Колька Шустрин охотно взял Алёшу на работу. Ему давно нужен был человек, который бы помогал ему в ведении нехитрой бухгалтерии базы. Честный, аккуратный, которому можно было бы доверять, и на которого можно было бы положиться.
Алёшу он заприметил давно. Знал его историю, а частые его посреднические визиты по разным поручениям командования лагеря дали ему возможность понаблюдать за этим скромным, немного странным парнем.
Шустрин положил Алёше шестьсот рублей в месяц плюс харч от пуза, каким располагала база. Он был уверен, что Алёша не пропьёт ничего и не украдёт. Оформил его бухгалтером-экономистом и даже привёз из Комсомольска новенькую серую Трудовую книжку.
Поселился Алёша у Ивана Чоха. Небольшая иванова изба была разделена на три светёлки, не считая сеней и кухни. В большой жил Иван со своей Прасковьей. В другой - лейтенант с поста ПВО по имени Вадим, в третьей - Алёша.
Иван брал с лейтенанта Вадима четыреста рублей в месяц за полный пансион, а с Алёши только двести, за жильё.
Лейтенант Вадим, белобрысый сероглазый парень из прибалтов, тяготился службой, в которую он вляпался по молодой глупости. Уже давно прошел срок хождения его в лейтенантах, однако, то ли умышленно, то ли случайно, Бог его знает, но, как только начальство представляло Вадима к повышению в звании, он обязательно встревал в какую-нибудь неприятность. То у него случится пожар на радиостанции, то солдат напьётся до безобразия и пойдёт в атаку на чью-нибудь избу леспромхозовским трактором, а то сам, будучи в городе по случаю примерки парадной шинели, наберётся в ресторане "Север" до чертиков. И, добро бы просто напиться, так нет, в смертной тоске по родным местам, начнёт поносить соседей по столикам, полезет в драку, и в результате очутится на гарнизонной гауптвахте.
Вадим ходил обычно в старом засаленом кителе. На плечах болтались скрюченными ломтиками старого швейцарского сыра погоны с позеленевшими от времени связистскими "жучками". Если смотреть на правый вадимов погон, то бывалый человек мог догадаться, что перед ним лейтенант, так как на нём сохранилась одна звёздочка и дырка от другой, когда-то бывшей на этом месте. На другом же плече погон и вовсе был без знаков различия.
Каждое утро Вадим "лечил" свой гастрит, который грозил перерасти в язву. А посему выпивал кружку горячего молока с растопленным в нём сливочным маслом. Однако к вечеру, в полной мере вкусив радостей опостылевшей службы в этом забытом Богом и чертом медвежьем углу, он напивался вдрызг спиртом, понося всех и вся, и желая своему желудку приобрести язву, хотя бы маленькую, со спичечную головку, которая помогла бы ему демобилизоваться и уехать домой, на запад. Обычно он это делал в обществе какой-нибудь безмужней бабы, а потому не всегда добирался ночевать до своей узкой холостяцкой койки.
Случись тревога, командир не знал, где его искать. И посыльному приходилось обходить чуть ли не пол деревни, пока кто-нибудь не подсказывал, у кого нужно сегодня искать лейтенанта Вадима.
Алёша быстро освоил бухгалтерские хитрости громадной районной базы рыбкоопа, которой командовал Колька Шустрин. Через две недели он знал то, чего ему и не положено бы знать по расчётам Николая Шустрина. Причём, досконально и во всех подробностях - от самого основания базы и до сего дня. Этот факт несколько озадачил Шустрина, но, видя в Алёше понятливого парня, он принял административно правильное решение - не просто "покаялся", но в подробностях объяснил все скрытые мотивы его деятельности.
И выходило, что в эту круговерть расхищения государственной собственности втягивалось всё больше людей, часто призванных охранять и лелеять эту самую собственность по мысли основателей государства. Мало того, условия, в которые были поставлены эти должностные лица и требования, которые предъявлялись к их деятельности, не только поощряли, но требовали нелегального расхищения этой собственности, а, следовательно, неизбежного присвоения части этой собственности. И весь этот поток сверхнормативных "благ" проходил через руки его, Кольки Шустрина, и случись что, - ответ придётся держать ему, Шустрину, как это уже случалось в его жизни. А потому большой риск резонно требовал и своей не малой доли.
И теперь все дела Колька Шустрин не стесняясь вел в присутствии Алёши, как бы приглашая его в сообщники, и в то же время, как опытный педагог, наглядно демонстрировал неизбежность и даже необходимость функционирования этой подпольной экономики.
Обычно с 10-ти до 12-ти утра Колька устраивал "приёмные" часы. Его избушка, добротная, с небольшой ладной печью, походила ни то на сторожку, ни то на каптёрку при базе. Простой некрашеный стол, две лавки, две табуретки, тумбочка и старый самодельный шкаф-буфет. У двери прямо в брёвна были вколочены колки, на которые посетители могли бросить свои шапки и повесить шубы.
Светёлка эта, метров в 15 всегда была аккуратно прибрана, на окошках светились свежие занавесочки, а посуда в шкафике блестела, как солдатские пуговицы на параде. У печки лежали берёзовые поленья. Всё это обиходила кастелянша-уборщица Фенька Шишкина.
Сегодня, наведавшись в избушку, Алёша застал на "приёме" у Кольки командира поста ПВО старшего лейтенанта Анисина. Со стороны можно было подумать, что два приятеля встретились после работы скоротать время за приятной беседой. Оба были приблизительно одного возраста, одеты в ватники защитного цвета, небрежно распахнутые на груди. Хоть и был конец мая, но утренники ещё были холодные. В сопках и на отрогах Сихотэ-Алиня снежные шапки только начали подтаивать. А потому короткий солдатский ватничек был, пожалуй, в этих местах самой популярной демисезонной одеждой.
