ИГРЫ И КОЗНИ ЦИКЛОНА.

Даша Шатрова проснулась от назойливого звона будильника и сразу поглядела в окно. Прямо на её дом-башню надвигалось облако, прорезая нежную весеннюю голубизну неба. "Неужели дожили? - засмеялась она, и впервые за все эти поднадоевшие долгие, снежные, серые месяцы стало хорошо на душе. - Вот, сейчас оно коснётся своей подошвой нашего дома, освежит дождиком, и все зимние страхи, боли и хлопоты унесёт с собой. Начнётся царство весны, любви... и Руслан, наконец - то, вернётся из длительной зарубежной командировки."

"Думаешь, что и твоя засохшая любовь понемногу оттает, омывшись весенним дождём, и зацветёт?" - немного ехидно спросило облако. И Даше расхотелось смотреть на него.

"Ну и ну! - рассердилась она, - с каких это пор облака полюбили читать мораль?"

"А почему бы и нет?" - засмеялось облако, противно задребезжав.

Вот теперь она проснулась уже по-настоящему. Орал будильник, а за окном шёл мокрый мартовский снег. Весной и не пахло.

" К чему бы этот сон? - подумалось. - Да-да, в нём было какое-то ключевое слово. Любовь? Пожалуй, да. Но с омерзительным определением - "засохшая". Хотя всё правильно, всё так и есть. Только во множественном числе: и сама она, и её любовь, и мужа. Все - засохшие. И тебе - глупой оптимистке, - пора бы уже расстаться с этой дурацкой иллюзией. Какая любовь? Случился сладкий приступ... Чего? Счастья. Да не смешите меня! Какого счастья? Скорее заразной болезни типа весеннего гриппа, которым болеют все подряд, начиная с первого класса школы. И ты не удержалась от так называемого "праздника любви."

Да, он приходит ко всем... как... смерть. Господи, почему? Потому, что та сама любит приходить в праздник... и вместе с любовью тоже."

Пора на работу, но даже представить себе трудно, как это можно выбраться из-под тёплого одеяла в серую гнусность дома и за окном.

Первое, что, естественно , услышалось, было сердитое бурчание в общем коридоре - "предбаннике" их разваливающегося дома эпохи раннего Брежнева. Это сумасшедшая соседка - Зинка злым голосом "читала лекцию." Раньше эти "песни соловья" предназначались Руслану, а теперь поются для Даши. И в них всё время - непрошедшая обида на него. Бедняга так и не может понять, почему тот ни разу не попользовался ею.

- Ведь, - достойная женщина, - доносятся через полуоткрытую дверь её речи вместе с запахами утреннего варева, - и готовить умею. Ну, зубы, правда, выпали... Разве это главное? Важно, чтобы человек был хороший, - молчит несколько минут, потом добавляет, - и справедливый. А что я Галку вчера побила

( сестру - бедолагу) , так это за дело. Опять, "зараза", спрятала телефон.

Да, и это было. Галка орала вчера на весь "предбанник", грозясь вызвать милицию и санитара из психушки.

- Вот, Руслан Ильич, - продолжает убогая, - будь он моим братом или... мужем, - опять долгое молчание, - никогда бы так не поступил.

Через секунду в её дурной голове что-то опять зацикливает, и она орёт сварливым голосом.

- Напоселяли тут черномазых всяких! Никакого продыха не стало! Хуже чёрных тараканов!

В переводе на нормальный язык это означает, что одну из квартир отсека снимает "дитя знойной Индии", оно каждый вечер готовит себе пряно пахнущие ужины, которые доедает по утрам. Даше нравятся эти запахи, и очень хочется попробовать экзотические блюда, а вот Зинка их на дух не переносит.

Никто из обитателей отсека на тирады соседки не реагирует, даже молодой дурной пёс Ивана, живущего ближе к лестничной площадке. Даше хуже всего. Зинкина табуретка угнездилась как раз напротив её двери, а слышимость в доме всегда была стопроцентной.

- И вообще, - продолжает соседка. - Все забились по своим углам. Словом перекинуться не с кем. Разве это - люди? Трудно, что ли... выйти, поговорить хотя бы... с одинокой женщиной, на чашку чая пригласить, - и тут её осеняет. - У меня же блин остался. Один. Вчерашний. Может Дарью угостить? Ну, и что, если подгорелый. Так налупилась вечером, сегодня и смотреть не хочется .

На самом деле Зинке мучительно жалко расставаться с последним блином, но она всё-таки возвращается к себе на кухню, берёт его, горелого, вздыхает, охает, и наконец -то, решается позвонить в дашину дверь.

Та, естественно, не открывает, потому что обратно в коридор Зинка уйдёт только с милицией. Долго скребётся, опять звонит, тихонько поругивая соседей, а потом с явным облегчением заявляет: "Ну да бог с ней. Пускай себе сидит голодная."

Из коридора слышится смачное жевание, затем сумасшедшая театрально зевает и отправляется досыпать.

Путь свободен. Переждав немного, Даша выскакивает на улицу. Да, и снаружи всё так же - ультраомерзительно: сыро, слякотно, ветрено. На земле, в небе и воздухе - сплошная безнадёжная серость.

Вздохнув, Даша потащилась по этой гадости в библиотеку.Там, как всегда, было темновато и благостно.Тихо шуршали страницы умных книг, пахло ладаном и старой бумагой. Из левого окна в той же безысходной серости просматривался купол Храма, по погоде тоже тусклый и грязный. Читателей, до удивления, было мало; и энергия, всегда бьющая здесь ключом, сегодня не подтекала; и видимо поэтому, дожидаясь выдачи книг, Даша никак не могла начать то самое, заветное, что окажется в конце - концов, повестью или рассказом. От нечего делать она спустилась вниз порыться в картотеке, и с удовольствием отметила, что стопка карточек её удачливого брата Олега перевалила уже за сотню, и он вольготно разлегся между выдающимся геологом - академиком Шацким Николаем Сергеевичем и каким-то однофамильцем - знатоком эпилепсии и спондилёза одновременно.

Да, у Шатровой - необыкновенный брат, но с очень трудным характером. "Наверное, по - другому и не бывает, - подумала она. - Не может, ведь,Господь Бог подарить одновременно и ум, и красоту, и характер. Многого хотите, "дорогие мои россияне."

Даша вернулась за стол, тёплый свет от старинных лампочек под зелёным абажуром навевал покой и грусть. Она долго бессмысленно листала любимые с детства "Рубаи" Омара Хайама, но сегодня, в этот серый промозглый день, его мудрость, увы, не увеличивала её. Потом захотелось в Среднюю Азию, где в марте тепло, сухо, и нет этих скопищ сопящих и кашляющих особей. Через минуту расхотелось, ведь там тоже неспокойно; и мысли опять потекли по свободно ветвящемуся руслу : "Тридцать пять лет... Много это или мало? Конечно, немало. Но пока ещё не иссякла надежда на приход любви и счастья... Много задумок и желаний. Есть работа - место, прочно завоёванное, никто не отнимет её у меня. Но нет спокойствия и здоровья. Вернее, просто, мало; и на ежедневное восстановление их уходит слишком много времени.

Ещё есть мать, но уже нет отца. Есть дочь, но... нет мужа, хотя он жив ( для кого-то, где-то?), иногда появляется и у нас из своих бесконечных зарубежных поездок. Как "праздник, который почти всегда не с тобой."

А кто же у нас муж? Бывший дипломат, теперь предприниматель.

Ну, что ж : " То, что тебе Судьба решила дать, нельзя ни увеличить, ни отнять."

- Когда же я в последний раз видела Олега? - подумала она? - В мае? Точно. Скоро год, как в разлуке. Вроде бы разошлись, но не развелись. У него- роскошная квартира, дача, две машины, несколько любовниц, кошка и обожающая сына мать, все эти годы люто не терпевшая меня.

Итак, глубоко вздохнули и сказали: "Мужа больше нет, надо развестись и жить дальше. Стало спокойнее? Нет. Всё равно - надо."

Окно с Храмом, по-прежнему, кусается холодом. В библиотеках всегда дует и всегда стужа. "И глупых оптимистов в России, - думает Даша, - всегда был перебор. И чего-нибудь они добились в этой жизни? Вряд ли.

А что если этим июнем, не успокаиваются её мысли, - подкинуть Лену маме. Нет, августом или сентябрём... Устроить себе праздник : поехать на теплоходе вниз по Волге, или вверх по ней же, матушке, в Петербург?

Воздух, водная гладь, восходы, закаты... Всё в превосходной степени. И может быть, в жизнь ворвётся любовь, новая, особенная, вдохновляющая... ( Как же, так и порхает вокруг тридцатипятилетних, тебя ожидая). Ладно, Бог с ней, с любовью. Пусть будут покой, тишина и благодать. Да уж, они у тебя появляются в лучшем случае раз в три года, а уж вместе? Это даже ежу понятно, что перебор.

А быть может, не мудрствовать и просто уехать к брату в Д.. Квартира всё-равно простаивает. Доктор наук в Германии и надолго. Я ведь столько раз с удовольствием жила в этом милом и чистом городке, окружённом с трёх сторон лесом, а четвёртой - Волгой. Красота, покой и ... одиночество."

------- ------- ------- -------

Из московской жары и духоты Даша смогла выбраться только девятнадцатого августа. Глядя с удовольствием в окно экспресса, она пыталась подвести итоги этого непрошедшего ещё года.

"Да, несомненно, были кое-какие удачи в Университете, (где она преподавала на филологическом факультете), и у неё самой, и у студентов, но хотелось большего, - яркости, свежести, удачливости. Таланта! Себе и питомцам. Но в целом, её работу, как всегда, одобрили и поставили в пример другим.

(Сама же она знала, - и в этот раз ожидаемого прорыва не призошло, и вряд ли имена её учеников пополнят ряды гигантов, сотворяющих бессмертные произведения).

Будем, как говорится , надеяться и ждать"

И вот поезд уже вползает в город.Там душно и жарко. "Ни грибочка, ни ягодочки," - сказали ей местные, но Даша не унывает и быстрым шагом направляется к дому Олега, первым делом, естественно, встречая своего старого знакомого - Хижняка Виталия Васильевича. Он сидит на лавочке около подъезда, и уже издалека, узнав её, светится, что медный самовар.

- Как я рад. Надолго ли к нам? - спрашивает.

- На две-три недели, - улыбается Даша, - не вечно же будет длится это нашествие зноя из злобной Сахары. Как сердечко?

- Пошаливает, - вздыхает сосед, - но купаюсь помаленьку. Жду завтра на пляже. Приходите пораньше. Наконец-то, я насмотрюсь на вас. Кстати, ко мне внучок на голову свалился. Чудо, что за ребёнок. Гоняет где-то. Завтра познакомлю.

У двери в квартиру Дашу поджидает второе заинтересованное лицо. Тоже соседка - Инесса Коровина, воинствующая и нагловатая дама очень постбальзаковского возраста.

"Без отчества, без отчества, - кокетничала она со всеми особями мужского пола, - мне всего-то чуть-чуть больше двух десятков лет."

Это "чуть - чуть" составляет, по-видимому, ни много, ни мало плюс ещё сорок .

Инесса всегда прекрасно одета, неплохо причёсана, но чрезвычайно ширококостна и громогласна, что неплохо увязывается с её фамилией. Ещё в лифте до Шатровой доносится знакомое громкое мычание: "Му - му - зыка! Му-ая лю - бовь! Вагнер - ду - ушка, но я бу - ольше лю - блю Му - оцерта."

Даму всегда и везде сопровождал небольшой мужичок, тихий и подбострастный, державшийся неподалёку и не покидающий Инессу даже тогда, когда ей удавалось вырвать с корнем какого - нибудь бедолагу в брюках, что зазевался на секунду и конечно надолго запутался в её "паутине".

Олег, в своё время, обошёлся с Коровиной грубо, решительно отказавшись от всяких лестных предложений. С тех пор её "животная" ненависть к брату, как-то сама собой перешла на Дашу.

Сегодня Инесса пытается придать своим грубым чертам приветливость, но непривыкшие к этому мышцы лица не слушаются её. "Мы вас совсем заждались," - наконец-то, выдавливает она с огромным усилием.

Даша здоровается с ней, однако быстрый ненавидящий взгляд Инессы, смешанный с ослепительной улыбкой, убеждают её, что ничего в этом мире не изменилось.

Сбросив надоевшую сумку, Даша, прежде всего идёт навестить соседок справа. Там прописана одна, но проживают две пожилые учительницы - хохотушки: Софья и Любовь. И конечно сейчас из-за двери доносится дружный смех. Это они распивают чаи с чем-нибудь сладеньким и рассказывают друг другу смешные истории. Дашу они любят просто так и за возможность перессказать ещё раз свои занятные байки; и сейчас долго уговаривают выпить какого-то особенного чая, но та отказывается. Ей хочется другого пиршества - для глаз и души, что всегда, не обманывая, дарит Волга и её прекрасные берега.

- Очень рада видеть вас, - говорит она, - но больше не могу сидеть в камере, неважно какой: комнате, доме, работе и даже с такими весёлыми людьми.

