Посвящается любимой сказке детства
"Три орешка для Золушки"
Спасибо!
Пролог
Если женщина заявляет, что она ведьма, то она конечно же таковою не является. Потому что настоящая ведьма не признается в этом ни за что в жизни. Ключевые слова в предыдущем предложении - "в жизни". Поэтому, когда я буду вынуждена объяснять некоторые обстоятельства своей истории тем, что я ведьма, придётся учитывать тот факт, что я мёртвая ведьма.
Ну, не совсем-совсем мёртвая, но почти.
Так что, думаю, мне можно.
И теперь, когда отмечена эта маленькая тонкость, я начну.
А нет, ещё не всё.
Я собираюсь рассказывать свою историю старой седой крысе, которую сначала хотела съесть. Вернее, не то чтобы "хотела" в смысле "страстно желала", но некоторое время действительно обдумывала такую вероятность. А теперь я буду повествовать гипотетическому обеду, как я дошла до жизни такой.
Или, вернее будет сказать "до смерти такой"?
Забавно.
И забавно, что мне всё ещё может быть забавно.
Наверное, я из тех людей, с которыми до конца остаётся не надежда, а ирония.
Мы сидим между двумя зелёными мусорными контейнерами. Мне сложно говорить - даже на телепатической анималингве, которая предполагает минимум физических усилий. Я смертельно устала, я хочу есть, пить и спать одновременно. Если бы не назойливое внимание крысы, я, наверное, прилегла бы на асфальт и скорей всего не встала бы уже никогда. Но крысе зачем-то надо знать мою подноготную, она толкает меня в грудь лапой с розовыми пальчиками, так похожими на человеческие, и командует:
- Не спи, ведьма Данимира, рассказывай. И торопись, если наши тебя заметят - полетят клочки по закоулочкам!
Голос у крысы хрипловато-шершавый, чуть надтреснутый, как у старой актрисы МХАТовской закалки, и манера произносить слова тоже театральная, с чётким проговариванием каждой буквы.
- Пусть полетят, - соглашаюсь я и собираюсь провалиться в заманчивое небытие.
Крыса коротко закатывает глаза - блестящие бузинные бусинки прыгают вверх и вновь обращаются на меня.
- О, святые отбросы! Соберись же! Тебя что-то держит на этой стороне, иначе бы ты никогда сюда не попала. - Она смотрит, не мигая, и задаёт вопрос. - Ради кого?
- Снежинка, - говорю я.
Нормальный человек сказал бы - ради себя, или ради семьи. Ради любви. Или ради мира во всём мире. Или назвал бы ещё какой-либо более значимый якорь. Но здесь нет нормального человека, есть только я, поэтому повторяю:
- Ради Снежинки.
Несколько секунд крыса смотрит на меня молча. Затем повторяет:
- Не спи, ведьма, говори, и, может быть, я помогу тебе.
- Зачем?
Действительно не могу понять.
- Я должна убедиться.
- А если не убедишься? - на мгновение оживляюсь я. - Клочки по закоулочкам, да?
Пальчики с острыми коготками снова тянутся к моей груди. Теперь я замечаю мерцающую полоску - браслет из рунного серебра обхватывает тонкую косточку запястья.
Кое-что проясняется.
- Ты крысиная ведьма!
Крыса снова мечет вверх-вниз глаза-бусинки и скупо усмехается левой половиной морды:
- Не отвлекайся, рассказывай.
- Не могу... Мысли ушли... нет мыслей... совсем...- объясняю я.
Крысиная ведьма недовольно передёргивает усами, но спокойно произносит:
- Ладно, уж так и быть, сюда смотри. - Она вытягивается столбиком, разводит лапы в стороны и замирает на несколько секунд, как дирижёр, который готовится к увертюре. Я даже слышу, как где-то начинает выводить нежный щемящий мотив невидимая флейточка, которая торопится сказать своё слово перед тем, как грянут литавры, и скрипки, и медь.
Крыса принимается плести воздушный колдовской сейд. Один пас, другой, третий, четвёртый... седьмой... пятнадцатый... Хрустальная паутина разворачивается с сердцевины - постепенно, по ломаной спирали; разрастается, захватывая пространство, прошивая его радужными иглами.
Прозрачная роза распускает лепестки в ущелье между мусорными контейнерами. Несколько раз ловкие пальчики смыкаются в резком движении. Я знаю этот пасc - он называется "степлер", мама часто использует этот приём.
Слежу за ловкими отточенными движениями, и вскоре вижу, что тенёта для концентрации внимания готовы.
Сеть дивно хороша. Она неуловимо посверкивает, колеблясь от энергетических потоков, которые, сплетясь по воле безупречной волшбы, удерживают друг друга в сложной четырёхмерной структуре.
Я понимаю, что крысиная ведьма - большой мастер.
- Встречалась с твоей матерью в прошлом году. В Новгороде, на семинаре по сейду, - подтверждает мои догадки крыса. - Какая она, я знаю, теперь хочу посмотреть - какая ты. Не противься, я вытяну всё сама, ты только слушай... Там, вдали...
Я вслушиваюсь. Мелодия соблазнительна, но еле слышна, почти не различима, и я трогаюсь с места, чтобы приблизиться к ней.
Двигаюсь и чувствую, как расступается вязкая муть. Сначала лёгким пунктиром обозначаются контуры, они наполняются тенями и светом, превращаясь в живые картины; прошлое клубится облаками и наплывает на будущее, и в этом смешении проступают образы настоящего. Фразы появляются одна за другой, исчезают и снова появляются, будто чёрный коготок подцепил нитку, и клубок воспоминаний, разматываясь, катится по тисовому лабиринту в поисках выхода - то скрываясь за поворотами, то вновь оказываясь на виду.
Часть 1
1
Я появилась на свет в Петербурге, но выросла в небольшом северном посёлке. Родители, сами родом с Кольского полуострова, вернулись на родину сразу же после окончания учёбы. Отцу, блестяще окончившему Горный институт, предложили должность инженер-мага на Оленегорском Опытном, а маме, выпускнице Смольного, нашлось место при заводской библиотеке, где в зачарованном спецотделе хранилось немало старинных книг и манускриптов.
Моё детство можно смело назвать счастливым. Отец был умён, силён и в полной мере соответствовал понятию "настоящий мужчина", мать - добра и красива. Эти определения не значат, что мама уступала отцу в сообразительности, просто её ум со временем преобразовался в такую душевную лёгкость и теплоту, что душа матери, казалось, разливалась вокруг неё нежным сиянием.
