до пояса. Чтобы туловище не разваливалось, его на уровне плеч и верхней части груди стягивали сыромятные ремни. Вот это удар! Восхитился Олег. Интересно: кто же так разделал этакого бугая? Не иначе дело рук Коловрата - его любимый удар, рассекающий врага наполы.
  Джи склонилась над телом Хостоврула, ощупала его, похоже даже обнюхала, выпрямилась, сказала:
  - Твои нукеры сделали все правильно - стянули рану, завернули труп в шкуры. Тело замерзло. Теперь до самой весны с ним ничего не случится, можно обойтись без бальзамирования. На всякий случай заверните его еще в один слой шкур и можно отправлять с ближайшим обозом в низовья Итиля. Вместе с ханом Кульканом. - Джи горестно вздохнула. - Ведь, наверное, на днях пойдет обоз с ранеными с места последней битвы, так?
  Хулагчи кивнул.
  - Да. Через пару дней. С хорошей охраной - не добили мы тех сумасшедших урусутов, которые тревожили наши тылы.
  - Вот и хорошо, - кивнула киданьская целительница. Потом, обращаясь к нукерам, приказала. - Заверните тело бахадура так, как я сказала - в два слоя шкур.
  Она поднялась по лесенке ко входу кибитки. Там уже стоял, подоспевший Глеб Владимирович, гостеприимно придерживающий открытый полог. Первым вошел Хулагчи, потом Джи, третьим дядя подтолкнул замешкавшегося племянника, последним вошел сам. Расселись возле ярко горевшего очага. Абика подала чашу для омовения рук, потом налила гостям горячего чаю в пиалы и засуетилась с приготовлением угощения.
  - Так что же было? - сделав пару глоткова, спросила Джи. - как прошла битва с урусутами? За кем осталось поле?
  Глеб Владимирович коротко глянул на Хулагчи, спрашивая: сам царевич ответит на вопрос, или поручит дать ответ ему. Тот прикрыл глаза и отхлебнул из пиалы горячего чая. Понятно: говорить князю Глебу.
  - За нами поле осталось, - заговорил Глеб Владимирович. - Как могло быть иначе. А то, что Хостоврул погиб, так он сам виноват: заповедал ведь великий Чингисхан, о том, что все начальные воинские люди от тысяцкого и выше не должны идти в бой в первых рядах своего войска. А Хостоврул решил, вообще, вызвать русского на поединок. Куда такое годится?
  Князь Глеб опять глянул на Хулагчи, мол, так ли говорит? Продолжающий прихлебывать из пиалы и довольно щуриться, монгольский царевич едва заметно кивнул.
  - Ну вот, - с воодушевлением продолжил Глеб Владимирович, - только джихангиров шурин и подвел, а в остальном растрепали мы этих шишей рязанских в перья. Совсем немногие сумели ноги унести.
  'Ну, да, растрепали, - подумал Олег. - Войско едва не на четверть убыло'. Но, конечно, ничего такого говорить не стал - к чему злить здешних хозяев?
  - Преследовали бегущих, - продолжал, тем временем, дядюшка. - Многих порубили. Кто-то спасся, забившись в лесную дебрь. Немного таких осталось.
  - А кто ж предводительствует над этими хоробрами? - подал-таки голос Олег. - Языков ведь взяли, наверное?
  - Целыми никого не взяли, - качнул головой Глеб Владимирович. - Дрались окаянные, как черти. Ну так мы - рязанцы все таковы. - Он самодовольно погладил бороду. - Подобрали потом на поле пяток пораненых, которые еще что-то говорить могли. Поспрошали. Молчуны попались. Молчали даже под пыткой. Одного только и разговорили. Вот только мало чего сказать тот говорун успел - помер.
  Глеб Владимирович отхлебнул чаю, прищурился довольно. Хлебнул еще. Продолжил:
  - Но кто начальствует над сими шишами сказать этот малый успел. Коловрат - набольший воевода рязанский. Знаешь, небось, такого?
  Олег кивнул.
  - Оно и понятно, - продолжил князь Глеб. - Я-то, конечно, его не застал, но от прознатчиков о нем слышал. Сильный, говорили, воин. И воевода отменный. Пленный сказал: этот самый Коловрат Хостоврула в поединке и срубил. Сильный воин, - повторил Глеб Владимирович и снова отхлебнул из парящей пиалы.
  - А больше никого не поминал тот несчастный среди начальных людей рязанских? - спросил Олег.
  - Поминал какого-то боярина Ратислава, - равнодушно ответил дядюшка и сделал еще один глоток чая.
  - А живы они остались, или полегли в той сече? - затаив волнение задал следующий вопрос Олег.
  - По всему судя, живы. Смотрели среди трупов павших шишей. Опознавать их, конечно, было некому, но Коловрата во время поединка его с Хостоврулом я хорошо рассмотрел. Во всяком случае, в такой одеже и сброе среди убитых его не было. Да и второй, этот самый Ратислав, небось, не в простом доспехе бьется. Тоже обратили бы на такого внимание. Но - нет, пали всё простые вои в обычной сброе.
  Слава Богу, живы побратимы! Олег мысленно перекрестился и, не сдержавшись, выпалил:
  - Так о том Ратиславе прознатчики твои ничего боле не доносили?
  Князь Глеб протянул опустевшую пиалу Абике - налей, мол. Дождался, когда половчанка наполнит ее, отхлебнул горячего, спросил:
  - Боле ничего. А должны были?
  - Как сказать... - Олег задумался: стоит ли открывать происхождение побратима? Решил, что ничем это Ратьше не повредит. Сказал, горячась. - Вообще-то, сей Ратислав сын брата твоего, тобой убиенного на съезде в Исадах.
  Глеб Владимирович, делавший в это время очередной глоток чая, едва не поперхнулся. С усилием сделав глоток, прокашлялся, покачал головой, спросил:
  - Это от той мерянки, с которой жил во грехе без венчания?
  - От нее, - кивнул Олег.
  - Поди ж ты... - он еще раз качнул головой, отхлебнул из пиалы. - И что, знает он про меня? Что я живой и здесь у татар?
  - Это вряд ли? Откуда? Я только тут об этом узнал.
  - Ну, да, действительно - откуда? - задумчиво протянул Глеб Владимирович и уставился застывшим взором куда-то выше Олеговой головы.
  - Интересный разговор у вас получается, князья урусутские, - вдруг подал голос, молчавший до сих пор Хулагчи.
  Из уважения к нему, или по какой другой причине Глеб Владимирович вел рассказ на половецком. Невольно подражая ему, задавал свои вопросы на половецком и Олег, потому монгол прекрасно понимал, о чем идет речь.
  - Дела семейные, царевич, - неискренне засмеялся князь-изгнанник. - Родной племяш, видишь ли, вдруг у меня объявился. Вот только при встрече вряд ли сей племянник нальет мне чару, скорее, голову с плеч снесет. Ну, ежели сможет, конечно.
  - Этот сможет, - уверенно сказал Олег. - Один из лучших воинов во всем княжестве рязанском.
  - Где они теперь, те воины? - хмыкнул Глеб Владимирович.
  - Так это все из-за той истории, что ты поведал мне и моим братьям в свое время? - поинтересовался Хулагчи.
  - Из-за нее, - нахмурился князь Глеб.
  - Нехорошая история, - покачал головой монгол. - Не слишком хорошо показал ты себя в ней коназ.
  - Что ж тут хорошего, - покивал Глеб Владимирович. - Знамо: братоубийство - грех великий, но чего не сделаешь, когда ты молод и жаждешь власти... Ведь и твои сородичи не всегда зову родной крови внемлют. Взять хоть Гуюка-царевича. Не любит тот брата твоего старшего Бату, хоть и поставил его хан Угедей джихангиром в западном походе.
  - Потому и не любит, - усмехнулся Хулагчи. - Хотя, они всегда не ладили. С самого детства. Но до братоубийства чингизиды никогда не доходили.
  - Так это - пока, - хитро прищурился Глеб Владимирович. - Пока великий Чингисхан крепко в кулаке держал детей и внуков своих. Пока сын его Угедей делает то же самое. А ну как ослабнет сей кулак у их преемников?
  Хулагчи нахмурился.
  - Прости, царевич, ежели что не так сказал, - тут же повинился князь-изгнанник.
  Монгольский царевич качнул головой.
  - Наверное, ты в чем-то прав, коназ, - произнес он. - Размножилось семя великого деда. А дальше будет больше. И тогда, кто знает, может дойдет и у нас до братоубийства...
  Замолчали. Абика, тем временем, расставила на циновке угощение: крупно нарезанные ломти твердого овечьего сыра и тонко порезанное копченое жеребячье мясо, начала разливать по чашам кумыс из бурдюка, хранимого ей на случай в тепле кибитки. Хулагчи поднял наполненную чашу сказал что-то на незнакомом языке, видимо, на своем родном, выпил кумыс в несколько глотков, стряхнул оставшиеся капли в пламя очага. Глеб Владимирович последовал его примеру, только молча. Молча, мелкими глотками осушила свою чашу и Джи. Олег кумыс пивал, правда, нечасто и особого вкуса в нем не находил. Но вытерпел - выпил, стараясь не дышать, чтобы не ощущать кисловатого запаха, тоже стряхнул оставшиеся капли в очаг. Дядюшка при этом кивнул одобрительно. Принялись за еду и разговор сам собой угас на какое-то время. Хулагчи съел не слишком много. Совсем скоро он расстегнул пояс и сыто рыгнул. Олег вспомнил: таким образом половцы показывали гостеприимным хозяевам благодарность за вкусное угощение. Такого же обычая, видно, придерживались и монголы. Он дожевал кусок жеребятины, запил его полуостывшими остатками чая и стал ждать продолжения разговора. Дядюшка тоже закончил с едой, а Джи сделала это задолго до монгольского царевича, съев только пару небольших кусочков сыра.
  - Так, значит, ты знаешь предводителей тех сумасшедших урусутов, нападающих на наши тылы? - нарушил молчание Хулагчи, обращаясь к Олегу.
  - Знаю, - пожал тот плечами.
  - И кто же они?
  Олег ответил после недолгой паузы, прикинув еще раз: не повредят ли его слова побратимам. Решив, что не повредят, ответил:
  - Коловрат Евпатий набольший воевода рязанский. Но это ты уже знаешь, царевич, от моего дяди.
  Хулагчи кивнул и спросил:
  - А что еще можешь сказать о нем?
  - Он считался у нас сильнейшим воином княжества. Так что поражение в поединке с ним твоего родича не является позором.
  Монгол еще раз кивнул, сказал:
  - Я передам твои слова моему брату. Может быть, это послужит хоть каким-то утешением ему и нашей с ним сестре - теперешней вдове Хостоврула.
  - Ну и еще Коловрат лучший воевода, участвовавший во множестве походов и битв. Наверное, ты уже понял и это, царевич, - не удержавшись, легонько уколол монгола Олег.
  Взгляд Хулагчи потемнел. Он глянул прямо в глаза пленному князю. Олег взгляд выдержал, улыбнулся краешками губ, добавил:
  - У нас на Руси принято уважать достойного противника.
  Лицо монгола смягчилось.
  - У нас тоже есть такой обычай, - ответил он.
  Абика вновь наполнила чаши кумысом. На этот раз Хулагчи не стал молиться. Он сделал пару глотков, покатал напиток во рту, смакуя, поцокал языком одобрительно. Потом сказал, обращаясь к Олегу:
  - А что, коназ, не надоело тебе ехать в обозе? Не хочешь ли пересесть в седло, как подобает настоящему воину?
  Вот оно! То, о чем говорил дядя Глеб. И как быть? Давать слово монголу не пытаться бежать? Оно, конечно, можно. Можно даже не держать то слово и сбежать при первой возможности, как бежал в свое время от половцев Игорь Новгород-Северский. Тот, о котором написано в 'Слове о полку Игореве'. Но... Но. Пусть и нехристь Хулагчи, пусть и враг заклятый, соплеменники которого жгут города и села его княжества, убивают люд православный. Но рушить слово, ему данное, Олег почему-то не хочет. Не хочет и не будет. А, чтобы не рушить, не будет таковое и давать. Но, на всякий случай, надо все же спросить, чего же хочет предложить ему монгольский царевич. Олег, не спеша, отхлебнул из чаши кумыса и произнес:
  - Надоело, конечно. Хотелось бы скакать на коне, а не плестись в кибитке. Но, что взамен ты хочешь просить у меня, царевич?
  Хулагчи не стал торопиться с ответом. Он сделал еще пару глотков из чаши, посмотрел в глаза Олегу, наконец сказал:
  - Многого не попрошу. Не стану спрашивать тебя об удобных дорогах, ведущих вглубь урусутских земель, о богатых городах и селах, спрятавшихся в лесных дебрях. Для этого у нас есть люди, - при этих словах монгол с легкой насмешкой покосился в сторону Глеба Владимировича. - Конечно же, не буду просить тебя выступить с оружием в руках против своих соплеменников, и для этого нам хватает людей. Попрошу просто дать слово не пытаться бежать. Только и всего. И тогда я дам тебе хорошего коня, седло, сбрую. Велю отдать доспех, снятый с тебя нашими воинами. Что ты ответишь?
  И снова Хулагчи пытливо глянул в глаза Олега. А тот молчал, так и не решив, что ответить монголу. Чтобы потянуть время глотнул кумыса, покатал его на языке, делая вид, что наслаждается вкусом. Глянул на Джи, словно ожидая подсказки. Но девушка опустила глаза к очагу, никак не показывая своего отношения к предложению Хулагчи. Олег перевел взгляд на дядю. Тот моргал ему аж обоими глазами - соглашайся, мол. Ну да, сейчас!
  - Прости, царевич, но - нет, - решившись, наконец, ответил Олег.
  Глеб Владимирович в досаде дернул себя за бороду, а потом застыл в непритворном испуге, уставившись на Хулагчи. Джи продолжала сидеть все в той же позе, опустив глаза, хотя, Олегу показалось, что девушка едва заметно кивнула. Олег глянул на монгольского царевича. Вопреки ожиданиям тот не разгневался, а даже улыбнулся и, кажется, в улыбке этой мелькнуло одобрение словам князя.
  - Что ж, нет, так нет, - допив кумыс из чаши, произнес Хулагчи. - Поеду, пожалуй. Спасибо за гостеприимство, коназ Галиб, - поднимаясь на ноги и обращаясь к Глебу Владимировичу, добавил он.
  - Дозволь проводить, царевич, - подхватился Дядюшка.
  Монгол милостиво кивнул, в одно движение поднялся на ноги и шагнул к выходу из кибитки. Дядюшка, покряхтывая, тоже встал, опередив Хулагчи, распахнул полог выхода. Через мгновение оба были уже на улице.
  - Ты правильно сделал, что не дал слова, - после недолгого молчания сказала Джи. - Хулагчи не любит лжецов, а на твоем лице написано: ты уйдешь к своим, как только появится возможность для этого.
  
