Нет мирного покоя, кроме того, что дается нам разумом.
Сенека.
I.
Серое. Бессолнечное, беззвездное, безветренное серое. Пахнет дождем, сиренью, жасмином, мoкрой травой, разогретой землей, сосновыми иглами и смолой и с севера легко-легко - морем. Так пахнет во дворах родного города поздней весной, когда сезон штормов уже позади, а сезон суши еще не начался. Но здесь нет ни дождя, ни сирени, ни города, ни моря и неба нет тоже. Только серое. Серый воздух и серая тишина. Под ногами твердое серое - асфальт, широкая и длинная лента, выныривающая из бледно-серого пухлого тумана и в нем же исчезающая. Лента висит в пустоте, и если глянуть вниз, кружится голова и кажется - сорвешься и падать будешь вечно.
Впереди, в тумане движение, и она делает шаг назад, настороженно глядя перед собой. Кто-то идет - сквозь туман просвечивает человеческий силуэт, приближается, и туман, расталкиваемый идущим, колышется, словно мутная вода, разваливается на куски, и нако-нец из бледно-серого на асфальт ступает невысокая фигура, и клочья тумана тянутся за ней, словно нити прилипшей паутины, не желая отпускать. Это лицо ей знакомо - знакомо с детства, и когда она последний раз видела его, оно было страшным, окровавленным, раз-битым, а сейчас оно чистое, только очень бледное. Но этот человек не может сейчас идти ей навстречу, потому что он уже полгода как умер. Наташа невольно делает шаг назад и спрашивает:
- Это сон?
Надя пожимает плечами и отбрасывает на спину светлые вьющиеся волосы.
- А разве это важно?
Она подходит ближе и протягивает руку, и Наташа тоже тянется к ней, но воздух вдруг становится плотным и шершавым, как бумага, и не дает их раскрытым ладоням со-прикоснуться, он чуть прогибается, шуршит и не пускает.
- Нельзя, - Надя качает головой. - Теперь мы из разных мест.
- Я так по тебе скучаю.
- Это пройдет, - она слегка улыбается. - Все проходит - сквозь нас и мимо.
- Где мы? - Наташа оглядывается, потом снова смотрит на нее.
- На дороге.
- Опять на дороге? Почему?! Разве я что-то сделала неправильно? - Наташа опускается и кладет ладонь на асфальт, и тот вдруг становится мягким и податливо расползается под ней, влажный, теплый, живой. Она испуганно отдергивает руку. На дороге остается радужный отпечаток ее ладони и пальцев, медленно затягивающийся серым, постепенно исчезая. - Я не понимаю. Я ведь видела ее - видела много раз. Она мертва.
- Та - да. И мы сейчас не на ней. Мы на другой Дороге.
- Но другой Дороги не существует!
- Ты ошибаешься. Она существует, - Надя смотрит на нее печально, но печаль кажется неестественной, как будто нарисованной, словно стоящий перед Наташей человек больше не может испытывать никаких эмоций, забыв, как это делается, и только лицевые мышцы еще что-то помнят и пытаются воспроизвести. - Это твоя Дорога, твоя собственная. Ты сама ее создала. Разница только в том, что она не существует в пространстве и не мате-риальна, до нее нельзя дотронуться. Она существует в тебе. Но, как и той Дороге, ей нуж-на пища. И она ее получает. И растет.
- Это невозможно!
- Я ведь предупреждала тебя. Помнишь - очарование власти?! Оно губит всех - рано или поздно, и, наверное, нет человека, который способен устоять. Я думала, ты устоишь, но нет - теперь и ты зачарована.
- Нет, - шепчет Наташа, отступая от нее, - нет. Это не так. Я ведь справилась... я справилась... и сейчас справляюсь.
- Поздно, - говорит Надя и отворачивается. Ее плечи под светлым пиджаком печально поникают, и сейчас она больше, чем когда-либо, кажется похожей на призрак. - Слишком поздно. Надо было остановиться еще тогда, в парке. А теперь с каждым промежутком времени нас здесь становится все больше.
- Вас? - удивленно-непонимающе спрашивает Наташа и оглядывается, но не видит ниче-го - только пустота, только серое и туман, только асфальт и тишь, и та, что говорит с ней, здесь одинока. - Кого вас, Надя?
Надя молчит. Она поднимает руку, небрежно-кокетливым жестом, давно знакомым, перекидывает спутанные пряди волос на плечо и ссутуливается еще больше, словно под их тяжестью, и на светлой ткани ее пиджака вдруг расцветают ослепительно яркие красные пятна - они расползаются, захватывая нитку за ниткой, съедая нежно-светлое.
- Почему ты не можешь просто поверить мне, - говорит она, не поворачиваясь, и Ната-ша вздрагивает, не отрывая глаз от ее спины, - это не Надин голос - шуршащий, шепеля-вый, старушечий, чужой. - Тебе всегда хочется каких-то доказательств! А получив, ты тут же начинаешь жалеть, что их потребовала. Ты ведь понимаешь - уже все прекрасно понимаешь.
- Надя, я...
Она поворачивается, и Наташа отшатывается назад, и ей кажется, что вокруг темне-ет, и прорастают из серой пустоты раскидистые старые платаны с пожухшей от жары листвой, и слышится вой сирены, и призрачно мелькают синие огни. Глаза Нади смотрят на нее с чужого лица - смотрят нехорошо, упорно, а само лицо - страшная кровавая маска с блестками прилипшего стеклянного крошева, и под разбитыми губами на месте зубов - не-ровные обломки и дыры. Такой ее подняли с асфальта тогда, в августе двухтысячного, та-кой она и умерла в больнице несколько часов спустя.
- Что такое? Кровь? - шелестит ее голос. - Моя кровь не на тебе, ее не стоит бояться. Она уйдет - рано или поздно все уйдет, рано или поздно забывается любая кровь.
Надя отворачивается и смотрит в туман, из которого вышла, и Наташа смотрит сле-дом, и чувствует, как по ее коже расползается холод - липкий, серый холод. А из тумана выходят люди, один за одним, распарывая, разгоняя пухлые клочья, ступают на асфальт, обретают цвет, и взгляд, и их шаги становятся слышны. Она оборачивается - убежать - но и с противоположной стороны туман разрывают знакомые лица, плывут к ней. Но на полпути люди останавливаются. Не подходят, не бросаются на нее, не тянут рук. Просто стоят и смотрят. Молча. И Наташа знает, что они ее видят, хотя глаза есть не у всех, но они ее видят. И убежать некуда, и отвернуться некуда, и закрыть глаза не получается, словно у нее нет век. А они смотрят.
Высокая полная женщина с золотыми массивными кольцами на пальцах и рассыпавши-мися в беспорядке волосами. Ее розовый халат прорезан во многих местах, и в прорехах вид-на запекшаяся на порезах кровь. Но самая страшная рана - на шее, рассеченной почти на-половину, - темное отверстие зияет, словно жуткий безгубый рот. Не по-женски короткие и сильные пальцы тоже в крови, но золото колец сияет сквозь нее - чистое, умытое, све-жее. Людмила Тимофеевна Ковальчук. Первая, кто заплатил. Вот и ее сын, Борька, стоит рядом со свернутой и сломанной от страшного удара шеей и разбитым лицом, - первый, кто был нарисован. После того, как Наташа сказала себе, что никогда больше не будет рисовать.
Измайловы - стоят строго, торжественно, под руку, словно на свадебной фотографии старых лет. Григорий слегка склонил голову набок, и ран от стамески почти не видно, но лицо - как застарелый кровоподтек, сине-зеленое, распухшее. С халата и волос Ольги течет вода - теплая, мыльная, и она улыбается белыми губами, к которым прилипли синеватые крупинки нерастворившегося стирального порошка.