Погодные чары, издавна наложенные на местность, где стоял посёлок, смягчали суровый климат. Магический подземный Гольфстрим в этих местах образовывал петлю и подходил близко к поверхности. Невысокие синие горы, поросшие смешанным лесом, защитным кольцом окружали долину с трёх сторон. В горах хранилось заповедное озеро с кристально чистой водой, водились косули, зайцы, белки и прочее незлобивое зверьё. Зимы были щедрыми на снег, а короткое полярное лето здесь преображалось - было жарким, томным, неспешным и всегда медлило с уходом. Осенью я мысленно оглядывалась назад, и в памяти дни лета казались нескончаемыми: безмятежное белое солнце неподвижно висело между двумя пологими вершинами; таинственные токи земли, пробуждённые и пленённые заклинаниями, лениво обходили долину по кругу, навевая покой всем... и смутные мечты - возможно, мне одной.
Школа в Оленегорске была общая. Магически одарённых детей насчитывалось всего двенадцать человек. Затевать для такого небольшого количества учащихся отдельное учебное заведение не имело смысла. Поскольку все мы были разного возраста, не получилось и создать отдельный класс. Две мои лучшие подружки-однокласницы не замечали магию так же, как при безветренной погоде не ощущают воздух вокруг, и это ничуть не мешало нашей дружбе.
Курс обязательного магического минимума нам читали факультативно, а большему (при желании и под свою ответственность) могли научить родители. Империя не была в восторге от школьников, бегающих по улицам с волшебными палочками. Серьёзным вещам начинали обучать только в высших учебных заведениях, и попадали туда далеко не все.
Пока в целях безопасности нам разрешали оживлять магию только в присутствии взрослых, которые должны были позаботиться о том, чтобы тайное оставалось тайным. Например, мама обучала меня азам волшбы только в помещении библиотечного спецхрана, куда посторонние не могли попасть никоим образом.
Надо сказать, что на моей памяти запрет был нарушен всего один раз, когда Коля Малыгин, сын Михаила Васильевича, термист-мага из оружейного цеха, не совладав с гневом, заклинанием поджёг сухую берёзу за спортивным магазином.
Колька был талантлив. Берёза пылала неопалимой купиной почти сутки, пока взрослые не справились с зачарованным пламенем.
Михаил Васильевич, тоже человек горячий - недаром он имел дело с огнём - сначала хотел преподать паршивцу урок с помощью увесистого пука жгучей горной крапивы, но потом сообразил, что это будет непедагогично, поскольку продемонстрирует, что яблочко от яблони недалеко падает, поэтому попросту на полгода запретил сыну пользоваться компьютером. Коля на коленях умолял поменять компьютер на крапиву, но Михаил Васильевич почувствовал, что находится на верном пути, и на замену не согласился.
Малыгинская слабость аукнулась всем "особо одарённым". Нам пришлось по второму разу прослушать курс "Магического обществоведения". Присланный из Москвы ментор, специалист по подростковым правонарушениям, невыносимо нудным манером снова и снова напоминал, что Тихая Империя, в отличие от Адской Конфедерации, выбрала путь ассимиляции и интеграции, и этого пути мы должны придерживаться, несмотря ни на что.
Нам ещё раз напомнили, что чуть более трёхсот лет назад в валлийском королевстве Гвинед произошёл всемирный сбор магического сообщества. У подножия горы Сноуден был раскинут лагерь, и в течение семи исторических дней маги определяли будущее нашей планеты.
Вопрос, что называется, назрел.
В мире царил сверхъестественный хаос, волшебство применялось часто и грубо, порой по самым незначительным поводам. Население, доведённое до нервного срыва, ответило репрессиями и физическим уничтожением магически одарённых.
В результате недельных дебатов сообщество магов раскололось на две неравные части. Благоразумное большинство решило, что путь насильственного покорения человечества не этичен и чреват кровавыми потрясениями. И кому, спрашивается, оно надо, когда кровавых потрясений у нас и так предостаточно, безо всякой магии.
Победили сторонники мягкого ухода в тень. Отныне волшебство для обычных людей оставалось только в сказках, мифах, на страницах книг и, позднее, на экране.
Все люди равны, но некоторые равнее... просто вы об этом никогда не узнаете.
Вскоре после сноуденской встречи меньшинство, призывавшее к установлению колдовской диктатуры, всё-таки попыталось эту самую диктатуру установить, но потерпело поражение. Папа говорил, что те давние события всегда напоминали ему гражданскую войну Севера и Юга - тот её вариант, где проигравший Юг поднял из пыли поверженные знамёна, забрал рабов, запасы хлопка, фамильное серебро, хлопнул дверью и гордо удалился осваивать соседние измерения.
Смутьяны, снобы, доминанты, короли азарта - они ушли, и каждый второй из ушедших был высшим ведьмаком, а каждый первый - хищником до мозга костей.
Ещё папа говорил, что вместе с ними ушла злая, но дерзкая и горячая кровь. С лёгким таким сожалением говорил, как говорят о том, что отпуск закончился и пора выходить на работу - вроде как жаль, но ничего с этим не поделаешь.
Так возникли Тихая Империя и Адская Конфедерация.
Порталы, ведущие в измерения под властью Конфедерации, были наглухо запечатаны, а новообразованная Тихая империя подобно лохнесскому ящеру вильнула зубчатым хвостом и навсегда ушла в глубину.
Потребовались столетия, чтобы Империя превратилась в более-менее цивилизованную державу, объединяющую магов всей планеты. Теперь мы все, безусловно, были добропорядочными гражданами тех стран, где нам посчастливилось проживать. Мы платили налоги, мы соблюдали законы и мы свели к минимуму поступление магии в немагический мир.
Всё это было уже пройдено, зачёты сданы, тетради с конспектами благополучно упрятаны подальше, но пылкий Колька подложил нам свинью.
Май.
Я сижу, подперев голову рукой, и с тоской наблюдаю, как солнечные зайчики мечутся по поверхности школьной доски - тёмно-зелёной, с мраморными меловыми разводами.
Кто-то играет на флейте. Почему-то мне кажется, что это неправильно. Флейта тут не к месту. Или флейта к месту, а я - нет. Но мне так досадно тратить время на повторение уже изученного, что я мысленно отмахиваюсь от чувства несуразности происходящего.
- Мы - хранители, мы - стражи! - вещает тем временем московский гость, лысоватый, зато с очень волосатыми руками Павел Викторович. - Мы стоим на границе и оберегаем невинных!
- Над пропастью во ржи, - вполголоса добавляет Илюша Одинцов, старшеклассник, который всегда садился рядом со мной на этих занятиях. Свой выбор Илюша объяснял тем, что я удивительно мало для девчонки говорю и правильно реагирую на его тонкий юмор. Спустя пару лет он стал добавлять, что и посмотреть на меня приятно, но это будет позже.
А сейчас я согласно хихикаю, разделяя ироническое отношение Илюши. Когда в доме собирались гости, папины сослуживцы с Завода или заезжие гости, за столом - под мамино домашнее вино из шикши - начинались жаркие споры обо всём на свете. Я, как и всякий порядочный ребёнок, интенсивно грела уши, слоняясь поблизости, поэтому знала, что всё обстоит далеко не так идиллически, как это обрисовывал столичный Павел Викторович.
