Санди Саба : другие произведения.

Газетная история

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Санди САБА

Газетная история

  

Почти фантастическая повесть эпохи Застоя

  
   1
   История эта может показаться вам совершенно неправдоподобной, достойной фантастического сборника. Однако она произошла наяву - ровно двадцать лет тому назад - знойным летом 1982 года. Старого доброго застойного года, когда цены были низкими, а прилавки пустыми, когда повсюду царствовали парткомы и анекдоты об этих парткомах, а самиздат и "Голос Амери­ки" считались ужасными монстрами западного империализма.
   Историю эту поведал мне один из участников тех необычайных событий. Но имя по его же просьбе я раскрыть не могу - дал слово. Одно скажу - имя это вы все прекрасно знаете, оно у всех на слуху. Поэтому предупреждаю сразу: все события, описанные в этой повести, подлинные, а вот имена и фамилии участников тех событий, во избе­жание неприятностей как для них, так и для автора данных строк, из­менены.
   Сначала и я не поверил в истинность произошедшего тем далеким летом, но вдруг увидел один засекреченный документ - настоящие имена, точные даты... А каким образом этот секретный документ попал в мои руки, не скажу.
   Но самое поразительное то, что произошла эта удивительная исто­рия - да, да - в нашем городе... Название его я скрывать не буду - за­чем таить секрет Полишинеля? Произошла эта история в Инсарске.
   Для тех, кто не был в нашем городе, скажу: Инсарск - это один из тех небольших провинциальных городков, справедливо полагающих, что они не последние на балу в свите королевы-Москвы.
   Город, похвалюсь, славный своей могучей электротехнической промышленностью. "Каждая третья лампочка в мире - наша!" - гордо восклицают до сих пор инсарцы, а злые языки добавляют: "Перегорев­шая!" Горды инсарцы и тем, что здесь несколько ночей давил клопов в местной гостинице сам Иван Сергеевич Тургенев, застрявший в го­роде из-за распутицы. "Притом оставил самые теплые воспомина­ния", - вздымали высоко вверх грудь патриоты, а все те же непатрио­тические злые языки как бы ненароком добавляли: "В нецен­зурной форме". И Инсаров - персонаж одного из самых известных романов писателя - возник благодаря нашему городу. Разумеется, не сам герой, а его звучная и гордая фамилия. Гостиницу меж тем в нача­ле 30-х годов снесли, но инсарцы гордились тем самым местом, где она раньше стояла. Впрочем, старожилы до сей поры спорят, где она стояла, поэтому горожане с полным правом могли гордиться несколь­кими местами, расположенными в противоположных частях города.
   Восторгались инсарцы и землячеством с видным сыном земли инсарской известным художником Ленинградовым-Петербуржским (для справедливости надо заметить, что вторая часть псевдонима появилась у видного сына нашей земли вместе с переименованием Ленинграда, а до этого он был просто Ленинградовым). "Славного художника из пле­яды великих воспитал город!" - задирали носы курносые патриоты. А непатриоты тоскливо напоминали: "Где бы был ваш гений, если бы в трехмесячном возрасте его не увезли в Ленинград - так бы и остался Малейкиным!"
   Для бескультурных непатриотов напомню о нескольких шедеврах этого маститого мастера: "Брежнев и Кастро в сосновом бору", "Маль­чик с апельсином", а из последних работ "Иисус Христос в Гефсиманском саду", которую, впрочем, он переделал из "Ленина в Разливе" и которая одно время носила название то ли "Горбачев в Форосе", то ли "Ельцин в Барвихе" - точно не помню, но одно из двух - это наверняка.
   Был в Инсарске и свой очаг культуры - педагогический институт, почему-то называвшийся первым, хотя никакого второго института в городе не было, - ПИПИ (то бишь - Первый Инсарский Педагогический Институт). И если великовозрастный недотепа ныл: "Хочу ПИПИ", это значило, что ему приспичило получить диплом, который в те времена освобождал студентов от их патриотического долга.
   Впрочем, был в городе и свой драматический театр, и своя опера, и даже свой цирк. Вернее, здание цирка, в котором выступали гастро­лирующие циркачи. Хотя зачем это я вам рассказываю - любознатель­ные читатели все это и массу других интересных подробностей могут узнать из обыкновенного туристического справочника "Инсарск", 1981 года выпуска.
  
   2
   Однако хватит присказок - пора наконец и сказку нашу достовер­ную сказывать.
   Был в Инсарске, как и во всех приличных городах, свой печатный орган - газета "Инсарская прав­да", основанная еще в незабываемом 19-м.
   Ответсеком - ответственным секре­тарем (не путать с генеральным!) - в этой газете работал один из главных героев нашей повести Николай Лыкин. Причем не первый год.
   "Нет, нет и нет у нас в Союзе грамотных людей. Конечно, Ксана - редакторская любовница, его очередная блажь. Но спускать с рук такие опечатки?! Вместо КРС - крупно-рогатый скот - написать "крыс": "Колхозы Шарашкинского района перевыполнили поставку шкур крыс государству". Что, наши советские колхозы крыс разво­дят? А чего только стоят силикатный шифер и волновой цемент! Филолух!" - и слава КПСС, что у Коли привычка просматривать тексты за корректорами. А то в прошлый раз он страшно устал и махнул рукой: одну статью не прочитаю - ничего не случится. И что же - закон подлости - случилось! В небольшом фельетоне, повествующем о бес­хозяйственности в одном из колхозов области, вышел такой абзац: "Председатель колхоза "Путь к коммунизму" товарищ Плюгавенько крайне безответственно относится к своим обязанностям - мало того, что колхоз один из отстающих. В селах непролазная грязь, повсюду неубранные кучи мусора. А у сельсовета прямо под окнами БЕЖАЛА дохлая лошадь..." Впаяли ему тогда выговор с лишением премии, а этой Ксаночке хоть бы хны - последнее китайское предупреждение. Долго потом вся редакция потешалась:
   - Вот какие разгильдяи в наших колхозах. Даже дохлая лошадь от их безобразий побежала!
   И это газета обкома партии!
   Сам редактор - Олег Николаевич Марковин - ему всегда гово­рил: "Коля, газета - это источник знаний. Ей верят, и если мы напи­сали, что мертвая лошадь бежала, а не лежала, то читатель и будет убежден, что так оно и было". Ну, для Марковина газета только сту­пенька, плацдарм для прыжка в обком, а для него, Коли Лыкина, га­зета - это вся жизнь. Почти двадцать лет без малого он в "Инсарской правде", из них десять - ответсек.
   Коля еле-еле передвигал ноги - за день так намотался - все на нервах. В последний момент прислали доклад Брежнева - пришлось все материалы, которые были на первой и второй полосах, убирать. Готовые материалы... Зашел в подъезд, взял из почтового ящика утренний номер "Инсарской правды" - для него вчерашний и многажды прочитанный. "Меня нет - некому и газету взять", - прозудел он про себя. Редактор Марковин в свое время в обязательном порядке заста­вил весь коллектив подписаться на свое издание. Хотя на следующий день эти газеты валялись по всей редакции никому не нужными пачками.
   Николай открыл дверь - жена, как всегда, даже не удосужится встретить. Заперлась в ванной - стирка, видите ли. Нашла отговорку. Младший сын спрятался в своей комнате - вот оболтус - притащил откуда-то этого полузапрещенного хрипуна Высоцкого. Уроки бы луч­ше учил - образ партии в романе Фадеева "Молодая гвардия". Троеч­ник! Коля со злостью швырнул газету на стол, глаза бы его ее не видели. И так за целый день от нее уже в глазах рябит. Если бы не телепро­грамма - давно бы в туалетную бумагу превратил.
   Включил телевизор. "О Господи! Как он надоел - кто бы только знал!" Диктор Кириллов нудно и долго зачитывал Продовольственную программу, благо еще не сам Брежнев причмокивает. Выключил. Взял в руки вчерашний "Советский спорт". В принципе, из всех печатных изданий Николай уважал только "Советский спорт". Жена читала "Ра­ботницу" и "Крестьянку", сыновья в свое время любили "Мурзилку". В добровольно-принудительном порядке приходилось выписывать еще и просто "Правду". Но она на пару с "Инсарской" шла в макулатуру. И то польза - Борис, младший Колин сын, исправно выводил свой класс в победители по сдаче этой самой макулатуры. "С помощью "Правды" можно многого добиться", - шутил Николай Лыкин. Стар­ший Колин сын Михаил читал исключительно "Футбол-Хоккей", но его, как назло, выписать было невозможно, а в газетных киосках быстро расхватывали..
   Но только Николай взял в руки любимую газету, как ввалилась вся растрепанная и мокрая от стирки жена Ирина. Интересный, кста­ти, факт, везет ему на Ирин: мать - Ирина, жена - Ирка, любовни­ца - и та Иринушка. Одно хорошо - не спутаешься.
   - Есть будешь? - какой противный у нее голос!
   - Что же я - святой, по-твоему? - этот голос Николаю за двадцать с хвостиком лет до того осточертел, что он готов был иногда на стенку от него лезть. И как он умудрился жениться на этой дуре? Дура дурой ведь. Книг, кроме паршивых детективов, не читает, между ними нет ничего об­щего, кроме бытовых проблем и супружеского долга. Если по правде сказать, Коля женился на ней исключительно из-за своей честности. Хотя это она, зараза, его подставила - уперлась: не буду делать аборт и точка, а сроки-то еще не прошли. Правда, готовит отлично. Хоть ка­кое-то положительное белое пятно... Вот Иринушка - это совсем другое дело, не то что Ирка. Это настоящая женщина. И поговоришь с ней - о Рейгане, о "Динамо" киевском, анекдот про Брежнева прошепчешь, да и в постели не бревно, этой же вечно нельзя. Эх, если бы... взял и ушел. И пусть все горит синим пламенем.
   Сын врубил на полную катушку Пугачиху с ее надоевшим "Звезд­ным летом". Ладно, это еще свое, советское, а то в прошлый раз врубил эту, как ее, "Бони-М" - "Ни бо, ни эм". И что за песни пошли: ни мело­дии, ни текста, вот в свое время были песни. Хоть бы книжку в руки взял. Вон его сверстник-сосед Вовка Шуман запоем книжки читает. И где только их достает? В книжных магазинах - одни классики мараз­ма-ленинизма и их продолжатели.
   - Да сделай наконец потише! - не выдержал Николай, заорав на сына, и поплелся на кухню, как на казнь. Да, Иринушка - не Ирка. Ирка вон как растолстела и подурнела. Дура - и подурнела?! А Иринушка за собой следит. Но ей с родственниками повезло: брат, главный инженер электролампового завода, недавно ей из Франции такой космети­ки привез - от Диора какого-то. Это не то что "Красная Москва". А Ирка...
   Хоть бы одно ласковое слово - все сопом или криком. Ей бы Ге­расима в мужья, того, дружка Муму. Вот - два сапога пара. И тот бы, наверное, не выдержал - утопился бы вместе с Муму.
   - Пап, а что это - в газете ошибка? - на кухню прибежал сын с "Инсарской правдой" в руках.
   У Николая внутри все похолодело - где? Опять эта Ксана-Оксана? Он что - корректор - почему он должен отчитывать полосы за кор­ректором? Главное, не на первой бы полосе и не в докладе Леонида Ильича.
   - Что за ошибка?
  
   3
   Ксану-Оксану Дятлову в редакции не любили. Последний человек в коллективе - корректор, - а воображает о себе невесть что. Та тоже не пылала ни к кому, кроме шефа, любовью и нежностью. "Корректи­ровщица", - презрительно шептались за ее спиной. Это прозвище за­крепилось за ней сразу - с первого дня работы. Когда она пришла устраиваться в газету, то сказанула такую фразу:
   - Вам корректировщики требуются?
   Замглавного Былинкин вначале даже не понял, о чем идет речь. Он, бывший военный, первым делом подумал об армейском термине и долго не мог сообразить, что эта девица-красавица имеет в виду. Оказалось, должность корректора. Ее бы не приняли, если бы главному не понравились ноги. И все остальное. Корректор из нее, к вящему неудовольствию ответсека, подчищавшего за ней многие ляпы, получился неважный. Но благодаря стараниям и усердию в другой области корректировки, как шутили сами газетчики, ей удалось-таки закрепиться в штате.
   Хотя была еще одна причина, позволявшая ей относительно безболезненно переносить все газетные неприятности. Она была сексотом. Секретным сотрудником компетентных органов. Правда, Ксане-Оксане неприятно было вспоминать день вербовки. И не из-за самой вербовки, а из-за страшной винно-водочной передозировки. Никогда - ни до, ни после она так не напивалась. Оксана совершенно не помнила, как выглядел тот тип. Похмелье было дикое, она даже забыла, как оказалась с ним в одной постели. Она помнила только его слова: "Журналистика - это передовая идеологической..." борьбы, войны, а может, фронта? Какой черт теперь разберет. Однако она и не очень-то страдала, если б не похмелье. Даже наоборот - в какой-то степени была горда, что хоть каким-то боком, - а вербовщик лежал как раз под боком - имеет отношение к бойцам невидимого фронта. Им там - на передовой, в Америках и Англиях - ох, как несладко. А она, Оксана Дятлова, труженица невидимого тыла. Она с детства любила "Подвиг разведчика", "Щит и меч", ну и, конечно, недавние "Мгновения" с артистом Штирлицем в главной роли. Чекист просил докладывать о настроениях простых и непростых журналистов: "Ты - обычный сотрудник, они от тебя своих настроений скрывать не станут". Она сначала не могла понять: и зачем им мысли Марковина - он что, шпион что ли? "Все может быть", - посерьезнел компетентный орган в лице вербовщика.
   Но ничего, решила она, еще чуть-чуть и буду проситься на передовую - в Америку, или на худой конец - в какую-нибудь эфэргу. Или сбегу, как мальчишки сороковых. Обидно было только, что этот тип поймал ее на интимных связях с редактором обкомовской газеты. А сам-то какие связи всю ночь устанавливал? Ксана-Оксана согласилась бы работать и без этого шантажа. Но что интересно - после ее согласия никто больше не надоедал нравоучениями и даже угрозами из-за ее отношений с шефом. Теперь - всем до лампочки ее дела.
   И вот сейчас она находится в кабинете Олега Николаевича Марковина, а он, Олег Николаевич, обнимает ее своими огромными ручищами, и она не сказала бы, что это ей было неприятно.
   - Что же ты, Ксана-Оксана, в этом номере опять кучу ошибок насеяла? Ответсек опять сердился - мол, сколько опечаток за тобой исправил, - надул важно губы Марковин. Но он отнюдь не ругал свою подчиненную - наоборот - говоря эти слова, он корректировал положение своих рук на задней части тела корректировщицы. У редактора поблескивали от влаги губы, а на их краешках выступила слюна. У него всегда влажнели губы и выступала слюна, когда он видел красивую женщину. А когда он видел красивую женщину, то, как и собака Павлова, не мог никак совладать со своими условными рефлексами. Единственное, вернее, единственная, кто мог совладать с его условными рефлексами, была его жена Алевтина. Но к счастью для главвреда жена работала в совер­шенно другой организации - директором продбазы - и не могла посто­янно контролировать мужнин темперамент.
   Впрочем, она догадывалась о его шалостях, время от времени уст­раивая грандиозные скандалы и жалуясь парторгу газеты Озоровскому. Но, как вы уже знаете, Ксана Дятлова имела, как бы сейчас сказали, "прочную крышу", и поэтому у Алевтины было мало шансов урезо­нить мужа. Так и пришлось смириться.
   Только было Марковин скорректировал правильно руки, как заз­вонил телефон. Если бы простой - Олег Николаевич и не подошел бы к нему, но звонил "горячий" телефон. Так называл редактор телефон связи с партийным начальством, по которому получал "ЦУ" и который ни в коем случае нельзя было игнорировать.
   Плюнуть бы на все - ну его к лешему, - но вдруг что-нибудь срочное? Пришлось Ксане-Оксане слезть с колен. Звонил Пальцын.
   - Сам! - важно протянул главвред. Любовница притихла.
  
