Ада сказала отцу, что хочет прогуляться перед сном, и вышла на улицу. Ей всегда нравился вид сумеречного осеннего неба. Стоял ноябрь - месяц, который многие так не любят, Аде нравился больше всего. Из-за природного ли духа противоречия, когда все с нетерпением ждали возвращения летней жары, из-за любви ли Ады к ранним сумеркам, или из-за того, что именно ноябрь стал последним месяцем нормальной жизни для Ады.
Ровно два года назад родители объявили о желании развестись. Ада недоумевала - после года-двух-трех совместной жизни развод был вещью не сказать нормальной, но по крайней мере, той¸что можно было понять. Но после вполне счастливого брака длиной почти в полжизни? К разводу не было ни малейшей видимой причины: и отец, и мать к своим сорока годам сохранили отличное здоровье, имели хорошую работу и были друг другу верны. Аде казалось, что она видит дурной сон, или, вернее, сон во сне. Не смотря на все воззвания к здравому смыслу и разговоры по душам развод состоялся.
К своему неудовольствию, Ада в душе осуждала родителей. Не то чтобы она чувствовала себя чем-то обделенной - отец, с которым Ада осталась жить после развода, ни на что не скупился - причиной была ее тоска по прошлой жизни, распавшейся семье. "Чего им не месте не сиделось?" - думала Ада в моменты самой отчаянной грусти. Собственный эгоизм каждый раз заставлял ее устыдиться этих мыслей, она говорила себе, что должна была бы порадоваться за родителей, которые обрели теперь каждый свое счастье. Но идеи эмансипации были настолько чужды Аде, что она не радовалась. Она верила в святость брачных уз.
Между тем, каждый из родителей вторично вступил в брак. Оба они были на свадьбе друг друга. Родственники и друзья, да и они сами, видимо, считали это подтверждением факта их мирного расставания, но Аде такой шаг казался пошлым и показным. Их жизненные пути разошлись, зачем этот фарс? Родители словно еще больше отдалились от нее.
Но решающий удар был нанесен позже. Спустя полгода Ада узнала, что мать беременна. Отчим, которому было на восемь лет меньше, чем матери, был счастлив. Мать ушла с работы, всецело посвятила себя домашним делам и Аду совершенно забросила.
Адин отец с утра и до позднего вечера пропадал в своей адвокатской конторе. Его трудоголизм приносил ему немыслимую прибыль, но девушка предпочла бы ежеквартальные поездки заграницу и дорогие подарки к каждому празднику вечерам в обществе отца. До развода она много времени проводила с матерью, но та после рождения второй дочери стала совсем чужой для первой, редко звонила ей и никогда не навещала. Сама Ада по выходным иногда наведывалась к матери и отчиму, но после каждого из этих визитов давала себе обещание больше не приходить к этим людям по своей воле. Она испытывала почти физическое отвращение, когда ей приходилось брать сестренку на руки, ей казалось, что она прикасается к миниатюре отчима, выполненной в женском варианте. Парень, занявший место ее отца, сам по себе был бы ей даже симпатичен, но видя, какими влюбленными глазами на него смотрит мать, Ада проникалась к нему ненавистью, вернее, к ним обоим. Мать стала неузнаваемой, и эту незнакомую женщину, занявшую тело ее матери, Ада считала себя в праве презирать. Она, учившая ее, что брачный обет священен, с такой легкостью перенеслась к новому семейному очагу, предложила себя другому мужчине, заставила страдать дочь и мужа, и теперь демонстрировала Аде девочку, которая родилась в результате этого гнусного, как казалось Аде, предательства. Ада не знала, кто из родителей выступил инициатором развода, что послужило его причиной, но была абсолютно уверена в том, что рождение матерью второго ребенка было дикостью. Даже не столько с медицинской стороны, сами выражения "ребенок от первого брака", "ребенок от второго брака" всегда резали Аде ухо, в них было что-то, указывавшее на чрезмерную материнскую резвость.