Старший лейтенант Анисин накануне вернулся из Комсомольска вечерним параходом со сборов, где, видимо, был озадачен новыми заботами, решение которых не могло продвинуться без участия Кольки Шустрина.
Алёша присел тихонько сбоку на лавке. Анисин примолк.
--
Ничего, Федотыч, продолжай. Лёха свой человек, - заметил Шустрин.
- Да-а, так вот, Коля, дали мне сроку - к осени построиться и доложить. И все дела. - продолжал Анисин прерваный разговор.
- Ну, давай ещё раз подсчитаем, сколь же тебе по нормам надобно помещений, - доставая счёты сказал Шустрин. - Итак?
--
Казарма. На 36 человек по 4 метра на нос.
- Будем считать на 18. Поставишь двухярусные нары. Тьфу, койки. Извини. Привык, - щёлкнул костяшками Колька. - Дале?
--
Пункт управления. Ещё метров двадцать...
--
Так.
--
Приёмный пункт...
--
Так, - щёлкал костяшками счётов Колька.
--
Аппаратная для стационара. Тридцать метров.
--
Так.
--
Ленинская комната...
--
Так.
--
Столовая с кухней...
--
Так.
--
Каптёрка с сушилкой.., - по бумажке читал Анисин.
--
Так.
- Ну, командирский кабинетик, что ли, или как там, канцелярия... Что там получилось?
- Метров шестьсот. Меньше не обойдёшься. Сколь тебе выдали средств на всё дело?
--
Полторы тысячи...
- Фю-и! - свистнул Колька. На эти деньги разве что сортир на твою команду можно соорудить. Не веришь? Вот ценник. Поинтересуйся.
- Да знаю. Задавали вопросы. И ежу ясно, что это не деньги. Мало, что своими силами строить придётся, плюс боевую службу нести, так хоть бы подкинули чего из стройматериалов. Тайга ведь. Ни кирпича, ни гвоздя. Цирк да и только!
--
А они что?
--
Да что? Как повелось. Проявите, мол, солдатскую находчивость...
- Ну, у меня этот номер не пройдёт! Так и знай, что твои ребята спиздят, вернёшь и будут крупные неприятности.
- Да я ж не за тем к тебе пришел.. Посоветоваться нужно. Одна голова хорошо, две - сельсовет!
- Во-о! Так-то оно лучше. Подумаем. Что-либо придумаем, - сказал Колька, доставая из ящика под столом бутылку грузинского марочного коньяка. - Фенька - крикнул Шустрин.
В дверь заглянула сухонькая мордашка Феньки Шишкиной с вопросительно растопыренными желтыми глазами.
--
Чего?
- Чо там есть закусить? Волоки-ка. Там где-то ящик с консервироваными ананасами. Прихвати баночку. Ну и всё такое...
--
Хорошо. Щас. - и скрылась за дверью.
- Не-е, Николай, я эту гадость не пью. Клопами воняет. - сморщился Анисин, глядя на лакированную коньячную этикетку.
- А я тебя и не насилую. Знать, ты не созрел ещё до этого райского напитка. Клопами, так клопами. А я так очень уважаю. Конечно, пить его нужно не банками. Ну а водочку приемлешь?
--
Отчего же. Особливо, если под хороший харч.
- Обижаешь. Ты же знаешь, Федотыч, у меня всегда хороший харч. - сказал Шустрин, доставая из того же ящика белоголовую бутылочку с белозелёной наклейкой Московской Особой. - Эта подойдёт?
--
Подойдёт!
--
Вот и лады.
Дверь скрипнула и Фенька, как заправская официантка, поставила на тумбочку большой поднос, покрытый белоснежным накрахмаленным льняным полотенцем и бесшумно исчезла. Шустрин сдёрнул полотенечко и мигом превратил его в скатёрку, поставив сверху поднос.
На тарелочках китайского фарфора лежала нарезаная сухая колбаска, ломтики копчёной кетовой тёшки и осетрового балычка. Отдельно стояла вскрытая банка с консервированными ананасами, на блюдечке тонко нарезаный лимон и фигурно очищеный апельсин. Тут же стояли два хрустальных стаканчика-стопки. Отдельной горкой горбатился тонко нарезаный ещё тёплый утренний хлеб, а в розетке желтело масло.
--
Может ты соления любишь или икру какую?
- Да уж чего-чего, а квашеной капусты я за службу в армии съел полный рацион, отпущенный на всю жизнь. От икры же сплю плохо. Поначалу на неё налегал, а нынче на неё смотреть тошно.
- Правильно. Здоровье береги. Мы с тобой люди европейские. От переизбытка икры можно печень запросто посадить. Думаешь, шучу?
--
Не-е. Я ничего.
- То-то. Был тут один особист в лагере. Тоже старшой, как ты. Перевели с запада в 46-м. Видать там оголодал, так жрал эту икру тазиками. И что ты думаешь? Печенью заболел! Демобилизовали. Плакал вот такими слезами! - показал полпальца Шустрин. - Не хотел возвращаться в свою голодную смоленщину. Учитывая его заслуги перед родиной, начальник Амурлага помог ему устроиться инспектором отдела кадров в Дзёмгах на почтовый ящик, что гонит свою продукцию по Амуру.
