Аннотация: Это продолжение от читательниц, каким они видят дальнейшее развитие этой истории. Может попробовать каждый))) выложу все, что вы предложите.
YelenaV
Моя версия альтернативки. Это только начало. Давайте девочки поддержите меня и продолжите )))))))
***
Оказавшись в сильно задымленном пространстве. Сквозь дым, который клубился и тоненькой струйкой подымался вверх. Разглядеть, что-то детально, было очень трудно. Очевидно, что возле костра сидели в странных, неестественных позах три фигуры. Роб и Белая застыли возле входа и не знали как вести себя дальше. Поэтому старались не двигаться, что бы ни привлекать к себе внимание. Белая чувствовала себя как божьем суде. Ведь сейчас действительно должна решится ее судьба. Девушка, была сильно напряжена и боялась вздохнуть. Вцепившись в руку Роба и боявшись отпустить ее , она молила и молила бога, что бы все обошлось, как для нее так и для него. Отчетливо понимая, что сейчас три пары глаз направлены на нее, она старалась держать лицо и не показать как ей страшно. Вдруг одна из этих фигур заговорила. Роб еще больше выпрямился, видно было, что новость ему совсем не понравилась...
- Что? Что происходит?- ели слышно спросила она.
- Ой, не знаю, как и сказать, Хорошо ли это для вас или плохо? - Казалось , что Роб просто тянет время.....
- Роб, скажи мне. Не надо меня жалеть. Они, что хотят меня убить?.... Да? - Дрожащим голосом спросила Белая.
- Нет, что Вы. Пока об этом речь не идет. НО, - Он опять замолчал, казалось, что пытается подобрать слова, но не как не решается.
Белая пыталась посмотреть ему глаза, спокойствие ей не придало известие о том, что ее жизни пока ни чего не угрожает. Роб как будто собрался с мыслями и выдал:
- Понимаете, индейцы придают большее значение мужчинам-воинам, которые в дальнейшем могут защитить и обеспечить продовольствием все поселение. Вы ведь сами видели, что именно женщины берут на себя всю тяжелую работу. Это делается для того, чтобы в самый необходимый момент мужчины были отдохнувшими и полными сил для отражения нападения.
- Да я знаю, я это уже поняла, но причем тут я? Я и в роли рабыни все делала для того чтобы облегчить труд моих хозяев. Что же теперь я могу предложить. - Голос периодически меня подводил, то дрожал, то вообще пропадал. Всем известно, что не сама смерть страшна для людей, а ее ожидание, а Роб как нарочно тянул время и не говорил, что же меня ждет впереди.
- Я к этому и веду. Так вот, от количества воинов тоже зависит защита поселения. Если бы вы были белым мужчиной, то вас еще тогда бы лишили скальпа, никто не обратил бы внимания, что вы могли быть еще живы, но вы оказались женщиной и еще детородного возраста. Поэтому вам предстоит стать женой одного из воинов, жить с ним, рожать ему детей и заботится о том, что бы он всегда был доволен. - Чем дальше он говорил, тем ниже опускалась его голова, и тем тише становился его голос.
- Но я могу стать Вам женой, если захотите, - Искала выход я уже из того, что имела.
- Вы, как будто не слышали меня, я сказал женой воина. А я не воин и не индеец. Соответственно моя кандидатура даже не рассматривалась. Тфу, что же вы меня мучаете. Я ведь тоже все понимаю, но простите мисс, я уже вам здесь, ничем помочь не смогу. Простите. - Роб отошел к входу в типии и попытался выйти.
- Стойте, кто это будет?..... Скажите кто? - В шоке, Белая еле ворочала языком.
- Я еще не знаю, мисс. Мне известно, только, что он воин, а кто конкретно я не знаю.....
Юлия Григорьева.
Как-то она решила помыться в небольшой заводи, что образовывала тихая и спокойная речушка у которой раскинулось стойбище. Днем у реки вечно кто-то находился. Если не женщины, стирающие одежды, отскребывающие котелки и миски, или готовя краску для тела, то ребятишки. Эти могли целыми днями плескаться в воде, а Белой очень хотелось помыться. Она видела, что женщины, часто собираясь в группки, уходят дальше по берегу, прихватив с собой мыло, мягкие кожи, смеясь и переговариваясь. Белая остро завидовала им, но пойти с ними не решалась. Женщины были не против и знаками приглашали ее с собой, но слишком неприкрытым было их любопытство, что девушка отказывалась. Но и потребность помыться стала просто нестерпимой. И вот на рассвете, она выскользнув из типи, отправилась к реке.
Стуча зубами, девушка сползла к воде по глинистому каменистому откосу, поросшему осокой. Жёсткие травинки неприятно царапали босые ноги. Над мутными водами стелился туман.
Присев на корточки, поплескалась руками в мутной жиже кофейного цвета. Не так уж и страшно. По крайней мере, вода была немного теплее, чем утренний воздух. Позволив накинутому на голое тело одеялу свалиться к ногам, она медленно зашла по колено в воду, увязая в противном илистом дне и застревая в спутанных, как клоки нечёсаных волос, водорослях, наскоро ополоснулась неприятно пахнущей затхлостью водой, брезгливо стряхнув, запутавшуюся в пальцах тину. Фу, гадость! На берегу, она завернуться в это одеяло, кисло воняющее псиной и неприятно царапающее кожу. Вот, была нужда, ополаскиваться! Какая разница, чем вонять. Потом или псиной.
Споткнувшись о камень и едва сохранив равновесие, она подняла голову. И встретилась глазами с Хенией. Он застыл, как бронзовое изваяние, прислонясь правым плечом к стволу кривой сосны и смотрел на неё из-под тяжёлых прикрытых век своими непроницаемым взглядом, по которому было ничего не понять. Стоял он почти голым. Почти, это потому, что сподобился нацепить лоскуток кожи набедренной повязки.
