Мария опустила глаза. От отчаянья и внезапного ужаса сдавило грудь и мысли оцепенели, будто остановилось время, - и взгляд, в котором плескалась тоска, замер, словно она уснула или умерла.
"Предали!" - мысль, неожиданная, быстрая, как удар хлыстом, больно полоснула сознание. Дыхание сбилось, стало судорожным и неровным, бескровные, бледные губы задрожали, а руки безвольно вцепились в спинку стула, царапаясь об ободранный лак.
- Поторопитесь, товарищ Ковалева. Не стоит тратить время.
Мария не слышала. Просто не могла слышать.
Нет, нет, только не ее, только не сейчас!
- За что? - Через силу выдавила она. - Меня... за что?
Ей не ответили. Только еще раз поторопили.
Больно... Больно не только от того, что остается больная мать, сейчас рыдающая от горя, что плачет проснувшаяся пятилетняя дочка, что впереди тюрьма, смерть...
Больно от оскорбления, от предательства... Она готова отдать жизнь за идею, за страну, за партию... И, мир тому свидетель, отдаст!
Машина тронулась. Тусклые уличные фонари просвечивали сквозь запотевшее стекло, заливая салон желтоватым, мертвенным светом. Все вокруг было похоже на сепию, на фотографию -- плоский, одноцветный мир, холодное, мокрое стекло, к которому Мария прижалась горячим лбом...
Они шли по коридору. Пустому, слабо освещенному -- все тем же желтоватым светом, от которого люди казались мертвыми.
А в комнате света почти не было. Зато было душно и очень тесно -- на маленькое, с низком подвальным потолком помещение приходилось восемь женщин. Они немного потеснились, пропуская ее и давая ей место. Мария села в один ряд с ними: молча, медленно, с спокойствием, характерным для крайней степени отчаяния.
Женщины молчали. Они все, как одна, с опущенными глазами, тихо вздыхали и всхлипывали. Только одна из них, молодая красивая девушка в разорванной одежде со спутанными седыми волосами, внезапно вскрикнула, упала лицом на пол и зарыдала. Остальные отвернулись.
Мария застыла в оцепенении. На нее не обращали ровно никакого внимания, впрочем, как и на друг друга.
Стояла тишина, глухая и тяжелая, только тихо плакала седая девушка, уткнувшись лицом в холодный, грязный пол -- ее спина мелко подрагивала в такт прерывистому дыханию.
Посветлело. Сквозь маленькое, грязное окошко под потолком едва просвечивало утреннее солнце, желтоватое и тусклое.
В комнате ничего не изменилось за прошедшие часы -- только затихла несчастная девушка, - но так и осталась лежать, не сдвинувшись с места.
Мария открыла глаза. Она забылась внезапно муторным, тяжелым сном, в котором она, не имеющая тела, словно висела в бесконечной пустоте, залитой мертвым, тяжелым светом, будто от старого уличного фонаря.
Открылась дверь. Мария не знала, сколько прошло времени, да и не хотела знать. Вывели троих, в том числе и плачущую девушку.
Девушка взвыла, подняв лицо к потолку и вновь зарыдала. Ее грубо подхватили под руки и вытащили из комнаты, захлопнув дверь. До оставшихся еще долго доносился ее плач, далеко разносившийся по длинному холодному коридору.
Обратно вернулась всего одна -- высокая темная женщина с измученными черными глазами. Лицо ее было сплошь в потеках крови -- упав на пол, она потеряла сознание и в себя уже не пришла. На следующее утро ее вынесли и комнаты, взамен втолкнув туда еще нескольких узниц.
А вечером позвали Марию. Ее вели по этому жуткому коридору, и страшный мертвый свет резал ей глаза и путал мысли. Казалось, от этого света нигде не будет спасения.
"Это цвет смерти, - пронеслось в мыслях у нее. - Не черный, нет, - именно этот, желтый гибельный свет, как от старой лампы или фонаря."
Абажур настольной лампы, опущенной вниз, просвечивал, кидая неяркие отблески на бывшие когда-то белыми стены. В этих отблесках лицо сидевшего за столом мужчины казалось старым и болезненным. Он внимательно и аккуратно набирал что-то на громко щелкающей печатной машинке: строка за строкой ложились ровные буквы на чистый лист, складываясь в оскорбительное обвинение.
