Был вечер, около шести часов. Я бегал по своему лечебному центру весь в запарке. По три пациента в час, правда, не на меня одного -- пара моих коллег крутились тоже, как белки в колесе, а народ все шел и шел, и уже в коридоре сидела приличная очередь.
-- Что такое сегодня случилось? -- спросил я в коридор, улучив минутку свободного времени между прокачиванием печенки одного пациента и промыванием мозгов другого, не обращаясь ни к кому из очереди персонально.
-- Да как что, да как что! -- услышал я сразу несколько голосов. -- Вы же, Алексей Михайлович, нас покидать собрались, так мы вот стараемся вовремя от всех наших болячек избавиться.
-- Да вы не переживайте, -- оправдывался я, -- Центр-то остается, и мои сотрудники тоже, да и школа под руководством... -- Мне не дали договорить, перебив меня.
-- Мы у вас хотим лечиться.
-- Я не Бог весть какой целитель! -- пытался я намеренно принизить себя в глазах моих пациентов, чтобы хоть как-то оправдать уже четко наметившийся мой отъезд в Германию.
-- Бог, какой бог! -- ответили мне в унисон несколько голосов.
-- Бог не бог, время покажет, -- произнес я таким сочувственным тоном, понимая всю степень своей вины перед ними, и еще подумал: "Так ведь если Бог, то ведь и действительно не имею права от них уезжать". Но тут же себя оправдал: "Ведь если Бог, то и там, в Германии, будут они мне близки. Для Бога-то расстояний нет, ну а если не Бог? -- продолжилась в моей голове как-то сама собой возникшая тема, -- тогда они без меня и сами превосходно обойдутся". -- Всех приму! -- бросил я, проскальзывая назад в призывно распахнувшуюся уже как несколько долгих минут лечебную комнату. Еще раз пообещав принять всех, сколько бы ко мне до моего отъезда ни пришло, но по ходу все же посоветовав набраться терпения, ведь не в поликлинике, все же с каждым надо обстоятельно поговорить. Через несколько минут в дверь пролезла белокурая головка нашей дежурной по этажу и таинственно прошептала:
-- Мне кажется, это вас, из Америки.
-- Откуда? -- переспросил я и удивленно выпучил глаза.
-- Из Америки, если вы, конечно, Алексей Михайлович.
-- Да, да, -- подтвердил я,-- я Алексей Михайлович, да и вам это известно так же хорошо, как и мне, а в Америке у меня никого нет.
Она, как мне показалось, как-то сочувственно на меня посмотрела. Хотя почему сочувственно? Вроде как завидовать надо. Пока мы шли к местному телефону завода, у которого арендовали три комнаты для нашего лечебного центра, я спросил дежурную:
-- А из Америки не представились?
-- Представились, -- просто ответила она.
-- И кто же? -- спросил я так же просто и нахмурил брови.
Она напрягла свои далеко не сократовские мозги и ответила:
-- У него... -- и надолго задумалась.
Из чего я сразу же заключил, что звонивший -- мужчина.
-- Такая странная фамилия, -- она наморщила свой небольшой остренький лобик, который в продолжении следующих нескольких минут, пока мы торопливо шли по коридору, явно демонстрировал значительный перегрев мозгов. И вдруг радостно выпалила:
-- Бром его зовут! -- И в следующую минуту уже отчаянно засомневавшись в правильности переданной информации добавила: -- Если я не путаю конечно.
-- Кто? -- вскрикнул я.
-- Бром, -- повторила она решительно, -- точно Бром. И добавила совсем уж невероятное: -- Сема.
Я остановился, как вкопанный. Это был явный розыгрыш. Потому что такой фамилии нет, да и быть не может. Всего две недели назад я закончил третью часть моей новой мистической повести "Жизнь и удивительные приключения электронщика Кундалова", как кто-то решил меня уже разыграть -- до первого апреля было еще далеко, был декабрь. Я раздумывал: подходить мне к телефону или вернуться к оставленным на моих ассистентов пациентам. Но разумно прикинув, что расстояние до телефона меньше, чем назад, решил дать себе пару минут отдыха да заодно и поговорить с этим шутником.
Я взял трубку, в ней все шипело и трещало. Я привычно представился:
-- Алексей Михайлович Барышников, лечебный центр школы "Возрождение".
В трубке стало на удивление тихо и вдруг послышался диалог:
-- Востоков, -- услышал я, -- держи ты, черт йогнутый, связь, а то еле до туда дозвонились. У них там с городом-то толком связи нет, а ты хочешь, чтобы я с ним... из Америки... -- Да ничего я не хочу, -- шипел в трубку другой голос, вероятно принадлежащий Востокову.