- Значит твой знакомец земляк мой. Я ведь тоже смоленский. В сороковом призывался. Попал на Дальний Восток. Просидели тут всю войну по готовности 1. Не стреляли, но и кормили так, чтоб не уронил винта. В 45-м полегчало. Сбегали в Маньчжурию, а потом дембель. Съездил на запад - такое там уныние - разруха да голод. Вернулся сюда. Поступил в Комсомольске в строительный техникум, а как кончил, - опять в армию призвали. Аттестовали офицером. Вот и служу. Ничего. Приемлемо. Женой обзавёлся, детишками. Двое уже. Тоже избу нужно ставить. Не жить же на квартире. Всё же - командир. Да и старшине изба не помешает.
- Правильно говоришь. Ну что ж, выпьем помаленьку для начала.. - Николай плеснул в стакашек Анисина водки, а в свой - слегка коньяка.
Чокнулись. Анисин взял в правую руку стакашек с водкой, в левую корочку хлеба, вдохнул и пробормртал:
- Берегись, душенька, оболлю-у! - вылил водку в свой крупный рот, понюхал корочку, а затем, поставив стакашек, кинул вслед водочке ломтик теши. - Так что, Николай, мне присоветуешь? Ведь ты у нас единственный ныне поставщик гвоздей, шифера и краски, - жуя продолжал Анисин.
--
Верно. Как упразднили Амурлаг, ихнюю базу слили с моей
--
В том-то и дело.
--
А что, у тебя уж есть, куда гвозди бить и что шифером крыть?
- Не-е. Пока нет. И как сварганить сруб за эти деньги не соображу. Одного лесу-то делового нужно тысяч на двадцать.
- На тридцать пять. Да на пятнадцать всего остального. Тысяч двадцать-двадцать пять ещё кинь на накладные расходы и зарплату специалистам. И это-то по госценам. Любой сметчик подтвердит.
- Знаю, прикидывал. Всё ж в строительном техникуме штаны протирал. Думаю, вот, я и сам могу плотничать. Пару солдат ещё умеют топор в руках держать. Да печи могу класть. Слепим.
--
Слыхал. Никак и голландку можешь сложить?
--
Могу.
- Ну, Федотыч, цены ведь тебе нет! Тебя ж твои командиры на руках должны носить! Премировать к каждому празднику, включая восьмое марта, да что там, - орденами награждать! - ехидничал Колька.
- Ладно. Хватит зубы скалить. Плесни-ка лучше ещё беленькой.
- Да я шучу, Федотыч, действительно ты молодец, - заметил Шустрин, наливая Анисину Московской. - Вот что, Федотыч, скажи-ка, а есть ли у тебя фонды на дровишки?
- Есть. - Сказал, отфыркиваясь Анисин, закусывая балыком водку. - Наряжено на лето 12 кубов дров для кухни. По четыре рубля за куб на корню. И тут, шельмы, съэкономили. Солдат спилит, солдат вывезет, солдат поколет.
- Вот и хорошо Выписывай, езжай в тайгу и вези сухую валёжную берёзу. Бери, сколько сможешь. Хоть тысячу кубов. Никто слова не скажет. Даже в благодарность. Это ж мусор в тайге, а не деловой лес.
--
Зачем мне столько?
--
Не тебе, так другим. Сухая берёза - лучшие дрова.
- Знаю. На кой мне ещё кого-то снабжать дровами, когда самому-то не управиться со своими строительными проблемами?
- Э-э, Федотыч, туго соображаешь. Купишь в управлении Амурлага пару старых срубов в брошеных лагерях. Я это тебе устрою. Обойдётся тебе эта покупка рубликов в пятьсот. Включая кабак для амурлаговских писарей. Перевезёшь. Балки тебе нужны будут? Нужны. Строевой лес для балок, метров в 12 - 15 тебе никто не даст. А вот за сухие колотые берёзовые дровишки обменяешь у леспромхозовских ребят валёжные лиственничные хлысты, что приволокли трелёвочными тракторами под свои избы на дрова! Видал?
--
Видал.
- Лучшего материала для балок не найдёшь. Сухие, просмоленные. То, что нужно! За хлыст кубометров по десяти придётся тебе отвалить, ну, и как водится, распить бутылочку.
--
Ну, Николай, голова! Вижу, не даром ты ворочаешь базой! Налей-ка ещё!
- Не гони лошадей. Тебе ещё на службу идти. Мирное наше небо охранять. А мне не к лицу подрывать твою боеготовность. Бутылку возьми с собой. Вечером за щами дома кончишь. Да бери, не стесняйся. Видишь, спецразлива. Для севера. Ленинградская. Не то что у Коняевой на полке в магазине. Там сплошь хабаровский "сучок". А это не водка - слеза ангельская!
--
Однако, в лагере я добуду и кирпич для печки!
- И всю железную арматуру для печей, и скобы. Только торопись. Не ты один будешь там пастись. Пожалуй, мужики уж приступили. Твой выигрыш в транспорте и рабочей силе. Кое - что и тебе достанется. Сразу сообразил бы, был бы первым. Считай, пол дела сделал. А так припоздал немного. Ну не горюй. Недостающее я тебе подброшу.
--
Что возьмёшь?
- Вот это деловой разговор! Не особо много. Я тебе уж сказал, в чём твоё богатство. Твоя валюта - транспорт и рабочая сила. Вот и поможешь мне транспортом и людьми во время июльского разлива. Базу-то опять зальёт. Спасать народное добро во время стихийного бедствия нужно. Как раз и по уставу тебе положено так поступать. Так что - ажур!
- Что-то ты темнишь, Коля. Коль знаешь, что у тебя в июле по расписанию стихийное бедствие, отчего бы тебе сейчас не перенести имущество в безопасное место? А то и базу всю передислоцировать повыше, где не заливает? А?
