♚ ♚ ♚
Рождество - пора чудес, тут не поспоришь, но, возможно, вам покажется, что возмездие не совсем подходящее чудо для этого времени года... Что ж, у кого-то всегда есть возможность нажать на "отбой", сдать билет, захлопнуть книгу, у меня же пути назад не было: месть - это блюдо, которое необходимо подать, иначе оно взорвётся в лицо повару, и вот вам моя рождественская история.
Я родилась... впрочем, довольно. Полагаю, это всё, что нужно знать о моём появлении на свет. Я порождение плоти и крови, а не фантом, возникший в галлюцинирующем мозгу, изъеденном червями несуществующих призраков. Небольшое пошивочное ателье с квартирой на Вандомской площади достались мне от матери, а ей - от её матери, и так продолжать можно долго, потому что история нашего семейного предприятия уходит корнями во времена Директории. Основал ателье сам Луи-Мари де Ларевельер-Лепо, когда после восемнадцатого брюмера гордо отказался от предложенной императором Наполеоном пенсии... однако жить и кормить пятерых дочерей на что-то было надобно. Долгими зимними вечерами при неверном огне керосиновой лампы, а иногда, когда отключали керосин, и при свете лучины, Луи-Мари строчил на машинке наряды для знатных дам и светских львов.
Кстати сказать, творческая жилка билась на виске моего великого предка как ни у кого. Это он придумал купальник бикини, но изобретение трагически опередило своё время. Луи-Мари осознал это кровоточивым чутьём гения, и чертежи были укрыты в сейфе, вмурованном в стену фамильного склепа. Так же были заживо похоронены и другие великие проекты - гамаши из меха чёрного тибетского яка, сетчатая майка и кепи с ушами (из-за него прадед рассорился с Бонапартом: Луи-Мари предоставил императору честь первым надеть новый головной убор, но капризный монарх, возомнивший себя большим художником, потребовал приподнять уши параллельно земле, нелепо исказить тулью и деформировать козырёк. Благородные очертания кепи были утрачены, и оно превратилось в уродливую треуголку. Взбешённый Луи-Мари обозвал Наполеона слоёным выпечным изделием, у которого вместо мозгов сливочный крем, и хлопнул дверью; император так и не простил Луи-Мари и в пику ему регулярно водружал на голову треугольного монстра, а кепи с ушами не надевал больше никогда).
В сейф отправилось и другое детище прадеда - джинсы, способные придавать нижней половине человечества безупречно сексуальные формы, чему способствовали стёганые войлочные прокладки в нужных местах. К моему глубочайшему сожалению... нет, к моей глубочайшей ярости сегодня эти знаменитые джинсы весь мир знает под китайской маркой "Хуань Няо": усыпальница была разграблена томбрайдерами, тайник опустошён, гнездо разорено, изобретения неокрепшими птенцами разлетелись по свету, позабыв своего родителя... Луи-Мари не вынес такого удара судьбы и скоропостижно скончался на руках у дочерей, прошептав перед смертью: "Отомстите за меня".
Столетиями отмщение дремало как затихший вулкан, поджидая подходящий сосуд, в который можно было бы исторгнуть лаву разочарования и каменья праведного гнева. И вот, в дни ветреного и сырого адвента, когда уже были зажжены три свечи из четырёх, судьба послала ясный знак, что сосуд этот - я. Понимание пришло на платформе парижской подземки, куда мне довелось попасть по милости рождественского шопинга и эгоистично поломавшегося авто.
На высоких каблуках, с распущенными волосами, с отвагой и трепетом средневековой девственницы спускалась я во чрево дракона, прижимая к груди бумажный пакет, в котором покоилось хрупкое праздничное счастье - золочёные шары, посеребренные колокольчики, бусы, свитые из жемчужных нитей, и сердце из лилового стекла, украшенное у основания кружевным бантом - не то заснеженное, не то засахаренное. Когда ребристые своды сомкнулись над головой, а зубья турникета бессильно лязгнули позади, какой-то грубиян в куртке-аляске с алым капюшоном, надвинутом на глаза, вдруг, обгоняя, резко толкнул меня в бок локтём. Раздался короткий треск, будто электрическая искра пробила изоляцию. В груди, с левой стороны, тоже что-то треснуло, и я, не заглядывая в пакет, уже знала, что это разбилось бедное лиловое сердце - не красоваться ему среди колючих смолистых ветвей, не отражать дутыми боками весёлых огней гостиной, в июле не грезить среди душной глупой ваты о далёком Рождестве.
"Эй!" - вырвался у меня вскрик, но негодяй даже не обернулся, а лишь ускорил шаг. И тут я заметила на нём джинсы-хуаньняо, заправленные в меховые гамаши. "Ага!" - вскричала я громче. Человек на ходу, по-волчьи, оглянулся, блеснув узкой полоской профиля - само собой, это был китаец - и почти побежал. "Надо догнать и проверить, нет ли на нём сетчатой майки или бикини", - сказала я себе и пустилась в погоню. Тем временем китаец свернул в один из боковых проходов и скрылся из вида.
