1.
"Судить, конечно, не берусь.
Простите, если будет грубо.
Но мой неприхотливый вкус
не вынесет такого чуда.

Со вкусом глупого гляссе,
и с ароматом русской сдобы,
Вы исключительны как все
недальновидные особы.

Ваш человеческий мандат
по философии как свая.
У Вас в кармашке шоколад,
непритязательно растаял.

В помаде, бабочках, делах,
во всём, что в сумке любой тёти
размякший шоколадный прах.
А Вы его тихонько жрёте.

Вы эталон большой любви
такой, как Вас, нет лучше кроме.
У вас в квартире половик
любой, запачкался истомой!" -

Пригладив матушкой усы,
чихая Дьяволу на ушко,
марал бумагу сукин сын
на симпатичную простушку.

Был чёрту брат, был Богу сват
неограниченно, без меры
Но образован и женат
на онанизме и манерах.

Любил Сократа на стене
и этим искренне гордился,
считал в уме, но в резюме
так никому не пригодился.

Из сорока шестнадцать лет
как на хорошую зарплату
жил рентою на дом в Москве,
оставшийся ему от папы.

Из сорока пятнадцать лет
по настроению, не сразу,
писал дразнилки тет-а-тет
на всевозможные отказы.

Учил французские слова,
и чтоб хоть что-нибудь оставить,
писал чудовищный роман,
мечтая о бессмертной славе.

Писал легко, себе под стать
без непонятных откровений,
но чтоб в журналах прочитать
приятное: Альбац Евгений.

2.
Она ж была одной из тех,
кто верит будущему смело,
в анарексичном кошельке
купая пальчиками мелочь.

Была уверенной совой,
боялась заразиться гриппом.
Квартировалась с алкашнёй
в квартире таборного типа.

Играла Вагнера с листа,
когда её просили сбацать.
Любила котиков, и спать
до без пятнадцати двенадцать.

Ходила думать на физтех,
носила в сумке шоколадку,
и потихоньку ото всех
молилась боженьке в тетрадку.

"Ах, милый боженька, прости.
Прости меня, но эти кобры
такие слухи распустить
смогли. А ты же добрый.

А раз, ты добрый, сделай так,
чтоб эти дуры сели в лужу.
Пошли им маленький просак,
а мне хорошенького мужа."

И чтоб совсем наверняка
одним размашистым движеньем
с кривулькой в виде маяка
внизу подписывалась: Женя.

3.

Как самый горький из микстур
до жути необыкновенной
тот день разлился как Амур
в момент большого наводненья.

Накрыла чёрная волна
тяжёлым одеялом хмуро,
и Женя с самого утра
в случайных ссорах утонула.

То про себя, которой вновь
оставили от денег малость,
то про забытую любовь,
с которой прежде разругалась.

То про такое, что носить,
вокруг неё сумели сбрендить.
То про селёдку иваси
и про потраченные деньги.


А в довершение весьма
обидной точкою смятений
пришла дразнилка из письма
и подписи Альбац Евгений.

И так евреев не любя,
она и прежде им кривилась.
А тут евреи теребят,
и Женя матерным пролилась.

Не в бровь, так в глаз. Не в глаз, так в бровь.
Как в годы лучших лихолетий,
писала искренне и зло
бессильем бранных междометий.

Решив, что за какой-то бред
попала боженьке в немилость,
она отправила ответ
и беспокойным сном разбилась.