Барышков Владимир Петрович : другие произведения.

Модернизация архаики

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Доминирующим фактором общественно-политических процессов в новейшей российской истории выступают культурные устои традиционного характера. Несмелые попытки власти в 60-е годы прошлого века модернизировать общество не имели и не могли иметь успеха в силу неукоренненности западнических идеологем и позитивистских установок в традиционном народном сознании. Четыре основных элемента традиционной российской ментальности - утопизм, здравомыслие, бунтарство, страстотерпие - попеременно воплощаются в институциональных формах социальной организации, образуя защитные пояса устойчивого ядра русской системы и соперничая в своей приспособляемости к цивилизационным вызовам.
  
   МОДЕРНИЗАЦИЯ АРХАИКИ
  
   (Социальные практики в их духовных основах)
  
  Доминирующим фактором общественно-политических процессов в новейшей российской истории выступают культурные устои традиционного характера. Несмелые попытки власти в 60-е годы прошлого века модернизировать общество не имели и не могли иметь успеха в силу неукорененности западнических идеологем и позитивистских установок в традиционном народном сознании. Четыре основных элемента традиционной российской ментальности - утопизм, здравомыслие, бунтарство, страстотерпие - попеременно воплощаются в институциональных формах социальной организации, образуя защитные пояса устойчивого ядра русской системы и соперничая в своей приспособляемости к цивилизационным вызовам.
  
  Ключевые слова: политико-культурный контекст, модернизация, архаика, время, вечность, Россия, менталитет, историческое сознание, власть и народ, элементы народного сознания.
  