  Джи уехала вслед за Хулагчи с князем Глебом, как только кибитку миновал хвост их отряда. Как обычно - верхом на своей пятнистой некрупной кобылице. А немного времени спустя, в путь тронулся и обоз.
  До Коломны они добрались к полудню следующего дня. Здесь уже раскинулся войсковой стан - видимо Бату после тяжелой битвы решил дать воинам отдых. Обоз остановился на мысу, у места впадения Москва-реки в Оку. Место это было почти ровным и лишено деревьев - удобно, чтобы поставить повозки. Немного выше по течению Москва-реки виднелись развалины сгоревшего монастыря. Олег помнил его, не помнил только, как он назывался. Вдалеке еще выше по течению можно было разглядеть, дымящие руины Коломны.
  Почти сразу в кибитке появился Глеб Владимирович. Поздоровавшись с Олегом, он приказал Абике приготовить обед. Собственно, тот уже был на подходе, потому ждать дяде долго не пришлось. За обедом почти не говорили, а после, когда служанка начала убирать посуду, Глеб Владимирович предложил:
  - Не желаешь прогуляться, племянник? На лошадке прокатиться, косточки размять? Засиделся уж тут, небось?
  - Неужто такое возможно? - удивился Олег. - Я же не дал слова батыеву брату?
  - Ничего, он разрешил. По моей просьбе. Но с охраной, конечно, раз уж ты упрямишься в даче слова.
  - С охраной, так с охраной. А то уж и впрямь мочи нет бока в юрте отлеживать.
  - А со здоровьем у тебя как? - в голосе дядюшки послышалась непритворная забота. - Эх, китаянки сегодня у тебя не видать. Ее бы, на всякий случай, спросить про то.
  - Хорошо со здоровьем все, - усмехнулся Олег. - Не переживай.
  - Тогда одевайся. Коняку я тебе уже привел. Хороший жеребец. С бою взят уже здесь - в Рязанской земле. Может даже с великокняжьих конюшен. Хороших коников, помнится, в мое время в них выращивали. Не для боя жеребчик, конечно, - для похода, но под седлом - хорош!
  - Спасибо, дядя, - вполне искренне поблагодарил Олег.
  Быстро облачились в верхнюю одежду, вышли на улицу. Снаружи царила уже ставшая привычной суета, людской гомон, рев скотины, какой-то стук. Нос пощипывало от дыма многочисленных костров и запаха навоза. Воины, охранявшие Олега, увидев выходящих из кибитки русских князей, вскочили на уже оседланных коней. Похоже, дядюшка их успел заранее предупредить о предстоящей прогулке. С Глебом Владимировичем тоже прибыли два всадника. По виду из половцев. Один из них подвел князьям под уздцы двух коней. Один был дядюшкин - его Олег уже успел запомнить. Второй жеребец, должно быть, предназначался ему - Олегу. И впрямь хороший конь: гнедой, высокий, с длинной стройной шеей, точеными ногами, играющими под шкурой мышцами. Богатые сбруя и седло.
  Олег подошел к жеребцу, взял у воина из рук узду. Конь раздул ноздри, почуяв незнакомого человека. Переяславский князь успокаивающе похлопал его по шее, не касаясь ногой стремени, вскочил в седло. Получилось, хоть и пришлось напрячься больше обычного - не совсем еще, видать, поправился-то. Разобрал поводья, огляделся. Воины из охранного десятка окружили их с дядей, тоже уже севшим в седло, полукольцом, но держались не близко - саженях в десяти. Двое людей Глеба Владимировича, вскочив в седла, встали по бокам.
  - Едем? - улыбнулся дядюшка.
  - Едем, - не удержавшись от ответной улыбки, отозвался Олег.
  Тронулись шагом, держа путь вверх по течению Москва-реки. День выдался безветренным, солнечным и морозным, но не слишком - чуть пощипывал щеки. Кованые копыта коней стучали по грязному речному льду. Совсем скоро стали попадаться следы недавней битвы, о которой рассказывала второго дня Джи. Вначале под ногами коней появилась кровавая наледь. Трупов видно не было, наверное куда-то прибрали, что б не мешали движению войска. Ну, да, вон же они! И лошадиные, и человечьи у самого берега свалены в кучи. Чьи это? Вряд ли татары своих так-то бросили. Наши, небось. Радость от того, что он почти что здоровый снова едет в седле по морозцу улетучилась. Олег посмурнел, спросил у дяди:
  - Много здесь наших побили?
  - Кого наших-то, племянничек? - усмехнулся Глеб Владимирович. - Ежели ты про татар, то, пожалуй что, многовато. И все из-за Кулькана-хана - решил в одиночку со своим туменом со всем владимирским войском справиться, мальчишка. Через то и много людей своих положил, и сам сгинул. Ежели про владимирцев, так нашими они сроду не были. Ты-то, конечно, не помнишь, а вот я застал то, как Всеволод Большое Гнездо Рязань жег, да вятьших людей рязанских в полон уводил. Ну а ежели про рязанцев... - Глеб Владимирович примолк ненадолго, погладил себя по бороде, продолжил. - Рязанцев в войске этом было всего ничего, только те, что с сынком Романа Коломенского сюда от Воронежа пришли. Ну и коломенцев, конечно, побили... Этих да - жалко. Но тут уж князь Роман-старший чего-то не сообразил. У него ж пайцза была. Всех, конечно, не спас бы, но ближних своих, да вятьших людей мог. И не глупый, вроде, человек - говорил я с ним, когда он с Федором с посольством у Батыя был.
  
  - Говорил, все же? - остро глянул на дядюшку Олег. - О чем же договорились?
  Глеб Владимирович на миг смешался, но быстро взял себя в руки, ответил небрежно:
  - Да ни о чем особом. Так, повспоминали общих знакомцев, родичей. Рассказал Роман Ингваревич, что в Рязани творится. Так о том и без него мы много чего знали.
  - А за какие же такие заслуги Батый ему пайцзу вручил? Ведь, как я теперь понимаю, большую услугу надо монголам оказать, чтобы от них бронзовую пайцзу поиметь.
  - Этого не знаю, - отвел глаза Глеб Владимирович. - То дела Романа и Бату.
  - Оно - так... - протянул Олег. - Вот только мнится мне: не дядя ли Роман присоветовал Батыю к себе на ложе жену Федора - греческую царевну попросить.
  Голова Глеба Владимировича дернулась, и Олег понял, что угадал. И, скорее всего, придумал все это не один покойный коломенский князь, но и сам Глеб Владимирович к этому руку приложил. На душе стало гадко. Он прекратил разговор и стал снова смотреть по сторонам. А посмотреть было на что. Судя по всему, они добрались до первой оборонительной линии русских. Тут реку во время сражения перегораживали сани с установленными на них щитами для прикрытия пешцов. Часть этих саней - поломанных - были отодвинуты к обоим берегам. Там же у берегов были свалены трупы. Олег, ни слова не говоря, повернул коня к левому ближнему берегу. Дядя было вскинулся, но так ничего и не сказал, направив коня следом за конем племянника. Охрана последовала за ними.
  Трупы начали попадаться еще до берега. Ободранные до гола, покрытые замерзшей кровью. Частью растоптанные лошадиными копытами и вмерзшие в лед. У берега трупы лежали валом. Тоже ободранные до нитки, с торчащими в стороны растопыренными в смертной муке конечностями, искаженными, жуткими лицами. Олег остановил коня. Смотреть на все это было тяжко, почти невмочь, но Олег смотрел - запоминал, чтобы ожесточить помягчевшее было сердце. 'Вот их дела, - думал он, - дела Бату, Хулагчи, который тебе даже понравился, который предлагал тебе почти что дружбу. Дела 'любимого' дядюшки, который ведет степняков по родной земле... Да и Джи... Джи лечит твоих врагов, врагов твоей земли, а они, поправившись, опять идут жечь, убивать, насиловать...
  - Да, крепко здесь владимирцам досталось, - раздался из-за левого плеча голос Глеба Владимировича. В голосе дяди слышалось нескрываемое удовлетворение.
  Олег глянул на него через плечо. Видимо, было во взгляде переславского князя что-то такое, что заставило Глеба Владимировича попятить своего скакуна и потянуться правой рукой к рукояти сабли.
  - Ну-ну, племянник. Не дури, - не слишком громко, должно быть, чтобы не привлекать внимания охраны, произнес он. - Не дури.
  Вспомнив, должно быть, о том, что у Олега совсем нет оружия, он убрал руку с рукояти сабли, похлопал по шее своей всхрапнувшей лошади, почувствовавшей испуг седока, послал ее вперед, равняясь с конем племянника, подхватил его жеребца под уздцы, дернул, увлекая за собой.
  - Все. Едем отсюда. Посмотрели и хватит. Уж слишком нежен ты, племяш. Словно и не видывал никогда поля битвы.
  Олег не стал противиться, последовал за дядей, словно в оцепенении.
  - Пожалуй, хватит на сегодня прогуливаться, - окончательно успокоившись, решил Глеб Владимирович. - Ехать дальше - Коломну порушенную пожженную увидишь, трупьем набитую. Так там подальше татары еще и над полонянниками глумились. На то тебе смотреть уж точно не стоит. Все. Едем обратно, - окончательно решил дядя, разворачивая своего коня и продолжая вести в поводу жеребца Олега.
  Как они добрались до кибитки Олег помнил плохо - перед глазами продолжали стоять замороженные трупы и дымящиеся в дали развалины города. Спешившись, он поднялся по лесенке в юрту, не разуваясь и не скидывая полушубка, прошел к своей лежанке, улегся на нее, натянул на голову одеяло и затих, стараясь не слушать разговора между Глебом Владимировичем, устроившимся у очага, и половчанкой Абикой.
  
