Бардина Наталия Юрьевна : другие произведения.

На рубеже

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
   НА РУБЕЖЕ
  
  
   По календарю уже наступило время ранней весны, но
  деревья стояли абсолютно раздетыми; даже клёны, освободившиеся
  под суровыми февральскими ветрами от своих крылатых семян; а
  ягоды калины и рябины птицы, по голодному времени, слопали ещё в
  ноябре. Зима отвоевала в этом году и октябрь, и март, что уже
  кончался; а весной так и не пахнуло. Растерявшиеся вороны, долго
  и громко дискутируя о капризах российского климата всё-таки
  принялись за строительство гнёзд. Птицы ещё надеялись, а люди
  уже - нет. "Это Апокалипсис, - говорили они, он подкрадывается
  потихоньку, то создавая землятрясения или наводнения там, где их
  никогда не бывало, то угощая ураганами, как летом девяносто
  восьмого - в Москве, и девяносто девятого - в Самаре; то
  позволяя зиме стоять по полгода на дворе.
   И это, конечно, он провоцирует людей на вооружённые стычки,
  взрывы и бессмысленные убийства."
   В конце девяносто восьмого года прилетели и улетели
  "Леониды", ещё неизвестно, чем наградившие нас; а в феврале
  девяносто девятого снова зажглась Вифлеемская звезда; и как-то
  неожиданно началось третье тысячелетие, такое, вроде бы,
  благодатное для России.
   Оглядываясь вокруг себя, люди разводили руками и
  говорили-думали: "Ну, быть может, страна, и правда, поднимется,
  если не в начале нового века, то, хотя бы, к его концу."
  Пока же в расцвет не верилось, совсем не верилось; но нужно
  было как-то существовать, и мы жили сегодняшним днём, стараясь
  не заглядывать вперёд. Будущее всё равно не просматривалось,
  даже теми самыми, на вершине стоящими (а на самом деле - у
  кормушки), что давали прямо противоположные прогнозы на новое
  тысячелетие, уже ступающее по земле.
   А люди России трудились, больше расстраиваясь, чем радуясь,
  воспитывали детей и внуков, пытаясь приспособиться к тому
  страшноватому настоящему, что каждый день показывалось в новом
  обличье, и чаще всего, зверином. Да, страна катилась в пропасть,
  но все понимали, - надо как-то выстоять, хотя и роптали: "За что
  нам это, Господи, в очередной раз? Неужели мало миллионов
  погибших в войнах, революциях, или от рук бандитов,
  высокопоставленных и вульгарных? А быть может, всё очень просто,
  - это кара за то, что мы так ничего и не поняли, в тысячный раз
  наступая на те же самые грабли."
   Не поняли!
   Неудивительно, что во все подобные времена, как отметил
  великий Чехов: "...и судьбы ломались, как льдины на ледоходе."
   Но даже при всеобщем надломе и люди, и их деяния всегда
  оказывались непредсказуемыми.
   И вот, этой, всё неприходящей весной Судьба выделила её в
  серой тоскливой толпе хмурых и замкнутых на себя людей. Почему
  её? Чем отличалась она от других? Да ничем: также думала о том,
  как бы дожить до зарплаты, и что колготки опять порвались, и нет
  ни одной пары демисезонной обуви (значит, - снова бегать в
  зимних сапогах до мая, а потом, - прямиком в босоножки); и от
  работы, что ей выделяют, совсем осатанела, потому что это - не
  работа, а никому ненужная показуха никому ненужной деятельности.
   "Все, писклёнок, - прикрикнула она на себя, - больше ни
  слезы, ни стона."
   И в тоже мгновение загадочная Судьба посмотрела на неё со
  стороны и не могла не отметить сияния лукавых карих глаз, блеска
  рыжеватых кудрявых волос, стянутых резинкой, но не смирившихся,
  выбивающихся из неволи во все стороны, и таких живых; ещё более
  живых, чем её подвижное лицо, на котором удивляли не только
  глаза, но и необычный рот с полноватыми губами, особенно
  занятной верхней, украшенной посредине двумя пирамидками.
  "Всегда готовые улыбнуться," - подумал проходящий мимо стройный и
  моложавый мужчина.
   И тут, проказница - Судьба разогнала тучи, и сноп яркого
  света, застряв в рыжих прядях, заметался, перебегая с волоска на
  волосок и слепя прохожих.
   "Я люблю детей своих!" - кричало Солнце.
   "Я люблю эту рыжую красавицу," - просвистел свежий ветерок,
  заигрывая с её волосами.
   "Мы любим тебя," - вздохнули кучевые облака.
   "Вот, кому-то повезло, - думали, оборачиваясь ей вслед,
  мужчины, - но не нам. - Отчего не нам?" И старушки вздыхали: "Мы
  тоже были молоды и привлекательны, но не так. Нет, совсем не
  так, как эта рыжая Богиня." А девочки, идущие навстречу,
  старались перенять её упругую походку и дивную улыбку.
   Девушка, между тем, весело шагала дальше, не замечая
  взглядов прохожих и радуясь Солнцу, ветерку и облакам, вся
  погрузившись в мечты, которые были странными, но светлыми. Ей
  хотелось окунуться в тёплое озеро, а потом вылезти обратно на
  берег и медленно обсыхать на ласковом солнышке под горячими
  взглядами молодого человека. Какого человека? Хотя бы того, что
  чуть-чуть не столкнулся с нею в эту секунду, подарив такую
  улыбку, что сердце забилось быстрее, и молодая кровь тотчас
  окрасила её щёки в нежно-розовый цвет.
   Девушку звали Юлией Колесовой, Юлькой, Юльчонком. Она
  совсем недавно закончила Московский университет, была любима
  мамой и подругами, имела успех у юношей и взрослых мужчин; но
  коварная Любовь, бродившая где-то совсем неподалёку, ещё ни разу
  не пронзила её своими коготками, но с удовольствием разглядывая
  со стороны, уже представляла, как позабавится, разыграв великую
  трагедию или ослепительную комедию. Она ещё не решила, что
  именно. Да, и в наши тяжёлые времена Любви нельзя было
  забывать о своей главной миссии - соединении людей. Только любя
  хоть что-нибудь, или кого-нибудь, они смогли бы выстоять в это
  странноватое и мрачноватое время, медленно или быстро
  сопровождающее их.
   Прошла и погубила человека. Теперь он будет искать её, или
  такую же; а ты попробуй, найди ещё другую, из каждой
  клеточки которой так бурно струится жизнь. Попробуй, но знай, -
  прежде всего нужно смотреть в глаза; и если они глубокие и
  блестящие, горящие глубинным светом, вот тогда можно рискнуть и
  осмелиться погрузиться в эту сияющую бездну; или утонуть в ней,
  что не менее прекрасно.
   И этот наш случайный встречный уже жалеет, что не
  остановился; уже думает о том, как будет появляться здесь, в
  этом самом месте, и увидев её, решится подойти и познакомиться;
  и как они сделают первый совместный шажок по жизни... второй...
  третий... И сладостно защемило сердце.
   Но нет, ты уже упустил её, свою райскую птицу. Через
  десять-двадцать шагов она встретит того самого, о ком мечтала:
  взрослого, сильного и уверенного в себе. И ей станет свободно и
  комфортно под тенью этого человека, или только покажется?
   Жизнь? Она строга, упряма и проста так же, как её носители
  - люди; и надо быть великой женщиной, или великой актрисой, что-
  бы не надоесть мужчине на следующее утро, через месяц, год, или
  спустя десять лет, когда он начнёт искать себе новую любовь.
  Каждый - и женщина, и мужчина думают: "Да, почти у всех так, но
  только не у меня..."
   Но давайте, последуем за девушкой и посмотрим: вот она
  входит в здание института, кивает налево и направо, улыбается
  так называемым подругам и друзьям, подмазывает губы и садится к
  компьютеру, как и тысячи других женщин в стране в ту же самую
  минуту.
   Надо написать новую программу, а старый, но молодящийся шеф
  - Кирилл Кириллович Варзин, как всегда, останется недовольным,
  но не потому что новая - плоха, а оттого, что мозги когда-то
  великого человека уже не в силах быстро понимать язык одной из
  самых стремительно и логично думающих машин.
   "Сегодня закончу пораньше, - решила Юля, - и - домой.
  Что-то захотелось тепла и уюта," - и она погрузилась в работу.
   Кто-то входил и выходил, здоровались, травили анекдоты,
  даже поставили ей на стол букетик подснежников. Она ничего не
  замечала, потому что накрепко срослась с машиной. Это
  замечательное свойство - отключаться, она выработала ещё в
  студенческом общежитии МГУ, где не было никакой возможности
  уединиться.
   Потом пришёл Кир Кир, и оторвав девушку от машины, попросил
  объяснить кое-что незнакомому мужчине в чёрном свитере, Виктору
  Николаевичу Коршунову. Она плохо запомнила этого человека (он
  мешал ей расправиться с программой), и чётко растолковав нужное,
  опять уткнулась в экран компьютера.
   "Я посижу здесь немного, проверю, всё ли сходится?" -
  попросил Виктор.
   -- Да-да, - откликнулась она уже из виртуального мира и
  опять погрузилась в работу, не замечая его присутствия.
   Но через час-другой вдруг почувствовалось какое-то
  неудобство: что-то вроде пучка энергии, мешающего ей
  сосредоточиться.
   Вернувшись в реальность и снова увидев мужчину, она очень
  удивилась, спросив.
   -- Вы ещё здесь? Что - нибудь непонятно?
   -- Нет, спасибо. Всё логично и точно.
   -- Она опять нырнула в работу, и только через три часа,
  когда захотелось есть, потянулась за баночкой кофе и от
  неожиданности даже ойкнула, увидев за соседним столом всё того
  же мужчину, откровенно разглядывающего её.
   -- Вы опять здесь? - усмехнулась она.
   -- Обдумываю заявление о переходе на работу в ваш отдел.
   -- Ха! У нас зарплата никакая.
   -- И пусть.
   -- Шеф капризен и властен, как императрица Екатерина Вторая.
   -- Мне всё равно.
   -- У нас...
   -- Это то, что мне нужно.
   И только теперь Юля в первый раз внимательно посмотрела на
  мужчину: молодой, лет тридцати пяти, высокий и стройный,
  симпатичный, круглоголовый; серые проницательные глаза с
  грустинкой, красивый большой рот, и потрясающая, но немного
  ехидная (скорее, слегка презрительная) улыбка.
   -- Пойдёмте вместе, - сказал он.
   -- Куда?
   -- По жизни.
   -- Ох! - вздохнула она и спросила. - Вы тоже программист?
   -- Да, - но я не про это...
   -- Ага, - сказала Юля, - я поняла, но не верьте первому
  впечатлению. Перед вами - обычная скучная и довольно вредная
  женщина с зарплатой шестьсот рублей в месяц, на которую не
  повеселишься. Ваша идея, быть может, и не плоха, но мне это
  неинтересно. Я пока ещё погуляю в одиночку.
   -- Значит, обожглись?
   -- Так, слегка, - кивнула она равнодушно, снова углубившись
  в работу.
   Очень хотелось скорее закончить её и окунуться в тихий вечер
  безделья.
   Юлия очнулась во второй раз, когда Варзин попытался
  втолковать ей, что взял на работу ещё одного программиста -
  Коршунова; с такими светлыми мыслями и интересными
  предложениями. Всё равно, Софья Ильинична уходит на пенсию по
  состоянию здоровья.
   -- Мне безразлично, - отозвалась девушка.
   -- Очень жаль. Парень перспективный, славный и не женат.
   -- Угу, - промычала она, опять попытавшись закончить дело,
  но Кириллыч не давал работать. Воинственно теребя свою кудрявую
  бородку и начальственно поводя большим прямым носом из стороны в
  сторону, он продолжал расхваливать новый "товар".
   -- Когда начнёт трудиться это молодое дарование?
   -- Через день.
   -- Ага, - сказала она и подумала: "Через день я закончу
  программу и попрошусь в отгул, - и ещё. - Софью жалко. Хорошая
  была баба, невредная и без гонора, точно знающая свою цену и не
  прыгающая за предел."
   Нет, девушка не бежала от мужчин, легко сближалась с новыми
  сотрудниками, но выжав из каждого максимум информации по разным
  вопросам, напрочь теряла к ним интерес.
   -- Выжала и высосала до дна, - ехидничал научный сотрудник
  Николай Кротов.
   Но девушка не замечала, как обижались "отжимки". Ей
  казалось, что она прекрасно относится к людям, но как быть, если
  жгучий интерес к ним через неделю остывает.
   Единственно, кто постоянно удивлял её своей
  многогранностью, так это - Кротов, молодой ещё,
  тридцатидвухлетний мужчина, но уже с многочисленными старческими
  болезнями (подагра, ревматизм, геморрой и другие). Этот кадр
  тащил на себе почти весь воз по перспективной шефовской
  тематике, но только в рабочее время; а потом до полуночи или до
  утра делал что-то своё, необычное и очень интересное, в
  маленькой комнатушке без номера, куда никого, кроме шефа не
  допускали, и Юлию тоже.
   Вот этот человек был неисчерпаемым, всесторонне одарённым,
  но крайне неприятным: резким до грубости, презрительным,
  ядовитым и, как-то, по стариковски похотливым.
   На следующий день всё шло намеченным путём: Юля закончила
  программу, шеф, проверивший её и не нашедший ошибок, был
  счастлив и разрешил пятницу прогулять.
   -- Ура! - подумала Юля, ни разу не вспомнив о первопричине.
   Она шла домой весёлая, нагруженная провизией на три дня
  счастья, что предстояло ей пережить. В глубокой тайне от
  сотрудников девушка рисовала этюды и небольшие картины, но
  особенно ей удавались карикатуры (на сотрудников, естественно),
  очень едкие и хлёсткие.
   Обладая поразительной зрительной памятью, она обычно
  работала дома и только летом выезжала на электричке куда-нибудь
  вглубь Московской области. Сейчас Юля заканчивала картину:
  "Закат 2000 года". Пока были сотворены только небо и горизонт, и
  её тянуло-тащило к мольберту.
   И в этот миг, совсем уж некстати, совесть напомнила, что
  пора бы, всё-таки, написать письмо матери в зарубежный теперь
  Семипалатинск. Взяв лист бумаги, и как всегда, поругав "родную
  душу" за упорное нежелание переехать в Москву, она глубоко
  задумалась: "Да, отец, погибший восемь лет тому назад на
  испытании ракетной техники, конечно бы, всё понял и простил
  маму; но нет, та никак не может покинуть родную могилу. Как же
  они любили (любят?) друг друга!"
   Вздохнув, она отложила бумагу, и быстро потолкав в себя
  еду, напрочь забыла о письме, поспешив раствориться в этом,
  скором уже, закате.
   А в пятницу Виктор Коршунов, весёлый и празднично
  приодевшийся, с букетом тюльпанов торопился на работу, как на
  первое свидание.
   "Боже мой! - кричала его душа. - Мне ещё никогда в жизни не
  было так чудесно! Как же хочется снова заглянуть в эти блестящие
  глаза, почувствовать нежный запах золотых волос, полюбоваться её
  такой ладной фигуркой подростка."(-"Нет,отец, ты был неправ , не
  все они - жестокие, коварные, развратные."-)
   И вот мужчина входит, а девушки нет и не будет до
  понедельника. Виктор неловко вручает цветы Софье Ильиничне,
  работающей сегодня последний день, что получается как то не
  очень складно. Потом он всматривается в экран компьютера, но
  работа не клеится, и он страшно злится на Юлю и себя. Улучив
  мгновение, когда все покидают комнату, Виктор не выдерживает,
  хватает телефонную книгу и, как воришка, переписывает заветный
  телефон - 163-88-89 ( звонить долго).
   "Неужели я влюбился? - думает он. - Вот так... сразу?
  Значит бывает и так."
   В своё время Коршунов долго выбирал себе жену. Они дружили
  с Людмилой около трёх лет и, наконец-то, он решился, так и не
  поняв, насколько они с женой разные люди, которым встречаться
  даже нельзя, не то, что бы жить вместе.
   "А теперь? Вот так, сразу, - удивлялся Виктор, - я
  почувствовал, что это Чудо - моя половина. Почему? И так
  бесповоротно. Я сегодня не подумал взглянуть ни на одну из
  проходящих мимо женщин."
   Доработав кое-как, он примчался домой, решив провести
  выходные загородом: походить в последний раз на лыжах с другом,
  поболтать о том, о сём, выпив рюмочку водки, и молчать-молчать
  про нахлынувшие весенние чувства, чтобы не испортить опять
  подскочившего настроения, только оттого, что Она есть на Земле,
  и вот так неповторимо встряхивает золотыми длинными волосами.
   "Надо же, я кажусь себе теперь, - думал он, - таким
  богатым, таким большим и сильным, - потом пришла ещё одна мысль,
  - позвонить!" Но сердце голосом отца ответило. (-"Не
  спеши!"-) - И удивительно, что он опять послушался.
   А утром взбунтовался, в последнюю минуту перед отъездом
  набрав номер. Никто не ответил, и тяжело вздохнув, Коршунов
  вышел на лестничную площадку.
   Юля услышала звонок краем сознания. Ей только что пришла в
  голову мысль, что на переднем плане картины должно быть
  взволнованное или насторожённое лицо мужчины, воина-защитника,
  или, просто, защитника: а рядом - неясный силуэт женщины, нежный
  и тонкий; и она решила не подходить, чтобы успеть переложить
  озарившую её идею на холст. "Если очень нужно, - попробуют ещё
  раз," - подумала она. Не позвонили, и Юля опять купалась в
  тонах, полусвете и своих ощущениях от возникающих образов, но
  вдруг обнаружила, что для полного счастья ей сегодня чего-то не
  хватает. Оторвавшись на минуту от картины, девушка с удивлением
  поняла, что ждёт... телефонного звонка.
   А Виктор в этот момент внезапно опять расстроился, вспомнив
  нежный юлин профиль, румянец и выразительные глаза, - но сумев
  прикрикнуть на себя: "Надо дожить! До понедельника!" -
  отправился на электричку.
   Юле работалось необыкновенно легко, однако вглядевшись в
  обретающего черты мужчину на холсте, она чрезвычайно удивилась.
  Вроде бы и не смотрела вчера внимательно на нового сотрудника,
  но его облик с каждым мазком кисти проступал всё отчётливее. Как
  всегда, она не стала сопротивляться, тем более, что показывать
  свои картины пока никому не решалась, кроме одного старого
  художника - Алексея Алексеевича, который вечно ругал её за
  дилетантизм и нежелание придерживаться принятых условностей и
  традиций.
   Закончив картину, девушка понесла её художнику. Тот долго
  молчал, потом сказал: "Завершить тут и тут, закат немного
  притушить, а лицо мужчины и силует женщины... - прекрасны!
  Доделаешь и покажем..." - и он назвал имя видного художника.
   -- Ну, что Вы, - застеснялась Юля.
   -- Я сказал, значит, можно. Ведь раньше только молчал или
  ругался.
   Девушка, раскрасневшись от радости, потащила старика к себе
  на чай.
   После ухода Алексея Алексеевича, Юля села на любимую тахту
  и стала смотреть в окно на Измайловский парк, где блистала
  светомузыка, и ветер временами доносил её ритм. Ей захотелось
  сходить туда, но прямая дорога, ведущая к парку, страшила: мимо
  пустого ночного рынка, полуразрушенного стадиона, потом берегом
  жутковатого ночью заледенелого пруда. А в обход было слишком
  далеко.
   Юля не решилась, но долго жалела об этом, ругала себя, и
  совсем уж неожиданно подумалось о ночной работе Николая.
   Она столько раз пыталась напроситься, но всё безрезультатно,
  а ей так хочется. Всё равно, время, самое драгоценное, что есть в
  мире, до полуночи уходит впустую: на телефон, телевизор,
  детективы, если, конечно, не посещает желание творить; но ей
  твёрдо дали понять, что она непригодна к этой творческой
  божественной работе.
   "Ну, и пусть корячится один, - злилась она, - не понимает,
  что мои детские, но свежие вопросы могли бы ещё больше разогреть
  его мощные мозги."
  