  Желание понять себя во времени есть исток многих научных, литературно-художественных, публицистических изысканий. Время предстает как сбывание времени, событие времени. Время предмета может не сбыться (в выражении: быть не ко времени; "хороша ложка к обеду", "дорого яичко к Христову дню). Можно быть, но в чужом времени, вне своего времени (в выражении: "сегодня не ваш день"). Существенным представляется выяснить характеристики российской цивилизации в подобном, временном, отношении. Пришло, прошло или, возможно, когда-то наступит ее время. Кардинально противоположным будет утверждение, что Россия на все времена.
  Тема политико-культурного контекста постсоветской (в том числе - демократической) модернизации возвращает нас к значению обновления для "вечной" и "вечно молодой" российской цивилизации. Россия молодая парадоксальная тема обновления вечности. В этой теме допустимы несколько аспектов."Проклятые" вопросы русской жизни есть ее вечные вопросы. Это один аспект вечности России. Другой аспект темы воплощен в антропософской перспективе. Третий аспект есть реализация субстанциальной позиции только через "вечное" познается суть России (Евразии) как самостоятельной духовной субстанции, отличной как от Запада, так и от Востока.
  Существует, как представляется, два вопроса, которые могут в этой связи быть поставлены: "возможна ли модернизация в России?" и "возможна ли модернизация России?". Это разные вопросы. Ответы тоже разные. Модернизации в России имели место. Об этом свидетельствует история. Но изменялась ли Россия под их влиянием? Ответ не очевиден. В общественном мнении различие этих вопросов осознается уже вполне отчетливо. Известный кинорежиссер А. Кончаловский замечает: "Не первый век русские властители пытаются "модернизировать" наш народ, и ничего не получается! Какие-то мистические препятствия стоят на пути развития нашей страны".
  Первоначально несколько замечаний о мистическом характере препятствий на пути развития России. Путь страны не всегда есть ее развитие. Путь может пониматься как судьба, неизменная цельность существования. Судьба совпадает с сохранением цельности. Если же такая цельность нарушается, можно допустить возникновение новой цельности, но уже иной. Существование России как цельности определяется не трансформируемой ментальностью. Разумеется, эта ментальность некогда возникла, вернее, возникала, формируясь на протяжении ряда исторических эпох. В этом процессе присутствовал доминирующий вектор - тесная связь с природными циклами земледельческой цивилизации. Так формировался дух нации. Вновь возникающие факторы общественного развития мало затрагивали крестьянский мир, в значительной мере живущий по натуральным, природным основаниям. Когда нарушались границы крестьянского мира, он выливался вовне, затапливая островки неокрепших, часто заемных новаций.
  Что за мистические препятствия стояли на пути России, и препятствия ли это? Мистика и магия русской истории - особая тема. Мистика, таинственность, тайна заколдовывают прошлое - "там чудеса, там леший бродит". Сказочность (страшные сказки) русской истории делают настоящее более объемным, буквально неподъемным для понимания, если представить за ним багаж "бабушкиных сказов", запечатленных еще детским сознанием. Магия - то же самое колдовство. Если мистика завораживает, то магия притягивает. Они пленяют. В этом отношении русские - очарованные пленники своей истории, точнее, пленники своего исторического сознания. Невольные, как бы естественные пленники. Следует согласиться с тем, что "историческое сознание формируется психоэмоциональными флюидами" ( В. П. Булдаков. Историк и миф).
  Достаточно некоему автору упомянуть о "мистических препятствиях" перед русскими, как поднимаются в дремавших душах Илья Муромец, Алеша Попович, Добрыня Никитич и борются с силами темными, стремящимися сжить со света Ивана да Марью. Мистика и магия - формы всегда современной российской архаики (неоархаики). Здесь будут неуместны новейшие продукты рациональной сказочности о Гарри Поттере, которые предстают фантастическими конструкциями резвящегося воображения. У нас все серьезнее: меч-кладенец из седой старины, сродни бронепоезду на запасном пути, всегда готов к сече с супостатами.
  Писатель В. Ерофеев соотносит сказочное сознание с сознанием историческим: "мы совершенно не исторические люди, у нас нет своей истории. Мы сказочники, мы люди сказки, большой, волшебной сказки, где есть добрые персонажи, злые, где мы сами участвуем в этом...История просто останавливается у порога этой сказки... Действительно, это заколдованное место (наша страна и наша сказка)". Исторический человек выстраивается иначе, плоскости исторического реализма.
