Бар-Яалом Элиягу Хаим-Зеэвович : другие произведения.

Я могу указать не только год и сезон, но даже день (а возможно, и час), наиболее важный в становлении моей личности, как я теперь ее воспринимаю: от Серебряного Баана день 13-ый, в год до ближайшей смены 75-ый, то-есть мой одиннадцатый день рождения.

Вменяемые люди - политики, продавцы сушеных вишен, анкетчики Статистического Управления - скажут, что этот год был прежде всего отмечен убийством губернатора Нумоние, а больше ничего достойного тогда не произошло; заядлые меломаны вспомнят, быть может, возникновение поющего круга "Унеси далеко", пришедшееся на самый конец этого года. Для меня, как это ни прискорбно, убийство Нумоние было и остается пустым звуком; ни стадное чувство коллективной вины, ни повальное стремление порыться в соседском белье в поисках интеллектуальной крамолы меня не затронуло, хотя, если верить родословной, губернатор Нумоние мне кем-то приходился. А диковинная музыка, постоянно наполнявшая мои ушные раковины, уносила меня столь далеко, что никакой столичный коллектив не мог с нею состязаться.

В первый жаркий сезон упомянутого года в мою честь была затеяна развлекательная поездка за границу. Кроме меня, в ней принимали участие мои родители (Анагие-старший и Луму Хбо-Цбаакны), и мой любимый воспитатель С. Койга. Отчасти поездкой этой мои родители намеревались отметить окончание верной девятилетней службы моего дядьки, и скрасить наше с ним прощание: в одиннадцать лет меня надлежало уже посвящать в другие тайны, а для этого требовалась гувернантка. Таковая на примете у родителей уже была - госпожа Т., воспитательница моей ровесницы, соседской дочери. Согласно уговору, мы с соседями просто менялись воспитателями, а, значит, любимый дядька мой не только не оставался безработным, но переходил на почетнейшую и приятнейшую должность. Казалось бы, нам обоим можно было только позавидовать; тем не менее, почему-то, грусть гнездилась и в моих, и в его глазах.

Развеять эту грусть предполагалось посещением Долинных Регионов республики Рейт, а особенно - пешим путешествием по традиционному маршруту вдоль реки Алань Квасуп, в сопровождении экскурсовода, с посещением двадцати исторических станций: Дуба-Орденоносца, Ирисовой Стражи, Сварливого Камня и прочая. При всей избитости данного маршрута, я отчетливо помню воодушевление обоих родителей во время сборов, и, по контрасту, нашу с дядькой молчаливую угрюмость. Дядькина походка, обычно несколько ходульная из-за его костлявости, и вовсе стала напоминать прыжки саблезубого кузнечика. Я же - во всяком случае, так мне кажется сейчас - вообще перестал ходить; днями и вечерами я сидел у окна, и мама спрашивала, не осточертел ли мне полуразрушенный сарай напротив с намалеванным на нем лозунгом Морально- Демократической Партии. Я честно отвечал, что не осточертел, потому что я его не вижу.
- У ребенка плохо со зрением! - срываясь на визг, говорила мама.
- Ничего у ребенка со зрением, - отвечал я басом. - Просто у меня в глазах облака.

