Аннотация: Первая мировая в разгаре. Никита с нетерпением ждет с фронта старшего брата. Но смогут ли они теперь понять друг друга?
Незапертая калитка моталась на ветру, то захлопывалась с коротким глухим стуком, то снова распахиваясь, и тогда порыв ветра бросал в сад пригоршню медно-желтых с пунцовым румянцем узорчатых листьев.
Клен рос возле самой ограды и был так стар, что, должно быть, помнил те времена, когда ни дач, ни железной дороги здесь и в помине не было. На нижней разлапистой мощной ветке раскачивались на промозглом ветру качели - две веревки да оструганная дощечка, уже потемневшая от дождей.
Стоило на секунду прикрыть глаза, и Никита как наяву видел их всех снова вместе: Кирилла в мундире подпоручика, с щеголеватыми, только-только пробившимися усиками; дерзкую красавицу Сашу, вечно глядящую словно бы с ехидцей и не лезущую за словом в карман; у нее на коленях - маленькую румяную Анюту, тискающую взъерошенного щенка; и себя - беззаботного, в расхристанной, в зеленых пятнах от травы матроске, придерживающего за нарядно блестящий руль новенький велосипед. Звенел возле старого клена смех, и сестры, старшая и младшая, радостно визжали, взлетая на качелях высоко-высоко.
Только воспоминания и оставались. Только накатывающее временами невыносимое тоскливое ощущение, что прошлое уже никогда не вернется. Да еще несколько фотокарточек в маминой шкатулке на городской квартире. Иногда, когда мама куда-нибудь уходила, Никита доставал эти карточки и подолгу вглядывался в строгое лицо старшей сестры. Такой непривычной была она в этом белом переднике с нашитым красным крестом и белой же широкой косынке, скрывшей густые косы.
Саша погибла в январе пятнадцатого года под Осовцом - немецкий аэроплан сбросил бомбы на автомобиль, в котором она добиралась из тылового госпиталя на позиции.
И разом поблекли, стушевались, отступая все дальше и дальше, те недавние счастливые мгновения, когда они, все четверо, были вместе. Теперь, когда не стало Саши, когда Кирилл командовал двумя артиллерийскими взводами где-то в Восточной Галиции, когда Петроград наводнили толпы солдат, прибывающих, отбывающих, дожидающихся своей очереди и просто слоняющихся по Невскому, когда каждый день в "Ведомостях" и "Русском слове" чернели траурные рамки некрологов, а первые полосы занимали последние новости, где то и дело мелькала фамилия прославленного генерала Брусилова, - теперь все росло и росло отчаянное, всеобъемлющее желание Никиты посвятить себя военной службе, чтобы встать плечом к плечу рядом со старшим братом, а вместе с тем усиливалось и острое ощущение собственной никчемности, беспомощности. В детстве с Никитой стряслась беда - он вырвался от няньки, спрыгнул с панели и попал под колесо извозчичьей пролетки. Сломанные пальцы и кисть руки срослись, но стали как чужие, почти не гнулись и плохо слушались. Какая уж тут служба, когда даже одеться бывало непросто.
Раскачивались на ветру пустые качели, и все летели, летели желто-багряные кленовые листья, усыпая и дорожки заросшего старого сада, и клумбу, где яркими пятнами доцветали темно-лиловые и малиновые поздние астры, и истертые сыроватые ступеньки крыльца, а Никита все сидел, зябко ежась и напряженно вглядываясь в сторону станции.
И дождался - загромыхала двуколка по разбитым колеям, по осенней грязи, остановилась напротив, и знакомая долговязая фигура, подхватив объемистый чемодан, легко спрыгнула вниз и шагнула в распахнутую ветром калитку.
- Кирка! Ки-и-ирка! - Никита рванулся навстречу, и уже через пару мгновений старший брат притиснул его к отсыревшей, пахнущей прелой шерстью шинели с такой силой, что едва можно было дышать.