От него остро пахнет какими-то терпкими травами, кожей, дымом костра... а ещё потом и ... чем-то странным, звериным и чуждым ей. Это не пугает её. Вернее, она не понимает, почему ей страшно. Страшно так, как бывало давным-давно, в детстве, когда она бегала к старому сгоревшему сараю, чтобы заглянуть в слепое окно... И где, утверждал брат, водилось (кто-там может быть из фолькловрых призраков? Банши или?). её начинает бить озноб. И она не понимает почему тогда ей так жарко...
Девушка остановилась.
Шумно и жарко вздохнула лошадь. Замшевые губы осторожно прикоснулись к её шее.
- *кличка коня*. Хороший мальчик, хороший. Здравствуй. - Девушка чувствует, как на конской шее пульсирует в такт сердца жилка. Шерсть слегка влажная и горячая. Конь тяжело переступает ногами.
Она не знает почему это так важно, но чувствует, что это громадное тяжёлое животное - это она сама.
- Почему ты? Зачем ты? Бледная жалкая мокрица... Зачем ты этому воину, которого хотят любить (какие там женщины ценятся?)... ты хочешь лишить этого воина силы? Хочешь заставить служить белоглазым? - Спрашивает её Хения. Он что-то шепчет ещё, но она не понимает, что... только видит, как у того на шее тоже пульсирует жилка, как у коня, и в глазах отражается она сама...
На плечо девушки ложится тяжёлая рука. По её телу волной пробегает дрожь...
Хения прижимает её к себе и она чувствует, как сильно бьётся его сердце. Ей больно от этих сильных толчков, которые словно бьют её изнутри, отдаваясь болью в висках. Он нависает над ней и медленно проводит языком по её лицу. она пытается отстраниться от него, отпихивает его руками от себя, хочет закричать, но понимает, что не может ничего сделать. И понимает, что она не сможет оттолкнуть Хению, потому что не хочет этого...
Неужели это она и этот ... этот грязный дикарь. Она и это животное...
И весь мир вокруг неё рушится.
С хриплым стоном она впивается ногтями в его плечи. Они медленно оседают на землю. Он подминает её под себя... Она вырывается, но не разжимает своих рук. Слышит, как он стонет, словно тяжело раненое животное, слышит своё прерывистое дыхание...
Её пронзает острая боль, и она, взвизгнув, впивается зубами ему в плечо. Но он не отпускает её. Её тело сотрясает судорога.
Они катаются по траве, хрипя и рыча, как дикие звери.
Обессиленная, она приникает к нему. И они молча лежат рядом. Только сейчас она начинает понимать, что с ней произошло. Что этот дикарь овладел ей, обесчестил, и что она не раскаивается. Она сама хотела этого, и отдавалась ему с ненасытной похотью дикарки. Неужели она сама стала таким же животным, как все они.
Она пытается вспомнить, что ей удавалось подслушать от (?), как ? жаловалась, что её муж заставляет её исполнять супружеский долг слишком часто, что ей так стыдно бывает потом на исповеди... И что было с ?, когда она возвращаясь вечером встретила сына кузнеца и тот ... Соблазнённая и обманутая... Таким место только в приюте для ... А она... Она вела сейчас себя так, словно была продажной женщиной из ... из того самого заведения, приличные дасы обходят колторое стороной. И стараются перейти на другую сторону улицы, лишь бы даже тень от этого притона не была у них под ногами.
А она... Она...
Она медленно поднимается, садится и утыкается подбородком в колени. Хения поднимается вместе с ний. Он протягивает к ней руку, предлагая помочь встать, она отталкивает руку, но её бросает в дрожь. И она опять начинает сгорать изнутри, ощутив на своём запястье его сильные пальцы. И удивляется, какими стали её руки. Обломанные ногти, ссадины, вздувшиеся вены... ей становится стыдно, до чего она дошла..
Она, заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.
Сейчас у него жёсткий оценивающий взгляд хищника.
- Ты стала женщиной Хении. - Говорит он задумчиво. И опять хочет потребовать от неё что-то гадкое и совершенно неподходящее для леди. И тут понимает с запоздалым сожалением, что она больше никакая не леди, и никогда уже еёй не будет. Не будет свадьбы с белой фатой и ангелочками. Не будет подружек. И никогда они не пройдут вокруг алтаря. И не уедут в преккрасное свадебное путешествие, например, в Бостон или Сент-Луис... и родные, скорее всего, её не пустят на порог, с этим, зачатым в пыли и грязи дикарским отродьем... или нет... или у них не может быь ребёнка? Може, ей повезё, и она разродися мёрвым ублюдком? Но ткут же понимает, чо любит это ещё нерождённое дитя... и что эо будет ? с такими же тёмными, словно гагаты глазами...
Тогда, повинуясь какой-то слепой внутренней стихии, она затыкает ему рот поцелуем. Его губы плотно сомкнуты. Они холодные и жёсткие. Как его взгляд. Почему же на вкус они солёные и немного горькие, как воды океана. Он отстраняется от неё и она чувствует, как её лица легко касаются его пальцы.
-Зачем слёзы. - Замечает он. И голос его сухой и безжизненный. - Воин уходит с лёгким сердцем. Не оглядываясь назад.
Он поправляет горячими пальцами сползшее одеяло.
И мир раскалывается, раздирается топотом и ржанием коней. Мощные тела проносятся мимо, сминая копытами. Мальчишки гонят коней на водопой. Рядом с ними опускаются тяжёлые копыта.
Хения прикрывает её своим телом.
<<>>
Белая опять выглянула за полог типи, какое-то время разглядывая галдящих у костра дикарей.
- Мистер Маккрай, помогите мне, умоляю Вас.
- Сожалею, мэм. Помоги Вам Господь, но я здесь бессилен что-либо предпринять.
- Мистер Маккрай... Но...