Многие из тех, кто голосовал за мирный путь, не хотели афишировать наличие особых способностей, рассудив, что им и так будет неплохо. По сути они не были такими уж гуманистами. Просто посчитали, что быть пастухом не так хлопотно, как волком. В немагическом мире волшебство - драгоценный товар, и Империя негласно, но весьма регулярно оказывала особые услуги тем, кто мог за это заплатить.
Нам, разумеется, излагалась официальная версия.
- И помните! Путь к хаосу может начаться с малого! Например, с бессмысленного поджигания деревьев! Это деяние только на первый взгляд кажется пустяковым...
... И бла-бла-бла, и бла-бла-бла...
"Специально они, что ли, подбирают таких зануд?" - думаю я.
Мы сидим, уставившись в кривоватый, беспрестанно шевелящийся рот Павла Викторовича, и потихоньку соловеем.
Одинцов отрывает от тетрадного листка полоску бумаги, размашисто пишет: "Сегодня он поджёг берёзу, а завтра магию продаст!", внизу изображает виселицу, на которой болтается человечек - ручки-ножки из палочек, и посылает записку Малыгину.
Тот читает и оглядывается на нас.
Мы синхронно показываем кулаки.
Колька покаянно роняет голову - догадывается, что над его головой сгущаются тучи.
Лекции мы были вынуждены прослушивать в течение двух месяцев по воскресеньям, с десяти утра и до полудня, и потеря этого золотого времени больно ударила по нашим свободолюбивым сердцам.
Мало того, занятия проходили под прикрытием в виде хорового кружка. Проходящие мимо слышали, как из окон звучит "Имангра-озеро, чаша царей", исполняемая нестройными, но чистыми детскими голосами. Если бы некто любопытный всё-таки заглянул в окно, то увидел бы, как в классе, где парты сдвинуты к стенам, полукругом стоят ученики и старательно разевают рты.
Позор на весь посёлок.
Единственное, что нас утешает, что после отъезда психолога морок должен развеяться вместе с памятью о хоровом кружке.
"... Мирный саам и суровый помор к водам твоим приходили в ненастье..." - я вдруг начинаю различать слова песни, хотя морок предназначен для прохожих и должен быть слышен только на улице. Тем не менее я слышу пение, и, кажется, будто я сижу на длинных качелях, чья-то сильная рука раскачивает меня... вверх... вниз... вверх... вниз... и флейта вторит словам про "красную нерку и жемчуг речной"...
- Шергина! - издалека слышу я. - Данимира!
Одинцов шепчет:
- Данька, проснись! - и толкает меня в бок.
Я подскакиваю с места.
- Повторите, что я сейчас говорил.
Первый раз за всё время Павел Викторович обращается ко мне непосредственно. А я-то уж было начала верить, что чаша сия меня минует.
- Э-э-э... Мы оплот?..
Кое-что я всё-таки слышала сквозь дрёму. Про оплот точно что-то говорилось.
Павел Викторович внимательно на меня смотрит.
- Оплот чего? - Он с интересом наклоняет голову.
- Э-э-э... стабильности и прогресса?
- Именно так, Данимира, именно так. Но хотелось бы услышать, какими именно способами наша Империя добивается гармонии столь различных по своей сути явлений, каковыми являются стабильность и прогресс.
Слова московского гостя катятся по поверхности моего разума, как рассыпанные пластмассовые бусины. Но и я не лыком шита. Я подбираю слова Павла Викторовича, нанизываю их на нитку в другом порядке и произношу в ответ такую же гладкую речь.
"Съел?" - думаю я. Все учителя говорят мне, что я способная.
- Прекрасно, Данимира, прекрасно, - удовлетворённо произносит Павел Викторович. - А теперь расскажите нам, что вы думаете о поступке вашего товарища Малыгина Николая.
Внезапно я чувствую острый приступ гнева. Я ощущаю, что безмерно устала от этого бессмысленного времяпровождения и что тоже с удовольствием что-нибудь бы подожгла. Колька, конечно, дурак, вот что я думаю, но мысли - это моё личное дело и никого не касается.
- Сегодня он поджёг берёзу, а завтра магию продаст? - цитирую я записку Одинцова и таращусь с честным выражением, хотя внутренне усмехаюсь.
Лицо у меня невинное и безмятежное, это я унаследовала от мамы. Только мама на самом деле такая, светлейшая из ведьм, а насчёт себя я не уверена.
Психолог задумчиво смотрит на меня, потом неожиданно усмехается и становится похожим на человека. Оказывается, кроме рта у Павла Викторовича есть глаза - серо-зелёные, с пушистыми ресницами и со смешливой искоркой на дне зрачков.
"Это ведь он специально нудятину разводил, - вдруг догадываюсь я. - Чтоб запомнили на всю жизнь".
- Такое развитие событий намного вероятнее, чем вам кажется, Данимира Андреевна, - всё так же усмехаясь, сообщает Павел Викторович. Из-за этой усмешки эта фраза звучит так, будто он отвечает на мои невысказанные слова. Может, он чтец мыслей? Редкая способность даже среди магов, но ведь встречается же.
Не успеваю обдумать эту возможность, как замечаю, что фигура передо мной размывается, серо-зелёные глаза бледнеют, остаются лишь зрачки, которые превращаются в блестящие чёрные бусинки на серой вытянутой морде.
- Ты завязла, - строго говорит морда голосом Павла Викторовича. - У тебя мало времени, двигайся дальше.
Странно. Раньше мне казалось, что дополнительные уроки по обществоведению - не лучшим образом проведённое время, а теперь не хочется уходить.
Здесь скучно, но безопасно, а там, куда мне придётся идти, скверно.
Но что-то толкает меня в грудь, и я с сожалением покидаю и это место, и это время.
Двигаться.
Мне надо двигаться, надо догнать ускользающее, невозможное, унесённое ветром...
А вообще преподаватели по всем предметам у нас были замечательные - Завод следил за этим. И училась я без проблем. Если честно, мне даже в голову не приходило, что можно добровольно отказаться познавать что-то новое. Так что школу я закончила с красным дипломом, без помощи каких-либо сверхъестественных сил.
Я, как и мама когда-то, не отказалась от инициации ведьмовского статуса, но, положа руку на сердце, сделала это в предвкушении дополнительного бытового комфорта и всяких мелких радостей волшебства - кому ж не понравится быстро находить потерянные вещи, уметь объясняться с животными, птицами и книгами; у ведьм никогда не пригорает еда, и не вянут комнатные растения. И ещё - вот оно, ради чего стоит быть ведьмой! - можно приказать одежде разгладиться самой.