С трудом сдерживая крик, Наташа отворачивается и натыкается на взгляд Нины Фе-доровны Лешко. Врач, широко раскрыв глаза, беззвучно что-то говорит, словно молится. Ее ладони аккуратно сложены на животе, закрывая рукоять ножа, всаженного Гансом. И сам Ганс тут же, но смотрит не на Наташу, а на свою грудь между полами полурасстегнутой кожаной куртки, где темнеет небольшое отверстие от пули. Несмотря на ужас, Наташе странно видеть его - он чужой на этой экспозиции, как и двое других парней - один свет-ловолосый, со сломанным носом и распоротой шеей, другой - приземистый и коренастый, с разбитым кадыком. Сема и Чалый - кажется, так их кто-то когда-то называл. А может и по-другому - это, в сущности, было не так уж важно и смотреть на них тоже было со-вершенно неважно. Куда как важнее было смотреть на Огаровых - надменную красавицу Катю и ее мужа Игоря - оба стояли странно скрючившись - не получалось принять другую позу телам, изломанным падением с девятого этажа. Важнее было смотреть на жуткое обгорелое существо без лица, без глаз, без кожи, только спекшееся обугленное мясо, посе-ревшие зубы, окаймленные остатками растянутых в улыбке губ - это должен был быть Илья Павлович Шестаков, чья машина врезалась в бензовоз. Олег Долгушин, утонувший в море, мокрый и холодный, лицо и кисти рук чуть блестят от соли, кое-где маленькие рыбьи укусы. А еще... высокая худощавая брюнетка с окровавленным ртом и искаженным от уду-шья лицом и мужчина среднего возраста со смешной прической-"ежиком" - его лоб разво-рочен пулей. Элина Нарышкина-Киреева и Аристарх Кужавский... Но этого быть не мо-жет, они не должны здесь находиться - ведь еще совсем недавно они были живы. Да, это действительно сон - во снах всегда все наоборот, все алогично, все неправильно и страшно.
Она оглядывается, ища Надю, но та затерялась где-то в толпе. А люди все продолжают и продолжают выходить из тумана, и на асфальтовой ленте становится все теснее. На-таша уже не может разобрать, где живые, а где мертвые - на всех кровь, у всех холод-ные, застывшие лица, все перемешались друг с другом и все внимательно смотрят на нее, и в серой тишине слышатся только звук шагов, да шуршание одежды. Бок о бок стоят люди, которых Наташа рисовала, и люди, которых она никогда не видела раньше. Обнявшись, стоят четыре незнакомых женщины возрастом под сорок - их шеи изуродованы, и на них болтаются обрывки колючей проволоки. Неподалеку другая группа, тоже совершенно не-знакомая - пятеро мужчин и две женщины. У одного из мужчин нет лица, а у женщины по-старше голова повернута почти на сто восемьдесят градусов, и, чтобы видеть Наташу, ей приходится стоять к ней спиной.
Ее сердце вдруг сжимается, рванувшись острой и горькой болью - из тумана выходит Вита, такая же бледная, как и большинство здесь. Она подходит к этой группе, кладет ла-донь на предплечье одному из мужчин и устремляет на Наташу равнодушный застывший взгляд, скривив распухшие разбитые губы в полупрезрительной-полуболезненной гримасе, дыша странно, с присвистом. С другой стороны подходит Схимник и останавливается, за-сунув руки в карманы брюк. Он без рубашки, и его грудь прострелена во многих местах. Ря-дом с ним становится Слава с забинтованной головой - темная кровь пропитала повязку и течет по шее узкой лентой. На своих ногах, без помощи костылей или инвалидной коляски выходит Костя Лешко и тоже встает рядом, и тоже смотрит. И мать. И тетя Лина. Все смотрят - ждут чего-то.
- Нет, - шепчет Наташа и пытается юркнуть в туман - неважно, что там, лишь бы не видеть этих упорных, безжалостных, обвиняющих глаз. Но едва она делает движение, как множество рук протягивается к ней. Она не чувствует их прикосновений, но что-то силь-но, хоть и деликатно, отталкивает ее на прежнее место - снова под взгляды. И тут На-таша наконец-то вновь видит перед собой окровавленное лицо с осколками стекла, слип-шиеся от крови волосы и заставляет себя произнести имя:
- Надя.
- Страшно, правда? - холодно говорит существо, бывшее когда-то Надей. - А может больно? А может прекрасно? Мощно? Величественно? Очаровывает? Ведь все твое. Все - от тебя.
- Я ничего не понимаю, - она старается не смотреть по сторонам. - Я многих здесь и не знаю. И остальные... ведь они были живы. Неужели они все умерли?! Этого ведь не может быть! Разве они уже умерли?! Ведь они выглядят... мертвыми...
Надя пожимает плечами.
- Кто-то умер, кто-то жив, но скоро умрет, кто-то останется жить... Я не знаю. Ведь это ты пишешь полотно, а я всего лишь экскурсовод. Здесь все зависит от тебя. От них, конечно, тоже, но в основном, от тебя.
- Какое еще полотно, Надя?! Я ведь рисовала только некоторых из них. Я никогда не ри-совала Славу! И Виту! И маму! И это чудовище с монашеской кличкой! А эти - я вообще их не знаю.
- Это верно. Но полотно, о котором я говорю, особенное. Все эти люди так или иначе соприкоснулись с тобой - напрямую или через других людей. И теперь они больше не о т д е л ь н ы е, понимаешь? Они - ч а с т ь. Часть новой Дороги. Часть полотна. И этого нико-гда не случилось бы, если б ты не начала снова рисовать.
- Но я больше не рисую! - с отчаянием произносит Наташа, глядя на подругу. Та теперь больше не печальна. В ее голосе и глазах остались только цинизм и полупрезрительная, жестокая жалость. Она смотрит на нее с осознанной усмешкой. Она права.
- Временно, милая, лишь временно. Тебя ни разу не хватило надолго.
- Обстоятельства...
- Оправдываться всегда проще, чем признать ошибки, - Надя отступает от нее к ос-тальным, так что Наташа остается одна на небольшом свободном пятачке асфальта. - И теперь... одна картина у тебя ведь все-таки осталась. И ты смотришь на нее, правда? Каждый день ты смотришь на нее. И каждый раз смотреть на нее все слаще. И голоднее. И огонь - ах, этот огонь! Так хочется сгореть в нем, правда?
Говоря, существо опускает глаза. Наташа машинально делает то же самое и с ужасом видит, что ее правая рука горит. Вскрикнув, она хлопает горящей рукой по одежде, стара-ясь сбить пламя, но почти сразу перестает и удивленно застывает, вытянув ее перед со-бой. Огонь не жжет, даже не греет, и от него по пальцам течет только восхитительный щекочущий холод, да и само пламя странного темно-синего шелкового цвета. И чем дольше она на него смотрит, тем прекрасней кажется огонь, и чем дольше она его ощущает, тем сильнее хочется, чтобы сапфировое пламя охватило ее всю, добралось до сердца, до мозга, загорелось под веками, и тогда весь этот ужас пропадет, и вина и боль сгорят - будет только синий, холодный покой... Но для этого надо...
Рисовать!
Нет!
Да-а-а. Рисовать. Смотреть и видеть. Ловить.
- Правда здорово?! - насмешливо говорит Надя. - Раньше ты тлела, но теперь ты го-ришь. Скоро ты вся сгоришь. И они сгорят вместе с тобой.
- Нет, я еще могу... - Наташа закусила губу и крепко сжала пальцы, зажимая огонь, и он медленно исчез, а вместо него появилась тупая боль. - Я еще могу, смотри! Я могу остано-виться, если захочу. И я остановлюсь снова. Мне нужен еще раз, еще один раз, потому что я должна...
- Обстоятельства?! - Надя усмехается, и вместе с усмешкой кровь вдруг исчезает с ее лица, и оно прежнее, чистое, живое. - Ни ради кого, Наташа. Ни ради кого. Я знаю - тебе трудно. Но ты не знаешь, почему тебе становится все хуже.
