Была зима. Город усыпан снегом, а метель все метет, наметает его еще больше. Холодные серые дома, узкие и широкие улочки - все они участники этого хоровода. Ветер рванет - и снежинки несутся, одна обгоняя другую, и начинают завывать трубы. Ветер забивается в каждую щель и вырывается оттуда с леденящим свистом. Ветер утихнет - и вот уже в медленном танце закружили белые хлопья, и становится на минутку теплее и тише. Вьюга словно потеряла что-то или ищет кого-то и ищет, ищет в этом лабиринте домов, налетая неожиданно, будто хочет застать врасплох...
Прямо за окном фонарь освещал свой небольшой замкнутый мирок, в котором кружились и играли снежинки, и вокруг и глубоко вдаль было темно и висли серые свинцовые тучи. Билл смотрел на это все через окно, он сидел и наблюдал за игрой этих белых огоньков и считал их. Он, конечно, сбивался, едва его взгляд в задумчивости останавливался на одном из этих белых светляков. Билл любовался. Ему было двенадцать лет, и он сидел на табурете, уперев локти в старый дубовый стол. Билл мечтал...
***
Было начало зимы, мрачный месяц декабрь. И, казалось, все замерзло, природа ожидала холодов, да и ветер уже пронизывал до мозга костей, но снега не было. Билл лежал в постели третий день - он чувствовал себя тяжело больным, самым больным человеком в мире.
Родители говорили, что это переходное, с возрастом связано, скоро пройдет. Доктор подтверждал это, делал анализы, и они ничего не показывали, не обнаруживали. И Билл знал это, и это обнадеживало. Но что толку? Он чувствовал себя самым больным человеком. И он был болен. И родители видели это и заботились о нем, ведь они любили его. Они покупали ему самые дорогие, самые вкусные продукты - и искра любви и тепла согревала душу Билла; они приходили и говорили с ним перед сном - он успокаивался, но не надолго.
Это продолжалось уже вторую неделю, и только в последние три дня Билл слег. Эта боль. Грудь ныла, она и разрывалась, будто что-то внутри распирало, и ее ломило одновременно, будто каток сдавливал дыхание. И все эти ощущения исходили и от сердца, маленького детского сердца, оно не желало жить так, выносить такую боль. Сердце ныло вместе со всем телом. Эти ощущения переросли в нестерпимую боль не сразу, это происходило медленно, нудно, со скоростью роста костной ткани и всего детского организма. Боль давила, подавляла, она чувствовалась всегда, даже засыпал он с ней и просыпался, уже зная её.
Никто не мог понять этого, не почувствовав на себе, и никто поэтому не мог понять его. Билл был один на один с ней, с этой болью. Он не боролся с ней, он знал её. Этого было достаточно, чтобы бросить все и забыть её, забыться. Но она не давала такой возможности. Он не мог заснуть длинными ночами, он лежал в своей постели, его глаза смотрели перед собой в никуда. Его взор был направлен внутрь себя и навсегда был прикован к этому ощущению боли. Он думал, и думы его были полны печали и одиночества.
"Что же это... почему так больно... когда все это кончится? И все они совсем - совсем не любят меня, я им не нужен, они забыли обо мне. Вот они в соседней комнате, я слышу их разговоры. Ничего не случилось. В доме тепло и уютно. Они ничем не встревожены. Ну, конечно, - все же будет хорошо. Я так хочу всего этого: быть рядом с ними, радоваться жизни вместе с ними. Хочу знать, что этот холодный вечер, опустившийся на землю, не тронет теплоты домашнего очага. Но я не знаю. Вот он там, за окном, и я здесь лежу один и чувствую его всем своим существом. Его холодная сущность - моя боль, я знаю ее. Я не хочу знать ее! Боже, сделай так, чтобы все это кончилось, я не хочу этого!.."
- Сына, тебе лучше? Посмотри, что я принесла тебе. - И мать садится рядом на кровать и что-то достает из сумки. Она так заботлива.
В такие моменты Билл почти счастлив. Пусть он знает её, но можно же позабыть на мгновенье, на какую-то минутку... Он уже радуется улыбке на лице матери, он уже встречает с радостным ожиданием редкие лучи утреннего солнца, когда мир за секунду преображается - оставаясь мрачным, он теряет былую серость, и вот уже видится в ярких тонах. Пусть это не лето, но и в декабре есть свое прекрасное, и Билл знает это. Он хочет, чтобы так было всегда, как можно дольше. Он хочет удержать свои мысли на красоте природы. Он хочет, но не может.
Вырываясь из своей клетки, боль хладнокровно дает о себе знать. Билл вспоминает ее, узнает какая она. Но зачем она? Почему он должен чувствовать ее, когда хочет совсем другого, другого.
Он хочет видеть в декабре только прекрасное. И он видел это. Но это уже прошло. За окном мрачно и сыро, и во всех красках, которыми нарисован мир, нет и намека на яркость и свежесть. Дерево, сейчас это не дерево - камень, мокрый и черный, источающий зло, скрывающий мрак. Снег, он лежит серой, грязной тушей, скрывая все ростки жизни. В контрасте с ним, дерево, много деревьев, - только сильнее раскрывают свою сущность. Не хочу этого.