Явление, которое я пытался описать с присущей детству жизненностью образов, действительно напоминало туман, застилавший все поле зрения. Реальные предметы просвечивали сквозь него, но взгляд сосредоточивался не на них, а на тумане; а поскольку никто, кроме меня - даже дядька! - не мог наблюдать его, то где же ему быть, как не в глазах? От обычного тумана он еще отличался к лучшему картинами, проецирующимися на него из неведомого волшебного фонаря. Картины эти я поначалу путал со снами, но потом (общаясь с ровесниками и читая - страшно сказать! - художественную литературу) уяснил разницу. Во-первых, сны проецируются не на туман перед открытыми глазами, а на базальтово-черный экран перед закрытыми. Во-вторых, я давно определил, что во сне имею не больше возможности контролировать ситуацию, чем в нормальной жизни. Это было тем более удивительно, потому что интуитивно я чувствовал, что сон - не настоящее, а только для меня. А вот картинки на тумане были почему-то взаправду - передо мной вставала реальная жизнь реальных людей в незнакомом мне мире; и при этом, вопреки всей логике, там власть принадлежала мне! Я сознавал, что главная героиня тамошних событий - как сейчас помню, ее звали Люмет - оттого лишь подарила первому прохожему Шар Судьбы, что я определил ей такое действие; я мог изменить это решение, и тогда Люмет не стала бы богиней, а погибла бы от руки злой ведьмы Хак - которой тоже управлял я! Что-то необыкновенное было в том, что думать и решать мне приходилось и за Люмет, и за ведьму Хак, и даже за щенка Тоузгема. Это была работа, и мне она нравилась. Я знал, что ежедневно должен этим заниматься, иначе мои друзья из тумана просто умрут.

У соседской девочки Ресворну - той, которую надлежало воспитывать моему дядьке - были куклы, деревянные создания с волосами желтого цвета, каких не бывает у людей; она тоже играла с ними, назначая им роли и произнося за них речи. Это было неинтересно. Когда родители велели мне собирать свои вещи, я не мог смотреть в туман, потому что надо было двигаться; и вместо этого я решил подумать, какая разница между моими героями и куколками Ресворну. В конце концов, и те и другие начисто лишены свободы выбора. Я думал, думал, и нашел ответ. Он мне так понравился, что я бросил все и побежал искать дядьку. Дядька играл с папой в шарики на балконе, а мама кричала на обоих, чтобы собирали вещи.
- Дядька Койга, дядька Койга, я придумал!
- Что ты придумал, Младший? - в присутствии папы он называл меня Младшим, а его Старшим, и папа всегда был доволен. Была в этом какая-то взрослая игра.
- Куклы деревянные!
- Ну?
- Когда Рес с ними играет, они остаются деревянными! И они здесь, во дворе, а двор в нашем городе, а город в нашей стране, а страна в нашем мире, вот. А в нашем мире не бывает, чтобы деревянные куклы с желтыми волосами были живыми. Так что это все как будто!
- Ты прав, Младший, - ровным баритоном проговорил дядька, выбирая очередной шарик. Папа посмотрел в мою сторону совершенно непонимающим взглядом. - А что из этого следует?
- А то, что мои туманщики не деревянные! И там не Тебхо, а совсем другой мир. И там, в этом мире, они сами решают, что им делать - ведь меня-то там нет! Я здесь решаю за них, а там они решают сами за себя.

Папа и дядька оторвались от шариков и глядели на меня почти одинаковыми, длинными глазами.
- Я иногда кручу на тумане наш мир, чтобы посмотреть, как было бы, если бы я по-другому сделал или сказал... или что может случиться завтра. Но тогда всегда по правде получается не так, а хуже. Я понял, что этого нельзя делать, и теперь если ловлю себя, сразу прекращаю. Это уже не просто игра. Это грех, как ты меня учил, помнишь, что люди не должны бороться со Всесильным? Если я пытаюсь управлять нашим миром, даже понарошку, я как будто борюсь со Всесильным. А в своем мире я сам Всесильный, и никакой конкуренции у меня нет.

Мама в гостиной гремела сумками и ящиками, и, казалось, ничего не слышала. Я подумал немного и добавил:
- Если бы у меня в тумане кто-нибудь пытался со мной соревноваться, я бы его тоже наказал... наверное. Но они не знают, что я есть. - Я молчал, пока не понял, что от меня чего-то ждут. Тогда я сказал:
- Вот и все. - Повернулся и пошел к себе.