Наташа вдруг чувствует, что что-то вокруг них изменилось. Она оглядывается и видит, что все, кто был на дороге, исчезли. Вместо них на асфальте стоят кошмарные существа - сплавленные воедино, плоть в плоть, люди, животные и насекомые, одни гротескно уродли-вые, другие прекрасные до боли. Стоят, смеются, поют, тянутся к ней и друг к другу странными конечностями или всем телом, плачут, дрожат, ревнуют, ненавидят, боятся, желают, живут... И их она тоже знает - знает много лучше, чем тех, кто до них вышел из тумана, потому что каждого из них она выследила, поймала, пропустила сквозь себя и за-точила в картине. Образы - ее образы.
- Бродя среди грязи, нельзя не запачкаться, - тихо говорит Надя за ее спиной. - Каждый раз погружаясь в глубины чужого зла, ты что-то забираешь с собой. Сквозь тебя просеива-ется тьма - неужели ты думаешь, что это так просто?! Их часть теперь и в тебе - так платил за свой дар Андрей Неволин, такова и твоя плата.
Существа на дороге продолжают двигаться, но уже более беспокойно. Они сбиваются в кучу, их конечности проходят друг сквозь друга, сливаются, сливаются и тела, головы, и остается большая бесформенная радужная масса, беспрестанно дрожащая, пульсирующая, меняющаяся, растягивающаяся то ввысь, то вширь, перетекающая из образа в образ, опле-тающаяся руками, лапами, извивающимися змеевидными отростками, запахивающаяся странными, тут же исчезающими одеждами, издающая множество звуков. Иногда в ней появляются звериные морды, иногда лица, знакомые и чужие. Одно лицо задерживается дольше других - желтовато-смуглое, чуть раскосые глаза, красивые, но хищные черты, черная бородка. Слабо вскрикнув, Наташа отшатывается, узнав Андрея Неволина.
- Ничто не исчезает бесследно, - ласково произносит художник. - А уж нам с тобой и навечно не разойтись. Жаль только, что меня здесь так мало, - жаль бесконечно.
Он улыбается и исчезает в месиве наползающих друг на друга лиц. Наташа резко повора-чивается к Наде.
- И остатки Дороги тоже?!! Как это могло случиться?!!
Надя, отступая, пожимает плечами.
- Надя, подожди! Не уходи! Это ведь неправда! Это невозможно, Надя!
Пульсирующая масса вдруг с хлюпаньем начинает погружаться в асфальт. Наташа хо-чет броситься следом за подругой, но не может сдвинуться с места - ее ноги завязли в до-роге, которая засасывает их, словно зыбучие пески, тянет и уже добралась до колен.
- Надя!
- Я больше ничего не могу. Я ведь всего лишь образ. Символ. А ты помни, что каждый че-ловек для тебя - это бездна. И однажды ты можешь не только унести в себе ее часть - ты можешь вообще не вернуться. Ты можешь просто исчезнуть.
Надя поворачивается и уходит, пропадает в тумане, который словно проглатывает светловолосую фигурку, а Наташа кричит и пытается выбраться, но дорога затягивает ее в себя, расплавляет ее суть, и она растворяется в сотнях чувств, становится ими, и холо-дом, и звуком, и цветом, и ничем...
* * *
- Надя!..
Вздрогнув oт негромкого, но неожиданного вскрика, прорезавшего монотонное бормота-ние в салоне и шум двигателя, один из пассажиров резко сложил газету и недовольно поко-сился на свою соседку - молодую, хорошо одетую женщину, которая, вцепившись пальцами в подлокотники кресла и слегка привстав, дико озиралась вокруг.
- Вам опять что-то приснилось, - сказал он, не спрашивая, а констатируя факт. Глаза жен-щины прояснились и, расслабленно осев в кресло, но все еще взбудораженно дыша, она ви-новато кивнула.
- Да. Простите ради бога. Что-то сегодня... нервы расшатались... да и дорога долгая... укачало слегка, я не очень люблю автобусы...
- Бывает, - пробормотал он, подумав, что объяснений как-то много и дала она их слишком поспешно, точно он ее в чем-то уличил. Соседка чем-то ему не нравилась - с самого начала пути, когда автобус выехал из Краснодара, она вызывала у него смутную, почти неуловимую антипатию. Хотя внешне она была почти в его вкусе - немного выше среднего роста, чуть худощавая, длинноногая, волосы цвета меди уложены в строгую прическу, сейчас немного смявшуюся от сна, накрашена в меру и одежда нормальная - не кричащая и без новомодных закидонов - именно, что видишь женщину в одежде, а не одежду на женщине. И глаза - большие, а главное - карие. Он всегда считал, что коричневый - идеальный цвет для жен-ских глаз. Но с этой было что-то не так, и в этом что-то не так ее внешность растворялась, теряя свою значимость.
- Может, выпьете немного коньяку? - предложил он. - У меня есть. Земляку везу, но, ду-маю, он поймет, если я налью чуток разволновавшейся девушке.
- Нет, спасибо, - она улыбнулась - немного холодно, отодвинула занавеску и взглянула в окно. При этом по пальцам ее правой руки пробежала быстрая мелкая дрожь, отчего ногти несколько раз стукнули по стеклу. "Наркоманка, - подумал он. - Или нервы совсем вдребез-ги".
- Вы не знаете, Ростов скоро? - ее голос был уже совсем спокойным и лицо тоже, только в глазах тлел, сходя на нет, какой-то странный страх.
- Да, уже почти приехали. Вот сейчас Батайск проедем, а там уже и Ростов.
- Да? Хорошо. Спасибо.
Он кивнул и отгородился газетой, от души надеясь, что до батюшки Ростова соседка не успеет заснуть еще раз.
Но Наташа не стала больше спать. Откинувшись на спинку кресла, она некоторое время смотрела, как уплывает назад серая, слегка всхолмленная степь. Потом ее взгляд стал рассе-янным, и вместо степи перед ее глазами снова встала серая пустота, висящая в ней асфальто-вая лента, жуткие и странные существа, десятки знакомых и незнакомых людей, их непод-вижные взгляды, Надя... В течение последней недели сон снился ей уже не в первый раз, только сегодня он приснился дважды, с каждым разом становясь все ярче, все реальней и все страшней. Было ли это некое предупреждение свыше или всего лишь болезненное видение изуродованного подсознания? Но каждое слово, сказанное ей Надей, казалось таким пра-вильным... Каждый раз тьма оставалась в ней. Конечно, так и должно было быть. Теперь тьмы в ней уже достаточно, и, вероятно, именно она гонит ее сейчас в очередной чужой го-род, заставляет совершить очередное безумство - на сей раз совершенно особенное безумст-во. Так и Неволин когда-то сошел с ума, когда осадок с чужих пороков переполнил его. Но он сошел с ума по своему, и ей, вероятно, уготовано скатиться в свое, индивидуальное, ни с чем не сравнимое безумие. Но вряд ли она успеет... Очевидно Надя, там, во сне, не знала, что она на самом деле хочет сделать. Иначе не стала бы ее предупреждать. Наташа слегка улыбнулась, и ее взгляд стал мечтательным. Скоро, совсем скоро... Но тут же она вздрогну-ла и быстро сжала пальцы правой руки в кулак, точно на них уже разгорался глубокий тем-но-синий огонь. Конечно же, этого произойти не могло, но на какое-то мгновение она была почти уверена в обратном. Возможно, она уже сходит с ума? Нет, пока нельзя. А наверное как бы тогда все было просто - уйти в свой мир образов, не думать ни о прошлом, ни о бу-дущем, ни о друзьях, ни о врагах. А еще проще - умереть. Какой-то промежуток боли и все - абсолютное ничто. "Умереть легко, - сказал ей когда-то Слава. - Но это бегство. Трусость". Да умереть проще всего, а сложней всего - не умереть, когда этого хочется больше всего на свете. Хотя, если б Слава в свое время не остановил ее, был бы жив сейчас. И Вита тоже. И еще многие. Поди, разбери тут! Как правильно? Кого спросить?