Бытовую магию Империя тоже не одобряла, но чего греха таить, по мелочи жульничали все. Бороться с этим было невозможно, и на употребление колдовства в житейских делах власти смотрели сквозь пальцы.
Отец и мать обладали яркими магическими индивидуальностями и щедро делились своими знаниями со мной. В результате я умела гораздо больше, чем положено несовершеннолетней особе. Тем не менее об Академии Государственной магии мне никогда не мечталось, потому что тогда в процессе учёбы пришлось бы совершать достаточно неприятные поступки, к свершению которых у меня решительно не было никакой склонности. Да и после окончания Академии ведьмы были обязаны отработать длительный срок на императорской службе. А я хотела так же, как и мама, закончить библиотечный факультет Смольного института, найти свою библиотеку, пустить в ней корни и тихо-мирно жить в своё удовольствие.
Родители никогда не настаивали на моём продвижении по магической лестнице. Напротив, смеясь, отец говорил, что в наше время встретить скромную ведьму - это неслыханная удача, а уж он такой счастливец, что ему повезло дважды.
- Мы не скромные, мы ленивые, - отшучивалась мама. - Ты просто ещё не видел, на что способны лентяи, если потыкать в них палочкой и заставить что-то делать. Да мы горы свернём, лишь бы нас оставили в покое.
Мама была не только сильной ведьмой, но и мастером сейда, однако так и осталась хранителем маленькой заводской библиотеки в нашей зачарованной долине. Я в полной мере унаследовала от неё отсутствие амбиций.
Правда, надо отметить, что на мамином попечении оказались такие своеобычные экземпляры, что с ними справился бы далеко не каждый библиотекарь. Этим можно было гордиться.
Когда мне исполнилось семнадцать, надо мной нависла угроза в виде Имперского Реестра. Всех, достигших магического совершеннолетия, подвергали официальному испытанию. Если испытуемый показывал высокий магический потенциал, его имя попадало в Реестр. Это означало автоматическое направление на экзамены в Академию, карьеру в госструктурах, и существенно повышало шансы приблизиться ко двору Императора.
На самом деле нависшей угрозой Реестр воспринимала только я. Все остальные считали его звёздной лотереей, где каждый билет - выигрышный. Инспектора из Отборочной комиссии встречали как посланца небес.
Снова слышу флейту, и снова солнечно.
Апрель.
У нас семейный совет.
- Девчонкам там вообще нечего делать, - заявляет отец. - У академичек вечно руки по локоть в жабьей крови. А ноги по колено в драконьем навозе. Девочки должны чем-нибудь красивым и милым заниматься. Стихи писать, цветы выращивать. Что там ещё у нас есть красивого и милого? Ландшафтный дизайн, моделирование одежды, этот, как его, скрапбукинг, прости господи... А лучше всего детей растить.
- Котов лелеять, - поддакивает манул Лёва, мамин фамильяр. Вообще-то, его зовут Базилевс, но в нашей семье он быстро превратился в Лёву, Левонтия, Левиафана - в зависимости от поведения фамильяра. Манул избрал местом постоянного обитания заводскую библиотеку, но иногда удостаивал визитами и наш дом. В гостиной для него поставлен небольшой диванчик, накрытый старым жаккардовым покрывалом с вытянутыми нитками, и сейчас он валяется на нём, свесив толстый хвост до самого пола.
- Ага. Крестиком вышивать - тоже хорошее занятие, - добавляет мама с серьёзным лицом. И фыркает на папу: - Шовинист!
- Кто шовинист?! Я шовинист?! - Отец озадаченно чешет подбородок сквозь курчавую рыжую бороду. Потом вздыхает: - Ах, да... совсем забыл... да, я шовинист. Но чертовски обаятельный шовинист, и за это вы должны мне всё прощать. Данька, поступай в Университет, на физмат.
- Пап, ты чего? - таращу я глаза. - Я физику и математику, конечно, знаю, но не особо люблю... это совершенно другая магия, не моя. И кем я работать-то буду? Сумасшедшим учёным?
- Какое "работать", ребёнок? - веселится папа. - Там будет полно вумных мужиков, они тебя с руками оторвут. Замуж выйдешь, и пожалуйста - ландшафтный дизайн, скрапбукинг... моих вумных внуков воспитывать будешь.
- И котов, - добавляет Лёва. - Моих внуков, они тоже не дураки будут.
Мама начинает сердиться.
- Андрей! Левонтий! Прекратите хохмить, не сбивайте ребёнка с толку! Данечка, не слушай этих шутов гороховых, детка. Ты должна сама решить, куда тебе хочется поступать.
Папа вскидывает руки в примиряющем жесте.
- Всё-всё-всё! Светлейшая Илария сердится, я в ужасе умолкаю.
Папа, согнувшись в почтительном поклоне, целует маме кончики пальцев.
Я отвожу глаза. Взгляды, которыми обмениваются родители, явно предназначены только для них двоих. Однажды я попросила маму рассказать, как они с отцом познакомились, и мама отчего-то смутилась и погрустнела. Она вскользь обмолвилась, что "всё было не так просто", что они с папой прошли большой и сложный путь, и начало их отношений было омрачено какими-то тёмными обстоятельствами, в которые меня ещё рано посвящать. Мне пришлось удовольствоваться обещанием, что мы вернёмся к этой теме, когда я стану постарше.
Не представляю, что за тайны могут быть у моих родителей. По-моему, они до сих пор влюблены друг в друга, как в молодости...
Впрочем, моё романтическое воображение давно уже состряпало мелодраматическую историю, где юная мама "другому отдана" и собирается быть "век ему верна", но тут появляется отец (на белом коне, а как же!), и - после трагической сцены расставания с прежним женихом - мама падает в папины объятия. Ничего более тёмного я себе представить не могла.
... Откуда-то издалека доносится смешок, и шершавый голосок произносит:
- Вперёд, ведьма Данимира, продолжай, а тайны никуда не денутся, сколько ни есть - все твои.
Я двигаюсь дальше.
- Мам, пап, - говорю я. - Если честно, то пусть у меня лучше руки по локоть в книгах будут, чем в жабьем навозе. Я хочу быть библиотекарем, как мама. Ну, не рождена я для доблести, для подвигов, для славы.
Мама с облегчением улыбается.
- Ну и слава богу! А то...
Папа кидает маме взгляд, который я бы назвала предостерегающим.
- В противном случае, зайка, для тебя учёба в Академии стала бы сущим наказанием, - поспешно говорит мама, но мне кажется, что она имела в виду что-то другое.
- Да знаю я. Поэтому и не хочу. А вот почему мне иногда кажется, что в нашем шкафу, как у каждой порядочной семьи, тоже прячется парочка скелетов? - спрашиваю я саму себя вслух. - Это, наверное, потому что мои родители переглядываются, как адские шпионы из комиксов!