От балкона до моего окна было рукой подать, поэтому можно было слышать все, хотя на первый взгляд комнаты одна от другой далеко. Как только я понял, что говорят обо мне, я прислушался.
- Я бы побеспокоился, Старший. Типичное гебефреническое поведение, как нас в академии учили. Галлюцинации, неразделение сенсорного восприятия и... забыл, как там дальше.
- Оставь, Койга, дитя как дитя. В любом случае, это теперь не твоя забота, а Тээссищ. Давай, доиграем.

Я понимал, что дядька хочет, чтобы мне было лучше. Что такое "гебефреническое", "галлюцинации" и "сенсорного", я не знал, и думал, что вряд ли узнаю, если не пойду в Педагогическую академию учиться на дядьку. Еще я понял, что папа заботится о дядьке, чтобы тот не перегружался, потому что деньги будут платить не ему, а Тээссищ, и пусть она разбирается с сенсорными галлюцинациями. Тээссищ - это тетка Ресворну и моя будущая тетка. Правда, мама объяснила, что Тээссищ должна научить меня играть с девочками так, чтобы им было приятно. Пусть попытается - если для этого надо будет подыгрывать им с дурацкими куклами, я не согласен. А про галлюцинации мама ничего не говорила.

Наконец, вещи были собраны, и в день от Серебряного Баана седьмой мы погрузились в пассажирский буер "Концерт", который и доставил нас в Долинные Регионы республики Рейт.

Я совершенно не помню самого путешествия, суеты с размещением на постоялом дворе, беготни за билетами на экскурсию и поездки в Долину. Сейчас мне трудно даже сказать, на каком виде транспорта мы приехали на первую станцию, и как назывался постоялый двор. Насколько я себя знаю, это очевидный признак скуки.

Воспоминания мои начинаются с первой станции, Стоянки Серебряного Баана, где нас встретила румяная экскурсоводша с собранными конским хвостом жесткими волосами необыкновенного в наших краях каштанового цвета. Я поприветствовал ее выклянченным у дядьки в дороге рейтским приветствием "тен вак" - очень меня рассмешил смысл этой фразы, "все будет хорошо" или "не вешай нос", будто они там все время друг друга утешают, - а она ответствовала мне нашим "здрасте", совершенно без акцента. Экскурсоводшу звали Сварн Мран Плакх, а звать ее можно было просто Мран. От нее пахло свежевыпеченными бубликами, и она мне понравилась. Еще мне неожиданно понравилась тема первой станции (я был уверен, что будет как в экскурсиях по музеям у нас в городе, которые мама так любит): я всегда знал, что родился в сезон с таким названием, а ведь вот он, оказывается, живой человек, и рисунки тут есть, как он пришел в долину со своими серебряными волосами и своим волшебным посохом, а вовсе меня убило, когда Мран отодвинула занавеску, и там стоял он! Настоящий! Посох Серебряного Баана! Тут не только меня - даже папу проняло, он спросил, можно ли потрогать посох. Мран засмеялась и ответила, что нельзя.

Дуб-Орденоносец я как-то пропустил мимо глаз и ушей, что мне дуб? Усыпальница Зодчих мне не понравилась, потому что могилы я вообще не любил. Сварливого Камня побоялся - вдруг я прямо там начну ссориться с мамой и папой, или дядькой, или симпатичной бубличной Мран, и ударю кого-нибудь из них? К счастью, он был огорожен специальным заборчиком. Пещера Правды заинтересовала маму, а меня в ней тянуло в сон. И вот, когда я уже решил, что все-все интересное позади, мы оказались у Ирисовой Стражи.

Какое это было зрелище! Огромное, как море, ирисовое поле у подножия бесконечной светло-серой каменной стены - подножия скалистого плато Позвоночник Земли. И посередине моря-поля, на фоне скалы - темным чудовищем огромный замок с бастионами и мостами. И розовое небо вверху. А под самым небом, далеко-далеко, в безграничной вышине над шпилями бастионов, чернеет как будто игрушечная копия замка. Но даже мне, незнакомому с законами перспективы, ясно, что там, на скале, не копия, а другой замок, намного больше этого: Мтир-Варганат.