Колька сморщился, как печёное яблоко, голова его откинулась назад, всё тело его сотрясалось от хохота, из глаз лились слёзы:
- Ха-а-а-ха-х-х-ха!!! Умори-и-и-л!! Дитё-ё-о!! Охх-ха-ха!! Пацан1 Ах-хох!! - утирал глаза Колька, - Ты что ж, думаешь, если бы у меня не мочило базу, так я б тебе устроил краску и шифер? Я б поил тебя водкой? Не-е, милый! Ты бы не пришел ко мне. Знал бы, что шифера я тебе не дам ни за какие деньги. И вырыл бы ты землянки, и сосал бы зимой лапу вместе с твоими солдатами. И все вместе материли бы отцов-командиров. Ан, нет! И ты, и отцы-командиры твои знают, что есть такие кольки шустрины повсюду, которые выручат их, сделают благоприятные показатели по расходам на строительство, отломятся им бо-ольшие премии и, возможно, перевод в Европу схлопочут за усердие. И всё за счёт горба таких чижиков, как ты, да твои солдаты. Да, да, Федотыч. Не топырь на меня глазыньки! На бумаге выйдет экономия госсредств по расходам, на деле-то - хищнический перерасход! А не будет стихийного бедствия - как же спишешь товар, который пойдёт тебе, а, следовательно, Красной Армии на казарму, да на избу тебе и твоему старшине, да на приварок твоим солдатам?
--
Да и тебе немало перепадёт. Так ведь?
- Так. Не отрицаю. Но лично мне - в меру. Я получаю удовлетворение от самого процесса моей деятельности. Я по натуре - коммерсант, делец. Я - теоретически чуждый элемент. Но без меня советская власть обойтись не может.
--
Ишь, капиталист! Тебе бы где-либо в Штатах жить.
- Не-е. Там не интересно. В Штатах за двести последних лет собрались лучшие коммерсанты и дельцы со всего света. Потому они первые и недосягаемые. Я бы там, конечно, тоже не был бы последним безработным, но... не то! Там всё это делается легально, по закону. А здесь - риск, игра! Острота ощущений! Невиданные возможности для гибкого изобретательного ума! Здесь на дороге валяются деньги, только бери, не ленись!
--
Всё же, на кой ляд тебе столько?
- Да я ж тебе толкую, тетерев ты смоленский, мне - самая малость. Остальное скармливаю. Кому - не твоё дело. Можешь догадываться. Что ж ты думаешь, и мои, и районные, да и краевые начальнички на своё жалование живут? Презенты дорогими мехами бабам своих шефов тоже за свои? Дудки! Вот такие, как я и создают им негласный резерв, неучтёный, из якобы списанных по закону средств. Кому львиная доля перепадает из всего этого я даже не знаю. Понял? Если же что, то ответ буду держать я. Как зиц-председатель Фунт! Во, как!
--
Как кто ты будешь?
- А-а! Не знаешь? Кроме уставов и политинформации нужно читать классику! Ильф и Петров. Были такие чудные писатели. Почитай их романы "Двенадцать стульев" и "Золотой телёнок". Они, правда, счас запрещены. Однако, зайди к Катерине в библиотеку. Скажешь, я послал. Даст тебе. О-очень поучительная литература!
--
Выходит, ты меня приглашаешь в сообщники? Толкаешь на преступление?
- Верно. Только не совсем. Я тебя никуда не толкаю, а в сообщники приглашаю. Это так. А толкнули тебя на преступление твои отцы-командиры. Я тебе уж час об этом толкую. А ты, точно пень, никак не сообразишь. Ведь дав полторы тысячи на устройство поста тебя уже толкнули на преступление! Все же понимают, что за эти деньги ты кирпича на одну печку не купишь в тайге! Значит будешь ловчить, воровать, скупать краденое, то есть, "проявлять солдатскую находчивость", выискивать "скрытые резервы". Так ведь? Все эти действия очень даже чётко квалифицированы в уголовном кодексе. Зачитать?
--
Не надо...
- То-то. А тебя и таких, как ты приобщают к нелегальному использованию природных ресурсов и поощрению к деятельности таких, как я. Понял?
--
Понял. Ведь я ж не знаю законов. К тому же, я ведь не для себя.
- Во-во! Незнание закона, между прочим, не освобождает от наказания! А там, где не себе, там и себе возьмешь. Даже не заметишь. Избу своим детишкам будешь рубить? Сколь она будет стоить знаешь? Свои деньги положишь на неё? Нет! Да и денег таких у тебя нет! И правильно. Должны тебя обеспечить жильём. Потому как в этой дыре ты сидишь не по собственному желанию, а несёшь государственную службу.
--
А я может сознательный! Вот не приемлю всего этого. Я хочу честно.
- Честным тебе не дадут быть твои же командиры. В который раз объясняю! Не видел ещё такого тупицы! А сознательных мы уж таких видели! Сознательным быть, жертвовать заради красивой идеи можно даже жизнью. Если действительно веришь. Но только с в о е й! Это можно. Пожалуйста. Однако, жертвовать чужими жизнями - это ни-ни! Я э т о г о не признаю! К тому же, наши-то детки ещё десять раз подумают, а прав ли родитель, стоит ли эта идея таких жертв? Жертвоприношение - это ж дикарство! Язычество! Осуждено историей! Ты в школу-то ходил?
--
Четыре класса. Ещё три в армии кончил.
--
Видать, двоечником был? А?
--
Будет зубоскалить.
--
Да не обижайся, Федотыч. Таких, как ты - пол страны.
--
Ну вот ты ж не такой.
--
А такие, как я, - больше сидят. Не пришло ещё наше время.
--
Надеешься, что придёт?