Наконец - то, вырвалась на волю и наслаждаюсь. Простите меня, а лучше присоединяйтесь."

Однако учительницы явно предпочитают весёлое чаепитие, и Даша их понимает. Она, вообще, не любит осуждать кого-либо. Каждый должен отдыхать так, как ему хочется.

Но перед встречей с "любимой стихией" Даше нужно сделать ещё один визит другу Олега - пожилому капитану Савину.

В своё время брат довольно занятно познакомился с Григорием Петровичем. Решая очередную мировую проблему и глубоко задумавшись, он спустил ванну "на голову" нижнего жильца, а заметив оплошность, очень расстроился и бросился спасать положение. Ему долго не открывали, потом послышались трудные шаги и в коридорный отсек выглянул пожилой мужчина с палочкой в руке.

- Простите меня, ради Бога, - засуетился брат, - я сейчас всё вытру и уберу. Задумался и совсем забыл про ванну.

- А я всё думаю, что это шумит? Решил - дождь, - спокойно произнёс сосед.

Олег, способный ко всему на свете, схватив ведро и тряпку, за полчаса устранил аварию. Потом, заглянув на кухню и в комнату, где отлёживался от очередного сердечного приступа старик, он обнаружил полное отсутствие продуктов.

Не обращая внимания на негодование Григория Петровича, брат сбегал в магазин, купил всё необходимое, и сотворив яичницу с ветчиной, заставил больного поесть и выпить чашку чая с джемом, и потом ещё долго опекал старика, снабжая его едой и лекарствами.

Они очень подружились. Савин оказался интересным, много повидавшим человеком, и как-то в очередной дашин приезд брат познакомил её с капитаном. С ходу проникшись симпатией друг к другу, Даша и Григорий Петрович с огромным удовольствием коротали вечера, прихватывая и ночи.

Надо сказать, что Савин становился беспомощным только в периоды сердечных приступов. В более приличные дни они подолгу гуляли вдвоём по набережной, часами не переставая разговаривать.

Каждый раз, приезжая в Д. и боясь, что Григория Петровича уже нет на белом свете, Даша со страхом звонила в его квартиру. И вот сейчас, прислушиваясь к абсолютной тишине за дверью, долго не решалась, но потом, прикрикнув на себя, всё-таки, нажала на кнопку звонка.

Капитан был во здравии, веселии и весь светился, глядя на Дашу. В минуту организовав закусон, он выпил парочку рюмок водки за её здоровье и подругу угостил. Там она и застряла до двенадцати ночи, пока чуть-чуть не заснула за столом.

Григорий Петрович, наконец-то, поняв, как она устала за сегодняшний длинный день, смилостивился и беднягу отпустил.

------- ------- ------- -------

Было раннее и свежее утро, когда Даша спустилась с высокого правого берега Волги на пляж. Жара уже кусалась и всерьёз. Народ ещё не проснулся, и только под её любимой раскидистой ивой восседал улыбающийся Виталий Васильевич .

- Поздновато, - сказал он. - Завтра приходите до семи. Самая благодать.

Алёшка, - загудел он потом, - иди знакомиться с Дашей.

Песок зашевелился и из под него появилось подвижное, весёлое существо в веснушках с головы до пят. Дед называл его "вечным двигателем". Мальчонка был в том самом возрасте, когда за один день хочется познать Вселенную - другую. Замучив до смерти деда , он с радостью переключился на Дашу.

- Тебя как зовут? - спросил восторженно.

- Даша.

- А по отчеству?

- Не помню, - засмеялась она.

- Все помнют, а ты отчего - нет?

- Ну, посмотри же, посмотри, я - совсем молодая, почти девочка. Можно и без отчества.

- Алёшка поковырял в носу и торжественно произнёс.

- А меня по-взрослому будет - Алексей Николаич.

- Хочешь, чтобы я звала тебя так?

- Хочу, но можно - Алёшкой.

- Ладно, в торжественных случаях будешь - Николаевич.

- Скажи, хоть ты и молодая ыщё, но знать должна. Было так , когда меня совсем не было, или нет? Мама говорит : "Не было, - а отец, было."

- Вот, уже какие проблемы выходят на первый план, - улыбнулась Даша. - Ну, что ж, попробую. Я думаю, что ты был уже давным-давно, быть может не всегда - но очень давно: и в своём папе и в маме. Не совсем ты, а такие маленькие частицы тебя - клеточки. Знаешь, что это такое?

- Угу, дед рассказывал.

- Ну, вот. А у твоих родителей были свои клеточки, и ещё немного бабушкиных и дедушкиных...

- Всё понял! А у прадедушки и прабабушки - совсем точечки моих. Ведь так?

- Ну да, приблизительно так, - засмеялась Даша. - Я что то сама немного запуталась.

- Значит, я живу на Земле уже...

- Несколько веков. Знаешь, что это такое?

- А как же, мне ведь в школу совсем скоро идти. Я уже в прошлом году знал. Это - сто лет.

- Ага, - сказала она.

Мальчонка, радостно приняв её модель и сразу охладев, поспешил дальше.

- Как ты думаешь, вороны - умные птицы?

- Очень.

- Почему?

- Ну, - улыбнулась Даша, - я, например, видела, как одна из них схватила лапами корку засохшего чёрного хлеба, что не смогла раздолбить клювом, и положила её в лужу. А сама сидела рядом и сторожила.

- Зачем?

- Ждала, когда хлеб размокнет, и его можно будет слопать, или отнести деткам. Другие птицы до такого не додумываются; и ещё вороны всегда поддерживают друг друга. Если птенец попадёт в беду ( к примеру, свалится из гнезда), они слетаются всей стаей и защищают его.

- Гм... К примеру! К примеру... А другие птицы, разве, нет?

- Знаю, что ласточки - нет. Что упало, то пропало.

- Всё равно, вороны противные. "Карр" - орут. Утром поспать не дают.

- А быть может, и твой звонкий голосок не нравится вороне?

- Ну, и пусть. Зато он маме нравится.

- Вот. И ворона также думает: "Какой противный пронзительный голос у этого человеческого детёныша. Мешает отдыхать моим милым воронятам."

Даша уже думала, что выдержала вступительный экзамен, но не тут-то было.

- А божья коровка может любить?

- Кого? - не сообразила она с ходу.

- Ну, к примеру - примеру, божьих коровят. Или телят? Как надо говорить?

- Лучше - деток, - засмеялась Даша, а потом твёрдо добавила, - может.

- Врёшь, - заявил малыш, - уж такая крошка никак не сможет. Это тебе - не бабуся.

- Бабушка любит тебя?

- Ещё как!

"Странная эта бабуся, - подумалось Даше. - И почему у неё всегда такой грустный, я бы сказала - забитый вид?" - а вслух произнесла.

- Ну, тогда слушай. У меня в Москве на кухне живут домашние божьи коровки. Поздней осенью они залезают между стёклами окон и там зимуют. Если на улице сильно теплеет, малышки просыпаются, думая, что уже весна. А может быть, им просто надоедает дрыхнуть; и тогда они выбираются из укрытия и начинают летать по всем комнатам. Ещё они очень любят рано поутру, если я сплю, садиться мне на нос. Так они просят еды, и от них никак не отвертеться. Приходится мне вставать и угощать их двумя-тремя каплями сладкого чая на блюдечке. Коровки напиваются и с удовольствием отправляются дозимовывать.

Ранней весной малышки улетают на волю, а осенью прилетают снова. Знаешь, как мне приятно, что они возвращаются.

- Это какие-то сумасшедшие коровки, - не согласился Алёшка. - Просто, хотят есть.

- Ну, и что? К другим же они не прилетают, а мне доверяют. В любви доверие - самое главное.

- А что такое - "доверяют?"

- Верят, что я никогда не сделаю им зла.

- Тогда ко мне они никогда не прилетят, - расстроенно вздохнул Алёшка. - я им крылышки люблю отрывать. Как думаешь, им больно?

- Ещё как!

- Значит бабушка правильно говорила, что я настоящий "душугуб".

- Но теперь -то не будешь?

- Не знаю, - честно прознался мальчик. - Ведь это так интересно - душугубить . - А потом торжественно сказал. - Ты мне подходишь.

- Как это? - засмеялась Даша.

- Взрослые - такие скучные. Всё: " Нельзя - нельзя, тише, плохой, невоспитанный." А ты - другая, - весёлая. Будешь со мной дружить?

- Да, но при одном условии. Ты не будешь отрывать мне лапки.

- Не бу-у-у-ду. Конечно!

- Тогда всё в порядке.

- Выдержала экзамен, - засмеялся дед Хижняк. - Теперь берегись . Станет ежедневно забрасывать тебя сотнями вопросов.

Запасясь солнечной и алёшкиной энергией, Даша вернулась домой, и закрыв шторы ( уж очень палило солнце), села к столу. Мысли, образы, события (свои и фантастические) переполняли её. Крупными мазками она выплёскивала на бумагу этот поток сознания и остановилась только тогда, когда глаза перестали видеть в темноте.

Следующий день , как и обещал, оказался ещё жарче; и уже в семь часов утра она наслаждалась чистой и тёплой волжской водой, пронизанной холодными струйками родников, потом долго лежала на тёплом уже песке, удивляясь, что новый друг куда-то запропастился, хотя обещал приходить каждое утро.

В восемь часов он, всё-таки, появился, смущённый, необычно молчаливый, и не один. Его крепко держала за руку маленькая, смешная девчонка на тонких ножках, беленькая, кудрявая и очень живая. Пристально оглядев Дашу с ног до головы двумя смешными светло-голубыми "озерцами", она, восторженно проговорила .

- Здравствуйте. Вы - Даша? А я - Маша. Целую неделю плакала и не хотела ехать к бабушке, а мама меня утешала, что этим летом я обязательно кого-нибудь найду. И я нашла! Нашла его! Алёшу. Он такой славный! И всё знает, даже про божьих коровок!

Мальчик покраснел и засмущался.

- Мы теперь совсем не будем расставаться. Правда, Алёша? Никогда.

Тот ответил каким-то нечленообразным мычанием .

- А вы не будете скучать без него? - спросила малышка.

- Конечно, буду, - веселилась Даша. - Ведь он такой славный, и мы подружились.

- Но бабушка говорит, что нужно дружить ... со... с тем, кому пять-шесть лет.

- Со сверстниками, - помогла Даша. - Ну, и дружите, ради Бога, но с некоторыми взрослыми, тоже иногда получается.

- Алёшка мне уже говорил, - расстроенно вздохнула Маша. - Ладно, дружитесь, но я с ним буду бывать больше.

- Хорошо, - кивнула головой Даша, - однако старых друзей забывать нельзя.

- Но вы ещё не очень старая.

- Даша засмеялась.

- Это так говорится. Правильнее сказать - "первая". Я ведь раньше твоего подружилась с Алёшкой.

- Да, - чуть не заплакала девчушка, - но давайте считать, что я - первая, а вы - вторая.

- Хорошо, но если Алексей Николаевич не будет возражать.

- А кто Этот... Алексей Николаевич?

- Это я, - важно произнёс мальчик.

- Ты согласен? Ты ведь согласен? Согласишься? - терзала его Маша.

Алёшка долго молчал, потом покраснел так, что даже веснушек не стало заметно, и тихо прошептал.

- Даша, а ты не обидишься?

- Нет - нет, - утешила его та. - Я тоже постараюсь найти себе кого-нибудь. И с тобой дружить не перестану.

- Вот, всё и получилось хорошо, а ты боялся, - радостно возвопила малышка.

- Я и не боялся, просто , хотел, чтобы было по-честному, - торжественно проговорил Алексей Николаевич.

Позднее Даша не раз думала, что подсмотрев эту сценку, всевидящий Бог решил немного подшутить над нею, потому что...

Потому что уже к концу дня всё стало стремительно и странно меняться вокруг.

Даша стояла на высоком берегу Волги и с удивлением наблюдала, как далеко - далеко на севере появились необычные белые полосы с серебристым отливом, а на низкий левый берег густыми космами стал наваливаться серовато-белый туман. Солнце, густо-оранжевое, скорее грепфрутовое, понемногу близилось к закату, но минут двадцать пять - тридцать ему ещё оставалось. И оно грело. Грело так хорошо, а ведь совсем скоро настанет день печальных перемен.

Прошло несколько минут, и как-то неожиданно одна из дальних серебристых полос стала трансформироваться в прекрасный многопалубный теплоход. Медленно - медленно потянулся он к шлюзу и закату, такой красивый и необыкновенно вальяжный.

И вторая, как в сказке, тоже начала кристаллизоваться, и тоже превратилась в корабль, но грузовой, мощный и пожалуй даже слишком огромный для верховьев Волги.

Заинтересовавшись, женщина продолжает наблюдать. Река тихая - тихая, вся в голубых и розовых бликах, но какая -то напряжённая, чего-то ждущая. Всё замерло. В оранжевом мареве на закате варится и радостно блестит солнце.

