Уныла ставропольская степь зимой. Снега еще нет. Дневной свет приглушает свинцовое небо. Чувствуется холодное дыхание пожухлой травы. Лесополосы щетинятся почерневшими, кривыми ветвями. На сотни километров одна картина.
Смотрю на нее, не в силах принять. Ведь еще утром, в Кандагаре, тревожился, что перед ночлегом не прочесали соседние кварталы. Опасная глупость. Хотя, это молодым воевать с новым командиром роты. Как это будет, кто знает... а я все. Я еду домой.
'Еду домой. Еду домой. Еду домой.' - твердил я себе, пытаясь ощутить хоть крупицу радости. Но ее не было. Я будто тонул в убогой серости наступившего дня. Сознание оставалось там, на войне и не могло нарисовать хоть какой-то образ мирной жизни. Легче было думать, что перемещаюсь для исполнения очередного приказа, чем пытаться вспомнить мирную жизнь.
Она стерлась бесследно. Тут ни каких сил не хватит, чтобы втиснуть себя в то, что было до войны. Это совершенно другой, давно чуждый мне мир. Ну, как я, изуродованный страхом, убивший стольких людей, буду делать вид, что такой же, как мои сверстники. Это же бред. Да, и какой в этом смысл? Бежать от самого себя? Разве есть на свете что-то глупее.
Однако, неизбежное уже рядом. С каждой минутой автобус приближал меня к дому, где измученная ожиданием своего сыночка мама еще не знает, что он вернулся в Союз.
Где-то в потемках души едва-едва шевельнулась жалость. Мне совершенно не хочется думать, как она прожила эти годы. Понятно, ей было тяжелее, чем мне.
О себе то я знаю, что, где и как я делал. А у нее сплошные догадки. И хотя в письмах моих ни слова не было о войне, вслед за двинувшими в страну гробами, неизбежно поползли и слухи...
Впрочем, и сейчас я ничего ей рассказать не смогу. Не для маминых это ушей. А потом, все равно, поверить в такое невозможно. Она и так поймет, что нет у нее больше сына, которого она знала. И не будет больше никогда. Он погиб на войне. Потому и вернулся живой. Эх! Сколько еще их будет, таких вот живых мертвецов, как я, которые отбывают пожизненный срок в собственной тюрьме, отгородившей их от мирной жизни.
Мне еще повезло. Из своей тюрьмы я с наслаждением мог видеть небо, листву, ощущать щекочущий ноздри ветерок. Значит не все умерло. Оставалась еще какая-то тонкая ниточка, которая соединяла меня с этим неведомым торжеством окружающего мира.
Но, как состыковать его с миром людей, которые живут совершенно непонятной мне жизнью. Они беспокоятся о вещах, не имеющих смысла. Зачем-то суетятся, что-то выгадывают, не понимая, что одна автоматная очередь легко гасит эту суету. Так зачем она нужна пред лицом вечного безмолвия, которое готово поглотить нас в любую секунду.
Ну, хорошо, допустим, им страшно думать о вечности. Но тогда, что же они знают такого, что заставляет их действовать. Вообще, что-то делать. Я никак не могу это понять.
Ладно, пускай, деньги, жратва, секс. Быть может власть над другими людьми. Но разве можно отдать за это жизнь?! Что за ерунда, что за глупый, совершенно не равноценный обмен. Жертва, лишенная смысла.
Ну, что толку, обладать чем-то, что вне тебя, если ты не знаешь, что делать с самим собой, с тем, которого ты не можешь игнорировать ни при каких обстоятельствах. Он всегда торчит рядом, как бельмо на глазу, будь ты король или нищий, любят тебя или ненавидят, решаешь ты судьбы других людей или, наоборот, они решают твою. Ни куда нам от себя не деться. Вот в чем проблема. Так какой же смысл от нее бежать?! Все равно ведь не удастся,
Завоюй ты хоть весь мир, купайся в деньгах и сексе, а с собой разбираться придется. Только может оказаться, что жизнь уже растрачена, а ты остался так же далеко от решения ее главной проблемы, как и был. Бессмыслица, да и только.
Поэтому, мне надо понять, где мое место, что я должен делать, чтобы не бежать от себя, а, наоборот, идти навстречу. Думаю, учиться надо. Не вижу другого пути. Как еще узнать о рычагах государственной власти, которая так неотвратимо влияет на жизнь людей, и мою в частности. Что это за сила, кто за ней стоит, имеющий право решать вопросы людской жизни и смерти. Чем она руководствуется. И, главное... Я хочу знать - праведно ли то, что я делал на войне, повинуясь ее воле.
Ну, все, решение принято. С ним моя жизнь обретет хоть какие-то осмысленные черты.
Народ в автобусе оживился. Въезжаем в Ставрополь. Несколько поворотов и вкатываем на автовокзал. Странно, ощущение, будто прибыл в гости. Чужое все. Скорее бы добраться домой. Путь этот из памяти стерся. Помню только, как встретил маму у дома. Как она неуклюже ткнулась мне в грудь. Мы так и стояли на улице. Я обнял ее за плечи, а она время от времени поднимала заплаканное лицо, с сияющей счастьем улыбкой, и снова упиралась в меня лбом.
Я шептал: 'Мам, ну все. Давай уже, пошли домой'. А она: 'Сейчас, сейчас, сынок, подожди. Меня ножки не держат'.