   --- --- --- ---
  
   Утром в понедельник, наконец-то, всерьёз пришла весна,
  взбаломошная, торопливая, сумасшедшая. Бежала, видно, изо всех
  сил, вот, и предстала перед людьми, красная, запыхавшаяся, и
  сразу бросилась вершить свои великие дела. Снег почернел,
  потекли ручьи, птицы и собаки, очумелые от счастья, грелись на
  солнышке, и верба опушилась.
   Но вместе с весной пришла война. Она была ещё далеко, в
  Югославии, но наши "доблестные" высоко стоящие соотечественники
  своей бездарной политикой уже успели её приблизить. Дума
  ругалась и плевалась, Жириновский готовил армию добровольцев,
  адмиралы выдвинули корабли-разведчики поближе к месту события.
  На душе у Юли было тревожно. И вдруг в голову ворвалась странная
  мысль: "Пока ещё не разгорелся всеобщий пожар... (ха-ха!), надо
  сходить в отпуск. Но, вот, куда? В Европе стало страшновато, в
  России слишком неустроенно."
   Так ничего и не решив, она выдала своей родимой
  вычислительной машине - голове задачу и легла спать в десять
  часов, не слыша телефонных звонков возвратившегося Виктора
  Николаевича. Спать она любила всю жизнь, не разрешая таким
  ничтожным помехам, как телефонные звонки, испортить обожаемое
  с детства дело.
   -- Я звонил вам много раз, - сообщил ей утром расстроенный
  мужчина. - Где же вы пропадали?
   -- Работала, а когда я работаю, то полностью отключаюсь;
  ходила в гости к знакомому художнику, древнему старикашке, -
  добавила она, пожалев убитого горем мужчину, - спала. Это одно
  из самых любимых моих занятий.
   И сразу же богатое воображение подсказало Коршунову такую
  картину: по белой подушке разметались прекрасные золотистые
  волосы, на лице спящей - румянец, розовый и такой дивный;
  длинные, загнутые вверх ресницы трепещут; а лицо прекрасно и
  удивительно спокойно. И вдруг ему почудилось, что в юлиной
  комнате сегодня ночью... был ещё кто-то, смотрящий на неё с
  любовью. И нахлынули бесконечные страдания и ревность. (- "Что
  со мной, отец?"-)
   Девушка, глядевшая на Виктора, отметила эту смену выражений
  его привлекательного лица, но не поняв их сути, вздохнула и
  уселась за свою "Лошадку". Так она называла любимый прибор.
   И тут ворвался шеф и отправил её в командировку.
   "Вот, тебе и отпуск!" - поиздевалась она сама над собой.
   -- В Новосибирск, - шумел Варзин. - Познакомишь Великого с
  новым вариантом своей программы.
   -- Не хочется, - заныла она.
   -- Поговори ещё у меня. Поездка недельная. Как раз
  вернёшься к настоящей весне и солнышку.
   Генерал Великий свою фамилию оправдывал только отчасти,
  являясь начальником одной из крупнейших кибернетических шараг,
  работающих на военные нужды. Будучи прекрасным организатором, но
  вовсе не глубоким теоретиком, он, однако, сумел сколотить
  сильный работящий коллектив сотрудников, но всё же в нём не было
  специалистов такого класса, как Кротов, Кириллыч и даже Юля.
   -- Я еду одна?
   -- Нет, с Николаем, - сказал Варзин, - для подстраховки. А
  то генерал опять бросится, яко тигр, на программу, созданную
  женщиной.
   Да, Великий Пётр Иванович был упорным холостяком. Его матушка
  с характером главнокомандующего ещё в детстве отбила у него
  охоту жениться когда-нибудь и на ком-нибудь. Всех женщин,
  похожих или непохожих на мать, он встречал в штыки; и к
  Юле привык не сразу, убедившись после многочисленных ситуаций,
  что та ни на йоту не похожа на его любимую матушку, живущую до
  сих пор и дающую сыну ежедневные указания.
   Кроме этой своей ущербности по женскому вопросу Великий был
  классным мужиком: гостеприимным, громогласным, яростным в работе
  и справедливым, но только... к мужчинам. Жизнь так и бурлила в
  нём, а годов ему было уже немало - пятьдесят два.
   -- По-моему, он влюблён в Юльку, но не может понять этого
  из-за своих комплексов, - хохотнул Николай, не заметив того, как
  насторожился Коршунов.
   -- Возьмите меня с собой, - попросил тот.
   -- У тебя пока нет допуска, - покачал головой Кириллыч, -
  но не расстраивайся. Ещё наездишься. Эти военные тупы и глупы.
  Одно наказание - убеждать и расстолковывать.
   Это было явной несправедливостью, но кто же спорит с шефом
  по такому ничтожному поводу.
   Они прилетели в Новосибирск утром; там ещё царствовала
  зима, однако яркое тёплое солнце уже подготавливало перемены. В
  аэропорту их встретил на мерседесе Великого подполковник
  Стрижевский Евгений, давно знакомый с Николаем. Это был
  улыбчивый молодой блондин с широко поставленными серо-голубыми
  глазами. Женю все, в глаза и за глаза, называли "Стрижём", а он
  и не возражал.
   Оставив сумки в гостинице, мужчины и Юля отправились к
  Великому и его помощникам. Программа имела успех; правда, Сам
  попытался несколько раз сердито куснуть Юлю, но тут уж Николай
  бросался на защиту. И никто не мог выдержать этого напора.
  Никогда! Даже великий генерал. Серенький, в поношенном свитере,
  с давно немытыми и нестриженными волосами, Кротов в пять минут
  силой своего интеллекта задавливал всех генералов и профессоров.
  Да, за себя и своих он постоять умел. Юля, совсем непригодная
  для такого штурма, каждый раз восхищалась этой способностью
  Николая.
   После второй проверки программа была опробована на деле.
   -- Теперь - ко мне, в гости, - заявил генерал.
   Юле было всё равно, а Николай стал упираться. Ему во время
  его страстного монолога пришла в голову новая идея, и он уже
  пытался развить её.
   -- Ну, и трудись за праздничным столом, - захохотал
  генерал, - а мы с Юлей и Женей поболтаем всласть. Как
  Юльчонок?
   -- Ей, как уже сказано, было "всё равно", но она придала
  этой мысли более приличное звучание.
   Суровая матушка встретилась им на лестнице. Она не любила
  кампаний, где не главенствовала; и приготовив прекрасный стол,
  спешила убыть. Ещё она терпеть не могла Николая, называя его,
  почему-то, "Чалым." Быть может, за космы немытых волос, или за
  нечто лошадиное, явно проступающее в чертах его большого лица.
   Только теперь за столом, Юля смогла, как следует,
  рассмотреть, что Женя небольшого роста, чуть выше её самой ( а
  быть может, и нет), полноватый, весёлый, шустрый и очень ловкий.
  Его светлые, слегка волнистые волосы были красивы, и Юля тотчас
  решила поместить их на голову героя будущей картины, сюжет
  которой ещё не вышел из "тумана". "Но хоть волосы уже есть," -
  посмеялась девушка сама над собой.
   Главным номером на столе были пельмени. Такого чуда,
  вкусного, пахучего и горячего, она ещё не едала, и поэтому
  остальным деликатесам на столе внимания не уделяла. Вместе со
  всеми выпив парочку рюмок водки и отказавшись от третьей
  ("Бережёт свои великолепные мозги," - поехидничал Николай,
  славно опрокидывая одну рюмку за другой), она влилась в
  необременительные разговоры, славно подогретые водкой: об
  Ельцине, Думе, войне в Югославии, "бардаке" в российских войсках
  и умах. Николая уже "закидывало за кордоны", он ругал всех и всё
  подряд. Генерал, ввязавшийся с ним в какую-то перебранку, был
  тяжело "ранен", но не сдавался и ещё сыпал доказательствами. Юле
  было скучновато, но всё затмевали матушкины пельмени.
   И тут генерал, которому надоел великий, но невоспитанный
  человек, - произнёс тост.
   -- Я хочу выпить за наших молодых друзей: Юлечку и Женю, -
  красивым басом зарычал он. - Нет, вы только посмотрите, какая это
  прекрасная пара. - И гаркнул Николаю. - Фотоаппарат мне! -
  царственно ткнув указательным пальцем в сторону стенного шкафа.
   Кротов, впервые ошарашенный властностью генеральского тона
  и его воинственной позой, покорно встал, чем очень насмешил Юлю,
  и как сомнамбула, медленно открыв дверцу шкафа, вынул
  фотоаппарат.
   -- Гений, он во всём гений, - прокричал пьяненький уже
  генерал и стал фотографировать Юлю и "Стрижа", требуя, что бы те
  принимали различные позы, стоя, сидя, танцуя, глядя в окно.
  Потом ещё, Юля сидит, а он стоит рядом, оба в профиль, в анфас
  и прочее, прочее...
   Николаю это действие тоже понравилось. Он норовил уже
  влезть в кадр, но был побит генералом и оттянут за длинные вихры.
   Юля не сопротивлялась, радостно фотографируясь и с Женей,
  и с рюмкой, и с пельменем на вилке, и даже с генералом в
  обнимку. Потом они покинули Великого, уже совсем "готовенького",
  и отправились втроём в гостиницу, где Женя ещё долго спорил с
  Николаем о каких-то запредельных для юлиного понимания
  математических высях и далях, а поздно вечером пили чай, ругали
  высокомерных американцев, и, в конце концов, с трудом выгнали
  "Стрижа", который никак не хотел улетать домой.
   Закончив работу к концу недели, Николай и Юля поехали в
  Аэропорт, где обнаружили Женю с толстой пачкой фотографий,
  смешных и очень приятных. Все они достались Юле. Фотоснимки и
  особенно себя на них Кротов не переносил. Взял только один:
  "Крупное лицо девушки, задумчивое и немного взволнованное."
   Назавтра рано поутру Юля помчалась на московскую работу
  (опаздывала уже) и очень некстати столкнулась в дверях с
  начальником.
   -- Я из Главка, - заявил тот, - а ты почему опаздываешь?
   -- А я от прилавка, вчера так намотало в воздухе, что упала
  в кровать и проснуться никак не могла, и на кухне - ни кусочка
  хлеба.
   -- Непорядок! - приподнял густые брови шеф.
   -- Ну, влепите мне выговор.
   -- Не думаешь ты, Колесова, о будущем, о пенсии...
   -- О пенсии, вот, точно не думаю, - рассердилась Юля, - да
  и будущее как-то не просматривается.
   -- Ну, как программа? - сменил гнев на милость Кир Кирыч.
   -- По-моему, успешно.
   -- Да, генерал звонил, комплименты отвешивал. Тебе, в
  основном.
   -- Вот, отчего ты цепляешься, - подумала Юля и помчалась на
  своё место.
   Первое, что она отметила, - это недоумённый взгляд
  новенького куда-то в сторону окна; и посмотрев туда же, в миг
  поняла ситуацию. Не окна, а рядом с ним - на стене, там, где
  Николай приклеивал скотчем её фотографию, и услышав шаги
  девушки, полуобернувшись, подмигнул ей.
   Лицо Коршунова, как-то, сразу посерело, постарело и
  осунулось.
   Поздоровавшись со всеми и укорив взглядом Николая, уже давно
  заметившего, какие взгляды бросает на Юлю Виктор, всё понявшего
  и именно поэтому, назло ему и ей самой, повесившего портрет, она
  громко сказала.
   -- Бесстыдник, - ну что подумает шеф?
   -- Кириллыч всё поймёт правильно, не то что некоторые
  "наполеончики". Воображает, наверное, что ты голову потеряла
  из-за такого, вот, красавца. Признавайся, потеряла?
   -- Ну, нет, конечно, - успокоила его Юля, и нырнула в
  другой мир, придуманный великим Джоном фон Нейманом, где не было
  ревности, ненависти и сладких или горьких (какая разница?) мук.
  