Корабли всё ближе и ближе, солнце всё ниже и ниже, душно и жарко, но что это? Из - под закатной оранжевой хмари неожиданно появляется серовато-сизая , довольно тёмная зона, и одновременно начинает тянуть прохладой. Даша отворачивается от реки к северу и видит, как там, в голубом небе, вскипает белый вулкан облаков, такой огромный, похожий на разлохмаченный ядерный взрыв. Она смотрит на его пряди и говорит: "Здравствуй, дождь. Всё заждалось тебя: листья засыхают, ягоды рябины и шиповника поникли, пропали грибы и потянуло горелым с торфяных болот. Всё совсем также, как на моей душе. Но ведь ты придёшь. Омоешь листья, цветы и души. Мы ждём. Ты очень нужен на этой земле."

Ветер усиливается, и женщина снова поворачивается к солнцу, а того уже нет; только на самой границе с серовато-синей зоной ( она догадывается, что это туча и довольно суровая) горит-переливается золотая полоса, как обещание... Чего? Быть может, продления лета.

Уже задувает, но пока ещё не холодно, но совсем скоро придёт долгожданный дождь. Даша видит, как на севере и западе закручиваются нешуточные вихри. Она хочет спрятаться в беседку, но вдруг кто-то, незамеченный ранее, встаёт на её пути и тихо говорит: "Здравствуй"!

- Привет, - отвечает она, окидывая взглядом мужчину, и не узнавая его, спрашивает. - Мы знакомы?

- Да, - отвечает он, - молодой, стройный, как тополь, длинноногий и длиннорукий.

Она опять всматривается в его лицо: большой, слишком большой лоб, выгоревший бобрик на голове ( его так хочется потрогать). И глаза! В которые глядеть невозможно, но невозможно и не глядеть: большие, сверкающие, странного голубовато-зелёного цвета, устремлённые на неё, восхищённо оценивающие её, пожирающие её.

"Ещё никто и никогда не глядел на меня так, - думает Даша. - Как?" - нет, она не знает слов (они ещё не придуманы), чтобы выразить чувства, переполнявшие его, нет, их обоих.

"Пожалуй... - постепенно оформляется мысль, - да-да, он немного похож на тот кипень - "вулкан", которым я любовалась минуту тому назад, только уже(!) сошедший на Землю."

Даша переводит взгляд на губы мужчины, большие, полные и в то же время жёсткие (она, откуда-то знает, - "Это так"), но не жестокие.

- Да-да, - говорит мужчина. - Вы захотели, и я сошёл вон с того самого большого облака, что сейчас захватит всё небо, и тогда тёплый ветер-ураган поднимет нас и унесёт в соседнюю Галактику, или, хотя бы в другую страну. Но и там не найдётся такого одухотворённого лица, как ваше, и этих великолепных сияющих глаз.

Начинается дождь. Немного ошеломлённая женщина медленно заворачивает в беседку, но понимая, что стихия разыгрывается всерьёз, спешит домой. Мужчина следует за ней.

- Спокойной ночи, Даша, - говорит он у двери в подъезд, и наклонившись,

целует её руку.

Она кивает головой и бегом, забыв про лифт, несётся вверх по лестнице, врывается в квартиру, без сил опускается на кресло и долго бессмысленно глядит, как лупят косые струи дождя по стёклам окон. Нет, она не зажигает света.

Она боится, понимая, что всё, показанное ей сегодня небесами - совсем не случайность. Это - Судьба. И пусть завтра он исчезнет. Всё - равно, никогда не забудется эта встреча и те могучие чувства, что затопили её.

Даша и понятия не имела, что такое ещё возможно.

Немного придя в себя, женщина взяла зеркало и стала рассматривать своё лицо, шепча: " Нет, оно совсем не одухотворённое, пожалуй , немного необычное, красные пятна, давно не появлявшиеся на скулах, глаза - небольшие, но выразительные, сегодня почти чёрные, а всё остальное... ниже среднего." Правда, её, как всегда, устроили ладная фигурка худышки-мальчишки ( или клоуна) и мягкая, танцующая ( лучше сказать - кошачья) походка. А ещё порадовал невидимый миру друг - любимый стержень, что скрывался внутри неё, не позволяя ни сгибаться, ни прогибаться при всех обстоятельствах, которые с лихвой поставляла её забавница - Судьба.

Она ещё раз посмотрела в зеркало и прошептала: "Женщина vulgaris". (Нет, не вульгарная, в нашем понимании, а обыкновенная).

Потом Даша долго сидела у окна, вглядываясь в темноту позднего вечера, немного теснимую светом тусклого фонаря. Дождь продолжался, но уже мирно, спокойно, тихо . Пахло травой и цветами. Вокруг дома кто-то ходил, но женщина знала, что это не он.

Долго, очень долго сон не приходил к Даше, но на рассвете, всё-таки, засыпая, она почувствовала себя необыкновенно счастливой. И в этом были повинны грозовое облако, дождь ( и чего кривить душой) - молодой и занятный мужчина, тоже.

Проснулась она от тихих шагов по лестнице. Часы показывали шесть тридцать. Выглянула в окно. На воле было тепло и тихо. Вяло накрапывал дождь, но уже чувствовалось, что циклон потерял всю свою силу, и совсем скоро снова выглянет солнце; и её , как вчера, потянуло на Волгу - подышать, поглядеть, подумать. Городок ещё спал, когда она появилась на пляже, где первым делом столкнулась с Хижняком, и тот, улыбаясь, произнёс: "Люблю ранних пичуг, и мне сдаётся, что одна из них уже спешит на встречу с вами. И ещё, как бывший военный геодезист ( куда меня только не бросала судьба ), обещаю вам солнечную погоду. Она наступит в двенадцать часов пятнадцать минут. Не забудьте посмотреть на часы."

Даша улыбнулась, и усевшись на скамью, стала вдыхать то, что успел оживить циклон: сегодня пахло сеном, смолой, речной водой, клевером и ещё, почему-то, огурцами.

Пришелец ( да-да, ожидаемый ею, а вчера она так и не спросила его имени, которое всегда крепко связано со страстями, надеждами, делами и помыслами человека) появился через минуту - другую, всё такой же вальяжный и привлекательный, и не лукавя более, представился: " Соболев Глеб, друг вашего брата Олега. Тот, узнав , что вы будете в Д., попросил меня передать давно

обещанную книгу. Показал вашу фотографию. Говорил, что заела совесть. Я приехал. Квартира - на замке. Пошёл искать вас на Волгу. Нашёл... И понял, что моя суровая Судьба, наконец-то, расщедрилась, подарив мне, если не целую Вселенную, но Светило уж точно наверняка. И не принять такой дар, ей Богу, невозможно. Посмотрели бы Вы на себя со стороны вчера, в то мгновение, когда примчался циклон: тоненькая женщина - подросток с чудными тёмными волосами, смело играющими с усиливающимся ветром. Глаза блестят, а вся ваша маленькая фигурка тянется вверх, и кажется, вот-вот, улетит куда-то навсегда. Я не мог этого допустить, и порушил ваш контакт с небесами. Простите, но мои чувства в тот момент не были подвластны мне. Я видел Чудо и не хотел его потерять. Быть может, это единственный подарок, который, вот так, неожиданно, преподнесла мне жизнь. Нет-нет, не говорите ни слова,- заторопился он, видя, что Даша хочет перебить его. - Я ничего не прошу и не требую от вас. Просто будьте самой собой. В вас и так чересчур много того, что нравится мне в людях. Быть может, я немного идеализирую вас, но вчера, разглядывая это Чудо на фоне грозового облака, ей Богу, почувствовал озарение (вы сами ещё не знаете себя); а мне каким-то внутренним взором удалось понять вашу душу, характер и устремления. В доказательство этого можно задать вам несколько вопросов и спрогнозировать ответы?

Она, ошалевшая от этого водопада слов, кивнула головой.

- Вы самодостаточны?

- Вполне, - усмехнулась Даша, немного успокаиваясь. - и дело у меня огромное, хотя и мало связанное с моей работой. Боюсь, что не хватит жизни переложить на бумагу всё то, что выстрадано тысячу раз, и поэтому ливнем, летним, грозовым, выплёскивается наружу.

- Да, я читал ваши романы, и они меня удивили. Тогда ещё захотелось посмотреть на вас, и быть может, познакомиться. Кстати, я , напротив, совсем не самодостаточен.

- Не верю, - сказала Даша.

Тот усмехнулся.

- Но продолжим экзамен, "студентка Шатрова."

- Допрос, - улыбнулась она.

- Нет-нет, что вы, если не хотите, не отвечайте.

- Да ладно, продолжайте.

- Вы считаете,что настоящей духовной близости между друзьями, мужчиной и женщиной не существует и никогда не сможет возникнуть по - настоящему.

- Да, - сказала она и подумала: "Сколько же раз пыталась я пробить эту невероятной толщины глухую стену непонимания между собой и братом, собой и мужем. Несколько раз пробовал и Олег. И всегда кто-нибудь из нас неосторожным словом, усмешкой или глупой шуткой захлопывал это сказочно возникшее Чудо, пускай маленькую - калитку, щёлочку, лазейку. И стена вновь и вновь торжествовала, празднуя победу."

Он кивнул головой, как бы прочитав её мысли, и печально произнёс.

- И всё бьётесь и бьётесь в силках всеобщего непонимания, пытаясь открыв свою душу, подвигнуть родных людей на мужественный поступок; а те не хотят выворачивать своё, залезают в раковины умолчания и бегут от вас к тем, кто готов поверить чему угодно, или не верить никому и никогда.

- Да, старалась. Да, не преуспела. Теперь, вот, пишу книги. Нет, не сказки. Романы.

- И там царствуют сильные, всё понимающие женщины, способные многое вынести во имя любви и дружбы ; и рефлексирующие запутавшиеся в жизни мужчины, предающие, изменяющие, недопонимающие.

- Нет, - твёрдо заявила Даша. - Я видела много сильных, по-настоящему, мужественных людей вашего пола и писала о них с любовью...

- Но слабаков оказывалось больше?

- Быть может, мне просто не очень везло?

И тут ей стало казаться, что и эта калитка, так широко и обоюдно распахнутая до сих пор, тоже может захлопнуться. Теперь уже по её вине. Тогда она попыталась, аккуратно прикрыв свою дверку, попробовать узнать хотя бы что- нибудь о своём собеседнике, так глубоко проникшем в её душу.

- Всё понял, - произнёс мужчина. - Перебор. Вам не очень нравятся мои вопросы, тем более, что их задаю один я, человек, знакомый с вами менее часа. Но это только так кажется. Я долго работал с вашим братом; он, по-настоящему, выдающийся человек и крупный учёный, но зажатый, практически, до предела.

Пытаться его "растрясти" ( это словечко Олега) - дело безнадёжное. Это могли только вы со своей страстной русской душой, но тоже очень иногда. Он за это и любит, и ненавидит вас. Одновременно и сильно. Вот тогда мне мучительно захотелось узнать о вас побольше. Олег понял это и кое-что поведал о вашей, в общем-то, неудачной семейной жизни. Он полагает, что с ней пора кончать. Потом показал ваши фотографии; и меня так потянуло увидеть это чудо, а тут подвернулась книга, как отличный повод познакомиться.

Да, пора-пора, кстати, сказать несколько слов и о себе. В своё время я был женат, но очень неудачно, и мы через год расстались. Она исполнила свою мечту - вышла замуж за генерала; а я гуляю, как кот, сам по себе. И женщины всё это время... правда - правда, - улыбнулся он, увидев мелькнувшее в её глазах недоверие, - меня совсем не интересовали. Во всяком случае в тысячу раз меньше науки. Но учёный я , по сравнению с Олегом, совсем ничтожный, однако своими маленькими победами горжусь. Они мои, хилые, но всё-таки дети. Ваши плоды - книги, более здоровые и интересные. Но, как говорится: "Каждому своё."

Помолчав немного, Глеб продолжил.

- Что-то зацепило меня в ваших женских романах, и ещё больше захотелось посмотреть на вас. Олег показал мне несколько фотографий, но они, как правило, дают минимум информации о человеке. Но вот, одна из них, где вы на берегу Средиземного моря, невероятно живая (такая же, как могучие природные стихии: ветер, солнце, море, горы!), меня сразила. Глядя на неё, я в мгновение понял: "Вы - тоже стихия! Быть может и разрушительная, но прекрасная! " И я начал действовать.

Увидев же вас на фоне вчерашней бури, окончательно убедился, что мы созданы Богом друг для друга. Посмотрели бы вы вчера ( со стороны), как органично вписавшись в разгул стихий, на равных с ветром и бурей, дождём и красотой, резвилась, вот эта, маленькая женщина, стремящаяся понять весь мир, любимых людей и, самое главное, себя.

Я был влюблён, покорён и опустошён одновременно, думал - не засну, но быстро забылся, видя дивные сны. Предлагаю Вам мою руку (довольно крепкую), и сердце, разрывающееся от любви. Разведитесь с мужем. Вам будет хорошо со мной, потому что я уже целую вечность люблю вас (с тех самых первых разговоров с Олегом ), и готов отдать на изучение каждую клеточку своей души.