  Русская сказка, полагает В. Ерофеев, очень активна в плане существования. "Ведь, недаром почти до конца царского времени она была запрещена, ее запрещали. Она настолько тонизирующая сказка со всеми Бабами Ягами и прочим, что ее запрещали."
  В какой мере сегодня подвижно общественное сознание? Представитель национальной культурной элиты, Б. Стругацкий, считает, что практически ничто не может сейчас разбудить активность населения. Народ, - пишет он, - смирен и смиренномудр, и чтобы расшевелить его по-настоящему, нужны особые обстоятельства. "Истинный ужас, полагает он, - превращение народа в социальный шлак. Но этот вопрос никогда не обсуждался сколько-нибудь широко, поскольку "народ у нас вечен, неприкосновенен и всегда прав".
  Сколько-нибудь глубоко тема субъектности народа, действительно,не обсуждается. Способен ли народ быть активным элементом в собственном существовании? И, если способен, в чем такая способность состоит? Пока что субъектность в публичной российской реальности относится на чей-либо счет. До сих пор преимущественно ставится вопрос об ответственности русской власти в истории и современности, а не об ответственности народа за такую власть и такую историю. Укрепилось убеждение об оппозиции народа и антинародной власти. Убеждение это ложное. Совершенно напрасно мы категорично отказываемся от максимы "каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает". По этому поводу тлеет, то разгораясь, то затухая, конфликт яростно-эмоциональное, обыденно-бытовое (теперь и в интернете) обсуждение темы.
  Толкование приведенного высказывания о власти и народе совсем не обязательно имеет уничижительный смысл для народа, который не может контролировать свое правительство. Можно понять и так, что всякое правительство достойно своего народа. Правительство и народ в этом случае составляют целое. Народ отвечает за свое правительство, писал И. Ильин, органически связан со своим правительством, если он сам находится "в здравом уме и твердой памяти" и если он его свободно избрал,а не получил в порядке завоевания, вторжения, оккупации, бессовестного политического обмана, антинационального подавления, интернационального засилья и революционного террора.
  Правительства есть институциональная форма власти. Так же, как говорят сегодня: армия, или полиция, есть продолжение народа, или что то же, часть общества. Власть может быть волеизъявлением и волевоплощением народа. Русская власть есть волевоплощение народа. В. Ю. Сурков отмечает: "наша политическая система идёт в ногу с обществом, она является его частью, ведь все институты мы имеем в наших головах. Мы имеем в России такую политическую систему, которая отражает состояние менталитета и души российского народ".
  В настоящее время Россия, как цивилизация, еще не утратила энергии, пассионарности, которая позволяет ей поддерживать гомеостаз. Энергия эта исходно была заключена в крестьянстве как главном элементе русского социального мира, которому пытались сломать хребет в ходе большевистской модернизации (Ленин, Троцкий, Сталин). Но дух остался живым. Он мигрировал, просочился, диффузно рассеялся во многих формах и на разных этажах национальной жизни. Ю. Н. Афанасьев полагает, что на момент революции 1917 г. "культурный слой" был представлен, довольно продвинутой социальной дифференциацией: не только крестьянами, но и ремесленниками, торговцами, рабочими, людьми свободных профессий. "У каждого из них, - подчеркивает он, - был свой собственный исторически транслируемый диалог с землей, свой особенный ментальный и нравственный Космос". Как представляется, крестьянский космос всё же доминировал.
  Сознание российского крестьянина общинное. Общинно-крестьянское это стихийное, дионисийское, по преимуществу языческое начало, которое преобладало в русской жизни. Оно отражало жизненный уклад и строй, из которого люди вышли, в котором жили. Некоторые проявления такого положения дел уже в середине 60-х годов ХХ века характеризует Т. Л.Рыбальченко: "Архаическая мифологизация реальности, хранимая коллективной народной памятью, поставляет образ должного, универсального, сакрального и оставляет его абсолютом для оценки реальности".
  Транслятором внутридуховных национальных процессов в это время выступает советская, прежде всего творческая, интеллигенция. Творчество писателей, кинематографистов, театральных деятелей становится лакмусовой бумагой, проявляющихся ментальных состояний, рожденных из "архаической мифологизации реальности", которые попеременно выходят на общественную и политическую арену. Социальные слои советского общества маркировались отныне в среде людей посвященных, причастных духовному ристалищу, не по классовым основаниям, а по принадлежности к определенным потокам национального самосознания. Волна традиционного сознания уже поднялась над остатками заемной псевдо западнической пролетарски-интернациональной идеологии, которая испытала некоторое обновление в партийно-государственной среде после ХХ (1956 г.) съезда.