- Непременно! - заметил Шустрин, посасывая ломтик ананаса. - Погоди, вон верхушечка уж начала ездить за кордон, фильмы крутить стали заграничные. Узнаёт народ, как люди живут за околицей нашей деревни. Соблазн велик и требует средств. Вот и понесётся душа в рай. Не веришь? Погляди на любую бабу - что она высматривает в фильме? Какая шляпка на героине. И себе мостырит такую же. А за шляпкой захочет и избу себе оборудовать, как в кино. Так что наш брат успевай только крутиться! А поскольку желаниям людским предела нет, то и никакой зарплаты не хватит. Тут-то таким, как я - зелёная улица и откроется.
Ну ладно, Федотыч. Что-то мы с тобой расчувствовались. Потянуло на лирические отступления. А ведь у меня приёмное время кончается. Да и твои там заждались командира. Вот что. Давай-ка на той неделе махнём на рыбалку. Где-то в среду. Часов с 3-х. Лодка-то у тебя на ходу?
- В порядке.
- Хорошо. Подумай за это время. А то смотри, через партийную и советскую власть тебя "напрягу" спасать народное имущество во время стихийного бедствия.
--
У тебя чо и власть уж под каблуком?
- А ты что ж думаешь, председатель сельсовета живёт на свои четыреста рубликов в месяц?
- Ну даёшь! Однако, раз можешь меня и так "напрячь", отчего ведёшь переговоры со мной?
- Во-первых, ведёшь переговоры ты, а не я. Тебе нужен шифер, а не мне. А во-вторых, щупал тебя. Каков ты есть.
--
Ну и каков?
- Сопротивляешься для виду. Как баба, которая любит, чтоб с неё рубаху рвали. А потом аж-но визжит от сладости. Деваться тебе некуда. Застолбили тебе путь. Потому и объяснил тебе всё прямым текстом. Чтоб легче было решение принимать. Как наркоз при операции. Понял?
--
Понял.
--
Тогда разбежались. Фенька!
Дверь отворилась, в светёлку юркнула Фенька Шишкина и вмиг убрала всё со стола.
Мужики вышли на воздух. Тёплый июньский день набирал силу.
Глава 27.
Главным средством существования этой небольшой поамурской деревеньки, как и пятьдесят лет назад, была река и лес. Небольшие приусадебные участки, отвоёванные у тайги, пойменного мелколесья, вполне нормально рожали картофель, капусту, лук, огурцы, а кое-где даже помидоры. Правда, плоды их едва достигали юношеской зрелости.
Многие сельчане имели коров, которые в летнее время паслись прямо в тайге, а на зиму мужики заготавливали в пойменных лугах вдосталь прекрасного сена. Рядом с коровами в хлевах жирели кабанчики, а уж рыбному столу могли позавидовать изысканнейшие гурманы.
Потомки первых переселенцев начала века, нынче разбавленные освобождёнными из лагерей ГУЛАГа административнопоселенцами, выходцами чуть ли не из всех краёв Союза, не были охвачены жестким ярмом тотального колхозного строительства, уничтожившего там, на западе, вековую тягу крестьянина к земле, цепкую хозяйскую хватку потомственного земледельца.
Рыболовецкий колхоз был как бы подспорьем в хозяйстве. Функционировал он три-четыре месяца в году. Да и рыболовецкие бригады скорее походили на старые артели, а потому и не играли решающей роли в жизни Тамбовки.
Зимой мужики рубили лес в леспромхозе, осенью добывали кедровый орех. Тайга поставляла к столу ягоды и грибы. Даже в самые голодные годы, когда в западных областях от голода умирали тысячами, здесь было сытно и вольготно.
Во время путины, в сентябре, каждый заготавливал себе от сорока до пятидесяти хвостов прекрасной жирной кеты, которая солилась и коптилась. Этого вполне хватало семье из четырёх-пяти человек на год. В каждой избе зимой можно было найти кетовую и осетровую икру собственного посола, желтые поленья ароматного осетрового и калужьего балыка, розовокоричневую кетовую тёшку. Это была каждодневная пища, без которой в суровом амурском понизовьи просто было бы не прожить.
Свежую же рыбу мужики добывали каждодневно. Зимой и летом. Сегодня - ты, завтра - я. Избыток улова всегда раздавался соседям. Кому когда как повезёт. А потому и ходили друг к другу на пельмени из тайменя или душистую уху из касаток и плетей. Удочек здесь никто не признавал. Разве что детишки баловались. Ловили сетью. И хотя в последнее время в деревне появился инспектор рыбнадзора, пояснивший, что отныне ловля рыбы сетью есть нарушение закона и браконьерство, сеть оставалась основной снастью рыболовства.
Сначала мужики возмутились посягательству на свои исконные права, даже грозились утопить инспектора, но потом, как-то незаметно примирились, уплачивая, как дань, как налог небольшие штрафы, распивая с инспектором очередную бутылку спирта.
Рыбинспектор, как, впрочем, и старшина милиции Федя, и председатель сельсовета рассматривались мужиками как обязательные представители государства, присланные как бы на кормление в их деревню за блага, предоставленные тем же государством в виде почты и дебаркадера для параходов. Рыбкооповская база, леспромхоз со своим хозяйством и лагеря бывшего Амурлага трактовались тамбовскими как соседи. Вполне сносные, не посягающие на их права. Даже полезные, так как позволяли пользоваться своим клубом, магазином и железной дорогой.
Сам жизненный уклад тамбовчан подразумевал обязательное владение лодкой. Лодку можно было трактовать, как сельскохозяйственное орудие. Лодки были разные. Но сплошь деревянные плоскодонные. У некоторых сельчан, особо оборотистых, появились моторы. Стационарные, конечно. В основном старые мотоциклетные, но были счастливчики, обладавшие одноцилиндровыми шестисильными моторами от электрических движков Л-6.
