Аннотация: Рассказ не рекомендуется к прочтению впечатлительным людям
В узкую щель между амбаром и внешней стеной монастыря кроме собачат дворовых никто отродясь не совался. Николка втянул и без того тощий живот, выдохнул, боком протискиваясь за угол. Здесь было до крайности тесно, не в пример дымоходам, лазить по которым парнишка привык с малолетства. Зато дышать можно, хоть и не полной грудью, но без боязни забить нос хлопьями едкой чёрной копоти. Подрясник затрещал по швам, дырьями цепляясь за выступы кирпичной кладки, но до того места, где нерадивые каменщики изрядно покривили стену амбара при строительстве, оставалось совсем немного. Николка потянулся вперёд, помогая себе руками, вырвался из каменных тисков и обмяк, будучи не в силах пошевелиться. Втягивал ртом воздух, словно выброшенная из воды на берег мелкая рыбёшка, думая лишь о том, что обратного пути ветхая одежина не перенесёт...
Заслышав приглушённое пение, Николка встрепенулся. Следовало поторопиться. Братия уже собралась на утреннюю анафему. Если по завершении отцу-настоятелю вздумается обойти подворье, то беды не миновать. Сразу углядит пропажу лика светлейшего Володимера над входом в истопницкую. Ещё надысь хотел Николка слово обронить, дескать, негоже без киота новую икону на полочку ставить. Да, кто ж из монахов признает правоту отрока, первую дюжину годков едва разменявшего. А нынче старший истопник брат Онфим с ног сбился, разыскивая пропажу, даже дровяник весь приказал обшарить снизу доверху, однако ж сообразил, что ветром ночным могло лик светлейшего унести. Хоть и взгляд у Володимера тяжёлый, пронзательный, а картонка, он же лёгкая. Дунуло ветром, вот и вознёсся светлейший, обитель с высоты небесной обозревая.
В каждую щель истопники заглянуть норовили, да не в каждую залезть получалось, а палкой пошурудить боязно. Так и повредить икону недолго. Где несподручно было самим розыск учинить, туда Николку-трубочиста засылали. За амбар направили от полной безысходности. Не верил брат Онфим, что туда икону Володимера ветром занесло. Не рассуждал бы так старший истопник, ежели б видел, сколько сора всяческого в том междустенке скопилось... Под николкиными ногами хрустело и хлюпало на разные лады, а воняло так, будто по тухлым яйцам отплясывал. Не иначе, натаскали собачата сюда всякой дряни, припасы устраивая из недоеденного. Всё мухам да крысам досталось... Левая нога оскользнулась на чём-то, и не обладай парнишка отменной сноровкой, непременно шлёпнулся бы на гузно. Удержался, локти врасклинку растопырив, склонился, высматривая в предрассветном сумраке, на что наступил.
- Пресвятые угодники... - всхлипнул Николка. - Вина на мне великая...
Суровый взгляд светлейшего Володимера проникал в самую душу отрока, трепетно державшего в руках измазанную собачьим дерьмом святыню. Ах, если бы напасть заключалась лишь в этом! Отмыть икону слезами горючими труда не составит, а вот как расправить согнувшуюся посредине картонку? Такое непотребство не скрыть от взора отца-настоятеля, как ни пытайся. "Имя моё анафеме предадут наравне с богомерзким НАТО, Америкой и президентом её... - с тоской подумал Николка. - Станут дважды в день хулу возносить за злодеяние моё... Эх, президент я чумазый многогрешный... Проклят буду во веки веков до скончания дней своих..."
Знал Николка, что не было на свете худшего ругательства, чем слово "президент". Вслух произнеси всуе, и бед на себя накличешь немеряно. Вот, к примеру, старец Малахий как-то раз хмельного перебрал и в непотребном виде на глаза настоятелю попался. Если б повинился и смирение проявил, то и обошлось бы. Ну, с кем из братьев не бывает. Так, нет же, грубить начал, иконе светлейшего кулаком грозить и орать на весь двор, что Володимер когда-то был президентом. Кто ж такое богохульство стерпит... Невзирая на почтенный возраст, скрутили смутьяна, упрятали на ночь в тёмный погреб, дабы охолонул маленько. Он и охолонул... насовсем. К утру окоченел не хуже окороков свиных, на крюках под потолком висевших. Отец-настоятель во всеуслышание заявил, что старца Малахия настигла справедливая кара за оскорбление чувств верующих...