Они не виделись год и три месяца - брату никак не давали отпуск.
- Ну ты и вырос, братишка! Совсем жених! Эвон, какая верста! - Кирилл счастливо улыбался. И вдруг словно бы замер, бросив обеспокоенный взгляд на дом, сад. - Послушай-ка, Никс... А что это так темно и тихо? Отчего мать с отцом не встречают? Анютка?..
- Да папу на службу вызвали срочно, вчера телеграфировали. А у Ани, как нарочно, кашель снова начался. Мама испугалась, что она опять расхворается, а до врача в земской ехать и ехать... Ну, и решили, что они втроем уедут на квартиру, а я останусь тебя дожидаться.
- А! Ну слава богу! - Кирилл с облегчением вздохнул. - Эх, извозчика-то я отпустил! Ну да ладно, передохну чуть с дороги, да и двинемся в город. Я все вспоминал, Никитка, как у нас тут хорошо...
И было все в точности, как представлял себе Никита все эти месяцы, - сели бок о бок на ступеньки крыльца, закурили, и рука Кирилла крепко и уверенно легла ему на плечо.
И Никита не выдержал.
- Кир, не могу я так больше, увези меня с собой в полк... Или сам убегу...
Кирилл отчего-то не удивился.
Затянулся папиросой, длинно выпустил дым, глянул пристально.
- Ну, убежишь, положим. А дальше что? Что ты умеешь?
- Я... Я патроны подносить могу... За лошадьми ходить... - пробормотал Никита.
- Хорошо, тогда... - Кирилл замолк на полуслове и, выругавшись, отшвырнул окурок в пожухлую траву. - Никс! Я бы мог сейчас изобразить перед тобой героя без страха и упрека, как ты того, должно быть, ждешь. Я бы мог произнести все те напыщенные пустые слова, которыми так любят бросаться в собрании подвыпившие генералы... Нет! Хочешь ты или нет, я буду говорить с тобой, как со взрослым.
Он помолчал, нервно крутя пальцами спичечный коробок.
- Так вот, Никс. Я устал от войны, смертельно, черт подери, устал! Я хочу понимать, ради чего я сижу в грязных сырых окопах и гоню своих солдат в штыковую, зная, что вернется из нее живыми едва ли треть! Нет, молчи, не говори мне сейчас про родину. России эта война не нужна, Никс! Не нужна, понимаешь ты? Не нужна никому, кроме штабной сволочи из Ставки да еще, может, земгусаров! Эти-то господа в накладе не останутся, к ним золотишко ручьями течет, а у нас - ни винтовок, ни пулеметов, ни патронов! Сидишь и думаешь - не подвезут завтра, и что тогда? На кулачках драться поведу?..
Кирилл вытянул из пачки новую папиросу, чиркнул спичкой.
- Да... Уже и старики скоро под призыв пойдут. У меня в роте из первого состава всего-то двое солдатиков осталось, других кого демобилизовали покалеченных, без рук-без ног, кого в землю закопали. Я, когда по первости увидел все это, головы пробитые, кишки наизнанку, - блевал долго, потом ничего, привык... А ты, верно, думал, что война - это как в книжках? Или, может, как вы в гимназии рисуете - стрелочки на картах? - Кирилл усмехнулся, бросив короткий взгляд на побледневшего Никиту. - Нет, брат, нет. Ничего там нет красивого, только ужас, боль и смерть. Я русский офицер, я присягал императору и не нарушу данного слова, но дай-то бог, чтобы его миропомазанное величество и кайзер одумались и прекратили всю эту свистопляску! Дай-то бог...
Не то от порыва пронизывающего сырого ветра, не то от нахлынувшего чувства тоскливой безысходности Никита съежился и замер, не находя слов.
Облетали с клена желтые и красные листья, дрожали растрепанные последние астры, и все раскачивались, раскачивались пустые качели.