По дороге проехала уборочная машина. Как же она шумела своими механизмами. Каждая деталь, любое соединение в этом массивном адском звере, тряслись, издавая дребезг, треск, шуршание, рокот, возню, постукивание. Что, кроме раздражения, может почувствовать человек? Каждый миллиметр тела трепетал от этого громыхания. Не хочу этого.
Проходили люди. Их было хорошо видно. Но кто они такие? Почему так невзрачны? Какие-то грустные, незнакомые лица, совершенно чуждые мне, в грубых мрачных одеждах. Какие-то пятна-фантомы, на фоне серого снега, идут-плывут куда-то. Зачем? Разве всегда так было, почему все такие? Я не хочу, чтобы так было.
Билл не хотел всего этого, но он сам был таким. Он заглядывал в свою душу и встречал там ее - свою боль. Он видел ее и через ее призму смотрел на весь мир, весь свет сделался для него вместилищем зла. Как же он был одинок в этом мире, как далеки он него его родители, все люди.
Билл не хотел всего этого.
Он пытался не видеть это, не видеть так.
Он пытался вспомнить, как все было до того, как он стал видеть так.
***
Прошла еще одна ночь. Ночь с ней, с болью. Ночь кошмара. Билл почти не спал, если можно назвать сном легкую пелену небытия, которая временами накрывала воспаленное и опустошенное сознание его. В забытьи Биллу мерещились люди, нечто человекообразное, безусловно, разумное, но бесплотное, состоящее из черт, образов, вспышек мыслей - их было множество, он не мог разобраться в них, они перепутывались, перетасовывались случайным образом; их мысли образовывали какую-то сеть, паутину, в узлах содержащую другие паутины, звездное скопление в высоте ночного летнего неба; мысли метались, паутина колыхалась, преобразовывалась - и ее уже не узнать, звезды перегруппировывались - и вот уже другая галактика. Такая картина виделась Биллу, но он не мог вобрать ее в свой мозг, охватить, понять всю - и от этого видение пугало, казалось кошмарным, он пробуждался, весь в холодном поту, поворачивался, укрывался поудобнее влажным одеялом и вновь забывался. Видение приходило снова, каждый раз с какого-то нового ракурса Билл разглядывал, наблюдал. Сначала он боялся неизвестного, необъяснимого, и отворачивался от него. Потом, во всем этом хаосе, Билл различил легкий проблеск гармонии. Эти блуждающие фигуры двигались не случайно - в их движении была цель, путь к единению, стремление созидать. Этот мир духов все больше стал интересовать Билла, он начинал приспосабливаться к его пониманию: не пытался охватить все сразу, а всматривался в одну фигуру, узнавал все о ней и даже понимал, кто она и зачем она здесь, но не мог оформить это знание в мысль. Потом его возросшее любопытство побуждало менять объект изучения - и вот уже другой образ под его пристальным взглядом. Подумать только! Биллу не просто снилось что-то, он существовал в мире сна, он даже мог мыслить и существовать, а значит и действовать. Но как здесь действовать? Тьма и ничего, кроме тьмы, и, конечно, блуждающие фантомы. Он и не пытался. Только смотрел. Смотрел сон. Теперь этот сон казался удивительным и не пугал, нет, наоборот, он чувствовал явную одушевленность этих странных фантомов и их предрасположенность к нему, теперь он стал духовно ближе к ним. Но значило ли это, что он вместе с ними? Принят в их общество, стал вровень с ними? Он допускал даже, что с их стороны выглядит совершенно так же, как и они для него. Но все было гораздо сложнее. Он знал, что они сильнее его. И их сила в разном, у каждого в своем. Настоящие силы потустороннего мира. И они появились в царстве теней, чтобы прийти к нему? Или он бессознательно позвал их сюда? И то и другое верно отчасти. И Биллу это придавало уверенности в себе, в свои силы. Теперь он чувствовал и свою силу. Силу уверенности.
Проснувшись, он ее не потерял.
Он не потерял. Наоборот.
Теперь он знал внутреннюю силу, но он знал все еще и внутреннюю боль... Теперь уже можно сказать, что эта боль постепенно ушла, побежденная волей уверенного в себе и обладающего своей силой, двенадцатилетнего Билла.
Но когда он проснулся, это было раннее утро, самый рассвет, - боль ощущалась так же сильно, как и накануне вечером. И она обостряла чувства. И обладающий силой Билл смотрел на мир, благодаря этому, новыми глазами.
Он встал и взглянул в окно. В эти утренние часы, старый знакомый мир был необычен. Билл удивлялся. Вот его знакомое дерево, милое дерево, древо жизни - в нем теплилась жизнь! Как раньше Билл не видел этого?! Оно склоняло к нему свои ветви, как бы прося помощи. И Билл откликнулся на зов дерева и пожелал ему пережить зимние суровые холода, подкрепил своей уверенностью, живущую в дереве надежду, - и впервые почувствовал, как приветливо отозвалось, покачивая ветвями в знак благодарности, такое старое и знакомое, такое живое и беззащитное существо...