Отдыхающие уже проснулись. На пляже появились мужчины, делающие зарядку, и женщины с любопытством посматривающие на интересную пару: красивый взволнованный, что-то беспрерывно и страстно говорящий мужчина, и маленькая изящная женщина, нет, не растерянная, но немного ошеломлённая могучим потоком слов.

- Я подумаю, - наконец-то, решилась она ответить, хоть что-нибудь. - Вот уж не могла бы предугадать, что циклон принесёт столько страстей.

- Скрылись бы в норке?

- Нет, ни за что. Вы и брат плохо знаете меня. Пропустить такое коловращение в небесах мог только убогий. - А потом про себя. - "Но предчувствую, - это было не только подобие урагана... И что-то ещё должно произойти: могучее, но ... неприятное. Но какова кавалерийская атака!"

Вслух же она сказала.

- Между прочим, я не завтракала, и поэтому очень опасна.

Глеб, радостно засмеявшись, предложил ближайшее кафе, где они потребовали всё меню: сырники, булочки, кефир и джем. Даша коршуном набросилась на еду. (Повидимому, - это была разрядка).

Мужчине её аппетит тоже понравился. Он не любил жеманства ни в чём, даже в еде.

Да, его многое привлекало в этой женщине, и он решительными шагами двигался вперёд, к победе, очень боясь упустить свою неожиданную удачу.

------ ------ ------ -----

На следующий день Даша проснулась рано, но солнце уже поднялось, и она потянулась на пляж, где заряжался бодростью Виталий Васильевич, пожелавший ей доброго утра, дня и ночи одновременно. Затем он немного поехидничал, сказав: "Как жалко, дорогая, что у меня нет большущего лба и выразительных зелёных глаз. Я бы... Я бы..."

Она, захохотав, спросила: "И что бы?"

- Я бы женился на вас, холил , лелеял, любил до гроба, и после смерти. А этот высоколобый - совсем не для вас. Это - дурной человек. Поверьте старому и мудрому.

- Ох, - вздохнула она, и в тот же миг, почувствовав взгляд, поняла, что тревога , немного улегшаяся за ночь, снова настигла её.

Поздним вчерашним вечером Даше показалось, что то - неожиданное, нервное, произошедшее между ними, вызвано сиеминутным порывом или многослойной усталостью, отложившейся за долгую зиму, бестолковую весну и начало лета. Сегодня же она, такая свежая, всё увидит во свете дня и успокоится. А сказанное вчера - просто случайный взрыв эмоций. Мужчина совершил глупость, поддавшись чувствам, а теперь они мирно расстануться, и Глеб снова займётся своей любимой премудрой наукой.

Собравшись с духом и повернувшись на звук шагов, Даша приветливо улыбнулась, но в тот же миг почувствовала дискомфорт. На неё смотрели большущие глаза, восторженные, влюблённые и очень взволнованные.

- Я не спал всю ночь, - тихо проговорил мужчина. - Всё страдал. Проснусь, и вдруг не найду вас ни на пляже, ни в квартире Олега. А вчерашний день мне только приснился. Ещё боялся, что по закону "всемирного свинства", появится ваш счастливчик - муж, или какой-нибудь старый друг, и я опять осиротею.

- Нет, - постаралась улыбнуться Даша, - раз уж вы видите меня сейчас, то буду долго ещё мелькать. До середины сентября. И если вам нечего делать предлагаю. Давайте доедем автобусом до причала, потом переправимся паромом на тот берег Волги. Вместе с нами вывалится куча людей и поспешит в красивый смешанный лес, но, увы, невероятно захламлённый всем тем, что не в силах съесть и выпить даже простой народ. Туда же обычно устремляется публика с теплоходов, чинно гуляет по этой свалке, вдыхая миазмы и кислород, который не могут истребить даже ежедневные набеги горожан.

А мы с вами обманем их всех. Сделаем рывок в милую деревню, окружённую полями пшеницы (это, всего-то, в двух километрах от Волги), и уже через двадцать минут, пробежав её улицей и ещё немного по краю поля, окажемся в девственном смешанном лесу, - редком, парковом, с его чудными запахами, пением птиц и ягодами. Грибов по такой сухости вряд ли найдём, но вдруг, после вчерашнего дождя самые отчаянные выскочат поглядеть на нас. Думаю, что горстей за двадцать переспелой черники и голубики улучшат настроение любого; и конечно же, там, в лесу, эти удивительные глаза, в которые так тянет утопиться, вновь повеселеют.

- Я никак не могу отойти от сегодняшнего ночного кошмара, - вздохнул Глеб. - Стрельба, кровь (моя кровь), погоня. К чему бы это?

- Родственника кровного встретите, и все дела.

- Уже встретил... во сне... но вашего...

- И забудьте, - перебила она. - А завтра давайте съездим в Углич .

- Я не очень разбираюсь в архитектуре.

- Но там не архитектура, а "душа народа." Свожу вас в одно, нет, в два места; и вы будете вспоминать их до конца своей жизни.

"Как помню всё, что связано с ней," - подумал Глеб.

- А сейчас присоединяйтесь на зарядку.

- У меня и так уже - перебор энергии от разговора с вами. Хватит на целую неделю.

- Присоединяйтесь, не пожалеете. Оставите половину на зиму.

Погода и следующую неделю баловала их. Было тепло, набегали беззлобные грозы с короткими, но ливневыми дождями, радовали глаз волжские просторы и сама она - величавая матушка России.

С раннего утра до позднего вечера молодые люди говорили-говорили и не могли остановиться. Даже Хижняк с внуком, отчаявшись что - нибудь изменить, оставили их в покое.

Да, все дни они проводили вместе, но не ночи. Что -то удерживало Дашу от большей близости; и её спутник, чувствуя это, тоже не торопил события. Им и так было слишком хорошо вдвоём. Даша, правда, немного устала от серьёзных вопросов Глеба, и очень обрадовалась, когда её спутник, улыбнувшись, сказал: "По - моему, я замучил тебя беседами о высоких материях. Теперь для отдыха - полегче. Ты любишь собак?"

Сегодня они собирали подберёзовики, толстоногие и черношляпые, на маленькой горушке, заросшей редким берёзовым лесочком. Даша только что вошла в азарт от множества и красоты грибов, как опять пришлось сосредоточиваться.

"Когда, наконец, кончатся эти экзамены? - посетовала она в душе. - Как же ему хочется, чтобы я оказалась его настоящей половиной. Все они к этому стремятся, не понимая одного, ведь это ужасно скучно, когда любящие друг друга мужчина и женщина со временем даже думать начинают одинаково. Руслан тоже долго ломал меня, но я осталась самой собой. И Глебу нужно, чтобы мои чувства были зеркальным отражением его... Но тогда ему больше не захочется ничего

разгадывать."

Вот сейчас он желает, чтобы я сказала : " Да, конечно, это славные всё понимающие разумные созданья, почти люди, но только говорящие глазами, преданные и верные существа. Не дождёшься, дорогой! Готовься принимать меня такой, какая есть, и не пытайся сломать. Лучше учись думать."

"Как тебе сказать? - произнесла она вслух. - Терпеть не могу догов, бульдогов и этих мерзких "собак Сталина", выведенных для унижения и уничтожения людей. Да, монстры не виноваты ( их сделали такими), но как же они наслаждаются своей силой и жестокостью. Эти - хуже волков. Знаешь, овчарок я тоже не люблю. Они преданы только своему хозяину, но могут загрызть его детей."

Конечно, она заметила, с каким нескрываемым удивлением смотрел на неё спутник, и на минутку притормозила. До поры, до времени.

- А вот всякую непородистую мелкоту с лохматыми ушами и хвостиками крендельком уважаю всерьёз. За ум. Эти могут быть ( а могут и не быть) преданными и ласковыми, но и коварными тоже. Вот, к примеру, в Загорске. Самые тяжёлые годы перестройки, людям уже не до собак. И они, выброшенные и униженные, начинают сбиваться в стаи, становясь очень опасными, особенно для детей. Были и смертельные случаи.

Да, их предали, но я же не собираюсь убивать своего мужа за то же самое.

Мы так часто пытаемся очеловечить животных. Так хочется. Но нельзя забывать - они, всё-таки, звери, хотя и домашние. И мне не стыдно признаться... Знаешь, я , не задумываясь, убила бы собаку, чтобы не допустить смерти ребёнка.

Как Антон Павлович, кстати.

- Ну, надо же, куда тебя завело, - удивился Глеб.

- Я говорю всё о том же суровом мире, в котором надо уметь выживать. А для благополучия детей, быть может , и отнять. Иногда - жизнь .Ты же не отдашь сына на растерзание, даже очень любимой собаке.

- Кстати, ещё о собаках, не сдавался Глеб. - Ты видела по телеку в программе "Суд идёт" сюжет о замечательной женщине, приютившей двадцать девять бродячих собак?

- Имея двадцать пять квадратных метров площади, - усмехнулась Даша.

- Но ведь она героиня, тихо возразил Глеб, - глубоко любящая своих питомцев.

- Нет, - сказала Даша твёрдо, - в этом случае суд присяжных ошибся. Женщина не любит, или почти не любит собак. Зато жутко ненавидит людей. Для всего дома, назло жильцам, она устраивает ад: непрерывный лай, смрад, блохи, жуткая вонь от постоянной варки полусгнивших костей, аллергия у детей и пожилых людей и многое другое.

Она знает - присяжные из - за ложной гуманности или, просто, желания покрасоваться перед телекамерой, проголосуют за неё. Да и внятной статьи, запрещающей подобное безумие, в законе нет.

И вот, ненавидя людей, эта "героиня" изгаляется над ними, как может, используя неразумных питомцев. Собаки - это её месть более удачливым соседям и человечеству вообще.

- Ты продолжаешь и продолжаешь удивлять меня, поворачивая факты какой-то другой, не совсем знакомой мне стороной , - удивлённо произнёс Глеб. - Я с тобой, как будто бы, больше узнаю... И о себе самом тоже.

"Вот, когда я перестану удивлять тебя, - подумала Даша, - или ты заставишь меня думать по-своему, или я до конца разгадаю тебя, нам обоим станет неинтересно, и мы (?) расстанемся. Но я не кривила душой в разговорах с тобой. До сих пор. Пока шумит и кружится голова от твоих влюблённых взглядов, пока меня неудержимо тянет к тебе, пока счастье, такое юное с нами." - И вздохнув, она сказала вслух.

- Не спеши узнавать меня, не доверяй моим словам на все сто процентов. Слова - это ещё не чувства, несущие в тысячу раз большую информацию, чем грубоватые искуственно придуманные человеком костыли, а нередко и ширмы, за которыми скрывается подлинное. Просто, смотри в мои глаза и пытайся понять сам, что происходит с моей душой в этот миг, уже больше никогда не могущий повториться.

- Боюсь мне не хватит жизни разгадать тебя, - вздохнул Глеб.

- Вот, и хорошо. Продолжим это дело в следующий раз, в другой жизни, быть может, в новых оболочках. Ведь мы найдём друг друга и в третьем, и в четвёртом тысячелетиях.

- Я люблю тебя, - тихо сказал мужчина простые слова, а сколько ещё мыслей и чувств пронеслось в его глазах, и в душе этой странноватой женщины, которую он смел называть "студенткой Шатровой".

Да, он многому научился у её брата, но теперь, рядом с ней, возникало такое ощущение, будто-бы жизнь начинается снова на каком - то более высоком и интересном своём витке.

Они забыли про грибы и долго шли молча, но ощущение близости на смешной горке с подберёзовиками не исчезало; и появилась надежда, что эти мгновения уже никогда не уйдут из их жизни.

Вечером он нашёл её, грустящей на скамейке. Даша глядела на прекрасный багровый закат, обещающий ветреный, но солнечный день ; и вид у неё был... нет-нет, не расстроенный, но печальный.

- Откуда эта грусть в глазах? - спросил он удивлённо.

- Сама не знаю, и сержусь на себя за это. Навалились какие - то предчувствия, не оформившиеся ни в мысли ни в слова (даже страх, похожий на первобытный, животный, но ему не следует (!), не надо этого знать, потому что... я справлюсь, обязательно, вот, прямо, сейчас).

- И у меня какая -то тревога на душе. Не за себя, за тебя. Мне кажется, что я начал угадывать некоторые твои мысли, особенно грустные. И сам печалюсь оттого, что столько лет мы не знали друг друга. Ну, почему, если Бог есть там "на небеси" , он не устроил нам встречи... раньше?

- По-моему, ты должен, наоборот, сказать ему "спасибо", ведь мы, всё-таки, встретились, хотя и не в ранней юности. Но мне, знаешь, нравится мой сегодняшний возраст.

- И мне, - улыбнулся Глеб. - В двадцать лет у меня в голове был такой хаос, и я безумно любил самого себя. Теперь, вроде бы, "страсти" немного улеглись, но желаний ещё больше, чем в юности.

- Расскажи немного о твоей семейной жизни, - попросила Даша.

- Увы, - потускнел Глеб, - ничего хорошего в ней не было. Уже на третьем курсе меня затянули в первый брак.