Лодка у старшего лейтенанта Анисина была большая, просторная. В неё свободно могло поместиться человек двенадцать. На лодке стоял двухцилиндровый движок Л-12 - предмет зависти всех тамбовских мужиков, включая рыбинспектора.
Лодка была как бы нештатным военным имуществом. Также, впрочем, как и прекрасная 75-ти метровая капроновая сеть. Командование понимало, что заброшенный в эту глухомань пост, иногда месяцами отрезанный от внешнего мира, не может сидеть только на концентратах да консервах, когда под носом богатая рыбой река и дичью лес. А потому добивалось выдачи таким подразделениям особых лицензий на право лова рыбы и отстрела дичи в тайге. Командиры имели довольно широкие хозяйственные права в части покупки у населения избытков картофеля и капусты. Так что у хорошего хозяина, каким был Анисин, склад ломился от тушёного консервированного мяса и лосося в собственном соку.
Ещё накануне, во вторник, Анисин приказал сержанту электромехаников проверить двигатель, заправить бачок и подготовить к завтрашней "операции" лодку и сеть.
Состав "экспедиции" был уточнен заранее: он сам, Анисин, и старшина. - с одной стороны, и Шустрин с Алёшей - с другой. Ведёрко для ухи, картошечка, специи и прочие необходимые вещи для короткого пикника за ухой на лоне природы были тщательно завернуты в старый списаный противохимический комбинированный костюм типа Л - 1 и уложены в "бардачок" - специальный ящик на носу лодки.
К назначенному времени к готовой к отплытию лодке, у которой хлопотали Анисин со старшиной, подъехали на телеге Иван Чох с остальными участниками "экспедиции". Иван помог Шустрину снять с телеги ящик с двумя десятками белоголовых бутылок и большой картонный короб.
--
Ты чо, Николай, сдурел? Куды столь водки на три часа?
- Что ты, Федотыч, нам хватит и по бутылочке. Остальные для деда Кондрата. Давеча просил доставить. "А то, - говорит, - мёрзнуть стал на реке, как еду бакены зажигать". Вот и прихватил. В коробке тоже гостинец деду. Колбаска, там, тушёнка китайская, соль, спички, сахар, чай, прочая бакалея. Пару килограммов китайских апельсин. Пусть дедушка побалуется со своей старухой. И так, как отшельник живёт. Небось, моряцкие власти не очень заботятся о нём.
Давай, Иван, помоги погрузить в лодку.
Вдвоём с Иваном они аккуратно поставили ящик с коробом так, чтобы не нарушилась остойчивость лодки.
--
Ну что, капитан, отдавай концы!
- Погодь, Николай. Мне ещё по службе надо с Вадимом переговорить.. Вишь, телипается спросонья. Щас ему заступать оперативным. Ва-а-дим! Давай сюда! - Крикнул Анисин. Потом после паузы: - Что, Иван, он хоть ночевал-то дома?
- Я што, Анисин, у тебя в порученцах числюсь? Ты мне жалование не платишь. А што он мой квартирант, так не обязан я тебе докладывать, иде он ноччю быват. Вот так-то, милок! У него спроси!
- Ну, Иван, погоди! Придёшь ты ко мне за бензином для своего "самовара". Во! - Получишь! - сунул Анисин Ивану кукиш.
- Зря ты, Федотыч, кукишами разбрасываисся! Не всюды твой автомобиль на толстых колёсах пройдёт! Придёшь ко мне за моей Машутой. А я те тем же концом по тому же месту!
--
Ну и шельма же ты, Иван!
--
Уж каков есть. Так што, лучче худой мир, нежели добрая ссора.
Подошел лейтенант Вадим. Вид у него был помятый, волосы не чёсаные, знаменитый китель расстёгнут, жёванные грязные синие штаны нависали бульбами над старыми стоптанными сапогами давно не видевшими щётки.
--
Ты хоть бы привёл себя в порядок. Как никак на службу заступаешь.
- Приведу. Ещё час времени у меня есть., - сиплым с перепоя голосом ответил Вадим.
Анисин повёл носом, как пёс.
--
Ты чо, уже того?
--
Не-а... Это со вчера. На именинах был.
--
У кого?
--
Не знаю. У кого-то из леспромхозовских. В ихнем бараке. Бабы затащили.
--
Чо ж ты там пил, што дух такой ядовитый?
--
Всякое. Што было, то и пил.
- Гляди, ещё ослепнешь! Не хватает мне как раз для полного порядку из-за тебя чэпэ. Выспался хоть перед дежурством?
Вадим пожал плечами.
--
Не мешало б ещё часика три покимарить. Иван, я когда пришел домой?
- Пришел!.. Кака-то лахудра тебя утром приволокла! Иде ты её тольки взял? На ей же все черти отмечались десять лет назад! Здоровая - во! Лапы - во! Морда пегая, как масленичный блин! Патлатая - чистая ведьма! Лет сорок ей. Говорит басом, как боцман с "Чичерина". Зад, как у моей Машуты, а титьки, как торбы с овсом - во! - махал руками Иван.
Вадим заулыбался.
- Титьки помню. А кто такая - не помню. Сначала пили, потом поволокла она меня в другую комнату. Ну, там вроде пользовал я её. А потом ничего не помню.
- Пользовал! - взревел Анисин, - тоже мне кобель! Попробуй принеси в подразделение каку заразу! Враз под трибунал отдам! Слыхал? Физиономия у ей пегая! Може больная!