  Глава 12
  
  Бежавшая от Коломны, так и не переведавшаяся с татарами в битве, московская дружина подъезжала к родному городу. Прошли всю дорогу ходко, опасаясь погони. Но Бог миловал - враги следом не увязались. Под рукой молодого князя Владимира Юрьевича сейчас было пятьсот семьдесят два конных воина. В основном бояре и их детские. Ну и еще пять десятков без двух человек его - Владимира гридней. Гридни оружны хорошо - Владимир ревностно относился к этому. Боярские детские по-разному, но и из них совсем уж бездоспешных не имелось.
  Почти весь путь к Москве Владимир маялся, считая себя виноватым в том, что допустил обойти владимирское войско. Мало того - допустил, так еще и сбежал, не попытавшись исправить эту свою ошибку. Доходило до слез, когда он представлял, что по его вине погиб старший брат. Дважды он даже пытался развернуть воинов обратно и ударить на торжествующих победу татар. Филлип Нянка - воевода и воспитатель князя остановил неразумный его порыв. Как мог он утешал и успокаивал Владимира. По многу раз повторял, что тут не обошлось без предательства, раз выставленная на тайных тропах сторожа не предупредила их о появлении татар. Людей в тех сторожах вполне хватало для того, чтобы какое-то время подержать татар на тропинках и послать весть москвичам. Не иначе тайные подсылы перебили ту сторожу, или подвели к ним татар тайными путями по лесным дебрям. А когда показались татары на опушке, делать что-то было уже поздно. Погубили бы бесполезно дружину. А сейчас эта дружина очень им пригодится при обороне родного города. Поставят воинов на стены и, глядишь, обломают татары зубы о валы и стены Московские. А Владимиров старший брат Всеволод воин опытный, побывавший не в одной битве. Он еще загодя - Филлип сам это слышал - узнал у местных коломенцев про дороги и тропы, ведущие в заокские чащи. Так что спасся Всеволод наверняка и многих воинов с собой увел. Пусть он - Владимир в этом не сомневается. Слушая речи своего дядьки и воеводы Владимир помалу успокоился и начал думать о предстоящей обороне Москвы. Филлип при этом, как водится, давал дельные советы.
  К городу подъехали на второй день к полудню. Владимир с воеводой Филлипом Нянкой и пятком ближников ехал в полуверсте впереди дружины. Головного дозора не выставляли - спереди врага не ждали. А вот позади в версте ехала полусотня тылового охранения. Но и сзади татар пока видно и слышно не было.
  День выдался солнечным и тихим. Морозец поджимал, но терпимо. Ели и сосны по берегам реки поблескивали под солнечными лучами искорками снежинок на темной хвое. Под копытами коней похрустывал свежевыпавший прошлой ночью снег. Казалось, нет никакой войны, и не двигается на Москву страшный враг, сжигая на своем пути города и веси, убивая и забирая в полон их жителей. Только брошенные деревни и села, попадающие на пути отступающего войска, напоминали о приближении находников.
  - Когда узнать о нашем поражении успели? - проезжая мимо очередной брошенной деревеньки, произнес Владимир.
  - Плохие вести быстро разлетаются, - пожал плечами воевода Филлип. - А, скорее, решили укрыться еще раньше - прослышали какая сила сюда из степи прет.
  - Когда к Коломне шли, деревня еще жилой была, - не согласился Владимир.
  Филлип еще раз пожал плечами и промолчал.
  И вот за очередным речным поворотом показалась Москва. Боровицкий холм, на котором стоял город, возвышался среди окрестных хвойных, по большей части, лесов своей безлесной плоской вершиной, увенчанной бревенчатой крепостной стеной, с виднеющимися за ней церковными маковками. Видна и высоченная дозорная башня, стоящая на самом высоком месте холма. С ее верхней площадки окрестности города видны верст на двадцать. С закатной стороны город прикрывает речка Неглинная с болотистыми берегами. Сейчас болота, конечно, замерзли, но берега боровицкого холма вдоль речки обрывисты и высоки. От оползней и осыпаний они укреплены толстыми дубовыми бревнами, которые удерживаются крючьями, уходящими в толщу холма. С юго-восточной стороны по берегу Москва-реки склоны Боровицкого холма не менее круты. С полуночной стороны прокопан ров, соединяющий речку Неглинную с Москва-рекой. Ров заполнен речной водой, так что крепость находится, как бы, на острове. И здесь вода, само собой, замерзла, сделав подступы к валам и стенам более доступными, что, конечно, жаль.
  Стены Москвы высотой в две, а где и в три сажени сделаны из срубов, заполненных камнями и глиной. Стоят они на валах в три-четыре сажени высотой. В город ведут трое ворот: Неглинные, те что с закатной стороны врезаны в крутой склон холма и прикрыты мощной трехъярусной воротной башней. От них начинается мост через речку Неглинную, дальше за мостом идет дорога, проходящая среди полей и огородов. Дорога эта теряется в полутора верстах среди деревьев соснового бора. Далеко на закате она раздваивается. Та, которая поворачивает на полдень, ведет в Чернигов, другая, продолжающая вести прямо на закат, - в Смоленск. Дороги оживленные - идут по ним и зимой и летом купеческие обозы.
  
  Вторые ворота с восхода. Они тоже врезаны в крутые склоны Боровицкого холма и прикрыты такой же трехъярусной башней. Дорога от них сразу у подножия холма раздваивается. Одна часть совсем короткая. Она пересекает подол, расположившийся между склоном холма и низким берегом, и заканчивается у пристаней, тянущихся по берегу Москва-реки. На берегу рядом с ними лежат кверху дном лодки и стоят на подпорках лодьи, не нужные в зимнее время. Второе ответвление дороги круто сворачивает влево и идет вдоль Москва-реки по Малому подолу. На Малом подоле селится люд не богатый, дворы стоят тесно, без заборов. Даже плетнями разгорожены не везде. Тут же поближе к берегу понаставлены купеческие склады и амбары. Как уже сказано, вторая дорога идет по Малому подолу, поднимается вверх по течению Москва-реки, пересекает по мосту ров, защищающий кремль, продолжается дальше и соединяется с дорогой, огибающей город с полуночи. Здесь у места соединения через Москва-реку имеется брод. Летом по нему может переехать всадник на некрупной лошади, не замочив ног в стременах. По твердому песчаному дну спокойно проходят груженые телеги и повозки. Зимой переправа проходит по льду, как вот сейчас.
  На полночь от кремля в напольной части раскинулся Великий посад. Он занимает пространство от Неглинной до Москва-реки. С полудня Великий посад ограничен кремлевскими стенами, с полночи - дорогой, идущей в обход града. Здесь, в отличие от Подола, люди привыкли жить просторно. Вольно стоят огороженные частоколом боярские дворы, дворы помельче - богатых купцов и ремесленников, мелкие дворы и избы народа среднего достатка. Великий посад защищен дубовым тыном с боевыми полатями. Имеется трое проездных ворот, защищенных по бокам небольшими парными двухъярусными башнями с открытыми верхними боевыми площадками. Владимир собирался летом покрыть их шатровыми крышами. Коль суждено отбиться от татар, обязательно сделает это. От центральных ворот через Великий посад - поперек его идет главная улица, без затей прозванная москвичами Великой. Заканчивается она возле третьих кремлевских ворот. Ворота большие - две телеги могут разъехаться, прикрыты трехъярусной квадратной башней с четырехскатной крышей. Ворота называются Подольскими. Через ров перекинут мост, который разбирают в случае осады. Сейчас этим занимаются два десятка горожан. Мост уже на половину разобран, но ворота пока растворены.
  Села близ города пока не покинуты. Их на подъезде к Москве вдоль реки притулилось аж пять. При виде приближающегося войска жители этих сел повыскакивали из домов на речной лед, встали справа-слева, тревожно вглядываясь в лица воинов. Из обоих городских ворот тоже повалил люд и уже скоро всадники ехали в живом коридоре. Владимир, не в силах выносить вопрошающие взгляды своих подданных, опустил голову, уставившись на гриву коня. Так же и его воины ехали, не поднимая глаз. По всему этому москвичи поняли, что войско их возвращается отнюдь не с победой. В то же время все родичи находили в рядах всадников своих мужей, братьев, отцов, сыновей. Это было непонятно - поражение без потерь, как это могло статься? Но вопросов не задавали, провожали воинов молча.
  Добрались до Подола, свернули влево, проехали чуть по льду Неглинной и въехали в кремль через Неглинные ворота. Миновали воротную башню. Копыта застучали по бревенчатой вымостке въезда, круто поднимающегося на городской холм. По бокам, так же вымощенной бревнами главной Боровицкой улицы, плотно стояли дворы, обнесенные заборами. Тут селился народ среднего достатка - мелкие купчишки и ремесленный люд. И здесь войско встречали горожане, стоящие у ворот и заборов. Было их поменьше, чем на подъезде к городу, но они смотрели на прибывших защитников с не меньшим недоумением и вопросом в глазах.
  Наконец добрались до центра кремля. Здесь располагалась небольшая площадь, возле которой стоял княжий двор и главная городская церковь Благовещения. Деревянная, конечно: не по чину пока Москве каменное строительство, хоть город и не бедный - князь взымает мыто с проезжих купцов за переправу через брод, да и от плывущих по реке купцов городу кое что перепадает. Въехали в княжий двор, огороженный дубовым тыном с боевыми полатями внутри, закрытыми сверху двускатной дощатой крышей. Ворота во двор прикрывала невеликая башня с боевой площадкой и четырехскатной крышей над ней. В огороженном пространстве размещался княжий терем с надворными постройками. Построен терем небольшим и не сильно богатым. Подклети для хранения всякого добра и снеди, клети, в которых располагались гридница, повалуша и жилье для дворовых слуг. Над клетями горницы с несколькими красными окнами и уже над ними теремное строение с двумя небольшими гульбищами. Высокое крыльцо на четырех резных столбах ведет сразу в переднюю горницу. К нему князь и направил коня.
  У крыльца его встречала кучка одетых в богатые шубы людей: несколько думных бояр, городской старшина Никодим, тысяцкий Кирилл, иерей Благовещенской церкви отец Акинфий и управляющий княжьим двором Фома. Владимир спешился, нахмурившись, зашагал к крыльцу. Справа и чуть сзади за ним пристроился Филлип Нянка. Управляющий Фома выскочил навстречу, неся в руках кувшин со сбитнем и чашу. Остановился перед князем, наполнил чашу горячим напитком, с поклоном протянул ему. Владимир осушил чашу, невольно крякнул от удовольствия - хорош сбитень, особенно с морозца. Фома протянул вновь наполненную, парящую чашу Филлипу. Тот, ободрав с усов намерзшие льдышки, тоже выпил, довольно ухнул. Пока пили, их окружили встречающие.
  - Ну, что там, княже? - подал первым голос отец Акинфий. - За кем победа? Где ворог? Где брат твой Всеволод и остальное войско?
  - Он все обскажет, - махнул рукой на Филлипа Владимир. - Людей разместите, кого в княжьем дворе, кого на постой в чужих дворах, но обязательно в кремле. За стенами никого не оставляйте. Обед подавай, - обратился он к управляющему. А потом уже ко всем присутствующим. - После обеда большой совет.
  