Негромкое тявканье и скулёж вывели Николку из оцепенения. В руку ткнулся мокрый холодный нос, шершавый язык лизнул дрожавшие пальцы.
- Ты откель, цуцик? - удивился парнишка, увидев перед собой рыжего с чёрными подпалинами щенка. - Дык, меня в щели этой каменной не обойти, ни справа, ни слева... Не с неба же... - осёкся, заметив ещё одного кутёнка, высунувшего голову из мусорной кучи.
Кто-то из монахов давно подметил, что собаки шастают туда-сюда, не пользуясь воротами. Препятствовать не стали, ибо твари божьей не запретишь бродить, где ей вздумается... Николка раскидал в стороны прелые листья, густо перемешанные с землёй и мусором, заглянул в открывшийся лаз. Похоже, нору прокопали взрослые псы, а не щенки. Извиваясь ужом, парнишка изредка шоркал плечами о земляные стенки, но ход не был настолько узким, чтобы застрять. Пришлось изогнуться дугой, протискиваясь под основанием монастырской стены, ибо дальше лаз продолжался вертикально вверх, будто дымоход. Пригодилось мастерство трубочиста вкупе с природной худобой и гибкостью. Снаружи нору от посторонних глаз скрывал куст бузины, росший возле самой стены, и кабы не собачьи следы поблизости, ничто не намекало на тайный проход в монастырь.
О том, что теперь делать дальше, Николка не имел представления. Нет на свете такого наказания, которое перевесило бы чувство стыда за содеянное. Лучше беглым прослыть, чем принять позор за поругание лика светлейшего Володимера. А ещё лучше - удалиться в пустынь и замолить грех тяжкий в глуши и безмолвии. Где находилась пустынь, и что это такое, Николка не знал. Словечко, встречавшееся в проповедях отца-настоятеля, судя по всему, обозначало какое-то место за пределами обители. Братья не сидели безвылазно в монастыре, временами отлучаясь без спроса. Причины бывали разными. Чаще всего в разговорах монахов мелькало слово "блудницы", реже "бухлишко", ещё реже "шмаль". Пустынь не помянули ни разу. Оставалось найти её самому или спросить у живущих в посёлке мирян. Парнишка отряхнул подрясник, пригладил пятернёй взъерошенные волосы, напялил скуфейку и припустил напрямик через заброшенные поля к посёлку.
По слухам, когда-то здесь стоял город. Людей жило разов в десять поболее, чем сейчас. Отец-настоятель говорил, что бога оставили те, кто ныне на погост перебрался. Выбрали они путь неправедный, прельстившись учениями ложными, что нашёптывали враги разные из стран НАТО. Если бы не светлейший Володимер, то всё бы здесь захватили проклятущие американцы во главе со своим безбожным президентом. Но боятся нечестивцы нашей ядерной мощи. Оттого и не нападают, что ракеты есть большие и страшные, смерть лютую в себе несущие. Володимер те ракеты лично благословил и в небо направил, наказав стеречь родину пуще всего на свете. Единственная надежда и опора людская. После утренней и вечерней анафемы отец-настоятель никогда не забывал воздать хвалу ядерному щиту державы и крепким рукам светлейшего Володимера, держащим над нашей головой тот непробиваемый щит.
Осеннее солнышко пригревало, но под ногами похрустывал первый ледок по краям лужиц. Небо хмарилось, по всем приметам обещая к вечеру осыпаться снегом. Николка добрался до окраины, где чернели пустыми окнами брошенные здания. Над погнутой аркой возле поваленных железных ворот уцелели буквы, складывавшиеся в надпись "МАШ...СТ.ОИ...ЬН.Й ЗА..Д". Сквозь провал в кирпичной стене виднелись насквозь ржавые железяки, кривущие до невозможности. Столько любопытных вещей Николка за всю свою жизнь не встречал, ибо за стеной обители никогда не бывал. Без надобности это, да и брат-привратник не выпустил бы наружу малолетнего отрока. Кабы не собачата, сидел бы сейчас в междустенке на куче мусора и выл с горя... Дивясь на странные штуковины, парнишка зашагал дальше, памятуя о цели путешествия. Ежели здесь столько всякого разного, то и пустынь отыщется непременно.