-- Я слушаю, -- произнес я серьезно и добавил свое излюбленное: -- С кем имею честь?
-- А честь вы имеете, -- услышал я до боли знакомые нотки моего одного из самых любимых героев: Брома Семиона Карловича. Голос сделал профессиональную паузу и продолжил разговор: -- С Семионом Карловичем Бромом.
-- Из Америки? -- уточнил я.
И в ответ услышал.
-- А откуда бы вы думали я еще могу вам звонить? -- И в голосе прозвучали такие знакомые саркостические нотки.
Я прикинул, откуда бы мог он действительно звонить, если вообще бы мог, и сказал глупость, наверное, не первую за этот длинный день.
-- Из Африки.
Тон собеседника сделался сразу же назидательным:
-- Вот если бы вы, дорогой Алексей Михайлович, отправили нас всех в Африку, или еще куда подальше, -- голос явно издевался надо мной, -- тогда мы бы и были в Африке, или вообще где подальше. Вот только уж вряд ли оттуда когда-нибудь вам позвонили.
-- Это почему? -- поинтересовался я.
-- Да потому, что в Африке бы мы не выжили, там у них трудно, -- добавил голос, в котором я уже безошибочно узнал Востокова.
-- Да и СПИД у них, быр-р-р, -- встрял в разговор женский голос, в котором я сразу же узнал игривые нотки Марии Степановны Задунайской.
-- А мы не против ходить голыми, -- ворвались в трубку уж совсем неожиданно голоса свиристелок. -- Только, чтобы бананами нас кормили.
-- А я все-таки больше люблю свинину, -- снова взял инициативу в свои руки Бром. -- Ну а если бы вы нас отправили куда уж совсем неприлично, то одному мастеру известно, что бы с нами со всеми было.
-- А мы бы точно выжили, -- услышал я радостные женские голоса.
-- Что, все здесь? -- оборвал я разговор, который мог бы длиться бесконечно.
-- Все здесь, все здесь, вот только мастера нет. Умер он, -- сказал Бром и как-то погрустнел.
-- Да знаю! -- бросил я. -- Мастер умер в Америке от простуды.
-- Да знаем мы все, что вы, Алексей Михайлович, всё это знаете.
И все в трубке заголосили сразу и вместе.
-- Цыц, -- сказал я, -- молчать! -- И расхохотался. -- А теперь, -- произнес я решительно, -- признавайтесь все, вы, наверное, слушатели курсов "Возрождение"?
-- Да нет же, -- произнес снова голос, который мог принадлежать кому угодно, только не герою моей повести. -- Алексей Михайлович, -- сказал снова голос, -- я -- Бром Симеон Карлович, и мне очень прискорбно то, что вы мне не верите, когда даже мастер всегда прислушивался ко мне. -- И голос обиделся.
Я попытался что-то ответить, но вместо членораздельного ответа раздалось мое членораздельное мычание. Голос в трубке не обратил на это никакого внимания и, как мне показалось, очень проникновенным тоном продолжил:
-- Ну, если вы нам не верите, человек близкий нам. Ближе даже чем Кундалов, -- вкрадчиво прозвучал женский голос.
-- Ну, тогда мы просто не знаем, что нам делать, -- дальше продолжил свои нравоучения тот, кто пытался убедить меня, что он реально существующая личность.
-- А в чем собственно дело? -- задал я очень практичный вопрос. -- У вас проблемы?
-- Проблемы есть у всех, только они разные, -- представившийся Бромом произнес, ставшей уже классической, фразу из первой части моей повести и саркостически добавил: -- Уж вам-то это должно быть хорошо известно!
-- А в чем собственно дело? -- поинтересовался я еще раз, пытаясь сообразить: то ли я действительно так крепко уработался, что сошел с ума; то ли меня так искусно разыгрывают те, кто досконально ознакомился с моим произведением, да так, что и голоса подобрали такие, какие они могли бы быть в действительности, если бы конечно мои герои смогли бы по мановению какой-нибудь ну очень волшебной палочки и в самом деле ожить. Но этого не могло случиться ни при каких обстоятельствах, разве что я умер бы на моей каторжной работе и переместился в мир моих героев.
-- Ты не умер, старина, -- сказал Бром. -- С ума ты тоже не сошел; вот раньше мог бы, теперь уж нет.
-- Прошли золотые денечки, -- услышал я в трубке голос Вулканова.
-- Да держи ты связь, -- снова набросился Бром на Востокова.
-- У них там коммутатор барахлит, скоро сгорит, -- оправдывался Востоков.
-- Не коммутатор и был, -- встрял в разговор Борис просипшим голосом.