  Происходящее было не столько борьбой между "почвенниками" и "западниками", сколько формой противостояния различных потоков именно в традиционном сознании. "Два полюса народного сознания очерчены в отечественной художественной литературе середины ХХ века. С одной стороны, народ - хранитель трезвого, неиллюзорного восприятия мира, что обусловлено укладом крестьянской жизни - универсальность труда на земле, участие в природном жизнесозидании, очевидность последствий и результатов любого жизненного акта. В таком понимании народное сознание становилось аргументом в споре писателей-традиционалистов с официальными утопическими социальными идеями 1960-х годов. Но одновременно народное сознание само порождало социальные иллюзии и потому могло быть опорой социального утопизма; в таком случае оно подвергалось критике и отрицанию со стороны либеральной, позитивистской части общества" (Т. Л.Рыбальченко).
  Здесь названы три составляющие народного сознания - здравомыслие; утопизм; и либерально-позитивистская критика утопизма как архаики. Замечательно, что различается официальный (утопические идеи власти) и социальный утопизм (иллюзорность народного сознания). Здравомыслие в духе народа, которое пытались акцентировать писатели-традиционалисты, таким образом, противостояло утопизму в самом этом сознании. "Деревенщики" пытались остепенить ретивых сторонников очередного рывка к лучезарным горизонтам.
  "Хрущевский период" был прорывом к власти и во власть "светлого" утопического сознания с его простыми, очевидными ценностями. Эта властная волна прошла по поверхности социальной толщи, совсем недавно воплощенной в мрачном утопизме большевистски-сталинского толка.
  Светлый утопизм был символически выражен в зернах кукурузы, как каплях солнца. Представляется, что экономический эффект от распространения новой сельскохозяйственной культуры имел подчиненное значение по сравнению с ее символической значимостью. С провозглашаемой простотой народного идеала связана острая реакция тогдашнего национального лидера на эстетические изыски художественно-богемной среды. Специфика художественного мировидения вносила сумятицу в непосредственность желаемого образа будущего.
  Критика представленного во власти утопического тренда как светлого (авантюризм), так и мрачного (тоталитаризм) тонов осуществлялась либеральной, позитивистской частью общества, которая подняла знамя демократических перемен. В действительности эта критика была маргинальной. Наиболее рельефно выраженная в диссидентском движении, она была чудачеством, легким недоразумением в представлении широких слоев, руководствовавшихся общинным, архаическим сознанием, его утопизмом и здравомыслием.
  Научно-техническая составляющая советского общества (в экономике и промышленности) имела почти исключительно служебно-военную направленность. Соответствующая генерация людей носила характер "новых рабов". Прообразом научно-технических коллективов стали бериевские шарашки, оформившиеся в закрытые города-резервации ("почтовые ящики") с привилегированным снабжением, бытовым обслуживанием, режимным въездом-выездом.
  Подспудно ощущая социальную неполноценность, эта часть общества пыталась компенсироваться позиционированием некоей новационной лидерской роли, которой у нее быть не могло. Сознание научно-технической интеллигенции, неукорененное в традиции, оформлялось в романтически-сентиментальных явлениях культуры: бардовских песнях, альпинистских восхождениях, скептическом остроумии-острословии, поэтических концертах. В кинематографе это культурное движение заявило о себе в драме "Еще раз про любовь" (реж. Г. Натансон, 1968), герой А. Лазарева (физик Евокимов); киноповести "Вертикаль" (реж. С. Говорухин, Б. Дуров, 1967); в комедии "Три плюс два" (реж. Г. Оганесян, 1963). В литературе в книгах Даниила Гранина.
  Помимо утопизма и здравомыслия как исконных элементов народного сознания, назовем бунтарство (русский анархизм и революционный террор как его форма), и, главное - страстотерпие. Страстотерпие - есть смиренно-безропотное принятие тягот и лишений. Практики страстотерпия имеют существенное значение в повседневно-духовной жизни россиян. Как справедливо подмечено в современной публицистике, в повседневности возникает эффект консолидации по типу религиозного экстаза в результате общей беды, страдания.
  Счастье как удовольствие, как наслаждение комфортом (гедонизм) не принимается российской повседневностью. Это бездельничанье, достойное Иванушки-дурочка, день-деньской валяющегося на печи. Подлинное счастье - в выносливости, в перенесении страданий, выпадающих на долю (стоицизм).
  Существует целый кластер понятий, связанных со страстотерпием: Прежде всего, отметим религиозное толкование страстотерпия. Собственно страсть (господня) - евангельская история страданий и смерти Христа (отсюда страстотерпцы - святые).