  Обед был обильный, и если сразу после бегства от Коломны, а потом и во весь путь до Москвы потрясенному всем случившимся Владимиру кусок в горло не лез, то теперь, оказавшись в родных стенах, да еще до этого утешенный дядькой Филлипом, он накинулся на еду, как голодный волчонок. Запивал съеденное сладким красным греческим вином, слегка подогретым заботливыми слугами. Наелся до отвала. Глаза еще за столом начали слипаться. Ну правильно - которую ночь подряд толком не спал. А в последнюю, проведенную в лесу на морозе - шатров не ставили, спали на лапнике, укрывшись тулупами - он так и совсем глаз не сомкнул, переживая за брата и свое бегство с поля боя. А ведь еще надо на совет!
  Пересилив себя, Владимир, преодолевая истому, поднялся из-за стола и направился вниз по лестнице в гридницу, где обычно проходили большие советы. Там за столом уже сидели десятка два человек: думные бояре, тысяцкий, городской старшина, отец Акинфий с двумя иереями, дружинный воевода с сотниками, ну и конечно Филлип Нянка, восседавший по правую руку от места, предназначенного для него - князя Московского Владимира. Все в сборе. Ждали только князя. Владимир приосанился, сел на предназначенное ему место.
  - Позволишь начать, княже? - обратился к нему дядька.
  Владимир кивнул. Сонная истома, сковывавшая его, вроде немного отступила.
  - С твоего позволения я обсказал вятьшим людям московским, что случилось под Коломной, - продолжил Филлип. Сказал, что не сегодня завтра под городом будут татары, потому Москву надо готовить к обороне. И быстро. Что-то уже сделано, что-то еще предстоит. Кирилл Евсеич, - обратился он к тысяцкому, - скажи слово.
  Кирилл - мужчина за сорок, грузный с окладистой сивой бородой степенно кивнул, прокашлялся, начал говорить.
  - Город к осаде готов. Валы и стены подновлены, валы еще и водой полили, льду наморозили вершка на полтора - замучаются поганые лезть наверх. Запасов в городе месяца на два, даже ежели брать в расчет беженцев с окрестных сел и деревень. Но те пропитания с собой изрядно привезли. Со скотиной их за стену не пускал - места мало. Самих разместили по амбарам, хлевам да баням. Кого-то в осадных клетях внутри стены.
  Тысяцкий помолчал чуть, видно собираясь с мыслями. Продолжил:
  - На защиту стен поставим тех воев, что ты с собой привел, княже. Таковых, сказывал воевода Филлип, пять с лишним сотен. Да после того, как вы с братом ушли к Коломне в Москву прибыли опоздавшие - три боярина с детскими числом двадцать шесть человек. Все конные и оружные. Итого бояр с детскими набирается почти что шесть сотен - сила!
  Кирилл довольно крякнул. Продолжил.
  - Городской стражи в хороших бронях и при хорошем оружии у нас под рукой пять с лишним десятков. Купчишки со своими слугами привычные в своих торговых походах к оружию и его имеющие, готовы на стену встать, да кузнецы-ремсленники, тоже ребята крепкие, да с подола крепких мужичков вооружили из твоих кладовых. Всех вместе две с небольшим сотни набралось. Ну и черного люда с окрест, да с подола, тех, что могут оружие держать не менее семи сотен, наберется. Но на них ни броней, ни путевого оружия не нашлось. Ставить на стены с топорами, да дрекольем - побьют стрелами. Слышал, татары ловки в этом деле.
  - Этих вооружим бронями, снятыми с воев убитых и пораненых на стенах, - вмешался в речь тысяцкого Филлип Нянка.
  - Пусть - так, - согласился Кирилл.
  А Владимира опять начало клонить в сон. Да так, что мочи не стало терпеть. Стал что-то говорить городской старшина. Что-то о размещенных беженцах. Спрашивал о том, когда уходить за стены жителям ближних сел и людям с подола. Филлип что-то ему отвечал, но князь уже не мог вникнуть, что именно. Он оперся подбородком о ладонь поставленной на стол правой руки и глаза его закрылись. Он еще слышал, как начал говорить отец Акинфий. Как он призывал молиться господу во спасение животов их и домов жителей Москвы. Потом говорил кто-то еще... Владимир подставил под подбородок уже две ладони - голова норовила упасть набок. Наконец, совет завершился. Слуги проводили спящего на ходу князя до его покоев и там, прогнав слуг, не раздеваясь, стянув только сапоги, он рухнул на перину и провалился в сон без сновидений.
  
  Владимир проспал весь остаток дня, всю ночь и утро следующего - умаялся. И телесно, и душевно. В конце концов было-то ему всего пятнадцать весен - отрок, не муж. Наверное, Владимир мог бы спать и дольше, но незадолго до полудня его разбудил Филлип Нянка. Быстрым шагом он вошел в княжескую спальню, склонился над ложем и не слишком почтительно затряс спящего Владимира за плечо. Надо отдать должное, тот сразу вскочил с ложа, и еще толком не разлепив глаз, спросил:
  - Что случилось дядька Филлип?
  - Татары, князь! - выдохнул в лицо Владимиру воевода. - Татары явились. Город облегают, поганые.
  Сердце Владимира подпрыгнуло к горлу, зачастило. Он обхлопал себя, вспомнил, что лег спать, не раздеваясь, подхватил с вычищенных слугами сапог свежие, развешенные на голенищах портянки, стал их наматывать подрагивающими руками.
  - Много их, татар? - спросил, чтобы нарушить гнетущее молчание.
  - Пока не слишком, - отозвался Филлип. - Передовые отряды, должно. Конница легкая. Объехали город, встали на дорогах, раскидывают станы в Занеглинье, за Великим посадом и дальше на Кучковом поле, что севернее города. Знаешь где такое, верно?
  - Знаю, - кивнул Владимир. Он хоть и сидел в Москве менее полугода, но окрестности знал неплохо - любил охоту.
  Наконец справился с портянками, вбил ноги в сапоги, вскочил и зашагал к выходу из спального покоя. Филлип двинулся следом. Спустились в горницу, заскрипели ступеньками лестницы, ведущей ниже - в гридницу.
  - Поснедаешь, княже? - спросил воевода.
  - Нет, - мотнул головой Владимир. - Пойдем на дозорную башню. Надо посмотреть самому, что и как.
  Дозорная башня стояла недалече от княжеского двора почти в середине Кремля, потому на лошадей садиться не стали, пошли пешком. Владимир белкой взлетел на самую верхнюю смотровую площадку, прикрытую четырехскатной тесовой крышей. Филлип изрядно отстал - было ему уже под пятьдесят, тяжеловато подниматься на такую верхотуру. Князь окинул взором окрестности города. Нынешний день выдался ясным и морозным. Солнце как раз добралось до своей высшей точки на небосклоне и видимость была прекрасной. Первое, что привлекло внимание Владимира, это войско, двигающееся по льду Москва-реки вверх по ее течению. Конное войско. Оно заполнило почти всю ширину русла. Черные всадники ехали посотенно. Кони в сотнях подобраны одной масти, потому сотню от сотни было легко отличить. Словно красуясь, татарская конница проходила мимо города и там дальше сворачивала влево, поднимаясь на высокий берег по Ореховой лощине, скрываясь между деревьями Грачиного леса. Лес был не густым - там москвичи брали дрова для очагов, так что коннице в этом лесу вполне себе просторно и даже шатры поставить можно.
  Всадники шли и шли. Не спеша, чувствуя собственную силу. И, наверное, они чувствовали, как эта их сила внушает трепет противнику. Внушает? Владимир прислушался к себе. Чего уж там - холодит низ живота. Но это то ли от жути, то ли от какого-то восторга от ожидания предстоящей битвы с таким противником, до которой его так и не допустили в сражении под Коломной. Он насчитал двадцать с лишним сотен и сбился. Плюнул: чего их считать, и так давно знал, что врагов много - без счета. Ничего, валы у Москвы высоки, стены крепки, воинов он привел с собой много. Ничего, Бог даст, отобьемся. Да и отец, глядишь, из стольного Владимира помощь пришлет младшему любимому сыну. Не даст пропасть.
  Владимир перевел взгляд вправо за Неглинную, где пространство шириной в две версты было свободным от леса - в летнее время жители города занимались там огородничеством. За Неглинной татары разбивали стан. Уже были поставлены несколько десятков юрт и шатров, суетились люди, толкалась в снегу и ревела скотина, начинали подниматься в небо дымы костров. То же самое происходило за Великим посадом между ним и Грачиным лесом. Место это, тоже в свое время горожане избавили от деревьев.
  Приступать к Москве татары, должно, будут как раз отсюда - здесь город не защищают крутые склоны Боровицкого холма, а только ров и валы со стенами. Ров, правда, вырыт глубоченный - место высокое до речной воды докапываться пришлось долго. Саженей восемь до поверхности воды глубина рва, и еще почти две сажени до его дна. Не просто будет татарам преодолеть его. Кстати, интересно: жители Великого посада уже бросили свои дома? Ушли за кремлевские стены? Похоже, что - да, уж слишком безлюдным выглядит посад. Хотя, вон несколько воинов виднеются на боевой площадке одной из парных башен, защищающих центральные проездные ворота посада. Ворота закрыты, само собой, но на совете, насколько помнил Владимир, решено не защищать Великий посад - слишком слабые в нем укрепления. Отбить грабительский набег небольшого по численности врага, лишенного осадных орудий можно, но защитить от того войска, которое сейчас подступает к Москве - даже нечего думать.
  
  С подола тамошний люд тоже уже должен быть за стенами кремля. С пяти окрестных сел тоже, само собой. Сколько же народу всего за стенами собралось? Владимир спросил об этом добравшегося наконец до смотровой площадки Филлипа.
  - Москвичей, считая Подол, Великий посад и тех, что за стенами проживали тысячи полторы наберется. Это с женками, детьми и стариками, считая. В селах окрестных сотен восемь набралось. Они тоже уже здесь. Ну и из дальних сел и деревень, как городовой старшина говорит, под две тысячи прибежало. Так что всего вместе почти четыре с половиной тысячи. Ну и почти шесть сотен воинов мы привели. Пять с лишним тысяч за стенами.
  - Тесновато...
  - Ничего, терпеть можно.
  Филлип замолчал и тоже занялся разглядыванием окрестностей города. Какое-то время не разговаривали, наблюдая за тем, как на глазах растут два татарских стана. Потом Владимир задал следующий вопрос.
  - А сколько защитников на стены можно выставить? Кроме тех, что мы привели. На совете о том что-то говорили, да я не расслышал.
  - Ты там вообще мало что слышал, должно, - добродушно усмехнулся Филлип. - Спал с открытыми глазами.
  Владимир почувствовал, как у него запунцовели щеки. Он раздраженно дернул правым плечом - старая еще детская привычка.
  - Ничего, - похлопал по-отечески по спине московского князя воевода. - Все же знают, что только из боя вышел - умаялся. Ничего... А кого на стены? Сейчас обскажу. - Филлип погладил бороду, собираясь с мыслями. Продолжил. - Так вот. Еще до нас подошли трое бояр, опоздавших, с двумя с половиной десятками детских. Да пока ты спал еще один явился под самое закрытие ворот. Привел пятерых. Так что почти три с половиной десятка, если с боярами считать к нашему войску прибавилось. А это уже всего вместе шесть сотен полных, да еще почти десяток. Все конные и оружные. Их и на стену можно, и на вылазку, ежели понадобится. Еще пять с половиной десятков городской стражи в бронях с хорошим оружием. Эти, правда, без коней. Ну да и слава богу - наших-то лошадок еле разместили. Скотину, что привели слобожане, да смерды с окрестных сел и деревень за стены не пустили - некуда. Только с полтора десятка дойных коровенок, чтоб молоко для младней и раненых имелось на случай.
  - Это понятно, - опять дернул плечом Владимир, которому про коров и молоко слушать было совсем не интересно. - Еще что?
  - Еще? Еще купцы со слугами. Эти ребята бойкие, к оружию в своих торговых походах привычные. Сброя у них получше чем у многих наших детских. Сотня их почти набралось. Безлошадные тоже, конечно. Ремесленный люд с города и с окрестных селений, те, что сами смогли вооружиться - кузнецы с подмастерьями по большей части. Этих семь десятков. Доспех, правда, у многих так себе, но топоры справные. У кого-то даже мечи... Ну и из твоих кладовых вооружили девять десятков слобожан и селян, тех, что в походы ходили, к бою привычных.
  - Про этих понятно, - кивнул Владимир. - Все?
  - Доспешные и оружные - все. Горожан и смердов сотен семь-восемь наберется. Тех, что оружие держать способны. Вот только нет на них оружия. Топоры, вилы, дубье... Вооружились, чем могли, но без щитов-доспеха побьют их стрелами в миг. Этих будем снаряжать бронями и оружием раненых-убитых на стене, как водится.
  - Это сколько же воев получается? - наморщил лоб московский князь. - Шесть сотен бояр с детскими, пять десятков стражи, сотня купчишек со слугами, ремесленных семь десятков да девять десятков поселян... - Владимир поднял глаза к небу, зашевелил губами. - Девятьсот десять доспешных и оружных воев получается, - счел он. - Сила!
  - Да. Сила, - согласился Филлип. - Особого воодушевления в его голосе не слышалось.
  Владимир глянул на воеводу, потом за стены города на татарские станы, и войско, все продолжавшее прибывать и прибывать.
  - Вот где сила, - соглашаясь с невысказанной Владимиром мыслью, криво усмехнулся Филлип. Потом спохватился, добавил. - Но ничего, в наш город просто так не влезешь - с двух сторон обрывы, с третьей ров глубоченный. Стены высоки и крепки. Продержимся, даст Бог.
  - Да и батюшка в беде не оставит, - подхватил Владимир.
  - Ну да, ну да, - покивал воевода. - Новое войско соберет и поможет, конечно.
  Новое войско... Да... Прежнее войско под Коломной полегло. Когда еще батюшка соберет новое? Видно, придется пока надеяться на те силы, что под рукой имеются.
  