   4
   Да, это был сам товарищ Пальцын, первый секретарь Инсарского обкома партии. К слову, он был одним из самых молодых первых сек­ретарей - ему было всего сорок пять.
   За день он чертовски намотался. Утром принимал депутацию польских рабочих ("Забастовщики проклятые!"). Потом почти целый день проторчал на строительстве алюминиевого завода в Посопске (это небольшой город в 50 километрах от Инсарска). В довершение всего произошла серьезная авария на ТЭЦ-3, чуть весь Инсарск без света не остался.
   Надо позвонить Маше, как там внучка Леночка. Вот дочь у него - Мария - двадцать лет, а уже замуж выпорхнула. Нет, чтобы подождать, институт закончить. Хотя он сам в свое время в девятнад­цать "окольцевался". Только вот свекровь, неплохая вроде женщина, но упрямства не занимать: уперлась и с сизифовым терпением стала настаивать, чтобы Леночку окрестили, а то, видите ли, не по-людски. И как Павел Владимирович ни убеждал: я - коммунист, я - первое лицо в области, на меня люди смотрят, - бесполезно. Наивная женщи­на, а Марии как дочери нет бы его поддержать, так она за свекровью запопугайничала. И вот не понимают люди, что накапает кто-нибудь в ЦК и за такую вроде бы малость можно и кресла лишиться. Как поле­тел в свое время из парторгов электролампового завода его знакомый Георгий Трутнев. Правда, он сына крестил. Пришлось взять инициа­тиву в свои руки - и крестили малышку в Старом Городище в забытой всеми церквушке в двухстах километрах от Инсарска.
   Болела голова и о первом секретаре комсомола. Фокина забирают в Москву. Кем бы его заменить? Если только Хамелеоновым Валеркой. Вроде способный парень, энергичный. Таких бы в ЦК, а то засело там старье, песок аж сыплется. Они в ЦК совсем, что ли, свихнулись: ну стыдно же держать в руководителях государства абсолютную развалю­ху. Что: нельзя помоложе выбрать - того же Романова или Горбачева Мишу. А что, чем он плох? Его Ставропольский обком не из худших.
   Пальцын вытянул ноги и закурил. Пока жены нет, а то она терпеть не может табачного дыма... Да, за всей этой суетой чуть не забыл - обещал в обкомовскую газету передовицу сочинить. В принципе, статья была уже готова. Единственное, что осталось, - найти две соответствующие цитаты двух Ильичей - Ленина и Брежнева. Ну, этим пусть помощники займутся. Куда бы только эти цитаты втиснуть?
   Пальцын поморщился, взял трубку телефона и позвонил главному редактору "Инсарской правды" Марковину:
   - Олег Николаевич, не тиснешь во вторничный номер?
  
   5
   Старший сын Лыкиных Михаил провожал свою девушку - Людмилу - Милу Аистову до дома. В душе все прыгало и смеялось - сегодня Мила согласилась стать его женой. Его, Мишкиной, женой. Или он сошел с ума, или весь мир перевернулся. Мила - его жена! Кино какое-то, она сказала, что любит его. Нет, это что-то невероятное.
   А родители даже и не догадывались о ее существовании. Он ведь не хотел раньше времени об этом говорить - боялся спугнуть свое сча­стье. Сегодня оно в руках, а завтра упорхнет и было таково. Кто знает, что нас ждет. Зачем тешить себя надеждами и строить иллюзии. А се­годня Людмилка - счастье его - согласилась стать его женой. Какая гарна дивчина, а обратила свое внимание именно на него, хотя парней возле увивалось немало. "Ты, - говорит, - добрый".
   - Знаешь, ко мне сегодня цыганка приставала, все хотела погадать. За три рубля, - сообщил Миша своей невесте.
   - Ну и что нагадала?
   - Ничего, я послал ее и "к", и "в", и "на".
   - И тебе неинтересно знать, что с тобой будет лет через десять-двадцать?
   - А зачем? Если знаешь - неинтересно будет жить. Моя бабушка говорила: "Что будет - не исправишь". А то вон моей тете одна такая цыганка нагадала смерть от несчастного случая в 56 лет. Ей сейчас 54 и она со страхом ждет, что будет через два года.
   - Бедная женщина. Это очень плохо - знать будущее и не уметь его предотвратить. Как в мифе об Эдипе. Ты суетишься, все делаешь, чтобы уйти от судьбы, но именно эта суета и приводит к напроро­ченному.
   - Люди хотят знать только добрые вести. Несчастья никто не ждет. А так не бывает... Да и предсказания все эти только пугают. Чушь это все.
   - Пушкину предсказали смерть от руки блондина в тридцать семь лет. А Дантес был блондин.
   - Вольтеру тоже предсказали смерть в тридцать лет. Он писал потом, что посмел обмануть судьбу аж на тридцать с лишком лет...
   - А все-таки интересно, - Милка закусила губу, - что нам дано и можно ли изменить эту данность?
   - Знаешь, Мил, если человек в запое, то никакой цыганки не надо, чтобы узнать, что он вскоре получит белую горячку.
   - Но человек может выйти из запоя - сила воли...
   - Много ты видела таких людей? Может - да, но не выходит. Не у всех хватает силы воли, да и элементарного желания. Ему в запое приятнее и легче. На будущее почти никто не смотрит. Ведь для кого-то запой - деньги и достаток, для кого-то - бабы, для кого-то - власть, для кого-то - свобода...
   - А ты в каком запое? - улыбнулась Мила, немного удивленная таким философствованием.
   - В твоем, - Миша полуобнял свою девушку и при полном непротивлении поцеловал.
   Счастливые часов не наблюдают - будущее для них ограничива­лось обыкновенным завтра. "До завтра еще дожить надо", - шутила Мила.
  
   6
   А отец Михаила Николай Лыкин в это время крепился из после­дних сил. Ирка опять достала. Ну, посудите сами: попросил ее как че­ловек человека раз в жизни пожарить картошку на сливочном масле. Ну, любит он сливочное масло, любит. И не выносит растительного. А Ирка, зараза, все ему на растительном жарит. Эх, бросил бы ее, как растительное масло, и ушел к Иринушке на сливочное.
   - Ир, ну я же просил, - заныл было он.
   - Ты говори это Пальцыну - он, небось, как царь живет. Который год город на талонах держит. Ты ведь не один в семье - у тебя два взрослых сына.
   Что верно, то верно, талоны на масло - по 400 граммов на душу в месяц. А еще - талоны на мясо, на мучные и макаронные изделия, на винно-водочные, на кондитерские...
   На растительном так на растительном. Ну и как доброму мужу любить после такого изуверского издевательства свою жену? Двадцать с небольшим лет Николай промаялся с этой... женой, с позволения сказать. И что дальше, что в будущем? Еще лет двадцать - до самой гробовой доски с ней маяться? Да, так оно и будет. Выбрал стежку-дорожку - иди до конца, от этого не уйдешь. С Иринушкой встречать­ся, как до 17-го года, на конспиративной квартире, все в тайне, в стра­хе, а вдруг кто узнает? Идиотизм. И газета эта - всю жизнь ей отдал и что, чего достиг? Ничего не было и ничего не будет. Ирка поди думает то же самое, мол, не прожила - промучилась с тобой. Ушла бы, да дети... Да и привыкла. Идиот Колька, но свой... Точно, так поди и думает. Ее устраивает такая жизнь, а его, Николая, устраивает? Как Ирка не ска­жет, чего еще ему не хватает? А чего-то не хватало, чего Николай сам понять не мог.
   А тут еще сын пристал с этой опечаткой:
   - Пап, в программе написано одно, а по телеку совсем другое.
   - Газета тут ни при чем, это на телевидении что-нибудь напута­ли, - отмахнулся он. От души отлегло. Опять Брежнев речь зарядил на час-другой, вот программу и перекроили на ходу.
   - Пап, тут написан фильм "Архипелаг ГУЛаг".
   - Ну и... - отец вдруг ойкнул, осекся, ложка выпала из рук и грохнулась в сковородку так, что картошка разлетелась во все стороны. - Что?
   - Вот, докфильм "Архипелаг ГУЛаг"...
   Не забудьте, дорогие читатели, что на дворе стоял, лежал, бежал и прыгал 1982 год. Солженицын был под строжайшим запретом и любое упоминание о нем в неругательном ключе грозило большими неприят­ностями.
   Отец вырвал у сына из рук газету и вперился в текст, как баран на новые ворота:
   - Восемнадцать тридцать - худфильм "Бедные тоже смеются", девятнадцать пятнадцать - докфильм "Архипелаг ГУЛаг", двадцать ноль пять - "Поле чудес"... девятнадцать пятнадцать - докфильм "Архи..." Что за галиматья?
   Николай в недоумении перевернул первую страницу, чтобы по­смотреть на дату. Вот Ксана-Оксана, вот растяпа, а он не усмотрел. Ну и ну. Еще и год в титуле перепутала - вместо 1982-го поставила... Нет, это не все... Но черт побери... Заголовок какой-то странный. В глазах Лыкина потемнело - газета называлась не "Инсарская правда", а "Инсарскiя в?сти", причем "в?сти" вообще пи­сались через "ять"!
   Что за чушь! Коля хотел по привычке пробежать глазами передо­вицу и поперхнулся - крупный заголовок почти в полстраницы гла­сил: "Три трупа с перерезанными глотками на юго-западском мосту". И три восклицательных знака!!!
   Николай тут же забыл про ужин и про то, что ужасно голоден: молнией промчался в свою комнату. Лихорадочно перевернул страни­цу, а там "Солженицын в нашем городе", а на третьей в аккурат над программой броская шапка "Интервью маньяка Чикатилкина. Экс­клюзив!"
   Нет, здесь что-то не так. Это провокация. Этого не может быть. Это кто-то специально в подпольной типографии отпечатал и подсу­нул ему.
   Последняя страница его добила: мало того, что в добрую четверть страницы была напечатана фотография абсолютно обнаженной девицы "Оленьки", так еще в соседствующем с ней разделе международной хроники Лыкин черным по белому прочитал заголовок "Визит прези­дента Украины в суверенный Узбекистан".
   Внизу была еще статья о какой-то Чернобыльской АЭС. Но что там произошло, Лыкин читать был просто не в состоянии. Настолько был поражен всем прочитанным до этого. Остальные события буду­щего он воспринимал уже чисто автоматически.
   В спортивной хронике уроженец Инсарска Валентин Крыжовни­ков исправно наколачивал голы в НХЛ, и газета очень этим гордилась, анонсируя интервью в следующем номере. В футбольной таблице выс­шей лиги Лыкин не увидел своего любимого киевского "Динамо". Да что киевского, там не было ни минского, ни тбилисского. Зато, из последних сил удивляясь, он обнаружил в турнирной таблице высшей лиги свою любимую инсарскую "Лампочку", не вылезавшую с последних мест второй лиги в 1982 году. Правда, она и в высшей тоже, мягко говоря, не блистала, опережая в таблице только неведомый "Паровоз-Газпром" из... Нижнего Новгоро­да! Не Горького!
   "Все! Хватит, еще немного и я сойду с ума", - Коля засунул удиви­тельную газету в ящик стола. Он плохо соображал: это или сон, при этом кошмарный, или он действительно сошел с ума, причем еще на предыдущей остановке.
   Он не слышал, как к нему в комнату вошел старший сын:
   - Папа, я женюсь...
   - Я уже ужинал, - ответил отец, пребывая в прострации и глядя сквозь сына на стену.
  