   --- --- --- ---
  
   Весна уже была на исходе, когда Коршунов, наконец-то,
  решился проводить эту странную девушку до дома. С
  многочисленными его предыдущими избранницами всё было просто:
  откровенно намекающий взгляд-другой, быстрое знакомство,
  ресторан и совместная ночь. А далее, в зависимости от
  полученного наслаждения, либо спокойное прощание, либо продление
  "так называемой любви" на один-два месяца. Потом женщина
  начинала раздражать его. Любая. И с такой силой, что всё
  мгновенно и грубовато кончалось.
   А здесь? Они знакомы уже почти два месяца, каждый день
  встречаются на работе. Он безумно влюблён, готов весь день
  смотреть на девушку, восхищаясь поворотами её головы, изящными
  движениями гибкого тела ящерицы, и поглощать невыносимый блеск
  чудесных глаз. И всё. Никакого продолжения. Она не хочет этого
  продолжения, и каждый раз , при любом намёке сурово приподнимает
  правую бровь (за это он любил правую меньше левой); и он, как
  школьник, теряется и смиряется, боясь пожертвовать теми
  неплохими товарищескими отношениями, что давно установились
  между ними.
   И вот сегодня он опять пытается пойти в атаку, берёт Юлю
  под руку, прижимая к своему боку, покупает чудесную ветку сирени
  и начинает напрашиваться к ней домой, якобы на просмотр картин.
  И вдруг она говорит: "Пойдём. Я только что закончила одну."
   Они входят в квартиру на третьем этаже. Большая солнечная
  свободная комната - это мастерская. По стенам развешаны ещё
  невостребованные картины, странноватые, но интересные. Особенно
  хороша одна с закатом, розовым, но отчего-то страшным, и
  фигурами двух людей, явно близких.
   Мужчина кого-то ему напоминает, очень знакомого. Он так и
  не догадывается, что его самого. Потом Виктор заглядывает в
  маленькую комнату. Там - тахта, шкафы с книгами и бельём,
  какое-то странное растение в банке. "Это - авокадо," -
  смеётся Юля, - сама посадила, а ему понравилось. Прижилось.
  Капризное немного, по имени " Кир".
   А стены спальни, - замечает мужчина, - все в фотографиях:
  друзья, подруги, много свадебных, но не с ней в главной роли,
  чьи-то детские; и масса цветных снимков, где она с генералом и
  ещё каким-то молодым человеком, тоже военным, весёлым,
  голубоглазым, симпатичным, несомненно в неё влюблённым. Виктор
  догадывается: "Это заказчики," - и своим опытным взором
  обольстителя по выражению глаз и позам понимает, что Юлия тоже
  влюблена в голубоглазого, но пока ещё не совсем осознанно.
   "Ну как же, ведь и Николай ехидничал по тому же поводу. А
  на самом деле откровенно влюблён он, как же его зовут? Женя, с
  какой-то птичьей фамилией. Ласточкин? Нет, Стрижевский."
   И вдруг, как молнией озарило, и он снова взглянул на одну
  из фотографий, где Юля смотрит на Евгения: "Ласково? Нет.
  Влюблённо? Пока нет. Испытующе? Нет. Скорее всего
  заинтересованно. Спеши, Виктор! Ещё можно успеть!"
   (- "Слизняк", - сказал бы отец. - )
   И вот наконец-то, Виктор решается пригласить Юлю в ресторан,
  но та, весело смеясь, отказывается, говоря.
   Я не люблю ресторанный дух, этих противных самодовольных
  официантов, слишком восхитительные блюда, от которых я тотчас
  полнею; и потом у меня нет денег на ответный визит.
   -- Ну, какие деньги, о чём ты говоришь, - слышатся в ответ
  обычные благоглупости.
   Но Юля твёрдо отрезает: "Нет." И Виктор понимает, что все
  планы порушены, и ему нужно уходить.
   (-"Да, отец, вот, и меня ткнули носом в ....."-)
   А страсть уже сжигала его. Так хотелось зарыться в эти
  волосы с позолотой и целовать-целовать их без конца, постепенно
  приближаясь к нежной шее, славному подбородку и смешным губам с
  пирамидками, так невыносимо волнующим его, что он, забывая про
  работу, готов целыми днями рассматривать необычное девичье лицо.
   "И пусть на минуту, хотя бы на минуту, погаснет блеск этих
  ошеломляющих глаз, когда я и она, наконец-то, будем вместе,
  настолько близко, как это может быть между мужчиной и женщиной!"
   Она почувствовала что-то и заволновалась, но Виктор
  сдержался. Потом, ещё раз осмотрев картины, удивился и спросил:
  "Почему ты не пишешь автопортретов?"
   -- Не знаю, - сказала Юля. - А зачем? Правда, один раз
  попробовала, но не получилось. Чего-то не могу уловить в себе.
  Самого главного. И другие писали, но всё равно чего-то не
  хватало, а вот, раскупались портреты хорошо.
   "Другие?" - это, наверное, муж, - подумал Виктор. И в то же
  мгновенье жуткая чёрная ревность навалилась, и он окончательно
  понял, что теперь самая главная задача его жизни, сверхзадача -
  любым путём запятнать и опорочить этого... с птичьей фамилией.
  Стрижа, как зовут его сотрудники.
   На следующий день на столе Юли красовался букет ландышей.
  Она поняла, от кого подарок, но сделав вид, что удивлена,
  поблагодарила всех мужчин за "приятный весенний дух". Виктор был
  предупредителен и нежен, всё время радостно посматривал на неё,
  но теперь Юля видела в его глазах что-то новое, неприятное и
  тёмное; она бы сказала - "ненавидящее", если бы не чувствовала
  силы его любви.
   В конце мая примчался на одни сутки "Стриж" по какому-то
  ничтожному поводу. Привёз, якобы шефу документ на подпись
  (вроде бы уже горело), взбаламутил весь отдел, а потом, подлетев
  к Юле, заявил: "Кириллыч отпустил, пойдём подышим весенней
  Москвой." И она вдруг, почувствовав радость и ещё что-то, пока
  непонятное, но доброе и приятное, унеслась вместе с ним на волю,
  к солнцу, в весну.
   -- Как тебе удалось так быстро уболтать шефа? - спросила
  девушка.
   -- Сказал, что генерал хочет купить картину с выставки,
  художника Колесовой, и попросил посмотреть её.
   -- А если Великий прознает?
   -- Он в курсе! - засмеялся Женя.
   На выставке "Стриж" прежде всего заявил.
   -- Вот увидишь, я быстро найду твою картину. Подскажи
  только, она большая или маленькая.
   -- Маленькая, но не угадаешь. На выставке более двухсот
  полотен.
   Как же она удивилась, когда тот, быстро обежав зал, с ходу
  вычленил её бесхитростную, но солнечную картину, добрую и
  занятную: маленькая девчушка с волосиками, собранными в
  "хвостик", быть может, чуть-чуть напоминающая автора, в полном
  изумлении наблюдает за чёрной драной вороной, что стоит почти
  рядом с ней; а над ними небо, яркое, солнечное, весеннее.
   Вся суть картины - в этой вороне. Ребёнок смотрит на птицу
  в профиль, а все, разглядывающие картину, - в анфас. Видели ли
  вы когда-нибудь весеннюю ворону в анфас? Вряд ли, потому что
  она, всё понимая, всегда старается предложить вам профиль. Ведь
  голодной весной у бедолаги - длинная и худая шея с грубыми и
  редкими перьями, как будто сто лет немытыми, и безобразно большой
  нос на исхудалом "лице". Смешно и грустно.
   "Стриж" помчался к заведующему выставки и попросил продать
  ему эту картину; но до конца вернисажа не разрешили, хотя и
  записали его фамилию и адрес в какую-то толстую книгу.
   -- Я не буду выставлять её на продажу, - решила Юля. -
  Просто, подарю тебе.
   -- Нет-нет, - воспротивился Женя. - Я и подумать не мог,
  как это приятно - покупать картины.
   После выставки они ещё успели осмотреть новую Манежную
  площадь, понюхать живую сирень в Ботаническом саду и славно
  побродить по старому Арбату, болтая-болтая и лопая холодное
  мороженое и тёплые булки, запивая всё подряд кофе и фантой, и
  опять болтая.
   И старые, и пожилые люди, оглядываясь на них, думали: "Эти
  теперечные молодые так свободны, так раскованы и не скрывают
  своей любви. И хорошо. Она немного греет и нас, заставляя
  вспоминать те божественные мгновения, что иногда дарила и наша
  жизнь."
   Вечером Юля и Женя помчались в Аэропорт, и вот там на
  прощание он поцеловал её по-настоящему, а не так, как весь этот
  весенний день - взглядами, тёплыми, голубыми и влюблёнными.
   -- Я прилечу через месяц, - прошептал он, - и давай
  поженимся.
   А в шесть часов утра уже раздался междугородний звонок.
  Женя радостно кричал: "Люблю, целую! Не могу без тебя. Прилетай,
  если сможешь," - и прочие счастливые благоглупости.
   "Неужели я опять влюблена, - думала Юля, - или это только
  мираж? Отчего я так легко поддалась его кавалерийской атаке? Но
  эти небесные глаза, пушистые брови, улыбчивый рот и пряди
  пшеничных волос, что так хотелось погладить... Разве они могут
  обмануть?"
   Потом перед ней, почему-то, возник образ Виктора.
   "А как же тот круглоголовый с пронзительными глазами и
  улыбкой Блока?" - спросила она своё отражение в зеркале.
   "Никак, - ответило то, - ты же чувствуешь, что это -
  недобрый, жёсткий, а быть может, и жестокий человек. Держись-ка
  от него подальше."
   Назавтра, переступив порог рабочей комнаты, она опешила,
  увидев на своём столе цветы, коробку конфет, томик Марининой и
  симпатичную брошку; но быстро сообразила: "Господи! Ведь у меня
  сегодня день рождения, и не простой, а в некотором роде юбилей -
  двадцать пять лет. Совсем старуха."
   Да, она действительно забыла про этот день после вчерашнего
  праздничного "карнавала". Но, всё равно, было приятно.
   В холодильнике уже охлаждалась водка, и вкусно пахло
  деликатесами; кто-то из соседнего отдела приготовил ещё салат и
  пирожки; и мужчины, конечно, не могли долго вытерпеть. После
  трёх часов работы была послана делегация к Кириллычу, тот
  великодушно разрешил; и уже через пятнадцать минут столы трещали
  от изобилия, что при их ничтожных зарплатах, всегда изумляло
  Юлию. На водку и закуску при любом правительстве всегда хватало.
   Добавив в общую кучу подаренную ей коробку, она сбегала
  ещё в соседнюю булочную и притащила торт.
   И понеслось всё, как обычно: бодренько, споро и от души.
  Коллеги наговорили много хорошего, как она выросла за эти годы в
  их коллективе, возглавляемым любимым шефом, и рядом с такими
  выдающимися сотрудниками, Николаем Кротовым и другими.
   Потом долго болтали, танцевали, и конечно, первым её
  пригласил Коршунов на медленное танго.
   -- Ну, как вчера погулялось, - спросил он, вроде бы,
  невзначай, но в голосе звучали металлические нотки.
   -- Продуктивно, - ответила она любимым словечком шефа, что
  означало - неплохо, но не более того; и только раза три за всю
  свою карьеру начальника Кириллыч произнёс - "отлично". Две
  похвалы достались Николаю, а одна - Юле.
   Что-то неуловимое, чуждое и диковатое, исходило сегодня от
  Козырева, но высказать словами она этого не могла. Будто бы он
  задумывал какие-то козни? Войны? Против неё или Жени? Однако
  танцевать с ним становилось всё труднее, ей даже казалось -
  "опаснее"; и тут, очень кстати, дамы из соседнего отдела
  оторвали её от Виктора; и она возрадовалось.
   А минут через двадцать случилось нечто непредвиденное, её
  (надо же) галантно пригласил на танец Николай. Сколько было
  "ахов" и "охов"! Никто до сих пор и подумать не мог, что этот
  бирюк способен на такое. Ведь Кротов не уставал повторять, что
  ненавидит всё человеческое, уплывая от него в виртуальный
  заэкранный мир. Удивительно, но он оказался хорошим партнёром,
  но вот его речи! Лучше бы помолчал, однако мужчина вещал. Ему,
  якобы, привиделось будущее, показанное лучшим другом -
  компьютером - "некая битва титанов, весьма занятная: два короля,
  Бубновый и Трефовый, сшиблись насмерть в бою... Из-за кого? -
  издевался он, - из-за гупенькой девчонки, ничего не понимающей
  ни в жизни, ни в любви. А ещё поведал "друг", что пора и ему -
  Светлому рыцарю..."
   -- Королю пик, - перебила его Юля.
   -- Смотрите-ка, - удивился Кротов, хохотнув, и продолжил, -
  ...давно пора подключиться к этой битве титанов и обучить
  молоденькую принцессу Бубен всем древним и современным правилам и
  способам любви, да и некоторым важнейшим в жизни древним
  секретам, но самое главное (!) - законам, которые диктует жизнь,
  а зелёненькая молодуха имеет смелость, нет, наглость их нарушать.
   -- Болтун, ты, беспросветный, - заявила Юля, - и абсолютно
  тёмен, чернее любого пикового короля. Ты - ворон, питающийся
  падалью и запивающей её водкой.
   -- Кстати, я видел твою картину на выставке, - продолжал
  издеваться Кротов, - детский лепет, а вот "Закат двухтысячного
  года" сделан неплохо.
   -- Откуда знаешь? - удивилась Юля. - Я же её не выставляла.
   -- Зашёл как-то к другу, случайно перепутал этаж, ну, и
  попал к тебе. К сожалению - без тебя. Уж ты прости старика
  неразумного.
   "Сегодня же вызову мастера вставить новый замок, -
  возмутилась она про себя. - Ну, какой же паршивец! И вот дала же
  ему природа такие способности."
   -- Да, я поганец, - сказал Николай, как бы прочтя её мысли,
  - но так уж случилось, что Вы, Юлия, мне не безразличны; и
  больно видеть, сколько глупостей совершаете в жизни. Кому
  нужны Ваше затворничество и невинность?"
   -- Пошёл-ка ты к едрёне фене, как-нибудь проживу без твоих