  Они простояли на площадке дозорной башни еще с час, наблюдая за прибывающим татарским войском. По стенам кремля тоже толпились люди - горожане и беженцы, так же как Владимир с Филлипом рассматривающие татар. Стража их не гоняла - те пока не мешали. Потом Филлип уговорил Владимира спуститься вниз и поесть. Есть московскому князю не хотелось, но он замерз - морозец крепчал, да и ветерок поднялся, захотелось в тепло. Согласился, приказав воинам, следящим отсюда с площадки за татарами, сразу докладывать ему, если степняки попробуют что-нибудь предпринять.
  Прошли в терем, в гридницу. Уселись за небольшой стол, стоящий на особицу и предназначенный для него - князя и его приближенных. Девки-подавальщицы быстро накрыли на стол. Поснедали. После этого Владимир захотел пройтись по крепостной стене - посмотреть, что там и как. Филлип отговорился делами, и князь отправился на стену в сопровождении двух своих меченош и пятерых дружинников - дружинников навязал Филлип, на всякий случай. На стенах все было в порядке. Народ отсюда почти весь разошелся - насмотрелись уже на врагов. Только неугомонные мальчишки все еще таращились вниз, перешептываясь и делая большие глаза.
  Смерды натаскали на стены камней, воины складывали там же связки сулиц и стрел, бабы возле осадных клетей плавили на кострах в больших котлах смолу. Валы поблескивали льдом, намороженным по приказу городского старшины.
  Обход начали от Неглинных ворот. Пошли от них влево мимо Неглинного оврага, Стрелки и крутого берега Москва-реки. Шли не спеша, иногда останавливаясь, чтобы получше рассмотреть татар, продолжавших все прибывать и прибывать, двигаясь по речному льду. Те начали разбивать еще один стан против восточной части кремлевской стены на левом берегу Москва-реки, где лес отступал от берега больше чем на полверсты. Там летом зеленел замечательный заливной луг - место косьбы травы на сено для лошадей из княжьих конюшен.
  Так неспехом добрались до места поворота крепостной стены от реки круто влево на напольную часть города. Здесь же начинался глубокий ров. На этом повороте стояла трехъярусная, массивная квадратная башня, называемая Водяной. Подземелье, вырытое под основанием этой башни, вело к колодцу, который мог снабжать во время осады жителей города водой. Подниматься на ее верхний ярус не стали - просто прошли насквозь через небольшие, наглухо закрывающиеся при нужде дверцы, ведущие в боевой ход крепостной стены. С напольной стороны ветер надул в бойницы снега, который короткими косицами пересекал поперек боевой ход там, где его не растоптали в кашу ноги горожан и воинов, подносящих на стены боевой припас. Внизу за рвом раскинулся Великий посад. Обычно шумящий, кишащий приезжим и здешним народом, теперь пустой и покинутый он произвел на Владимира жутковатое впечатление. Возле его больших въездных ворот воинов уже не было видно.
  Зато возле них с наружной стороны появился небольшой конный татарский отряд в десяток всадников. Один из них подъехал к воротам вплотную, постучал тупым концом копья в дубовую воротину, обернувшись, сказал что-то своим соратникам. Те громко засмеялись - слышно было даже здесь на стене. С двух башен по сторонам ворот никто не отозвался - видимо с Великого посада ушли все, в том числе и те последние воины, которых Владимир видел недавно. Татарин, который стучал в ворота, вернулся к своим, приказал что-то одному из всадников. Тот кивнул и поехал к стене левее ворот, на ходу снимая с седла и расправляя петлю аркана. Подъехав вплотную к частоколу, он, примерившись, метнул аркан вверх. Петля захлестнулась на заостренном конце бревна. Подергав веревку, проверяя надежность опоры, татарин начал ловко и быстро взбираться на стену. Вот он уже залез в бойницу и скрылся из глаз под крышей боевых полатей. Выждав какое-то время, за первым татарином последовало еще четверо. Скоро они появились с внутренней стороны ворот, видимо, проникнув туда по лестницам воротных башен. Засуетились, снимая массивные дубовые затворы. Заскрипели створки и ворота Великого посада распахнулись настежь.
  
  Оставшиеся снаружи татары въехали в город. Сразу за воротами остановились, подождали, когда те, что открывали ворота сядут в седла своих приведенных соратниками в поводу коней, двинулись дальше по главной улице посада. Ехали, сторожась - прикрывшись щитами, взяв копья в боевое положение. Скоро незваные гости окажутся возле Подольских ворот, уже затворенных, с разобранным мостом через ров.
  - К воротам! - приказал спутникам Владимир, и рысью, оскальзываясь на растоптанном по боевому ходу снегу, кинулся к Подольским воротам.
  Добрались до них чуть раньше татар. Прошли на первый ярус воротной башни, нависавший над воротными створками. Владимир высунулся почти по пояс из бойницы, рассматривая подъезжающих татар.
  - Поостерегся бы, княже, - протянул стоящий позади меченоша Скрут - крепкий парень постарше Владимира на три года. Скрута приставил к нему сам Великий князь, потому слишком близко Владимир с парнем так и не сошелся. Другое дело второй меченоша - Макар, с которым князь, будучи еще младнем, катался на санках с крутых спусков окрестных владимирских оврагов. Сын боярина средней руки тот всегда знал свое место и с непрошенными советами не лез. А вот Скрут... Отец его дослужился всего-то до сотника в княжьей дружине, а сын советы дает князю, предостерегает. Понятно, что волю Великого князя выполняет, но все же... Мало ему дядьки Филлипа.
  - Ништо, у них даже луки в налучьях, - отмахнулся на предостережение Скрута Владимир. - Успею спрятаться, если стрельнуть соберутся.
  Татары тем временем подъехали вплотную к разобранному мосту через ров. Вперед выехал всадник, отличавшийся от всех остальных лицом, одеждой и доспехами.
  - Бродник, - сказал один из сопровождающих Владимира воинов. - По одеже и сброе судя. Чего-то сказать хотят.
  Позади послышались шаги нескольких человек. Владимир обернулся. В башню вошли трое воинов с Филлипом Нянкой во главе. Воевода подошел к князю, сказал укоризненно:
  - Куда ж так высунулся? Подстрелят ведь ненароком.
  Но настаивать на том, чтобы князь укрылся за заборолами не стал - видел, что стрелять татары пока не собираются, сам высунулся в соседнюю бойницу, рассматривая непрошенных гостей. А бродник, выехавший вперед, снял меховую шапку - шлема он не имел - и замахал ей над головой.
  - Эй, там на стене! - кричал он. - В городе ли князь московский Владимир!?
  - А тебе зачем? - не надрывая голоса, - до татар по прямой было всего-то саженей пятнадцать-двадцать, ответствовал воевода Филлип, опередив, открывшего было рот для ответа Владимира.
  - У меня слово для него от джихангира - предводителя войска татарского!
  Бродник тоже убавил голос - чего глотку рвать, ежели и так все слышно. Было ему, на взгляд Владимира, годков тридцать-тридцать пять. С широкой черной бородой-лопатой. Рожа вполне себе русская. Говор от русского отличен, но понять можно, не напрягаясь. Конь под ним гнедой масти, добрый, степных статей без какой бы то ни было защиты. На всаднике длинная кольчуга для конного боя с высокими разрезами по подолу спереди и сзади, чтобы удобно в седле сидеть. Кольчуга, насколько видно, русского кроя. Небось, содрана с какого-нибудь мертвого рязанского воина. Или с владимирца, павшего под Коломной. Князь скрипнул зубами от злости, поняв это. Из-под кольчуги виднеются рукава и полы овчинного полушубка, в правой руке снятая меховая шапка. В левой круглый щит, обтянутый кожей, с оковкой по краю и круглой железной бляхой по центру. За спиной тул со стрелами, у седла лук в налучье. Копья нет, только сабля висит на левом боку.
  Услышав ответ бродника, дядька Филлип глянул на Владимира, потрепал бороду, подумал малость, сказал:
  - Поговори с ним, княже. Худого, чаю, от того не будет.
  Владимир кивнул, высунулся из бойницы еще дальше, крикнул вниз звонко:
  - Тебя слушает удельный князь московский Владимир! Реки, что хочет от меня хан татарский Батый!
  Бродник всмотрелся в лицо князя, похоже, узнал, кивнул, заговорил.
  - Джихангир Бату говорит тебе, князь московский, что ежели ты без боя сдашь город, то останешься жив сам и останутся живы твои подданные, нашедшие укрытие в Москве. Не будет им причинено никаких обид, а сам ты удостоишься милости великого джихангира. Если же со стен города в сторону его воинов полетит хотя бы одна стрела, то город будет испепелен, а все жители его преданы лютой смерти.
  
  Что!? Этот степной бродяга смеет пугать его!? Сына Великого князя Владимирского!? Ну, пусть не он сам, пугает. Пугает имен этого своего джихангира Батыя. Ах Ты... Владимир собрался рявкнуть на бродника и высказать все, что он думает о нем, его хозяине Батые и о всех татарах, явившихся не званными на русские земли и чинивших здесь разор и убийства. И опять его остановил дядька Филлип, положив сзади руку на плечо и слегка сжав его.
  - Не торопись, княже, - негромко произнес он. - Обругать этого всегда успеешь. А нам каждый день дорог - помощь ждем от отца твоего, помнишь? Скажи, что подумаем. Попроси времени на размышление. Вдруг да поверит нам Батыга, повременит с приступом.
  Владимир понял, что воевода, как обычно, прав. Он вздохнул несколько раз полной грудью морозный воздух, утишая гнев, крикнул вниз татарам:
  - Я должен подумать. Поговорить с вятьшими людьми города. Только это все не будет быстро. Попроси своего господина дать нам время.
  Бродник опустил задранную вверх голову, почесал в затылке рукой, сжимавшей шапку, помолчал немного, раздумывая. Потом опять задрал голову, крикнул:
  - Я передам твои слова джихангиру, князь!
  Потом бродник напялил шапку на голову, сказал что-то своим спутникам. Те загалдели, начали тыкать наконечниками копий в сторону Владимира, продолжавшего выглядывать в бойницу. Но их главный прикрикнул. Татары быстро замолчали. Так же молча они развернули коней, закинули щиты за спины и двинулись легкой рысью к воротам, ведущим из Великого посада. Татарский отряд выехал из города. Там они пустили коней вскачь и скоро добрались до своего стана возле Грачиного леса.
  Филлип Нянка ушел еще до того, как переговорщики выехали из Великого посада. По каким-то осадным делам. А Владимир постоял еще какое-то время, глядя вслед татарам. Потом почувствовал, что замерз, наказал дозорным на воротах звать его, ежели что случится, а сам пошел с меченошами и воинами охраны в княжий терем. Там поснедали в гриднице. В тепле, да от вкусного духа готовки Владимира разморило, и он прямо за столом стал клевать носом. Вот ведь, вроде бы спал чуть не сутки, а не выспался, получается. Видать здорово умотало его со всеми последними делами.
  - Может, пойдешь почивать, княже? - спросил, видя такое дело, меченоша Скрут.
  Если бы это предложил Макар, Владимир, наверное, согласился бы, но Скрут... Опять лезет со своими советами. Да еще и спать уложить норовить, словно маленького. Нет уж! Владимир поднялся из-за стола, потер ладонями лицо, отгоняя дрему. Сказал вслух:
  - Нет уж. На стену пойдем. Смотреть: что там татары.
  - На стену, так на стену, - Скрут тоже поднялся во весь свой не малый рост.
  Встал и Макар. Этот поднялся из-за стола с видимой неохотой - тоже, видать, разморило. Прошли коротким путем опять к Подольским воротам. Поднялись на третий - самый верхний ярус. Осмотрелись. На окрестности Москвы спускались ранние зимние сумерки, но на снежной белизне темные точки татар и пятна палаток и шатров пока видно было хорошо. Степняки занимались хозяйственными делами: готовили еду на многочисленных кострах, продолжали ставить шатры и палатки, обихаживали лошадей... Да мало ли дел в только что разбитом воинском стане. Ничего нового тут не происходило.
  - Надо глянуть, что творится со стороны реки - решил Владимир. - Пошли на ту сторону города.
  Спустились на первый ярус башни, с него - на стену. По стене прошли вправо до устья Неглинной. Здесь на углу, образованному кремлевскими стенами, стояла невеликая башня в два яруса. На нее и поднялись. Двое дозорных, находящихся на втором ярусе башни, поклонились князю.
  - Ну, чего тут у вас? - спросил Владимир, подходя к бойнице, из которой открывался вид на Москва-реку.
  - Похоже, пешее войско показалось, княже, - отозвался один из дозорных.
  Владимир всмотрелся в сгущающиеся сумерки. И впрямь, где-то в версте по льду реки двигалась темная змея, состоящая из пешцов. Хвост змеи тянулся по всему видимому руслу и скрывался за ближайшим речным изгибом.
  - Много-то их как, княже, - сказал все тот же дозорный - молодой парень, не на много старше самого Владимира. Судя по доспеху и одеже, этот был из городовой стражи. Небось, и врага-то живого ни разу не видал. Владимир, уже побывавший в битве, ну, почти, почувствовал превосходство перед испуганным парнем. Сказал покровительственно:
  - Ничего. Умирают от нашего железа они не хуже всяких других врагов. А наш конный витязь стоит троих их, а то и пятерых.
  