   7
   ...Еще больше Николай Лыкин был поражен, когда ровно через неделю получил по почте второй номер "Инсарскiх в?стей".
   Господи! Что произошло? Колю уже мало интересовали семейные проблемы: он довольно равнодушно воспринял решение старшего сына жениться, чем ошарашил того. Женишься - как говорится, туда тебе скатертью и дорога, все там будем. Тут та-а-акие вещи публикуют! Если такое в местной прессе, то что же тогда печатают в центральной?
   Все-таки каким образом газета из будущего попала именно к нему? Может, подобные экземпляры приходят и к соседям? Николай внимательно исследовал почтовые ящики - обыкновенные ящики. За­ходил в типографию и понял, что такую газету скрытно не напечата­ешь - слишком рискованное занятие. К тому же печать очень качественна для подпольного изготовления.
   На последней странице, между прочим, этих самых "В?стей" зна­чилось: "Отпечатано в типографии имени Октябрьской революции - ул. Богословская, 55". Богословская - это же дореволюционное назва­ние улицы Энгельса.
   И второй номер был прочитан от корки до корки. Он даже послал жену подальше, когда она предложила ему чай. Какой тут может быть чай? Тем более грузинский. Чем очень удивил Ирину: та никак не могла понять, зная пристрастие своего мужа к чаю, что газета, оказы­вается, может быть интересней.
   Много там было разного, и после первого номера не все воспри­нималось так сильно. Первая полоса гласила: "КРОВАВЫЕ РАЗБОР­КИ инсарской мафии: перестрелка на Дормаше". Статью невозможно было читать без нитроглицерина. Обилие трупов леденило кровь.
   Рекламы в газете было не меньше, чем трупов - почти четверть, если не больше, всего объема. Особенно выделялась реклама инве... инвет... и не выговоришь- инвестиционного фонда "Хитер-Инцест".
   Но больше всего Николая поразила статья господина (именно гос­подина) Хамелеонова, в которой он мать в перемать крыл семьдесят с хвостиком лет проклятого коммунистического режима, в том числе тоталитаризм-сталинизм, КГБ, брежневский застой и Советскую власть минус электрификация. Но ведь товарищ Хамелеонов, если ему не изменяет память, второй секретарь комсомола области. Как же так? Ведь совсем недавно на девятнадцатом съезде комсомола он с жаром доказывал преданность советской молодежи коммунистическим идеа­лам, с пеной у рта кричал, что дело и тело Ленина живет, возносил осанну другому Ильичу, а теперь предлагает выкинуть мумию ненави­стного палача из Симбирска на свалку истории, а Брежнев, по его словам, вообще был маразматик и политическое, как у него язык поднялся - и напечатают же такое, - политическое сексменьшинство.
   А чего только стоит вскользь упомянутое сообщение о ветеранах штурма Грозного... Это как - свой город, что ли, штурмовали? Или это был другой заграничный Грозный? А если заграничный, то за ка­кой границей?
   Мир перевернулся... Б-р-р. Николай Лыкин позеленел, как березы весной, потом покраснел, как клубника летом, побледнел, как опавшая листва осенью и наконец побелел, как земля зимой. Вся эта гамма времен года отразилась на его лице за одну минуту.
   Но любопытство победило изумление, и Николай стал читать дальше. На второй странице он обнаружил статью памяти Андрея Дмитриевича Сахарова с проклятиями КГБ отставного генерала КГБ Белугина. В подвале - статья про летающие блюдца. Стоп. Николай опять вернулся к статье о Сахарове. В колонке справа газета обнародо­вала имена всех сексотов Инсарска застойного времени. Интересно: Аршинов, Биндюга, Ворошин, Гадюкин, Дятлова, стоп еще раз, Дят­лова Оксана Петровна... Это же корректировщица. Е-мое, сексот с 1980 года. Агентурная кличка - Бабочка. Ну, Оксана, ну... "А я ей анекдот недавно про Брежнева рассказал", - Коля оторопел и долго не мог прийти в себя.
   Любопытно, а кто редактирует эту газету? Так, Алексей Кирилло­вич Бессонов - это же диссидент, загремевший года два назад в места не столь отдаленные за антисоветскую деятельность. Теперь он - главный редактор "Инсарскiх в?стей". А "Инсарская правда" не так давно разгромную статью про него напечатала: "Отпор клеветнику!"
   На четвертой странице статья о сексе - фу, как им не стыдно. Со статьей о сексе соседствовала статья о личной жизни мэра города Ни­китина. Подожди-подожди, это же Иринушкин брат. Точно, вот в биографической справке написано, что занимал должность главного инженера электролампового завода.
   Ну-ка, ну-ка, что он тут о себе рассказывает? Жена, дети, может, и про Иринушку что-нибудь скажет.
   "В 1982 году в Крыму в автокатастрофе погибла моя сестра Ирина, это моя боль..."
   У Лыкина потемнело в глазах. В 1982 году... это... это же... Нико­лай сначала нервно сложил газету, потом опять развернул, потом снова сложил. Он не соображал, что делает. Его как контузило - он ничего не слышал, только тупо рассматривал рисунок на обоях. В глазах сто­яла белесая пелена и как у пьяного прыгали чертики.
   - Ты куда? - пронесся ему вслед крик недоуменной жены, когда он ракетой вылетел из квартиры.
   - Потом... потом... - он не понял, что крикнула ему жена, и даже не сообразил, какое оправдание придумать для своей отлучки.
   На улице галопом подбежал к первому попавшемуся на глаза телефо­ну-автомату. Долго не мог попасть двушкой в гнездо. Его всего трясло, будто в сильный мороз: вдруг она уже уехала? Вдруг он опоздал? Как назло, на другом конце провода долго не брали трубку. Наконец-то.
   - Алло, - это она - Иринушка, не уехала!
   - Ира, нам нужно срочно встретиться, - Коля даже не поздоровался - надо, надо ее уговорить остаться дома.
   - Что?
   - Нам нужно срочно встретиться. Не уезжай в Крым! - вдруг за­орал он, перестав себя сдерживать.
   - Какой Крым? Ты что? Ну хорошо, подъезжай.
   Николай застал Иринушку не такой, какой видел всегда: в старом латаном-перелатаном халатике, в тапочках на босу ногу, с немного взъерошенной прической и наспех сделанной косметикой, похоже, специально к его приходу.
   - Что случилось? - она ничего не успела сообразить, как Коля сгреб ее в объятья и долго не хотел выпускать.
   - У меня Лена (это дочка от первого брака, Ирина в разводе) дома, - осторожно отстранилась она. - Ты ужасно бледный, не похож сам на себя.
   Она поспешила было к аптечке, но он ее остановил:
   - Ириш, не надо. Ты действительно не едешь в Крым?
   - Да нет, с чего ты взял?
   - И не поедешь?
   - Ну откуда я знаю - человек, сам понимаешь, предполагает, а Бог... И с чего ты взял, что я еду в Крым?
   - Иринушка, милая моя, Ирина, в этом году ты не должна нику­да ехать. Слышишь? Ни в Крым, ни и Сочи, ни в Юрмалу - никуда!
   - Почему?
   Коля замешкался, он сомневался - показывать ли ей газету или нет? Иринушка, конечно, не Ирка безмозглая - имеет понимание, но все же. И тут Лыкин обнаружил, что в спешке оставил газету дома.
   - Я боюсь за тебя, у меня нехорошее предчувствие, - прохрипел он, от волнения потеряв голос.
   Он так и не рискнул рассказать ей о газете. Да и зачем пугать? Хотя чувство неясного беспокойства сжимало голову тугим железным кольцом.
   Николай попил у Иринушки чаю, попытался пошутить о предсказате­лях - неудачно. И все время повторял:
   - Если поедешь куда - сразу скажи мне. А лучше - никуда не уезжай. Слышишь!
   - Ты зачем приходил? - удивилась она, когда он собрался уходить.
   Пришел домой немного успокоенный, эх, была бы его воля, ото­рвал бы полгода к чертовой матери. Или декретом объявил 1983 год. Жена, к его немалому удивлению, не стала приставать с расспросами. Оказывается, только что Михаил приводил на смотрины свою невесту Милу. Ждали его, Николая, но ушли, так и не дождавшись, буквально за пять минут до его возвращения. Но Коля это пропустил мимо ушей. Мол, женишься - тем хуже для тебя. Он первым делом рванулся к своему столу и... не обнаружил одной из газет.
   - Ир, здесь газета лежала, ты не брала? - в душе его екнуло - он с ужасом стал понимать, что произошло что-то неладное.
   - Да здесь валялась какая-то газетка, я в нее конфеты обернула и подарила Миле. Она - приятная девочка, у Миши хороший вкус.
   - Что? Ты понимаешь, что ты натворила! Дура! - заорал Николай, сам не свой от бешенства и гнева. Но он тоже хорош - нет, чтобы спрятать газеты от посторонних глаз, вот рассеянный. И Ирка - хоро­ша! Что она наделала! Ну и дура его жена, ну и дура!
   - Сам идиот!.. - вдруг закричала в ответ жена, присовокупив еще пару ласковых слов, коих в нормальной литературе печатать не приня­то. - Оставляй где попало больше! Если нужна - спрятал бы. Из-за газеты какой-то паршивой хай поднимать! Завтра в редакции спро­сишь.
   Она даже не заплакала, как бывало иногда при семейных сканда­лах. А только хлопнула что есть мочи дверью - так, что штукатурка посыпалась - и уединилась с посудой на кухне. Стала греметь - хоть бы хны. И ведь не понимает, что наделала, КАКУЮ газету выбросила.
   - Где она живет? - рванулся было он на кухню. Жена посмотрела на него, как на умалишенного:
   - А я откуда знаю? Это Михаил знает - он ее и пошел провожать.
   Ирина так высоко подняла пустую кастрюлю, что Николай даже на миг испугался - а вдруг как шваркнет. У нее хватит ума - вернее не хватит. Что с нее взять - у нее ничего святого нет: на мужа каст­рюлю поднимет. И от греха подальше ретировался. Слава Богу, хоть другая газета осталась в целости и сохранности.
   А назавтра, на всякий пожарный случай, Лыкин взял оставшуюся газету с собой на работу. Так сохраннее будет, решил он. И очень сильно ошибся.
  
   8
   Марковин частенько в последнее время задумывался о своем бу­дущем. Что будет с ним лет через пять - десять - двадцать? Вернее, кем он будет? Взять бы ту же корректировщицу... Связь с Ксаной-Оксаной порой его тяготила, но эта связь превратилась для него в не­что вроде вредной привычки. И знаешь, что уже не надо бы, да бро­сить не в силах. Как запой. Она превратилась для него в подобие лю­бимой пепельницы, в которую можно сбросить сигаретный пепел своих переживаний и мыслей. Другая пепельница - уже не то удо­вольствие. Хотя по большому счету это его заботило в меньшей степе­ни. Вон жена знает - и ничего, так что пугаться вроде бы нечего. Его заботило другое - что ждет его завтра? Вечное прозябание в этой вши­вой "Правде"? Неужели всю оставшуюся жизнь только и делать, что хватать этих дур за коленки? А подчиненные по-прежнему полунасмешливо будут за спиной величать его "наш Марковкович" или даже "наш Мракобесыч".
   Хотя десяток лет назад Олег Николаевич так не считал. Радовался, как ребенок, когда его утвердили редактором. Радоваться было чему: такой виток карьеры, и всего за три с небольшим года. Своего рода "большой ска­чок": замзавотдела экономики, завотделом политики, замредактора, редактор. Он стал самом. Самом. Он не забыл, кем был. Он помнил гонор и высокомерие старого редактора: мол, я - голубая кровь, а ты, Олеженька, кто - пустое место. Смотри - где теперь этот старый пень? А где он, Олег Николаевич Марковин! Утер тебе нос, старый козел. Но с тех пор прошло десять лет - и что: сплошное однообра­зие, застой. Вон Пальцын - младше его, а уже первый в области, а он - вшивый редактор вшивой газеты. И поди какой-нибудь Гена Шапочкин того и гляди подсидит (Гена Шапочкин, еще один герой нашего повествования, был простым репортером - самым низкоопла­чиваемым лицом в газете). В Москву бы выбраться. В какую-нибудь "Социалистическую индустрию", на худой конец - в "Сельскую жизнь". Москва - это Москва. А ведь просижу в этом вот кресле еще лет десяток и проводят меня на заслуженный покой областного значе­ния. Даже Ксане-Оксане не буду нужен - найдет какого-нибудь Гену Шапочкина...
   Ко всему тому прибавилась еще одна неприятность. Известный академик Цуканов написал письмо в ЦК (а копию еще за границу передал, стервец!) с протестом против гонений и ссылки академика Сахарова, ко всему прочему подверг сомнению решение о вводе огра­ниченного контингента советских войск в Афганистан. Опомнился - наши там уже два года. Обезумел старик. Его-то в отличие от Сахарова никто не трогал, никто не преследовал, так чего трепыхаться-то?
   Теперь из ЦК требовали соответствующей статьи о выжившем из ума ученом (хотя, какой он старый - и шестидесяти нет) плюс пуб­личного осуждающего письма советской интеллигенции. В принципе, письмо было уже готово - нужно только поставить подпись. Всех делов-то.
   Марковин раньше, до журналистской карьеры, работал под нача­лом Цуканова в ПИПИ. Старик всегда был чокнутым, но ему и всегда при этом поразительно везло. Других бы в Дубравлаг давно свезли, пе­ремололи бы мозги и кости в лагерную пыль, а он все отделывался легкими ушибами. Еще до двадцатого съезда, будучи аспирантом, выступил против культа личности Сталина. В 70-е написал гневное письмо в ЦК с осуждением линии партии на замалчивание сталинских преступлений. Отделался неполучением Госпремии. Теперь вот публичное письмо в ЦК. Этого бы Цуканова из партии выкинуть, да не член. А вот если вдруг попрут его до сто первого километра, то вполне могут вспомнить, кто был у него в свое вре­мя в любимчиках-аспирантах. И не то что в Москву, из Инсарска вылетишь спецкором какой-нибудь районки - хотя бы той же "Шарашкинской жизни", Олег Николаевич. И будешь ты тогда опять просто Олегом, Олежкой-сыроежкой. Даже не Марковковичем.
   Наивный мужик этот Цуканов - ну чего он добивается, чего ему нужно? Можно подумать, этим письмом можно что-нибудь изменить. Власти сами с усами - разберутся, что правильно, а что нет. Приструнить, конечно, старика следовало бы - диссидент хренов. Если бы только в ЦК, а на кой ляд за границу-то копию отправлять? Ну ничего - щел­кнут по носу, поостынет. Марковин взял авторучку и хотел было уже поставить свою подпись, как в кабинет вихрем ворвалась Ксана-Оксана. Весело подмигнула, хохотнула:
   - Я тут сперла одну интересную газетку.
  