Бубличная Мран вначале говорила про свинхи, и как они объединялись в союзы друг против друга. Свинхи - это как семьи у нас, только большие, и они могли покупать себе в родственники нужных людей. Я тут же представил себе, как мы покупаем Койгу, и он становится мне не дядькой, а настоящим дядей, и рассмеялся. Мран сразу рассмеялась вместе со мной, даже не спросив, чего это я; скоро хохотала вся экскурсия, несмотря на жару и серьезную тему; а я думал, какая у нас славная экскурсоводша.

Дальше она рассказывала про великого зодчего Соко-Диа из Горных Регионов, и как свинх Карсек купил его себе, чтобы он воздвиг Ирисовую Стражу (она так и сказала - воздвиг), и когда Соко-Диа окончил работу, ему отрезали язык и обрубили пальцы, чтобы он никому такого больше не построил. Я приготовился заплакать, но она продолжила историю: как ему удалось без пальцев забраться на плато, в Горные Регионы, и как варганаты вылечили его, потому что варганаты все лечат; и как потом он выстроил для Хллао-Бебоядо, военачальника Горных Регионов, прямо над пропастью новый замок по имени Заслуга Варганатов, и люди Хллао швыряли в Ирисовую Стражу камни и огненные кометы. Я взглянул со страхом вверх, где над главной башней Мтир-Варганат развевался крошечный флажок с пятнышком - это были Два Спаривающихся Длинногрива, эмблема Хллао-Бебоядо - и зажмурился: а ну как выстрелят? Умница Мран все поняла, и объяснила, что давно уже никакой войны нет, и нынешний Хллао-Бебоядо Двадцать Шестой пускает к себе туристов, и что она там была и видела его, и вообще он современный человек и ходит в костюме. Это меня успокоило - трудно было представить, чтобы человек в костюме швырялся сверху огненными кометами. Я осмелел и спросил:
- А что стало с этим замком, когда Карсековцев победили?
- Их не то чтобы победили, - с улыбкой сказала Мран, - они просто ушли, потому что Ирисовая Стража уже не представляла никакого стратегического значения. - Как я был благодарен ей, что она не спросила меня, знаю ли я слово "стратегический"! Как по-взрослому, на равных, говорила она со мной! (Слова "стратегический" я не знал, но не признался бы в этом даже самому себе). Выдержав паузу, она добавила:
- А вместо них это место облюбовала себе группа Мироглядов, или Видящих Нематериальное. К материальным остаткам их деятельности мы сейчас и отправимся.

Как кто-то смеет называться этим именем? Ведь это я - Мирогляд, я - видящий нематериальное! Это мое уникальное свойство, и никто, кроме меня, этого не умеет - а значит, чужие люди коварно, незаслуженно, присвоили себе это название, и видят они по-другому, и нематериальное у них не такое...

Но тут Мран стала дословно описывать мои картинки в тумане, и у меня закружилась голова. Впервые я осознал, что кто-то еще может и хочет, как я. А передо мной открывались все новые и новые комнаты замка, новые частицы ребуса, новые тайны Мироглядов...
- Вот эти стеллажи - Летопись Миров. Они все записывали в огромные тетради, и потом их переписывали, классифицировали, подшивали... Все, кто смотрел один и тот же мир, вместе делали эту работу, так выходило сподручней. Потом все заносили имена и названия в общую картотеку, а ее данные перерабатывались в Межмировой Энциклопедический Словарь - для этого тут жили добровольцы-лексикографы. - Она глянула на меня мельком, но вслух не спросила. Мне это настолько понравилось, что я глазами сделал ей знак, что не знаю этого слова.
- Лексикографов, то-есть специалистов по изготовлению словарей, - продолжала она, как будто так и надо - привлекала еще перспектива хороших рекомендаций. Конечно, самих Видящих многие считали людьми странными и непонятными; но объем лексикографической работы был очевиден, и человек, который с ним справлялся, несомненно, был годен для любой работы. - Мран раскрыла перед нами первый толстенный том издания, на первую букву алфавита.
- Глядите: Ккок, малая луна; Какко, изобретатель огня; Каарент, двухголовая тигрица; Кайус Кайсар, военачальник и первый император... Все это - имена и названия из разных миров, название мира в каждой статье подчеркнуто вот так. По каждому из них - не меньше двух томов в этой библиотеке, и двести семьдесят шесть томов в Энциклопедическом Словаре.