Наташа закрыла глаза. В последнее время одиночество почему-то особенно остро ощуща-лось именно среди людей, хотя не так давно она отчаянно стремилась к общению. Теперь она старалась по мере возможности быть одна. Исключение составляли только мать и Костя, но они были как бы ее продолжением.
Вместе с отчуждением от людей к ней пришло новое понимание времени. Если раньше дни просто шли друг за другом, то теперь каждый день для нее был не только очень длин-ным, но и отдельным. И прежде, чем решиться наконец на эту поездку, Наташа многие из этих дней посвятила исключительно себе. Она изучала себя - вдумчиво, старательно, анали-зировала, думала, смотрела через зеркало в собственные глаза. Смотрела на единственную оставшуюся у нее картину. И видела сны.
Оставшийся у нее телефон Схимника все еще кем-то регулярно оплачивался и часто зво-нил. Иногда высвечивался уже знакомый Наташе номер некоего Николая Сергеевича, иногда совсем неизвестные ей телефоны, один из них повторялся с завидной регулярностью. Она ни разу не ответила ни на один звонок, но старательно подзаряжала аккумулятор телефона. Не-сколько раз приходили сообщения: "Наташе от Виты. Ответь на звонок", "Я сбежала. Вита. Ответь", "Наташа, где ты, я приеду", "Важный срочный разговор, не читай письма. Вита", "Ответь или тебе снова нужна белая гвоздика. Вита", "Черт, найду - сама убью тебя. Вита". На эти сообщения Наташа тоже не отвечала. Последним подлин-ным посланием от Виты был тот телефонный звонок, в котором она предупредила ее об опасности. А это все - грубая фальшивка, жалкая попытка выманить ее. Не удивила Наташу даже белая гвоздика - значит, Виту заставили рассказать все, что она знала. Вита бы не смогла сбежать от них. Наташа слишком хорошо помнила все, что случилось в поселке. Ей самой тогда крупно повезло, кроме того, их было трое. А Вита одна. И хоть она и лиса и славная притворщица, а все же всего лишь простая секретарша. Б ы л а. И Слава тоже б ы л. Все.
Перед тем, как звонить, Наташа все же посоветовалась с Костей. Вначале пришлось пере-ждать настоящую бурю. Еще никогда ей не доводилось видеть приятеля в такой ярости. Лешко бушевал, колотил кулаком по столу и другим горизонтальным поверхностям, кричал, замысловато ругался, периодически срываясь на мат, и, лишенный возможности бегать по комнате, метался по ней на своей коляске, со звоном и лязгом, задевая мебель и стены, выби-вая щепки и облачка штукатурки. Но Наташа равнодушно смотрела сквозь него, и поняв, что ничего не добьется, Костя махнул рукой и дал требуемые советы, которым она в точности и последовала. Разумеется, она не стала звонить при Косте и не стала открывать ему истинной цели своей поездки. Если бы он узнал правду, то пошел бы на любые крайности, лишь бы никуда ее не пустить.
Звонок ошарашил неведомого Николая Сергеевича совершенно, и некоторое время он что-то неразборчиво мямлил, не в силах поверить, что Наташа вдруг ни с того, ни с сего со-гласилась на встречу. В конце концов он попросил разрешения перезвонить позже. Наташа дала срок полчаса, заявив, что секундой позже отключит телефон. Николай Сергеевич пере-звонил через двадцать минут. И перезванивал еще не раз, прежде чем окончательно уяснил, что идти на какие-то уступки Наташа не собирается. Она желала встретиться в том городе, который выбрала сама, то же касалось, улицы и времени. И она потребовала, чтобы туда привезли ее друзей. Разумеется, Николай Сергеевич вначале подтвердил, что Вита и Слава "гостят" у них, поговорить с ними, к сожалению, нельзя, а потом начал одну за другой при-водить причины, почему никак не получится привезти их на встречу. Когда причины кончи-лись, он начал уговаривать, упрашивать, наконец, угрожать, но на все аргументы Наташа от-вечала равнодушно и отрицательно. В конце концов Николай Сергеевич попросил разреше-ния перезвонить еще раз и, перезвонив, кисло сказал, что они согласны на ее условия.
- Еще бы вы, уроды, не согласились! - отозвалась Наташа. - Значит, до встречи в Волго-донске.
Конечно же, она прекрасно понимала, что ни Слава, ни Вита ни приедут в Волгодонск - глупо было даже надеяться, что она их еще когда-нибудь увидит, и это условие Наташа по-ставила только для того, чтобы придать встрече реальность, чтобы там, по другую сторону, не насторожились.
Батайск остался позади, и Наташа до поры, до времени отмела в сторону все мысли и на-чала превращаться в обычную женщину - достала пудреницу, помаду, расческу и принялась старательно поправлять подпорченную дорогой красоту. Она чувствовала, как сосед то и де-ло поглядывает на нее поверх газеты. "Думает, что я сумасшедшая", - промелькнуло у нее в голове, и она невольно фыркнула, отчего заехала помадой с нижней губы на подбородок, и пришлось все делать заново. Внимательно и придирчиво посмотрев в зеркало, Наташа оста-лась довольна - выглядела она очень неплохо, и от того жуткого сумасшедшего лемура, с которым она сталкивалась в зеркале в ноябре прошлого года, осталось только разве что вы-ражение глаз. Никто из "жрецов", будь они живы, не смог бы узнать ее сейчас. Это стоило немалого труда и денег, но все затраты оправдали себя - сейчас она не привлекала к себе особого внимания и казалась обычным нормальным человеком. Не лишенным привлекатель-ности, кстати.
Кто-то сзади включил приемник, громко заиграла отбивка "Русского радио", тут же сме-нившаяся песней Александра Маршала. Кто-то оглушительно чихнул. Пассажиры завози-лись, защелкали откидными спинками кресел и замками сумок, голоса в салоне зазвучали громче и бодрей - автобус подъезжал к вокзалу. Наташа застегнула пальто, сунула руки в карманы и зевнула. Сосед сложил газету, встал и забросил ее на сетку, снял свою сумку и начал рыться в ней, что-то разыскивая.
- Может передумаете? - из раскрытой сумки тускло блеснул бутылочный бок, но Наташа покачала головой. Ей вдруг отчаянно захотелось увидеть лицо соседа, особенно глаза, всмотреться... что-то интересное... Она сжала губы, и ее рука снова дрогнула. Сосед поджал губы - слегка обиженно.
- Вам бы заняться своими нервами как следует, - говоря, он повернул голову. - У меня как раз здесь есть знакомый, так он...
Наташа, не выдержав, повернулась и пристально взглянула на резко замолчавшего соседа, и ее взгляд легко прошел сквозь чужое лицо и глаза, как рука кэрролловской Алисы - сквозь зеркало, и она вновь очутилась в знакомой цветной тишине. Автобус, шум мотора, голоса, город за окном - все исчезло. Пальцы правой руки запульсировали острой голодной болью, словно оголенные нервы, - цепь была разорвана, они не держали ни кисти, ни карандаша, они хотели работать. Но Наташа старалась не обращать внимания на эту боль. Другой мир, особый, а вот и оно - поймать...
Однажды ты можешь не вернуться... ты можешь просто исчезнуть.
Усилием воли Наташа заставила себя уйти. Тотчас все вернулось на свои места. Автобус дернулся, притормаживая, Наташа моргнула, глядя в широко распахнутые глаза соседа, ко-торый сидел молча, не двигаясь. Остальные пассажиры уже толклись в проходе, продвигаясь к выходу.
- Вы... что, - отрешенно пробормотал сидевший рядом с ней мужчина и добавил - уже более осмысленно: - Прежде, чем куда-то ехать, вам бы следовало...