- А как жыш! - таращит глаза папа. - Как жыш без скелетов, доча? Мы тебе обязательно их покажем. Но только когда ты морально окрепнешь. А сейчас ещё рано. Ты у нас пока нежная незабудка у лесного ручья. Вот и сиди пока у ручья и крепни. А мы ещё скелетов поднакопим. А то стыдоба и позорище - что такое жалкая парочка скелетов для уважающего себя семейства?
Если бы кто-нибудь посторонний увидел, как отец общается с домочадцами, то, наверное, решил бы, что видит перед собой клоуна на досуге. И крепко бы ошибся. Дурачился он только с нами. Я бывала с папой на Заводе, и там отец превращался в другого человека - жёсткого в общении, скупого на слова. И, в отличие от нас с мамой, честолюбием папа не был обделён. Сначала он перешёл на должность главного инженер-мага (для непосвящённых дополнение "маг", разумеется, отсутствовало), а спустя несколько лет владелец Завода, олигарх Владислав Ладыженский, назначил отца полновластным директором Оленегорского Опытного. Ладыженский постоянно проживал в Мадриде, при дворе императора, и вёл там, по слухам, рассеянный образ жизни. Его решение поразило умудрённых опытом старцев из Министерства магической обороны, к которому был приписан Завод. Министерство желало видеть на этой должности кого-нибудь седовласого и маститого.
До папы дошли слухи, что старцы неуважительно цыкали зубом и называли его, тридцатипятилетнего бородатого мужчину, "мальчишкой в коротких штанишках".
На своё первое заседание в Министерстве отец из принципа заявился в шортах.
- Они, как только увидели мои ноги, так сразу и попадали в обморок через одного. Я так думаю, это от восхищения. Были поражены неземной красотой моих нижних конечностей, - с невозмутимым лицом рассказывал папа, - оставшиеся в сознании немедленно согласились со всеми предложениями по модернизации Завода. - И укоризненно добавил: - А ты, Данька, из джинсов не вылезаешь. Ой, напрасно!
В дальнейшем отец руководил Заводом столь успешно, что цыканье постепенно сошло на нет, а Ладыженский ещё раз подтвердил аксиому, что олигархами просто так не становятся.
В середине июня мне исполнилось семнадцать, и к нам в дом прибыл инспектор Отборочной комиссии. Перед испытанием мама заварила в большом глиняном кувшине чай из сбора с оленьей травой. Этот настой, приготовленный по старинному фамильному рецепту, обладал способностью на время ослаблять магические способности. Рецепт передала маме её свекровь, моя бабушка по папиной линии. Она не получила в своё время высшего магического образования и всю жизнь прожила в деревне, но обладала несомненным талантом травницы. Как рассказывала мама, за её настоями приезжали даже из соседних Финляндии и Норвегии.
Мне так не хотелось попадать в Реестр, что я могучим усилием воли осушила чуть ли не весь кувшин.
Мама тоже выпила кружку за компанию.
- Это чтоб было понятно, в кого ты такая слабенькая. А то папа у нас сама знаешь - орёл! А я - так, библиотекарша, мне достаточно алфавит знать, чтобы правильно книжки расставлять.
Когда я вышла в гостиную, мне казалось, что все слышат, как плещутся во мне зелёные травяные волны - где-то в районе подбородка.
Инспектор оказался желтолицым крючконосым дядькой, сильно в возрасте, с холодным бесцветным взглядом и безразличным выражением лица. После небольшой светской беседы он слегка оттаял - оказалось, инспектор тоже заканчивал Горный, только значительно раньше. Отец предложил ему отобедать, чем бог послал, и инспектор любезно согласился. Дорога в наш посёлок была долгой, и предложение отца оказалось кстати.
Во время совместной трапезы мужчины слегка перемыли кости профессуре родного института и каким-то обнаружившимся совместным знакомым. Мы с мамой сидели и помалкивали, в мужские беседы не встревали, и под столом держали друг друга за руку.
Я боролась с желанием булькнуть.
Наконец со светской частью было покончено, настало время испытания. Мама вывела меня на середину гостиной. Чувствовала я себя при этом неловко. За последние годы мой организм стремительно пошёл в рост. Иногда, глядя в зеркало, я в сердцах обзывала себя "гадким цаплёнком". Теперь я не знала куда деть руки и ноги, казавшиеся слишком длинными.
Инспектор приступил к делу, разом посуровев. С крепко сжатыми губами и нахмуренными бровями он активировал магический жезл и, переключая жезл на разные режимы, несколько раз прошёлся вокруг меня. После каждого полного круга он останавливался и записывал показания в толстый талмуд, на кожаной коричневой обложке которого красовались семь красных круглых печатей.
Вся процедура должна была занять не более получаса, мне же эти минуты показались вечностью.
После измерения уровня особых способностей инспектор ещё крепче сжал губы и сочувственно посмотрел на отца, потом мельком взглянул на бледную от волнения маму. Мне показалось, что я без труда могла расшифровать эти взгляды. Мол, как же так, у такого талантливого мага родилась эдакая бездарность, наверное, в мать пошла, пустышка.
Отец в ответ изобразил такую печальную физиономию, что я чуть не испортила всё, издав короткий нервный смешок. Инспектор вздрогнул, всё человеческое вновь стёрлось с его лица. Он опять сделался серьёзен и перевёл жезл в режим измерения магической амбициозности. Я внутренне расслабилась. Для отвратительных результатов мне не требовалось ничего принимать. Я честно и искренне не желала участия в гонках по вертикали. И действительно, жезл изобразил какую-то вялую попытку засветиться, после чего угас и признаков жизни более не подавал.
Это было последнее исследование, теперь инспектор должен был объявить о том, что Реестра и Академии мне не видать, как своих ушей. Я уставилась в пол и приготовилась пустить фальшивую горючую слезу по случаю этого прискорбного факта.
Вместо этого начало происходить нечто странное.
Инспектор уставился на свой жезл.
Время вдруг будто застыло, и все милые беспечные летние отзвуки, наполнявшие нашу гостиную, исчезли, утонули в ватном коконе: замолк весёлый птичий щебет, летевший в распахнутое окно гостиной, утих шелест молодой листвы; белая полупрозрачная штора, качнувшаяся в сторону, так и не опустилась обратно, мёртво застыв под неестественным углом.
Инспектор медленно, как бы против своей воли протянул руку и пропустил светлые струи моих волос сквозь тёмные пальцы.
Я изумлённо покосилась на эту руку, потом подняла взгляд. С лица инспектора смотрели невообразимо живые, с расширенными зрачками, мерцающие как драгоценные камни глаза, и в них плескалась такая горечь, что сердце вдруг тронул холодок какого-то тяжёлого предчувствия.
Вид у императорского посланника стал, признаться, несколько безумным.