  - Оно, конечно, так... - протянул дозорный.
  Особого воодушевления в его голосе Владимир не услышал. Ну и ладно, посмотрим еще, кто кого. Сумерки тем временем сгущались, но на белом льду идущих пешцов все еще было неплохо видно. Часть прибывающих сворачивала направо и заходила в стан, расположенный напротив восточной стены кремля на противоположном берегу Москва-реки. Другие шли дальше, проходили мимо города и там за рвом поворачивали налево, вливаясь в стан возле Грачиного леса. Пешцы шли и шли нескончаемой рекой. Совсем стемнело. В рядах продолжающих прибывать пеших татар вспыхнули факелы, освещающие им путь.
  С наступлением темноты мороз усилился. Макар, стоящий справа от Владимира, начал постукивать ногой об ногу. Владимир тоже почувствовал, как холод начинает проникать под одежду. Опять захотелось в тепло, испить горячего сбитня, а лучше подогретого греческого вина с пряными приправами. Тут же представилась мягкая кровать с пуховыми перинами в его уютном покое в княжьем тереме, теремная девка Оксиния, которую приставила к нему мать еще год назад, чтобы не блудил с дворовыми, или, тем паче, непотребными девками. Меланию он захватил с собой из стольного града, когда батюшка послал его сюда в Москву на княжение и она частенько грела ему постель.
  Толку стоять и смотреть на все прибывавших татар не было, но Владимир, тряхнул головой, отгоняя соблазнительные видения, и продолжал наблюдать за врагами, в глубине души надеясь, что кто-то из меченош первым предложит уйти со стены. Он был готов даже послушаться Скрута, ежели бы тот предложил пойти в тепло. Первым не выдержал Макар. Постучав меховыми рукавицами по окольчуженным плечам под утепленным плащом, он произнес, шмыгнув носом:
  - Студено становится, княже. Может, пойдем в терем? В ночь татары навряд ли пойдут на приступ.
  Сразу соглашаться Владимир не стал. Посмотрел вопросительно на Скрута. Тот кивнул, сказал:
  - На приступ теперь, знамо, не полезут - куда им. Пешцы умаялись за день. А конных на стены татары не пошлют коль есть пешие воины.
  - Конечно ступайте в тепло, - встрял в разговор второй дозорный, тоже из городовой стражи, но хорошо постарше первого. - А мы тут поглядим. Ежели какие-то приготовления к приступу начнутся, а их не скроешь, сразу дадим тебе весть, княже.
  - Ну, коли так...
  Владимир заглянул напоследок в бойницу. Там продолжала сгущаться тьма. Но теперь продолжающих прибывать по речному льду пешцов освещало колышущееся пламя факелов, которые они запалили, так что видно их было очень хорошо.
  - Зажгите факелы и другим дозорным это предайте, - прежде чем начать спускаться с боевой площадки башни, приказал московский князь стражникам. Не дай бог подкрадутся в темноте, залезут по-тихому на стены, да вырежут тут вас. Беда будет.
  - Само собой, - закивал старший дозорный. Мы уж сами это сделать собирались - службу знаем.
  Добравшись до терема и поужинав в гриднице, Владимир, оставшись сидеть за княжеским столом, велел позвать воеводу Филлипа. Тот явился неожиданно быстро в сопровождении тысяцкого и двух сотников. Все зазябли - мороз к ночи продолжал крепчать. Уселись за княжеский стол, скинули шапки и рукавицы, наслаждаясь теплом.
  - Что скажешь, дядька Филлип? - спросил Владимир.
  - Что тут сказать, - пожал плечами воевода. - Татар много. Пешцы ихние подходят. Но это ты, наверное, и сам видал?
  Владимир кивнул. Задал следующий вопрос.
  - Считаешь, ночью не полезут не приступ?
  - Вряд ли, - покачал головой тот. - Стены Москвы крепки, валы высоки - с наскока ее не возьмешь. Думаю, осаду править будут как должно: ставить пороки, разбивать стены. Только после этого пойдут на приступ.
  - И, все же, дозоры на стенах на ночь надо усилить, - мотнул головой Владимир. - И воев держать в готовности к бою.
  - Это само собой, - серьезно кивнул Филлип.
  Владимир тоже кивнул. Успокоено.
  - А теперь шел бы почивать, княже, - в голосе воеводы слышалась искренняя забота. - Умаялся, замерз. Надобно выспаться, чтобы завтра быть в силе - день, чаю, трудным будет. Да и следующие дни будут тяжелыми. Отдохни, князь.
  
  Отдохнуть... Свалить заботы на плечи старого воеводы, привыкшего опекать его с самого детства. Почему - нет? Хотя бы пока. Пока еще не взят город в плотную осаду, не идут на приступ злые находники. Вот тогда уж он - Владимир встанет на стену вместе с простыми воями, не даст ворваться в город страшному ворогу, или падет вместе с ними на обледеневших от крови стенах и валах. Да. Так и будет. А сейчас можно, как и советует дядька Филлип, отдохнуть. Вздремнуть чуток. А рано утром со свежими силами... Владимир поднялся из-за стола, кивнул, сказал, сладко зевнув:
  - И впрямь пойду вздремну. Но ты меня сразу буди, ежели что.
  - Само собой, - кивнул в ответ Филлип Нянка.
  - Вы тоже ступайте отдыхать, - обратился князь к меченошам. - Завтра чуть свет поднимаемся, идем на стену, ну и другие дела вершить.
  Меченоши тоже поднялись на ноги, поклонились Владимиру, воеводе и пошли в сторону лестницы, ведущей в горницы, где им были выделены небольшие каморки для сна вблизи княжьих покоев. А у Владимира внезапно ушла вся сонливость, будто только и ждала, когда можно будет отойти ко сну. Захотелось выйти на улицу, послушать, посмотреть, что твориться, пусть не во всем городе, но хотя бы вблизи княжеского терема.
  - Пойду воздуха вздохну перед сном, - сказал Владимир воеводе Филлипу.
  - Сходи, - пожал плечами тот. - Но лучше недолго - сон прогонишь, потом полночи ворочаться будешь, не уснешь.
  - Да, я недолго.
  Владимир зашагал к выходу, прошел сени, вышел на небольшую площадь перед теремом, дошел до ее центра. Площадь оказалась пуста. Даже дворня не шныряла туда-сюда, как обычно. Словно затаились. Только с полтора десятка укрытых попонами лошадей возле коновязи изредка переступали кованными копытами по бревенчатой вымостке. Владимир поднял голову к черному, беззвездному небу. Сверху из невидимых туч летели редкие крупные снежинки. Они падали на волосы - шапку князь не надел - на лицо, таяли, превращаясь в капельки влаги, холодящие кожу.
  В самом городе царила непривычная тишина, он словно затаился в ожидании не сулящего ничего хорошего завтрашнего дня. Но слышен был далекий шум из окруживших Москву татарских станов. В тех местах небо озаряло багровое зарево от многочисленных костров. На Владимира вдруг навалилась смертная жуть от тишины города и звуков, издаваемых завоевателями. Забылись мечты о подвигах, которые завтра и в последующие дни он совершит на городских стенах. Захотелось в родной Владимир под защиту большого и сильного отца, отважных, испытанных в боях старших братьев, прижаться к матери, ища утешения, как когда-то давно, когда он был еще несмышлёным дитем... Глаза заполнили слезы, теплые ручейки потекли по щекам, вбирая в себя холодные капли от растаявших снежинок.
  Сколько он простоял так, глядя в черное небо, Владимир не знал. Потом холод, сдавивший сердце, отпустил. Так же внезапно, как и пришел. Дышать сразу стало легче, а окружающий мир сделался не таким страшным и угрожающим. Владимир прерывисто вздохнул, вытер ладонями слезы со щек, взлохматил ставшие влажными от растаявшего снега волосы. 'Раскис, как девченка!' - укорил себя. Развернулся и решительно зашагал обратно к княжьему терему. Поднялся по высокому крыльцу, ведущему, минуя гридницу, сразу в покои, прошел по освещенному единственным слабеньким светочем коридору в спальню.
  В спальне на прикроватном столе в трехрогом серебряном подсвечнике горели три на половину сгоревшие свечи. На его неразобранной кровати, свернувшись калачиком, спала теремная девка Оксиния. Та самая, которую он привез с собой из Стольного града. Глядя на нее такую красивую, беззащитную, Владимир испытал прилив нежности. А еще почувствовал себя воином, защитником. Все страхи и сомнения куда-то исчезли, тело налилось силой. А еще желанием...
  Он осторожно присел на край ложа рядом с девушкой, погладил ее по волосам, стянутым в тугую косу. Оксиния вздрогнула, открыла глаза, узнала князя, улыбнулась, взяла его ладонь в свою, прижала к щеке. Щека была теплой, показалась даже почти горячей с уличного холода. Владимир наклонился, поцеловал эту щеку.
  - Холодный, - тихонько хихикнула девушка и подставила для поцелуя губы.
  Губы оказались совсем горячими. Жар от этих губ охватил все тело Владимира, ударил в пах. Он, торопясь, начал разоблачаться. Оксиния жеманиться не стала, быстро стянула с себя сарафан, сорочку и голышом юркнула под одеяло. Мгновение спустя, Владимир, закончивший с раздеванием, последовал за ней, навалился сверху и быстро, без затей, овладел девчонкой. Раз, еще и еще. Никогда он еще не был так ненасытен. Подумал еще мельком: с чего бы? Неужто страх смерти так подстегивает? Должно - так...
  Погодя, расслабленный, сбросивший душное одеяло, он лежал в полудреме на спине, уставившись в дощатый потолок, освещаемый еще не прогоревшей парой свечек. Оксиния положила голову ему на плечо и водила пальчиком по груди.
  - Щекотно, - поежился Владимир.
  