- Боже мой, неужели были и другие попытки: вторая, третья? - пошутила она.

- Нет, была непристойная тяжба с женой. Конечно, в конце-концов, я сдался; и всё, что оставил мне отец: мебель, машину, квартиру, - перешло к ней. Последующие три года я вкалывал, как раб: в стройотрядах на ночных дежурствах и прочее.

С тех пор у меня комплекс, боюсь опять ошибиться. Хотя... недолгие романы, всё-таки, были, но знаешь, я всегда уставал от женских глупостей, от этих дурацких скандалов без причин, жадности, скопидомства.

Потом, слава Богу, увлёкся наукой, познакомился с твоим братом, и увидев тебя на фотографии, страстно влюбился. Я ведь украл твою карточку из альбома Олега . Вот, она.

Он полез в карман куртки и вытащил снимок , о существовании которого Даша не ведала. Но места были знакомые: море, Италия, яркий солнечный день.

"Да, - фотография неплохая, - подумала она, - и что - то, правда, было во мне от стихии. Но вот ответа на свой вопрос я так и не получила. Почему? Неужели всё было так плохо и неинтересно - с женой, с подругами? Верится с трудом. Быть может, эти долгие годы нам обоим нехватало одного? Пиршества духа."

Подберёзовиков было столько, что уничтожить их в одиночку она бы не смогла за целый месяц. Решила посолить их и частично пожарить, пригласив Соболева на свою любимую трапезу. Жареные ГРИБОЧКИ с картошкой! Что может быть лучше?

И конечно, мужчина согласился. А вы бы устояли? Тем более, что готовила Даша отменно, особенно, грибы.

Они долго работали вместе: чистили, мыли, резали добычу, перекидываясь отдельными фразами, а потом, когда Глеб освободился, опять начался экзамен. (Бедная "студентка Шатрова !")

Первый вопрос прозвучал совсем неожиданно: " Даша, а как ты относишься к измене? Нет, не духовной, - физической,"

Это показалось ей нескромным. Как-никак , но она замужем. Да, у них с Русланом давно уже не было никакой близости, а теперь, скорее всего не будет никогда. Да, вначале это долго и очень остро волновало Дашу. Она не раз начинала разговор о разводе, но муж категорически его прекращал: " У нас ребёнок, - говорил он, - до её совершеннолетия и думать забудь. Нельзя разбивать Леночке сердце."

Будто бы дочка настолько глупа, что не понимает, насколько выросло "чудище отчуждения", что теперь даже Новый Год они отмечали порознь.

"Приеду и разведусь, - решила она, - до смерти надоело быть униженной," - но вслух ответила так.

- Всё сложно. Изменить любящему тебя человеку, или давно нелюбящему, уже почти бывшему мужу? Или к примеру любящему, но безразличному для тебя существу? Проблема слишком широка. Уточните, "профессор".

- Ну, что ж , - улыбнулся мужчина, - уточняю, "студентка Шатрова". В обстоятельствах данного момента ты могла бы изменить своему мужу?

- А я, - что делаю? - изумилась она. - Провожу большую часть суток с малоизвестным мне мужчиной, постоянно обнажаю ему свою душу. И он - тоже. Это какой - то сплошной двусторонний стриптиз. Скоро ты сможешь написать роман с оригинальным названием типа: "Обнажи себя до последней клеточки!"

- Ты всё обращаешь в шутку, - расстроился Глеб, - а я - всерьёз. Хочу близости с тобой, настоящей близости. Хочу - до потери рассудка. Ты не можешь этого не чувствовать. Токи моего желания кричат мне: "Она тоже хочет. С первой встречи." Скажи: да или нет?

Даша продолжала молчать, хотя это было для неё мучительно.

- Родная моя, я тебе ничего плохого не предлагаю, - торопился мужчина, - хочу жениться на тебе, и всю жизнь радоваться красотой твоей души и тела. Мы ещё так молоды! Хочу сына, похожего на тебя. Хочу просыпаться и засыпать рядом с тобой. Каждый день. Наконец-то , после череды долгих и пустых лет, я нашёл свою Единственную, посланную Богом, и не имею права потерять её. Пожалуйста, не молчи.

- И я хочу этого, - неожиданно дпя самой-себя, тихо ответила она, - уже давно и видимо бесповоротно. Но сила моего чувства к тебе пугает меня.

Они одновременно вздрогнули, и тотчас, подняв Дашу на руки, Глеб понёс её в спальню.

Но женщина, всё - таки опомнившись, мягко попросила его: "Не торопись, подожди немного, давай узнаем друг друга получше."

Мужчина не мог скрыть своей обиды, и хлопнув дверью, отправился к себе в гостиницу.

Она не спала, ждала его.

В два часа ночи послышался тихий стук в дверь...

Влюблённые не выходили из квартиры три долгих дня и ночи. Никто не беспокоил их, и я не стану. Им было очень хорошо вдвоём, слишком хорошо, и это немного волновало Дашу. Она боялась: а вдруг ещё один-другой такой же чудесный день, и чувства иссякнут: Опять навеки скроется Солнце и начнётся долгое бессильное ненастье.

Но дни шли, а счастье не кончалось. Оказалось - они оба могут целую вечность смотреть друг на друга; и даже абсолютная тишина для них красноречивее грубых человеческих слов, которыми почти невозможно выразить все эти бесконечные оттенки нахлынувших валом чувств.

Первым "сломался" Глеб, он заснул так глубоко, что Даша так и не смогла его разбудить. Написав ему тёплую записку, она отправилась на пляж. Август спешил к концу, а жара и не думала покидать этот славный город.

Навстречу Даше радостно спешили Хижняки, и женщине страстно захотелось вот такого родного малыша, как Алёшка, которого бы интересовало всё от космических полётов до проблемы: "А бабочки думают?"

Теперь, после "божьих коровок" он яростно доказывал деду, что насекомые - мыслящие существа и понимают, какой человек хороший, какой плохой."Вот сейчас они кружатся вокруг тебя, - восхищался он, - чуют в тебе хорошую "сердцемину".

- Сердцевину, - улыбнулась Даша . - Им, просто понравился запах моих духов.

- Нет - нет, - возразил малыш, - надо мной и дедом они никогда не летают, потому что знают - дед вредный, а я хочу поймать их и засушить в блокноте. А им не хочется, но я их понимаю. Тебе, ведь, неинтересно быть засушенной?

- Нет, - заверила его Даша , подумав о том, что неделю тому назад она и была такой вот - "за-су-шен-ной".

- Ты знаешь, - продолжал болтать Алёшка, - а Машка - славная. Мы вчера играли в чехарду. Я стал через неё прыгать, а она шлёпнулась и разбила нос. Так сильно. Дед сказал: "Не выдержала моей тяжести." Кровь текла и текла. Я думал, - она плачет... ну... потому что... крови испугалась, а она, оказывается, больше всего боялась своей бабушки. Мы побежали к тебе, стучали, но ты куда-то делась. Я не хотел, но пришлось идти к деду. Он долго ругался, потом вымыл Маше лицо и выстирал платок. И ещё сказал, что я дурачок, потому что такой тяжёлый и большой, а прыгаю через маленькую девчонку. А она - герой. Но я же не хотел, чтобы её нос разбивался. - Ну, конечно, - успокоила беднягу Даша, - ты просто не понял, что она слабее тебя.

- Да, ведь она часто обгоняла меня, когда мы бегали наперегонки.

- Она простила тебя?

- Да, - но долго говорила: "Как ты мог, как ты мог сделать это?"- Много-много раз . - "Но я же не хотел! "- закричал я.

- Не расстраивайся, - утешила его Маша. - Она простила тебя, и теперь опять всё будет хорошо .

А дома женщину снова ожидают вопросы. Желание Глеба , как можно больше узнать о любимой, понять, принять, и не думает уходить. Вопросы, вопросы.

И вот опять он спрашивает её, теперь уже на набережной почти ночью, в сплошной темноте, чуть-чуть разбавленной светом волжских бакенов.

- Скажи ты, такая мудрая, почему любовь, даже самая Великая, всё-таки, уходит?

- Великая - не уходит, - тихо отвечает она, печально вздыхая, - уходит обычная. Вначале всякая любовь выглядит Великой, но чтобы её сохранить навеки, или, хотя бы продлить, надо самому быть ( или стать) великим человеком. У нас же, обычных людей, почти у всех, не хватает только одного - мудрости удержать Любовь, как не хватает её же, чтобы хорошо воспитать ребёнка. Любовь и детей нужно взращивать, как самые прекрасные растения: каждый день - упорно, настойчиво и нежно. Иногда мне кажется, что это - призвание, иногда - рабский труд, иногда знак величия. А верность в любви - это проявление максимальной гениальности человека.

Да, трудно, всем трудно, но стараться должен каждый, и не губить любовь при первой же ничтожной размолвке.

- У нас не будет даже таких.

- Дай-то Бог, - тихо шепчут дашины губы.

Она долго не спит этой ночью, - всё думает: "Как же узнать, что постоянно, невыносимо волнует Глеба? Какие пласты памяти продолжают отравлять его жизнь? Что таится в них? Как помочь справиться с бывшими изменами, ударами судьбы, обидами, насилием, жестокостью, что всегда в обилии предоставляет нам жестокая насмешница - жизнь."

И не знает ответа.

------- ------- ------- -------

Утром двадцать девятого августа к Даше подошёл Виталий Васильевич, и предупредил её, сказав: "Вы знаете, что стали врагом номер один?"

- Догадываюсь, - засмеялась она. -Зря веселитесь, а ведь здесь многие помнят те времена, когда Инесса была замужем за генералом танковых войск, но даже он, не выдержав сокрушительного характера своей жены, отправился к праотцам в пятьдесят лет. А ей сейчас около шестидесяти. Я давно наблюдаю за Коровиной и должен признать, что её житие с генералом не прошло бесследно. Напор тот самый - танковый, но вдвойне. Теперь ждите гадостей.

- Слава Богу, парткомов больше нет, - улыбнулась Даша, - и меня не будут прорабатывать при большом стечении народа.

- Мужу сообщит.

- Мы, фактически уже шесть лет не живём вместе. Он где-то в Англии, неизвестно с кем и как, а я - в Москве. Воспитываю дочь. Вряд ли "мина" взорвётся?

- Ну, смотря какие мелкие подробности натолкает в письмо эта "гадина".

- А что, уже и письмо готово?

- Грозилась вчера отправить.

"И пусть, - легкомыссленно решила Даша . - Быть может, Русинов поторопиться с разводом."

Но неприятный ( она бы сказала - "гаденький" ) привкус от услышанного долго портил ей настроение.

------- ------- ------- -------

Был необычно - тёплый вечер, почти ночь. Они плыли на туристком теплоходе. Глебу (ура!) удалось купить с рук две горящие путёвки на три дня. Туристы уже разбегались по своим каютам, и только парочки, вроде них самих, вдохновенно шептались в укромных уголках. Даша с Глебом обосновались на корме средней палубы. Женщина всматривалась в быстро темнеющую даль севера, а мужчина, не отрываясь, восхищённо глядел на её нежное лицо, такое загадочное в сгущающейся ночи.

"О чём она думает ?" - кружилось в его голове.

Временами Глебу казалось, что кое-что ему удалось приоткрыть в дашиной душе, но проходил день-другой, и вновь наваливались сомнения от понимания того, как мало знает он свою подругу, и насколько та непохожа на него. А это беспокоит и волнует, вызывая неприятие и ещё постоянно возникающее удивление от нестандартных ответов на его вопросы, которое не удаётся скрыть от Даши. После разговоров с ней, даже самых простых, он каждую ночь не может заснуть, продолжая молчаливо спорить ( а глядя ей в глаза, не решается на это).

В первые дни ему чудилось, что он, если не разгадал, то немного понял её сущность, но сколько ещё, скрытого, глубинного - порядка океанской впадины.

"Вот, сегодня, - думал Глеб, - опять так хотелось спросить у него про очередное волнующее и непонятное. И уже заранее понимая, что скорее всего, я бы не согласился с её ответами, но в тоже время чувствовал, как они необходимы для меня. Но, почему?

Да, надо признать, мы очень разные люди ( догадывается ли об этом Даша?), и ответы её так часто злят меня, как раздражал в своё время Олег ; но спустя некоторое время, долго-долго обдумывая сказанное и им, и ею, он каждый раз дотягивается, доползает... и приходит к мысли, что именно Шатровы правы и искренни. Но сам он не может(!) и никогда не сумеет стать таким открытым, как Даша и уверенным, как Олег.

И сколько уже раз она, уловив смятения друга, мягко успокаивала его, говоря, что людская скрытность естественна; и это пройдёт, когда они лучше узнают друг друга."

Но он сомневается, очень сомневается, и рано поутру снова торопится задать вопрос, в который раз уже экзаменуя любимую.

- Послушай, - говорит, - отчего в нашей стране одним из самых распространённых человеческих чувств является зависть, и как следствие её, ненависть?