* * *
Осмелев, начал Николка захаживать в брошенные дома, в коих не осталось, ни стёкол целых, ни дверей на петлях, ни икон на стенах. Похоже, давно покинули свои жилища люди, побросав почти целую мебель. Заслышав шорох в одной из комнат, парнишка вздрогнул, осторожно заглянул внутрь. В углу на куче старых матрасов жалась к стене девица. Сразу было видно, что не из воцерквлённых. Простоволосая, в синих штанах, с краской на ногтях, да ещё и колечко железное сквозь ноздрю продето. Срамота, как сказал бы отец-настоятель.
- Доброго здоровьичка. - вежливо склонил голову отрок. Понимал, что не следовало грубить в ответ, ибо только кротостью можно обуздать дурной нрав людской.
- Ага... - девица засмеялась, но в следующий момент скривилась как от боли, схватившись за живот. - И тебе... не кашлять...
- Благодарствую. - степенно ответствовал парнишка, напустив солидности в свой тоненький по обыкновению голос. - Николкой меня кличут, а ты кто будешь?
- Мария... - морщась, процедила девица. - Без фамилий... обойдёмся.
- Да, какая ж ты Мария?! - всплеснул руками отрок. - Махонькую совсем девчоночку Манюней должны были звать. Подросла, и стала Маней. А сейчас ты покамест Маша.
Мирянка откинула с лица чёлку, округлив густо обведённые чёрным глаза, покачала головой:
- Охренеть... Ты откуда такой взялся?
- Из обители я. Приютский.
- Понятно, что из монастыря. Откуда такой... тёплый? Наивняк конкретный...
- Похолодает скоро. - Николка ответил лишь на те слова, которые понял. Приглядевшись, заметил, что сотрясала девицу крупная дрожь, а на лбу проступали капельки пота. - Хворая ты, Маша. Негоже сидеть здесь одной. Баньку надобно истопить, да пропариться хорошенько, опосля квасу холодного испить. Сразу вся хвороба из тебя выйдет.
- Ага. - усмехнулась мирянка. - В одном ты точно прав, Колян. Загнусь тут без медицинской помощи. В любом случае скоро загнусь от такой жизни, но сегодня как-то не комильфо, влом... Не люблю умирать по четвергам...Курить хочется... Сигареты есть?
- Куревом не балуюсь. - парнишка задумался о странном прозвище "Колян". Вроде бы не ругательно звучало, и без насмешки. Даже солиднее, чем ребяческое "Николка". Решил, что позволит себя называть иначе.
- А чего дымом от тебя так несёт?
- При истопниках состою... - вздохнул Николка. - Судьбина такая. За дымоходами слежу, от засорения прочищаю. Дымом наскрозь пропитался, да сажей покрылся с головы до пят. Сторонятся все трубочиста, оттого и ночую в истопницкой на полатях, где и без того дымно. Вот и отец-келарь меня не привечает. Других приютских ребят зовёт с собой в баньке париться по субботам. Сладостями там угощает, а от меня нос воротит.
- Даже не представляешь, как тебе повезло! - захохотала Маша и тут же с шипением втянула воздух сквозь стиснутые зубы: - Вот деньги, Колян... Будь другом, сгоняй за сигаретами... И беленькой чекушку захвати на оставшиеся... Любой, самой дешёвой... Сходишь? А то мне точно не доползти самой.
- Куда? Я тут впервой.
- Из дверей сразу направо... - стала объяснять мирянка, но вдруг замолкла и сдвинула рукав кофты на левом запястье. - Далеко отсюда до поселкового магазина. Не успеть... После двух часов дня по будням только ваши куревом и бухлом барыжат. На, возьми ещё полтос, а то не хватит. Где на районе монастырская лавка, тоже не знаешь? - и сама же подсказала: - Напротив церкви через дорогу.
Заметив, что она собирается приложиться прямо к горлышку, Николка протянул пластиковый стаканчик, купленный на остатние копеечки. На всё про всё денег хватило, тютелька в тютельку. Ещё взял с прилавка половину буханки хлеба, привозимого из монастыря для бесплатной раздачи малоимущим мирянам. Знал, что хлеб невкусный, с отрубями обильно мешаный, но всё же лучше, чем ничего. При виде еды Маша замахала руками:
- Не-не-не... Меня с самого утра уже выполоскало. Боюсь, снова стошнит. Сам жуй, если голодный. - залпом выпила водку из стаканчика, содрогнулась всем телом. - Ох, йоптыть! Ацетон голимый... Не представляю, что со мной завтра будет.