- Смиритесь, мэм и уповайте на Бога. Знаете... Я сейчас подумал, что Вам необходимо будет продержаться какое-то время. Вы, мэм, должны вынести. Не думаю, что эти нехристи будут жестоки к Вам. Вы сильная, выносливая. Они считают, что Вы, мэм, сможете рожать сильных и здоровых воинов. Поживите с ними ещё немного. А я возьму сейчас вещицу какую-нибудь, сохранившуюся у Вас, и знакомую Вашим близким. Возьму, да и по случаю покажу, допустим, брату Вашему. Или жениху. Знаете, мэм, он в такую тоску впал, когда исчезли Вы при таких ужасных обстоятельствах. К могилке Вашей, прости Господи за заблуждения их, всё цветы носит. Лилии белые. Важной птицей стал, жених этот Ваш. Небось, как прослышит, что Вы, бедняжка, в плену томитесь. Быстро поможет снарядить отряд. Вот как мне подумалось сейчас. Давайте сюда мне платок какой Ваш, серёжки, какие ещё пустячки у Вас сохранились?
Белая, немного подумав, покрутила небольшое колечко с жемчужинкой... Когда-то давно ещё ей брат Лили подарил. Только разошлись их пути...
- Вот, возьмите кольцо, мистер Маккрай. Думаю, что оно должно быть брату моему знакомо. Не раз его видел.
Она вздохнула. Не ждёт ли её то, о чём Роб может догадываться. Не просто же так, он так торопливо её покинул, чтобы скрыться в ночи.
<<>>
Белая с ужасом рассмотривала этого молчаливого воина. Не очень высокий, но прекрасного сложения, узкобёдрый, с широкими плечами. Старый, подумала она. Лет сорок ему, наверно... И она вздохнула.
Расшитую иглами дикобраза рубаху вместо привычной уже её взгляду бахромы украшали клочки человеческих волос. Кажется, этот дикарь не был лишён какого-то извращённого чувства прекрасного. Рыжеватые, белокурые... Словно в тон подбирались светлой коже антилопы. Неужели и её он выбрал в качестве... материала? Нет. этого не должно случиться с ней никогда!
- Эта Личинка Мухи идёт в палатку этого Синего Снега. - Услышала она глуховатый низкий голос. Словно где-то вдалеке пророкотал гром.
- Нет, не надо, не надо. - Как она не пыталась сдержать слёз у неё ничего не вышло.
- Зачем лить воду из глаз? - Проворчал Синий Снег. - Женщина должна быть весёлой. Зачем нужна воину такая женщина? Она растает слезами, что лёд под лучами солнца. Женщина такого великого воина, как Синий Снег должна быть весёлой. Хороший воин, много коней. Хороший охотник, много пищи. Можно хорошо кормить женщину. Не жалко хорошей вкусной еды.
Он протянул ей руку.
Тёмная.
Наверно, такой рукой можно запросто сломать шею. Переломить человека пополам. А пальцы длинные. Словно у дяди Вика, музыканта... надо же... она поняла, что всё это время отползала назад от этого страшного дикаря только когда спиной ощутила жёсткий мех.
Завороженная медленным, но неумолимым, приближением к ней этой руки она протянула ей навстречу свою. И немедленно жёсткие горячие пальцы обвились вокруг её запястья. Сильный рывок, и она уже стоит на ногах
Сейчас она воспринимала действительность, словно какой-то тягучий ночной кошмар. Хочется проснуться, но никак не получается.
<<>>
Роб, насвистывая незатейливую мелодию, шёл по узким улочкам Форта Бейли, постоянно сталкиваясь со случайными пешеходами.
И что ему было не радоваться, когда он выручил за свои шкурки хорошую цену. Взял порохом, патронами и табаком.
Оставалось провернуть ещё одно дельце. Попытать удачи в очередной раз с деликатным поручением дамы. Он бы не слишком волновался за судьбу так поспешно оставленной им на произвол судьбы девушки. Если бы она попыталась смириться со своей судьбой. И что ей неймётся. Глупая. Родные давно потеряли её. Смирились со смертью. Видел он, какое её красивое надгробие поставили на кладбище.
А вернётся она, что её может ожидать? Он бы, Роб, ни за что бы не стал возвращаться. Видел он, как некоторые пьянчужки помыкали своими жёнами. Вон, только что какой-то нетрезвый малый избивал свою несчастную жену, посмевшую попытаться отобрать у него полупустую бутылку. Толпа же с удовольствием наблюдала за бесплатным развлечением.
И что с того, что Роб отправил негодяя хорошим ударом в скулу освежиться в ближайшую лужу? Только что случайные зрители приветствовали нечаянного рыцаря. Но та несчастная с отчаянными воплями накинулась на своего спасителя с кулаками. Лицо разбито. Глаз заплыл. А визжит на всю улицу, точно хряк под ножом, мол, что тебе нужно, гаду, деревенщине косопузой. Кормильца, мол, лишить вздумал. Осиротить честную женщину решил. Кто её кормить бы стал, коли он его измордовать вздумал.
Ну, сплюнул Роб себе под ноги, да и поспешил убраться с глаз долой... Нет, не понять ему этих баб. Ну его.
У стен комендатуры он немного постоял у тяжёлых кованых ворот, а потом нерешительно зашёл в здание.
Не любил он этот тяжёлый мрачный камень, который давил на него со всех сторон. Как, вот, рухнет ему на голову потолок, погребёт заживо. Нет. лучше небо видеть. Простор. Бескрайнюю прерию с высокой травой по брюхо коняге.
Узнав у первого встреченного синепузика, где можно отыскать *брата белой, имя??? - Ник Дадли условно*, Роб осторожно вошёл в небольшую комнату. (не знаю, как должен выглядеть офис нижнего офицерского чина или кто он там?)
- Мистер Дадли, - Нервно тиская свою уже изрядно облезшую шапку, обратился Роб к красивому статному молодому человеку, - Не уделите мне минутку? Понимаете, сэр, меня, вот, уже ... да...
- Говори, что надо. - Раздался красивый баритон, нисколько не располагавший к доверительной беседе.