- Но почему же ты думаешь, что зависть типична только для нашей страны? И в в книгах про современных американцев, и в кинофильмах - только одно: зависть, зависть и зависть. Между прочим, нередко, как движитель прогресса. Но сама зависть, я думаю, тоже бывает разной: пассивной и активной, умной и глупой. Не знаю, какая хуже. Я ненавижу это чувство во всех его проявлениях, и как могу, пытаюсь освободиться от него; но нет-да-нет, оно всё-таки охолонёт и меня. Прискорбно, но мне кажется, что зависть будет существовать всегда, а все, остальные пороки, как бы её порождение. И надо с этим смириться. Всё дело в том, что является её следствием.

Вот, например, в нашей семье. Я очень много внимания уделяла своей дочери. С пелёночных времён. Да, мне хотелось, как многим мамам, приобщить Лену к музыке, сделать гармоничным её тело, научить любить книги, по-настоящему, как сама люблю их. Сначала - запоем, а потом ещё раз, перечитывая и наслаждаясь каждым словом. А она упорно не хотела ничего, и при этом страшно завидовала не только своим одноклассникам, но даже мне. Я не отступалась, таскала её по театрам, музеям, водила в походы. Мы много раз плавали на теплоходах. И что же? Выросла прелестная милая девочка, жутко завидующая своим умелым, раскованным, ярким и талантливым подругам. Это - глупая досада на чужие победы, как нелепо завидовать выдающимся учёным, артистам, педагогам, не только получившим дар от Бога, но многократно приумножившим его. Глупую зависть, да-да, можно победить в себе, только прогнав свою лень. Отчаянным чёрным трудом.

- Вот, и получается, что это чувство может быть двигателем прогресса, - усмехнулся спутник.

- А я про что? Только - умная зависть. Если ты, страдая или ревнуя, не станешь губить человека и его дела.

Помнишь, в газетах писали, как завистница расправилась с красотой женщины, плеснув в её лицо серной кислотой. И каков результат? Ненависть родных и знакомых, всеобщее презрение к убийце... Но самое главное - в мире стало меньше красоты. А гадкое чувство - торжествует.

Ещё бы я выделила зависть дураков и дебилов. Здесь тоже есть ньюансы. Переживать до смерти из-за появления у соседей новой модели холодильника, телевизора, машины, - это, просто, глупо; но завидовать некоторым преуспевающим новым русским, зная, каким способом приобретены их богатства, - уже преступно. Ты тем самым, будто бы, оправдываешь способ их обогащения, как правило, криминальный.

- А я вот всё время завидую тебе, - прошептал Глеб, - ты многое знаешь и загнать тебя в тупик невозможно. С тобой интересно обсуждать различные проблемы, просто разговаривать и даже молчать.

- Спасибо, - сказала Даша, - но я утаила от тебя один безобразный факт. Я тоже завидую, как же я завидую твоим потрясающим глазам! Этим прозрачным голубовато-зелёным "озёрам"! Надо же, суровый Господь Бог - и так расщедрился! Быть может, в какой - нибудь другой жизни мне достануться такие же очи, а не мои тёмно-коричневые "бусинки".

Глеб засмеялся и продолжил тему. - А ещё иногда зависть возникает из - за недопонимания сути. Можно ли, например, завидовать какому-нибудь гению, которого, полностью закабалил компьютер?

- Ты, что, намекаешь на Олега? - усмехнулась Даша.

- Нет. Хотя мне иногда казалось, что ему подобные многое теряют в этой жизни.

- Наверное, - задумчиво кивнула женщина, - мне знакомо это чувство полного отрешения от действительности и погружения в любимое дело. Это - те прекрасные минуты и часы творчества, когда я поднимаю глаза, смотрю в окно и вижу восход солнца. Долгая ночь пролетела за секунду; на столе высится пачка исписанной бумаги, а желание работать всё усиливается.

- Адреналин бьёт ключом, - засмеялся Олег.

- Вот, именно так , "профессор."

- Завидую, очень завидую, потому что сам такого почти не испытывал.

- Ну, и гордись этим "почти". Столько лет впереди.

- Ты знаешь, у меня ещё тысяча разных вопросов, на которые так трудно найти ответы, - признался Глеб, - вот один из них: "Почему любимые так часто сознательно (!) причиняют друг другу боль?"

Она молчала. Мужчина продолжил.

- Вот, ты можешь сказать, что никогда не делала намеренно больно своему мужу? Не с этого ли начинается цепная реакция зла, как прелюдия разрыва?

Она опять промолчала, собираясь с мыслями, потом попробовала обратить всё в шутку, сказав: "Профессор, Вы с каждым разом всё усложняете вопросы."

- Но ведь и разумная жизнь совсем не простое состояние?

- Ну, что же, - решилась она, - я не великий педагог и не мудрый воспитатель, и, конечно, причиняла боль и мужу, и дочке, чаще бессознательно. - Она вздохнула. - Трудно признаваться, но иногда и обдумав заранее; и мне стыдно об этом говорить. Эмоции, вызванные обидами, предательством, гибелью любви, пересиливают всё. Разум не справляется с ними, и начинается - ( ты очень правильно сказал) - "цепная реакция зла." И даже, если сумеешь удержаться, стараясь не потерять человеческий облик, твоё лицо, всё-равно, выдаст тебя. особенно, глаза.

А причина заключается в наших иллюзиях, так любимых людьми. Некоторые пары до самой смерти не понимают сущности друг друга. Они помнят только те первые счастливые недели, месяцы, годы, влюблённые взгляды, взаимную внимательность, прекрасные слова, не сознавая, что это не любовь, а память о ней. А настоящая Любовь, как мы уже говорили, "профессор", доступна, увы, не многим. И ведь нужна - то, всего-то, такая малость - полюбить партнёра так же сильно, как самого себя; принять его (её) привычки, странности, творческий потенциал, в конце - концов. Чем меньше иллюзий вначале, тем надёжнее брак.

Но чаще всего думается мне, что влюблённость, не только у людей, это тоже, наверное, одна из шуток Бога. Не мы выбираем кого-то, а нас подталкивают, украшая роскошным "свадебным оперением", заставляющим прикрывать густой пеленой глаза на обоюдные недостатки и даже - пороки. Но если бы этого не было, жизнь на Земле могла бы погибнуть.

Потом проходит время, глаза открываются, ты видишь истинную сущность партнёра; и зло на себя, так элементарно обманутую, почти всегда пересиливает разум, яростно выплёскиваясь наружу.

Однако, дело сделано: подрастают дети... И нужно либо смиряться и жить дальше, скрепя зубами, но не теряя человеческого облика, либо решительно порывать узы брака.

Но ведь, на предыдущих "экзаменах" мы предположили... возможность рождения Великой Любви. Не так ли, "профессор"? И несколько шансов у каждого из нас всё-таки есть. Поэтому, даже пройдя через муки разрыва, люди опять рискуют.

Глеб вздохнул и долго глядел на Дашу, снова задумавшуюся и немного отстранённую. "Не первая ли это трещина грядущего разрыва?" - пронеслась в голове печальная мысль, но быстро утонула в подсознании.

И он снова рассматривал маленькую женщину, пристально следящую за странным тревожным светом бакенов, и думал об одном, что, нет, никому и никогда он не отдаст это Чудо. Никогда!

------ ------- ------ ------ ------

Незаметно подкрался сентябрь. Они сидели на корме и хором жалели, что теплоход уже приближается к городу Д. Ещё часа три, и это счастливое путешествие, увы, закончится. Почему так быстро, о Господи?

- Ты могла бы уехать из России навсегда? - спросил Глеб, - и жить где- нибудь в Англии, Франции, Швейцарии? Выбирай.

Это был трудный вопрос для Даши, и она надолго задумалась. Руслан надолго пропадал в Англии. Один раз она съездила к нему. Была в Лондоне, Оксфорде, Кембридже; встречалась с друзьями и коллегами мужа, очень удивилась представлением англичан о России; хотя при недостатке информации ( и главное при полном отсутствии интереса "благочестивых бобби" к людям из других стран) наша Родина, конечно, могла бы показаться жутковатым чудовищем.

- Знаешь, всё-таки - нет, - покачала она головой, хотя приезжаешь туда и столько раз ахаешь. А на самом деле - опять иллюзии; и при ближайшем рассмотрении - та же гора проблем, хотя и тщательно завуалированных.Уровень жизни, естественно, не сравнимый с нашим; но побывав там, понимаешь, что это ,

оказывается, не самое главное. И ты тоже, наверняка почувствовал подобное за границей.

Это абсолютно закрытый мир. Каждый живёт в своей ячейке, комфортной или не очень комфортной, но никого, или почти никого не допускает в свою нишу. Все деловые и обычные приятельские встречи, как правило, происходят в ресторанах или кафе.

И везде, и во всём - снобизм! Как же я уставала от этого снобизма! Почему я должна думать, разговаривать, одеваться только так, как это принято у них? И ещё - ни словечка от души. Всё продумано, выверено, холодно и трезво.

К тому же, свои проблемы, особенно, житейские, там не принято обсуждать с друзьями, а уж с приятелями тем более.

По большому счёту, это, возможно, хорошо. Но если случится беда мы, русские, всегда найдём себе широкую симпатизирующую грудь, и поплачем на ней, сладостно и взахлёб. И самоубийств у нас поэтому меньше, чем у них. Ведь, одиночество, как болезнь, страшнее даже раковой опухоли.

А если тебе в Москве поздравить с днём рождения позвонили тридцать друзей и каждый из них сказал: "Я часто вспоминаю о тебе и по-прежнему очень люблю..." Ведь это так замечательно! И снова хочется жить и творить.

Она посмотрела на очень-очень грустное лицо Глеба и подумала: "Вряд ли у него много друзей?"

А мужчина произнёс.

-Знаешь, твой брат - такой же магнит, как и ты. Он и в Италии необыкновенно притягивал к себе людей. Всяких. И научные проблемы, как-то, незаметно сменялись общечеловеческими, не менее жгучими. При этом Олег никогда не боялся показаться людям чужой страны в необычном свете. Нет, он не очень приоткрывал свою душу, но зато "растормаживал" других, как бы не стремясь к этому.

"Вот, я такой, - читалось на его лице, - а вы, как хотите. Не можете, и не надо, но если осудите меня, это будут ваши, а не мои проблемы. Потеряете вы, а не я."

И всё же, так хочется пожить комфортно и спокойно где-нибудь. Например, в богатой и красивой Швейцарии.

- Да где он,этот покой? - перебила его Даша. - Всё сны и мечты.Террористы, воры, убийцы, фашисты, - этих всегда и везде полным-полно. Ты уедешь, и у нас одним хорошим человеком станет меньше. Россия будет горько оплакивать тебя, тосковать по тебе, а ты, к примеру, женишься на чопорной англичанке, станешь играть в молчаливо - азартный гольф, пить виски и с ностальгией вспоминать о беспорядочной, крикливой, безалаберной, но всё - равно, родной России.

- Но для нашей страны не было худшего времени, чем теперь, - удивился

Глеб.

- О чём ты говоришь? - возразила она. - Вспомни: семнадцатый год - революция, эмиграция, разруха, репрессии; тридцать седьмой год - опять репрессии и эмиграция; - война с фашистами, послевоенная нищета, репрессии, затем ещё локальные войны и пугающая мир гонка ядерных вооружений.

А сейчас? Да опять всё плохо... но как-то... где-то... начинают проклёвываться первые свежие ростки. Не погубить бы.

- Только я хотел поймать тебя, но ты опять вывернулась, - засмеялся Глеб и решительно ушёл от темы.

"Несогласен, - поняла она. - Ну, что ж, это - естественно. Всё так плохо вокруг, сплошные перегибы и перекосы. И ещё эта ужасная ползучая война, которая, видимо, не кончится никогда."

Глеб и Даша ещё не ведали, что завтрашний взрыв в Москве на Манеже окажется прелюдией новых чудовищных событий.

К вечеру, когда теплоход приблизился к городку, они оба потускнели. Ворох странных мыслей вращался в дашиной голове, она гнала их, но тревога не проходила.

Замученная предчувствиями, женщина не сразу откликнулась на слова Глеба, такие же неожиданные, как и её думы.

- Родная, - тихо сказал мужчина, мне было так хорошо в эти долгие и такие дивные дни любви, - но нет-да-нет, вдруг, в самые, казалось, счастливые мгновения пронизывало желание умереть, такое сильное, что я уже начинал чувствовать смертельный холод. Желание умереть? Почему?

- Да, - вздохнула Даша, - и у меня тоже случаются подобные мгновения. Наверное, оттого, что слишком много всего ужасного, дикого, непереносимого наваливается на плечи за нашу такую короткую жизнь. И вспоминая эти, никогда не забывающиеся переживания ( нередко и своей вины), ты подсознательно начинаешь стремиться к смерти, как утешению, успокоению и забвению. Ещё я очень боюсь старости. Кто-то из великих сказал, что она - старость , - огромная неизвестность, но не такая бесконечная, как смерть. Как же страшит меня встреча с ними, - она вздохнула и продолжила. - Да, подобные мысли не могут ни приближать печальный конец. Но поддаваться никак нельзя. Меня в такие мгновения всегда спасал мой ребёнок - Леночка, а теперь ещё... будет поддерживать наша чудесная любовь.