  Оксиния хихикнула, потерлась щекой о его плечо. Лежали молча какое-то время. Потом девушка спросила:
  - Что там за стенами, князюшка? Много ли татар явилось?
  Владимир, почти уже заснувший, встрепенулся, подумав, ответил:
  - Много.
  Оксиния ощутимо вздрогнула, сказала жалобно:
  - Страшно-то как...
  - Ничего, выстоим, - дрема отступила и Владимир вновь почувствовал себя защитником. Большим и сильным. - Опять же, батюшка должен помощь подать, - добавил, чтобы совсем уж успокоить девчонку.
  Та вроде бы облегченно вздохнула, прижалась теснее горячим телом, так что Владимир вновь ощутил проснувшееся желание. Положил ладонь на бархатистую теплую грудь, припал долгим поцелуем к приоткрывшимся навстречу губам. И опять их охватило безумие страсти. Последнее этой ночью. А потом Владимир провалился в сон без сновидений.
  Проснулся он от того, что кто-то осторожно тряс его за плечо. Владимир открыл глаза. Над ним склонился меченоша. Макар.
  - Чего тебе? - еще толком не придя в себя, буркнул князь.
  - Хотели чуть свет на стену идти, - сказал Макар. - А уж солнце встало. Давно.
  Только теперь Владимир вспомнил все. О татарах, об осаде, о делах. Хорошо поспал... Рывком сел на краю ложа, осмотрелся. Оксинии уже не было. Только перина примята на том месте, где она спала. Потер ладонями лицо, встал на ноги. Поднимая с полу и натягивая нижние порты, сказал меченоше:
  - Идем умываться. Поможешь.
  Умылся быстро. Утерся поданным меченошей рушником. Облачился, перепоясался мечом. Потом втроем - к ним присоединился Скрут - спустились в гридницу. Здесь было почти пусто - воины, видно, уже поснедали и разошлись по своим местам на стенах. Сели за княжий стол, позавтракали. Пока ели, Владимир спросил у меченош:
  - Не слышали, что татары поделывают?
  - Говорят, наших смердов под стены понагнали. Те городню вокруг града ладят. Для того избы посадские, другие строения на бревна раскатывают. Тын, что вокруг дворов и усадеб выкапывают то ж.
  Услышав о таком, князь заторопился, быстро дохлебал гороховый кисель, запил, обжигаясь, бодрящим травяным взваром и, дожевывая откушенный кус пшеничного хлеба, поднялся из-за стола. Меченоши, бросив недоеденное, тоже встали. Все вместе зашагали к выходу. Выйдя с княжеского двора, двинулись по Ильинской улице, ведущей напрямую к напольной стене города.
  На улице было пустынно. Прохожие редки почти все - бабы. Шли те, склонив закутанные до глаз в платки головы, торопливо, почти испуганно кланялись князю и спешили дальше по каким-то своим делам. Пару раз навстречу попались две женщины с ведрами на коромыслах. Слава богу ведра были с водой. Из-за стен доносился приглушенный шум от татарских станов и более близкий стук топоров и гомон голосов.
  Добрались до напольной стены - ее Посадских ворот. А вот здесь народу оказалось густо. У осадных клетей, куда поселили беженцев с окрестных сел и весей, крутились вездесущие мальчишки, готовили на кострах еду женщины, маячили мужики - главы семейств. На кострах побольше в здоровенных котлах грели смолу и кипятили воду. То и другое предназначалось татарам, когда те полезут на стены. Тут же толпилось несколько кучек воинов в полном вооружении. Воины видны были и на стене. Не слишком много. Понятно - пока следят за врагами и только. Остальные, наверное, хоронятся в тех же осадных клетях. Ну и правильно - чего морозиться зазря.
  Владимир с меченошами поднялись на верхний ярус правой воротной башни. Здесь находилось пятеро воинов. Трое наблюдали за татарами, двое дежурили возле пары затинных самострелов. Князь сразу приник к бойнице. Меченоши пристроились у соседних справа и слева, отодвинув двоих стоящих там воинов. Денек выдался ясным и солнечным. Окрестности были видны на много верст и в первую очередь в глаза бросался огромный татарский стан. Он разросся на всю ширину пространства между Москва-рекой и Неглинной. Дальний его край граничил с Грачиным лесом, ближний подступал почти к самому тыну Великого Подола. Саженей сто оставалось между ними.
  
  Татарский стан кишел людьми, дымил тысячами костров, оглушал ревом животных, скрипом тележных колес и человеческим гомоном. На Великом подоле ныне тоже было многолюдно. Среди полуразобранных его строений сновали темными мурашами люди. Много людей. Невольников. Одетых, кто во что. Ни на одном не видно ни тулупа, ни полушубка. Только серые дерюги, какие-то тряпки. На ногах онучи, лапти. Редко у кого валяные сапоги. В основном работали мужики и крепкие парни. Немного подростков. Баб совсем мало - рослых, в теле.
  Они уже почти разобрали строения на подоле вблизи кремлевской стены. Часть невольников продолжала раскатывать срубы изб и надворных построек, расположенных подальше, другие рыли ямы и вкапывали заостренные бревна, сооружая стену, которая, надо думать, окружит весь город. Здесь на подоле она расположена саженях в тридцати-сорока от рва. С небольшим наклоном в сторону татар. Понятно - это чтобы от стрел, летящих навесом, укрываться легче. Работа тяжелая - земля уже промерзла не меньше чем на полсажени. Мужики покрепче разбивают мерзлый слой кайлами. Другие с лопатами выгребают измельченную землю из ям. Тяжело им - видно. Но их много и работа продвигается на удивление быстро. Вон сколько сделали за утро - городня здесь у напольной части крепости готова больше чем на половину.
  Саженях в двадцати позади сооружаемой городни другие невольники готовят не менее десятка земляных площадок. Там, где они расположены, напрочь снесены все строения и заборы, рядом большие ямы, из которых лопатами накидывается земля и сооружаются ровные квадратные насыпи. Землю трамбуют большими чурбаками - еле вдвоем поднять. На небольшом отдалении от работающих между строений Великого подола маячат татарские всадники. Видать, присматривают за невольниками.
  - Чего же они не пробуют бежать? - задал напрашивающийся и у Владимира вопрос его меченоша Макар, имея ввиду работающих невольников.
  - Пробовали уже, - мрачно буркнул один из стражников, которого Макар отодвинул от бойницы. - Вон лежат во рву.
  Владимир перевел взгляд поближе к крепостной стене и увидел, что на дне припорошенного снегом рва лежат десятка два трупов бедолаг, которые, надо полагать, пытались спастись бегством и взобраться на вал и крепостную стену. В их телах торчали стрелы. Во многих не по одной.
  - Им уж и веревки кидали, - продолжал говорить стражник. - Не успевают взобраться - высоко. А татары стрелять с луков уж больно большие мастера. Бьют почти что влет. Наши теперь уж и не пробуют. Правильно - жить то хочется. Пусть и в неволе.
  - Вот уж нет! - воскликнул Владимир. - Покупать жизнь ценой работы, которая погубит своих же! Ребятишек, жинок, стариков со старухами! Город родной губит! Да уж лучше смерть принять!
  - Ну, город-то им, может, и не родной, - возразил все тот же стражник. - Кто знает откуда их пригнали. Может с Коломны, а может даже с самой Рязани.
  - С Рязани вряд ли, - присоединился к разговору второй стражник. - В такой одеже да на морозе не дошли бы - перемерзли. Да и с Коломны то ж вряд ли - это больше шестидесяти верст. Два дни пешему идти. Тоже бы замерзли. По крайности половина точно.
  - Да какая разница рязанцы ли, коломенцы! - продолжал горячиться Владимир. - Все равно же - русский люд!
  - Ну, это не скажи, - продолжал второй стражник. - Во время усобиц не больно то смотрят на то, что свои своих же русских бьют. Так чего тем же рязанцам нас жалеть? Вон чего с ними сделал в свое время дедушка твой Всеволод. Пожег город. А ведь тоже русский люд там жил.
  - То не твоего ума дело! - добавив в голос строгости, осадил разговорчивого воина Владимир. - Да и не убил там никого мой дед. В неволю разве что угнал.
  - Ну да, не убил... - буркнул стражник. Но продолжать не стал, поймав гневный взгляд князя.
  Владимир тоже не стал продолжать неприятный разговор. Всмотрелся в татарских всадников, крутящихся за неразобранными пока строениями Великого подола и следящими за работой невольников. Вот один из них пришпорил своего небольшого конька, подъехал вплотную к кучке копающих яму мужичков, взмахнул плеткой, ударил по спине одного, другого, третьего. Что-то крикнул гортанно. Видимо, ему показалось, что те слишком медленно работают.
  - Ах ты ж!... - разозлился Владимир. Обернулся. Бросил взгляд на один из затинных самострелов. - Чего не стреляете! А ну ка, дай!
  Он подскочил к самострелу, оттолкнул стоящего рядом с ним воина. Навел уже взведенное оружие на продолжавшего хлестать плетью невольников татарина, прицелился. Бум-м-м, басовито прогудела спущенная тетива. Стрела с красным оперением понеслась к цели. Но татарин видно был начеку - прянул в сторону, дернув коня за повод. Промах!
  - Давай еще одну! - в азарте крикнул Владимир самострельщику.
  - Не попасть. Пробовали уже, - вякнул было тот.
  - Стрелу! - рявкнул на него князь.
  Тот пожал плечами. Не слишком торопясь, но и не мешкая, закрутил ворот самострела, натягивая тетиву, потом вложил в желоб стрелу. Владимир вновь прицелился. Татарин перестал хлестать невольников, но и не торопился спрятаться за еще не разобранными избами и заборами. Он повернул коня мордой в сторону башни, откуда прилетела стрела, и смотрел, кажется, прямо в глаза князю. Вроде бы степняк даже весело скалился.
  - Получи! - прошипел Владимир и нажал на спуск.
  Опять спела свою короткую песню тетива. Снова, мелькнув красным оперением, улетела стрела. И снова татарин уклонился от нее, одними только коленями дав понять своему жеребцу, куда тому надо сдвинуться.
  
  Азарт не сразу покинул князя. Он выстрелил еще три раза, прежде чем понял - не попасть. Татарин видит вылетающую из башни стрелу и успевает от нее увернуться. Владимир сплюнул, выругался, отошел от самострела, выглянул в бойницу, осмотрелся еще раз. Спросил, особо ни к кому не обращаясь:
  - А для чего татарове эти насыпи делают? Кто знает?
  Какое-то время на боевой площадке башни царило молчание. А потом голос подал Скрут.
  - Мыслю, для установки пороков, которые наши стены будут рушить, - вполне себе уверенно предположил он.
  - А добьют эти пороки до стен? - усомнился Владимир. - Ведь на вскидку поболее ста саженей до них.
  - Пороки, слышно, у них мощные, - ответил Скрут. - Добьют. Небось все у нехристей рассчитано - не дураки.
  - А наши самострелы до того места добьют ли? - это князь спросил уже у двоих самострельщиков, стоящих поодаль.
  - Добить - добьют, - пожал плечами один из них. - Вот только стрела дотуда долетит уж на излете. Поставят щиты и будут постреливать по нам почти что без опаски.
  - Плохо, - пощипал пробивающийся на подбородке светлый пушок Владимир. - Разобьют стену, взойдут на валы - тяжело будет отбиться.
  - Глядишь, отобьемся с божьей помощью, - это сказал молчащий до сей поры Макар. - Опять-таки, быстро наши стены порокам не разбить.
  - Рязанцы, видать, тоже так полагали, - буркнул Владимир. - А град их стольный в шесть дней татары взяли. При том, стены в Рязани, говорят, не чета нашим были.
  На боевой площадке воцарилось тяжелое молчание. Князь подумал, что, наверное, он зря напомнил про судьбу Рязани и про то, что пороки могут быстро порушить стены. Ни к чему нагонять страху на людей. Вздохнув, он сказал:
  - Ну да ладно. Стены кремлевские, все же, крепки, не враз разобьют их татарские пороки. Да и валы высоки, а им-то пороки не страшны. Так что отобьемся.
  - Знамо - отобьемся, - это опять Макар.
  Опять какое-то время молча наблюдали за работой невольников. Городня росла буквально на глазах. Насыпи на площадках, предназначенных для установки пороков, тоже.
  - Да как же им не совестно, - не выдержав, ударил кулаком по бревну стены Владимир, имея ввиду невольников. - С теми же кайлами да лопатами шли бы на татар. Ведь умереть с честью разве не лучше?
  Никто ему не ответил. Только тот стражник, что поминал разорение Рязани дедом Владимира легонько пожал плечами.
  - Что же нам с ними делать? - продолжал гневаться князь. - Из луков да самострелов расстреливать что ли?
  - Грех это - в своих стрелять, - отозвался, молчавший до сих пор стражник из самых пожилых здесь на боевой площадке.
  - А то, что они творят не грех? - взвился Владимир. - А ну!..
  Он опять подскочил к самострелу.
  - Заряжай! - крикнул стоящему рядом самострельщику.
  - Опомнись, князь! - воскликнул тот. - Говорят же: грех это!
  - Заряжай! Кому говорят!
  Воин нехотя начал крутить ворот, натягивая тетиву. Взял стрелу, глянул вопрошающе на князя.
  - Давай! Не тяни!
  Самострельщик вздохнул, покачал головой и вложил стрелу в желоб. Владимир приложился к самострелу, начал искать цель. Вот кучка из четверых мужиков копает яму для очередного бревна татарской городни. Один с черной всклокоченной бородой машет кайлом, дробя промерзшую землю. Глаза у Владимира зоркие, молодые ему хорошо видно, что лицо мужика покрыто потом, не смотря на изрядный морозец. Он то и дело с испугом оглядывается в сторону маячащих неподалеку конных татар. Второй тоже с кайлом. Этот работает не так шустро - видно обессилел. Одет в какую-то рванину. Ноги замотаны тряпками, обвязанными для крепости веревками. Руки без рукавиц, черные, то ли от грязи, то ли от обморожений. Лицо до самых глаз заросло грязной бородой не пойми какого цвета. Глаза запали, нос заострился. Ни дать ни взять - живой покойник. Машет кайлом с трудом: замахнется, ударит, сделает два три запаленных вдоха, опять замахнется... Двое смердов выгребают лопатами раздробленную землю. Эти выглядят даже хуже, чем этот, который чуть живой.
  Ну и в кого стрелять? В этих троих полуживых? Да на них рука не поднимается. Тогда в первого? Владимир вновь прицелился в чернобородого. А тот словно почуял грозящую ему смерть со стороны воротной башни, опустил кайло, уставился вытаращенными глазами на целящегося в него князя. Владимиру даже показалось, что он видит текущие по щекам мужика слезы. Палец, лежащий на спусковой скобе, словно закостенел, отказываясь сгибаться. Какое-то время князь боролся с собой, пытаясь ожесточить сердце и, все же, нажать на спуск, но скоро понял - не выстрелит, не сможет. Он выругался и выпустил из рук ложе самострела. Так и стоящий все это время рядом самострельщик, облегченно выдохнул.
  