Постоянное раздражение стало для Ады чем-то вроде лейтмотива. Она испытывала его и в гостях у матери, и в отчем доме. Будучи достаточно самокритичной, Ада понимала, что она испытывала его не по вине кого-то из родителей, а по причине собственных взглядов и измышлений, почему и была вынуждена искать для него новый выход. Но живя среди людей, довольно трудно дать выход чувствам, не обидев или не шокировав окружающих. Поэтому Ада решила сбежать из мира реального в мир вымышленный.
В мире Ады материальные вещи ничем не отличались от реальных. Люди тоже весьма походили на свои земные прототипы. Но одно различие было, притом весьма существенное.
Любой мир нуждается в боге. Ада, как и все люди, время от времени размышляла о боге, но не получив религиозного воспитания и не отличаясь особой начитанностью,она в свои пятнадцать имела о боге весьма неопределенное понятие: создатель и первоисточник добра.
За этим вопросом вставал другой: кто займет место бога в мире Ады? Ответ на него казался до смешного простым. Его создатель. А кто создал мир Ады? Сама Ада. Значит, в созданном ею мире богом будет она.
Являлась ли Ада первоисточником добра? Здоровое чувство собственного несовершенства не позволяло ей ответить на этот вопрос утвердительно. И Ада решила сыграть на контрасте: если в ее мире будет зло, то она станет его противоположностью. Не бывает мира без зла, как не бывает мира без бога.
Найти зло для Ады труда не составило. Консьержку дома, в котором жили Ада с отцом, ненавидели все жильцы без исключения. Более отвратительной старухи нельзя было себе представить. Толстая, сгорбленная, с недобрыми морщинами в углах рта и злыми выцветшими глазами за сантиметровой толщины стеклами очков. Нечесаные волоса всегда занимали одно и то же положение - стоящий безо всякой опоры вихор на макушке. Ада много раз представляла себе, как она хватает старую ведьму за этот чуб и крутит ее башку из стороны в сторону.
Старуха-консьержка была не только безобразна, она исходила от ненависти ко всему живому. Она ненавидела жильцов дома, которые сновали мимо нее по своим делам за то, что ей самой уже некуда было идти кроме как в свою комнатушку и обратно; детей за то, что они только начинали жить; кошек за их невероятную грацию; голубей за их умение летать; цветы за их безмолвную красоту, каждый день новую. Свою бесконечную ненависть она выражала всеми доступными ей способами: не пускала к жильцам посетителей, говорила всем звонящим по телефону мерзости, теряли и путала ключи, а чаще всего просто усаживалась на стул при входе в подъезд, выставляя на всеобщее обозрение свое уродство.
Почему домовладелец продолжал держать эту фурию, никто толком сказать не мог. Наиболее правдоподобным казалось предположение о том, что ему просто было противно к ней прикасаться и он просто ждал, пока старуха сдохнет. К мертвой гиене не так отвратительно прикасаться, как к живой.
Итак, все встало на свои места. В Адином мире был бог и был дьявол. Сотворение мира было закончено, и пришла пора начинать вершиться мировой истории. Мировая история в пятнадцатилетнем сознании представляла собой борьбу добра со злом. Слишком емкая формулировка, чтобы понимать, что скрывается за ней. Как могла Ада бороться со старухой- консьержкой? Оптимальным вариантом было бы добиться ее увольнения, и тогда она была бы изгнана из мира, который занимала Ада. Но это сделать маленькому богу не представлялось возможным: домовладелец потерял счет жалобам, которые поступали на толстую химеру, так что еще одна или несколько ничего бы не изменили, а свои теологические доводы Ада держала в строжайшем секрете, избегая излагать их даже в своем дневнике.