- До завтра ещё дожить нужно. - ввернул парнишка любимую поговорку старца Малахия. - За перекрёстком больничку видел. Туда бы тебе.
- Толку-то... Ещё весной закрыли вместе с той школой, где я одиннадцать лет отучилась. - Маша прикурила очередную сигарету. - Теперь в соседнем селе ближайший врач.
- В пристрое дымок из трубы вьётся, варевом пахнет. Чья-то тень за занавеской мельтешит. А какие ещё люди при больничке могут обитать? Только дохтур али фершал. Поди, не прогонят. Чай, не звери...
- В логике тебе не откажешь. Помоги подняться, Колян...
Долговязая девица была выше ростом на две головы, но худющая, и совсем не в тягость оказалась подставившему плечо Николке. Ему приходилось и поболее ношу тягать. Вот, к примеру, брат Онфим. Тот, ежели хмельного под вечер тяпнет, то своими ногами до кельи уже не в состоянии дойти. Подпирать потребно, то с одного боку, то с другого, чтобы не свалился по дороге. А в подпитии старший истопник словечки мудрёные всегда бормотал. Такие, что и не вдруг сообразишь, с какого из людских языков взятые. Парнишке запомнилось несколько, уж больно чудными показались: "газодинамика", "адиабатный теплоперепад", "турбулентность". По трезвяне брат Онфим наотрез отказывался говорить об этом. Делал вид, что не слышит вопросов, и тут же по любой пустячной надобности отсылал прочь досужего трубочиста...
Николка покосился на багровое пятно, вниз от промежности расползавшееся по штанине мирянки. Возбранялось всем без исключения духовным лицам прикасаться к дщери человеческой в нечистые дни её, но ведь не бросишь же болезную на полдороге. "Большего греха, чем на мне уже есть, сверху точно не ляжет. - справедливо рассудил отрок. - Дай-то бог, отыскать пустынь, а там и отмолить удастся". Поразмыслив, решил для себя, что в каком месте возникнет желание грехи тяжкие с души снять покаянием, там пустынь и должна быть.
* * *
Дверь пристроя открыла седовласая престарелая мирянка. Подслеповато сощурившись, молча уставилась на пришлых, но в дом звать не спешила.
- Благодать вам. - с поклоном поприветствовал Николка и пояснил: - Хворую, вот, привёл. Проявите милосердие, добрая женщина. Дохтур али фершал пущай вспоможение окажет.
Старушка нацепила на нос очки и охнула, едва взглянув на Машу:
- Горюшко-то какое! Пойдём-пойдём, быстрее! - подхватила болезную девицу с другого боку и затараторила: - Срок какой? Сколько недель? Первое кровотечение, или случались уже?
- Не знаю точно... - Маша морщилась, держалась левой рукой за живот. - Месяца три уже как задержка. Может, больше... Кровило с самого утра... Сейчас сильнее пошло...
- Ещё бы не сильнее! - возмутилась старушка. - От тебя ж разит! Ну, нельзя так, голубушка... Погоди-ка... - отстранилась, нахмурив брови. - Я же тебя видела вчера на площади перед администрацией. Не ты ли на протестном митинге с гвардейцами дралась?
- От них ногой в живот и получила. Ладно, хоть слинять удалось. Наших всех замели подчистую. Сидела бы сейчас в обезьяннике...
- Сюда садись, горе луковое... Джинсы надо снять.
Николка отвернулся, отошёл в сторону, и с любопытством уставился на забавную вещицу - раскрашенный в разнообразные цвета кругляш величиной с небольшой арбуз. Больше всего там было синего колера и его всевозможных оттенков посветлее. Зарябило в глазах от зелёно-коричневых ни на что не похожих пятен причудливых очертаний...
- Мама, я дома!
В дверях стояла женщина средних лет. Обернувшись, Николка отметил её скромный наряд. Всё на своих местах, как и подобает приличным мирянам. Чёрная юбка до пола, голова платком повязана. Но в следующий момент парнишка усомнился в том, что женщина имела хоть какие-то понятия о приличиях. Ткнув пальцем в направлении отрока, недовольным тоном поинтересовалась:
- Этот что здесь делает? - а стоило ей увидеть Машу, и голос сорвался на крик: - Мама!! Ты снова за своё?! Сколько можно?! Не забывай, что ты на пенсии, а меня сократили в связи с ликвидацией организации!