  ядовитых советов, - возмутилась девушка и скоро улизнула с
  вечеринки, напрочь испорченной Кротовым.
   Домой идти не хотелось, и медленно потянувшись по
  проспекту, она постепенно успокаивалась, рассматривая
  неистребимых московских воробьёв, симпатичных уличных собак,
  довольно греющихся на весеннем солнышке, уже подкрадывающемуся
  к горизонту, но пока ещё тёплому; прислушиваясь к гомону
  мальчишек, что обгоняли её на роликах, выписывая восьмёрки и
  другие замысловатые фигуры.
   И вдруг, в одну минуту, всё переменилось: зашумел ветер,
  притащивший массу синевато-серых облаков, космы которых почти
  достигали земли; загудел, засвистел. Затрепетали ветви сирени, в
  секунду куда-то умчались воробьи и дети; и она осталась одна на
  серой от пыли улице. Уже били по лицу первые снежинки, а тучи в
  небе сливались, темнели и неправоподобно быстро мчались на неё,
  только на неё, потерявшуюся в центре Москвы, и такую маленькую.
   Она очнулась и бросилась к станции метро, но туча со снегом
  и ветром успела злобно и безжалостно изхлестать её. "За что? О,
  Господи!"
   Немного отогревшись, она прибыла на свою "Черкизовскую", и
  испуганно выглянув наружу, поняла, - туча уже промчалась;
  и небо, хотя и похолодавшее, снова немного порозовело в закатной
  стороне, утешая всё живое, что завтра будет лучше, хотя бы
  немного. Но всё равно тревожно было на душе.
   Юля всегда ходила от метро пешком, поднимаясь на большой
  мост через железнодорожные пути; но сейчас почему-то не
  хотелось, но по привычке она пошла. И тут снова засвистело,
  уже по-другому, так, что от резкого металлического звука
  заболели ушные перепонки, и на секунду потеряв сознание, нет,
  всё-таки, не потеряв, она успела увидеть какой-то чужой или,
  скорее, чуждый ей мир: длинный широкий и плоский берег моря,
  абсолютно пустынный и оттого мрачноватый, грязные ленивые
  морские волны пепельно-серого цвета, хрипло дыша, наваливаются
  на него, но быстро отползают обратно; а на горизонте справа
  высится плоско-коническая гора-вулкан, исходящая
  грязно-коричневым дымом. И - такая тишина, только чрево вулкана
  временами злобно похрюкивает и похохатывает.
   "Что это?" - удивилась она, через мгновение придя в себя, и
  опять сделала шаг вперёд, вроде бы, по асфальту, но
  почувствовав, что нога проваливается в тягучую тепловатую грязь,
  быстро скакнула обратно и замерла.
   Загудело. На крыльях ветра поспешал второй снежный заряд
  бури, и Юля решила дождаться автобуса, забившись в маленькую
  кабинку ожидания. Мираж исчез, было потрясающе безлюдно, только
  на мосту усиливающийся ветер теребил тёмные волосы человека,
  ожидающего кого-то. Она пожалела его, беднягу: там наверху было,
  наверное, ещё ужаснее, чем в её маленьком укрытии, И тут мужчина
  показался ей знакомым. Она вгляделась и поняла: "Да, это он,
  Коршунов, поджидает её. Но - нельзя... почему-то. Никогда...
  нельзя... Отсюда - все эти вихри, снег, тучи и тот странный
  мираж (видение?), что показали... показался ей. Да, конечно. Это
  его круглая голова с тёмными волосами, его выправка военного и
  плохо, но всё-таки видимый профиль.
   Нельзя туда, потому что... тогда... перевернётся мир, -
  подумалось дальше. - Быть может, и у нас начнётся война, или
  уже наступила? Или это будет только моя война? С кем же? С
  Коршуновым? Николаем? Тоже мне, - тёмные силы.
   В этот миг налетела-зашумела вьюга, и Юлия, быстро
  вспорхнув в автобус, села так, чтобы человек на мосту не смог
  заметить её.
   Дома она долго отогревалась, пила чай и кофе, потом
  выключила телефон, а выходную дверь в первый раз в жизни заперла
  на два ключа и цепочку. Всю её жизнь бесстыдная русская
  пословица: "Сучка не захочет, кобель не вскочит," - работала
  чётко, но сегодня Юля, всё ещё пугаясь привиденного, откровенно
  боялась. Кого-то? Чего-то?
   Потом, немного успокоившись, она прилегла с книгой на
  тахту, но не читалось.
   Глаза, голубые, весёлые и грустные, смотрели на неё со всех
  сторон, пытаясь предупредить о чём-то.
   "Король бубен и король треф," - вспомнилось ей. - Какая
  ерунда.
   И она спокойно заснула, уже не слыша тихих шагов под
  окнами, шорохов и слабого стука в дверь.
   В эту ночь Юле снится сон, радостный тёплый яркий и
  цветной, как сама жизнь. Она стоит на вершине высокой горы.
  Дышится легко, горный воздух пьянит и немного кружит голову. Она
  одна, но ей хорошо, как никогда, хотя известно, что где-то
  совсем близко бродит сама Смерть, а если не Смерть, то
  смертельная опасность. И ещё знает она, что всё будет в порядке,
  если ей не встретится медведь, который на самом деле - человек.
  Скорее - человеко-зверь. И тут, слава Богу, сон прерывается.
   Юля в своей комнате одна на тахте. В открытую форточку
  рвётся свежий ночной воздух. Там, на улице дождь, уже тихий,
  весенний и, скорее всего, долгий. Ей так хорошо дышится и
  живётся, когда идёт дождь. А смертельная опасность и все
  сегодняшние ночные страхи, - это, просто, сон. Она
  слишком-слишком долго работала на этой неделе.
   Придя утром в отдел, Колесова не застала никого, кроме
  лаборанта; и в ту же секунду вспомнив, обругала себя со страшной
  силой так, как когда-то в детстве её обижала родная бабушка -
  "поганкой недомытой".
   "Ведь сегодня, - вздохнула она, - защита докторской
  диссертации Ермолаевым на факультете вычислительной математики и
  кибернетики МГУ; и она за столом на сабантуе клятвенно обещала
  шефу своё присутствие. Опять будет шум и гам."
   Устыдившись, она села за компьютер и за два часа подобрала
  все те неинтересные для неё "хвосты" по программам, уже давно
  обещанные начальнику.
   И сразу, как будто бы, из воздуха, перед ней возник Николай
  собственной персоной.
   -- А ты почему не на защите? - спросила она.
   -- Скучища, тебя нет, смотреть не на кого и не на что. А
  это "открытие Ермолаева" известно мне уже пять лет. Я даже
  маленькую статейку тиснул в "Известиях РАН", но он, естественно,
  со своей высоты не заметил. Потом я запустил это дело в
  Интернет. Американцы выудили и тоже попользовались: парочка их
  статей по этому поводу мною читаны.
   -- Конечно, без ссылок на тебя.
   -- Естественно. Но этот "фрукт" тащил уже у американцев.
   -- И тебе не обидно? Был бы доктором наук.
   -- Нисколько. Мне совсем неинтересно писать докторскую;
  намного важнее думать и создавать новое, а под каким именем оно
  пойдёт, какая, в конце-концов, разница? Кротов или Андерсон?
  Зато я порезвился. Составил план выступления шефа. Вот,
  послушай: "Наша Лаборатория пользуется предложенным методом, -
  сказал он писклявым голосом Варзина, - с 1994 года. Автор
  открытия - Николай Кротов. У него по этому поводу есть статья...
  такая-то... там-то. Очень жаль, что Ермолаев её не цитирует, как
  кстати и американских учёных Андерсона и Белля, разработавших
  несколько иную методику, но на той же основе. Дальше - о разнице
  в методиках... Шеф, просто, убьёт тебя, что ты не видела его
  триумфа."
   -- А вывод каким будет?
   Мы решили Ермолаева пощадить (всё-таки потрудился, две
  статьи перевёл с английского на русский) и разрешить пожаловать
  ему учёную степень, но с условием - обязательно ознакомиться и
  включить в список использованной литературы выше упомянутые
  статьи.
   Юля захохотала, и Николай радостно присоединился к ней.
  Такими и застал их Кириллыч, вернувшийся с защиты. Он был
  настолько горд и воодушевлён "своим" выступлением, что забыв
  поругать Юлю за отсутствие, ещё раз пересказал ей сегодняшний
  спектакль. Та же вовремя ввернула, что подчистила все концы в
  программах, за что схлопотала "молодца".
   -- А где Виктор? - спросил Николай.
   -- Помчался звонить куда-то, видимо, - дела амурные. Очень
  взволнован, - съязвил шеф.
   -- Господи, что это у тебя? - поразился Николай, случайно
  взглянув на экран юлиного компьютера.
   Та повернулась, и очень-очень удивившись, увидела на экране
  старого знакомца - мрачный пейзаж-призрак : тускло-свинцовое небо,
  коричнего-серая хищная жижа-земля без единой травинки и грозящий
  конус вулкана вдалеке, у горизонта, с поганым грибом чёрного
  пепла.
   -- Откуда это?
   -- Не знаю, - с омерзением произнесла девушка. Но какая
  гадость! - и уничтожила видение.
   -- Зря, - сказал Николай, - вещь с настроением, а я думал -
  это копия твоей новой картины, - и тут же прочёл лекцию о
  вулканах, предварительно спросив Юлю. - Как по-твоему возникла
  жизнь?
   -- От злого Бога, - пошутила она.
   -- Нет, а всё-таки?
   -- Скорее всего, в тёплом океане состоялась какая-нибудь
  неожиданная химическая реакция под воздействием солнечной
  радиации.
   -- Ну уж нет, - возразил Николай. - Она появилась, вот, в
  таких вулканах, где попеременно моделируются гигантские, средние
  и низкие значения температур и давлений; и поэтому могут
  возникать предпосылки для зарождения чего угодно, в том числе и
  первой живой клетки. Да, это так, - уверенно продолжил он, - мне
  показывали.
   -- Кто? - машинально спросила Юля.
   -- Не женское это дело знать всё, - вдруг рассердился
  Николай ни с того, ни с сего, - а потом, сменив гнев на милость.
  - Если будешь меня слушаться, хоть немного, то так уж и быть,
  возьму тебя на ночную работу. Ведь ты давно этого хочешь?
   -- Хочу, - сказала она радостно, - но только на работу.
  Работа, и никаких дураков.
   -- Да, мы похожи друг на друга, - задумчиво произнёс
  Николай и вздохнул. - И я, пожалуй, впервые в жизни ошибся...
  Ошибся в тебе. Работать ты, оказывается, можешь. А отдыхать?
  Надо и это проверить.
   -- Коршунова тоже возьмёшь? - спросила Юля.
   Кротов, внимательно посмотрев на неё, неохотно выдавил из
  себя.
   -- Нет, это всё ему неинтересно. Совсем. А жаль, тем более,
  что голова у него в порядке. - И потом. - Знаешь, и мне
  компьютер иногда подбрасывает кое-какую неожиданную информацию
  вроде твоего вулкана. Я даже придумал хитроумную защиту от этих
  фантомов, но всё равно. Что-то древнее, полуживое,
  первородное... нет-нет, да выскочит.
   Вошедший Коршунов прервал этот интереснейший для обоих
  разговор. Посмотрев на собеседников внимательно и хмуро
  поздоровавшись с Юлей, Виктор хлопнулся на стул и, включив
  машину, погрузился в работу. Принялись за дело и остальные, а
  Юля всё никак не могла сосредоточиться, чувствуя за спиной
  взгляды Виктора, жаркие, ревнивые и вопрошающие.
   В этот раз девушка впервые провела рабочую ночь с Кротовым.
  Сперва тот долго объяснял идею, доступно и очень интересно,
  потом перекачав в компьютер Юли массу полезной новейшей
  информации, чётко определил условия задачи и выделил часть
  работы. Она поняла, что это проверка сил, но всё заглушал жгучий
  интерес. В момент погрузившись в ДЕЛО с головой и невыносимо
  похорошев, как всегда бывало при работе от души и для души, она
  совсем не чувствовала, сколько раз и как глядел на неё Николай.
  А тот смотрел и смотрел на её одухотворённое лицо, радостно
  вслушивался в тихие вздохи восторга, дивился, как глубоко
  нырнула она в работу, и как восхитительно при этом блестели её
  великолепные глаза.
   К пяти часам утра Юлия справилась с задачей. Николай, быстро
  просмотрев решение, удовлетворённо произнёс.
   -- Ну, что ж, молодец. Задача средней трудности, всё
  правильно. Ты прошла вступительный экзамен. Вот, уж не думал,
  что моим помощником станет рыжая девчонка, - хмыкнул, но вполне
  дружелюбно и сказал, протянув ключ. - Иди, поспи немного на
  маленьком диване.
   В комнате без номера, никогда не открывающейся днём, стояли
  два дивана, на которых лежали подушки, чистые наволочки и пледы.
  В углу за занавеской скрывался умывальник. Юлия легла на диван и
  мгновенно отключилась, видя божественные сны.
   Проснулась она ровно в девять от скрипа ключа. В комнату
  входил теперь её настоящий шеф - Николай Кротов.
   -- Ну, как? - спросил он.
   -- Прекрасно!
   -- Помой глазки и выходи. Варзин уже на пороге. Как тебе
  удаётся так хорошо выглядеть, даже после рабочей ночи?
   Она не ответила, спросив.
   -- А ты совсем не будешь спать?
   -- Мне, вообще-то, не надо, или час-другой. Выберу,
  как-нибудь, среди дня. Пойдём в буфет. Очень хочется кофе.
   Николай был возбуждён необыкновенно. Он создал сегодняшней
  ночью нечто потрясающе интересное и теперь пытался рассказать об
  этом. Она улавливала, не всё, но многое. И это весьма
  вдохновляло мужчину.
   -- Шеф знает о твоих делах? - поинтересовалась девушка.
   -- А как же, - ответил Николай, - ведь все новинки, а
  значит, и премии рождаются здесь по ночам. Очень жалко, что сам
  он уже не в силах творить новые идеи. А когда-то! Ого-го!
  Сегодня же всё, над чем мы работаем, моё, но я надеюсь, что
  значительную часть груза теперь потащишь ты. - И потом. -
  Знаешь, я никогда не любил и, наверное, не понимал женщин.
  Боюсь, что многое, очень многое в этой жизни упустил.
  