- Проходите, гражданка Ковалева, - пригласил следователь, сверившись с написанным. - Присаживайтесь, Мария Владимировна.
Мария, пошатываясь, подошла, нервно и быстро опустилась на стул напротив стола.
- Сейчас я веду ваше дело, - объяснил мужчина. Его голос был достаточно приятным, а манера речи -- вежливой, но, тем ни менее, Мария отдала бы все, что бы никогда не слышать этой речи... - Правда, не я один.
...глаза дико болели от мертвого желтого света, исходившего от гладкого полупрозрачного абажура...
- Вы меня слышите, товарищ Ковалева? - Переспросил следователь.
Мария очнулась.
- Да.
- Очень хорошо. Вот, ознакомьтесь. - Он протянул девушке только что напечатанный документ. - Подпишите.
Она пробежала глазами написанное и задохнулась от ужаса.
- Нет! - Крикнула она, отшвыривая отвратительный лист от себя. - Это ложь!
Следователь тяжело вздохнул.
- Ну что же... Значит, будем работать. Вы уверены. что не желаете подписать? Впрочем, вижу это по вашим глазам.
Он осторожно пригладил помятый лист и отложил его в чистую папку.
- Как хотите, Мария Владимировна. К концу вашего общения с нашими сотрудниками обвинений, основанных на ваших личных показаниях, наберется гораздо больше. Ступайте, товарищ Ковалева. До следующей встречи.
Следователь сидел, казалось, в той же позе, что и вчера, и по стенам разливался все тот же свет, от которого нельзя было спастись.
- Что же, Мария Владимировна, вы не передумали? Жаль, очень жаль. Я думаю, вам придется поговорить с моим коллегой... А потом уже снова со мной. Пожалуйста, вас проводят.
Когда, через несколько часов, Марию принесли в камеру, она была без сознания. Женщины сочувственно и понимающе смотрели на нее, не пытаясь, впрочем, помочь. Платье разорвано, висит клочьями, изо рта тоненькой струйкой стекает кровь: в темной комнате она кажется черной, и только вездесущий желтый свет выделяет ее лаковыми бликами на бледном лице. Глаза открыты, но не двигаются, - одна из узниц пододвинулась к Марии и приложила пальцы к шее, стараясь уловить пульс. Девушка дышала - очень тихо и пугающе редко.
Она не приходила в себя около суток, - пока за ней снова не пришли.
Девушку обрызгали водой и снова потащили по коридору. Перед глазами стояла пелена, мозг сковала боль: ни мысли, ни образа, ни сознания...
... только свет, казалось, заполнял все тело, светился из глаз, мерцал и переливался повсюду: мертвый, мертвый свет...
- Подписывайте, товарищ Ковалева, - Почти ласково предложил следователь. - Не думаю, что вы пожелаете еще пообщаться с другими... сотрудниками.
Мария молчала.
- Подписывайте, - мужчина аккуратно положил перед ней лист. - Пока не поздно.
Девушка молча протянула ему руку.
- Ах, какая поразительная безответственность! - Наигранно воскликнул следователь. - Зачем же они сломали вам пальцы именно на правой руке? Но, я полагаю, вы справитесь и левой.
Протокол был подписан. Следователь не скрывал своего удовлетворения, - впрочем, Марии это было безразлично.
Ее вновь проводили в камеру.
Мария сидела, ровно, как будто не в силах пошевелиться, не реагируя ни на что. Глаза заволокло пеленой, сквозь которую мир представал размытым и неясным. Опять вернулось чувство старой фотографии: изо всех углов лился желтый, липкий свет: казалось, им светился сам воздух, каждая его частичка.
Это было последней мыслью Марии. Нет, она не умерла, но в этой пустой оболочке не осталось ни души, ни мыслей: это было тело гражданки Ковалевой, но не сама она.
За ночь девушка не шелохнулась. Так и сидела, всматриваясь пустыми мертвыми глазами в проклятый желтый свет...
А утром ее расстреляли. Поставили к стенке, рядом с другими - безвольную, оторопелую: она так и не очнулась от забытья.
И взгляд ее не успел заметить, как вспыхнул ослепительный блик мерцающего дикого света на молниеносной блестящей пуле...