- Не кричи, Анисин, - просипел Вадим, - У тебя жена под боком? То-то. Молчи. Што ж мне, отрубить и выбросить собакам? Или ты укажешь, в какой мне бордель ходить? Ну, подумаешь, сорокалетняя! Может ей и поменьше. Мало ли что Ивану спросонья померещилось?! А ведь ей тоже хочется! Отчего же не помочь? У нас же человек человеку - друг товарищ и брат! А ты, вот, Анисин, как хороший командир, проявил бы заботу о подчинённом, да пошел бы с ним на именины. Глядишь - удержал бы от дурного поступка. Правда тебе бы твоя Настя навешала бы фонарей, и мне пришлось бы за тебя дежурить неделю, - ехидничал, улыбаясь, Вадим.
- Ладно, ладно, иди уж. Чтоб порядок был! Будет кто спрашивать из полка - на совещании я. По строительству. Недосягаем, мол, сейчас.
- Слушаюсь! Товарищ старший лейтенант! - ёрничал Вадим, прикладывая ладонь к патлатой непокрытой голове.
Анисин оттолкнул лодку, крутнул заводную ручку, мотор чихнул и ровно зарокотал. Лодка медленно, описывая дугу, пошла от берега.
- Вот, сукин сын! - не мог успокоиться Анисин, - прощалыга, бабник и ханыга! Но - золотой специалист! Станцию знает, как свои пять пальцев! Босяк проклятый! Что мне с ним делать? - ворчал Анисин.
- Не тронь ты его, Федотыч, Видать, хороший он парень. В хорошие бы только руки его. Скучно ему здесь до смерти. Ты-то всю жизнь прожил в деревне. С измальства. Так?
--
Так, Коля.
--
Ну а он, видать, городской. Верно?
--
Точно. Из Риги он.
- Вот видишь, Рига ж - это Европа! ХХ век! А здесь? Раннее средневековье. Азия! Скажи спасибо, что он по пьянке не палит из автомата вдоль улицы.
--
Свят, свят, что ты, Коля?!
--
Ты ж член партии, Анисин, а крестишься!
- Это уж привычка, Коля. От стариков идёт. Партии это не помеха, В Бога я всё одно не верую.
--
А в кого ж ты веришь?
--
Ни в кого... Не знаю, - вздохнул Анисин.
--
Вот это-то плохо, что ни в кого.
Лодка, зарываясь носом в трёхбальную волну, шла наискось к левому берегу.
- Вот что, Федотыч, давай сразу рули к деду Кондрату. Всё одно метать сейчас сеть рановато. А у деда в садке всегда живая рыба есть. Посовещаемся за ухой, а потом, часам к семи метнём сетку.
--
Что ж, потом так потом.
Лодка пересекла наискось бурную амурскую стремнину и, держась левого берега, пошла вниз к показавшейся в устье распадка избушке.
Дед Кондрат вышел к берегу, заслышав шум мотора. Анисин подрулил к колку с кольцом, за которое крепилась цепь дедовой лодки.
Лодка бесшумно скользила по инерции к берегу с загодя выключеным мотором. Шаркнув по песку, упёрлась носом в берег. Старшина ловко спрыгнув на мокрый песок, закрепил лодку за швартовое кольцо.
Все остальные участники "совещания", соблюдая этикет, тоже раскланялись с хозяином распадка.
- День добрый, граждане начальники. Милости просим, - хитро улыбался в седую патриаршью бороду дед Кондрат. - Мы со старухой завсегда гостям рады.
- Дедушка, а мы к тебе ушицы похлебать да потолковать, вот, с приятелями на досуге пожаловали. Рыбка-то в твоём садке не перевелась?
- Что ты, Никола, как это у меня в садке рыбка переведётся? Никак нет! Особо, как для тебя с товарищами. Щас соорудим! Просто мигом. Зараз старуху кликну.
- Не беспокойся, дедушка, мы ведь и сами с усами, - продолжал Шустрин, - нам ведь интересно-то самим разделать рыбку. Да и за работой мысля хорошо зреет. Так-то. А к вечеру мы тебе восполним садок. Сетку кинем пару раз под твоим берегом. Что, есть ещё осетры?
--
Есть. Куды им деваться.
Дедов садок представлял собой небольшой прудок кубометров на семь, устроеный рядом с ручьём, вытекавшим из распадка. По выкопаному отводу вода поступала в прудок и по такому же отводу вытекала из него. В устье входного отвода и в истоке выходного были укреплены редкие плетни из лозы, не дающие рыбе уйти из садка в ручей. В чистой прозрачной воде стояли, уткнувшись носами в плетень, два больших осетра килограммов по семи каждый, один поменьше, эдак, килограмма на полтора, штук пять сижков и сазанчиков молоденьких, лениво бродивших вокруг осетров.
Колька взял подсак, осторожно подвёл под меньшего остерка, и, ловко усадив его в сетку, вынул трепещущую рыбину из воды. Оставшиеся осетры нехотя шевельнулись и продолжали своё дежурство у плетня. Таким же образом Шустрин взял сазанчика и сижка.
--
Хватит. Как, Анисин, не обожрёмся?
--
Довольно. В самый раз.
--
Вот и хорошо, вот и хорошо, - суетился дед Кондрат.
Анисин с Колькой, как заправские раздельщики, чистили и разрезали рыбу на куски. Запах свежих рыбьих потрохов щекотал нозздри. Старшина тем временем раздувал кострище на берегу ручья.
- Сёмушка, а Сёмушка, иди сюда, хлопчик! Кыс-кыс-кыс, - позвал дед в сторону избушки, - угощеньице для тебя есть. Иди, иди сюда, Сёмушка!