Пока Ада думала, как очистить свой мир от зла, она продолжала делать привычную для себя работу: призывать несчастья на голову своего антипода. Она уже много раз представляла, как старуха падает наземь с инсультом, как ее придавливает фонарным столбом, сорвавшейся с петель дверью, как ее гильотинируют, пытают, топят в реке. И Ада была совершенно уверена, что время от времени все жильцы ее дома рисуют в своем воображении такие сцены. Наверное, старуха чувствовала это и сама подогревала их фантазию, в красках рассказывая нескольким доброжелателям о своих многочисленных недугах. Злая старушонка упивалась чужой ненавистью к себе, думая: "Вы ненавидите меня потому, что я отравляю вашу жизнь, за что я ненавижу вас в ответ. Причем моя ненависть гораздо больше вашей, потому что я постоянно подпитываю вашу ненависть к себе, а слабый сильного кормить не будет. Я стара и знаю, что мне недолго осталось, но я до последнего своего вздоха буду коптить воздух, которым вы дышите, просто потому, что мне так нравится. И вы ничего не сможете мне сделать, потому что побрезгуете дотронуться до меня. Как умно я поступила, когда сделала из себя неприкасаемую". Питаться чужой ненавистью - чем неподходящее занятие для того, кто являет собой зло? Ада видела в этом очередное подтверждение правильности своего выбора. И, ничего не понимая в медицине, смиренно просила все консьержкины фибромы, аритмии, спайки и кисты объединиться и единым фронтом выступить против нее.
В реальном мире зло неискоренимо, поэтому Аду не смущало то, что и в ее мире зло продолжало существовать как ни в чем не бывало. Благополучие зла гарантировало и ее существование, ведь когда нет зла, в боге отпадает всякая надобность. Но равновесие мини-вселенной нарушил случай.
Утро дня, когда мир избавился от скверны, ничем примечательным не отличалось. Впоследствии Аде хотелось бы помнить, что она проснулась, охваченная каким-то особым предчувствием. Это укрепило ее в мысли о том, что все произошедшее не имеет к ней никакого отношения, когда она размышляла об этом в дальнейшем. Полдень великого дня также был обычнее некуда. И только по дороге из школы на подступах к дому Ада заподозрила неладное. Рядом с их подъездом громоздилась машина "скорой помощи". Девочка тут же поспешила войти. Небольшая толпа из жильцов собралась у каморки консьержки, а сама ее обитательница лежала чуть поодаль без сознания на коврике. Примостившийся рядом фельдшер тряс старуху дефибриллятором. Собравшиеся вполголоса переговаривались, высказывали предположения, давали советы и, беря грех на душу, втайне надеялись не на тот исход, который озвучивали. Пять минут спустя фельдшер констатировал смерть старухи.
Ада оторопело смотрела перед собой. Добрые соседки вызвались проводить ее до квартиры, разговаривая дорогой о том, как девочка, должно быть, шокирована, ведь она никогда не видела прежде таких тяжелых больных. Не видеть их Ада и правда не видела, но занимало ее другое. Она впервые осознала свою божественную власть. Она долго и так старательно оборачивала все данные ей силы против старухи-консьержки, что не дала себе труда подумать о том, что будет чувствовать тогда, когда ее проклятия свершатся. Ада немного успокоилась, когда пришедшая домой мачеха по секрету сказала ей, что их ныне покойную консьержку двумя годами раньше оперировали по поводу кисты в головном мозгу, а буквально на днях выяснилось, что киста рецидивировала. И именно от шрама после операции у старухи стояли торчком волосы на голове. Если бы она не умерла из-за меня, то наверняка вскоре умерла бы от своей кисты, подумала Ада.
С тех пор прошло несколько лет. Ада учится в медицинской университете и знает, что от кист головного мозга умирают далеко не всегда. И в свою божественную сущность больше не верит, потому что ее мира со смертью в нем зла не стало. А если он и остался существовать, то в Аде потребности не испытывает. Ведь когда нет зла, в боге отпадает всякая надобность.