   --- --- --- ---
  
   А год между тем продолжался. Майские морозы и удушливая
  летняя жара привели к недороду. Горел торф, гибли урожаи, ягоды
  и грибы, сдуру вылезшие из-под земли, засыхали на корню.
   Всё выходило из строя: линии электропередач, газовые и
  нефтяные трубопроводы, транспорт. Зато расцветали рэкет,
  казнокрадство и взятки.
   Правительство металось от одного проекта выживания к
  другому, а стареющий президент менял председателей
  правительства, как бумажные носовые платки. В это время окружение
  Ельцина, так называемая "семья" занимались только выживанием и
  воспроизводством себе подобных. "Бездарность", - вот самое верное
  определение политических деяний той эпохи: поддерживать
  бандитский режим в Сербии, а потом рвануться на помощь натовским
  войскам; не извлечь никаких уроков из первой чеченской войны и
  позволить втянуть себя в ту же самую ловушку в сентябре...
   И потери, потери, потери на всех фронтах, горячих и холодных.
   Только одни дьявольские взрывы домов в Москве, Волгодонске
  и Буйнаксе унесли более трёхсот жизней. Незабываемая боль России!
   Да, на родине было, по-прежнему, неуютно жить особенно
  нищим старикам.
   31 декабря президент, досрочно, сложив свои обязательства,
  публично пустил слезу и предложил нового преемника. Страна
  вступила в последний год тысячелетия. Впереди нас ждали новые
  выборы, новые неудачи, новые разочарования.
   Где же ты запропастился мудрый Стремительный Странник,
  обещанный России на рубеже тысячелетия Нострадамусом? Во времени
  ли, в пространстве? Неужели великий предсказатель всё-таки
  ошибся? Или и он не смог понять это жутковатое государство и его
  странноватых обитателей?
   А пока зло продолжало разливаться по стране таким мощным
  потоком, что иногда физически ощущалось присутствие Дьявола и
  его подручных.
   Вопреки всему, их небольшой, но умелый отдел процветал. И
  всё из-за Николая. Тот, наконец-то, как бы вышел из под тени
  стареющего шефа, не очень акцентируя своего превосходства и
  необходимости. Кирилл Кириллович после долгого штудирования
  николаевских трудов, всё-таки доползал до сути, чётко доказанной
  Кротовым, но легко оперировать этим новейшим материалом уже не
  мог, как ни старался. Особенно его раздражало то, что
  Юля, намного быстрее ухватывающая новое, всё понимала и даже
  смела предлагать какие-то мелкие усовершенствования. Кириллыч
  чувствовал, - пора уходить, но так постареть на шестьдесят первом
  году! Нет, он не мог пережить этого; и как ни странно, Николай
  его щадил, и во всех заумных талмудах, посылаемых военным в
  Новосибирск, как всегда, первой стояла фамилия - "Варзин".
   Коршунов, не в пример Николаю, в науку не влезал. Он был
  талантливым технарём, и легко справлялся с капризами
  компьютеров, за что и был ценим. Юле казалось, что Виктор всё же
  кое-что улавливает из того обвала нового, создаваемого Николаем;
  но то ли это его, действительно, не интересовало, то ли было
  лень глубоко влезать в науку.
   Николай же перед выходом очередного тома отчёта тискал
  маленькую статейку о двух-трёх страницах в свой любимый журнал,
  где излагалось то самое-самое новое зерно, что могло бы
  перевернуть мир; но как всегда приоткрывалась только суть без
  долгих математических обоснований, о которых сообщалось одно:
  они существуют в отчётах, естественно засекреченных. Он как бы
  играл в кошки-мышки с американцами Андерсоном и Беллем,
  спешившими за ним, насколько хватало духа. Подкидывая им идею и
  конечный результат без многотрудного перехода, стоившего ему и
  Юле многих десятков вечеров и бессонных ночей, заполненных
  работой - работой - работой. Николай откровенно смеялся над
  американскими коллегами, поддразнивая их: "А ну-ка, младенцы от
  кибернетики , догоните!"
   Теперь они оба - Кротов и Юля, получили официальное
  разрешение на ночную работу, иногда к ним присоединялся "одинокий
  волк" - Коршунов; и дело спорилось, и как спорилось. "Но в семье,
  - как говориться, - не без урода", и кто-то, тёмный и злостный,
  распустил грязную сплетню про Юлю и Николая, но она без
  оснований моментально позабылась, и никто больше не обращал
  внимания на то, что почти всю ночь светится окошко на втором
  этаже.
   Однако до Стрижевского эта поганая сплетня, всё-таки,
  дошла, но он то ли не поверил, то ли смирился. В эту зиму Женя
  часто "прилетал" в Москву, всегда весёлый, счастливый и с цветами.
  Они бродили по Москве, посещая театры и ресторанчики; но о своём
  обещании - жениться на Юле, Женя, как будто бы, забыл. А её и
  радовало это, и угнетало.
   Радовало потому, что женитьба оторвала бы её от той жгуче-
  интересной "каши" которую они "варили" с Николаем, а
  расстраивало? Она очень тосковала по Жене, его улыбке, голосу,
  ласковым голубым глазам; ей нехватало энергии и жизнелюбия этого
  славного человека. Девушка немного успокоилась, когда "Стриж"
  обмолвился о том, что Великий запретил ему жениться, пока Юля с
  Николаем выдают "на гора" такую продукцию. Да, господин генерал
  хорошо понимал ценность их работы. Тоже был не дурак.
   И вот, однажды, на титульном листе одной из статей Кротова,
  уже напечатанной в журнале, Юля увидела и свою фамилию.
   -- Ты поспешил, - сказала она этому, настоящему теперь,
  начальнику, - мне ещё рано стоять рядом с тобой.
   -- Нет-нет, идея этой статьи, - усмехнулся Николай, - была
  подсказана тобой, вольно или невольно, но она твоя. И ещё, -
  вдохновение, сладостное вдохновение, что так давно не покидает
  меня, это тоже только благодаря тебе.
   Она промолчала, потому что увидела нечто, не замечаемое
  ранее: его руки, ловкие, подвижные, с длинными красивыми
  пальцами. В этот момент ей показалось, что руки Николая, как это
  ни странно, но тоже мыслили, а быть может, и умели говорить.
   А она... она понимала эту страстную речь.
  
   От невозможной нагрузки все вымотались, и не выдержав этого
  марафона, шеф, с трудом ползущий за ними, выгнал всех в
  недельный отпуск с пятого марта.
   Первая юлина реакция была схожа с ощущениями птенца,
  выпавшего из гнезда, но она взяла себя в руки, и совершив
  генеральную уборку в квартире, села писать картины, однако
  почему-то так ничего и не смогла закончить. И только то,
  привидевшееся во сне ( или в бреду), и не раз, она в деталях
  перенесла на холст.
   Особенно удался вулкан. Юле казалось, что она отчётливо
  слышит яростное клокотание и хрипы лавы, подступающей по жерлу к
  вершине конуса, и чувствует горький запах пепла, чёрным столбом
  с красноватыми проблесками упирающегося в небо.
   Однако, несмотря на чудившиеся хрипы, стоны и запахи, на
  картине не было ничего живого, ни одной тёплой клеточки. Ворчало
  и клокотало неживое; и это особенно угнетало. И всё-таки здесь
  угадывалось нечто, похожее на жизнь: странное, уродливое,
  первобытное, для нас совсем неживое.
   "Да, - поняла она, - настроение безнадёжности, смертельного
  уныния и гибели подхвачено верно. - Потом подумалось. - Откуда и
  почему такие мысли и сны? Быть может, наша работа приведёт к
  крупной катастрофе, и меня (нас) предупреждают?"
   И в ту же секунду картина опротивела девушке, но повернув
  её к стене, она так и не смогла освободиться от мельчайших
  подробностей этого смертоносного (наконец-то, нашлось слово)
  пейзажа.
   15 марта 2000 года пришло приглашение в Женеву на
  "Симпозиум по новейшим проблемам в ... и.т.д." В списке
  специально указанных учёных, кроме Кир Кира, радующегося, как
  младенец, о котором, наконец-то, вспомнили, стояли фамилии
  Николая и Юли.
   -- У них не получилось, - радостно потирая руки, сказал
  Кротов, - ни решить проблему, ни украсть. Спасибо Козыреву, он
  сумел надёжно защитить наши компьютеры; и у военных тоже не
  дураки сидят. Никуда не поедем. Пусть помучаются, ни грамма
  информации пока не отдадим.
   Шеф расстроился до слёз, но ничего не смог изменить.
  Главным, по сути дела, давно уже стал Кротов. "Николай Первый",
  - называли его теперь в отделе.
  