- Зависимость, - сказала Наташа очень тихо, и он машинально наклонился, чтобы слы-шать. - Когда от вас зависят. Когда вам чем-то обязаны. Когда всегда имеешь полное право сказать - если не другим, так себе: "А вот если бы не я - он бы..." Вы помогаете, иногда да-же навязываете свою помощь - помогаете часто себе в убыток, но не из доброты, не из чело-веколюбия, не из сочувствия, а потому, что вам нравится, когда вам обязаны. Словно вы за-бираете у человека какую-то его часть и вкладываете вместо нее свою. Словно он становится в какой-то степени в а ш. Это одна из разновидностей очарования властью. Наверное, каж-дый раз оказав кому-то услугу, вы потом с таким серьезным удовольствием разглядываете себя в зеркало.
Сосед издал какой-то странный горловой звук, и на мгновение в его глазах мелькнул ужас, словно у зайца, выскочившего прямо на раззявленную волчью пасть. Будто заворожен-ный, он наклонился еще ниже к ее лицу, а потом вскочил, подхватив свою сумку и сипло сказал:
- Ненормальная!
- Да нет, мне просто следует заняться своими нервами, - Наташа слегка улыбнулась. Он отшатнулся, чуть не сбив с ног какую-то женщину, и почти побежал к открытой двери авто-буса, расталкивая остальных пассажиров и оставляя позади себя возмущенные вопли. Ната-ша снова улыбнулась, но тут же вскинула голову, словно проснувшись, и закрыла лицо ру-ками. Зачем она это сделала? Зачем?
...теперь и ты зачарована...
Из автобуса она вышла последней, осторожно неся большой синий пакет. Прищурившись, огляделась, потом посмотрела на часы. До встречи в Волгодонске оставалось около двух ча-сов - не так уж много для того, что нужно успеть сделать. Надев темные очки, Наташа быст-ро пошла туда, куда устремилось большинство приехавших.
В течение всего имевшегося у нее времени она ездила и бродила по городу, и со стороны могло показаться, что в ее передвижениях нет никакой определенной цели. Но цель была.
Если бы по прошествии тех двух часов, что Наташа исследовала ростовские улицы, у нее спросили, как же ей, собственно, Ростов-на-Дону, она бы ничего не смогла ответить. Она не видела города, не замечала людей, не запоминала названий улиц, приглядываясь только к расположению домов и деревьев, просчитывая, насколько многолюдным может быть данное место в определенное время дня. Только один раз она встрепенулась, проходя мимо универ-ситета, - в нем преподавала одна из ее клиенток, Наталья Игоревна Конторович, и Наташа подумала - не зайти ли прямо сейчас узнать, как она, ведь она уже давно не проверяла, как идут дела у ее натур
кто из них еще жив
но тут же отбросила эту мысль. Изначально, направляясь сюда, она собиралась навестить ее, но сейчас существовали вещи поважнее старых клиентов.
По истечении второго часа Наташа вдруг остановилась и внимательно огляделась. А по-том, странно улыбнувшись, вытащила из сумки телефон, перешагнула через бордюр и пошла к старому, зияющему провалами забору, приминая крохотные перышки молодой травы.
* * *
- Да, мне тоже кажется это странным, - сказал Ян и переложил телефон из правой руки в левую, чтобы достать сигарету. - Столько времени скрываться и вдруг появиться ни с того, ни с сего. Неужели же только потому, что хочет попытаться вернуть своих? Ее парень с де-кабря гостит, а кису до сих пор это не заботило.
- У девочки нелады с психикой, так что ты это учитывай, - пробурчал в трубке голос Бас-какова. - Ты все сделал как надо?
- Да, все на местах, а дубликаты давно на площади. Все-таки не нравится мне, что левых в это дело притянули. Думаете, поведется? Место людное, можно и пропустить, а если она по-дойдет не на то расстояние...
- Ты не рассуждай, а делай что сказано! Расстояние - это уже твоя забота, за то и деньги получаешь! Если кто из твоих ее пропустит - спрашивать буду с тебя, понял?! Ты и так дос-таточно дров наломал! Сам-то в стороне стоишь?
Ян, не удержавшись, хмыкнул и поправил очки.
- Да уж не сияю солнцем ясным! Не беспокойтесь, все схвачено. Я примерный маршрут просчитал - все-таки, после звонка у нее было не так уж много времени. Только... почему вы так уверены, что она звонила из Москвы?
- Гунько на фоне разговора уловил объявления авиарейсов. И по времени совпали - про-верено. Слушай, не дергайся! Приедет, раз звонила, - не похоже, чтоб шутки ради! Думаешь, она спецназ с собой подтянет?! Или с родного полуострова стайку хохляцких "беркутов" вы-свистала?! - далеко, в Волжанске, Баскаков захохотал. - Будь реалистом, Ян! В конце кон-цов, если что, какие-то общественные проблемы, так вы же чистенькими приехали.
- Просто не люблю чужие территории, - хмуро ответил Ян. - Особенно эту. С тех пор, как дом подорвали, здесь неспокойно. А вы ему точно не сообщали?
- Нет, эта работа целиком твоя. Он свои ошибки исправляет. Так что занимайся делом - время подходит. И не забывай две вещи. Во-первых, чтобы ни царапины на ней! Делай что хочешь и как хочешь, можешь всех своих там оставить, но чтобы ни царапины! А во-вторых... ты ведь парней своих хорошо знаешь?
- Ну... более-менее... - уклончиво и недоуменно ответил Ян и покосился на сидящего ря-дом с ним, на водительском месте, смуглого парня, который с аппетитом уплетал соленые орешки. - А в чем дело?
- Так вот, пока вы ее не увидите, постарайся их почаще проверять - кого визуально, кого по трубе. И если вдруг... - Баскаков как-то странно запнулся, - вдруг кто-то из них начнет вести себя странно, то... вероятно, это значит, что она где-то рядом с ним. И за собой при-глядывай. Я, конечно, сомневаюсь, но мало ли, что ей в голову взбредет!
- Что значит "вести себя странно"? - сердито спросил Ян, внимательно глядя в лобовое стекло. - В чем это будет выражаться?
- Я точно не знаю. Короче, следи и все! - голос Баскакова тоже похолодел.
- С тех пор, как мы ею занялись, вы все время загадками говорите! Такие загадки качество работы портят! Я же не клуб "Что? Где? Когда?", в конце концов. Вас послушать, так мы на какую-то телекинетичку или ведьму нацелились! Я...
- Не верещи! Просто уясни это и работай!
- Я понял, - отозвался Ян официальным голосом подчиненного. - Кстати, коллега мой от-куда последний раз звонил, не подскажете?
- Не твое дело! - отрезал Баскаков и отключился. Ян отложил телефон, вытащил свою за-писную книжку и начал ее просматривать, раздраженно покусывая губы. Он ничего не по-нимал, и все это ему очень не нравилось. То ли хозяин, упаси божья матерь, свихнулся, то ли он сам неожиданно поглупел? И эти объявления авиарейсов... не слишком ли явно? Словно Чистова доложилась: "Я в Москве". Плохо, очень плохо, что он совершенно ничего о ней не знает. Только лицо. Ян вытащил из внутреннего кармана пальто фотографию и в который раз внимательно на нее посмотрел. Девчонка как девчонка, ничего особенного. Он бы, например, такой не заинтересовался. Зачем она так нужна Баскакову? Что она видела, что знает? Мо-жет, она родственница серьезного человека? Или проблемного человека? Или может она ка-кой-то финансовый гений? Или лихой программист? Да нет, непохоже?