- Как жаль... ах, как жаль... - хрипло бормотал он, как во сне перебирая мои волосы.
Несмотря на то, что всё происходящее мне очень не нравилось, я стояла смирно, агнцем на заклании, потому что от неожиданности никак не могла собраться и взять в толк, входит ли происходящее в ритуал отбора в Реестр или же что-то пошло не по плану. И только когда сухие жёсткие пальцы так же медленно прошлись по моей скуле и подбородку, я не выдержала и, мотнув головой, сделала шаг назад.
И сразу всё закончилось. Кокон рассыпался, вернулись звуки, заколыхались занавеси. Инспектор отпрыгнул от меня, как чёрт от ладана. На его обтянутых пергаментом скулах проступили два красных пятна. Он схватился за тетрадь с семью печатями, что-то косо черканул там и захлопнул тетрадь. Потом металлическим голосом зачитал стандартное извещение о том, что я не прошла испытание, и отныне могу считаться среднестатистической единицей, не представляющей для Империи особого интереса.
Как я после поняла, последняя странная часть испытания оказалась сокрыта для всех. Родители ничего не заметили. Подул магический ветер, время сложилось как театральный занавес, и в его складках исчезло несколько минут реальности.
Отец, продолжая следовать плану, печальным голосом сказал:
- Мы крайне сожалеем, что дочь оказалась столь обделённой магической силой. Придётся найти учебное заведение поскромнее.
Инспектор посмотрел на пол, посмотрел на потолок - куда угодно, только не на нас.
Потом, будто на что-то решаясь, инспектор остро взглянул на отца и буркнул:
- Она не подошла не поэтому.
Некоторое время он ещё побуравил отца многозначительным взглядом, затем прозвучало невнятное прощание. Быстрым шагом посланник направился к выходу.
Отец, нахмурясь, смотрел ему вслед.
Вечером мы, три жулика, обжулившие Империю и лично Государя Императора, отмечали моё избавление от Реестра.
Вначале пирушка выходила вовсе не такая беззаботная, как предполагалось. Отец был рассеян и задумчив. Глядя на него, тревожилась и мама. К середине ужина папа встряхнулся, произнёс досадливо: "Да ну его в болото... волков бояться - в лес не ходить", вышел и вернулся с запотевшей бутылкой шампанского.
Шампанское я пробовала в первый раз, и оно мне ужасно понравилось. Вино было ледяным, бледно-розовым, пузырьки веселящего газа тоненькими извилистыми жемчужными ниточками поднимались вверх... Нам всё-таки удалось развеселиться, и этот вечер запомнился мне как один из самых чудесных. Впереди была свобода, горизонт был безоблачен, а странное поведение имперского чиновника я внятно описать не могла. Чего ему там могло быть "так жаль"? Может, по каким-то неведомым причинам он решил, что я могла бы попасть в Реестр, и был страшно потрясён, когда оказалось, что кандидатка в магическом смысле тупа как пробка?.. Интуитивно я чувствовала, что моя теория шатка, но зато она с грехом пополам давала хоть какое-то объяснение. Поэтому я отправила воспоминания об этом происшествии в дальние закоулки памяти и не стала никому ничего рассказывать.
- Ах ты, глупенькая божья коровка, - комментирует чей-то скрипучий голос. - Это он ведь смерть твою увидел.
- Почему же он не предупредил папу? - вяло возмущаюсь я.
- Семь магических печатей налагаются на тетрадь, и последняя, восьмая, - на язык квалификатора. Он ничего не мог сказать. Тебе самой бы не молчать... Да что уж теперь, что не сделано - то не сделано, двигайся дальше, ведьма Данимира.
Мелодия снова зовёт меня, и я послушно ускользаю вслед за ней.
На следующий день отец начал обучать меня боевой магии.
- На всякий случай. Мало ли что, - туманно прокомментировал своё решение папа. - Всего предугадать нельзя, но вот соломки подстелить, - он подмигнул, - можно. Я тебе покажу несколько фокусов-покусов... из разных областей магии... кое-что, между прочим, будет адскими штучками, поэтому предупреждаю - своими знаниями ты ни с кем не делишься.
- За кого ты меня принимаешь, пап? - обиделась я. - Я не трепло!
Папа виновато вздохнул.
- Да знаю, знаю. Ты у нас, Данимира Андреевна, кремень и вообще девушка разумная. Это я так, напомнил в целях профилактики.
За месяц, оставшийся до моего отъезда в Петербург, многому научиться было невозможно, но отец показал мне несколько действенных приёмов, а я всё быстро схватывала. Во всяком случае, теперь мне не надо было носить в сумочке баллончик, ведь заклинания могут оказаться посильнее жгучего перца.
Летние деньки пролетели быстро, и вскоре я уехала в Петербург поступать в Смольный институт.
Ещё до поступления отец купил мне небольшую квартиру на Петроградском острове, в Малом переулке неподалёку от Тучкова моста.
- Может, ещё ничего не выйдет. Вдруг я провалюсь? Но если всё будет хорошо, то я хотела бы жить в общежитии, как все нормальные студенты, - заявила я, узнав об этом. - Там весело. Я читала. И смотрела.
- Поверь, дорогая, - мягко сказала мама, - жить в общежитии далеко не так привлекательно, как тебе кажется. Я одно время жила в общежитии, пока мы с Андреем квартиру не сняли. И мне не понравилось. Нет, терпимо, конечно, но один общий душ в конце коридора чего стоит! И потом, ведьмы, они же разные. Иногда, знаешь ли, такие попадаются... Была одна там такая - "с Ростова"... - Мама передёрнула плечами. Было видно, что ведьма "с Ростова" вызвала у неё самые неприятные воспоминания. - А что касается поступления, то тут, детка, я совершенно в тебе уверена.
Мама подумала и осторожно добавила:
- Я даже думаю, что тебе не стоит показывать все свои знания и умения. Всё-таки, мы с папой, обучая тебя, иногда увлекались. Возможно, кое-что было... э-э-э... несвоевременным...
- И ты, мам, туда же. Мам, я не хвастливая, - заверила я.
- Это я так, на всякий случай решила напомнить. На хвастовство, знаешь ли, любого может повести. А про общежитие, серьёзно, лучше не думай. Ты у нас девочка домашняя, тебе там будет тяжело.
Я всё равно продолжала упираться и требовать равноправия. Вслух я этого не произносила, но в памяти всплывали завлекательные сценки из телевизионного сериала "Общага", который я иногда посматривала, когда ужинала на кухне. Каждый день в общаге был до краёв заполнен весёлыми приключениями и романтическими историями. Мне очень хотелось вести такой же образ жизни.
Тогда мама напомнила, что в общежитии запрещено содержать домашних животных, и для кошек исключения не делалось. Если какая-нибудь ведьма не желала расставаться со своим фамильяром, то ей следовало поместить его в приют для магических животных при институте.