   --- --- --- ---
  
   В упорных и очень результативных трудах прошли весенние
  месяцы, и очередная глыба работы была переделана. Юля с Николаем
  сотворили ещё парочку "зуд" в подарок "янки", а заказчик Великий
  не мог нарадоваться на эту, неожиданно подружившуюся, пару.
   И тут Кротов заявил: "Всё, перекур на два месяца: в июне не
  подходим ни к компьютерам, ни к принтерам; будем отдыхать в Туве
  на границе с Монголией, куда мы частенько ездили раньше с
  Кириллычем и Софьей Ильиничной. Какие обеды она нам готовила!"
   Но Варзин от поездки категорически отказался. Он так
  стремительно дряхлел и телом, и духом, что становилось страшно.
   -- Но я на роль поварихи совсем не гожусь, - усмехнулась
  Юля. - Так, по салатам... гречневую кашу сварить, картошку
  пожарить...
   -- И больше ничего не вспоминается, - захохотал Николай. -
  Да, не густо. Но создать шашлыки, или приготовить жаркое из
  горного козла, это, надо сказать, мужское дело. Тем более Виктор
  его любит, а ты будешь у нас главной по грибам-ягодам. Не
  возражаешь?
   -- Нет, - обрадовалась Юля. - И потом. - А что если
  пригласить Стрижевского? - и покраснела.
   -- Я обдумывал этот вариант, и он мне понравился, -
  усмехнулся Кротов. - Боюсь только, что генерал может Женю не
  отпустить. Ему теперь надо быстро разгадать все кроссворды и
  ребусы, что мы наворочали за зиму и весну. Но "Стриж" - мужик
  сильный и мыслящий, хоть и не Сократ. Быть может и успеет.
   Да, кстати, америкашки после Симпозиума разродились
  статьёй, и в ней - две грубые ошибки. Ну-ка, дорогая, поищи.
   Юле хватило двух часов на поиски американских огрехов; и
  ещё два - они ухлопали на статью: "По поводу докладов
  американских учёных..."
   И как всегда, поставив нерадивым учёным-соперникам "неуд" и
  не объяснив правильного решения проблемы, Николай сказал: "Пусть
  сами ворочают извилинами."
   -- Вот, вас отловят в Туве американские шпионы и умыкнут, -
  пригрозил им шеф. - Помалкивайте о месте отдыха.
   -- Ладно, - согласился Николай, - в этом что-то есть. Для
  всех мы едем на Кавказ.
   Женя на поездку согласился, но сообщил, что работы
  невпроворот, и всё благодаря им, но он постарается успеть. Тогда
  генерал обещал не возражать.
   Всё складывалось так хорошо, и Тува, всегда прекрасная,
  снова манила и притягивала Юлю.
   "Как же я могла так долго жить без тебя?" - думала она,
  вспомнив студенческие времена, когда ей дважды удалось
  побывать там; и невозможно было не влюбиться в эту дивную,
  заповедную тогда ещё страну.
   Они долго добирались сперва самолётом до Кызыла, затем
  вертолётом до Эрзиня и, наконец, на попутном грузовике до
  Нарына, расположенного уже в пределах сложного горного
  сооружения под названием Сангилен, что тянется на многие десятки
  километров на юго-восток до границы с Монголией. От Нарына и
  началось долгое восхождение к заповедным местам рядом с вершиной
  3274 метра над уровнем моря. Туда вела древняя, местами
  исчезающая тропа, улучшенная теперь контрабандистами -
  скупщиками и продавцами золота и пушнины, искателями жень-шеня
  и, конечно, охотниками, хотя и редкими в этих, почти не тронутых
  цивилизацией, местах.
   Мужчины неслись, как ошалевшие от пьянящего воздуха, обилия
  солнца, огромного пространства и избытка жизненных сил,
  очнувшихся в этом райском местечке. А быть может, древние горы
  решили поделиться с ними своим здоровьем.
   Юля едва успевала, но не отставала.
   -- Молодец, - кратко сказал Николай, когда они примчались
  на заветную поляну. - Я думал, - скиснешь и заноешь.
   Девушка вздохнула (да, ей пришлось трудно и поныть очень
  хотелось); но надо было готовить ужин. Мужчины поставили полатки
  и подправили очаг.
   Немного очухавшись, Юлия пришла в восторг от редкоствольной
  заповедной тайги, которую Бог создал только здесь, в Туве. Уже
  прибегали любопытные соболи; уже проснулся и со страшными
  хлюпами и хрипами ввинтился в воздух старый глухарь, бросившийся
  удирать, куда глаза глядят; уже промелькнули среди деревьев
  силуэты изящных любопытных козлов. А ягоды! Вам встречалось
  где-нибудь ещё такое раздолье черники, голубики, поближе к ручью
  - морошки, а на хребте чёрной смородины и жимолости.
   "Как бы с медведем, любителем сладкого, не встретиться? -
  подумала Юля, а потом. - Ну, и пусть приходит, угостим, чем Бог
  послал."
   С самого раннего утра мужчины собрались на охоту за
  "мясом". Вернулись усталые, голодные и злые.
   -- Дичи полно, - сказал Николай, - но не хочется; а
  осторожные маралы и козлы попрятались, но где-то ещё здесь,
  далеко не ушли.
   Хорошо, что Юля, соорудив простейшую ловушку из прутьев -
  "морду", сумела наловить хариусов и сварить чудесную пахучую
  уху. Ужин был уничтожен в минуту, без "спасибо", но за милую
  душу. От ягод охотники отказались и разбежались по палаткам
  отдыхать.
   В эту ночь Юля спала так крепко, что не слышала, как поутру
  ушли Николай с Виктором. Попив чаю, она взяла карту, которую
  прекрасно читала, и пошла изучать окрестности. Сперва двинулась
  по тропе дальше на юг в сторону Монголии и уже через 200-300
  метров пришла в восторг от горы с пикообразной вершиной, очень
  красивой, обросшей снизу кустами жимолости и смородины.
  Поклёвывая сладкие дары, она стала медленно подниматься к
  вершине и вдруг ухнула куда-то вниз, в сыроватую прохладу и
  темень. "Пещера", - поняла она и очень заинтересовалась.
  Вернувшись в палатку и захватив фонарь, Юля, уже аккуратно,
  спустилась вниз в неведомое. Там кто-то когда-то жил, или
  останавливался, или, скорее, скрывался: на полу были рассыпаны
  обгорелые спички и окурки, на плоском камне стояли пакетики с
  солью и манкой. "Охотники, наверное," - подумала она и решила
  мужчинам пока о пещере не рассказывать, а потом придумать
  какой-нибудь хитрый фокус с исчезновением.
   На хребте так хорошо дышалось, спускаться к палаткам не
  хотелось, и она медленно потянулась по тропе к границе с
  Монголией. И тут, как-то некстати, вспомнился тот недавний
  странный сон (или явь), предупреждающий о смертельной опасности;
  но так тихо, солнечно и спокойно было вокруг, что не поверив
  подсказке судьбы, она пошла дальше по тропе, что становясь всё
  уже и уже, с трудом виляла между развалами огромных камней или
  упиралась в маленькие озёрца, обросшие по берегам диким луком,
  и в конце-концов стала совсем незаметной, слегка угадывающейся.
  Юля посмотрела вдаль, и её острые глаза уловили продолжение
  тропы за следующим мощным навалом камней. С трудом перебравшись
  через него, она нашла второе её присутствие, но через несколько
  десятков шагов тропа кончилась и не просматривалась уже нигде.
  Оглядевшись внимательно, девушка увидела её, вьющейся по
  соседнему, такому же мощному хребту, идущему параллельно их
  горному сооружению, и как бы выныривающей из ниоткуда. Опять
  поразившись, Юлия подумала: "Интересно, кто же бродит этими
  тропками. Надо разведать, но не сегодня. Солнце уже высоко, и
  пора приступать к старинному женскому занятию - готовить еду
  мужчинам."
   Николай и Виктор вернулись с добычей. То-то было радости!
  Козёл! И совсем ещё молодой.
   Всё, приготовленное Юлей, было отвергнуто, и ликующие
  охотники быстро освежевали добычу. Николай, раздув угасающий
  костёр, уже повесил ведро воды с крупными кусками козлятины, а
  Виктор занялся созданием шашлыка. Потом, немного отдохнув,
  Кротов стал готовить третье блюдо, что по запаху обещало стать
  "гвоздём" программы. Это были жареные мозги. Юля же сбегала на
  хребет за зелёным луком, о котором она так кстати вспомнила.
   Пиршество было великим, пожалуй, больше уже похожим
  на обжираловку, но об этом мужчины мечтали целых два года. И
  наконец-то сбылось, а ведь это так редко бывает. Кстати, Николай
  оказался не только хорошим охотником (это он уложил козла), но и
  отличным поваром. Да, если уж человек талантлив, то талантлив во
  многом.
   Объевшись и распив бутылку водки, довольные и
  умиротворённые мужики улеглись у костра и стали травить обычные
  охотничьи байки о своих былых победах. Юля смотрела на их
  расслабленные лица и тела и радовалась. Зажатость, обычная для
  Коршунова, и злобная ярость Николая пропали, испарились куда-то;
  и девушке захотелось, чтобы сегодняшняя радость не исчезала
  подольше. Да, всем было хорошо. Отлично. Но уже через несколько
  минут своим шестым или седьмым чувством ( а они у неё были,
  недаром бабушка всегда звала девочку "ведьмочкой") Юля поняла,
  что к этой умиротворённости и покою стало добавляться ещё
  что-то, тёмное, жестокое, упорное и неистовое.
   "Боже мой, Николай или Виктор? Скорее, Кротов. Что же ещё
  возникло в голове этого странного человека?" - подумала она.
   И в ту же секунду началось.
   -- Юлия, ты неглупый человечек и, конечно, понимаешь, что
  если женщина согласилась идти в поход с двумя горячими
  мужиками-кобелями, а те её ещё поят, кормят и охраняют, то это
  означает одно: она должна заплатить им обоим. Ты поняла - как?
   Юля помолчала. Вопрос, несмотря на предчувствия, застал её
  врасплох. Потом, вздохнув, произнесла.
   -- Чего уж тут не понять? Это я, наивная дура, столько
  времени считала, что мы друзья. А если, всё-таки, скажу: "Нет."
   -- Тогда всё то же самое, даже интереснее. Мы берём тебя
  силой.
   -- Николай, - попробовала оттянуть время Юля, - ведь вы не
  раз ездили с Кирилычем и Софьей. И ничего такого не бывало.
   -- Почему же? Он всё время спал с ней, а она готовила ему
  любимые блюда.
   -- И что же вы скажете... Жене?
   -- Тут возможны варианты. Либо мы уходим на другое место, и
  он нас не находит, и всё - по тому же сценарию, либо "Стриж"
  доказывает свою силу, и тогда тобой будет владеть только он...
  Но это маловероятный исход.
   Юля посмотрела на мужиков. Лучше бы она этого не делала.
  Люди исчезли, вместо них сидели звери и облизывались, предчувствуя
  скорую добычу. А Николая понесло.
   -- Ты же не маленькая, - вещал он, - и жизненные правила
  знаешь. Если, к примеру, мужчина ведёт женщину в ресторан,
  кормит и поит, то получает право обладать её телом, хотя бы на
  одну ночь.
   -- Ладно, - сказала Юля, вздохнув, но вы застали меня
  врасплох. Через десять минут. Мне нужно немного привести себя в
  порядок и почистить пёрышки.
   -- Ну, что ж, - радостно потянулся Виктор, - а пока мы
  бросим жребий.
   "Боже ты мой, - думала бедняга, - прошли тысячи лет, и
  столько великих событий состоялось, а баба, как она есть, так и
  есть. Годится только для одного. Вот сейчас они разыгрывают меня."
   Но минута уже пролетела, и Юля принялась действовать:
  быстро одела свои мягкие сапожки-скороходы, и схватив полевую
  сумку, подаренную ей ещё отцом-военным, засунула туда карту,
  фонарь и банку сгущёнки; затем ловко располосовав заднюю стенку
  палатки острым и страшным ножом, найденным ею несколько лет тому
  назад в тайге, Юля тихонько выбралась наружу.
   Мужчины сидели у яркого костра и травили анекдоты про баб.
  Её побега не заметили.
   Неслышно ступая, она выбралась на тропу и двинулась в
  сторону пещеры. Надо было спешить. Кротов и Виктор могли
  спохватиться, что сделали глупость. Когда они подняли гвалт,
  Юля была уже рядом со страшной притягивающей темнотой
  подземелья. Стараясь не сломать веток, она аккуратно забралась
  вовнутрь, сжавшись в комочек, втиснулась в угол и замерла.
   Юля слышала, как пьяные мужчины долго бегали по тропе вверх
  и вниз, падали, материли её и друг друга, кричали о том, что уже
  завтра к вечеру может прибыть Женька, и что тогда... У него
  пистолет.
   -- Нет, завтра он ещё не приедет, - сказал немного
  протрезвевший Николай, - а, вот, послезавтра - наверняка. Что ж,
  будем говорить так: "Вечером выпили и заснули мёртвым сном, а
  утром Юли в палатке не оказалось. Кто-то разрезал "стенку" и
  утащил девушку."
   Они пьянствовали и жрали весь последующий день, но Женя так
  и не появился. Тогда сложив вещи, Виктор и Николай двинулись вниз
  по тропе, уверенные в том, что Юля пошла единственно возможным
  здесь путём.
   А Юле так не хотелось никого видеть: ни их, ни Женю, и
  выбравшись из пещеры, она долго думала и из двух возможных
  вариантов выбрала такой: не идти за мужчинами вслед, что весьма