Тут я понял, что она сказала.
- Скажи, Мран, так значит, несколько людей могли смотреть один и тот же мир?
- Совершенно верно, паренек! - О, это чудесное "паренек"... Ее бы мне в тетки вместо госпожи Т.! Но сейчас меня волновало не это. - В этом и была особенность Видящих Нематериальное. Иногда их заносило, но, в основном, их видения совпадали.
- Тогда кого из них мир слушался?
- Как "кого"? Никого! Мир сам себя слушался, они только смотрели. Смотришь же ты сны!

Я хотел сказать, что смотрю не только сны, но не смог. То ли я застеснялся, то ли - скорей всего - меня поразила мысль, что в чем-то я превосхожу обитателей Ирисовой Стражи. Между тем уже вела нас удалая Мран дальше по коридорам, и рассказывала о способах достижения лучшего видения.
- На первых порах все видится нечетко, как бы в тумане: так говорит их старинная инструкция. Что вы делаете, если вам не удается разглядеть что-нибудь вдали?

Тучный турист в голубом костюме знал правильный ответ.
- Правильно! Смотрим в телескоп. А поскольку мир, который вы смотрите, находится как бы внутри вас, то что надо сделать с телескопом?
- Не проглотить же его, в самом деле! - пробормотала моя мама, вызвав смех у всей экскурсии, кроме меня и Мран.
- Отчего же не проглотить? - удивилась бубличная богиня. - Именно проглотить! Мы заходим в Зал Глотания Телескопов!

Пораженная услышанным вереница туристов вползла в огромную залу, где, между бархатных занавесок, высился огромный бронзовый телескоп, по виду - свидетель Войны Свинхов, если не древнее. Его объектив блестел во мраке, как колоссальный глаз неизвестного чудища. Судя по наступившей тишине, все пытались вообразить себе несчастного мирогляда, заглатывающего эту махину.
- Раз в сезон каждый обитатель Ирисовой Стражи заходил в эту комнату и глотал телескоп, - спокойно комментировала Мран. - Он усаживался на один из ковриков, не мешая собратьям, занятым той же церемонией. На первом этапе надлежало воссоздать в своем воображении точную копию того телескопа, который вы сейчас видите. Это занимало ровно час.
- Позвольте, так глотался воображаемый телескоп? - с ноткой разочарования протянул турист в голубом костюме.
- А вы как думали? Чтобы усилить воображаемое зрение, направленное на воображаемый мир, надо проглотить воображаемый телескоп!
- Ну, это не так сложно, - отозвался турист.
- Хотела бы я посмотреть, как это делаете Вы, - съехидничала Мран. - Процесс глотания и установки занимал еще три часа. Четыре часа почти полной неподвижности, и никакой еды, кроме телескопа! - Турист в голубом костюме был недостаточно жирен, чтобы последняя фраза казалась дерзостью, но уже столь тучен, что она звучала насмешкой.
- А телескопы себя оправдывали? - с некоторым вызовом, как мне показалось, спросил папа.
- О, еще как! - Мран сделала жест, который можно было понять как "очень сильно оправдывали", но в подробности не вдавалась.