Он посмотрел туда, где на одной из скамеек возле стоянки, расслабленно откинувшись, сидели двое молодых людей, переговаривавшихся и потягивавших пиво. Между ними рас-положились темноволосый парень в солнечных очках и девушка в черном пальто и сапогах с высоченными каблуками. Эти двое молчали и сидели, нахохлившись. Ян в который раз по-думал, что это совершенно дурацкая затея, он бы все сделал совершенно по-другому. Но Баскаков заявил, что Чистовой надо что-то предъявить, иначе она и близко не подойдет. Что ж, начальство приказало - надо следовать. Конечно, с расстояния метров в пятнадцать, па-рочку, в принципе, и не отличить от Новикова и Кудрявцевой - хоть все делалось и наспех, все-таки получилось не так уж плохо. Главное засечь Чистову раньше, чем она на эти пятна-дцать метров подойдет, а это не так уж просто - место людное. Ян выбросил окурок в окно и покачал головой. Нет, ему не особенно верилось в успех предприятия. Все условия Чистовой соблюдены, и вроде, как утверждал Баскаков, она обязательно себя выдаст - он-де это знает. Знать-то знает, только вот не получится, а отвечать Яну!
Нехорошие предчувствия не обманули его. Подошло время встречи, потом перевалило за полчаса, раннее утро превратилось в позднее, но Чистова так и не появилась. А еще через десять минут снова зазвонил телефон, и услышав злой голос Баскакова, Ян окончательно убедился в том, что сегодня не его день.
- Сворачивайтесь! Она только что звонила и перенесла встречу!
- На когда? - кисло спросил Ян.
- Через пять часов, в Ростове-на-Дону. Записывай адрес.
Ян резко выпрямился, и его голос зазвенел от злости.
- В Ростове?! И что - я теперь должен гнать туда?! Что еще за игры?! Я...
- Поезжай немедленно!
- Да?! Ростов - не соседняя улица! Девочка просто решила позабавиться, а мы что - пота-кать ей должны?! Какого черта?! И что - приедем мы в Ростов, а там она пошлет нас вообще на Украину или, на хрен, в Калмыкию?! Так и будем кататься?! Мне, блин, такие экскур-сии...
- Прекрати истерику и записывай адрес, - спокойно сказал Баскаков. - Я ждал чего-нибудь подобного. Встречу она не зря назначала, просто перестраховалась, чтоб вы ее на подъезде не сцапали, а сама наверняка уже давным-давно там сидит. Вы за пять часов до Ростова дое-дете?
- Доедем за четыре, а то и меньше, - процедил Ян, захлопывая записную книжку. - Черто-ва баба!
- На подъезде к Ростову позвонишь. И усеки наконец - эта девка мне нужна! Если пошлет в Калмыкию - поедешь в Калмыкию, хоть к черту на рога поедешь! Ты на работе!
В трубке раздался гудок. Ян скрежетнул зубами, ударил ладонью по дверце машины и рявкнул:
- Мать твою сучью, дышлом крещеную!!!
Водитель подавился орешками и испуганно посмотрел на него.
- Чо такое, Ян Станиславыч?!
- Ничо! Заводи, поехали! И хватит уже жрать орехи - сколько можно?! Дай сюда!
Он отнял у ошеломленного парня три оставшихся пакетика, зло посмотрел на них, потом дернул один, разорвав его почти пополам, и проворно начал забрасывать в рот орех за оре-хом.
* * *
Баскаков спрятал телефон, вышел из комнаты и тут же столкнулся с нескладной высокой девчонкой лет четырнадцати со множеством цветных заколок-пружинок в русых волосах.
- Хай, батянька! - сказала она и хотела было прошмыгнуть мимо, но Виктор Валентино-вич, чуть поморщившись, поймал ее за плечо.
- Не понял, Сонька! Ты почему не в школе?
- Ты чо, из анабиоза, па?! - громко изумилась девчонка. - Какая школа, второй день кани-кулы! Забыл, как позавчера вы с Инной меня за успеваемость отымели?!
- Что за выражения?! Ты что на нормальном языке вообще разговаривать разучилась?! И сколько раз тебе говорить не называть мать Инной?!
- Язык как язык, все так говорят, - Соня нетерпеливо пристукнула каблучком, не глядя на отца. - Пусти, я опаздываю!
- Куда ты собралась?
- Бать, я свободный человек и не обязана каждый раз перед тобой отчитываться, - важно произнесла Соня. - Имею я право на личную жизнь? Мне уже не пять лет, в конце концов!
- По уму, так тебе и четырех еще нет! - он критически осмотрел ее. - Насколько я пони-маю, на выгул? Пойди переоденься.
- Это с какого перепугу?!
- С такого, что юбка трусов даже не прикрывает! Переоденешься, принесешь ее мне! И если еще раз подобное увижу - месяц будешь дома сидеть! И денег столько же не получишь!
Соня презрительно дернула плечиком.
- Развели домострой! Может, мне вообще в парандже ходить?! У женщин для того и ноги, чтобы их показывать!
- То у женщин! Давай, иди и не пререкайся!
Дочь возмущенно фыркнула и убежала. Баскаков покачал головой и пробурчал:
- Женщина... Чучело сопливое!
Только убедившись, что дочь уехала в "человеческом" виде и, как обычно, в сопровожде-нии охраны, по поводу чего свободолюбивое чадо снова закатило ежедневный скандал, Бас-каков перешел на "рабочую" половину дома. Возле одной из дверей он остановился и спро-сил у сидящего на стуле охранника.
- Ну, как?
- Тихо, - сказал тот, виновато спрятав книжку. - Вроде телик смотрит.
Баскаков прошел мимо него и открыл дверь. Сканер, чисто выбритый, причесанный, в своем любимом светло-сером френче сидел в кресле перед телевизором. При появлении Бас-какова он не пошевелился, только скосил на него глаза и слабо улыбнулся.
- Доброе утро, - тихо сказал он.
- Как ты себя чувствуешь?
- Хорошо. Голова только немного побаливает - наверное, из-за погоды.
- На водку не тянет?
Ладони Сканера легко вспорхнули с подлокотников и, скрестившись, легли на правое ко-лено. Он покачал головой.
- Нет, совсем нет. Он очень хороший врач. Давно надо было это сделать, а то совсем серд-це испортил. Только вот все как-то воли не хватало. Спасибо, Виктор. Надеюсь... матери-ально это не очень?..
- Да, выглядишь ты и вправду лучше, - холодно заметил Баскаков, пропустив вопрос ми-мо. - Смотрю, и бриться начал, а то похож был черт знает на что.
Сканер повернулся и взял со столика пачку мелко исписанных листов.
- Насчет тех людей, которых ты присылал, - я сделал все. Вот, я подробно расписал - все, что смог увидеть. Третий и седьмой номер наиболее подходят - там не только нужное для тебя качество, но и для того, чтобы его высвободить, снять нужно совсем немного... если только у нее все получится. Вот, я писал разборчиво.
Баскаков взял бумаги и начал их перебирать.
- Хорошо, я посмотрю, но может тебе все-таки компьютер поставить? Почерк у тебя не-важный.
- Нет, - отозвался Сканер, опустив глаза, - не надо. Не умею я... не люблю, не надо. Я просто постараюсь писать еще разборчивей. Как скоро я смогу начать с ней работать?
Баскаков испытующе посмотрел на него, но на лице Сканера был только тихий интерес. Он спокойно ждал ответа, и руки его лежали спокойно, хотя раньше он имел привычку по-стоянно что-то нервно теребить в пальцах или постукивать ими по чему-нибудь. Может и вправду лечение на него так благотворно подействовало? После недавних событий Виктор Валентинович опасался, что "компаньон" свихнулся - несколько дней подряд Сканер буйст-вовал в своей комнате, колотя в дверь и в стены и выкрикивая такое, что охранники у двери, один из которых в свое время служил на Балтийском флоте, только хмыкали и изумленно крутили головами. Его начали держать на успокоительном и снотворном, и Баскаков уже решил было, что от него не будет никакого толка, как вдруг Сканер неожиданно успокоился и с тех пор вел себя совершенно нормально. Высококлассные специалисты, которых пригла-сил Баскаков, заверили, что теперь все в порядке, и это был просто нервный срыв. Сканер утверждал, что его способности нисколько не пострадали, что и продемонстрировал, "рас-смотрев" нескольких человек, и Баскаков, сравнив его записи и отчет психолога, который поработал с этими людьми раньше, немного успокоился. Тем не менее, теперь Сканер через день регулярно встречался с врачами.