-- А мы ему новый привезем, -- услышал я еще один голос. Правда, кто это был -- определить я так и не смог.
-- Да на кой черт ему новый, -- за меня заступился еще кто-то, так и оставшийся мной неузнанным.
-- Тихо! -- заорал Бром. -- Все, всем тихо. Вы все знаете, что мы звоним из Америки и, между прочим, у нас со связью серьезные проблемы. Все слышали, что Востоков-душка обещал?
Все сразу же приумолкли, вероятно, осознав серьезность момента.
-- Ну так вот, -- продолжил Бром, -- мы слышали, что вы в Германию собрались?
-- Собрался, -- честно признался я.
-- Это хорошо, -- констатировал Бром.
-- То-то я смотрю, мастер стал немецкий язык изучать, ну в его новом, так сказать, воплощении, -- пояснил мой собеседник. Наверное, на всякий случай, ну а может забыл, что я не только писатель, отчаянно рвущийся в классики, но еще и парапсихолог по совместительству.
-- И мастер все время говорил, -- продолжил Бром, -- Эссен, Эссен.
-- С какой буквы произносит мастер это слово? -- поинтересовался я. -- Если с маленькой, то дайте ему просто поесть, ну а если с большой, то это название одного крупного города в Германии.
-- Ага, -- сказал Бром, -- я как самый родной брат мастера буду считать, что мастер произносит это слово с большой. А это сразу же значит, что совпали две главные составляющие нашего нового проекта, и это также еще значит, что мы все едем в Германию, в город Эссен.
Услышав последние слова Брома, вся команда громко закричала "ура", но я счел своим долгом немножко урезонить пыл моих разбушевавшихся героев, сказав:
-- Да у меня-то и адреса там даже нет, да потом и вас тоже нет.
Бром серьезно ответил:
-- Ну, в конце-то концов, мы существуем так же, как и многое в этом мире, созданное силой ума и всевдохновляющим душевным началом, кстати, вашим, дорогой мой будущий классик. В конце концов, все ясно, как день. Мы вылетаем в Ленинград.
-- Самолетом? -- спросил я.
-- Нет, -- влез Востоков, -- самолетов мы боимся.
-- А меня просто тошнит там, -- ясно и коротко сообщила свое отношения ко всем авиакомпаниям Мария Степановна.
-- Вы что, не знаете, как они бьются, особенно с такими, как мы. Неужели вы за нас не боитесь? -- поинтересовался Бром, в тоне которого явно прослушивались иронические нотки. -- Да и лишние сотрясения мне в моем возрасте явно ни к чему. Мы выбрали более надежный способ -- мы все будем левитировать. Это не так быстро, конечно, как телепортация, но зато надежнее, да и ошибка в приземлении всегда меньше, и по дороге пролетаемые места, которые просмотреть можно, а то неизвестно сколько мне еще тут летать осталось.
-- А почему вы, к примеру, не хотите на пароходе и прямо в Германию? -- наивно предложил я, считая, что мой вариант, конечно, самый лучший.
-- Нет, и речи быть не может, -- ответила мне Мария Степановна вполне серьезно и пояснила: -- Укачивает меня в этих пароходах.
-- Блюю я очень сильно там, -- влезла одна из свиристелок.
На что Мария Степановна тут же отреагировала:
-- Фу, как пошло выражаетесь, а ведь вы уже почти европейки. Неужели нельзя сказать по-немецки, культурно: мол, у меня убелькайт. -- И добавила уж совсем наставительно: -- Это вам, милочки, не по Нью-Йорку шлындрать.
-- Я шпацировать буду, -- тут же нашлась слегка обиженная свиристелка.
-- Всё, -- взревел Бром, -- дайте о деле, а то Востоков уже потеть начал.
-- Я-то что, -- тут же ответил Востоков, -- и попотеть могу, а вот там на заводе скоро и без местной связи останутся.
-- У вас там хоть деньги-то есть? -- поинтересовался я.
-- Были, -- грустно ответил мне Вулканов, -- но я их все проиграл.
-- Как проиграл?
-- Да игры у них тут всякие. Ну, азартные тоже. Я взял и все проиграл.
-- Ну, так и сказали бы, -- взъелся я. -- А то самолеты бьются, в кораблях их укачивает...
-- А чего правду-то говорить, -- разумно произнес Бром. -- Вы же все равно ничем нам не поможете. Да вы за нас не беспокойтесь. Мы до вас сами доберемся, да и к слову сказать, мы вас не обеспокоим.
-- Горит, горит! -- услышал я крики дежурной по этажу. Я бросил взгляд в окно. Горела маленькая телефонная подстанция, исправно обслуживающая этот завод, ну, никак не меньше, чем лет сорок. К слову сказать, наверняка, без капитального ремонта.