Тут, наконец-то, задал вопрос мой дядька.
- Скажите, куда девались Мирогляды в конце-то концов? Теперь ведь их нет!

Всезнающая Мран улыбнулась, как будто весь день ждала только этого вопроса.
- О! Правильный вопрос. Умный. Сейчас отвечу. Вообще они, может, где-нибудь и есть, но большими кучками больше не собираются и в Ирисовую Стражу ни ногой. Помнят, какая ссора у них тут вышла: почище Сварливого Камня.
- Что они могли не поделить? - удивилась мама.
- Да все то же самое, - звонко ответила Мран. - Миры не поделили. Вы ведь понимаете, конечно, что никаких миров на самом-то деле не существует. Большая игра для взрослых, изрядная доля самовнушения, возможно, на подсознательном уровне - я показал, что знаю слово "подсознательный" - неизученные до сих пор колдовские трюки вроде варганатской медицины... А даже если бы они и были: разные люди смотрели одни и те же миры, и у каждого была своя точка зрения; так бывает даже, когда говорят о нашем, реальном мире. Но реальный мир от нас не бежит, он нам привычен с детства; а миры Мироглядов были для них самым сокровенным, что объединяло их. Они не ждали подвоха друг от друга, и, как только обнаружили несогласие между собой, разочаровались в себе и в жизни. Никого не убили, но крови друг другу попортили. Потом разошлись. - Она перевела дыхание. - Сейчас здесь государственный музей.

Все молчали.
- Погуляем еще немного во дворе, а потом нас ждет следующая станция: Говорящий Длинногрив.

...Я понял, что сейчас нас уведут отсюда, и я не успею проверить. Я быстро спросил:
- Мран, туалет есть?
- Долго терпел, паренек! По коридору до конца, направо.

Я выбежал из зала и помчался по коридору, но повернул не направо, а налево.

Я вбежал в пустую библиотеку и закрыл за собой дверь. Табуретку я приметил, еще когда Мран обьясняла нам про Летопись. Я поставил ее у нужной полки, и - со второй попытки - достал толстенный том Словаря с буквами "Люк-Лли" на корешке. Я спрыгнул с табуретки, с трудом водрузил словарь на какую-то конторку музейного значения и принялся перелистывать страницы, дыша тяжело и часто.

Я нашел. "Люмет:", было написано там. "Гкай рсант скуальг-ат сте Пелуя мпирв, кирн..."

Я не знал рейтского языка. Но это была моя Люмет, и в статье упоминались другие имена: Хак, Мащтар, Тоузгем. Был там и рисунок Шара Судьбы с подписью "Хлунв Схай", и набросок девичьей фигуры с щенком на руках. Это было прекрасно. Но что это за подчеркнутое слово "Пелуя"? Бубличная экскурсоводша сказала, что вот так выделяется в словаре название мира. Пелуя? Но меня не спросили! Я не согласен! Какая Пелуя? Я еще не придумал, как мой мир называется! Я в нем хозяин, я, а не вы: ваше дело было смотреть! Вот возьму и придумаю другое... придумаю... Птиррел!

Надо было действовать по правилам. В коридоре уже была слышна суета, меня начали искать; но я отрешился от голосов, от книги, от комнаты; я вызвал перед глазами знакомый туман, и представил все по порядку - но теперь мир не был больше безымянным. Он назывался Птиррел, и юная Люмет знала это, и добродушный кузнец Мащтар, и ужасная старуха Хак... Потом я опустил глаза к книге. К странице, в которой сотни лет никто ничего не менял.

"Люмет:", было написано на ней. "Гкай рсант скуальг-ат сте"... - и подчеркнутое слово. Слово на букву "П". Название мира.

Я смотрел на это слово, смотрел широко открытыми, длинными глазами, пока меня не нашли родители.

Вот это событие и оказало наиболее важное влияние на становление моей личности. Именно поэтому вы слышите мой голос, и будете слышать его.