- Еще не знаю, вполне возможно, что и на этой неделе, - задумчиво сказал он. - Если сно-ва никто не лоханется. А ты чего при параде? Почему не по домашнему одет?
- Что-то прохладно.
- Глупости, дом хорошо протоплен. Может, у тебя температура? Я пришлю медсестру, - в этот момент из телевизора раздалась знакомая музыка, и Баскаков машинально повернулся. - А-а, "Служебный роман". Смотришь старые фильмы?
- Зачем мне еще одна - у меня есть, - тихо пробормотал Сканер, и Баскаков, не расслы-шав, вопросительно глянул на него.
- Что?
- Я люблю старые фильмы. Хорошие, добрые... Сейчас-то кино снимать совсем разучи-лись - только мат, мордобой и сношение. А вот это - совсем другое дело - и смешно, и инте-ресно, и никакой крови, - Сканер улыбнулся. - Я их наизусть помню. Вот сейчас Мягков скажет: "У нашего руководства родилась, как ни странно, мысль"... - он кивнул в сторону телевизора. Баскаков внимательно посмотрел на него и пожал плечами.
- Ладно, зайду вечером - обсудим твою работу.
- Виктор, скажи пожалуйста, ты... - Сканер запнулся, глядя на него, как провинившийся щенок, - ты больше на меня не сердишься? Я виноват, очень виноват, но я... Пожалуйста, прости меня, я сам не знаю, что на меня тогда нашло... с этой девушкой... и с... Юрой. Я буду работать, я сделаю все, только пожалуйста!..
Он подался вперед и потянулся к руке Виктора Валентиновича, но тот отдернул ее и от-ступил на шаг, сжав зубы от внезапно нахлынувшего омерзения и беспокойства. Баскаков до сих пор так и не разобрался в том, по чьей на самом деле вине упорхнули в "Пандору" зло-счастные письма. Медсестра умерла, так и не успев ничего рассказать, - тут, конечно, и Ян, озлобленный неудачей, перестарался, но кто ж мог знать, что у нее сердце слабое, - с виду молодая здоровая девка. А допросить по жесткому самого Сканера Баскаков так и не решил-ся. В конце концов, Кудрявцеву и Чистову найдут рано или поздно, а "Пандора" - черт с ней! Людей у него много, а вот Сканер - один.
- Перестань скулить, - небрежно сказал он, - слышать уже не могу. Грешно с убогого спрашивать. Смотри кино.
- А ты помнишь, Виктор, как мы когда-то в футбол гоняли? В школе еще... тогда? - вдруг спросил Сканер. - Ты центровым стоял... А я уж и забыл, как наша школа-то выглядит. Хо-рошее было время... не волчье.
Виктор Валентинович удивленно хмыкнул.
- Чего это ты вдруг заностальгировал? Ведь не пил... - он свернул бумаги Сканера тру-бочкой, посмотрел на поникшего в кресле человека, и его взгляд слегка оттаял. - Время... Время всегда волчье - волки разные. А школы той уж лет десять, как нет, - забыл?! Там те-перь диско-бар "Империя". Быки и бляди. Так что смотри кино.
Баскаков вышел, и едва дверь за ним закрылась с едва слышным стуком, как покорность, виноватость и тихая мольба мгновенно ссыпались с лица Сканера, и наружу выглянула нена-висть, осознанная и живая. Уголки губ разъехались далеко в стороны, так что глаза превра-тились в две поблескивающие щелочки, и лицо Сканера стало бесноватым. Он съежился в кресле, его пальцы спрыгнули с колена и воздушно, бесшумно затанцевали по подлокотни-кам.
- Да, - сказал он заговорщическим шепотом, чтобы охранник за дверью не мог услышать, - да, да-а-а. Я скулю. Я пес. Я убогий старый пес. Ты все правильно сказала, ты умница... Я буду пес - пусть так и думает. Терпеливый буду, делать все буду как надо, да, - Сканер по-вернул голову и посмотрел влево, на пустой пол. - Как я их обманул, а? Всех. Я-то их вижу, а они меня видеть не могут - всего не могут. У них дипломы, а у меня глаза.
Он настороженно огляделся, потом взял пульт дистанционного управления и сделал звук телевизора громче.
- Я так устал, - прошептал он жалобно, - и здесь холодно. Мне плохо. Почему ты не даешь себя потрогать? Ты еще злишься? Не сердись, Янчик, - ты же знаешь, что я сказал это тогда для дела. Зли-ишься... Ладно, а я сердиться на тебя не буду... Синее белье... шелк... Тогда просто посиди со мной. Посмотри со мной кино... старый добрый фильм... - Сканер свесил левую руку с подлокотника. - Посиди... никто не узнает.
Сканер подождал, пока ему не кивнули из пустоты, улыбнулся, повернул голову и уста-вился в телевизионный экран.
- Я подожду, - весело сказал он. - Я не сумасшедший, чтоб еще раз... так... напролом, яв-но... нет. Я подожду. Людмила Прокофьевна, где вы набрались этой пошлости - вы же ви-ляете бедрами, как непристойная женщина, - Сканер подождал, пока Лия Ахеджакова на эк-ране произнесет то же самое, и улыбнулся. - Хорошее кино. Так больше не снимают.
* * *
Солнце садилось, и Наташа начала зябко ежиться. Слабые лучи, проникавшие в сарайчик сквозь многочисленные дыры в проржавевших, прожженных и просто проломленных кем-то железных листах, плоско настеленных вместо крыши, неумолимо уползали, и тени на зава-ленном мусором полу сливались в одну, постепенно превращаясь в полумрак. Сидеть на пе-ревернутой старой канистре было страшно неудобно, хоть она и подложила захваченный на всякий случай свитер, ноги затекли и тупо ныла от напряжения шея - Наташа постоянно крутила головой туда-сюда, глядя то на недалекий дворик, заросший низкими кленами, хо-рошо просматривавшийся через прорехи в полуразрушенной задней стене сарая и низкой ог-раде и сквозь голые кусты сирени, то на ржавую дверь, створки которой, косо свисавшие с косяков книзу, были кое-как закручены проволокой. Хотелось встать, походить, размяться, но она не решалась - при малейшем движении под ногами начинали хрустеть остатки пла-стиковых бутылок, банок, осколки, сухие листья, пакеты, бумажки и прочий полуобгорелый мусор, которым сарай был заполнен до отказа, а кое-где валялись и шприцы, хищно торчали тонкие иглы. На шум мог кто-нибудь заглянуть и заинтересоваться, что тут понадобилось взрослой, хорошо одетой и вроде не пьяной женщине, сидящей на ржавой канистре, подоб-рав полы пальто, держащей на коленях большую жесткую папку, разложившей среди мусора рисовальные принадлежности и дико рыскающей глазами по сторонам. Потому что район был не то, чтобы очень уж людный, но вполне обитаемый. И без того час назад сюда через дыру в задней стене заглянул зачем-то мальчишка лет семи и изумленно уставился на Ната-шу. Она тут же свирепо спросила: "Это ты сделал?!!" Мальчишка удивился еще больше, но на всякий случай удрал. Больше никто не появлялся, но кто знает?..
Еще только-только расположившись в сарае, она, после некоторых сомнений, все же по-звонила Косте, чтобы рассказать, где назначила встречу, - на всякий случай. Наташа надея-лась получить еще какой-нибудь совет, но вместо совета Костя обругал ее и предложил, пока не поздно, бросить эту дурацкую затею и уехать. Не дослушав, она отключила телефон.