Тогда Роб молча подошёл к столу и положил перед офицером кольцо.
Тот взял кольцо в руки, повертел немного, хотел, было, сказать, что подобная дешёвка не стоит и глотка кукурузного пойла, как все слова будто испарились. Это было кольцо ... его сестры...
- Узнали, гляжу я, кольцо это. - Удовлетворённо заметил Роб. - Теперь и выслушать меня сможете. Жива она. Жива ваша девочка.
- Где она? - Срывающийся от волнения голос Дадли, привлёк внимание до сих пор безразличных к Робу кавалеристов.
- Вот. Примерно здесь племя находится. - Роб показал на карте стоянку. - Только это с полгода назад было, пока я до вас здесь добрался.
- Понятно. - Кивнул Дадли. - Разберёмся.
И немедленно послал порученца в мэрию. Чтобы обрадовать Пипа (***Филип Кренц? Или как там кличут жениха?), с которым они неплохо сошлись в последнее время.
Винс, подавив в себе желание вприпрыжку преодолеть ступеньки, медленно поднялся по отполированным мраморным ступенькам мэрии.
Быстро выяснив, где можно обнаружить мистера Филиппа Кренца, он, пытаясь выглядеть внушительно и достойно, зашёл в богато обставленный кабинет и вручил небольшой пакет, с просьбой немедленно вручить мистеру Кренцу немедленно и лично в руки.
Пакет был принят, Винсу приказали дожидаться ответа и никуда не деваться. Пока Винс дожидался ответа, он успел даже заскучать от вынужденного безделья. Наконец двери приоткрылись, и оттуда послышался сердитый приказ отправляться обратно подобру - поздорову и передать 'этому наивному юнцу' не суетиться понапрасну, а спокойно всё обсудить вечером за добрым стаканчиком в 'Диком Гусе'.
Сопроводив таким напутствием юнца, Фил задумчиво покрутил перед собой желтоватый лист дешёвой почтовой бумаги. Грант, казалось, взирал на него, прищурясь, в презрительной насмешке (8 до года 1900 письма разносились и рассылались не в конвертах, а просто сворачивались так, чтобы 'сверху' оказывался портрет президента Улисса Гранта), словно укорял Фила, мол, что, дурень, хочешь, чтобы тебя в очередной раз попыталось облапошить всякое отребье? Так давай, беги, лови вчерашний день. Если даже попытаться поверить в столь неправдоподобный факт, что Триша (уж, извините, поскольку не обнаружила белое имя Белой, присвоила ей имя Патриция, не знаю, почему, но её будут звать - то Пэт, то - Триша, близкие Тришей) смогла умудрилась чудом пережить нападение дикарей, то чем же она стала? Когда, небось, её трепали и волохали по кустам все, кому там только было не лень, и что ему теперь прикажете делать? Терпеть краснокожую подстилку в своём доме? Кормить краснозадого ублюдка? По десять раз на день встречаться с сочувственными взглядами соседей и коллег, в то время, как они со злорадными ухмылками будут желчно перешёптываться у него за спиной. Гнусно посмеиваясь над таким болваном.
Насколько всё проще, когда она считается погибшей. Совсем другое дело. Коллеги подчёркнуто уважительны. Начальство снисходительно опускает глаза, когда заметно, что он перебрал вечером за карточным столом и не может теперь никак отойти от похмелья. Понимать надо. Такая трагедия у человека. Да и заказы ему намного легче выбивать. Неужели непонятно, что надо бы усилить тылы там - людьми, а туда оружие требуется. И не допотопная старушка 'коричневая бесс', а Спрингфилды... вот так. Только так. И потекут деньги хорошим ручейком, приятными брызгами оседая в его карманах. А что, все берут, он ничем не лучше других. А там, глядишь, можно пару рейдов организовать, чтобы такие дохлые юнцы по штабам не засиживались. Размазать одну-другую деревню этих вонючих краснозадых, чтобы примерных граждан своих новыми земельными участками отблагодарить. Вон, у Грея какая семья справная. Пара добрых близнецов подрастают. Глядишь, и не заметишь, как птенчики оперятся, пора придёт по собственным гнёздышкам разлетаться. Обустраиваться. А за холмами земля, что надо. Жирная. Плодородная. Сухой сук воткни, так он немедленно зазеленеет и расцветёт.
А теперь что получается? Не имеет он, Фил, никакого морального права отказаться от дочери благонравного Адама Далби. Не имеет, хоть тресни! А ввести в дом такую шваль, в какую сейчас превратилась его Триша, благовоспитанная и богобоязненная когда-то леди. Да она всех, не дай Бог, вшами наградит! Весь дом провоняет прогорклым жиром, каким мажутся эти грязные ублюдки. Проклятье! Не было печали. Какой позор! Какой ужас.
Фил вытер взмокший лоб.
И, ведь, запри её он дома, в каком-нибудь углу чулана с её ублюдком на пару, ещё можно как-то перетерпеть. Не разорит его лишняя корка хлеба и тарелка пареной брюквы, или какое гнильё они там жрут в их вигвамах, так придётся с ней в свет выходить. Идти с ней рядом. Показаться и в церкви на Богослужении, и в театры её вывозить. Боже! За что ему это всё? Чем прогневил он Господа, что шлёт ему такое испытание... Неужели смирение христианское нужно проверять ТАК? Нет. Это совершенно невозможно.
Фил опять посмотрел на портрет Гранта. Тот по-прежнему насмешливо щурился. Фил вздохнул.
Хотелось бы знать, сколько ещё с этого идиота-братца успел вытянуть тот пройдоха, что припёрся в комендатуру с каким-то колечком, якобы от Триши. Это ещё посмотреть надо, откуда у него кольцо то оказалось. Не стащил ли он это кольцо ещё в дороге, до той самой трагедии, чтобы потом обменять в первом попавшемся трактире на бутылку дешёвого пойла. Не сорвал ли это колечко с пальца уже растерзанной дикарями бедной девочки?