Несколько часов я тщетно пыталась настигнуть неуловимого злодея. Мы кружили по лабиринту цветных линий, меняя поезда, вагоны, направления и попутчиков, бродили по переходам и лестницам, но дразнящее алое пятно всё время маячило в отдалении. Изнемогая, я решила изменить тактику и вышла на первой попавшейся станции. На перроне было пусто, только старый нуар играл на саксофоне грустную мелодию. Перед ним лежал раскрытый футляр с мелочью, на складном стуле рядом стояло чучело трёхногой собачки. От усталости у меня подламывались ноги, каблуки казались клоунскими ходулями. Я подошла и, сбросив облезлое чучело на рельсы, уселась на стул. "Это не адвент, это август какой-то!" - гневно пожаловалась я. Музыкант доиграл мелодию, подошёл к краю платформы и заглянул вниз. "Как ты там, Жужу, девочка?" - спросил он, и снизу раздался тоненький скулёж.
Боже мой, это было не чучело!
Я ринулась спасать трёхногую собачку, но нуар силой удержал меня: в тоннеле уже показались фары. Поезд прибыл, выпустил немногих пассажиров, закрыл двери и тронулся дальше. В уплывающем окне я увидела китайца в алом капюшоне. В руках он держал золотую вазу с цветущими ветвями сливы. Тонкое лицо его было печально и как бы говорило: да, я вор, но я не убийца трёхногих собачек... Я закусила губу, отвернулась и уставилась на пустую белую кафельную стену. По полу вдоль стены шла невесть откуда взявшаяся бетонная канавка, будто предназначенная для стока крови какого-нибудь расстрелянного у этой стены San Ernesto de La Higuera. Я закрыла глаза и зарыдала так горько, как не плакала с самого детства.
Внезапно снова послышался скулёж. На платформу энергично карабкалась Жужу. Когда она выбралась и неровной походкой подбежала к нам, обнаружилось, что теперь у неё не три ноги, а пять. "Но как же так?" - изумлённо спросила я. "Минус на минус даёт плюс, - пожав плечами ответил нуар. - Когда-то давно Жужу попала под поезд и стала трёхногой, теперь с ней снова произошло то же самое событие". "Это объясняет появление четвёртой ноги, но не пятой", - возразила я, постепенно обретая ясность мышления. Нуар взглянул на меня с упрёком - "Так ведь Рождество", - и дугой развёл розовеющие ладони. "Почему же у меня ничего не получилось? Почему я не смогла изловить негодяя, разбившего моё сердце и сердце моего прадеда? Неужели я хуже трёхногой собачки?" - воскликнула я. "Лучше трёхногой собачки может быть только пятиногая собачка. А китайца ты не поймала, потому что не назвала его. Безымянных китайцев миллиарды. Будь врагу крёстной матерью, дай ему имя, называй его по имени как можно чаще, и возмездие возьмёт его след". Я подумала и сказала: "Я буду звать его Хуаньняо. По имени его преступления". "Хорошее имя, - кивнул нуар. - Выразительное". "Хуаньняо, - попрощалась я. - И Хуаньняо за всё".
"Хуаньняо, Хуаньняо, Хуаньняо..." - бормотала я, засыпая.
"Двойной Хуаньняо, пожалуйста", - попросила я в кофейне.
"А Хуаньняо свежий?" - спросила я в кондитерской.
"Доброго Хуаньняо!" - пожелала я себе, проснувшись в сочельник.
Утро было великолепным, поэтому я, не дожидаясь вечера, надела бальное платье и подошла к окну. За ночь тонкий слой свежего, искрящегося на солнце снежка запорошил улицы, дома и деревья. Недавно наконец снесли эту отвратительную колонну, и теперь под радостные крики обывателей в центре площади рабочие устанавливали большую ель. Мойщик стёкол, стоя на самом верху лестницы, протирал зеркальную витрину магазина напротив. Какое-то наитие заставило меня припасть к окуляру подзорной трубы (с помощью которой я регулярно проверяла, не прячутся ли в соседских квартирах шпионы).
Это был он, мой Хуаньняо!
Он искусно замаскировался под толстого рыжего коротышку, но я уверенно опознала его по кепи с ушами и коварным планам, роившимся у него над головой.
Решительным шагом я покинула квартиру, вышла из дома и направилась прямо к грузовику, на котором привезли ель. Грузовик был выкрашен в тяжёлый тёмно-оранжевый цвет, это был цвет отравленных апельсинов, цвет Борджиа, отличный цвет застарелой застоявшейся мести. Я подобрала газовые юбки и поднялась в кабину. Ключ ждал меня в замке зажигания - иначе и быть не могло. Машина тронулась с места. "Хуаньняо!" - издала я пронзительный кошачий боевой клич. В зеркале заднего вида отразились разинутые рты муниципалов. С каким наслаждением я впечатала мерзавца в витрину! Какими великолепными радужными брызгами разлетелось стекло! С умиротворённой улыбкой наблюдала я, как Хуаньняо, раскинув руки, летит по лазурным небесам из левого нижнего угла в верхний правый и что-то вопит. Было похоже, что он взял курс на Бэйцзин, но я полагала, что он ещё вернётся. Залижет раны и вернётся - в моём сейфе хранилось немало лакомых кусочков, в конце концов, у меня на виске тоже билась фамильная творческая жилка. К слову, недавно я положила на хранение экспериментальный образец - самодвижущееся кашне из кожи констриктора. Моего воришку ожидал сюрприз. Впрочем, сейчас это не было важно. А важным было вот что: Луи-Мари, стоявший на облаке вместе с Наполеоном, нагнулся и ловко подхватил кепи с ушами, пролетавшее мимо. Он передал его императору, и тот криво нахлобучил кепи на себя. Два великих человека захохотали, сложили руки рупором и прокричали сверху: "Всем весёлого Рождества!"
|