   9
   Да-да... Ксана-Оксана самым нахальным образом стибрила из ящика ответсека Лыкина "Инсарскiя в?сти". А дело было так: Нико­лай Лыкин положил газету в ящик своего рабочего стола. Замок у ящика сломался, но Николай понадеялся на честность сослуживцев - кому надо лазить по почти пустым чужим ящикам. Однако он не учел вороватости кор­ректировщицы Дятловой. Да она бы и не воровала, если бы у нее не кончилась паста в авторучке. Попросила у коллег - но те отказали: ручка - орудие труда журналиста. Жмоты! И она, грешным делом, увидев пустой кабинет, решила у кого-нибудь эту злосчастную ручку позаимствовать, хотя бы на время, и вернуть, если спохватятся.
   Как нарочно, ящик ответсека попался под руку первый. И она бы не взяла эту газету, если бы не яркий заголовок "Секс как зеркало перестрой­ки". Неужели наши газеты и про это стали писать? Она вздохнула и спионерила "Инсарскiя в?сти".
   Прочитав одну статью, она заинтересовалась и запоем проглотила все. Когда Оксана увидела свою фамилию в списках разоблаченных сексотов, то вначале испугалась. И даже расстроилась. Вот, делаешь людям добро, а они тебе дюжину грязных поросят подкладывают. Ну и чем, скажите на милость, она виновата, если спустя какой-то неболь­шой десяток лет звание чекиста и помощь им оказались не в чести. Какие же люди - твари неблагодарные! И почему они такие злые!
   Интересно, а какое же наказание ей полагается за подобное сотрудничество? Не тюрьма же. Ну уж дудки, все это клевета - пусть сначала докажут. Бабочка, хм, нашли агентурную кличку. Да они про­сто хотят опорочить имя честного человека. Этот Бессонов, мало ему дали... А может, и правда послать все эти компетентные органы куда подальше. Ну да, их, пожалуй, пошлешь - потом они тебя пошлют - далеко-далеко, где много снега и лесов. Надо было сразу отказаться. Сейчас уж ничего не поправишь - завербовали-то ее два года назад. Дело сделано.
   Хм, а вот что-то нехорошее и о Марковине. Всем сестрам, как говорится. Конечно, надо бы показать это кому следует. Но фиг вам без масла - вы фамилию мою опубликовали - пеняйте на себя, доблестные рыцари невидимого тыла. А вот Олегу показать бы сто­ило. Он - умный человек, пусть сам решит, что с ней делать.
   А все-таки - откуда у Лыкина такая газета? Разумеется, Ксана и не подумала возвращать газету ее настоящему владельцу. Но судьба-зло­дейка отомстила ей за это. Дело в том, что наша корректировщица аккуратно вырезала статью со своей фамилией и спрятала в сумочку, однако по рассеянности оставила эту самую сумочку на столе открытой. Вырезка была спрятана неглубоко, и ветер из распахнутого окна подхватил ее как раз в ту минуту, когда Ксана-Оксана находилась у шефа. Но это не все. В это время в комнату зашел Гена Шапочкин - он хотел попросить заку­рить у Николая, и вырезка прилетела прямо ему в руки. Он сначала думал было выбросить ее, но потом, заинтересовавшись, положил в карман - и тихонько вышел прочь.
   Удар для Николая был сильнейший, когда он обнаружил пропажу. Но искать вора не решился, да это и бесполезно. За такую газету мож­но было и куда следует угодить. Вот так, чудесным образом приобретя удивительные газеты, Николай потерял их.
   А вороватая корректировщица, еще не зная о пропаже вырезки, и думать не думала о муках совести. Единственное, что ее мучило - сообщать или не сообщать о странной газете в компетентные органы. И решила повременить - они с ней в будущем не больно-то церемонились.
   Она всегда считала, что лучше всего в жизни подождать - все сделается само собой. Ведь она не сказала бы, что ее полностью устраивало нынешнее положение вещей. Да, она фаворитка Марковина. Шеф - человек небедный, от него всегда что-нибудь да перепадает. Но ей уже к тридцати. Семьи нет. Детей нет. Конечно, можно было бы завести мужа... Но ведь сейчас не мужики - одни дохлики. Она бы пошла, побежала за Олегом Николаевичем, но тот не возьмет. И она это прекрасно знает, у него семья. Он ей так честно и признался. Рано или поздно их роман кончится. И найдет он себе новую фаворитку - какую-нибудь Лену-Елену. Но ничего, она тоже без хозяина не оста­нется. Только бы...
   Оксана боялась заглядывать в будущее. Она одно время пыталась уйти из газеты. Но потом решила - от добра добра не ищут. Только добро ли все это - она старалась об этом не думать. А думалось. А пусть остается все как есть. Может, лет через десять все будет иначе...
   - Ты никому больше ее не показывала? - спросил, почему-то виновато озираясь, Марковин, когда в общих чертах ознакомился с газетой.
   - Нет.
   - А где ты ее нашла?
   - В столе у Лыкина, но она была уже вырезанная, - наполовину призналась - наполовину солгала корректировщица. - Может, с Нико­лаем поговорить?
   - Не надо, все равно отопрется. Вот что, Ксан. Ты никому об этом не говори, - редактор вежливо выпроводил Ксану-Оксану из ка­бинета и принялся изучать газету поподробнее. А Ксана между тем рвала на себе волосы за то, что оставила сумочку без присмотра.
   Главвред был немало удивлен событиями будущего. И его празд­ное любопытство осталось бы праздным, если бы он не наткнулся на статью некоего Хамелеонова. В ней тот на чем свет стоит ругал комму­низм, Советскую власть, Ленина-Сталина. Но не только, доставалось и конкретным лицам. Так, Хамелеонов (знакомая фамилия, где я ее слы­шал?) славословил академика Цуканова, советника Президента России, который в лихую годину застоя не побоялся сказать слово правды, а тех, кто был причастен к гонениям на этого честного человека, клей­мил позором. Среди прочих - ректора ПИПИ тех ужасных лет Бузникина, которого Бог покарал и за поддержку какого-то страшного и ужасного ГКЧП тот лишился кресла. Редактора "Инсарской правды" Марковина, прихвостня Советской власти, который предал и продал своего учителя за тепленькое место. Иуда, не редактор. Но и тот поплатился за это своей осиной - его тоже сняли...
   Олег Николаевич Марковин похолодел и сразу спрятал газету в сейф. При этом воровато оглядываясь, словно за ним кто-то следил.
  
   10
   А в это время резидент ЦРУ Гленн Смит вызвал к себе нового сотрудника, работавшего под вывеской журналиста газеты "Растудей ньюс" Джона Джонсона.
   "Молодой еще, завалится", - матерый волк мирового шпионажа Гленн Смит не доверял новичкам: неопытны, неосторожны - да и продажное поколение, нет той кристальной честности, безграничной самоотверженности, безоглядной преданности своему делу. В Лэнгли считали иначе и видели в Джоне новую перспективную поросль. А опыт? Опыт - дело наживное, придет с годами. Джонсон рвался в бой, но Смит не доверял ему важных заданий. Все какие-то мелочи: то сго­нять за "Раша водка" в ГУМ, то за виски в "Березку". То достать би­леты в Большой, то в Малый, то в Средний, то в Безымянный театры. Не шпионаж, а одно сплошное "Лебединое озеро". Причем небезопас­ное. В ЦУМе в очереди за черной икрой его едва не пришибли. После этого он чуть было не накатал рапорт - обидно погибать за черт знает что. Но потом здраво прикинул: шеф ЦРУ и Гленн - закадычные дру­зья и, не дай Бог, отправят его в какую-нибудь Анголу - костей не соберешь.
   Ведь все его друзья при настоящем деле - Роберт Робертсон бе­рет с риском для жизни пробы грунта у Арзамаса-16, Айзек Джексон покупает секретные данные у физиков одного московского НИИ - покупает по дешевке, а в Центр загоняет втридорога - сам разницу в карман кладет, потомок Моисея, что ни говори. А уж Барби Барбос - на что была дура дурой - и та руководит дешифровальщиками в од­ном из восточно-европейских посольств. И только он, Джон Джонсон, как проклятый. А ведь мечтал о настоящей работе - чтобы сполна нагадить этим Советам за их коммунизм паршивый, так подгадить, чтобы эта империя зла света белого невзвидела.
   А тут еще посол недавно позвонил:
   - Слушай, Джо, тут мой старый приятель приехал - канадский второй секретарь - организуй ему уик-энд.
   - Откуда в России уик-энды? Здесь абсолютно некуда пойти, - простонал агент ЦРУ, - ни одного приличного публичного дома, ни одного ночного клуба.
   - Какая гнусная клевета на советский строй! - возмутился полковник КГБ, прослушивавший этот телефонный разговор - ему было куда пойти, просто места знать надо.
   - Учитесь сдерживать эмоции, Джо, - обиделся посол. - Вы - в самой середине, в самой гуще клубка ядовитых и бешеных змей.
   - А что - змеи бывают бешеными? - спросил полковника подслушивающий вместе с ним стажер.
   - Дикий Запад, там все возможно, - пожал плечами полковник.
   Холодная война была в самом разгаре.
   Но молитвы Джона Джонсона были услышаны, и Смит решился-таки доверить ему одно очень важное и срочное задание. Для этого он пригласил своего агента на прогулку в один уютный московский скве­рик. Там он показал Джону обрывок газеты. На одной стороне была статья о секретных сотрудниках КГБ, на другой - часть статьи неко­его Шахиншахяна "Секс как зеркало перестройки" и международная хроника.
   - Эту газету нам вчера передал один наш очень ценный агент в Инсарске. Это странная и удивительная газета. Она датирована ... годом. Эта газета из небольшого провинциального городка Инсарска. Даже из той небольшой информации, что здесь опубликована, нам стало известно, что Советы распались на 15 частей, что мы вышли победителями из холодной войны, что американский образ жизни - самый правильный и лучший в мире. Так вот, возможно, это бред. Ваша цель: связаться напрямую с нашим агентом в Инсарске и узнать - первое - не провокация ли это КГБ, который вполне сознательно мог организовать утечку информации и ввести нас в заблуждение, вто­рое - если это не провокация, каким образом добыта подобная ин­формация, где, когда и кто напечатал эту газету, было бы неплохо иметь в руках полный номер такой газеты, и третье - есть ли у Сове­тов доступ к будущему и если есть, то каким образом.
   - Я вас понял, шеф.
   - В Инсарске у нас есть ценный агент но кличке Диод...
   - Идиот?
   - Диод, а не идиот. Так вот, вам назначена встреча в парке города Инсарска. Пароль: "У вас есть "Правда" и "Советская Россия"? Отзыв: "Правды" нет, "Россия" продана, остался "Труд" за три копейки"...
   Так агенты мирового империализма вели планомерную, подлую, грязную работу на подрыв мирной жизни сотен миллионов наших со­отечественников, на развал единой и дружной семьи СССР.
  
   11
   И все-таки любовь - это невероятное волшебство. И поверьте, са­мый искусный волшебник из самой волшебной сказки не может того, что может сделать в жизни любовь. Если только любовь настоящая.
   Людмила Аистова жила своим счастьем. Они с Мишей будут жить, как Филемон и Бавкида из античного мифа - долго и счастливо, а умрут в один день. В августе у них свадь­ба. Что еще надо? "Милая Мила!" - называет он ее.
   На днях познакомилась с его родителями - простые симпатичные люди. Особенно очаровала Милу Мишина мама - Ирина Алексеев­на - добрая приветливая женщина. Отец у Миши, правда, какой-то не такой - рассеянный очень, все время что-то бормочет себе под нос. То задумается и встанет, как испорченный маятник, то, наоборот, носит­ся, как метеор. Впрочем, он - интеллигентный человек, а то, что не­много тронутый - так почти все отцы такие. Уж лучше, чем бы зло­употреблял зеленым змием.
   А мама Мишина в первый Милин визит подарила ей коробку хо­роших конфет. За суетой последних дней она так и не посмотрела ка­кие. Как были обернуты в газету, так и спрятала на всякий торжественный случай.
   Мила обожала разные сладости, особенно шоколад. И все-таки, интересно, что за конфеты? Если с орехами, то это просто замеча­тельно. Она не тронет ни одной, а просто посмотрит. Мила развер­нула газету и хотела уже выбросить, как что-то ее остановило. Какая-то необычная газета. Она отложила конфеты и взяла газету в руки.
   Вот это да. Мало сказать, что девушка была изумлена. Даже испу­гана - ведь за хранение подобных газет и посадить могут. А здесь и статья про Солженицына, врага советского народа, и... На четвертой странице она нашла статью, посвященную памяти спасателей, погиб­ших в результате аварии на неведомой Чернобыльской АЭС - "Они были спасателями". Был даже мартиролог всех умерших из Инсарской области - всего 187 фамилий. Она совсем машинально посмотрела на него и неожиданно взгляд ее остекленел на строчке: "Лыкин Михаил Николаевич. 1961-1988". Людмила перечитала - ошибки быть не могло. Так неужели это ее Миша, неужели он погибнет, и так скоро, всего через шесть лет? Неужели Бог отпустил их счастью так мало времени?
   Девушка даже растерялась - потом в порыве отчаяния смяла газе­ту, кинула на пол. Но все же через пять минут опомнилась. Осторожно подняла, расправила и спрятала среди книг на книжной полке.
  
   12
   Олег Николаевич Марковин сидел, глубоко вжавшись в свое кресло. Ему даже показалось, что оно, кресло, и в самом деле закачалось, и он крепче схватился за поручни, чтобы не свалиться.
   Перед собой он вертел письмо-осуждение академика Цуканова - подписывать или нет? Редактор "Инсарской правды" находился в не­большом трансе, он даже совершил наиглупейший поступок: позвонил в обком и поинтересовался - его подпись так-таки обязательна? На что получил вполне ожидаемый нагоняй: вы что, Марковин, белены объелись?
   Объешься тут. Только он думал о будущем, о завтрашнем дне - а будущее - вот оно, совсем рядом - в небольшом клочке бумаги. Редактор раз в сотый перечитывал один и тот же текст этой странной газе­ты. И откуда она взялась на его голову! Не знал бы он ничего - на душе бы гораздо спокойнее было. Из-за одного росчерка, из-за одной треклятой подписи и крах карьеры.
   Да что же это такое с креслом? Оно и в самом деле качается под ним. Мистика. Наконец он догадался встать. Хороша мистика - крес­ло просто стояло на неровной поверхности, ковер под ним завернулся и все. А он целый час сидел, мотался. Как идиот.
   "Марковкович" был не в духе с самого утра. Весь вчерашний день он продержал гневное письмо у себя. Какую бессонную ночь провел Олег Николаевич, знают только он и его домашние.
   А сегодня утром произошел беспрецедентный инцидент: он наорал на Ксану-Оксану. Грозил даже уволить за безобразную работу, чем сильно поразил не столько саму корректировщицу, сколько коллектив. Сама же Дятлова, всхлипнув для приличия пару раз, стала придирчиво оглядывать коленки потенциальных кандидаток в новые фаворитки. Она и понятия не имела, что настроение шефа испортила принесенная ею газета.
   Потом под горячую руку составил компанию корректировщице репортер Гена Шапочкин, так некстати вертевшийся у стола ответсека Лыкина. Зачем человека от работы отвлекает?
   Тянуть с письмом было нельзя, надо уже сегодня отправить его в ПИПИ на подпись ректору. На письме уже стояли автографы многих авторитетных людей области - интересно, задумался Олег Николаевич, а как на их судьбу повлияла эта окаянная подпись? Вот подпись заслу­женного артиста РСФСР Кочкина, получившего в прошлом году госпре­мию за роль Ленина, которой, в смысле роли, он добивался лет десять. Вот подпись профессора Яйцекладова. "Из него такой же профессор, как из меня балерина", - проворчал Марковин. Вот подпись поэта Институтова... Его стихи "Комсомол" и "Партия" учат в школе: "Народ и партия - едины в вечности..." Дальше как?
   "Да что я в самом деле? Если сейчас не подпишу - сейчас карьеры лишусь, ведь это могут расценить как пособничество антисоветчику, а так на десяток лет продлю карьеру. В конце концов, один что ли я такой, тут вон - гора этих подписей, что ни подпись, то имя. Да и за эти годы всякое может случиться - бабушка еще надвое сказала".
   Он смачно плюнул - хорошо, что никто не видел, - потом акку­ратно растер плевок носком ботинка. Все-таки редактор, какая-ника­кая - интеллигенция, нельзя, чтобы даже уборщица подумала о нем плохо. Плюнул и поставил свой размашистый автограф. Не без зло­радства отправляя письмо в институт, подумал: "Ну что, ректор Бузникин, попался..." И еще довольно потер руки.
  