Нет! Стоп. Какой же он, дурак! Именно так и есть. Это только простофиля-братец может выпучив глаза носиться с отрядом по прерии разыскивая чудом воскресшую сестру на потеху всем окружающим.
Как так можно купиться, кто бы мог подумать? И он, достопочтенный Филипп Кренц, оказался таким же доверчивым болваном. Является какая-то вонючая обезьяна, трясёт кольцами перед доверчивыми идиотами, и все немедленно начинают верить в эту чушь, Господи, прости! Надо бы было как следует потрясти того мерзавца, чтобы вытрясти из него правду, откуда он получил это кольцо и что сделал с бедной девочкой? И хорошо бы ещё всыпать ему по полной мере на площади, чтобы другим неповадно было, так честных христиан порочить!
Проклятье! Как же это он сразу не понял, что его собрались вокруг пальца обвести. Как он мог купиться на столь наглую и чудовищную ложь? Как он мог поверить в эту ужасающую клевету на его бедную добрую малышку? Его очаровательную нежную Тришу? Просто немыслимо.
Фил подмигнул Гранту. Разорвал письмо на мелкие клочки и торжественно сжёг в пепельнице. Растёр пепел пальцами.
Затем он потребовал заложить ему экипаж, отдал необходимые распоряжения и отправился к Мадам Лотти, подлечить расшатавшиеся нервы до встречи в 'Гусе'. Посмотрим, что ещё можно будет сделать. Вероятно, вытолкать в шею этого пройдоху-стряпчего и посадить мальчишку на освободившееся место. И никто не посмеет сказать что-то против. Общее горе. Почти объединившиеся семьи. Естественно, горе сближает, заставляет людей держаться рядом. Какие могут быть вопросы. А Ник ему очень может быть полезен. Наивен. Зелен. Полон оптимизма и веры в лучший мир.
Правильно. Так и сделаем. Эву - пинок под задницу. Посмеет возражать, ткну носом в последнюю сверку. Подлец, только на прошлой недели умудрился не меньше десятки себе в карман положить, хамски обворовав своего хозяина-благодетеля. А мальчишка честен до-противности. Никогда не посмеет руку в чужое добро запихнуть. А там, глядишь, и ...
Что там потом будет, как всё сложится Филу было уже совсем не интересно. Завтра он проверить все контракты, посмотрит, где ему и как будет выгоднее разместить заказы.
<< >>
Всё плыло у Белой перед глазами. Тупо переставляя ноги, увлекаемая сильной рукой, она даже не думала, достойно ли она идёт, с гордо поднятой головой, или плетётся спотыкаясь на каждом шагу, еле-еле переставляя ноги.
Сколько потом кануло мимо неё зим, но она так и не могла припомнить, тот свой путь до палатки Снега. Словно её душу сковало колючим льдом. Словно все её чувства медленно опускались тяжёлыми хлопьями мёртвого белого снега.
Неожиданно из темноты на неё надвинулась странная языческая маска. Она инстинктивно отшатнулась назад, ощутив на лице горячее дыхание.
Кружка. Мятая. Мятая оловянная кружка. Едко пахнущий пар над ней.
Она сжимает кружку в руках и никак не может понять, почему так громко стучат её зубы о щербатый край.
Чья-то рука у неё на затылке. Кто-то поддерживает кружку, помогая ей сделать глоток. Терпкое варево обжигает. Дыхание перехватывает. Она словно тонет в каком-то вязком адском зелье, пряно пахнущем сосной. На губах вязкая терпкая горечь.
Кто-то рассмеялся.
Повеял лёгкий ветерок. Было свежо. Что-то легко царапало и щекотало кожу щеки, почему-то ставшей необычно чувствительной.
Сделав невероятное усилие над собой, Белая приоткрыла правый глаз. Прямо перед ней качались два странных металлических хлыста, составленных из отдельных трубок. Одна в другую.
Попытавшись получше рассмотреть эти странные хлысты Белая к своему ужасу обнаружила, как прямо перед её глазом сжимаются и разжимаются зловещие железные клещи, покрытые почему-то жёсткими проволочками, торчащими в разные стороны.
Что с ней сейчас будут делать? Неужели её сейчас будут терзать и рвать на куски этими жуткими клещами?
Почему ей суждено умирать долго и так ужасно? Почему Господь не даровал ей лёгкую смерть от пули? От того ножа...
И она начала молиться, чтобы Бог дал ей силы и мужество встретить смерть достойно. Не унижаясь перед этими кровожадными чудовищами мольбами, не радуя их беспощадные сердца криками и стонами.
Опять кто-то рассмеялся.
Послышались детские голоса.
Неужели эти нелюди способны притащить своих детей любоваться ей муками?
Голоса звенели, почему-то напоминая перебранку сорок у помойки, куда по утрам их кухарка выплёскивала ведро помоев.
Она попыталась приподняться на локтях. Поняла, что её не связали. Что её ничто не держит. Она лежит на мягкой шерсти пушистых шкур. Под лёгким покрывалом, сшитым из серых беличьих шкурок...
Покрывало начало сползать с неё, обнажая плечо. Она попыталась вытащить руку и прикрыться.
Опять детский смех. Чьё-то резкое и скрипучее карканье. В ответ кто-то несколько раз добродушно гавкнул. Разговор? Это разговаривают её новые хозяева?
Она слабо трепыхнулась, попытавшись одновременно присесть и удержать на себе покрывало. (А там шили что-нибудь из беличьих шкурок? Или будем делать чью-нибудь другую шкуру, волка? Лисицы?)
Но это нечто по-прежнему неприятно царапало правую щёку и что-то тонкое качалось у неё перед правым глазом. Скосив, насколько это только возможно глаз, Белая чудом удержалась, чтобы пронзительно не завизжать и не броситься бежать. У неё на щеке сидел огромный сине-зелёный жук с длинными усами.
Только обман зрения превратил его в страшную зловещую тварь.