Наташа посмотрела на часы и передернула плечами. Ее недавняя решимость улетучива-лась с каждой секундой, а вместо нее наползала глухая безнадежность. Хотелось, пока не поздно, встать и уйти. Безумство, совершенное безумство. Она вытащила сигарету, но тут же спрятала, а вместо нее достала полпалки дешевой жилистой колбасы и впилась в нее зубами. Тяжелый отвратительный запах в сарае уже не мог помешать голоду, хотя вначале находить-ся здесь было непросто, несмотря на хорошую вентиляцию. Пожар здесь был, видимо, до-вольно давно, но запах гари держался прочно - не менее прочно, чем грубый и назойливый запах мочи и фекалий. Впрочем, этот сарайчик был еще ничего - от другого, слева, через один, остались только обгорелые развалины, еще один зиял выбитыми дверьми и огромной дырой в крыше, а несколько были лишь чуть тронуты огнем. Никто и не пытался восстанав-ливать их или хоть как-то подлатать - хозяева либо уехали, либо умерли, либо просто дав-ным-давно махнули рукой - почти все сараи в этом коротком ряду, даже целые, выглядели заброшенными. Зато ряд гаражей по другую сторону не заасфальтированной сквозной доро-ги, на которой едва-едва, впритирку, могли бы разойтись две машины, был обитаем, и за все время, пока Наташа обживала сарайчик, гаражи открывали раза три. Сразу за гаражами воз-вышались две унылые пятиэтажки, протянувшие из окон друг к другу длинные разноцветные гирлянды выстиранного белья, и дорога, пробегая между гаражами и сараями, вливалась в другую, асфальтовую, огибавшую пятиэтажки и небольшой голый дворик. Но в ту сторону Наташа смотрела мало - куда как больше ее интересовал недалекий дворик с другой сторо-ны, за задней стеной сарая и остатками забора - туда они и должны были приехать.
Наташа спрятала остаток колбасы и осторожно потянулась, скрипнув зубами, когда в правую затекшую ногу словно одновременно вонзились тысячи иголочек. Потом снова при-двинулась к дыре в задней стене сарая, стараясь держаться так, чтобы ее ни в коем случае не было видно с улицы, и начала разглядывать двор и дома уже с неким усталым отупением. Люди проходили, но очень редко, и вообще район казался каким-то заброшенным, нежилым. В одном из мусорных контейнеров кропотливо рылся щуплый бомж в лыжной шапке, а из соседнего на него, стоя на горке мусора, свирепо лаяла пятнистая дворняга, возмущенная по-сягательством на свою собственность. Бомж шипел на нее и отмахивался палкой, но собака, не переставая лаять, ловко уворачивалась. Пронеслась стайка мальчишек, покачиваясь, про-шли двое работяг, нестройно и фальшиво выпевая в холодный воздух: "Как-то раз решили самураи перейти границу у реки..." и снова стало пусто. Наташа посмотрела на часы и от-вернулась, но тут же снова повернула голову, услышав приближающийся шум двигателя.
Во двор неторопливо въехала зеленая "шестерка" и остановилась у дальнего угла пло-щадки, скрипнув тормозами. Несколько минут из нее никто не выходил, потом передняя дверца открылась, и из "шестерки" вылез высокий парень в кожаной куртке. Он вниматель-но огляделся, и Наташа испуганно отшатнулась от отверстия в стене - на мгновение ей пока-залось, что парень взглянул точно ей в глаза. Но Наташа ошиблась - его взгляд скользнул по заборчику равнодушно, не задержавшись, быстро обежал окрестности, а потом он наклонил-ся к машине и что-то кому-то сказал. С заднего сиденья выбрался еще один человек - точная копия первого, и Наташа подобралась, бесшумно дыша ртом. Этот оглядываться не стал, вы-тащил сотовый телефон, набрал номер, произнес несколько слов, спрятал телефон, потом, нагнувшись, сунул руку в машину и довольно грубо вытащил с заднего сиденья невысокую темноволосую девушку в черном пальто. Машина стояла довольно далеко от сараев, и лицо девушки было видно всего лишь мгновение, но Наташа, задохнувшись, вздрогнула, отчего под ее ногой едва слышно скрежетнула консервная банка.
- Живая, - прошептала она. - Господи, живая!
Следом за девушкой, подгоняемый злым окриком парня с телефоном, сгорбившись, вы-брался худощавый, заросший темной бородой человек в солнечных очках и знакомой чер-ной куртке и, слегка прихрамывая, сделал несколько шагов и встал рядом с девушкой. Ната-ша вскочила, чуть не опрокинув канистру, на которой сидела, и уронив папку, и приникла к дыре в стенке, прижавшись ладонями к грязным камням.
- Слава! - сипло и жалобно сказала она. - Славочка!
Весь ее план мгновенно полетел к черту. В душе она уже похоронила обоих и никак не думала, что их действительно привезут на встречу. Как она могла, как она посмела потерять надежду?! А теперь... что теперь делать? Только выйти, а там... надо лишь сделать так, что-бы их отпустили, чтобы им каким-то образом удалось уйти - остальное неважно. Если Слава и Вита будут в безопасности, никто не заставит ее делать то, что она не хочет. Никто и нико-гда!
Пока Наташа пыталась справиться с разбушевавшимися эмоциями и что-то придумать, все четверо подошли к дальней скамейке, возле которой сидел ярко-рыжий кот. Слава, Вита и один из парней опустились на нее, а второй еще раз огляделся и закурил, потом протянул пачку девушке, которая сидела, чуть повернувшись, так что Наташа могла видеть лишь смутные очертания ее профиля. Девушка отрицательно мотнула головой, парень засмеялся и спрятал сигареты. Второй парень протянул руку, поймал хрипло мяукнувшего кота за шкир-ку, посадил рядом с собой и начал поглаживать. Кот восторженно задрал к небу пушистый хвост и перебрался к нему на колени.
- Далеко, - зло прошептала Наташа, сжав пальцы в кулаки, - почему вы сели так далеко?! В центре двора, дебилы, я же сказала вам - в центре! Ох!
С такого расстояния она не могла "заглянуть". Минуты текли, а Наташа кусала губы, му-чительно пытаясь придумать, куда перебраться, чтобы успеть сделать хоть что-то. Да и как? Вряд ли они приехали одни - наверняка где-то вокруг были еще люди, кроме того двое пар-ней выглядели слишком по рядовому, а на такое дело человек, которому она была нужна, вряд ли послал бы их без хорошего руководителя. Может, он в той "шестерке", а может на-блюдает где-то в стороне. Что же остается - только выйти? Наташа потерянно огляделась. На мгновение пальцы ее правой руки мелко задрожали, и по ним пробежала жаркая волна, на-помнив о том, зачем она пришла сюда. Стиснув зубы, она зажмурилась.
Их все равно не вытащить, ничего не сделать... себя погубишь... истинные ценности создаются не по чужой прихоти, а лишь по желанию сердца... сила твоя в одиночестве, си-ла твоя в ненависти... оставь их, выбери момент, найди другое место... или других людей... их так много... столько можно сделать... столько картин... столько пойманной тьмы... ты будешь само совершенство...
Голос, шелково шепчущий где-то в глубине мозга, был знаком, и перед ее глазами стре-мительно появилась и тут же пропала яркая картина из недавнего сна - нечто огромное и живое, перетекающее из формы в форму.
- Ничего нет! - зло прошептала Наташа, сжав пальцы и не отрывая глаз от людей на ска-мейке. - Ничего внутри меня нет!
Она вытащила телефон, включила его и, задумавшись на секунду, набрала номер мили-ции. Когда ей ответили, Наташа дрожащим голосом сообщила, что по такому-то адресу во дворе страшная драка, причем большая часть дерущихся - кавказцы, и вроде у кого-то там она видела нож, потом охнула и добавила, что один из дерущихся упал и лежит. После этого она нажала кнопку отбоя и принялась ждать. Больше она пока ничего не могла сделать.