  
  
   13
   Гена Шапочкин, репортер "Инсарской правды", и был тем цен­ным агентом, которым так дорожил резидент ЦРУ Гленн Смит. Имен­но он и передал газетную вырезку из "Инсарскiх в?стей" цереушникам.
   Гена всеми фибрами своей антикоммунистической души ненави­дел свою советскую Родину. И эту ненависть он пронес через всю жизнь, впитав ее с молоком матери. Еще в детсадовском возрасте пер­вые ростки ненависти дали плодотворные всходы, именно тогда он увидел всю несправедливость советской системы: детей членов КПСС сажали на хорошие добротные эмалированные горшки с зайчиком, козликом, собачкой, а он, сын простого советского директора ювелир­ного магазина, был вынужден сидеть на обшарпанном, заржавленном одноцветном горшке с обломанной ручкой. Ну разве это справедливо? И почему он, Гена, не родился, ну, допустим, во Франции или США в семье простого французского или американского банкира?
   То же было и в школе. Учителя ставили ему двойки якобы за пло­хое знание и отвратительное поведение. Но на самом деле уже тогда это был его протест против советской системы. Он еще с третьего класса понял, что двойки - расплата за инакомыслие (все считали, что дважды два - четыре, он считал иначе, все считали, что неприлично писать на доске матерные выражения, он мыслил инако). А когда его не приняли в комсомол из-за длинных волосьев, то в душе Гены к тому времени пышным цветом цвел махровый антисоветский сад. После школы (отца посадили за растрату, какая тут карьера) он стал бандитом, добывая себе на пропитание игрой в джаз-банде. И вполне закономерно, что уже после этого ну при всем своем желании он не мог не продать Родины. Последний роковой шаг в пропасть был сделан после покупки транзисторного приемника, - на­зло всяким глушениям Гена стал слушать вражеские голоса. А "Свобо­да", "Голос Америки" и прочая "Радио Канада", сами знаете, никого еще до добра не доводили.
   Он все время мечтал уехать из этой проклятой страны. Шапочкин не видел будущего в стране послушных "совков"-рабов и коммунистичес­ких господ-товарищей. Ведь настоящая жизнь - там, в Западном Раю, а не здесь, в социалистическом концлагере. Но вот неожиданная про­блема - ему катастрофически не повезло с пятым пунктом (с национальностью, кто не в курсе). Все родственники были, как назло, русскими. Хотя и был дедушка мордвин, да муж какой-то троюродной сестры - друг степей, но считай тоже русский. Ко всему прочему они всю жизнь не вылезали за пределы Инсарской области, ис­ключая командировки в соседние регионы, службу в армии (и то в "без­граничном контингенте"), отпуска (в лучшем случае в Ялте) да, пожа­луй, наезды за колбасой в Москву. Никто не пришлет приглашение хотя бы погостить. Тяжелая жизнь...
   И вот однажды в олимпийские дни оказался Гена Шапочкин в Москве, где и познакомился с хорошим добрым американцем Гленном, оказавшимся, к счастью, разведчиком. Тот подарил Гене фотоап­парат "Кодак", и сердце негодяя было покорено. Вот так, за обыкно­венный фотоаппарат заграничного производства отщепенец продал свою Родину, душу, честь американскому сатане. Хотя, пожалуй, "Ко­дак" стоил в те дни подороже тридцати сребреников.
   Он рвался уехать, но Гленн сказал, что им такие люди, преданные республиканской и демократической партиям и американскому отече­ству, и здесь пригодятся. Короче, его завербовали. И теперь он, Гена Шапочкин, будет бороться с мировым коммунизмом - будет всеми силами приближать светлый заветный день победы над "Совком", причем за зарплату. И не в рублях каких-нибудь.
   Задания, на взгляд Гены, вначале были какие-то несерьезные: что думают о политике партии рядовые инсарцы, какие сплетни рассказы­вают в очередях, какая зарплата у рабочих механического завода, отно­шение простых работяг к Пальцыну и прочая халтура. И хоть бы одна диверсия или на худой конец - секретная миссия. И вот когда он уви­дел вырезку из "Инсарскiх в?стей", то решил, что ей цены нет и что это секретное оружие Кремля. Ведь недаром он обнаружил этот листок у самой фаворитки редактора обкомовской газеты! Это не хухры-мухры! Эта бесценная информация поможет борьбе доблестных цереушников с подлыми кагебешниками. Он в тот же день передал вырезку через тайник, установленный у общественных уборных и замаскиро­ванный под толчок.
   Скоро получил ответ: Гленн обещал прислать человека для получе­ния дальнейших инструкций. И вот он, Гена Шапочкин, ждет этого человека. Тот будет в майке-американке с надписью "Монтана" и джинсах "Левис", в руках пачка "Мальборо", которую агент должен будет раскупорить на его глазах, закурив одну сигарету. А вот с Геной чуть не случился конфуз. Первоначально предполагалось, что он будет одет так, как простой русский человек: на ногах валенки, на теле фуфайка, в руках балалайка. Кроме этого из кармана должна была торчать бутылка "Раша водки", которую надлежало отхлебывать "из горла" - по-русски, и без закуси. Гена запротестовал: во-первых, жар­кое лето, а во-вторых, в России нет простых русских, все какие-то усложненные. От валенок и фуфайки пришлось отказаться, балалайку заменили газетой "Труд". С "Раша водкой" Гена схитрил, он как отще­пенец был трезвенником и в бутылку из-под водки налил осветленно­го лимоном чая.
   Как назло, Гена обегал все киоски и с трудом в одном из них ку­пил нужную газету. А то было хотел уже взять "Комсомолку", а сверху авторучкой написать "Труд". Придумывают же такие пароли, что сложно выполнить. Они там в Лэнгли совсем не знают советской дей­ствительности. И судят о России по Флемингу.
   - У вас есть "Правда" и "Советская Россия"? - Гена вздрогнул - человек, спросивший это, подошел, как и подобает настоящему разведчику, незаметно, раскупорил пачку сигарет, щелкнул зажигалкой - осечка. Еще раз - опять осечка. Джон Джонсон аж вспотел - и зачем он доверился этим советским зажигалкам? Наконец раза с десятого он добился-таки огня, закурил в ожидании отзыва.
   - Это... - как нарочно, у Гены запершило в горле: в самый ответственный момент он чуть не перепутал пароль. - Эта... "России" нет, "Труд" продан, осталась "Правда" за три копейки...
   Джон Джонсон недоуменно посмотрел на ценного агента из Инсарска - в этой России вечно что-нибудь не так.
   - Э-э, нет, - вовремя опомнился Гена, поняв, что ляпнул что-то не то. - "Правды" нет, "Россия" продана, "Труд" остался, за три ко­пейки.
   - Ну так бы сразу... Приступим к делу. Во-первых, спасибо за ценную информацию...
   - Служу Соединенным Штатам Америки! - глухо отчеканил пре­датель, инстинктивно вытягиваясь в струнку. Джон чуть не поперхнул­ся сигаретой - в испуге оглядываясь - никто не слышал? Ну и послал Бог агента - но выбирать не приходилось, и наш новоявленный Джеймс Бонд начал инструктировать Гену, как действовать дальше.
  
   14
   А на следующий день у Николая Лыкина и его соседей по подъез­ду странным образом исчезли все почтовые ящики. Вечером были, а наутро - как корова языком слизала. И никто не слышал никако­го шума.
   "Происки ЦРУ", - весело ворчали в ЖЭУ, но в тот же день поста­вили новые. Там и не подозревали, насколько близки они были к ис­тине в своей шутке.
   Да, именно завербованный вражеской иностранной разведкой Гена Шапочкин и приложил свою грязную руку-лапу к пропаже почтовых ящиков. Предположив, что разгадка появления таинственной газеты может скрываться именно в почтовом ящике, он похитил их под покровом ночи и при полной поддержке ЦРУ. Но результат ока­зался нулевой - удивительная газета не появилась сама собой.
   Здесь следовало бы сообщить дотошному читателю, как ЦРУ выш­ло на Николая Лыкина. Дело в том, что, когда Николай обнаружил пропажу газеты, украденной корректировщицей Ксаной, он стал загля­дывать во все ящики чуть ли не всей редакции. Даже в мусорницах копался. Свидетелем этого была почти вся редакция. А когда Гена спросил, что же тот ищет, Николай в ответ промычал нечто невразу­мительное насчет какой-то пропавшей бумаги. "А ведь это его вырез­ка!" - догадался Гена. Отщепенец предположил две версии: первая - га­зета рассылается по почте неведомым образом, и вторая - ее в таинственном месте достает сам Лыкин. У шпионов было вследствие этого два варианта действий. Первый - вариант "Ящик" - самый безобидный, попробовать отследить почту. Второй вариант - силовой ("Морг"), захватить Лыкина и узнать, откуда он достает эту газету. Остановились пока на первом.
   Гена взял с собой нож и спрятался в подъезде караулить почталь­она. В эту минуту он не мог не понимать, к чему привела его скольз­кая дорожка предательства. Но отступать было поздно - Рубикон был перейден, причем вброд.
   Почтальон - молодая женщина лет тридцати, мать двоих детей - ни о чем не подозревая, зашла в подъезд. Если бы она знала, какое подлое преступление замышляется, то, может быть, и поостереглась, но она ни о чем не подозревала. Почтальон опустила газеты в почтовые гнезда и нагнулась, чтобы поправить туф­лю... Тогда Гена ринулся вперед, выставив нож впереди себя...
   Но тут заскрипела дверь на первом этаже и дряхлый старичок с клюшкой в руках полез в свой ящик. Только за ним захлопнулась дверь, послышались шаги - сверху кто-то спускался; это был здоровенный детина. Он и не думал заглядывать в почтовый ящик - такие газет не читают - и пошел вниз, чуть не столкнувшись с Геной нос к носу.
   Но вот наконец все затихло - почтальон ушла, можно было при­ступать к варианту "Ящик". Шапочкин подскочил к почтовому ящику Лыкиных и с помощью ножа открыл его. И - о, радость! - в его руках золотой рыбкой бился и трепыхался свежий номер "Инсарскiх в?стей". Правда, был еще пескарь - "Советский спорт", но он полетел обратно в ящик.
   Уединившись с номером у себя дома, Гена стал жадно его изучать.
   На первой странице ему бросилась пантерой в глаза огромная шапка: "Трупы в огне" и подзаголовок чуть поменьше: "Двое бомжей заживо сгорели на Ключагинских дачах". На второй странице голодали врачи, на третьей бастовали электри­ки и учителя. "Ага, - возрадовалась подлая душонка предателя Роди­ны, - дошли Советы до точки! Так им и надо!"
   А на четвертой печатался репортаж из зоны. В репортаже шла речь о заключенных, посаженных за решетку за шпионаж. И на одном из фото Гена узнал... себя: в тюремной робе, с прической а ля Котовский, несмело улыбающегося. И даже прочитал слова, которые сам же и ска­зал в интервью: "Я получил 15 лет. Совсем скоро срок заключения кончится". "А чем вы займетесь, выйдя на свободу?" - спросил его корреспондент, на что Гена из завтра ответил: "До тюрьмы я работал репортером газеты, как и вы, пойду работать в "Инсарскiя в?сти", если примут".
   Эх, если бы этот бедолага со снимка мог рассказать обо всем, предостеречь: когда его поймают, на чем. Но тот только виновато улы­бался.
   Гену охватила паника - ему совсем не светило небо в клеточку, убежать бы. Ноги стали ватными, руки повисли плетьми. У него было три выхода: или рвать когти, или сматывать удочки, или делать ноги. Но у КГБ, как, впрочем, и у ЦРУ - длинные конечности. Поэтому надо передать Джону эту чертову газету и смываться куда глаза глядят. У Гены в Свердловске живет тетка - вот туда-то он и даст деру.
   Шапочкин пришел на встречу с Джоном Джонсоном весь взъерошенный, у него то и дело дергался то левый, то правый глаз. Отчего девица, сидевшая в кафе напротив, почему-то решила, что он делает ей глазки. В ожидании агента он заказал мороженое, но никак не мог попасть ложечкой в блюдце, а если и попадал, то брызгал растаявшим мороженым во все стороны. А Джон Джонсон все не приходил. Гена грешным делом подумал было, что американец провалился. Но потом сообразил, что сам дал маху- перепутал время назначенной встречи и пришел на час раньше. Американец пунктуально явился минута в минуту. Как Мефистофель.
   - Товар при вас?
   - Да.
   - Давайте.
   Растерявшийся Гена чуть не упал со стула, передавая газету.
   - Вы больны, вас всего трясет, - побеспокоился цереушник.
   - Это неррвы, - напирая на "р" ответил иуда земли советской.
   - А это за задание, как вы просили, наличными, - Джон Джонсон передал Шапочкину конверт, в котором, как понимаете, находилась овальная сумма долларов.
   Получив заветную газету, Джон, не теряя времени, отправился к себе в номер. А жил он в гостинице "Советская" под вымышленной фамилией Достмана Льва Израилевича...
   "Ну разве я похож на Достмана? - недовольно ворчал он про себя. - Какой лопух в Лэнгли такие легенды выдумывает? Нет, я ниче­го не имею против Достманов, но все же..." Хотя, как сказал Гленн Смит: "Дорогой Джо, Достман в наше время может быть похож на кого угодно".
   А газета его очень и очень удивила. И даже обрадовала. Сначала тем, что в России совсем все развалилось и все бывшие сателлиты, за исключением Монголии, бросили ее. Германия объединилась. Правда, не обошлось и без чайной ложечки дегтя: Фидель Кастро непотопляемо­стью своего свободного острова немножко подпортил ему настроение.
   А, так вот почему трясся Шапочкин - Джонсон увидел статью о заключенных. Надо быть с ним поосторожней, и предупредить Центр, чтобы на время Диода законсервировали...
   Вот новости из будущего Америки: черт возьми, демо­краты опять поставили своего Президента. Как республиканцу Джон­сону было немного обидно. Но это не все: "Вторую неделю США сотрясают шпионские страсти. Вчера вече­ром в Денвере был арестован некий Джон Джонсон, бывший сотруд­ник ЦРУ. По утверждению властей, он еще в 1985 году был завербован КГБ. Если его вина будет доказана, то ему грозит пожизненное заклю­чение".
   Агент ЦРУ выронил из рук газету и долго не мог прийти в себя от неожиданной вести.
  