Приют был обустроен вполне цивилизованно, даже с некоторым шиком, но представить мою милую Снежинку день-деньской просиживающей в клетке, пусть даже и очень просторной, я не смогла и сдалась.
Снежинка была чистокровной кошечкой-британочкой, с белоснежной плюшевой шубкой, круглой хорошенькой мордочкой и яркими, вечно удивлёнными, оранжевыми глазами. Я сама выбрала её в знаменитом на всю страну питомнике "Верный фамильяр". Туда меня привезли родители, но сами в питомник не пошли, даже на территорию въезжать не стали, а припарковались на стоянке у ворот и остались ждать меня в машине.
Мама сказала:
- Мы с тобой не пойдём, Данечка, чтобы не сбить настройку. Не волнуйся и не торопись, выбирай хорошенько. Если возникнут вопросы - не стесняйся, обращайся к Марлене Павловне.
Марлена Павловна - хозяйка питомника, элегантная, ухоженная, похожая на кинозвезду прошлого века, стояла за воротами и поджидала меня. Она была одета в серый брючный костюм и держала в откинутой руке незажжённую сигарету, вставленную в тонкий костяной мундштук.
- И помни, это на всю жизнь, - добавил папа. - Подумай как следует. Выбери себе какого-нибудь такого... крутого пацана... рыжего, с разодранным ухом - не пожалеешь!
Мы с мамой развеселились, глядя на папу, - на его волосы с отчётливой рыжиной, на мочку левого уха, почти раздвоенную старым шрамом.
Когда я вошла в вольер, я всё ещё улыбалась.
Стая разноцветных котят бросилась мне под ноги, телепатически пища: "Выбери меня, ведьма Данимира, выбери меня!"
- Ты им понравилась, - заметила Марлена Павловна. - Запрыгали, завертелись, разбойники!
Котята кружились у ног, выгибая спинки и привставая на задние лапки. Каждый норовил дотронуться до меня, чтобы я почувствовала его силу и магический потенциал. Я растерялась - они были хороши, каждый по-своему, - хитрые рыжие, отважные полосатые, загадочные чёрные, забавные пятнистые. Мне хотелось схватить в охапку всех сразу и обниматься с ними, пока не наступит смерть от передозировки эндорфинами. А потом я увидела толстенького беленького котёнка - единственного белого из всех, который предпринимал отчаянные попытки проникнуть в эту писклявую толпу, но всякий раз его выкидывали обратно. После очередной неудачной попытки белый котёнок шлёпался на задик и сидел в стороне, изумлённо глядя на собратьев, словно не понимал, как можно быть такими. Потом он собирался духом и предпринимал очередную попытку.
Словом, это был не особо удалой и не самый ловкий котёнок. Марлена Павловна даже пыталась отговорить меня. Белый окрас слыл неподходящим для фамильяров и считался чуть ли не браком. К тому же, как я потом узнала, Снежинка провалила предварительное тестирование - никак не могла сосредоточиться, всё время отвлекалась на посторонние предметы. Такой котёнок мог нанести урон репутации "Верного фамильяра". Снежинку должны были лишить магических способностей с формулировкой "за чрезмерное легкомыслие" и продать как обычную кошку.
Но тут я упёрлась.
Только этот котёнок.
В общем-то, нельзя сказать, что я поступила здраво, сразу же остановив свой выбор на Снежинке. Наверное, среди этой толпы котят были более одарённые, да и считалось, что ведьме лучше заводить кота, а не кошку.
Но это был выбор сердца, я полюбила Снежинку с первого взгляда.
Чтобы разом прекратить бесполезные уговоры, я сделала осторожный шаг, нагнулась, подхватила белоснежный комочек и прижала его к себе. Котёнок распластался у меня на груди, как морская звёздочка и громко затарахтел. Процесс привязки фамильяра к ведьме-хозяйке начался сразу же.
Марлена Павловна приподняла тонко выщипанные брови.
- Надо же, скорость какая! Первый раз такое вижу... Может, ещё выйдет из кошурки порядочный фамильяр.
Когда я появилась перед родителями, папа сказал, не спрашивая, а скорее утвердительно:
- Небось девчонку выбрала?
- Смотри, как она на Даню похожа, тоже белая и пушистая, - сказала мама. - Хорошо, что Лёва мой в библиотеке живёт. А то лишился бы сна и покоя.
Я представила себе зверскую рожу манула Лёвы, лишившегося сна и покоя, и покрепче прижала к себе Снежинку.
- Да уж! Лёва пока пусть держится подальше.
- О господи, ещё одна блондинка в доме! - папа закатил глаза в притворном ужасе. - А бедные, бедные рыжие котяры остаются, значитца, в пролёте... - и он горестно всхлипнул.
- Ну, один рыжий котяра в пролёте явно не останется, - мурлыкнула мама, запуская пальцы в папину шевелюру.
Нет, не представляю, что там за сложности могли быть у этих двоих...
- У тебя самой сложности, не находишь? - осведомляется хриплый голосок, доносящийся непонятно откуда. - Иди дальше.
Флейта настойчиво тянет меня за собой, но мне так хочется остаться!
- Дальше! - требует голос, и я подчиняюсь.
Конечно, никаких приютов.
- Ладно, - говорю я маме. - Ради Снежинки я могу пожить хоть в "Астории".
- Ну что ты, детка, - усмехается она в ответ. - Мы никогда не поступили бы с тобой так жестоко.
...Флейта торопит, и я покидаю место, где судьба свела Снежинку со мной, доверчивой дурочкой, погубившей себя и своего фамильяра.
Моё новое жилище располагалось под самой крышей, на последнем, четвёртом, этаже неказистого серого здания. Зато дом напротив был очень красив - особняк с фасадом цвета старой розы, весь в белых картушах, завитушках, пилястрах и прочих украшательствах, и им можно было любоваться из окон просторной комнаты.
Кроме самой комнаты, всё остальное в квартире было миниатюрное - тесная прихожая, такой же маленький санузел, в котором даже не поместилась ванна - вместо неё была душевая кабина. Наверное, эта квартира была когда-то частью больших апартаментов, но потом кто-то предприимчивый произвёл перепланировку, чтобы получилось отдельное жилище, оборудованное собственным входом и удобствами.
У игрушечной кухоньки был такой же игрушечный балкончик, на котором от прежних жильцов осталась табуретка, заляпанная краской, и пара цветочных горшков. В горшках самостоятельно взошли и даже бодро зацвели жёлтыми крестиками какие-то сорные травы, выглядевшие, впрочем, довольно мило. Я решила их оставить. В конце концов, они поселились здесь раньше меня.