-- Вот и договорились, -- услышал я голос Брома. -- Мало нам кундаловского института.
Разговор на этом прервался окончательно. Я запомнил очень ярко растерянное лицо дежурной по этажу, рвущую у меня прямо из рук телефонную трубку и начавшую туда кричать: "Пожар, пожар!" Кстати сказать, не набрав даже номера пожарной команды.
"Любят они огонь", -- сказал я сам себе растерянно и присел на пол прямо у злополучного телефона.
И тут же я услышал голоса моих ассистентов:
-- Ну что же вы, Алексей Михайлович! Там у нас просто завал, а вы тут уж битый час...
-- Звонили мне, -- сказал я удовлетворенно и остался так сидеть на полу, сам себя спрашивая и сам себе отвечая: "Кто звонил? -- Бром. -- Кто такой Бром? -- Мой любимый литературный герой. -- Откуда звонил? -- Из Америки. -- Зачем звонил? -- Хочет приехать в гости, всего делов. -- Что из этого получится? -- А черт его знает! -- Чем это все закончится? -- Кто мне на это ответит?"
Когда я закончил этот монодиалог, рядом со мной никого уже не было. Лишь только из очереди доносились отдаленные неразборчивые голоса.
"Надо больше отдыхать, -- сказал я себе, как я говорю обычно с пациентом вкрадчиво и убедительно. -- Надо больше отдыхать, -- повторил я себе уже сугестативно-парапсихологично. -- Надо больше отдыхать", -- сказал я себе в третий раз экстрасенсорно и пошел пахать дальше, успокаивая себя детской сказочкой, вот приеду в капиталистическую Германию, там и отдохну всласть.
РАЗГОВОР
-- Зачем ты так сразу влепил ему "Бром звонит", да еще и "Сема"? -- спросила Мария Степановна и слегка прищурилась.
-- Ну, что я такого сделал, -- оправдывался Бром. -- Ты же знаешь его, да и все его знают, -- сказал он утвердительно, обращаясь сразу же ко всей компании.
-- Ну и что же, что все его знают, -- парировала Мария Степановна.
-- Он хоть и наш, но все-таки и у него голова, а голова может от таких примочек просто съехать.
-- Да и зачем ты, Бромушка, ему Семушкой представился? -- не отставала от Брома госпожа Задунайская.
-- Да я, знаешь Машенька, хотел как лучше.
-- А получилось, как всегда, -- констатировала Мария Степановна.
Востоков вдруг неожиданно изрек известную мудрость:
-- Добрыми пожеланиями выстелена дорога в ад!
-- В ад мы не пойдем, -- прохихикали Наташка с Сашкой.
-- А вас туда никто и не посылает, -- произнес Бром, как всем показалось, голосом мастера.
-- Ну да, нас там еще только не хватало, -- ответила Сашка сиплым голосом за себя и за любимую подругу.
-- А я бы сходил, -- мечтательно процедил Вулканов.
-- Чего ты там не видал? -- поинтересовалась Мария Степановна.
-- Тепло там, -- произнес Сарваг задумчивым голосом, -- печи... -- И задумался еще больше.
-- Да ну вас к черту! -- обозлился Востоков. -- Несете всякую чушь -- ад, тепло, печи.
-- Давайте лучше к делу. Вот ты, -- и он нацелился на Брома своими острыми восточными глазами, -- опять все решил без нас, без подготовки позвонил в Ленинград...
-- Экспромт лучшая подготовка! -- ответил Бром.
-- Экспромт всегда готовить надо! -- произнес Борис, как отрезал.
-- Что с тобой? -- спросили все в один голос.
-- Откуда такая широта познаний? -- язвительно поинтересовался Бром.
-- Неужели наша атмосфера так сильно действует? -- высказала предположение Мария Степановна.
-- Развиваюсь, -- коротко ответил Борис и добавил: -- мастер всех учил учиться.
-- Это ты путаешь, -- живо откликнулся Востоков. -- Это Ленин всех учил учиться, а мастер... всех учил... развиваться. Улавливаешь разницу?
-- А что, это не одно и то же? -- поинтересовалась Наташка.
-- Нет, не одно, -- ответил Востоков. -- И если ты этого еще не поняла, то я со своей стороны могу только выразить свои соболезнования.
-- Да, проблемы есть у всех, -- Бром попытался снова произнести давно избитую фразу назидательным голосом.
Но все вдруг громко запротестовали, что, мол, мастер никогда не повторялся и даже жилье в городе, где всегда были большие проблемы с ним, менял всякий раз, когда к ним должен был прийти Кундалов. Правда, эти, уже ставшие историческими, моменты помнили только ветераны магической группы.