Она помолчала, затем продолжила.

-Знаешь, эти мрачные настроения всегда ассоциируются у меня с увиденной ещё в раннем детстве картиной: злобная чёрная туча с проблесками голубовато-мертвенных молний начинает пожирать дарующее жизнь Солнце. Такое тёплое. Гони, всегда гони от себя эти чёрные предчувствия.

Даша долго молчала, потом медленно-медленно прошептала: "Всё никак не могу отделаться от мысли, что бесконечные смерти последнего времени ( и у нас, и за рубежом), также, как и никому ненужные войны типа чеченской - не только последствия бездарности политиков и всеобщего распада... А вдруг это - как бы, хорошо обдуманный кем-то, закономерный, скорее плановый, отстрел. На планете слишком много людей. Перебор. Земля не может больше выносить их тупости, жадности, жестокости, нелепых экспериментов типа клонирования, создания массы ядерных и водородных бомб и прочего-прочего.

Не знаю, кто может руководить этим действом: материя, Бог, инопланетяне? Какой-нибудь закон природы, вечно нарушаемый людьми? А что, если неугомонные "муравьи" ухитрились обнаружить что-то запретное для человечества. Думаю, - этот "отстрел" практически бессмысленный, почти без повода или просто без повода, но абсолютно беспощадный. С точки зрения людей. Посмотри, даже в самые спокойные дни недели обязательно что-нибудь, да происходит. ( А сколько ещё случится в 2000 - 2003годах). Ураганы в Белоруссии и Самаре, губительные землетрясения и наводнения, бессмысленные жертвы никому не нужных войн. И в результате - десятки, сотни тысяч людей за год уходят в небытие.

Или, быть может, человечество в целом так опротивело самому себе, что внутренне, не совсем осознанно, приветствует стремление к самоуничтожению: алкоголем, наркотиками, взрывами, войнами.

Да, люди много говорят, возмущаются, но никто по сути дела и пальцем не шевельнул, чтобы хоть капельку изменить свою судьбу и историю планеты, нутром чувствуя, что всё предопределено, и Богу, а быть может, самой планете не нужно такое человечество. Все мы вроде, небольшой ошибки Великого, так и не смогли дотянуться до высокого звания - ЧЕЛОВЕК. Вот, отчего мне так страшно. Вот, отчего я впадаю в тихую, но безнадёжную тоску."

- Ты знаешь, - ответил Глеб, в этом вопросе мне трудно полемизировать с тобой. Да, все эти тысячи нелепых жертв угнетают сознание... И ещё, пожалуй, ко всему сказанному, создаётся впечатление, что процесс идёт по кругу.

Она долго молчала, потом добавила.

- Ты прав и в том, как неадекватна реакция людей на весь этот бардак в обществе и природе. Она подобна тихому помешательству, или реакции ребёнка на ужасное событие: зажмурить глаза, спрятать голову под подушку и тупо ждать своего конца.

Давай не будем закрывать эту тему. Подумаем ещё. Я только категорически несогласна с тобой, что процесс идёт по кругу. Нет, катастрофа нарастает, и не дай Бог, мы ещё проверим свои жуткие предположения."

------- -------- -------- --------

Они вернулись поздно вечером, а поутру Даша вытянула из почтового ящика телеграмму такого содержания: "Буду в Д. третьего сентября. Люблю, целую. Очень соскучился. Больше не могу без тебя. Руслан."

Она держала листок, руки мелко дрожали.

- Несчастье? Кто-нибудь заболел? - взволновался Глеб.

Даша протянула ему телеграмму, и заплакав навзрыд, закрыла лицо руками.

- Ну, что ты, глупышка, старался утешить её друг. Всё хорошо. Я поговорю с твоим мужем. Он - неглупый человек... Поймёт, что нельзя было столько лет обделять тебя любовью и вниманием.

- Ты же не знаешь его, - всхлипывала Даша. Это - высокомерный, злопамятный и себялюбивый индивид.

- Но я так понимаю, не будь меня, вы всё-равно бы расстались. через месяц или год?

- Я даже не о том. Он ухитрился испортить мне это восхитительное время отдыха, когда каждый день приходило счастье! Счастье! - уже кричала она. - И сияли твои любимые глаза. Это всё равно, как выставить нас из Рая в грязное, противное хлюпающее и холодное болото.

- Не расстраивайся, родная, - попытался утешить Дашу Глеб, - третье сентября наступит только завтра. Неужели не успеем подготовиться? Ведь теперь нас трое: ты, я и наша юная и прекрасная Любовь. Давай выйдем вместе на встречу с твоим мужем.

- Нет, сначала я поговорю с ним сама.

- Вместе будет легче и честнее.

- Не знаешь ты моего мужа и его своеобразных понятий о чести, - сказала Даша, а потом, подумав, добавила. - Мне кажется, что кто-то ещё попытался испортить нам этот счастливый отдых.

- Инесса?

- Возможно, но как?

- Пустяки. Ты ведь неоднократно звонила Лене. Почтовый ящик не закрывается. В нём всё время ворох квитанций за оплату междугородних разговоров. Знаешь, что я подумал: " Быть может, всё и к лучшему. Вскроем этот нарыв."

Даша долго молчала, потом сказала: "Руслан не приедет, он просто пугает, пытаясь испортить нам настроение. Я знаю его. И ещё, как всякий трус, мой давно уже бывший муж больше всего страшиться подмочить свою репутацию. Нет, он не откажется от мщения, но уже дома, в Москве. И месть его будет изощрённой."

Но женщина ошиблась. Руслан, всё-таки, приехал. Он мелькнул в пёстрой толпе на железнодорожной станции, злой, но уверенный в себе. Несомненно заметил и жену, и Глеба, но не подошёл, затерявшись в суетливой воскресной толчее.

И неожиданно дашины страхи и волнения исчезли, сменившись отчётливым пониманием того, насколько они теперь чужие с мужем, не только сейчас, а много долгих и тусклых лет. И теперь абсолютно безразлично, что скажут по этому поводу родные Руслана, знакомые и сослуживцы, потому что всегда и всюду побеждает Любовь, если она и впрямь настоящая. И Лена это тоже поймёт.

Туманным утром четвёртого сентября Даша вытащила из почтового ящика письмо от Русинова. Она долго бессмысленно крутила его в руках, когда послышался звонок в дверь. Это была одна из соседок - учительниц, кажется, Софья. Даша всегда их путала.

- Вот, не хотели придти к нам посплетничать, - тяжело вздохнула она, - и теперь всё так ужасно закончилось.

- Что? - не поняла Даша.

- Приезд вашего бывшего мужа.

- А вы уже знаете? - удивилась Даша.

- Господи! Весь подъезд в курсе, однако, не грешите на Инессу. Она, конечно, женщина глупая и суетная, но не сволочь. Письмо вашему мужу послал Хижняк.

- Виталий Васильевич? Быть не может. Никогда не поверю!

- Придётся, - вздохнула учительница. - Кому он только не портил нервы, а ведь бывший чекист, большой чин. Зудит у него, и девиз на фамильном гербе (или щите): "Ни дня без гадости!" Будьте от него подальше. А Инесса, просто дурная баба, - покипит, побулькает и остынет. И мужичок у неё правильный, всегда подскажет, отговорит, если она уж очень сильно кого-нибудь невзлюбит.

- Ну, что ж, спасибо вам за информацию, - грустно сказала Даша, - завтра ждите меня с тортиком. Буду посыпать голову пеплом из-за того, что раньше не подружилась с вами поближе, но думаю, у нас всё ещё впереди.

Она опять долго сидела в полутьме, закрыв шторы ( солнце сегодня раздражало её) и жалела, что нет с нею верного Глеба, которому приспичило передать какую-то информацию на работу. Потом, прикрикнув на себя: "Хватит. Надо узнать всё. До конца!" - Даша открыла конверт. Там лежал маленький листок бумаги, видимо, вырванный из записной книжки. На нём - несколько строк : " Я тебе этого не прощу. Никогда. Горько пожалеешь. Готовься к Уходу", - и ниже неразборчивая подпись мужа. Вот так.

Несколько минут Даша провела в каком-то странном отупении без дум и страхов. Потом показала письмо, наконец-то, появившемуся Соболеву. Тот нахмурился, испугался (за неё ли одну?) и тяжело вздохнул.

И только теперь липкий противный страх навалился на Дашу и начал душить. "Сможет сделать это или нет? - гремело в голове. - Да? Нет! Нет? Да? Да-нет. Да-нет, да-нет, да-нет. Да!"

Она взглянула на друга, тот был подавлен и расстроен, и сразу из вязкой густой субстанции её страха выкристаллизовалось окончательное: " Сможет! Сможет потому что... то, что позволено им, недозволено нам. Никогда." И собрав последние остатки сил, Даша вдруг очень чётко увидела своё далёкое прошлое и сидящего на завалинке старого ничейного грузина, неизвестно откуда прибившегося к деревне, где прошло её детство.

- Послушай, - обратилась она к расстроенному Глебу, что говорил нам дедушка Сандро в те сумеречные часы, когда ребятню охватывал страх смерти, или кто-нибудь уходил в мир иной: " Мёртвым нельзя быть с живыми. Поэтому корни деревьев оплетают их и не отпускают... "

" А если - ошибка?" - с надеждой спрашивал кто-нибудь из малышей.

" Конечно, если ты, просто сильно болен, то корни не тронут тебя, -и потом, помолчав, добавлял. - Но много страшнее самой "Костлявой" - страх смерти. Если он пересилит и лишит разума, то ничто уже не спасёт тебя. Но вы ведь сможете."

И мы, маленькие, напуганные темнотой и странными вечерними шорохами, утвердительно кивали своими головками.

Давая нам такой крошечный шанс, он, одновременно вручал и огромную силу - возможность победить Страх неминуемой Смерти.

Руслан тоже рассчитывает сломать нас. Нет, не убить, но смертельно напугать, и мы должны...

- Да, - перебил её Глеб, - должны защитить это юное существо - нашу прекрасную Любовь, пересилив все возможные страхи.

На этой печальной ноте нервный и скверный сентябрьский день поспешил закончиться, а вечером, включив телевизор, Даша услышала о взрыве на Манежной площади в Москве и поняла, что всё время своего отпуска она жила ожиданием чего-нибудь именно такого: ужасного, дикого, бессмысленного. Да, их мрачные мысли о будущем, как будто бы поторопились воплотиться, материализоваться и предупреждали о том, что сегодняшние беды - надолго. Это только начало.

"Нет-нет-нет," - почти закричала она, - но гнетущее настроение не уходило.

Только наутро страхи немного отодвинулись, и Даша поспешила отправиться на рынок за арбузом. Сегодня весь город пропах этими чудесными полосатыми красавцами; и было очень жалко, что любимый, у которого разболелась голова, не чувствует этого.

Когда же она подошла к дому, у неё вдруг отчаянно сжалось сердце. Даша подумала, что это, наверное, от увесистого арбуза ( не надо было так жадничать), или слишком горячего для сентября солнца, но нет... она почти всегда предчувствовала беды своей такой большой и ранимой душой.

Ещё подумалось: "Быть может что-то случилось с Глебом? Русланом? Или со мной?"

Да, это пришла её беда. В спальне было прибрано, кровать застелена, но вещи друга исчезли.

"Неужели уехал? - расстроилась она. - Нет, не уехал - сбежал, и не лукавь хотя бы сама с собой."

И всё-таки вопреки очевидной реальности Даша решила спуститься на первый этаж, надеясь на то, что в ящике может оказаться какая-нибудь весточка для её измученной души; и совсем уж некстати столкнулась нос к носу с Инессой. Вид у тётки был победный. "Там вам два письма, - радостно сообщила она. - Ну, вот! Я же говорила . Бог всё знает, видит и не прощает!"

- С каких это пор вы стали считать себя Гласом Божьим? - усмехнулась Даша, и сунув вести в карман, двинулась обратно.

Письма были от Глеба, сложенное треугольником, и Руслана - в красивом иностранном конверте. И ей больше всего сейчас хотелось, не читая, разорвать их обоих на мелкие клочки; но потом она передумала, решив, что в любом случае будет лучше защищена, если узнает всё.

Первым она раскрыла письмо мужа, и ожидая угроз, очень удивилась.

"Прости меня великодушно, - писал Руслан. -Я очень виноват перед тобой, потому что ( ведь ты же знала) не раз уже изменял тебе, и при этом никогда не чувствовал себя предателем. Это дурная кровь моего любвеобильного отца кипела во мне. Но последний год за границей я много думал, сопоставлял и , наконец -то, понял, что кроме тебя у меня нет и не было ни одной настоящей любимой.

Я долго ждал тебя на лестнице, потом, отчаявшись, отправился к Валерию Петровичу. И тот, такой простетский с виду человек, сказал мне мудрые слова: "Вы не любите эту чудесную женщину, столько лет надеявшуюся на счастливые перемены ; и поэтому, всё, что произошло здесь - ваша и только ваша вина. И ваша, и только ваша совесть должна болеть... и подсказать такие слова, которые смогли бы убедить Дашу вернуться."