   15
   Странным отец стал в последнее время, износился, вчера пристал к нему, к Михаилу, с идиотской просьбой и даже требованием вернуть газету, в которую мама обернула конфетную коробку для Милы. А когда он, Михаил, поднял его на смех - тот устроил фирменную исте­рику. Миша Лыкин никогда не видел отца таким.
   Мила поди давно выбросила эту газету - зачем ее хранить? На всякий случай спросить надо, но вряд ли газета осталась цела. Пусть отец сходит в библиотеку, если там уж действительно что-то серьезное, снимет копию.
   Когда Миша пришел к своей невесте, та собиралась в магазин за хлебом:
   - Ты посиди, я сейчас подойду.
   Чтобы как-то убить время, Михаил решил покопаться в книжном развале, благо библиотека у Людмилы была не из худших. Ого, Юлиан Семенов, Вайнеры. Вот женюсь и буду читать, читать, читать. Миша любил хорошие детективы. На верхней полке он заметил томик Сименона, потянул книгу на себя и вместе с книгой вытащил вчетверо сло­женную газету. Называлась она любопытно - "Инсарскiе в?сти". Не будем говорить о Мишином удивлении - оно было не меньшим, чем у тех, кто ознакомился с этой газетой тогда, в 1982 году. Статью о Чер­нобыльской аварии он выделил особо. Герои. Эту статью показать бы ученым - может, они и не стали бы проводить зловещий эксперимент. Но ведь не поверят - поднимут на смех. Затем Миша взглянул на марти­ролог - одна фамилия была подчеркнута красной пастой. Это были его фамилия, его имя, его отчество, его год рождения, его дата смерти. Он обомлел - так вот почему отец так переживал из-за пропажи этой газеты. Но здесь Михаил ошибался: отец не обратил на мартиролог ровно никакого внимания - статья печаталась на самой последней странице и Николаю просто не хватило сил проглотить столько информации.
   - Ты извини, я немного задержалась, такая очередь за хлебом, - пришла наконец Мила, но вмиг поникла, когда увидела в руках жени­ха эту злосчастную газету, и очень сильно пожалела, что не сожгла ее, как хотела вначале. - Ты нашел ее... И прочитал...
   - Да, прочитал.
   - Глупости все это. Не верю я в предсказания. И тем более такому клочку бумаги.
   - А недавно ты иначе говорила, - вздохнул, невесело улыбнувшись, Миша - он видел, как Мила сама вся дрожит, сама не очень-то ве­рит в то, что говорит. Сама едва удерживается от того, чтобы не заплакать.
   - Мила, теперь я знаю свое будущее, я не могу испытывать твою судьбу... - бормотал он. Решение пришло к нему в голову спонтанно, как-то сразу. Ему остается жить шесть лет, всего шесть лет, плюс ми­нус несколько месяцев. Людмила - красивая молодая женщина и... он не может, не должен испытывать судьбу и коверкать ей жизнь. Она овдовеет, а вдруг будут дети - кому она станет нужна? Ей будет очень сложно и трудно - молодая вдова, сколько ей будет через шесть лет - и тридцати не будет - нелепость какая. Поэтому не лучше ли уйти ему сразу, сейчас, пока не поздно. Она найдет себе пару, такие девушки не остаются одни, она - красавица. И найдет настоящего мужа - а не потенциального смертника, как он.
   - Люд, - пробормотал он, тщательно подбирая слова, - я не оби­жусь, я пойму тебя, если ты откажешься быть моей женой...
   - Ты чокнулся...
   - Может быть. Еще все можно изменить. И я прошу не выходить за меня замуж. Антипредложение, - усмехнулся парень.
   - Идиот, - обиделась Мила - ну как он мог подумать, что она может бросить его. - Я сейчас выброшу эту проклятую газету и все!
   Она хотела было схватить злосчастный клочок бумаги, но Миша остановил ее:
   - Не надо... Мил, я все пойму...
   - Дурак, придурок, причем законченный. Почему мы должны так безоглядно верить этой газете? И откуда она вообще взялась? Я в твоем запое и выходить из него не хо-чу! Не хо-чу!
   Последние слова девушка произнесла по слогам, а потом вдруг рассмеялась и нервное напряжение как-то сразу спало:
   - У нас с тобой в запасе целых шесть лет. Шесть лет! Не меньше! А что будет потом, на то все судьба...
  
  
   16
   Джона Джонсона всегда учили в Лэнгли: "Просчитывай ситуацию, гляди в будущее, на шаг-два опережай будущее - и будешь всегда на коне". "Просчитывай, но не просчитайся", - добавлял его друг Майк Роджерс (кстати, он теперь поставляет оружие никарагуанским контрас через Иран - секретнейшая сделка).
   "А можно ли просчитать свою судьбу?" - думал порой Джон и пытался просчитывать. Однако ему гораздо легче было просчитать, что будет, если Советы, к слову, затеют какой-нибудь Никарагуанский или Афганский кризис, и затеют ли. Или если к власти в США придут демократы. Тут все ясно. А вот собственная судьба покрыта мраком. Хотя он - профессиональный разведчик, ему всегда и везде работа найдется - мир большой... Но с другой стороны - не всю же жизнь мыкаться по Союзам, Кубам и Чилям... Положа руку на сердце, чемо­данная жизнь ему претила. Чувство опасности, риска, конечно, иногда нравилось ему, но всему есть предел. Не жизнь, - а постоянная русская горка. Они тут в логове красного медведя достают из его ког­тей каштаны - для того, чтобы кто-то в Вашингтоне с аппетитом ку­шал эти каштаны, а им, как говорят русские, дерьма на лопате...
   Ну, дай только срок выбраться в Штаты. Надо бы домик купить у Великих озер - там чудо, не природа. Линда тоже любит те места. Здорово было бы еще и яхту купить - но для этого нужны деньги. Надо прикупить еще акций той алюминиевой компании - Майк ска­зал: прогореть невозможно, а Майку можно верить. И почему он не сын Дюпона или Рокфеллера? Эх, было бы совсем неплохо сколотить небольшой капиталец, и... иметь еще один небольшой домик где-ни­будь на Атлантике, но только чтобы Линда не знала. Для Хелли, - а она хорошенькая эта Хелли. Только уж больно патологически любит всякие колечки, кулоны, цепочки - и недешевые...
   И вот он в империи зла зарабатывает и на домик у Великих озер, и на домик на Атлантике, и на кулоны для Хелли. А тут эта глупая русская газета пророчит ему небо в клеточку. Джон был в небольшом шоке. Теперь и он, как Шапочкин, знает свою судьбу, и она, эта судь­ба, почти ничем не отличается от судьбы этого бедолаги.
   Нет, это абсурд - он и шпион? Глупости! Не может такого быть! Наверняка здесь не обошлось без руки Москвы. Это провокация и дезинформация, на которую он, Джон Джонсон, попался. Значит, его через три года завербуют - не через два, не через четыре, а именно через три. Ну что ж, посмотрим, как это удастся. Джон Джонсон ус­мехнулся - пусть только попробуют... Правда, есть еще один вари­ант - через несколько лет разгорится очередная охота за ведьмами. Но нет, этого не может быть. Не та сейчас Америка, не та...
   Он расхохотался - меня еще не завербовали, а я уже похоронный марш играю... Тут он вздрогнул и ошалел - увлеченный интересной газетой не заметил сразу... Джону показалось, что в его комнате кто-то уже побывал, ничего не тронул, но... Нет, это все раздолбанные нервы плюс эта дурацкая газета. Майк говорил: "Просчитывай, но не просчитайся!" Неужели просчитался?
  
   17
   Шеф инсарского КГБ Евгений Андреевич Белугин крепко заду­мался, подперев ладонями виски и тупо глядя на недопитый стакан виски без содовой. Такого поворота событий он явно не ожидал, а поворот был что надо, из ряда вон, как говорится. Это не вербовка какого-нибудь полудурковатого студентика и даже не работа иностран­ного нелегала. Это гораздо серьезнее. Здесь нужна максимальная сек­ретность. Максимальная. Он самолично будет вести следствие.
   Полковник спецслужб вертел в руках ксерокопию "Инсарскiх в?стей" - прелюбопытнейшая газетка. Газета из будущего. И что самое интересное - там есть про него: отставного генерала (уже генерала - недурно!), депутата Госдумы (а куда же Верховный Совет дели, разо­гнали, что ли?), борца за права человека (ну, это уж слишком!), сорат­ника самого Бессонова (помню, помню, это тот самый дурачок, что антисоветские листовки поверх афиш по всему городу расклеивал, но умен, черт, чего не отнять - того не отнять). Евгению Андреевичу очень понравился анекдот, рассказанный ему Бессоновым на одном из допросов. Членов Политбюро спрашивают: "Как дела?" Суслов: "В том же сусле". Брежнев: "Все по-Брежневу". Андропов: "Кагебично". Все доказывал нежизнеспособность Советской власти, а то они этого не знают. Да это все знают - только зачем бучу поднимать. Запад в это дело втравливать, наш сор - нам и мести. "Все рухнет, все рухнет, и скоро", - ясновидец хренов, паникер.
   Но контекст газеты, связанный с его, Белугина, именем, смущал... Конечно, стоило бы отправить эту газету на Лубянку, в Москву. И Белугин так бы и поступил, если бы... не этот проклятый контекст. На Лубянке ведь парни дошлые - аналитики-паралитики, возьмут и от греха подальше отправят в отставку. И не через десять лет, а прямо сейчас. Конечно, Андропов не Берия, но все равно мужик крутой. Его бы в генсеки - он бы навел порядок. И наверняка бы не допустил всего того, о чем тут понаписано.
   Хотя, не исключено, что это происки ЦРУ, и эта газетка - самая обыкновенная деза. Если учесть, у кого была обна­ружена эта газетка, то такой вариант не исключен. Но тогда для чего городить весь этот фантасмагорический огород? Только для того, что­бы подбить клинья под шефа инсарского КГБ? При всем своем тщеславии Белугин не думал, что вражеская агентура так высоко его це­нит. Смешно, нелепо, глупо. Но странное чувство - он, глава облКГБ, боялся, сам не понимая чего... Стукача? И этого тоже. Вот Волковский, его зам, ведь он тоже метил в начальники, рыл землю, грыз пе­сок, или чего там. Только вот в результате назначили не его, а Белугина. А этому Волковскому только дай повод. Неужели это все-таки игра Кейси, нынешнего директора ЦРУ, а может, Сикрет Сервис, английской разведки? Впрочем, БНД и Моссад тоже могут протянуть свою грязную паучью лапу к нему, Белугину, прямиком в Инсарск. Но почему в таком контексте - пра­возащитник, генерал КГБ - тогда разумнее было бы поступить проще и написать о нем как о завербованном агенте. А тут еще...
   Короче говоря, контекст был следующий: в левом нижнем углу газеты, где обычно публикуют некрологи, был напечатан его, Белугинский, некролог - 15 июня ... года после тяжелой и продол­жительной... цирроз печени... соболезнования родным и близким... память о нем навсегда... Между прочим, фамилия Бессонова стояла второй после... М-да, если такие люди о нем скорбят, конечно, лестно, но лучше бы они вообще не скорбели.
   Прочитать про собственную завтрашнюю смерть - в этом мало приятного. И весь его анализ, все расчеты и планы, все карьер­ные старания - зачем, для чего, если наступит завтра и... Сливай воду - как говорит его младший брат. А может, это не он? Нет, ге­нерал КГБ в отставке, депутат Госдумы и всея Руси, да и фотогра­фия его...
   Женя Белугин еще в самом раннем детстве понял, что безопасность Родины, госбезопасность - его призвание. И поворотным пунк­том стало, казалось бы, не столь значительное событие, но оно повли­яло на судьбу Жени самым коренным образом - буквально полностью перевернуло его жизнь и представления о ней. Когда ему было семь лет, он каждый вечер играл со своими сверстниками в дворовой песоч­нице - строили из песка и глины целые крепости и города, то есть за­нимались тем, что называется у взрослых мирным созидательным тру­дом на благо страны. Но вот незадача - к их песочнице повадился ходить какой-то злоумышленник и самым наглым образом, пользуясь их отсутствием, писать в нее. Маленький Женя решил подкараулить диверсанта и подкараулил. Им оказался пацан из своего двора, что было особенно возмутительно. Если бы чужой - полбеды, а то свой. Ну и намяли ему тогда бока, чтобы уразумел одну простую истину: "Не писай в свою песочницу!" Женя сохранил в памяти имя малолет­него "шпиёна" - Генка, Генка Шапкин, нет, Шапочкин.
   Стоп! Где-то он эту фамилию слышал. Белугин положил перед собой газету из будущего, рядом - последнюю оперативку - так и есть. Генка - тот самый зек из будущего, посаженный за шпионаж против своей Родины, и тот самый субчик, постоянно встречающийся с одним странным типом, подозреваемым в работе на одну из запад­ных спецслужб. На чужую песочницу работает и писает в свою - вот гад! Ничему его жизнь не научила!
   Но как бы то ни было - он, этот Шапкин-Шапочкин, в тюрьме и живой, а ему, Белугину, два аршина земли? Как же так? Евгению Ан­дреевичу показалось, что у него заболела печень - он даже инстинк­тивно дотронулся до нее. Да нет, это не печень больная, а фантазия. Выпить он и в самом деле не дурак - но не до цирроза же. Надо по­казаться врачу. Полковник посмотрел на стакан с виски, взял в руки, но тут же поставил на место. Глупости все это - провокация, да он переживет их всех на сто лет вперед.
   Евгений Андреевич уже ни о чем больше не думал, кроме как об этом роковом 15 июня. Теперь он знает число, месяц, год. Ха, а он-то думал прожить как минимум лет семьдесят, а тут выходит, что и до шестидесяти-то не дотянет. Впрочем, с другой стороны - полтора десятка лет, это тоже не так уж и мало...
   Белугину вдруг как бы невзначай вспомнилась бабушка. Незадолго до смерти она все вздыхала-переживала: "Ох, грехи-грехи, вот умру, а Бог на том свете и спросит - а что ты сделала доброго, для чего жила? И что я Ему отвечу: растила детей, внуков - дык все растят с грехом пополам. А грехов-то сколько! Страшно не умирать, страшно жить с грехом на душе..." Набожная была старушка. А маленький Женя в ми­нуту обид, чтобы ей досадить, кричал, спрятавшись за угол: "Бог - ду­рак! Бог - дурак!" А она плакала. А чего плакать-то, ведь Бога нет. А вдруг есть? Белугин даже поежился оттого, что залез в мыслях в такие непролазные философские дебри, словно собирался умирать прямо сейчас, вот здесь, в этом кабинете. Но мысли не отпускали - что он ответит Богу? Или будет просто небытие - как до рождения? Он - кагебешник, его уважают, боятся, при нем говорят полушепотом, избе­гая неудобных тем, или вообще замолкают. И что? Для чего он живет, кого любит он и кто любит его? Вот мама, царствие ей небесное, любила его, бабушка - тоже любила. Жена? Нужен он ей - так, сожители по привычке. Если вот только дочка - ради нее стоит жить. Так ведь вырастет, выйдет замуж и... мама-папа не нужны.
   Вот проклятая газета, клочок бумаги, а сколько из-за него мороки!
   У полковника КГБ даже зачесалась пятка - видимо, на нервной почве. Он попытался почесать ботинок о ботинок, но ничего не получилось. Пятка зазудела еще сильнее - Евгений Андреевич даже усмехнулся - если у него и будет в будущем какой-нибудь цирроз, то не печени, а скорее всего пятки. В конце концов он плюнул на этикет, благо в кабинете был один, торопливо скинул ботинок, куда тот толь­ко полетел - и быстро зачесал пятку. Вот она судьба: если пятка зачесалась - попробуй не почеши!
   Чесал минут пять, зато получил от этого ни с чем не сравнимое удовольствие, даже зажмурился, как кот под ласковой рукой хозяйки, обул ботинок - фу, хорошо...
   И зачем он поперся в эту Контору глубокого бурения? Романтика потянула. А ведь он так хорошо рисовал и его прочили в Ленинградскую академию. А он из кожи лез, чтобы стать "невидимым рыцарем". И биография что надо - не имел, не состоял, не привлекался, не участвовал, матом не ругался, был готов к труду и обороне и даже в анкете в пятой графе у него стояло гордое "нет".
   Полтора десятка лет - да, это не так уж и мало, но... Хотелось бы обхитрить судьбу. Но жизнь, как норовистая лошадь, и не думает по­слушно идти под поводьями и начинает брыкаться еще до того, как ее попытаешься оседлать. И даже оседлав, ни на единую секунду нельзя расслабиться - скинет, не поморщившись. А то и того хуже - понесет ездока совершенно не туда, куда ему хочется - по буеракам да оврагам куда глаза ее глядят. И спрыгнуть бы, да разобьешься: "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее..."
   Стакан с виски мозолил глаза. Евгений Андреевич сначала хотел слить содержимое стакана в бутылку, но потом не выдержал и опрокинул все в желудок. Налил еще - и выпил второй стакан. Стало легче. Прочь, уныние! Гипсовый железный Феликс, стоявший в красном, углу, изменив своей невозмутимости, подмигнул, мол, не дрейфь, про­рвемся. Итак, что там у нас по Шапочкину...
  