Конечно, если подумать, то безобидный жук был совсем не страшным. И не противным. Она видела такого на картинке.
Там. В её прошлой жизни, отец подарил Нику толстую книжку с картинками. И брату очень нравилось пугать Белую, подсовывая той под нос яркие картинки с противными зелёными гусеницами и жуткими мохнатыми пауками. Самой же ей очень нравилось разглядывать картинки с яркими тропическими бабочками. А как-то раз она...
Но зачем на неё натравили этого жука? Он кусается? Он ядовитый? Она должна умереть от прикосновения его лапок или остаться в живых, чтобы стало понятна воля Богов, которым поклоняются дикари?
Над ней наклонился полуголый мужчина и осторожно снял с неё жука.
Опять рассмеялись дети.
Она повернулась на звуки. Девочка помладше. Мальчишка постарше. А на коленях у девочки восседала ещё одна пухленькая малышка лет трёх от роду. Она изумлённо таращилась на Белую огромными глазищами и показывала пухлым маленьким пальчиком. Пальчики на руке были такими крохотными!
Синий Снег опять что-то проворчал своим домочадцам, те ему что-то ответили. Девчонка рассмеялась и сунула ему в руки мелкую. Мальчишка выскочил из палатки и до ушей Белой донёсся пронзительный боевой клич. Ковыляя, выбралась из палатки и старуха. За ней выскользнула девчонка. Немного потоптавшись рядом с ней, куда-то делся и сам Синий Снег.
Белая устало опустилась обратно на шкуры. Под ними было так тепло и уютно. И они так не давили на неё, как в палатке у Лёгкого Пера. И не воняли мокрой псиной.
Но тут появилась старуха с лицом напоминавшим печёную картофелину, грубо сдёрнула покрывало и, вцепившись костлявыми пальцами, напоминавшими те самые паучьи лапы из книги, ей в плечи, посадила её одним сильным рывком. Опять что-то ей сказав на своей варварской тарабарщине, она впихнула ей в руки ... кожаное новое платье. Кожа была приятная. Мягкая и бархатистая на ощупь. Платье было с красивой вышивкой спереди. Свисала нарядная бахрома. Почти, как шемизетка, подумалось Белой.
Чтобы не оставаться голой перед этой приставучей старухой, Белая послушно натащила на себя платье.
Но тут старуха опять заверещала, закаркала, начала толкать, дёргать и даже щипать свою беззащитную жертву. Пришлось подчиниться. И в сопровождении старухи, Белая выбралась из палатки, слегка покачиваясь от странной сонной слабости.
Рядом с палаткой горел костёр. На треноге был подвешен большой котёл, в котором что-то булькало. Девчонка помешивала варево длинной суковатой палкой.
Малышка возилась на шкуре со странной остроухой собакой. Собака была тощая, с острой длинной мордой и острыми ушами. Одно ухо висело. Соски были оттянуты, словно у неё недавно были щенки.
При появлении Белой девчонка опять заразительно рассмеялась в ответ. Снег ей что-то неодобрительно проурчал. Та не обратила на слова никакого внимания. Но он не унимался. Девчонка подскочила к Белой и вручила той эту странную мешалку с рогулькой на конце.
Откуда-то на невысокой толстой лошадёнке с белой мордой жутко завывая вылетел мальчишка и выхватил мешалку у Белой из рук. Продолжая завывать и верещать он скрылся за палаткой, чтобы спустя несколько секунд подскакать к той и протянуть мешалку, будто желая её возвратить. Но как только Белая протянула руку, как мальчишка ловко выдернул мешалку. Только для того, чтобы опять протянуть обратно.
Старуха с девчонкой опять рассмеялись. Старуха - скрипуче и хрипло, девчонка звонко. Белая даже рассердилась, какое они имеют право так насмехаться над ней. Лучше бы убили, чем превращать в такое посмешище.
Но тут к ней подошёл Синий Снег и остановился почти рядом.
Протянул свою руку и обхватил запястье Белой своими длинными смуглыми пальцами.
Кожа была сухой и шершавой. Как бы синяков не наставил, подумала Белая. Что же он сейчас с ней собирается сделать у всех на глазах? Неужели то самое страшное, что может только случиться с женщиной? Она вздрогнула и испуганно от него отпрянула.
Не обращая никакого внимания на её жалкие трепыхания, Синий Снег положил её руку себе на грудь.
- Синий Снег.
Белая заставила себя невероятным усилием воли поднять голову и посмотреть в глаза своему мучителю. Смотрел он на неё насмешливо. Не было того самого стихийного первобытного безумия, что так часто вспыхивало в глазах Хении. И не было того безучастного равнодушия...
Она рванула руку на себя, пытаясь освободиться от стального захвата. Снег медленно отвёл её руку от себя и приложил к груди Белой.
- Личинка Мухи.
Затем снова прикоснулся к себе со словами: 'Синий Снег', - чтобы через мгновение, толкнуть её со словами: 'Личинка Мухи'.
Ничего не понимая, Белая огляделась по сторонам. У костра застыли старуха и девчонка, мальчишка горделиво восседал на своей лошадке, явно подражая великому воину. И только малышка продолжала возиться с собакой, которую успела оседлать и вдохновенно тягала за уши. Собачий хвост мотался из стороны в сторону. Неужели ей никто не хочет сказать по-человечески, что он неё требуется?
- Синий Снег. - Опять услышала Белая и, не выдержав, передразнила своего истязателя.
- Синий Снег, Синий Снег! Что тебе надо от меня, чудовище!
И услышала, как 'зрители' торжествующе взвыли.
Синий Снег удовлетворённо кивнул, но руку Белой не выпустил, а опять толкнул её в грудь.
- Личинка Мухи.
И тут Белая поняла, что означал этот дикий спектакль! Её учили говорить! Эти невежественные дикари учили говорить ЕЁ, цивилизованного грамотного человека из такой приличной достойной семьи.