Мне очень трудно сказать эти слова после долгих-долгих лет отчуждения; не потому, что их нет. Ведь нужно отыскать такие мудрые слова, чтобы ты смогла простить и принять меня.

Дорогая моя, поверь, теперь я понимаю и умом, и сердцем, как виноват перед тобой.

Любимая, единственная, родная. Узнай. В моих нелепых метаниях никогда больше не было настоящей любви. И только беда (твой уход) открылаа мне глаза. Вдруг, как громом оглушило, и я понял, что всю жизнь невыносимо люблю тебя одну, добрую, мудрую, никогда не опускающуюся до скандалов.

Прости. Я знаю, что это невероятно трудно, но поверив мне, ты тем самым спасёшь меня и себя.

Вспомни перед тем, как принять решение, те наши первые лучезарные годы. Ведь в них было так хорошо, и вдвоём, и втроём. Подумай, не руби с плеча.

Целую и обнимаю, чувствуя любимый запах твоих волос.

Господи! Спаси и сохрани нашу Любовь!

Р. S. Не прерывай отдых, подумай. Я отказался от зарубежной командировки и буду ждать тебя ДОМА. Твой Руслан."

Да, её удивило это письмо кажущейся искренностью слов, но поверить?

Мужа хватит максимум на год, а потом опять начнутся серые будни отчуждения, одиночество и извращённая ложь.

"Прочту второе, - решила она, - и буду думать - думать," - но раскрыть треугольник Глеба у неё не было сил. Он жёг ей руки и душу.

Даша заперла дверь, поела арбуза, и упав на кровать, заснула, так и не услышав, что приходил капитан, аккуратно постукивал в дверь, сопел и вздыхал, но не решился разбудить.

Потом, до двенадцати ночи гремела музыка на соседнем балконе. Она ничего не слышала. Ей было так хорошо в тёплом голубом мареве, пахнущем арбузами, и совсем не хотелось в нелепую явь, где никому не дают успокоиться какие-то серые особи без лиц, или со множеством чужих лиц, постоянно меняющихся, но от этого не становящихся благообразнее.

Затем, уже ранним утром, прибегал Алёшка, обрадованный отъездом Глеба; хотел показать ей пленницу - огромную саранчиху, и очень расстроился, что ему не открыли.

В полдень, наконец-то, сквозь этот странный полусон-полуявь из массы шумов в её голове прорезался долгий звонок и крик малыша: "Даша, открой, пожалуйста, у меня беда,"

И только этот славный голосок, смог, наконец-то, вывести её из кошмара.

"Сейчас - сейчас," - крикнула она, и чуть-чуть приведя себя в порядок, открыла дверь.

Алёшка был очень расстроен. Оказалось, что та самая саранчиха, которую он хотел показать Даше ("она бы обязательно порадовалась, а Машка-дурочка её боится"), всю ночь и утро бившаяся о стенки коробки, почему-то издохла; и мальчику жалко её до слёз. И Дашу тоже, ведь она теперь уже никогда не порадуется такой интересной твари, потому что противный дед отправил её рыбам на завтрак.

Даша, как смогла, успокоила малыша, потом предложила в утешение арбуз, но Алёшка, объевшийся, как все жители Д, уже не мог смотреть на него.

- Ничего, - вздохнула она, - мы с тобой ещё поймаем: ты - какую-нибудь славную зверушку, и - птицу счастья.

- Не надо птицу, - сказал ребёнок, - а то птенчики погибнут.

"Вот так и в любви, - подумала Даша, - её нельзя погубить, или просто обидеть, потому что она - самое нежное и ранимое существо на планете. Птенчики погибнут..."

- А ещё я завтра уезжаю, - заявил немного успокоившийся мальчик. Придёшь проводить?

- Конечно, - кивнула Даша.

Алёшка помчался по своим бесконечным делам, а она подумала: "Да - а, такой славный малыш, а у его деда, совершенно неожиданно для меня, оказалась такая гнилая сердцевина. - И ещё. - Тоже мне писатель, ничего не понимающий в людях."

Глубоко вздохнув, Даша решительно открыла письмецо Глеба. Вот оно.

"Даша, я понял, что поступаю неправильно, врываясь в твою (вашу) жизнь. Тебя горячо любят и муж, и дочь. Мы сделали большую ошибку, потеряв разум, и давай не будем её повторять. Сегодня я уезжаю ( она подумала: теперь уже навсегда). Прощай. Спасибо тебе за всё. Глеб".

Ещё не читая, Даша догадалась, что смысл письма будет, именно, таким, но увидив эти тусклые бесстрастные слова на бумаге, не смогла сдержать чувств,

и опять долго плакала, ругая себя за проявленную слабость.

Но почему, всё-таки, она не поняла сущности этого человека, напугавшегося первой же серьёзной жизненной ситуации, и безо всякой борьбы

(за такую, казалось бы, любовь ) , спокойно отступившего в сторону. А как же все его рассуждения "о подвигах, о доблести, о славе"? Ведь не мог же он заранее подготовить свои жгучие вопросы и страстные монологи, так пленявшие её.

"Свои страстные монологи?" - повторила она в уме. - А его ли это мысли? Уж очень они похожи (о Господи, вплоть до интонаций!) на яростные споры Олега со своими более рациональными друзьями, и с ней самой.

Да, Глеб пришёл ко мне с откровенными вопросами и парадоксальными ответами моего мудрого брата, с его же жгучими проблемами и неприятием лжи, вражды, бездарности. И даже с её мыслями о невозможности духовной близости между людьми и отчаянным желанием преодолеть это.

И вот теперь Глеб всё сказал. Он опустошён и очень боится, что без "домашних заготовок" - костылей не сможет быть интересным мне... И я почувствую истинную силу его интеллекта.

А если я не ошибаюсь? Мне он нужен такой? Не знаю."

Но не в силах сказать "нет", она опять задремала, и ей было так хорошо во сне, в объятиях Глеба.

Проснувшись на следующий день и собрав остаток сил, Даша пошла на вокзал прощаться с Алёшкой. (Да, все -таки, и в этот раз она сумела сдержать душевную боль). Мальчика провожали две бабушки и Машенька, рыдавшая навзрыд.

Бабушка девочки, очень спокойная, красивая и ещё молодая, никак не могла успокоить внучку.

- Он обещал всю жизнь быть вместе со мной. Я даже почти не плакала, когда он толкнул меня, и мой нос разбился. А теперь Алёшка покидает меня, - хлюпала бедняга.

Даша больше не могла этого выдержать (ей тоже захотелось заплакать) и решительно взяла ситуацию в свои руки.

-Алёшка, - сказала она, - вот, тебе карандаш и листок бумаги. Быстро записывай адрес Машеньки.

- И мы будем писать друг-другу письма, - засияла та, как любим и скучаем. А потом я приглашу тебя на день моего рождения. Ты не забыл, когда он будет?

- Десятого октября, - торжественно заявил Алёшка .

Он был немного смущён из-за машиных слёз, но мысли его, увы, были уже далеко-далеко. Там, где шумит море совсем рядом с домиком "южной" бабушки, и где носится выводок весёлых и заводных внуков. А самое главное: там ждёт его продолжение лета: забавы, игры, купание в Чёрном море и доброе тёплое солнце.

Даша глядела на девочку с грустью. Нет, ей ничего не хотелось: ни сравнивать, ни обобщать. Просто, было жалко человечка, так привязавшегося к этому славному Алёшке, и уже успевшего почувствовать горечь расставания. "Впрочем, девчонки всегда взрослеют быстрее мальчишек, - подумалось ей, - а женщины - стареют. Похоже и Глеб, - метнулась в голове новая мысль, - очень напугался своих необыкновенно сильных чувств, пробудившихся так внезапно и странно . И не вини его," - грустно сказала она самой себе.

------- ------- ------- -------

И вот пришло другое время, зачастили дожди, уже холодные, осенние; и все краски померкли, уступив место единой - серой, что так любит главенствовать поздней осенью. Но ведь на дворе только девятое сентября. Даша, несмотря на дождь, бродит по волжскому берегу вместе с подошедшим капитаном. А её мысли, так любившие спирали, сегодня ходят по кругу засохших воспоминаний, превратившихся в экспонат; и только единственная, неуходящая из головы мысль о причине так же упряма, как маленькое голубое окошко в небе, незатянутое серой пеленой туч. "Ох уж эти причины! Как часто их нет совсем, а есть, к примеру, холодный страх, постоянно возникающий из-за неуверенности в себе, боязни стать или показаться недостойным партнёра, и прочее, прочее... Чем же я могла так напугать его? "- думает она и не находит ответа.

- Да, мы красовались друг перед другом, как фламинго в танце, старались блеснуть, демонстрируя свою неординарность. Ну и что? Блеснули? А если бы молчали все эти дни, глядя друг другу в глаза? Его глаза, такие огромные, такие глубокие и блестящие. А ещё говорили простые слова: "Я счастлива, спасибо, люблю, благодарю ." И вот теперь он сознательно причинил мне боль. Такую боль!

Но не торопись проклинать Глеба. Подумай, в чём ты виновата сама? И почему так встрепенулся Руслан, узнавший о моей любви, раньше всегда забывающий обо всём: о днях рождения, годовщинах свадьбы. А ведь она у нас была восхитительной. Отчего же так быстро муж стал искать понимания на стороне? Чья вина большая в этом? Его? Моя? Что получал он от тех женщин: тепло, сочувствие, понимание? Или просто молчание? Отдохновение от тех проблем, которые терзали его днём?"

- Нет, вы только поглядите, Даша, - прогоняет её мысли Григорий Петрович, какая карусель на небе! Это циклон борется с антициклоном. И смотрите - смотрите антициклон побеждает. То-то у меня разболелась голова. Отчаянно. Однако я вышел сюда и теперь могу быть спокойным. Погода улучшается. Но мне,

Даша, не нравится ваша грусть, хотя с ней вы становитесь ещё красивее, - и немного помолчав, - продолжает. - Не судите нас строго. Ведь все мы с большим интересом наблюдали за вашим романом. Какой же вы были прекрасной парой! Не делайте глупостей, не ставьте крест на своём чувстве. Мужчина слегка напугался. Привыкши к клушам в своём курятнике, он вдруг ухитрился поймать райскую птицу, и пока не знает, сможет ли ей соответствовать. Всё просто: он взял отгул... подумает , соберётся с силами и примет решение.

Только никогда не разрешайте ему превращать вас в вульгарную курицу. Galli, как говорят римляне.

- А Вы, Григорий Петрович, были женаты?

- Да, у меня была дивная жена, умная, ласковая, интересная ; но все её достоинства только раздражали меня ( не часто, но всё же ), и я совершил то, от чего пытаюсь уберечь вас. Мы разошлись.

Поверьте, ваш муж тоже по-своему любит вас ( я наблюдал за ним, страдающим, в толпе на вокзале) и теперь очнётся. Поймёт, что теряет. Но решать, всё равно, придётся вам. Они оба оставили вас одну думать и совершить поступок. Тут уж ничего не поделаешь. Рыцарские времена давно прошли.

Да, эти двое очень боятся потерять вас ( но и своё лицо, кстати, тоже), с ужасом ждут вашего решения, и вся их дальнейшая жизнь (удачливая, или не очень) будет зависеть от вашего шага.

А быть может, я и ошибаюсь. И кто-нибудь из них, всё-таки, решится на "поступок". Тогда смело выбирайте его.

-------- -------- -------- --------

Сегодня уже восемнадцатое сентября. Пора домой в сумасшедшую Москву, где за этот небольшой промежуток времени случилось столько всего ужасного. И в природе уже близки печальные перемены. Даша прощается с Волгой, а солнце ещё греет, так хорошо греет. Но совсем скоро, через несколько дней, и ярко-малиновый клевер, и поздние ромашки потеряют всю свою прелесть.

Волга, как тогда, в начале счастья, тихая, но ожидающая. И Даша очень боится, что обещанный телекоментаторами конец лета завтра, и правда, состоится. Хотя впереди ещё три-четыре дня золотой осени, но всё это уже в Москве, пыльной, душной и безобразной.

"Но, как-никак, а восемнадцать дней сентября я так славно стащила у осени, - думает она, - и внимательно всматривается в закатную даль. - Да, ты идёшь циклон, конечно, с севера, и тянешь за собой дожди. Грустно."

На реке появляется неоднородная рябь, очень отчётливая в одних местах и почти исчезающая в других; а на закате начинают собираться передовые отряды циклона, уже осеннего и холодного.

- До свиданья, Волга, - шепчет Даша, - до свидания синие дали, до свидания белейшие корабли. До свидания, мой единственный брат. Такой любимый.

Похолодало, задул ветер. Берега Волги опустели, тепло за одну минуту ушло в какие-то другие, более счастливые страны, и праздник, так толком и не начавшись, окончился.

"И как же нам теперь жить дальше?"

Р.S . 9 и 13 сентября были взорваны жилые дома в Москве, 16 - в Волгодонске.