  Городня вокруг Москвы была готова уже к вечеру. Площадки для пороков даже раньше, и еще до сумерек татары начали собирать на них деревянные каркасы метательных орудий. Перед этим татары огородили места работ большими дощатыми щитами, поскольку теперь в работах участвовали кроме полоняников и они сами. Было их немного. Часть, буквально пара-тройка человек, указывали, что делать, еще человек пять-шесть заставляли работать невольников, где плетками, а там, где видимо требовалась тонкая работа, брались за дело сами. Когда стемнело, татары зажгли факелы и продолжали трудиться в темноте.
  За весь этот день Владимир с ближниками отлучался со стены только пообедать и чуть обогреться. Ввечеру сходили на ужин, посидели возле пышущего жаром кухонного очага, отогревая быстро дубеющие на морозе ноги в сапогах. От сытной еды и тепла всех троих изрядно разморило. Макар так даже начал клевать носом. Выходить снова на мороз совершенно не хотелось. Чтобы встать на ноги и выйти на улицу Владимиру пришлось представить, что вот-вот татары соберут свои пороки и начнут стрельбу по стенам города. Это помогло. Князь поднялся, потопал по доскам пола согревшимися ногами, прикрикнул на продолжающих сидеть меченош:
  - Ну, чего раскисли! Встаем! Пошли на стену!
  Макар встрепенулся, заморгал, видно не совсем еще понимая спросонок, где он и что с ним. Потом глаза его обрели осмысленное выражение и он, покряхтывая, поднялся на ноги. Скрут встал без стонов и раскачки, хотя и, видно было, без особого желания. Перед дверью накинули на плечи меховые налатники, вышли в морозную темноту. Снова поднялись на правую воротную башню Великого подола. Здесь они застали воеводу Филлипа с пятком ближников, рассматривающих с верхней боевой площадки татар.
  - Ну, что там? - поинтересовался у дядьки Владимир. - достроили степняки свои пороки, или нет пока?
  - Не понять, - не сразу ответил воевода. - вроде чего-то собрали на тех площадках, что насыпали весь день. Копошиться вокруг того, что собрано уж с полчаса, как перестали. Лазят по порокам по человеку, по два. Наверное, что-то там доделывают, до ума доводят. Мыслю так.
  Владимир выглянул в бойницу. Толпа, строившая городню, закончила работу, и татары угнали пленников куда-то в сторону большого стана, расположенного к Грачиного леса, еще до ужина. Около пороков было видно сколько-то невольников, но пока они ничего не делали - сбились в несколько куч, видимо, согревая друг друга своими телами. Площадки с пороками и их окрестности освещались факелами и огромными жаровнями в виде металлических чаш на решетчатых подставках. Нижняя часть пороков, прикрытая дощатыми щитами, - почти не видна, и что там происходит можно только догадываться. По громадной раме ближнего к воротам порока лазает мелкий татарин. Чего-то замеряет.
  - Может, попробовать сбить его из самострела? - предложил Владимир.
  - Далековато, - отозвался старший из самострельщиков. - Хотя попробовать, конечно, можно.
  - Так надо попробовать! - Владимир по старой еще детской привычке глянул на дядьку Филлипа, неосознанно ища его одобрения. Тот пожал плечами, сказал:
  - Чего ж не попробовать - попробуйте.
  - Дайте я! - потребовал Владимир.
  Самострельщик послушно посторонился, подпуская князя к уже заряженному самострелу. Тот взялся за ложе, прицелился, ощущая щекой выстуженное морозом гладкое дерево приклада. Татарин, лазящий по пороку, был освещен пламенем факелов и прекрасно виден. Выстрел, гудение спущенной тетивы. Владимир бросил самострел, высунулся в бойницу, следя за полетом стрелы, досадливо выругался - промах. Стрела воткнулась в деревянную раму порока чуть выше головы татарина. Тот - слышно было даже отсюда - испуганно вскрикнул, разжал руки и шлепнулся с изрядной высоты на утрамбованную, уже прихваченную морозом землю насыпи, на которой стояло метательное орудие. Все находящиеся на боевой площадке башни при виде такого, расхохотались, даже Владимир, у которого сразу пропала вся досада за свой промах.
  Когда смех затих, стало слышно, что у порока, с которого князь пытался сбить татарина, происходят какие-то шум и суета. Потом раздался скрип натягиваемых канатов, и поднятая чаша порока начала не быстро опускаться.
  - Неужто стрельнуть решили? - произнес воевода Филлип. - Видать разозлил ты, князь, того татарина. А он, судя по всему, человечком не из последних у степняков оказался.
  Помолчали. А чаша порока уже опустилась почти до земли.
  - Пожалуй, надо уйти отсюда, княже, - опять подал голос Филлип. - Неровен час татары пометче тебя окажутся.
  Владимир вскинулся было, собираясь гордо отказаться - невместно, мол, русскому князю от опасности бегать. Но дядька уже подхватил его под руку и мягко, но решительно повлек князя к прорубу, ведущему на нижние ярусы башни. Следом за ними потянулись их ближники. На боевой площадке башни остались двое стражников и двое самострельщиков. Князь с дядькой и ближники как раз успели спуститься до низа башни и начали выходить на улицу, когда татары выстрелили из порока. Его камень пробил четырехскатную крышу башни, в которой они находились, влетел на верхнюю боевую площадку, ударился в пол, не пробил его и заскакал внутри, отлетая от стены к стене, калеча и убивая оставшихся там стражников и самострельщиков.
  
  Глава 13
  
  Отряд Ратьши, прикрывавший отступление, нагнал Евпатия с остатком основного войска уже в полной темноте. Со того времени, как от них отстали татары прошло уже почти часа два. Евпатий вел войско шагом, давая отдых умаявшимся коням. Ратислав же гнал своих крупной рысью, чтобы побыстрее соединиться с соратниками. Вначале наткнулись на тыловое охранение из двух десятков легкоконных - Евпатий не забывал об осторожности. Уже вместе с десятником - начальником охранения Ратьша поскакал вперед, чтобы появление его отряда не вызвало переполоха. Они быстро догнали войско и Ратислав, найдя набольшего воеводу, обсказал ему, что и как случилось после ухода того с поля битвы. Пока рассказывал, из-за поворота реки показались и его люди. Выслушав, рассказ побратима, Евпатий только и сказал:
  - Добро...
  Голос его звучал устало и как-то тускло. Чуть погодя, Евпатий спросил:
  - Как думаешь, брат, может, не стоило нам отступать? Может стоило стоять там на льду Оки насмерть и утащить с собою на тот свет как можно больше ворогов? Ведь шли затем, чтобы мстить. И чтобы умереть...
  Ратислав ответил не сразу. Думал над словами Коловрата. Потом дернул себя за покрытую инеем бороду, сказал:
  - Мыслю, ты все правильно сделал, брат. Сколько бы мы тех татар там с собой на тот свет прихватили? Хорошо если по одному на каждого нашего павшего, хотя, скорее, меньше. А так дадим чуток отдохнуть людям и коням, пристроим куда-нибудь своих раненых и пойдем снова вслед за татарским войском. Будем бить его, когда те ждать не будут. Тогда размен будет в нашу пользу. Может за одного нашего трех татар возьмем, а коль повезет, так и пятерых. Не прав я разве?
  Молчал Коловрат. Только стук копыт множества коней и редкое их ржание разносились вдоль сузившегося речного русла. Когда Ратьша уже перестал ждать ответа, Евпатий, все же, заговорил:
  - Прав ты, брат. Прав по уму. Да вот только сердце жжет жажда мести. Дышать не дает. Умереть хочется, Ратьша! - Последние слова Коловрат почти выкрикнул, но тут же, приглушив голос, продолжил. - Я ведь только людей жалеючи, зубы сцепив, вывел войско из боя. Был бы один, или с такими же, как я, все потерявшими от татар, ринулся бы в ряды татарские, покрошил бы их сколько смог и сгинул бы от их мечей - успокоил бы сердце. Но ведь есть среди нас Черниговцы, чьи города и веси татары не жгли, не зорили, чьих жен и детишек не сильничали, не убивали. Да и Рязанцы примкнувшие, чаю, не все умирать готовы, хоть большинство и клялись в том. Нет, - он тряхнул головой, - в следующий раз, когда надо будет не наскок на татар, как ты предлагаешь, делать, а на смерть идти, возьму с собой только тех, кто на то готов будет и сам вызовется.
  - На том и порешим, - Ратислав похлопал Евпатия по руке, сжимавшей повод. - Сам я первым буду из тех людей, кто на смерть с тобой пойдет.
  Коловрат глянул на Ратьшу, кивнул благодарно.
  - А теперь надо бы о ночлеге подумать, - оглядевшись по сторонам, сказал Ратислав.
  - Ты прав, - отозвался набольший воевода. - Чаю, далеконько мы уже оторвались от тех татар, не полезут они за нами в эти дебри.
  А вдоль речного русла и впрямь стоял стеной матерый лес. Речка стала совсем узкой - не шире десятка саженей. Оба берега хоть и не высокие, но обрывистые. Лапы вековых елей и более мелкая лесная поросль перекрывали речное русло сверху почти целиком, образуя свод, как в огромной пещере. Темень стояла - хоть глаз коли. Зажгли факелы. Погода стояла тихая - ни ветерка, и пламя факелов горело сильно и ровно. От оттепели, начавшейся было с утра, не осталось и следа - опять морозило, хоть и не слишком сильно.
  Коловрат и Ратислав ехали сейчас в голове войска. Вот впереди раздался топот кованных копыт лошади, несущейся вскачь. Топот гулко отдавался на речном льду, перекрывая шум множества копыт, идущих позади Ратьши и Евпатия всадников. Скоро из темноты на свет выехал воин из идущего впереди головного дозора. Он слишком резко осадил своего коня перед обоими воеводами, так что скакун поскользнулся на льду и чуть не упал. Всадник выругался в сердцах, но потом опамятовал, вспомнив, кто перед ним, доложил:
  - Люди впереди, воевода. Говорить с тобой хотят.
  - Кто такие? - спросил Евпатий. - Много ль их?
  - Похоже, здешние смерды. Небось, деревенька их здесь неподалеку. Аль сельцо. Немного их - с десяток, может.
  - Ну, что, брат, поедем посмотрим на здешний люд? Послушаем, что скажут.
  - Едем, - кивнул Ратислав.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 8.22*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"