-- Так то мастер, -- парировал Бром, и глазом не моргнув. -- А я и... -- Он принял горделивую позу родного брата.
-- По троюродивой линии, -- зло пошутила Мария Степановна.
Но Бром этого уже не слышал, он в упоении продолжал:
-- И пусть сейчас мастер еще не совсем мастер. Ему, как вы все хорошо знаете, в этом его сейчашнем воплощении, выражаясь по-научному: в его теперешней инкарнации, -- Бром обвел всех взглядом, выражающим явное превосходство над остальными, -- еще только пятнадцать, и мы должны дать ему время подрасти. Тем не менее заветы мастера ширятся и побеждают, по крайней мере в наших стройных рядах.
Бром говорил еще полчаса, пока наконец-то на него не напала беспрерывная зевота.
Зевота одолевала всю магическую группу в продолжении яркого самозабвенного выступления Брома, а так красочно умел говорить только он, тем не менее группа зевала!
-- Так зачем ты все-таки позвонил в Ленинград? -- спросил Вулканов Брома очень даже конкретно, что было для него совсем непривычно.
-- Ну, ты же сам это хорошо знаешь, -- ответил Бром.
Вулканов слегка напрягся, откашлялся, после чего в помещении стало дымновато. Когда все откашлялись и дым потихоньку рассеялся, Бром продолжил:
-- Я, честно говоря, думал, что у Алексея Михайловича в Ленинграде финансовые дела лучше идут, да и помощь ему наша в Германии безусловно нужна будет, да и магический принцип. Ты же его лучше нас знаешь, что мы с вещего жить должны, то есть со вновь поступившего, а со старого, ну со счетов снятого, только упыри-вурдалаки живут. Да и где они, счета-то наши?
-- Да, таковых у нас точно нет, счетов мы не держим, -- прояснила окончательно финансовую ситуацию магической группы Сашка, которая последнее время тяготела к бухгалтерским делам и в связи с этим подозрительно приглядывалась к Вулканову, как к человеку бухгалтерски непредсказуемому.
-- Вот из Бори-маленького, действительно, классный вампир получился бы, -- продолжила тему Наташка.
-- А то! -- солидно произнес Борис-большой и так же серьезно замолчал.
-- А может, нам немного перезанять у Сюзанны? -- предложила Сашка, вероятно пытаясь дальше развить свой финансовый гений.
-- У мастера мы можем занимать только идеи, а никак не деньги. А то себе дороже выйдет, -- пояснил Бром ситуацию.
-- Ну да, -- согласились все, -- это последнее дело занимать хоть у мастера, хоть у кого другого; надо жить своим умом.
-- Мы все перебираемся в Ленинград, -- подвел итог всего разговора Бром.
-- И оттуда поедем все на дикий Запад! Ура! -- восторженно завизжали свиристелки и начали скандировать: -- Ленинград, Ленинград.
-- Теперь Санкт-Петербург, -- поправил Бром.
-- А кому мы нужны на Западе? -- поинтересовалась Мария Степановна и продолжила: -- Ну, в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге, это еще понятно, но вот на Западе? -- И она тревожно уставилась на Брома.
-- В Германии, -- уточнил Бром, не сводя пристального взгляда с госпожи Задунайской.
На что она только и ответила:
-- А я по-немецки неплохо могу.
-- А мы тоже можем, и по-французски, и по-японски, -- влезли свиристелки.
А Наташка добавила:
-- Вот только по-японски ноги сильно сводит.
-- Я не об этом! -- оборвала их госпожа Задунайская резко. -- Я говорить могу, а это я -- и по-китайски, и по-японски, и по-вьетнамски...
-- Ну по-китайски и по-японски это ясно, -- сказал Востоков. -- Но вот по-вьетнамски, это как? -- И он задрал одну ногу на другую в предчувствии удовольствия от, как всегда остроумного, ответа Марии Степановны.
-- А это просто тот же секс, -- пояснила Мария Степановна, -- только под бомбами и напалмом. -- И добавила: -- Ощущений больше, да и острее они.
-- Да, погреться я люблю! -- понимающе закивал Сарваг.
-- У кого острее? -- поинтересовался Боря.
-- Ну ясное дело, не у вьетнамцев. -- Влезли в разговор и как всегда удачно Наташка с Сашкой, а Наташка закатив мечтательно глаза произнесла:
-- А я под бомбами тоже бы попробовала.
-- Да где ж такой стойкий сыщется? -- удивился Боря, -- чтобы под бомбами и сексом, да еще и напалмом сверху?
