Холод как всегда пришёл изнутри. Там была морозилка или, скорее, кондиционер, потому что холод казался подвижным, воздушным, шёл волнами.
Он ощутил себя маленьким, будто в детстве. Одним на огромной постели. Изнутри сразу накатила очередная волна холода, да такого, что перехватило дыхание. 'Мама. Мамочка'. Мамы больше не будет. И Алексей не мог не признаться себе, что рад этому.
Третий день он спал. Ел и спал, как спит животное. Спал без сновидений, отсыпаясь за долгие бессонные ночи. И вот, кажется, выспался. Организм отдохнул настолько, что физическая усталость больше не убивала в зародыше мысли и чувства.
Вернее мысль. Мысль была одна, и она была проста. Она-то каким-то образом и залезала в район солнечного сплетения и включала там вентилятор. 'Зачем это всё?'. Ответа не было. Зачем? Незачем. 'Человек может пережить всё, человек не может пережить только одного: когда как бы он не бился, но он никого не может сделать счастливым', - сформулировал для себя Алексей. Как бывало с ночными мыслями, это показалось мудрым. Достойным. Надо не забыть, повторить, запомнить. Записать, может быть, хотя бы это кому-то пригодится?
Кому? Может, Ане? Анечке. Анне Петровне. Соседке выше этажом. На которую он раньше не обращал внимания, как на малолетку. А теперь после того, как перестал быть мужчиной, и глаза боится поднять. А как всё просто на бумаге: 'производственная травма'. Чтоб у тебя всё хорошо было, Анечка. Холод как будто отпустил, и тот час же метель внутри завыла с новой силой, Алексей стиснул зубы.
Иногда боль приходила из области паха. Болеть там было почти нечему, но болело. Это называется 'фантомные боли'. Он научился усилием воли убивать их, и он убил их и на сей раз. А вот что делать с вентилятором в груди, он не знал. Его опять скрутило, да так, что он чуть не завыл в голос. Как выла по ночам мать последние недели, умирая от своей непонятной болезни. Которую врачи толком не поняли и не объяснили. Только выписывали рецепты на антидепрессанты, обезболивающие, снотворное... Наркотики, дозы которых постепенно увеличивались.
Дыхание прервалось, он с большим трудом вернул его, затолкав куда-то внутрь мешавший дышать ком. Вместе с прорезавшимся судорожным вздохом из глаз брызнули слёзы. Он поёрзал лицом о подушку, вытирая их: ни к чему это. Мужчины не плачут... Мужчины... Он съёжился было вновь в позе зародыша, потом заставил себя развернуться. Расправил одеяло и принял позу, в которой привык просыпаться. Попытался выкинуть всё из головы. Сон не шёл.
Он не знал, сколько уже ворочался. 'И снилось ему, что ему не спится', - вспомнилась поговорка. Алексей знал, что этот полусон тоже даёт отдых, это состояние было для него привычным, за последние месяцы оно стало чуть ли не естественным.
Ну так что? А ничего. Пусть Аня будет счастлива. И пусть все будут счастливы. Пусть после похорон организм немного отдохнёт. Может быть, начнут принимать кровь.
Его давно посетила эта мысль: кровь это польза людям. Может быть, чья-то жизнь. Что ещё он мог сделать? Больше ничего. Человек может пережить всё, человек не может пережить только одного: когда он никого не может сделать счастливым. Чья-то жизнь - это чьё-то счастье.
Он предпринял попытку сдать кровь месяц назад. Кровь не взяли. Разве это кровь? От воя матери за стенкой кровь стала негодной. Ну ничего. Вот мы отоспимся, поедим фруктов, никакого алкоголя... Возьмут? Возьмут! Не может быть, чтоб не взяли...
Стало немного легче...
Встал он с большим трудом, долго не мог понять, что будильник вовсю работает. Было физически тяжело заставить себя встать и пойти. Возможно, надо было выпить. Последние месяцы он пил. Не очень много, но регулярно, иначе было не заснуть, не унять трясущиеся руки. А засыпать было надо, чтобы вовремя проснуться и не пропустить часы приёма лекарств. А ещё алкоголь отуплял, без него было бы куда хуже. Он пробовал чередовать его с мамиными таблетками, и пришёл к выводу, что водка помогает лучше. А ещё водка как будто заменяла собой сон, компенсировала каким-то образом вечный недосып.
Но сейчас он пить не стал. Ему почему-то показалось, что будет только хуже.
На кладбище было сыро. То ли поздняя оттепель, то ли слишком ранняя весна обнажила нечистоты. Их обследовали жизнерадостные вороны. Они носились друг за другом по грязной траве и взлетали с бодрым весенним карканьем на оплывающие сырые сугробы. Гроб несли кладбищенские работники.
Оказывается, у матери оставалось немало подруг: почти десяток старух. Кого-то Алексей знал, кого-то помнил с детства в лицо, но не знал по имени. А кто-то был незнаком вовсе. Отдельной кучкой стояли дальние родственники, три человека. Двоюродный брат обнимал новую жену. Было видно, как им хочется, чтобы всё закончилось поскорее. Так же, как и рабочим, которые деловито закапывали могилу. Подруги стояли отдельно, родственники отдельно. И отдельно Алексей. Все всё про него знали. Артист цирка уродов, последний жалкий представитель угасшего рода, от которого хочется держаться подальше. Осколок, ошмёток, остаток человека.
Горсть земли стукнула в гроб. Вторая, третья... Он обвёл глазами присутствующих, неловко вытер о куртку грязную руку. В горле опять встал ком, в груди вновь заработал вентилятор. Всё? Теперь всё, ничего больше нет. 'Человек может пережить всё, - в который раз повторил своё заклинание Алексей, - человек не может пережить только одного: когда он никого не может сделать счастливым'. Ноги вдруг стали слабыми.
Шатаясь, он сделал несколько шагов в сторону, поднял вверх глаза. Надо было опереться на что-то рукой, но ничего не было, ограда соседней могилы была слишком далеко. Ветки голых кладбищенских деревьев закружились над головой. Так обычно показывали в кино, а оказывается, оно так и бывает на самом деле. Он удивился. А ещё вспомнились вертолётики. Подростковые, которые наступали после портвейна, распитого в парадной. Десятый это был класс или одиннадцатый?... Может, это и есть лучшее в жизни воспоминание: портвейн в парадной... До чего бестолково всё прошло...
- Человек может пережить всё, - повторил шёпотом Алексей, - человек не может пережить только одного: когда он никого не может сделать счастливым.
Мокрый раскисший сугроб мягко принял его в объятия. Подбежавшие люди увидели только, как беззвучно шевелятся губы. Скорая была уже не нужна.