  рискованно, а попробовать потянуться по той пунктирной тропе,
  каким-то чудом перебирающейся на соседний хребет.
   Дойдя до знакомого места, где тропа второй раз терялась,
  она стала искать проход к параллельному хребту-близнецу.
   Да, стихия здесь в своё время разгулялась! Скорее всего
  порезвился могучий ураган, хотя и взрыв огромной бомбы мог бы
  вырвать с корнем эти вековые кедры и лиственницы, образовав
  завал, через который уже проросли крупные молодые деревца. Это
  был непроходимый рубеж, однако по каменной перемычке между
  хребтами тоже вряд ли можно было бы пройти. Там грозно высились
  вертикально поставленные огромные щепы почти чёрных горных пород
  вроде пальцев сказочных гигантских негров, стремившихся
  выбраться из чрева Земли и почти преуспевших, но от изумления то
  ли заснувших навеки, то ли погибших.
   Она долго сидела на месте окончания тропы и бессмысленно
  смотрела на последствия разгула злых сил, как вдруг увидела
  спиленный пень. Не выдранное с корнем дерево, как повсюду, а
  рукотворный пень; и на нём вертикальная тёмная полоса вроде
  струйки засохшей смолы, но более правильных очертаний, похожая
  на единицу. Юля с трудом протиснулась внутрь завала, и кое-как
  добравшись до пня, встала на него и осмотрелась. Рубеж
  по-прежнему казался абсолютно непроходимым.
   -- Не пришлось бы идти в Монголию и сдаваться тамошним
  властям? - прошептала она, и в ту же секунду глаза отметили
  вторую полосу, уже двойную на гладком стволе молодой осины. Юля
  присмотрелась.
   "Если встать на пень, то до полоски можно дотянуться рукой,
  ну, да, обхватить дерево. И что же дальше?" - раздумывала
  девушка, бессмысленно ощупывая ствол. И вдруг её рука наткнулась
  на узел верёвки, привязанной с той, невидимой с тропы обратной
  стороны осины.
   Она взялась за верёвку и поняла, что та натянута между
  двумя живыми деревьями. Попыталась повиснуть на ней (верёвка
  выдержала), и тут что-то увиделось: "Неужели? Да-да! Узкий
  извилистый коридор, прорубленный в завале!"
   Теперь, перебирая руками верёвочную путеводную нить, она
  долго перемещалась по нему, опираясь ногами на коряги и корни и
  медленно, но упорно приближаясь ко второму деревцу с другим
  концом верёвки.
   И так полдня: от дерева к дереву, от позора и смерти к
  солнцу и жизни.
   Уже приближался вечер, когда Юля увидела продолжение тропы;
  да, очень узкой, да, заваленной сучкастыми великанами, да,
  изодравшей любимую куртку в клочья. Руки кровоточили, глаза
  слезились, но с каждым шагом на тропе становилось всё
  просторнее; и, наконец-то, девушка выползла (в буквальном смысле
  слова) на желанный хребет и там без сил повалилась на мягкую
  хвою. Обострившиеся слух и обоняние подсказывали ей, что она не
  одна здесь на этом долгожданном выходе: что-то посапывало,
  похрустывали ветви, тревожно кричали кедровки. Но страх не
  приходил. И откуда-то зная, что после таких мук ни один зверь не
  посмеет её обидеть, хотя бы сегодня, она подремала немного, и
  силы вернулись.
   Осмотревшись и помыв лицо и руки родниковой водой, Юля
  поела ягод, пососала сгущёнки и двинулась по тропе
  хребта-близнеца вниз, к Эрзиню. Сколько же ей ещё шагать,
  одинокой и голодной? Но она не жалела себя. Наоборот, настроение
  поднялось и последние страхи исчезли.
   Юля уже подумывала остановиться на отдых, но вдруг застыла,
  как вкопанная, потому что отчётливо увидела их, всех троих, на
  противоположном хребте, то ли яростно споривших, то ли
  ругающихся.
   Голоса доносились едва-едва, но по жестам мужчин она
  поняла, что Женя требовал возвратиться назад, на стоянку, а
  остальные этого не хотели.
   "Покричать им что ли? - подумалось, но потом в голову
  пришла другая мысль. - В пропавшем состоянии моё положение более
  выгодное. Появись я сейчас, они опять будут делить "добычу",
  драться по поводу и без повода. Пусть лучше побегают по тайге.
  Еды у них хватит. Да и каолиция - Женя плюс я, много слабее, чем
  Николай плюс Виктор." Она ещё не видела Стрижевского в
  подобных ситуациях и не знала, что Женя - чемпион Новосибирска
  по самбо.
   Мужчины долго спорили, но потом, всё-таки, пошли обратно.
   "Ура" - прошептала Юля и двинулась дальше по тропе. Боялась
  ли она? А как вы думаете? Да, по вечерам становилось
  страшновато. Обычно она устраивала ночёвку под ветвистыми
  деревьями, на которые можно было быстро залезть. Но зная, как
  мгновенно забираются туда медведи и рыси, бедняга, практически,
  не спала, а днями ненадолго останавливалась в более защищённых
  местах, где-нибудь на скале, и подрёмывала. Было голодновато,
  сгущёнка давно кончилась, а ягоды не насыщали.
   Особенно запомнилась вторая ночь в тайге. Небо было закрыто
  длинными перистыми быстро бегущими облаками, а Луна, такая
  мутная, как будто захмелевшая, с удовольствием купалась в них, и
  ненадолго выглядывая, откровенно смеялась над этой молоденькой
  самолюбивой и глупой девчонкой, что попыталась изменить жестокие
  обычаи, существующие на Земле с незапамятных времён: "Всегда
  побеждает сильнейший! А каким способом, - это уже неважно. Чаще
  всего обычным. Звериным."
   Сегодня Юлю особенно мучили ночные звуки: шорохи, скрипы и
  ещё светляки, а быть может, это были глаза диких зверей,
  медленно подбирающихся со всех сторон. Всё ближе и ближе. И вот
  уже совсем рядом слышалось тихое рычание, крадующиеся шаги и
  резкие крики испуганных ночных птиц.
   Что-то страшное происходило вокруг. Может быть и обычное, а
  быть может вызванное её неожиданным появлением в этих краях.
  Девушке казалось, - обитатели тайги удивлены поведением такой
  лёгкой добычи; и вот, они подкрадываются к ней, всё сжимая и
  сжимая смертельное кольцо.
   В эту ночь она ни на минуту не сомкнула глаз.
   Тёплое утреннее солнце немного развеяло ночные страхи, и,
  наконец-то, она поняла: звери (почему-то?) пощадили её.
   А если бы это были люди?
   К концу третьих суток, соориентировавшись по карте, Юля
  обнаружила, что хребет скоро закончится, и она, наконец-то,
  выйдет на дорогу, где будет возможность проголосовать; а все эти
  страхи, шумы и терпкие звериные запахи дикого ночного леса
  наконец-то исчезнут. И она прибавила шаг.
   Первый же шофёр на допотопной колымаге остановился около
  неё, сообщив, что вчера объявили розыск, а в газете
  напечатана её фотография, и потребовал поллитровку. Она обещала
  при первой же возможности.
   В Эрзине, явившись в милицию, Юля сказала сотрудникам, что
  упала, ударилась головой и заблудилась в тайге. Соображала плохо
  и пошла вниз по хребту.
   Её поместили в маленькой комнатушке так называемой
  гостиницы, где, наконец-то, можно было выспаться.
   Милиционеры несколько раз вызывали её на беседу, каждый раз
  заводя речь о взаимоотношениях в их маленьком коллективе;
  спрашивали, не обижал ли кто-нибудь из мужчин, но она, всё
  отрицая, упорно стояла на своём. Ей не поверили. "Значит, это
  Женя послал по рации некую информацию," - поняла девушка.
   Напряжение слетело, Юля немного раскисла. В Москву не
  хотелось, видеть лица со-трудников - ещё больше. Купив бутылку
  надоедавшему шофёру и кефира себе, она уселась на ступеньку
  гостиничного крыльца, с удовольствием потягивая пахучий
  кисловатый напиток, когда вдруг, совсем неожиданно, увидела
  Женю, стоявшего неподалёку и внимательно наблюдающего за нею.
   Выражение его лица удивило. Подумалось: "Быть может,
  Николай наболтал что-нибудь про неё? Гнусное."
   Поняв, что его заметили, Женя подошёл и, сев рядом, спросил.
   -- Как тебе удалось перебраться на другой хребет?
   -- На всё воля Божья, - усмехнулась Юля.
   -- А я уже думал, - тихо сказал мужчина,- что навсегда
  потерял тебя, - и положил свою светлую голову ей на колени.
   -- Где доблестные сотрудники?
   -- В милиции Эрзиня, но теперь после твоих показаний их
  освободят. Страшно было?
   -- Да, немного, по ночам.
   -- Что собираешься делать? Теперь?
   -- Не думала пока, но скорее всего, уйду из института. Всё,
  конечно, просочится, и каждый посмеет судить, или, хотя бы
  приставать с вопросами. Надо бы улететь до или после Николая с
  Виктором.
   -- Мы отправляемся сегодня в Кызыл, а оттуда самолётом
  до Новосибирска. Место тебе в нашем отделе уже выделено. Николай
  говорит, что ты талантливее его, только очень неуверенная в
  своих силах. Трусишка. Ничего себе трусишка! Мы троих медведей
  встретили по пути.
   -- А я им, видимо, не понравилась, - усмехнулась Юля, -
  хотя кто-то не раз сопел мне вслед. - Потом - решительно. - Нет,
  всё-таки сначала летим в Москву.
   Милиция потаскала-поспрашивала Николая с Виктором и
  отпустила. Своих кобелей ей, что ли, не хватало? Да и кончилось
  всё благополучно без ранений и смертей.
   Кротов и Коршунов сидели в аэропорту и ждали самолёт на
  Москву, когда Виктор сказал.
   -- Я этого так не оставлю, Юля будет моей или ничьей.
   -- То-есть? - удивился Николай.
   -- То-есть, я убью её, пусть не достанется никому.
   (-"Слышишь, отец, это говорю я, твой сын. Спасибо. Ты
  многому научил меня."-)
   Николай вздрогнул. Сегодня его посетила та же самая мысль. И
  что же такое есть в этой девчонке, что он никак не может
  освободиться от чувства жгучей зависти и неизбежной потери. "А
  неизбежной ли? Вот, Коршунов не смирился, и мне не надо," -
  пришла следующая мысль.
   В это время Юля с Евгением уже летят в Москву. Так настояла
  она. Нужно кое-что забрать из того любимого, без чего невозможно
  жить на свете: фотографии мамы, отца и бабушки, дневник, немного
  одежды, две-три любимые картины, кое-какие мысли по работе,
  пришедшие ещё до похода и заметно подросшие теперь; и несколько
  книг, без которых никак нельзя. Ещё необходимо исправить одну
  ошибку. Большую ошибку.
   Дома она долго глядит на картину с закатом и силуэтом
  Коршунова, потом берёт краски и решительно тремя мазками
  изменяет фигуру мужчины, а потом долго-долго выписывает женины
  волосы цвета спелой пшеницы. И на этом холодном "Закате 2000"
  года проступает тёплое светящееся пятно, - кусочек надежды на
  то, что мрачные её предчувствия, как и предсказания великих
  Гигантов не сбудутся, не состоятся, не пройдут.
   В Новосибирск они вылетают ночным рейсом. В толпе
  провожающих острые глаза Юли замечают обоих: и расстроенного
  Николая, и злобного Коршунова. Она молит Бога, чтобы их не
  увидел Женя. Не так уж, оказывается, прост этот мужчина; и хотя
  лицо его не выражает ни зла, ни ревности, Юля не уверена, что
  тот не заметил своих врагов-соперников.
   Под ровный шум самолёта женщина засыпает, а мужчина
  долго-долго глядит на её прекрасное лицо, наконец-то, немного
  успокоившись, но одновременно предвидя грядущие сложности. "Кто
  есть она, его жена? - думает он. - Милая ласковая девочка, или
  программист с чётким и мощным математическим мышлением? Или
  бесстрашное существо, не позволившее унизить себя и прошагавшее
  уйму километров по дикой тайге, борясь за своё право - самой
  выбирать партнёра." Потом понимает: она нужна ему всякая, такая,
  какая есть, и, наконец-то, успокаивается, свято веря в то, что
  теперь всё будет хорошо.
   Юля просыпается ранним утром. Солнце, вот-вот, покажется
  над горизонтом. Какие-то горы... Наверное, Уральские. Нет, это
  что-то другое, но такое знакомое и неприятное. "Боже мой! Это,
  конечно, же опять ОНО - тёмный торс вулкана, его хрипы, стоны,
  могучий столб пепла и дикое, беспредельно грязное болото вокруг."
  Ей страшно, и она будит мужа: "Посмотри, что там за окном? Такое
  жуткое?" "Это облака, - произносит сонный Женя, - чем-то
  напоминающее торнадо. Идёт циклон, но мы сейчас удерём от него,
  повернув на юго-восток."
   "Он не видит, - думает Юля, - а Николай видел, иногда говорил иногда молчал, но тогда проговаривались его руки о том, что
  не нам, сирым и убогим, судить о путях распространения зла.
  Зачем ему и мне дана возможность улавливать это страшное,
  не замечаемое другими, или предвидеть? И почему так больно?
  Конец тысячелетия - это ведь ещё не конец жизни на планете, не
  конец Света. А кошмар именно такой, бредовый, планетарный."
   И только прижавшись к мужу, тёплому и ласковому, она
  засыпает снова.
  