Из открытой двери избушки достойно, как на дипломатическом рауте, вышел огромный пушистый сибирский кот тёмносерой масти с чёрной лентой по спине, и медленно направился к деду. Пушистый хвост торчал кверху огромным ершом, и только кончик его изгибался из стороны в сторону. Пучки жестких белых усов торчали по сторонам черной пуговки носа и над желтыми глазами с узкими тёмными щёлочками зрачков. Не доходя шага до деда, кот остановился и, показав розовый кончик языка в обрамлении белоснежных зубов, подал голос, как бы спрашивая, - "Чего звал?".
- Ишь какой, - заметил Анисин, - вроде бы одолжение делает, что принимает угощение. Видать, обожрался он у тебя, дед.
- Не. Рыбку он редко ест. Больше предпочитает сам охотиться в тайге. Он у меня самостоятельный. Иногда неделями пропадает в тайге. А потом приходит. На бурундучков охотится. Это ему интересно. Свободу чувствует. Потому и одолжение делает, что приходит и пищу из рук приемлет. Уважение оказывает.
--
Ты, дед, о нём, как о человеке говоришь, - заметил Анисин.
- А как же! Он вить лечит нас со старухой. А мы его рыбкой, молочком козьим угощаем.
--
Как лечит?
- А обыкновенно. Придёт, лягет в поперек и греет. Вот поперек и перестаёт болеть.
--
Это чтож, радикулит, что ли лечит?
- Може по-научному и так. А по-нашему - поперек. Вот тут, - показал дед на поясницу.
- Не. Я котов не люблю. Другое дело - собака! Умная тварь! А это - так. Мышей ловить, - заметил Анисин.
- Э-э! Не прав ты, Анисин, - вступил в беседу Николай. - У пса хоть и умный, преданный взгляд, однако он ведь - раб! Раб человека. Как хозяин отдрессирует пса, таков он и будет. Захочет, чтоб рвал, - он тебя будет рвать, охранять, - будет охранять, гнать, - будет гнать. Учти, за кусок хлеба, за ласку хозяина! Истинно - раб! А кот? Верно говорит дед - свободная тварь! Он сам себя кормит. Даже одолжение тебе делает, что мышей в твоём доме выводит. Не-ет! Гордое животное, самостоятельное. Как далеко не всякий человек. Во!
Слушай, дед Кондрат, а отчего это у него такое имя странное?
- Почему странное, никола? Имя, как имя. Как у всякого кота. Имя человечье.
- Нет. Я не о том. Ежели кот, то зовут обычно Василием, если кошка - Муркой. А у тебя кот - Семён. Сёмушка. Чудно!
- Это я его в честь мово давнего друга молодости назвал. Был у меня такой. Семён Михалыч.
--
Уж не Маршал ли? - хихикнул Анисин.
--
Он самый.
- Ну, даёшь, дед! Что ж ты тут сидишь сиднем со своим Сёмушкой, если у тебя легендарный герой Гражданской войны в старинных друзьях ходит?
- Постой, постой, дед, что-то ты мне эту мсторию не рассказывал. Расскажи-ка, расскажи, - оживился Шустрин.
- Отчего же, можно и рассказать. Всё одно гостей надо развлекать, пока уха в ведёрке будет бурчать да зреть.
Мы ведь с Семён Михалычем, Николка, с одной станицы. Можно сказать, вместе гусей пасли да по чужим садам лазали. Бо-оевой он хлопчик был. Уж тогда атаманствовал. Вместе и на службу в армию пошли. Служить попали в драгунский полк. Гвардейский. Потому как не состояли в казачьем сословии. Однако Сёмушка не уступал по удали никакому казаку. Начальство скоро его заметило и пошел он быстро в гору. Унтерские лычки только успевал нашивать. Хоть и крут он был с рядовыми, но справедлив. В увольнение от службы по воскресениям ходили вместе. Всё ж земляки. Я к тому говорю, што тоже был уже унтером, но младшим. Понятно, и по кабакам, и по бабам - всё разом. Бывало, я его волоку в казарму, а то он меня, если переберём не в меру.
А как началась война, да наш полк отправился в действующую армию, тут Сёмушка и показал себя. Почитай, не было в полку храбрее и отчаяннее рубаки, за что отмечен был четырьмя крестами. Стал Сёма заслуженным полным кавалером ордена Святого Георгия Победоносца!
--
Что это значит, дед Кондрат? - спросил старшина.
- Это, служивый, поболе, чем зараз Герой. Ба-альшие привилеи давались полному Георгиевскому кавалеру! Даже обер-офицеры и генералы ему первые честь отдавать должны были. Во!
--
А ты-то, дед Кондрат, заслужил чего на государевой службе?
- А как же. Георгиевский крест и две медали. За храбрость. Однако, слушай, служивый, и не перебивай.
В конце шестнадцатого года, кажись, в декабре, ни то в ноябре, точно не помню, - ранило меня. Пока болтался по госпиталям, туда-сюда, произошла, эт-та, - революция. Разошлись наши пути с Сёмушкой. Покудова я добирался домой, в станицу, - переворот в Питере совершили большевики. Конечно, по всей Расеи заворушка пошла. Кто за большевиков, кто за казаков. Вы это знаете.
Прибыл я в станицу. Там тож черт не поймёт - кто за кого? Друг дружку бьют, сводют счёты.
Сёмушка к тому времени уж пошалил окрест станицы. Собрад отряд и атаманствовал. Поначалу некоторых казаков пощупал за старые и новые обиды. Однако, вскорости ушёл с отрядом на полночь. Это уж было в 18-м.