-- Раньше сыскивались, -- ответила госпожа Задунайская о чем-то мечтательно, слегка прикрыв глаза. О чем -- автор оставляет на домысливание богатому воображением читателю.
-- По-вьетнамски, не по-вьетнамски, а вот по-немецки нам теперь всем придется говорить, -- изрек Бром фразу наставительным тоном, которая, как и многие его выдающиеся изречения, вероятно, тоже войдет в золотой фонд гениальной человеческой мысли последних двадцати веков.
-- А может, в другую страну поедем? -- предложил Сарваг, имея, наверное, свои скрытые мысли, связанные безусловно с немецким порядком и хорошо организованной противопожарной обороной как известно.
-- Ну, во Францию, к примеру.
-- Во Францию, к примеру, Сарваг, нужны деньги, которые ты, кстати, проиграл, -- ответил на предложение Сарвага Бром.
-- А в Германии что, не нужны? -- поинтересовалась Мария Степановна.
-- Да нет, конечно, тоже, в принципе, нужны, -- стал объяснять Бром, набравшись ангельского терпения, что обычно ему свойственно не было. -- Сейчас из Казахстана, -- объяснял он дальше собравшимся и неожиданно притихшим соратникам, -- ну и из России тоже, ну, в общем, из стран СНГ идет большое переселение бывших немецких немцев на родину.
-- А при чем же здесь мы? -- поинтересовался Востоков. -- Я, например, живых немцев только в кино видел, да и то предполагаю, что они были не настоящими.
-- Ну, дорогие мои склеротики, -- сказал Бром патетическим голосом, в котором ощущалась некоторая доля превосходства его мощного бромовского интеллекта над незаурядными интеллектуальными способностями его друзей, -- у меня же мама с Поволжья была, я даже на английском немного окаю.
-- А некоторые говорят, что ты еврей римского происхождения, -- не упустил повод сострить Вулканов.
-- Наветы, -- коротко отреагировал Бром и как ни странно дальнейших комментариев с его стороны не последовало. Что впрочем не говорит ни за, ни против весьма туманного бромовского происхождения, хотя откуда взяться такому мощному уму, как не из еврейской среды. Хотя, конечно, ничего конкретного в связи с этим вопросом утверждать тоже не стоит.
-- О'кей, -- сказал Востоков после некоторой вынужденной паузы.
-- А при чем тут немцы?
-- А дело в том, -- продолжил свои пояснения Бром, все так же не теряя архиангельского терпения, -- что в Поволжье жили немцы, пока, как стало известно, Сталин их не выселил.
-- Вот уж не любил иностранцев, -- констатировала прискорбный факт нелюбви вождя всех времен и народов к лицам не русской национальности госпожа Задунайская, -- хотя сам-то был не русских кровей.
-- Что, тоже еврей? -- поинтересовался Вулканов.
-- Это почему тоже? -- спросил Бром и посмотрел строго на Сарвага.
Сарваг засмущался и, ничего не ответив, стал делать вид, что пытается раскурить свою трубку от старого огнива, ну и как всегда, что ничего толкового из этого не получается.
Обстановку разрядил заметно поумневший за последние годы Боря, сказав:
-- А твою мать он, значит, еврей этот (имея в виду Сталина) выселить, значит, забыл?
-- Нет, не забыл, но справедливости для, он был не еврей, а скорее грузин.
-- Как ты, что ли? -- снова наехал на Брома недавно проснувшийся Вулканов.
На этот раз Бром предложил Вулканову сходить куда подальше, а сам продолжил:
-- Конечно, он ее тоже выселил, а это значит, что я получаюсь потомственный немец, да и еще серьезно пострадавший от сталинского геноцида.
-- Бром! -- крикнул Вулканов, переступая порог в сторону улицы. -- Ты, душка, подумай, с какой нацией геноцид-то связан.
-- Уйди! -- проревел Бром, сорвал со своей ноги увесистый американский сапог и запустил им в неугомонного Вулканова, и продолжил, сначала, правда, немного успокоившись: -- Ну вот я и говорю, после всех этих геноцидов...
Ему не дала договорить Мария Степановна.
-- Может, в Израиль поедем, Бромушка? Там им про немецкий геноцид-то и расскажешь.
-- Нет, -- сказал Бром. -- Израиль, это серьезно, да и мое пошатнувшееся за последнее время здоровье Израиля точно не переживет.
-- Согласна, -- сказала Мария Степановна.
-- Итак, -- продолжил Бром в который уже раз, -- я получаюсь природным немцем.