  Новозаветное толкование страдание, - оно не всегда зло. Боль - момент, когда нам дается предупреждение, что что-то не в порядке. Начинающего медика учат, что если пациент страдает, не следует облегчать боль, пока не найдена её причина. Страдание выступает как залог спасения. Следует получить от страдания всё, что оно может дать. "В эту минуту она почувствовала, что может равно принять жизнь и смерть и что она получила от страдания всё, что оно может дать. Она приняла это и теперь нашла вечную жизнь в лице Того, Кто есть вечная жизнь. Более не имело значения, как эта жизнь скажется - выздоровлением или смертью" (митрополит Сурожский Антоний).
  Страдание и сострадание. Когда мы говорим о Божественном сострадании, о мере Божией солидарности, то можем понять, что Его страдания на кресте, Его смерть не могут быть измерены болью, которую Он испытал и тем, что Он умер. Мера Его страданий в том, что Он отождествил Себя с нами в нашей оставленности, облекшись в нашу обезбоженность. Это должно показать нам: чтобы мы ни претерпевали, Его страдания больше наших Он страдает в нас, из-за нас и с нами. А раз так, то мы можем вытерпеть гораздо больше, чем обычно терпим. В этом, как кажется, смысл русской поговорки: "Господь терпел и нам велел".
  Мука. Страдальчество, мученичество (мученники; священномученники). Муку следует терпеть. Смирение перед мукой порождает жертвенность. Отсюда сердоболие, проявляемое к жертве. Народ русский жертв любит. Здесь здравомыслие согласуется со смиренномудростью, то есть мудрым смирением перед тем, что послано как испытание веры. Возникает смысл смирения как смирение гордыни (смирение гордыня).
  Философская точка зрения. Терпение - опора слабости, добродетель бессильного (древнеиндийское изречение). Конфуций учил: "Если в Поднебесной есть Дао, то проявляйтесь, если в Поднебесной нет Дао, то скрывайтесь". Мы продолжим - терпите и ждите. Там где кончается терпение, начинается выносливость. Удивительно перекликаясь с Христом, Сократ за 4 века до Христа изрек одну из главных установок будущего богочеловека - что для всякого гораздо лучше терпеть зло, чем творить его. Связь страдания со злом - философская точка зрения, как подчёркивае митрополит Сурожский Антоний. Страдание как факт, опыт страдания, это уже другое дело
  К. С. Пигров: "Принципиальный смысл терпения состоит в задержке и сохранении желания. Ведь, удовлетворяясь, желание исчезает. Только терпение, т. е. способность жить с болью желания, в боли желания и болью желания, представляет собой единственный способ сохранить желание не исчезающим, но пребывающим во времени. Боль же есть напоминание о смерти, модель смерти, в присутствии которой и происходит жизнь".
  В светском словоупотреблении страдание было иновыражением служения. Так, древнее выражение страдать за Русскую землю в чиновничье-административном лексиконе было заменено при введении чина "Боярин и слуга" (появился в 1562 г.) году на служить государю.
  Метафизически-теософское толкование. Юрий Мамлеев использует слово "страдание" для обозначения всех человеческих негаций. Страдание имеет два уровня: один, обычный, связан с ограниченностью человека, с несовершенством его (смерть, болезни и т. д.). Другой уровень, как высший элемент, имеет метафизическое значение "субстанция страдания". Бог, чтобы познать то, чего в нем нет (в нём нет никакого несовершенства: страдания, смерти), посылает частицу своей Божественной природы (идеальную человеческую душу) в мир тьмы и греха, чтобы познать через свое таинственное воплощение в человеке "субстанцию чистого страдания". Оно есть страдание не из-за чего-либо, а само страдание как таковое - возможно, именно через это Бог познает то, чего нет в вечности, а может быть только в иллюзорной тварности.
  Именно в России страдание может приобретать высший смысл и превращаться в "окно", щель в Бездну. И отсюда становится понятна русская любовь к страданию, хотя в силу русской антиномичности не менее глубока в нас любовь к бытию и жизни, отмечает Ю. В. Мамлеев. Совершенно естественно, что русские "любят" страдание, ибо оно связано с их высшей тайной, и все это находит полное подтверждение в особом характере русской культуры. Мамлеев приводит слова Фёдора Достоевского о нашей потребности в страдании: "У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье для него не полно". Именно наличие "счастья" и "страдания" одновременно есть намек на присутствие "тревоги", "тоски" даже в ситуации наполненного бытия, счастья, благополучия.
  Констатация страдания связана с его "благотворной" ролью, с исповеданием страдальчества как принципа (у Мамлеева). Это указывает на страдание как экзистенциал.
  Констатация страдания с метафизическим оттенком свойственно русской поэзии:
  