   18
   "Москов, Москов, закидаем бомбами, будет вам Олимпия, ехо-хо-хо-хо", - на мотив популярной мелодии группы "Чингисхан" напевал себе под нос Джон Джонсон. В разведшколе Лэнгли его учили: надо как можно чаще практиковаться в русском языке: читать газеты, напевать песни, слушать простую разговорную речь. И мата побольше - тогда только ты сможешь почувствовать себя полноценным русским. Какой же русский без матерщинки?
   Американский шпион вышел на свежий воздух проветриться. Даже воздух здесь несвободный - русский дух.
   В Лэнгли учили: нужно не просто в совершенстве знать русский язык, но и думать по-русски, поступать по-русски, то бишь без всякой видимой причины - иррационально. Например, напиваться до потери сознания даже без повода, вернее, было бы желание, а повод найдется - день независимости Африки, допустим. Орать во всю Авенювскую и Джоновскую песни - в два часа ночи напротив милицейского участка, а пусть послушают. Оттуда выходят полупьяные стражи порядка и начинают подпевать так, что затыкаются все окрестные собаки. Русские любят тушить пожары, ими же самими и затеянные - инструктор был недалек от истины. Один курсант-остряк по этому поводу грустно пошутил: "Эдак можно и самому в красного превратиться". Как он был недалек от истины, Джонсон понял только сейчас. Или русская душа Льва Израилевича Достмана взяла в нем верх, или окру­жающий русский дух так впитался в Джона Джонсона, но так или иначе Джонсону захотелось плюнуть на свое разведзадание и загудеть: напиться до русских чертиков и сигануть во всей одежде в речку. Не утопиться, конечно, а просто искупаться и проверить себя на проч­ность. К тому же духота стояла невыносимая - такая возможна только в тоталитарной душной России. Джонсон даже подошел к краю берега, увидел внизу мутный полуканализационный поток, называемый в Инсарске речкой, и вновь из Достмана стал Джонсоном. Западная рассудочность взяла в нем верх. Но расслабиться все равно хотелось. Да, это не Лондон, и тем более не Гонконг: тут нет ни Сохо, ни Красных фонарей, ни хоть бы самого завалящего и никудышного стриптиз-бара. Одни сплошные тургеневские девушки. И где обитают прости­тутки в этом захолустье, если они, конечно, есть в природе вообще?
   День был трудный - и эта газета еще нервы потрепала. Не иначе это происки Кей-Джи-Би: наверняка произошла намеренная утечка информации, чтобы попытаться завербовать его - Джона Джонсона. Стоп - тогда выходит, они уже раскрыли его, но в таком случае или давно бы завербовали, или выслали к чертовой американской матери. Советы не любят разводить церемоний. А если выжидают, то чего? Нет, концы с концами не сходятся: его послали с секретной миссией в этот городишко уже после появления первых экземпляров газеты. Зна­чит, этот вариант отпадает. Да где же в этом городе проститутки? Го­ворят, русские девушки - самые классные в мире. Как ценитель жен­щин и русской классики Джон Джонсон имел заветную мечту - встре­тить тургеневскую проститутку. Впрочем, сейчас ему было не до жиру - пусть будет самая обыкновенная.
   Россия порядком попортила нервы американскому агенту. В пос­леднее время нервы стали ни к черту: на каждом углу чудились слежка, кагебешники и тому подобное. И единственное, о чем сейчас мечтал Джон Джонсон - это побыстрее вырваться из этого коммунистическо­го ада на свободу, домой, в штат Кентукки.
   А как не мечтать - вот вчера решил перекусить - и какой черт, видимо, русский, заставил купить его этот проклятый коржик местной кондитерской фабрики. Результат необдуманного и рискованного по­ступка - сломанный зуб. При этом золотой. И не спишешь на издержки производства, за свой счет придется вставлять новый. В Лэнгли ушлые спецы, мол, сам виноват, не ешь, что попало. Им хорошо говорить - у них под боком "Макдональдсы", а в здешних столовых хоть шаром покати. Только от­чего здесь женщины толстые - загадка русской природы.
   Еще этот Диод - и куда запропастился? Три дня назад подогнал двух милых девочек - Ниночку и Ксаночку. Славные девчата. Только бе­рут втридорога - Джонсон за такие деньги с десяток таких бы в Нью-Йорке купил. Правда, Джон нашел выход и из этого затруднительного положения - расплатился чеками валютного магазина "Березка", хотя и был слегка зол на Лэнгли. Конечно, там не дураки сидят, предусмотрели и расходы на "это", но вот жмоты, не зная реальных расценок, выделили сущий мизер на покрытие подобных расходов. У этого ЦРУ такой бешеный бюджет, могли бы пару-тройку долларов и накинуть - не в раю работаем.
   Однако ни Джон, ни Диод не знали главного: того, что Ксана-Оксана, которую Гена принимал за редакторскую фаворитку и время от време­ни с которой спал (быть в фаворе у фаворитки - значит быть в фаворе у самого хозяина), - секретный сотрудник советских спецслужб. И что отчет о проведенной с ними ночи лег на стол шефа местного КГБ Евгения Андреевича Белугина. ("Сорок первый", - отметила она у себя в блокноте свою очередную победу.) Дипломаты говорят: "Дьявол си­дит в мелочах", а Джон во сне говорил на английском.
   Но все мысли о девочках испарились, когда Джон увидел за собой хвост. На этот раз не выдуманный, а реальный. Как настоящий разведчик Джонсон понимал толк в хвостах. В его случае не нужно быть Штирлицем, чтобы понять - это провал. Плевать на задание, надо сматываться из этого паршивого городишки, и побыстрее. В конце концов, он добыл эту газету, а откуда она взялась - пусть вычисляют аналитики из ЦРУ.
   Проклятая газета! Все из-за нее пошло кувырком: и задание, и планы на будущее, и мысли. Особенно мысли. "Я никогда не буду работать на "красных", никогда, лучше умереть в русских лагерях от холода, голода и пыток", но и с ЦРУ пора завязывать, бросили его тут на растерзание русскому медведю. Джонсон принял твердое решение уходить из ЦРУ. Вот только выберется отсюда. А он выберется, обязательно выберется...
   Хвост не отставал: сначала это был старичок в потертом пиджачке, слишком торопливо семенящий для своих якобы преклонных лет, по­том очкастая особа - синий чулок - с толстенной энциклопедией под мышкой, а глазки так и бегают - кривоногая, а шустрая. Ее сменила влюбленная парочка, маскирующаяся под поцелуй. "Он целоваться не умеет - веник гавайский! А она не хочет, целуется, а глазками косит в его, Джонову, сторону! Шпики!"
   А он выберется, обязательно выберется и еще посидит с удочкой на берегах Северного Кентукки, подарит Хелли золотой кулон - Лин­да и знать не будет. Джон Джонсон озирался, как затравленный волк, обложенный красными флажками с серпом и молотом. Он понял, что на этот раз ему не выбраться.
  
  
   19
   Первый секретарь Инсарского обкома партии Павел Владимиро­вич Пальцын щелкал костяшками пальцев по столу морзянку непри­личных выражений. Это успокаивало нервы.
   Казалось бы, чего еще надо - он первый секретарь обкома, на вершине власти, а может, вершинке? Но что дальше - десять лет он шел к этой вершинке. Хозяин области - Сам. С усам. Лестно, конечно, когда люди из райкомов и горкомов вытягиваются перед тобой в струнку, добиваясь твоей благосклонности, смотрят тебе в рот, ловя каждое слово или, или... норовя плюнуть туда? А ведь плюнут... А за­чем все это - проторчать еще лет двадцать в этой перспективной дыре, если тебя только раньше не подсидит какой-нибудь Марковин - он давно метит в обком, а шиш ему на лопате... Белугин говорил, что приставил к нему свои глаза и уши и знает теперь все его мысли... Или второй... Самые опасные - люди в тени. Ему в свое время в бытность еще первым секретарем Сарайского горкома говаривал один мудрый человек из ЦК: "Никогда не находись в тени, даже самых умных и та­лантливых людей. Всегда будь Самом - пусть другие стремятся в твою тень. Тень имеет привычку исчезать - не забывай. Конечно, быть Самом тяжеловато - и солнце иногда припечет так, что невтерпеж ста­новится, и ветер налетит, но как здорово смотреть сверху, как всякие букашки-таракашки стремятся в твою тень. А ты убрал ветви - и нет тени. Так что имей в виду". Умный был человек, еще при Ленине в ЦК вошел, при Сталине устоял, однако при Никите не удержался. Но не стал примыкать ко всяким оппозициям, уехал на дачу, умер совсем недавно, ах, как не хватает его советов. Еще он говорил: "Умей под­чинять себе не только свои достоинства, но и недостатки. Кто не умеет управлять своим характером - тот многого не добьется. Или потом до­рого за это заплатит. Вон Сталин не удержался в тридцатых годах от сведения счетов и поплатился за это сорок первым. Любой твой провал - это прежде всего результат твоего же завышенного самомнения. Никогда не ходи на поводу у своих недостатков - умей наступать им на горло!"
   Эх, знать бы где поскользнешься, или кто тебе ножку подставит - не пожалел бы соломки. Вот и второй - вроде на вид ангел, доволен чем есть. Но кто знает, что у него на уме? И сошлют его, Пальцына, послом - хорошо бы еще в какую-нибудь Монголию, а то закинут в бисовскую Гвинею да и забудут. И будешь бить мух цеце из мухобойки.
   В ЦК, конечно, нужно свои связи иметь. Вертеться на виду. Вон Мишка Горбачев с Андроповым скуначился - теперь в Политбюро скакнул. Ну да ему с областью повезло - Ставрополь. Кавказ, одно слово. Он бы, Пальцын, из такой области тоже в Политбюро прыгнул. Только если твой кунак вдруг дуба даст? Или того хуже - в опалу по­падет. То... тогда вместе с ним и сам костей не соберешь. Пальцын недолюбливал старцев из Политбюро - засели, масто­донты: старикам везде у нас дорога, а молодым? Уж почти двадцать лет сидят - надоели...
   - Павел Владимирович, к вам товарищ Белугин, - разбудил его от мыслей секретарь.
   - Зови.
   Евгений Андреевич Белугин возглавлял областной отдел КГБ уже три года, заняв этот пост не без помощи своего закадычного дружка Пальцына.
   Белугин слыл среди друзей жизнерадостным и веселым человеком. Подчиненные его уважали: он даже нагоняй мог дать с улыбкой на лице. Кроме этого, у него была стойкая репутация ничего и никого не боящегося человека. Как анекдот, рассказывали, что однажды во время визита в область Косыгина он взял и стал травить тому байки про Политбюро, про Суслова, про... Косыгина.
   Правда, Косыгин в этих байках выглядел сказочным Ильей Муромцем. Конечно, как потом признавался сам Белугин, риск был, но... кто не рискует, тот не пьет шампанского. Премьеру понравилось. Еще в детстве маленькому Жене пророчили: или сам сядешь, или других будешь сажать. Он предпочел второе.
   - Привет, Паш. Хочешь свеженький анекдот? - Белугин влетел в кабинет, как ветер, и вольготно расположился в одном из кресел, положив ногу на ногу, и затараторил: - Наших космонавтов послали к Альфе Центавре. Прошло сто лет, они возвращаются, и первое сооб­щение, которое они слышат с Земли: "Сорок девятый съезд КПСС единогласно избрал Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонида Иль­ича Брежнева..."
   - Ты зачем ко мне? - кисло улыбнулся персек - этот анекдот с огромадной бородой он слышал раз сто, вроде бы сам Белугин и рассказывал.
   Полковник госбезопасности рассмеялся:
   - Ну, разумеется, не анекдоты травить, - Белугин открыл свою папку, с которой он, похоже, не расставался даже во сне, и достал от­туда газету. - Любопытная газетка, почитай...
   Пальцын небрежно двумя пальцами взял газету, недоуменно про­бормотал:
   - Что за чушь, что за голодовки, что за забастовки? - его лицо не шелохнулось - он не понимал еще, КАКУЮ газету держит в руках. А это был меж тем последний номер "Инсарскiх в?стей". Да, тот самый но­мер, который агент ЦРУ Шапочкин выкрал из почтового ящика ответсека Лыкина.
   - Ты обрати внимание, какие фамилии у Президента и премьер-министра России...
   Наконец до Пальцына дошел смысл напечатанного - лицо его вытянулось, руки заметно задрожали, и через секунду он стал бледный, как стена:
   - Откуда это у тебя и что это... что? - у него пропал голос.
   - Чекисты не дремлют, - лицо Белугина из радостного вмиг сде­лалось деловым, как будто и не было шуток-прибауток. - Мы тут трое суток почти пасли одного подозрительного типа - из Москвы наводку прислали. Думали сначала, что он, как и все нормальные шпионы, к механическому заводу направится. Нет, безвылазно сидел в гостинице. Агент, который с ним встречался, тоже не вылезал со своей работы в газете "Инсарская правда"... Это вначале и сбило нас с толку. Вчера вечером обоих арестовали. Один из них оказался матерым американ­ским шпионом - и эту-то газетку мы и изъяли у него...
   - Попахивает провокацией, она напечатана где-нибудь в Англии.
   - Все может быть. Однако фантастическую версию я бы не стал сбрасывать со счетов. Не считай меня умалишенным. Вот почему. Мы взяли на анализ часть бумаги и часть типографской краски. Анализы идиотские - я их получил час назад - во-первых, химики так и не смогли определить дату изготовления этой газеты. Во-вторых, такого типографского набора нет у нас в типографии, а все известные нам западные фальшивки тоже не используют такой набор. В-третьих, за­чем тем же американцам отправлять заведомую фальшивку в какой-то, я извиняюсь, задрипанный Инсарск какому-то Лыкину, у которого, как утверждают задержанные, они и похитили эту газету. В-четвертых, по всему было видно, что американцы сами за ней охотятся и проню­хали они о ней раньше нас.
   - А кто этот Лыкин?
   - Ответственный секретарь газеты "Инсарская правда". Ни в чем предосудительном не замечен. Два месяца назад рассказал анекдот про Брежнева. С иностранцами контактов не имел. Агент Бабочка отзыва­ется о нем очень хорошо.
   - Да, но каким образом...
   - Мы попросили помочь нам в этом вопросе наших ученых: они обнаружили в районе почтового ящика Лыкиных, как они сами гово­рят, темпоральную флуктуацию суггестивною характера. На русский язык это перевести невозможно. Они говорят, что время от времени такая темпоральная флуктуация переходит в диспропорцию суггестив­ного характера. И, мол, поэтому газета из будущего могла оказаться в нашем времени, и наоборот - газета из прошлого - в будущем.
   - М-да, - хмыкнул Пальцын. На что он экс-инженер, но и он абсолютно ничего не понял из этой терминологии "суггестивного характера". - Ха... Бьюсь об заклад, что это наши, инсарские.
   Первый секретарь обнаружил заметки об аресте Джонсона и тю­ремном заточении Шапочкина.
   - Очень жаль, он мог бы стать неплохим нашим агентом. Я о Джонсоне.
   - Но если все, что здесь написано, правда?
   - Тогда я поздравляю вас, Павел Владимирович - вас ждет неплохая карьера и блестящее будущее. Так что нам сейчас загодя нужно готовиться к переменам. А узнаем мы, правда ли это все, по одному небольшому факту. Газета утверждает, что наш незабвенный Ильич Второй в ноябре почит в бозе. Вот тогда-то партию возглавят настоящие люди. И мы не допустим, чтобы произошло так, как пишет эта газет­ка. Мы наведем порядок...
  