-- Ну, допустим, мы тебе верим, -- сказал слегка задумавшись Боря. Последнее время задумчивость стала его привычкой. -- Ты даже промеж английских слов немецкие вставляешь, такие как айсберг или кутчер, или почтамт.
-- Это Боря, -- пояснил Бром, -- крепкие немецкие корни во мне говорят.
И Бром на минуту почувствовал острую тоску по пиву, сосискам, елочному дереву и рождеству со сложными оборотами немецкой речи.
-- Ну а все же, -- не отставал от него Борис, -- как ты там им-то за кордоном это докажешь?
-- Да, вредно все-таки таких, как ты, учить.
-- Это почему еще? -- поинтересовался Боря и усиленно засопел.
-- Потому что вопросы много спрашиваешь, -- урезал его Бром. -- Мне все поверят, -- сказал Бром решительно. -- Там, конечно, больше чем здесь. -- Бром чуть поскучнел, весьма вероятно представив, что доказывать сначала придется здесь, то есть в России, где на слово не верят уже давно и всерьез. И даже таким серьезным товарищам, как Симеон Карлович Бром и компания.
-- Да там-то мне поверят, вот только бы нам до них добраться, -- произнес Бром значительно посерьезнев. Еще немного подумал о чем-то своем и произнес с легкой тревогой в голосе: -- Кроме этробации или, как ее совсем уж по-современному называют, левитации<$FЛевитация -- передвижение по воздуху в физическом теле (прим. автора).> у нас другого способа добраться до Ленинграда нет, а я, честно признаться, уже много лет как не этробировал, то есть не левитировал.
-- Это легко, это очень легко, -- загалдели Наташка с Сашкой и мгновенно обе сразу приподнялись метра на два над обеденным столом, причем стало видно их красивое нижнее белье и стройные, аппетитные во всех отношениях ножки.
-- Вам проще, -- огрызнулся Бром, -- вы сразу же двух зайцев убиваете -- и летите, и другим приятное доставить можете. А я что?!
-- Да нет же, Бромушка, -- вступилась за него Мария Степановна, -- ты еще хоть куда. Да вот и Востоков подтвердит. Правда, Востоков?!
-- Да не в этом дело, -- грустно ответил Бром, -- долететь бы.
ЕЩЕ ОДИН РАЗГОВОР
-- Ну что, Сюзанночка, -- сказал Бром, широко раскинув свои руки для крепкого богатырского объятия чисто по-поволжски, идя той навстречу, -- рад тебя снова видеть.
-- Я тоже, -- ответила Сюзанна. По всему было видно, что наши друзья застали ее врасплох. Охрана пропустила Брома с компанией без всяких лишних вопросов: Бром с командой были частыми гостями в доме мастера.
Правда, мастер совсем забыл, что когда-то он был великим мастером. Сюзанна в этом вопросе была больше чем не уверена. Кундалов ей что-то говорил о мастере, но то, что ее маленький сын и есть тот знаменитый мастер, на плечах которого, как иногда красочно выражался Бром, мог уместиться весь небосвод и даже больше, верилось как-то с трудом. Сюзанна, конечно, чувствовала в своем подрастающем сыне какую-то глубинную силу, но относила это больше к своей материнской любви, которая видит в своем чаде даже то, чего и нет. Хотя даже сильная материнская любовь тоже всего не объясняла. Она знала, что мастером был ее отец, но что одно и то же лицо может быть чуть ли не одновременно и ее сыном -- вместиться даже в ее суперразвитое сознание полностью не могло, поэтому и оставалось в какой-то полуяви, полупредположении, полудогадке, что не все так просто в этом подлунном мире. А Кундалова Сюзанна забыла, чего нельзя сказать о Светке, хотя та и пребывала уже за гранью обычной человеческой видимости.
-- Да проходите же вы, -- обратилась она к непрошеным гостям, нестройною толпою толкущимся возле массивных дверей небольшого, но прекрасно отстроенного особняка мастера.
Когда все расселись в уютной каминной комнате, где давно уже был растоплен камин -- не столько для тепла, сколько для уюта, начался не торопливый разговор. Востоков от кофе снова отказался. Бром отхлебнул из чашки горячий пунш и как-то совсем по-волжски закашлялся, вероятно входя в роль, и заговорил, но не окая.
-- Милая нашему сердцу Сюзанночка, отбываем мы по делам, может и не срочным, но и отлагательства не очень-то терпящим. Куда? -- Бром задал вопрос сам себе и сам же на него ответил: -- Сначала в Россию, в нее матушку. А потом на фатерлянд, на него батюшку.