- Не видишь, проблемы у девочки... - запричитала стоявшая на коленях перед Машей старушка. - Угроза выкидыша. Помоги. Положить её нужно срочно...
- Мама!!! Ты у нас её хочешь оставить?! Совсем рехнулась на старости лет?! Что мы скажем, когда полицаи по домам пойдут проверять, чтобы у всех телевизор был включён?! Сегодня упырь главный очередную пресс-конференцию устраивает! Всё никак не сдохнет, Кощей Бессмертный! Ты хочешь обвинений в медицинской практике без аккредитации, мама? А лужу крови как увидят, сразу припишут криминальный аборт, совершённый группой лиц по предварительному сговору! Втроём сядем! Ты, я и эта несчастная девочка. А вот он, - указала на Николку, - свидетелем со стороны обвинения будет. И ему поверят безоговорочно, что бы ни сказал, а твои оправдания прокурор слушать не станет!
- Дочка... - всхлипнув, старушка поднялась с колен, протянула вперёд дрожащие руки. - Ты же гинеколог... клятву Гиппократа давала...
- А ты когда-то принимала присягу советского врача! Разве там было написано, что ради помощи больному доктор должен сесть в тюрьму?! - женщина рванула с головы платок, закрыла лицо ладонями. - Сил моих больше не-е-ет...
- Уйду я, уйду... - простонала Маша. - Не орите только... В ушах звенит. Джинсы помогите одеть, больше ни о чём не попрошу.
Старушка заплакала, ушла в соседнюю комнату. Возвратилась, держа в руках клетчатую длинную юбку из плотной ткани.
- Надевай... В такое время живём, что выть хочется... Зла не держи на нас, доченька...
- Какое там... - криво усмехнулась Маша. - Понимаю. Сама в том же говне плыву, но по соседней дорожке. Берегов только не видно...
* * *
- Куда теперича? - Николка поёжился, чувствуя, как сквозь дырявый подрясник пробирается холодок.
- Без разницы... - Маша с трудом переставляла ноги. - Вон до той скамейки. Дальше сил уже нет идти.
Она застонала, когда опускалась на сиденье, громко вскрикнула и согнулась, обхватив руками живот. Из-под юбки на землю пролилась кровь, выпал какой-то невзрачный комок. Николка отпрянул, когда среди сгустков и слизи разглядел человечка. Почти всамделишного, только малюхасенького, с прозрачными ручками и ножками.
- По...пожалуйста... - глаза Маши наполнились слезами. - Подними его и дай мне... Прошу...
- Спасибо, Колян... Пальцев не чувствую... Сюда, на грудь мне положи возле сердца... Хорошо... - она откинулась на спинку скамейки и смежила веки, прошептав: - ... а вот и берег...
Николка уселся рядом. Стараясь не смотреть на свои окровавленные руки, поднял глаза к небу. Первые снежинки уже неслись вниз, кувыркаясь на ветру. Сквозь сплошную серую пелену просматривалось тусклое солнце, краем касавшееся далёкого горизонта. "Вот же она, отдалённая пустынь. Прямо здесь... - подумал парнишка. - Скоро в общей трапезной должна собираться вся монастырская братия, после чего отец-настоятель провозгласит ежевечернюю анафему. Поди, и мне надобно анафему прочесть. С одной лишь разницей. Самого себя нужно клеймить позором за грехи тяжкие, а не НАТО безбожное, и не президента американского. Они же далеко. А у нас своя жизнь. Какая ни есть, но своя..."
Украдкой взглянул на Машу, поразившись тому, какой умиротворённой и прекрасной она в этот миг казалась. На лик, достойный кисти иконописца, медленно опускались снежинки, рисуя узор, напоминавший лёгкую ажурную вуаль. Расчувствовавшись, отрок шмыгнул носом. Больше всего на свете хотелось защитить от любой беды Машу, и не только её одну, а всех людей, живших на просторах бескрайней страны. Всех священников, монахов, воцерквлённых прихожан, и простых мирян. Всех без разбору. Но разве сумел бы это сделать тощий отрок-трубочист? И тогда Николка сурово нахмурился, представляя себя огромным и сильным как ядерная ракета, охраняющая мирное небо родины по благословению светлейшего Володимера...