   --- --- --- ---
  
   Прошло ещё пять месяцев (как же быстро бежит время!) и
  наступило новое тысячелетие, сулящее всеобщий мир, великие
  открытия, радость, любовь и процветание. Однако после всех бед
  прошлого - мыслящих людей снова мучили чёрные сомнения.
   Ведь последними его "подарками" были нескончаемая ползучая война в Чечне, взрывы, гибель атомной подлодки Курск на учении в августе, унесшая 118 жизней, и прочее-прочее, ужасное, и у нас, и за рубежом. И ещё одно из той же безысходной череды бед на Земле - это небывалые магнитные бури по-снайперски, выбивающие тысячи людей.
   А вот в Новосибирске дела спорились. Юля с Женей успешно
  трудились, и весьма довольный этим Великий "выбил" для них
  уютную двухкомнатную квартиру неподалёку от места работы.
   Для Юли эти пять месяцев показались Раем. Понимание,
  больше всего другого ценимое ею в людях, - вот чем так оказался
  богат Евгений, всегда готовый встать на место любимого
  человека и попробовать понять его мысли, чувства, намерения.
   За пять месяцев они успели столько всего прочесть,
  просмотреть, обдумать вместе, что Юля не переставала удивляться,
  как же они могли жить раньше, и разве это была настоящая жизнь?
   Юле нравилось, что у Жени много друзей, верных, преданных и
  хорошо принявших её. Да, всё было путём, только вот по Москве и
  квартире на Сиреневом бульваре немного тосковалось, хотя с чего
  бы? Базарный огромный и шумный город - "Вавилон", а ведь, надо
  же, тянуло-тащило обратно в эту суету и толкотню.
   И ещё, Слава Богу, ушёл кошмар, ушёл совсем.
   В начале января 2001 года прибыли исполнители из Москвы:
  Кириллыч, постаревший и как-то весь съёжившийся, и Кротов.
  Бывший начальник долго тискал Юлю и даже пустил слезу, сказавши,
  что с её уходом кончился и Отдел. Коршунов уволился и больше ни
  разу не появлялся; вся работа теперь свалилась на плечи Николая,
  а тот пьёт, пропадает неделями, но как-то ухитряется выполнить
  задание в срок.
   -- Скучно, темно как-то без тебя. Я всё болею, - хныкал он.
  - Нашли множество недугов, в том числе троечку серьёзных.
  Возвращалась бы ты обратно, - расстраивался. - Ты же знаешь
  этого паршивца, у него не столько душа, как язык поганый. И там,
  в Туве, он только забавлялся. Его больше интересовало, как ты
  поступишь в подобной ситуации, а не само действо. До него бы и
  не дошло.
   -- Не могу, Кирилл Кириллович, - ответила Юля. - Мы
  поженились со Стрижевским и уже подумываем завести ребёнка. Ещё
  мне очень тяжело менять место работы. Как кошка к дому привыкаю,
  но раз уж так случилось, метаться и возвращаться не хочу.
   -- А как с наукой?
   -- Довольно успешно. Мы много уже сделали вместе с Женей и
  хорошо понимаем друг друга.
   -- Куда же запропастился Николай? - забеспокоился Варзин. -
  Как бы мне самому не пришлось докладывать. Пойду ещё раз
  просмотрю наш материал.
   "Работу Кротова," - подумала Юля, и тут её окликнули.
   Да, это был Николай, тоже постаревший и угрюмый.
   -- Привет! Как жизнь с херувимом?
   -- Хорошо, - ответила она.
   -- Работа?
   -- Сначала хромали на разные ноги, сейчас идём уверенно и
  ровно.
   -- Знаю, постоянно залезаю в ваши компьютеры.
   -- Ну, когда же ты вёл себя прилично?
   -- Не скучаешь по прежней работе?
   "Не решился произнести - по работе со мной," - подумала
  она, и вслух сказала правду.
   -- Вначале очень скучала, и сейчас скучаю, но мне кажется,
  что теперь немного окрепла и могу надеяться на собственные
  силы. Да и Женя очень серьёзно взялся за дело.
   -- Это так, - погрустнел Николай. - Мне теперь надо
  проситься к вам в отдел. У нас всё глохнет и разваливается.
   "Боже сохрани," - подумала Юля, и мужчина, как всегда, -
  уловил её мысль.
   -- Да не бойся ты меня, - усмехнулся. - Просто находит
  иногда, но будь уверена, - тебе я никогда не сделаю зла; и там в
  горах... Опомнился бы... Это всё - Коршунов. Он, по-моему,
  жизнь решил положить, но заполучить тебя живой или мёртвой.ы
  Кстати, он здесь не появлялся?
   -- Как будто бы нет, - поёжилась Юля и невольно посмотрела
  на его длиннопалые руки. Они кричали, исходили ужасом,
  предупреждали о чём-то страшном, дьявольском, смертельном. И
  она, как всегда, понимала их тревожную речь.
   -- О чём же вы так мило балагурили? - сердито спросил её
  Женя, когда Николай ушёл успокаивать шефа.
   -- Прощения просил, но как всегда по кротовски, своеобразно.
   -- Самое удивительное, что он и там, в тайге, пытался
  пойти на мировую, - сказал "Стриж", - но я был слишком зол и принял это за насмешку. - А ещё Кротов, вроде бы, пошутил, что хочет проситься к нам в отдел.
   -- И что же ты ответила?
   -- Ничего. Подумала только: "Боже, сохрани!" И он понял.
  Поражаюсь его интуиции. Не человек, а демон.
   -- Нет-нет, - не согласился Женя, - если он и демон, то ещё
  не самый чёрный. И надо же, с таким мощным математическим
  прибором в голове. Меня, знаешь, там, в горах, больше напугал
  Коршунов. Вот уж совсем непонятный тип: тёмен, завистлив,
  ревнив, как Отелло, и полон яда. Я, просто, нутром почувствовал,
  что он, вот-вот, примется убивать меня; и ещё, не удивляйся, но
  был уверен, что, если бы драка началась, Николай встал бы на мою
  сторону. Поэтому и не произошло. Кротов знает про Коршунова
  что-то такое, чего не может принять даже его не совсем светлая
  душа.
   -- Нет, не думаю, - покачала головой Юля.
   Заседание началось. Николай чётко и ясно доложил о
  результатах работы и отбился от всех вопросов, даже
  генеральских, весьма коварных. Кротов, как всегда, блистал и
  рождал на ходу новые идеи, тем более, что теперь среди
  слушателей находились двое, хорошо понимавшие его. И
  Кротов докладывал, только им.
   Визит был коротким, и вечером исполнители улетели.
   "Ну, и Слава Богу," - подумала Юля, но придя с работы на
  полчаса раньше Жени, сразу почувствовала какой-то неуют. Как
  будто бы в их доме появилось нечто, чуждое и угрожающее, которое
  изо всех сил пытались не вспоминать. Она зажгла свет. На стене в
  коридоре висела её картина, "забытая" в Москве. Вулкан "хрюкал",
  угрожал и мрачной безысходностью веяло вокруг.
   "Виктор", - подумала она и содрогнулась.
   В это время раздался звонок. Быстро свернув картину и
  засунув её в кладовку, Юля открыла дверь. Это пришёл муж.
   "Надо бы попросить Женю сменить дверной замок," - крутилось
  в её голове, но тут же пришло понимание, что никакие запоры не
  помогут, и с Виктором придётся встречаться и говорить.
   Весь вечер он чудился ей то в дальнем углу спальни, то в
  окне, то в зябкой темноте коридора.
   Утром Юлия окончательно поняла: "Беда, пришла настоящая
  беда." Конечно, надо было сразу рассказать о своих предчувствиях
  Жене, но она опять не решилась, а зря; потому что уже назавтра
  Виктор подкараулил её на подходе к дому. Он был, по-прежнему,
  привлекателен, но очень суров. Ещё сразу бросилось в глаза, что в
  его тёмной шевелюре появились серебряные нити. Большое красивое
  лицо Коршунова сегодня не казалось ни ехидным, ни презрительным.
  Грустным? Пожалуй, да, если бы не глаза. Они цепко ощупывали
  женщину с головы до ног, пронзительные и жестокие. Виктор пошёл
  рядом с нею, долго молчал, потом с натугой сказал: "Ну,
  здравствуй." Юля кивнула головой.
   -- Тебе, как вижу, хорошо.
   -- Да, - однозначно ответила она.
   -- А мне плохо, так плохо, что я готов отправить к праотцам
  большую половину человечества; и тебя с мужем туда же. В
  преисподнюю.
   -- Хорошенькое начало, - усмехнулась Юля.
   -- Просить прощения не буду. Знаю, что безполезно. Попрошу
  только об одном. Уйди от Евгения, или его не станет.
  Предупреждаю один раз, а стрелок я - отличный. (- "Ликуй отец!"-)
   -- Зачем повесил картину? - спросила она.
   -- Чтобы правильно понимала меня и мою силу. Убить парочку
  строптивцев, или устроить им "весёлую" жизнь в живой горячей
  грязи у подножия "Чудовища" - для меня пара пустяков. Увезти
  тебя - то же самое. Но я не хочу делать этого силой, потому что
  помню то время, когда ты была увлечена мной. Не правда ли это
  были совсем неплохие дни? - И видя её реакцию, уже глухо. -
  Повторяю в последний раз: время игры закончилось. Уйди от него,
  иначе для вас досрочно начнётся Апокалипсис; и знай, как только
  ты увидишь перед собой знакомую картину, ненадёжно упрятанную в
  чулан, - он усмехнулся, - это будет означать одно, что я рядом и
  готов овладеть тобой. Сегодня? Пожалуй, нет. А вот в середине
  февраля... Времени на раздумье, по моему, чересчур. Не доводи
  меня до отчаяния, и не смей(!) заводить ребёнка, иначе я убью и
  его, - прохрипел он, заходясь от гнева. - Знаю, моя дорога
  темна, но в этом виновата только ты... Одна! (-" Ну, вот, отец.
  Теперь ты можешь гордиться мною. Всех их следует унижать,
  насиловать и... убивать."-)
   И тут он чётко по-военному повернулся и пошёл в другую
  сторону: высокий, худой, элегантный, красивый, в длинном тёмном
  пальто и с непокрытой чёрной головой.
   "Что-то сильно изменилось в его облике? - подумала Юля. -
  Ну да, глаза, большие, красивые, но жестокие... и сегодня ещё
  совсем пустые; или они всегда были такими, а я не замечала этой
  абсолютной пустоты. Сколько же раз уже он был рядом, пытаясь
  овладеть мной, и жизнь моя висела на волоске. Но откуда такая
  злость (недаром предупреждали руки Николая). Я же не давала ему
  поводов, хотя... минутное увлечение было? Да, было. Рассказать
  мужу?"
   Но не хотелось, и она решила немного подождать, всё время
  возвращаясь мыслями к одному:" Откуда, всё таки, приходит
  этот мёртвый мир, что чудится или видится мне? Бред? Наведённая
  реальность ? И каждый раз одинаковый огромный липкий страх. Как
  он делает это?" - страдала бедняга. - Какими тёмными силами,
  неведомыми человеку, владеет? Почему возникает эта связующая
  нить между мной и Коршуновым? Вот уж в точку попал всё
  понимающий Блок, сказав: "Слишком много есть в каждом из нас
  неизвестных неведомых сил." (1)
   Он - охотник, - пришла ещё одна мысль, - а я - добыча; и
  охота уже началась."
   Только через час её отпустило, и Юля поняла, что Коршунов
  улетел.
   В этот вечер она была грустна и задумчива, хотела
  рассказать мужу, но опять не решилась, а утром, отбросив все
  дела, пошла к врачу. Её предположения и знания этого чёрного
  человека (а человека ли?) подтвердились. Она была беременна.
   Безбрежное счастье затопило её, но одновременно навалилась и
  огромная боязнь за это крошечное существо, уже такое любимое. "Но
  откуда о ребёнке стало известно Виктору?"
   Она пошла пешком на работу и думала, думала, думала...
  Потом, вдруг неожиданно успокоившись, поняла, что будет драться
  насмерть и за своего мужа, и за ребёнка; и никакие "коршуновы"
  её больше не остановят, и никакие картины Апокалипсиса не
  испугают. Но стоит ли в её войну вовлекать мужа? Она опять долго
  думала и решила: "Стоит! Дело теперь не только во мне одной, но
  и в нашем ребёнке. Эту маленькую слабенькую жизнь надо спасти во
  что бы то ни стало."
   Вечером Юля обо всём рассказала Жене, и тот, вытащив
  картину из чулана, сжёг её во дворе на костре.
   Теперь они оба знали, - начался новый и очень трудный
  период их жизни.
   Два месяца ничего не было слышно о Коршунове, но всё равно
  молодожёны старались быть чаще друг с другом, хотя это нередко
  оказывалось трудным делом. Шла серьёзная работа по очень важной
  для военных программе.
   Беременность переносилась Юлей хорошо, но волнения не
  оставляли её. Слишком свежа была в памяти последняя встреча
  с Виктором. Тогда она нутром поняла, что угрозы всерьёз. Женя,
  тоже почувствующий это, не расставался с револьвером, а Юля
  таскала в сумке газовый балончик, не очень надеясь на такое
  "оружие".
   В середине марта Жене пришлось поехать в Петербург, где
  "родственной" организацией были получены хорошие результаты.
  Конечно, он пытался забрать Юлю с собой в командировку, но ему
  не разрешили, - уж очень много дел скопилось в Отделе.
   Они оба были невероятно расстроены этим первым для них
  расставанием, но в то же время казалось: "Ну, что такое четыре
  дня? День прилёта, день отлёта и двое суток в Петербурге." За
  два спокойных месяца в Новосибирске бдительность супругов
  несколько притупилась. Малым кругом решили, что Юля поживёт это
  время у двоюродной сестры Жени - Татьяны, незамужней весёлой
  толстухи, и будет наблюдательна и осторожна. Любимое "шестое
  чувство" тоже дремало и не предупреждало об опасности. Вулкан не
  хрипел и не извергался.
   Первый день без Жени прошёл спокойно, но уже назавтра
  что-то подсказало Юле, что тёмный человек здесь, в Новосибирске,
  и готов отомстить. Она гнала эту мысль, ругая себя "трусишкой",
  но волнение и мрачные предчувствия не проходили; и поэтому
  бедняга очень обрадовалась, когда Татьяна сообщила ей о том, что
  завтра у них ожидаются гости; придёт новый знакомый, интересный
  воспитанный молодой человек, за которого она уже подумывает выйти
  замуж.
   -- Жених, - засмеялась Юля и пообещала испечь своё
  фирменное блюдо - яблочный пирог.
   Но вечером с каждой минутой ожидания гостя ей почему-то
  становилось всё тревожнее и тревожнее. Привыкшая доверять своей
  подкорке, она уже подумывала улизнуть, но не успела. В дверь
  позвонили.
   На пороге стоял Виктор.
   -- Правда, он красив? - шепнула Таня.
   -- Да, очень, - вздохнула Юля.
   Если бы та могла понять этот вздох.
   Виктор, действительно, был сегодня хорош. Глаза его, в
  последнее время всегда мрачные, теперь лучились весельем, мужчина
  шутил, рассказывал смешные случаи и анекдоты. Таким она его ещё
  не видела. Татьяна "познакомила" их, и Юля не стала разрушать
  эту игру, мучительно раздумывая, каким образом ей выбраться
  отсюда из уже почти захлопнувшейся "мышеловки". "Всё произойдёт
  так обыденно просто, - страдала она. - Коршунов убьёт нас обеих,
  или только меня. А быть может не убьёт, но навеки сделает своей
  " вещью", наложницей."
   -- Нет, - прикрикнула она на себя, а потом, - думай, думай
  изо всех сил.
   Тем временем Татьяна потащила их к столу, и налив водки
  себе и Виктору, объяснила, смущённо улыбаясь, что Юле - нельзя,
  она ждёт ребёночка.
   Быстрый и жестокий, но совсем не удивлённый взгляд Коршунова подсказал ей, что тот в курсе, и время казни давно выбрано.
   После застолья Виктор, попросив у Юли прощения, уединился с Татьяной в спальне: "Нам так о многом нужно поговорить перед свадьбой," - ухмылялся он.
   Подождав немного, Юля бросилась к выходной двери. Та была закрыта на все запоры. Ключей на месте, естественно, не было.
   Да, она напугалась, но старалась держаться, хотя стало беспредельно ясным, - никакого выхода, кроме смерти уже нет. А каким способом произойдёт убийство - совсем неинтересно. И всё-таки, вопреки здравому смыслу, она не смирялась. Мысли-мысли-мысли распирали голову.
   "Быть может... ну, конечно же,-позвонить генералу. Она опять выскочила в коридор. Телефона на месте не было." Палач предусмотрел всё.
   Юля попыталась собрать свои последние силы, но тут появился Виктор.
   - Ты уж прости меня, - ёрничал он. - Через пятнадцать минут крепко заснёт моя невестушка, напившись реладорма, и мы будем только вдвоём.
   ( -" Отец, ты уважаешь меня? Теперь? Я больше не виню тебя за смерть матери; и ни мигнув глазом, убью эту брюхатую дрянь!" -)
   Коршунов скрылся за дверью, а Юля опять начала лихорадочно
  осматриваться по сторонам: "Да, квартира на третьем этаже, окна
  тщательно заделаны... Здесь ничего не выйдет." Она ещё раз
  внимательно оглядела столовую и очень удивилась, впервые заметив
  тяжёлую гардину, висящую на стене, а перед ней - маленький
  столик с драгоценными камнями и статуэтками. Отведя гардину в
  сторону, она обнаружила дверь, запертую на обычный английский
  замок. Сердце трепетно заколотилось: "А вдруг это выход в другую
  квартиру?"
   Покрутив затвор, она услышала довольно громкий щелчок и
  чуть ли не закричала от ликования: "Да-да."
   Теперь надо было спешить, и схватив сумочку, Юля, сломя
  голову бросилась в Неведомое. Дверь вывела её к соседям,
  там было тихо и темно. Она огляделась. В комнате, большой и
  очень захламлённой, никого не было видно, но её обострившиеся
  чувства подсказали, что в другой - кто-то есть. Медленно,
  на цыпочках женщина вышла в коридор и прислушалась. Да, из-за
  закрытой двери в другую комнату доносилось мерное посапывание.
   Юля осмотрела выходную дверь. Опять - английский замок, но
  открыв его поняла, что это ещё не всё. Лихорадочно прощупав край
  двери и найдя замочную скважину, она немного успокоилась. Но где
  же ключ?
   Надо было спешить, время летело, Виктор вполне мог
  догадаться, куда она исчезла, и рискнув, Юля зажгла свет в
  коридоре.
   Сопение прекратилось. Она ждала, вся обратившись в слух.
  Минута, другая... Теперь можно.
   " Вот, она, связка ключей висит совсем рядом на гвоздике, и
  к скважине может подойти только один, самый массивный . Да,
  угадалось правильно. Вот он."
   Бесконечно обрадовавшись, бедняга тут же сообразила, что
  раздетой в мартовские новосибирские морозы ей далеко не
  убежать. Оглядев вешалку, ломящуюся под грузом сильно поношенной
  одежды , она схватила серое пальто и шарф и со всех ног
  бросилась к выходу, боясь далее искушать счастливую Судьбу.
   Выскочив из другого подъезда, она тотчас увидела Коршунова.
  Тот стоял раздетый на крыльце и оглядывался по сторонам. Потом
  умчался обратно, видимо, одеваться.
   Она выбежала на середину улицы и попыталась проголосовать,
  но никто не останавливался. Отчаявшись, помчалась бегом по
  скользскому тротуару, отчётливо понимая, что через
  секунду-другую появится Виктор, и счастливая случайность, быть
  может, единственная из тысяч противоположных, улетучится и
  тогда...
   Она не успела додумать эту печальную мысль, как одна из
  машин затормозила. Водитель запросил немыслимую цену, но Юля,
  конечно, согласилась. Жизнь ребёнка стоила много дороже.
   Усевшись на переднее сиденье, она увидела в зеркальце, что
  Коршунов "летит" за ними и машет руками.
   -- Возьмём? - спросил шофёр.
   -- Нет-нет, - закричала она, - я заплачу двойную цену.
   -- Кто он вам? - поинтересовался мужчина, лихо рванув с
  места.
   -- Никто. Насильник и убийца.
   Через двадцать минут Юля была уже в квартире Великого.
  Быстро и чётко объяснив ситуацию, она попросила денег, чтобы
  заплатить шофёру, но генерал не отпустил её, и тяжело вздохнув,
  взял револьвер и спустился вниз. Но машины уже не было.
   Она видела из окна, как Великий осмотрелся и пошёл
  обратно. И в это же мгновение примчалась синяя "Волга", из
  которой выскочил Виктор. Даже с четвёртого этажа было видно, как
  он разозлён и взбудоражен.
   -- Но подонок не решится подняться сюда, - тихо проговорил
  возвратившийся генерал. - Пойдём в столовую, тебе надо
  успокоиться. Не стоит будить мать, она слишком эмоциональна,
  потом всю ночь не заснёт.
   -- Пётр Иванович, мне бы немного валерианки, или
  валокордина, - попросила Юля, чувствуя, как бешенно стучат в ней
  два сердца: её и бедного взволнованного малыша.
   -- Да-да, - засуетился Великий, - и чашечку чая, горячего,
  с малиновым вареньем. Не откажешься?
   -- Нет, спасибо, ну, что вы?
   Они долго пили чай. И хорошо, потому что наступила
  разрядка, и Юля поняла, насколько они были сегодня близки к
  смерти: она и малыш. Слёзы полились потоком. По-настоящему, она
  испугалась только сейчас, задним числом, но генерал сумел
  сказать простые, но такие правильные слова: "Я тебе торжественно
  обещаю, что подонок будет пойман и посажен в тюрьму, - а потом.
  - Надо срочно звонить Жене."
   -- Поздно, - произнесла, всхлипывая, Юля, - он уже вылетел
  в Новосибирск.
   -- Позвоним по рации или мобильному телефону, - успокоил её
  Пётр Иванович, и задумчиво протянул. - Откуда только берётся эта
  нечисть на белом свете? Беда... Подобных монстров всё больше и
  больше с каждым днём, - затем улыбнулся, так по-домашнему, и
  сказал. - Ложись-ка спать. Здесь ты в абсолютной безопасности.
   Юля засыпает, но сон её тревожен и безрадостен. Она всё
  убегает и убегает куда-то: в темноту, в туман, в другое
  измерение, но везде встречает лицо Коршунова, перекошенное
  презрительной улыбкой. И вдруг, ещё не проснувшись, понимает,
  что теперь, потерпев фиаско, Виктор во что бы то ни стало
  постарается убить Женю. Выскочив из постели, она бросается к
  генералу. Тот зол и безрадостен. Пьёт чай. За окном - серое утро.
   -- Не бойся, - говорит он, успокаивая её, - Женя в
  безопасности. Ему сообщили, и будут встречать в аэропорту.
  Милиция тоже предупреждена.
   Но страшное предчувствие опять заполняет юлину душу.
   -- Тебе нельзя волноваться, - убеждает её Петр Иванович, -
  Ты своё дело выполнила. - И продолжает сурово. - Начались
  жестокие мужские игры, в них нет места женщине. У тебя теперь
  одна, но огромная, задача - сохранить ребёнка.
  
   --- --- --- ---
  
   И всё-таки прохлопали.
   Коршунов выстрелил в Женю, когда тот спускался по трапу
  самолёта. Метил прямо в сердце и не промахнулся. Да, он не смог
  скрыться от милиционеров, но это теперь не имело для Юли
  никакого значения, потому что "Стрижа", весёлого, смелого,
  сильного, яростно любившего жизнь, уже не было с ними.
   Ей не сказали. Она почувствовала сама, вновь увидев оживший
  вулкан на стене генеральской квартиры. Хотелось только одного:
  забыться, навеки забыться. Так хотелось, что она потеряла
  сознание. Это спасло её и ребёнка.
   Когда она вернулась, генерал увидел, что перед ним -
  прежняя решительная и смелая женщина, которая знает, что теперь
  главное дело её жизни - это сын, похожий на Женю. Он должен
  выжить во что бы то ни стало, и прожить прекрасную жизнь и за
  себя, и за своего отца. Светлую и чистую. Стать человеком!
   Да, самое главное: родиться от человека, стать человеком и
  оставаться им до самой смерти.
  
  
  
   Приложение
  
   1. Блок А.А. Есть игра: осторожно войти... Собр. Соч. Т.3
  Гос. изд. худ. лит-ры. М-Л, 1960. С. 43 .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"