  Мы исполняем волю строгую,
  Как тени, тихо, без следа,
  Неумолимою дорогою
  Идем - неведомо куда.
  (З. Гиппиус)
  
  Наточен топор, и наставлена плаха.
  Не мой ли, не мой ли приходит черед?
  Но нет во мне грусти, и нет во мне страха.
  Прими, моя Русь, от сыновних щедрот.
  (Б. Чичибабин)
  
  Бунтарство и страстотерпие нашли отражение в литературном процессе 60-х годов. Видно это из сравнения двух позиций (творческих и мировоззренческих) писателей-лагерников - А. И. Солженицына и В. Т. Шаламова. Бунтарство (законспирированное) Солженицына отразилось, в частности, в названии и содержании мемуарной книги "Бодался теленок с дубом". Страстотерпие Шаламова определенно прочитывается в его стихах ("Сольвейг"):
  
  И только плеть воспоминаний
  Бьет по спине,
  Чтобы огни былых страданий
  Светили мне.
  Навстречу новым униженьям
  Смелей идти,
  Ростки надежд, ростки сомнений
  Сметя с пути.
  
  Важно прояснить соотношение бунтарства и страстотерпия, в частности по литературным источникам. Возможны два по-тока: от страстотерпия к бунтарству, и наоборот. Видно это в песнях Высоцкого о Сталине и сталинских временах. Например, "Банька". Используем уже имеющиеся комментарии на творчество Владимира Высоцкого как наследника лагерников (А. Минкин).
  
  Сакральное:
  
  Сколько веры и лесу повалено,
  Сколь изведано горя и трасс,
  
  Профанное:
  
  А на левой груди - профиль Сталина,
  А на правой - Маринка анфас.
  
  Страстотерпие, скорбь:
  
  Эх,
  за веру мою беззаветную
   Сколько лет отдыхал я в раю!
   Променял я на жизнь беспросветную
   Несусветную глупость мою.
   ...А потом на карьере ли, в топи ли,
   Наглотавшись слезы и сырца,
   Ближе к сердцу кололи мы профили,
   Чтоб он слышал, как рвутся сердца.
  
  Страстотерпие сменяется бунтарством. В основе бунтарства сомнение и опять же скорбь:
  
   Застучали мне мысли под темечком,
   Получилось - я зря им клеймён,
   И хлещу я берёзовым веничком
   По наследию мрачных времён.
  
  Стихи скорбные. Отдыхал я в раю" - горькая ирония, и речь о лагере, о ГУЛаге - о каторге. Это там валили лес и теряли веру, это там глотали слёзы. "Получилось, я зря им клеймён". "Зря" - напрасно; всего лишь досадная ошибка. Но скорбь переходит в бунт. "Клеймён" - сильное слово, оно не допускает ласковых толкований. Клеймят скот, рабов и преступников. Ни скотом, ни рабом, ни преступником Высоцкий себя не считал.
  И такая песня не одна. Вот "Баллада о детстве", где "Мои - без вести павшие, твои - безвинно севшие":
  
  Спасибо вам святители, что плюнули, да дунули,
  Что вдруг мои родители зачать меня задумали,
  В те времена укромные, теперь почти былинные,
  Когда срока огромные брели в этапы длинные.
  Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,
  А вот живёт же братия - моя честна компания.
  
  Как замечает А. Минкин, Высоцкий родился 25 января 1938-го. Значит, зачат был в дни Большого террора, в 1937-м.
  Таким образом, в содержание русского традиционного менталитета (русской архаики) включаются утопизм, здравомыслие, бунтарство и страстотерпие как преобладающие и определяющие структурные элементы русской духовной системы. Их все можно отнести к почве, более того, к корневищу русской жизни. Они, как тектонические плиты, перемещаются попеременно то к поверхности российской общественной и политической действительности, наполняя её по существу, то уходят вглубь, а то сталкиваются, порождая разломы коры и вулканические выбросы, кратеры и пустоты.
  Западники, как сторонники российской модернизации, стремились опереться на импортируемые образцы европейской и американской цивилизаций. Пробы до сих пор не удались. Революционная попытка западнической модернизации (если таковая вообще могла иметь место в ХХ в.) выродилась в национал-большевистский режим под влиянием латентных архаических трансформаций. В 60-е годы ХХ в. исконные духовные потоки уже прямо вынудили колеблющуюся власть искать компромиссов, уступая позицию за позицией. То, что до сих пор называется властью КПСС, эволюционировало от мрачного мессианского утопизма имперского толка через магические формы общественно-политической организации к "светлому", "мечтательному" утопизму Н.С. Хрущева и от него к деклассированным архаикой политическим марионеткам.
  Конечно, автору можно предъявить упрёк в изобретении особенностей и критериев национального характера. Тем не менее, предложенная здесь модель обладает, на наш взгляд, определенным объяснительным потенциалом, поскольку она выявляется и в новейшей истории России, и в современных процессах социально-культурной динамики, позволяя проследить преемственные формы общественной институциализации.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"