- Планировка не очень удобная. Но это хорошее место. Здесь внизу, под фундаментом, находится природный источник магии, - извиняясь, объяснил свой выбор папа. - Хотелось бы, конечно, устроить тебя пониже - чем ближе к источнику, тем лучше, но продавалась только эта квартира. Мы с Ларой поработаем и настроим тебя на источник. Сможешь воспользоваться этой силой, если... э-э-э... почувствуешь слабость.
- Почувствую слабость? - переспросила я.
- Ну, мало ли, - неопределённо ответил папа. - Можешь заболеть, например. Это тебе не Оленегорск. Тут, в большом городе, все друг у друга на головах сидят. Бациллы так и шастают. Одно метро чего стоит. Один человек чихнул - десять с гриппом свалилось. Не дай бог, конечно, но на всякий случай помни - у тебя есть источник. И я заговорю вход в подъезд. Никто, кто желает тебе зла, не сможет переступить порог. Не приглашай войти дурных людей - и они не пройдут.
Я хмыкнула.
- Да кому я нужна, чтобы желать мне зла?
Папа неопределённо повёл плечами и повторил:
- На всякий случай.
- А ещё неподалёку Тучков мост, - добавила мама. - Это тоже замечательно.
- И что Тучков мост?
- Ну как же! Мост через текучую воду. Будут неприятности, настроение плохое, хандра-печаль - медленно перейди по нему на Васильевский остров, может помочь. Только торопиться нельзя - иди медленно и глядя на воду. Если неприятности будут конкретные - гляди на воду, уходящую под мост. Если просто хандра на пустом месте, смотри на то, как вода выходит из-под моста.
- Надеюсь, у меня не будет конкретных неприятностей. А на пустом месте я вообще не грущу.
- А если перейдёшь дважды, - добавил папа, - с Петроградского на Васильевский, потом сразу обратно - только по другой стороне, не по той же самой, то враги потеряют твой след. Не навсегда, но на некоторое время - точно.
- Хороший мост, чтобы сбить со следа, - подтвердила мама.
Я моргнула.
Я посмотрела на родителей.
Лица у них были абсолютно серьёзные.
- Хороший мост, чтобы сбить со следа?
- Ну да. Очень хороший. Там под водой не просто источник. Там портал. Наткнулись в середине прошлого века, когда строили мост. Портал запечатан, но что-то, видно, просачивается, - пояснила мама. - Лучше тебе знать. На всякий случай.
Тогда я мельком подумала, что в последнее время мама и папа постоянно поминают "всякий случай". Потом я представила, что у меня есть дочь, которую придётся оставить одну-одинёшеньку в чужом городе, и поняла, что мне тоже было бы страшно.
Родители провели в подвале дома мудрёный и не особо приятный ритуал, во время проведения которого мне пришлось пожертвовать примерно с коньячную рюмку своей крови. Кровь быстро впиталась в песок, покрывавший пол подвала, не оставив следа, и ранка на запястье затянулась так же быстро. Папа обрадовался и сказал, что это очень хорошо - настройка прошла успешно.
Ещё отец пообещал через год, на восемнадцатилетие, подарить мне машину. А пока велел привыкать к ритму большого города, ближе к весне устроиться на курсы вождения, чтобы сдать на права, а также походить по салонам и автомобильным сайтам и определиться с моделью авто. Водить я и так умела, но здешних дорог побаивалась. Наш посёлок находился в отдалении от цивилизации, без машины было никуда, и водить учили с подросткового возраста. Но жизнь в Оленегорске текла размеренно и тихо, все прекрасно знали друг друга. Доброжелательность и предупредительность автовладельцев была естественным явлением. Здесь же всё было не так. Я даже решила повременить с покупкой велосипеда. Мне действительно надо было привыкнуть к большому городу,
Потом отец уехал - дела призывали его на Завод, а мама осталась до моего поступления - она взяла отпуск на это время. Мы успели несколько раз погулять по обожаемому Эрмитажу и по старому городу, посетили несколько театральных постановок, посидели в любимых заведениях и открыли для себя новые, не менее занятные. Неподалёку от моего нового жилища обнаружился грузинский ресторанчик, где готовили вкуснейшие хачапури, там мы отметили моё успешное поступление в Смольный.
Поступить оказалось несложно. Особенно легко прошёл экзамен по "Магическому обществоведению", на котором я изрядно повеселилась. Я практически без подготовки отбарабанила попурри из речей незабвенного Павла Викторовича, в точности копируя даже его интонации, и, разумеется, получила крепкую пятёрку.
Впрочем, я и остальные предметы сдала на "отлично".
На следующий день после последнего экзамена уехала и мама. На прощание она взяла с меня страшную клятву, что я буду есть горячее минимум два раза в сутки - не забывая про витамины и продукты, содержащие кальций, и буду звонить домой хотя бы раз в три дня. А в идеале звонить надо было три раза в день, сразу же после приёма здоровой и полезной пищи.
- Мам, я не дам себе засохнуть, не волнуйся. Я уже большая.
- Ага, - сказала мама. - Помню я себя в твои годы. Однажды месяц на китайской лапше из пакетов сидела. Не хотела на общую кухню выходить. Кожу себе испортила и волосы. Потом полгода в магической вуали ходила, пока в норму не пришла.
Я с сомнением посмотрела на маму. Кожа у неё была сияющей и полупрозрачной, идеально прямые белоснежные волосы струились шёлковым водопадом, ярко-зелёные глаза искрились из-под ровных соболиных бровей.
Мамино изображение можно было смело помещать в книжку про Снежную королеву.
Она просто не могла выглядеть ужасно. Никогда и ни при каких обстоятельствах.
А я, хоть и была, как все говорили, похожа на маму, раскраску унаследовала от папы - серый цвет глаз и бежевые крапинки веснушек. Волосы хоть и были светлыми, но тоже имели папин рыжеватый оттенок и вились крутыми кольцами. Приходилось прибегать к помощи круглой щётки и фена (а в дождливую погоду и к изрядной толике магии), чтобы они были прямыми. Мучилась я с этими волосами страшно. Помню, в двенадцать лет в сердцах обкромсала сама себя хозяйственными ножницами и тут же превратилась в сущий одуванчик - пушистый шар на тонкой ножке. Больше я таких экспериментов не проводила.
Я вздохнула.
- Я другая, мам. Я себе китайскую лапшу позволить не могу. Волосы у меня папины, веснушки у меня папины, глазки у меня тоже папины...
- Чем тебе не нравятся папины глазки? - изумилась мама.
- Прекрасные глазки. Я ими хорошо вижу. Но они серые.
Мама засмеялась.
- Они серебристо-голубые!
- Это они на папе серебристо-голубые, - мрачно сказала я. - А на мне серые.
|
Книга вышла в издательстве АСТ 18 мая 2017 года. По требованию правообладателя часть текста удалена. За прекрасный баннер благодарю Neangel.