   20
   Ранним воскресным утром Николай Лыкин спешил на выборы каких-то советов каких-то депутатов. Жена и старший сын сунули ему свои паспорта и приглашения:
   - Проголосуй за нас.
   Голосовать, конечно, проголосует. Чего там мудреного - взял бюллетень, опустил в избирательную урну. Между прочим, могли бы и сами опустить - все равно выбора-то нет. Коле при этом всегда было жалко бедных пионеров, стоявших навытяжку мавзолеевскими солдатиками с поднятыми в салюте руками у этих самых урн. "Голосуйте за нерушимый блок коммунистов и беспартийных!" - можно подумать, есть еще какие-то блоки.
   Но все же Николай спешил на выборы. И как не спешить - опоз­даешь, пиво кончится, да и жена наказала сосисок купить. Поэтому в избирательном буфете уже с утра давка. Кто успел, тот и съел - в прямом смысле слова.
   Голосование проходило в здании общежития. Помимо плаката, призывающего граждан исполнить свой гражданский долг, на здании висела еще масса лозунгов. Три транспаранта, повешенных в ряд, гла­сили: "Слава КПСС!", "Слава труду!" и "Слава СССР!" Со здания на­против доброй улыбкой щурился во всю стену Леонид Ильич Брежнев: "Экономика должна быть экономной!" Внутри же самого общежития каждого входящего встречал огромный барельеф классиков марксизма-ленинизма.
   Исполнив свой гражданский долг, Коля поспешил в буфет - отовариться.
   На душе его было неспокойно. Надо менять свою жизнь. Так жить нельзя! Сегодня утром он принял окончательное и твердое решение уйти от растительного масла Ирки к сливочному маслу Иринушки. Достаточно лицемерного обмана и обманного лицемерия, трусливого малодушия и малодушной трусости. Эта странная газета помогла взглянуть на свою жизнь по-другому. Правда, немного жаль детей. Но он их не бросит - он будет помогать им. Конечно, по идее надо было бы подождать до свадьбы сына, но... Сейчас ни в коем случае нельзя терять время. Сегодня же вечером он переедет к Иринушке. А Ирка? Предстоит неприятный разговор, но он все равно уйдет. Сейчас только позвонит и предупредит Иринушку, чтобы ждала.
   Николай набрал номер телефона - Иринушка не погибнет, она будет жить. В конце концов, человеку на то и дана воля, чтобы он мог изменять события. Ну не может же быть, чтобы на свете все было так фатально?! Да что такое - никто не берет трубку - может, голосовать ушла? Или у сестры. Набрал номер той и услышал:
   - А Ирина в Крым уехала!
   - Когда? - так и застучало в висках у Лыкина.
   - Сегодня рано утром самолет. Накануне им на работу пришла горящая путевка. Кинули жребий, она - счастливчик, ей всегда везло - и вытянула. Да, просила предупредить, чтобы не беспокоился.
   - А во сколько самолет?
   - В семь тридцать.
   Она уже полчаса как в воздухе. "Рубикон не перейден, Цезарь уто­нул", - вертелась в голове у Николая странная фраза. Оставалось только жалеть, что он так долго тянул с решением, и уповать на Бога, что помилует.
  
   21
   Ну вот и почти вся история. Не совсем обычная, многим показавшаяся фантастической и неправдоподобной, но, как бы то ни было, все произошло именно так, как произошло.
   Больше газет из будущего Лыкину не приходило - видимо, темпо­ральная флуктуация поменяла характер.
   Конечно, читателю интересно знать, что сталось с нашими героя­ми и правильно ли газета обрисовала их судьбы?
   Кем стал Павел Владимирович Пальцын - объяснять не надо, вы и без меня это прекрасно знаете. Его друг полковник КГБ Белугин, известный тем, что в годы перестройки написал знаменитое письмо протеста "честных сотрудников КГБ" против произвола того же КГБ, одно время работал в ФСБ, но после отставки ушел в депутаты. И умер от цирроза печени - на взлете политической карьеры.
   Главный редактор "Инсарской правды" Марковин, как верно на­пророчили "Инсарскiя в?сти", потерял свое место. И именно из-за той злосчастной подписи. Олег Николаевич сначала было бросился в оппозицию, даже стал первым секретарем обкома ЛДПР. Но потом опомнился. В конце концов без зарплаты не остался - сейчас он депу­тат Госдумы (между прочим, был в одной фракции с генералом Белугиным) и заодно редактор новой ежедневной газеты "Вечерняя столица" (кстати, выходящей почему-то по утрам). Но новые подчиненные по-прежнему зовут его за глаза "наш Марковкович".
   А помните, Марковин задавался вопросом, что ждет других подписантов. Смею вас уверить - ничего страшного. Так вот, заслуженный артист РСФСР Кочкин недавно получил всероссийскую театраль­ную премию "Бука" "за талантливое воплощение на сцене светлого образа Николая Второго". Профессор Яйцекладов успел стать акаде­миком, но, увы, не дожил до наших дней. И его прах покоится на почетной аллее местного кладбища. Поэт Институтов известен многим как автор знаменитых стихов: "Родина моя! Ты сбросила путы совет­ского ярма..." Извините за нескладность, но что-то такое в этом духе. За них ему дали престижную литературную премию - не то "Снукер", не то "Антисникерс". Если любопытно, спросите у школьников, они учат эти стихи наизусть. Ректор ПИПИ Бузникин возглавил вскоре после своей отставки новое высшее заведение ФИФИ (Федеральный Инсарский финансовый институт). А ПИПИ теперь не ПИПИ, это теперь университет. И теперь бывший институт именуется гордой аббревиатурой ПОПУ (Первый общественный педагогический универ­ситет). И многие заботливые родители теперь говорят своим чадам: "После школы пойдешь в ПОПУ, а не пойдешь - загремишь в ар­мию". Так что не удивляйтесь, когда студенты по утрам говорят: "Я сегодня в ПОПУ не пойду - я уже зачеты все сдал".
   Мы немножко отвлеклись. Так вот, любовница Марковина кор­ректировщица Ксана-Оксана, она же сексот с 1980 года - сейчас сек­ретарь-референт некоего Хамелеонова, работающего в местном "Пас­сив-банке" банкиром. Воспитывает сына - одна. "Марковкович" подозре­вает свое "авторство", но сама корректировщица темнит, и правильно делает. Свое "авторство" подозревает не один Олег Николаевич. И потому не один он помогает одинокой мамаше поставить сына на ноги. Да, из сексотов ее вытурили сразу же после того случая с газетой. А иначе бы ее фамилия не оказалась в газетной статье - статью-то подготовил ге­нерал Белугин. Он-то и дал простоватому диссиденту список проколовшихся и давно ненужных сексотов. Здесь следует отметить один любопытный факт - редактор "В?стей" Бессонов очень сильно просчитался с этой статьей. Он надеялся заклеймить позором стукачей, предававших своих товарищей. На деле же статья произвела эффект, обратный предполагаемому. Ту же Дятлову после этого стали уважать и даже немного побаиваться - мало ли что. "Она работала в КГБ", - шептались за ее спиной.
   Агент ЦРУ Джон Джонсон был благополучно завербован нашей разведкой еще в 82-м. Джонсона сгубила жадность его тайной подруги Хелли. К тому же, когда он узнал, что алюминиевая компания лопнула, и все ее акции превратились в дым, то сразу воспылал ненавистью к проклятому капи­тализму. Увы, бедное ЦРУ и несчастное ФБР до сих пор наивно пеня­ют на 1985-й. Лубянка была довольна им до 1993-го, когда Джон вдруг прекратил все контакты. А разоблачила его собственная жена, застукав на полуподпольной вилле на Атлантике вместе с любовницей. И получил Джон свои тридцать лет в свои неполные сорок пять. Впрочем, если учесть, что ему грозило пожизненное заключение, то он еще легко отделался - отсидит лет двадцать, а там, может, и освободят за хорошее поведение. Или обменяют на какого-нибудь Гену Шапочкина.
   А Гена между тем получил пятнадцать лет с полной конфискацией, хотя сразу чистосердечно во всем признался и сам на суде потребовал себе самого сурового наказания вплоть до исключительной меры. Он размазывал по щекам слезы и божился, что он не нарочно, что он больше не будет, что это во всем они виноваты - американские империалисты, что он готов смыть свой позор кровью этих самых Джонсона и Смита. Короче, он сразу научился горячо любить свою Родину. Гленн Смит, между прочим, стал директором ЦРУ. Он все про­считал и не просчитался.
   Николай Лыкин до сих пор работает ответсеком в своей газете. Только называется она теперь после известных событий 91-го года "Инсарскiя в?сти". Его жена до сих пор жарит картошку на осточер­тевшем ему растительном масле, ругает власти за дороговизну и стира­ет, стирает, стирает... После гибели Иринушки Коля осунулся и посе­дел, у него уже было два микроинфаркта. Врачи настоятельно советуют уйти ему с этой нервной работы, но он бросать ее не собирается. Жить-то на что-то надо - к тому же это одно из немногих мест, где зар­плату выплачивают вовремя. А из пенсии суп не сваришь - только воду.
   Его сын Михаил не умер, назло газете, ни в 88-м, ни в 89-м, ни даже к дате написания этой повести на рубеже тысячелетий. Жива и его жена Мила, подарившая ему двух дочерей. У них до сих пор хранится номер этой газеты (причем есть и второй экземпляр, получен­ный по подписке в свое время). А все дело в том, что статья та оказа­лась самой банальной газетной уткой. Автор статьи некто Табакеркин погнался за дешевой сенсацией - не проверил данные и в мартиролог попала добрая половина граждан, заживо похороненная нерадивым журналистом, не только Миша Лыкин. Журналист перепутал и вписал в мартиролог граждан, победивших в местной лотерее Лотто "Трилли­он" (при этом Миша выиграл Джек Пот). Каким образом он опреде­лил даты их рождений и смерти - покрыто мраком тайны самого Табакеркина, который с позором был уволен после такого прокола.
   Эти газетчики вечно все наврут или перепутают.
   Что ж, газета предполагает, а Бог располагает, и только Бог опре­деляет будущее человека по его поступкам, и знать Его выбор никому не дано: ни гороскопам, ни цыганкам, ни ясновидящим. Свое будущее человек делает сам... А Богу решать, будет ли у человека свое будущее или нет...
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"