Но почему - личинка мухи. Какая пакость-то, если вдуматься. Даже тошнит. Выдумали такую мерзость говорить перед завтраком. Как только язык мог повернуться... И тут до Белой дошёл весь кошмар происходящего. Если Синий Снег заставлял повторять своё имя, прикасаясь к СЕБЕ, то прикасаясь к НЕЙ, он хотел дать ей понять, что это ЕЁ имя? Это ей дали такую унизительную поганую кличку.
- Я? Я, по-твоему, эта мерзкая гадость? Я? Да я, если хочешь знать, я ...
- Личинка Мухи. Эта женщина сейчас повторит за Синим Снегом. - Удовлетворённо проурчал тот.
- Ли...ли...чииинкМууу... - Всхлипнула Белая, не в силах справиться с подобным унижением.
Синий Снег кивнул, затем опять толкнул себя в груди и что-то очень медленно проурчал (пока словарь не найден, я бессильна давать уроки!!!). Белая постаралась поточнее воспроизвести эти странные гортанные звуки!
И опять утро разразилось воем и воплями.
- Синий Снег знает, что эта белая женщина может говорить, как человек. - Явно гордясь собой, произнёс Белый Снег, обращаясь к ней. - Синий Снег знает, что скоро эта Личинка Мухи начнёт понимать человеческую речь. Даже может стать хорошей женой воину. Матерью детей воина. Так. Хорошо. Очень хорошо. Скоро Синему Снегу станет не нужно оскорблять рот гнилыми и тухлыми звуками белоглазых. Очаг Синего Снега не будет оскорблён гнилыми и тухлыми звуками белоглазых. Личинка Мухи не совсем глупая бестолковая женщина белоглазых. Синий Снег доволен.
И не успела Белая осознать, что её сейчас сказали, как Синий Снег, оставив её топтаться на месте, скрылся в палатке.
Моментально выловив что-то в котелке и поместив в объёмную посудину непонятного происхождения, девчонка нырнула вслед за ним.
К растерявшейся Белой бодро подковыляла старуха и пытка продолжилась. Через некоторое время Белая знала, что старуху зовут Лошадиная Грива, смешливую девчонку - Ручей. К удивлению Белой малышку почему-то обозвали Лягушкой. А чему она не удивилась совершенно - мальчишка носил имя Шагает Громко.
Синий Снег выбрался из палатки. И немедленно рядом с ним оказался мальчишка, который подвёл крупную серую лошадь, явно чистокровную, и внушительный лук со стрелами в колчане. Снег принял лошадь, моментально оказался у неё на спине, взвыл и ускакал даже не простившись со своими домочадцами. Это было очень странно. Если он здесь глава семьи, почему же не отдаёт никаких распоряжений? Почему не стал прощаться по-человечески, хотя бы немного потискав Лягушку?
Белая терялась в догадках. Скорее всего старуха - мать Синего Снега. Но кем ему приходятся остальные? Шагает Громко - его сын? По возрасту, вроде, как получается. Но неужели девчонка лет четырнадцати может быть года три матерью? А если она приходится Снегу племянницей, младшей сестрой или дочерью, где же тогда у Снега его собственная жена? Или откуда у него тогда появилось столько детей? И что теперь будет с ней? Какова её собственная роль, если только не живой игрушки, объекта издевательства со стороны детей? Наконец, её здесь решили уморить голодом? Солнце давно уже висело высоко в небе, в животе у Белой урчало, а про еду никто так и не обмолвился.
Нет. Подошедшая к ней Ручей, вцепившись в рукав, подвела Белую к котелку и несколько раз произнесла слово 'еда'. Удалось это сделать не сразу, поскольку дважды эта нахалка буквально захлебнулась смехом.
После чего, к её великому облегчению, ей было дозволено поесть. Но только она успела сделать несколько глотков необычайно вкусного и ароматного бульона, как Ручей вручила ей какоё-то каменный 'блин' с выемкой и небольшой отполированный камень весьма необычной формы. Затем перед ней оказался увесистый кожаный мешок с вялеными полосками мяса. Ручей показала, как нужно превратить эту полоску в 'муку', которую Белой нужно было ссыпать в другой мешок. А Ручей удобно устроилась рядом с ней, перетирая какие-то странные бурые комочки. Заметив интерес Белой, Ручей протянула той на ладони несколько комочков, оказавшихся сушёными ягодами. Грива в это время ушла за палатку вместе с Лягушкой.
Мясо было неимоверно жёстким. Полоски словно жили своей собственной жизнью, смысл которой заключался исключительно в том, чтобы свести Белую с ума. Они извивались на камне, падали вниз, когда Белая наклонялась, чтобы подобрать беглянку, уже почти готовая мука высыпалась ей под ноги вслед за полоской. Казалось, что на земле этой противной муки было намного больше, чем в предназначенном для неё мешочке. Болели руки, ныла спина. Белой казалось, что от жара солнца, замершего в белёсом от зноя небе, её собственные мозги уже успели ссохнуться и высыпаются из ушей, смешиваясь на земле с той самой проклятой мукОй.
Наконец появилась старуха, немного поворчала, пытаясь что-то сделать с рассыпанной мясной трухой, и потащила Белую за палатку, одновременно продолжая ворчать и причитать, показывая сухонькой сморщенной рукой на небо.
За палаткой было прохладнее. Но там Белую ждала очередная шкура, распяленная на каркасе. Однако к такой работе девушка успела уже привыкнуть. Её даже перестало мутить от неприятного запаха.
Она даже не поняла, когда наступил вечер.
От усталости не было и облегчения, что этот безумный день для неё закончился, что старуха приготовила для них похлёбку.
Есть не хотелось. хотелось только кинуться плашмя на шкуры и забыться тяжёлым беспокойным сном.
Но и этого ей не позволили.
Ручей щебетала и тормошила Белую, пока та покорно не поднялась с ложа, и потащила к реке, где заставила выкупаться.