Бром все больше чувствовал себя оторванным от родных корней, немецким переселенцем, который прожил без малого 200 лет на чужбине, не считая коротких пребываний в других странах. Но Германия, как и Россия, умела создавать особенное чувство ностальгии, хотя и представляли из себя противоположности. Наверное к хорошему так же тянет, как и к плохому. Хотя так категорически нельзя сказать ни про какую страну. Ведь нет плохих стран, есть плохие люди и созданные этими людьми плохие порядки, а больше кажется и ничего.
-- А я ведь немец, -- вдруг сделал Бром признание перед Сюзанной неожиданно даже для себя самого.
-- Честно говоря, -- ответила Сюзанна, -- я вас всегда считала евреем.
-- Все так думают? -- спросил Бром свою сразу же внезапно притихшую магическую группу, обводя ее строгим взглядом.
-- Ну, разве самую чуточку, -- ответила за всех смелая Мария Степановна, опасавшаяся в своей жизни только двух вещей: непроходимой глупости и беспросветной скуки.
-- А что у вас, того этого, -- спросила ехидно Сашка и пощелкала ниже пояса воображаемыми ножницами. Сашка тоже в жизни почти ничего не боялась, но больше по причине отсутствия плохого опыта и из-за не очень развитого воображения.
-- У тебя у самой того этого, -- ответил Бром сердито, наконец-то первый раз за последние сто лет на кого-то обидевшись почти взаправду. И добавил: -- Волос длинен, ум короток. Я, знаете, дорогие маги, для дела не только евреем стану, а даже... -- но не стал развивать тему кем, -- и не только дам себе там отрезать, но и... -- и он показал двумя пальцами на свою крепкую шею, -- даже здесь, если надо, конечно. Вот я сколько раз за брата руками рисковал, -- и Бром обвел присутствующих победоносным взглядом.
Востоков тут же стал Брома успокаивать:
-- Да что ты, в самом деле, что, мы тебя мало знаем?
На что Бром тут же согласился:
-- Да, знаете вы меня действительно давно, но еще не до конца.
-- Ну, если ты не против, -- засвиристели свиристелки, -- так мы не против тебя и до конца узнать.
-- Ши, пошлячки, -- приструнила их Мария Степановна.
-- А мы не об этом!
-- Зато я об этом!
-- И когда едете? -- спросила Сюзанна, своим вопросом разряжая накалившуюся обстановку.
-- Ну, предположим, летим, а не едим, а летим, когда наш благодетель летать научиться, -- сострил Вулканов, для которого это дело было не только привычным, но и приятным.
-- Ты лучше сам, того этого, летать научись, -- ответил Бром. -- А то на старте тебя трясет, на посадке водит, а в полете так чихаешь, что в пролетаемых тобой районах объявляют грозовое предупреждение!
-- Ты, конечно, Бром, как всегда прав и твоя критика правомерна, но вот того ты и не знаешь, что последнее время меня Востоков взялся тренировать. Чтобы я, так сказать, красивее летал!
-- Это точно, -- сказал Востоков и сунул себе под зад свое любимое блюдо.
-- Вот только курицей не пахни, -- попросила Мария Степановна.
-- Лучше пахни петухом, -- добавила Наташка.
-- Вам бы все про секс, -- обрезала ее в очередной раз Мария Степановна.
-- Орлы вы мои! -- произнес Бром, гордо обводя свою группу, так серьезно готовящуюся к полету.
Во время их фривольных разговоров Сюзанна сидела скромно, опустив глаза.
-- Может, что в дорогу надо? -- спросила Сюзанна, чем воспрепятствовала продолжению их нескончаемых диалогов. -- Может, деньгами надо помочь?
-- Да ты же знаешь, -- ответил Бром, слегка смущаясь, -- ведь мы же мафию ограбили. Ну а этого, так сказать (последнее время Бром засорил свою изысканную речь этим выражением), скоро не истратишь. Хотя, конечно, дела всякие... да и Вулканов... пристрастился... последнее время... к азартным играм.
-- Может, все-таки возьмете деньги? -- предложила Сюзанна еще раз от всего сердца.
Все промолчали, только Вулканов вдруг нарушил тишину.
-- Пристрастился! -- Он наконец-то раскурил свою большую капитанскую трубку с невероятно вонючим табаком.
-- Тебе бы это дурное дело бросить, -- Предложила Мария Степановна, намекая на курение и морща свой миленький носик, -- ведь не молодой уже.
-- Так как же это, -- засуетился Вулканов, -- я столько лет. Мы с Везувием почти как родные братья, вместе еще когда-то курить начинали.
-- Так вот видишь, -- заметила разумно Мария Степановна, -- он ведь кончил.
-- Так ведь, как кончил, так и помер почитай сразу. Смерти моей хотите. -- Возмутился Вулканов в сердцах.