Утро выдалось хмурым. Низкие тучи сладко дремали на склонах Чёрных Холмов, которые трудно было рассмотреть сквозь предрассветное марево.
Порывы ветра стали сгонять к вершинам Холмов тучи. Свинцово-сизые, разбухшие от влаги. Под резкими порывами ветра они вздымались на дыбы, заполняя собой небо.
Упали первые тяжёлые капли, пятная пересохшую вытоптанную землю, шурша редкими клочками жёсткой сизой травы, гулко барабаня по редкой листве кустарника.
И, наконец, хлынуло.
Белая осторожно выглянула из палатки.
Серебристая пелена дождя скрыла деревню. Под ногами змеились ручейки грязной воды.
Поёжившись, Белая нырнула обратно, поближе к жарко потрескивающему пламени очага. Грива что-то сердито ей каркнула. Белая тревожно оглянулась. Старуха шустро подковыляла к ней, схватила за руку, продолжая бурчать и ворчать, затем притащила к выходу только чтобы притащить обратно к огню, но вдоль стены. В палатке было тихо.
Мокрая собака, припадая к земле, осторожно пробралась в палатку и забилась за сложенные стопкой обработанные шкуры, где чем-то уже занималась Ручей. Собака встряхнулась, потом немного потопталась и улеглась, положив морду на лапы.
Ручей подошла к Белой, протянула той шкуру, точнее, кожу, натянутую на каркас из зелёных веток ивы. Когда Ручей исхитрилась нарезать столько побегов, да ещё и сплести из них такую странную конструкция, Белая не знала, но сочла, что кожа была выделанной, тщательно очищенной от жирового слоя и шерсти. Однако Ручей так не считала. Она назойливо что-то щебетала, размахивая рамкой перед носом у Белой, пока та не была вынуждена взять злополучную шкуру в руки. Удовлетворённо хмыкнув, Ручей подбросила в костёр охапку наструганных светлых смолистых щепок. А затем Белой пришлось держать раму над очагом, пока Ручью не удалось закрепить раму прямо над сильно чадившим пламенем. От пряного аромата собака насторожилась, чихнула и нервно зевнула, звучно щёлкнув челюстями. Проснувшаяся и накормленная Гривой Лягушка подползла к собаке, чтобы опять начать терзать злополучное ухо.
По закону подлости, кому-то потребовалось заглянуть в их палатку.
Шаткая конструкция качнулась, Белая попыталась вернуть её на место, но ... неожиданно повалил едкий дым. Вскоре вся палатка оказалась в дыму. Белая отчаянно тёрла глаза, чихая и кашляя. Вместе с ней кашляли и чихали все окружающие. К счастью Грива не растерялась. Она быстро приподняла один из краёв, и через какое-то время с последствиями трудовой деятельности Белой справиться удалось более-менее успешной, если не считать, что угол рамки слегка потемнел, а край кожи приобрел неприятный зеленоватый оттенок.
Ангелина Татьяна
Мой вариант продолжения истории:
***
Белая еле успевала идти за Робом. Она кожей чувствовала на себе взгляды остальных индейцев: изучающие, завистливые, осуждающие, безразличные. Но в ней больше не было растерянности или страха. Ещё там на холме она приняла решение сражаться за свою жизнь и мечты. Она перешла грань страха перед смертью, выбрав свободу.
Войдя на поляну, где сидели вокруг большого костра старейшины, она чуть отступила за спину траппера. Старый седой индеец со шрамом на левой щеке рукой указал пришедшим на пустующее место в круге. Присев, Белая поняла, что оказалась напротив Хении. Его тяжелый холодный взгляд как будто старался пригнуть её к земле, но она, гордо выпрямив голову, демонстрировала почти царственную осанку.
Тот же индеец начал низким раскатистым голосом говорить что-то остальным. И хотя она не она не понимала ни слова, эта речь, казалось, согревала ей душу. Когда он замолчал и передал извергающую белый дым, трубку сидящему слева, тот, сделав вдох, тоже высказался.
Очередь дошла до неё. Она сделала вдох, который сковал легкие. Не поддавшись желанию откашляться, Белая начала рассказывать о том, что чувствовала, когда лежала у обоза в ножом в груди, когда умирала от голода в типи Белой Совы, когда смотрела на след от его разоренного жилища, когда помогала по хозяйству Легкому Перу, когда разговаривала с Уткой, когда подносила револьвер к голове. В этот рассказ она вложила всю эмоциональную палитру. Ей казалось, что вокруг никого уже нет, только прозрачный белый дым. Всё ушло: не было ни индейцев, ни костра, ни горящих черный глаз Хении, ни того муслинового голубого платья, ни любимой шляпки с гроздью сирени. Она вдруг очутилась у большой раскидистой яблони, росшей на южной окраине сада. Она была свободна, счастлива, беззаботна. Громкий смех отдавался эхом над деревьями, густо облапленными белыми цветами.
Очнувшись ото сна, Белая увидела, что лежит в типи Легкого Пера. Спиной к ней сидел Хения. Она невольно засмотрелась на черный перелив его волос. Ей не хотелось обнаруживать своё пробуждение. Но он резко повернулся, окинул девушку пристальным взглядом и вышел из вигвама. Через несколько минут вошёл Роб.
-Как ты, малышка? Напугала же ты нас.
-Что они сказали? Меня отпустят?
-Понимаешь, даже я не предполагал, что так обернется. Духи сказали, что вы с Хенией должны отправиться в Землю предков.
-То есть - нет, - она отвернулась к стене.
-Скорее решение не принято. И вот, что я тебе посоветую: путь опасен, будь осторожна и держись рядом с Хенией. Главное - выживи. Ладно?...Я пойду.
Ничего не ответив, Белая отвернулась к стене. Мысли мелькали в её голове лихорадочной чередой. Путешествие давало ей возможность стать свободной, если не попытавшись сбежать, то умерев от рук Хении. И этот шанс нельзя было упускать.