-- Плохо с женщиной, сердечный приступ, вызов срочный, -- а мы уже едем, а мы уже мчимся, проскакивая светофоры, разгоняя сиреной встречные автомобили. Едем готовые ко всему, но никогда не знаем, что ждет нас впереди.
-- Ну, вот и дом... Хорошо, что всего один подъезд. Хоть здесь не бегай и не ищи нужную тебе квартиру... Вообще, это свинство -- не могут на каждом подъезде повесить табличку с номерами квартир! Правда, Яков Степанович? -- обращаюсь я к своему умудренному жизненным опытом шоферу.
-- Что толку? -- рассудительно отвечает он. -- Все равно сдерут. Вон, -- половина дверей сорвана, а тут какая-то табличка.
-- Значит, по-вашему, все хорошо? -- не отстаю я.
-- Ну, как хорошо!? Как вообще может быть хорошо в нашем городе, когда постоянно канавы копают! Утром едешь -- все нормально. Днем пытаешься здесь же проехать -- канава! Куда ни сунься -- канава! Не город, а театр военных действий... И ведь не закапывают потом... А у меня не танк, и не вездеход, чтобы через эти окопы перескакивать...
-- Ну, вот, и вас задевает... Это хорошо. А то я думала, что мне одной больше всех надо, -- и, схватив чемоданчик, быстро выскакиваю из машины.
Лифт, как всегда, не работает. Странно, если бы он работал. Но мне ведь всего девятнадцать, и я легко взлетаю на шестой этаж.
Звоню. За дверью слышится какой-то шум, возня, потом все стихает. Звоню еще раз. Опять шум, возня и тишина. Сердито барабаню кулаком.
Дверь открывает молодая, здоровая на вид женщина. Вбегаю в прихожую.
--
Как какая!? Это дом шестьдесят восемь?.. Квартира девяносто шесть?..
--
Да...
-- Улица Моторостроителей? - Да.
-- Так где же больная? -- теряя терпение, спрашиваю я.
-- Здесь нет никакой больной, -- не переставая улыбаться, отвечает она.
-- И вы не вызывали "скорую"? - Нет.
-- А черт! Опять ложный вызов!
Проклиная все на свете, я стремительно разворачиваюсь и в дверях едва не сталкиваюсь с вбегающим милиционером. Глаза его горят. Он рвется в бой. Увидев меня, он с удивлением останавливается.
-- Что, опоздал? А где пострадавшая?
-- Какая пострадавшая? -- с интересом спрашиваю я.
-- Как какая!? Пятнадцать минут назад нам сообщили, что по этому адресу совершено нападение на женщину.
-- Да, -- ехидно говорю я. -- А вам случайно не сообщали, кто это хулиганит и делает ложные вызовы?.. Нет? Тогда пойдемте: ложная тревога.
Мы собираемся уходить, но тут сзади раздается какой-то странный, неестественный, жуткий смех. Обернувшись, я с изумлением обнаруживаю, что смеется все та же женщина, но в глазах у нее -- безумие.
-- Это вы вызывали "скорую" и милицию? -- как можно ласковее спрашиваю я.
В ответ она истерично хохочет и убегает в комнату. Мы за ней.
В комнате полнейший развал. Кажется, что здесь происходила смертельная схватка: все разбросано, перевернуто, простыни расстрижены на узкие полоски, подушки растерзаны в клочья, из разбитого экрана телевизора торчит утюг. Я присаживаюсь на край перевернутого стола.
-- Все ясно. Мне как всегда везет. Что ни вызов, то "подарок". Теперь вот с психобольной занимайся!
Милиционер сочувственно кивает в ответ, а сам глазами, полными ужаса, следит за женщиной.
-- Хорошо, что она еще и вас вызвала: защитите, если что, бедную девушку!
Глядя на его застывшую в напряжении фигуру, я с иронией думаю: "Да, этот, пожалуй, защитит!" --и начинаю уговаривать больную поехать с нами. Обычно это очень трудновыполнимая задача, но я стараюсь. Получасовая беседа не дает никаких результатов: женщина категорически отказывается ехать в больницу.
-- Сама, -- говорит, -- и езжай. Мне и здесь хорошо!
Тут я, конечно, не выдерживаю. Я всегда не выдерживаю, хотя знаю, что даже со здоровыми нужно сдерживаться. Но меня прорывает.
-- Ну и что, -- говорю, -- и поеду! Чем так работать, лучше в больнице лежать! Давайте, везите меня, -- и, сняв свой белый халат, бросаю его больной.
Милиционер начинает испуганно меня успокаивать. Женщина между тем не спеша примеривает халат у чудом сохранившегося зеркала, затем подходит ко мне и говорит:
-- Поехали?
-- Куда? -- ошарашено спрашиваю я.
-- В психушку, куда же еще!? -- отвечает она и направляется к выходу. Спохватившись, я торопливо бегу следом.
Так мы и выходим из дома: впереди -- больная в моем белом халате, за нею -- я, сзади -- милиционер.
Подойдя к машине, женщина со знанием дела усаживается на переднее сиденье рядом с шофером. Мне ничего не остается, как последовать в кабину.
Яков Степанович равнодушно, без всякого удивления, -- за время работы со мной он ко многому успел привыкнуть -- рассматривает новую попутчицу, затем вопросительно смотрит на меня. Отчаянно жестикулируя, прикладывая палец к губам, я ровным голосом говорю:
-- Я сошла с ума, поэтому, Яков Степанович, везите меня поскорее в психобольницу!.. А она будет меня сопровождать.
Яков Степанович, хмыкнув, бормочет себе под нос что-то типа "оно и видно", и мы трогаемся. Милиционер удивленно смотрит нам вслед.
Конечно же, это нарушение всех инструкций -- перевозить таких больных без сопровождения, да еще рядом с шофером. Нужно было вызвать бригаду из психобольницы, но не сидеть же мне с ней до вечера, -- я и так потеряла уже целый час. К тому же женщина ведет себя смирно: не мигая смотрит на дорогу.
"Только бы обошлось! -- с волнением думаю я. -- Только бы довезти! Ну, еще чуть-чуть!"
Наконец, мы въезжаем в больничный двор. Сигналим. Никто не выходит. Сигналим еще.
Из дверей приемного покоя появляются два крепких, краснощеких санитара.
"Ишь, разъелись тут на казенных харчах, а мне за них работай!.." -думаю я и выскакиваю им навстречу.
-- Давайте, ребята! Скорее. Берите ее... Она там, в машине... Намучилась с ней!..
-- Ну, что вы... Успокойтесь... Не нужно так волноваться. Пойдемте с нами и толком во всем разберемся. - И, взяв меня под руки, они начинают подталкивать в сторону дверей.
-- Да вы что, ребята! Я же не больная! Больная там, в машине! Да пустите же меня в конце концов! -- я пытаюсь вырваться, но они лишь крепче сжимают мне руки и ласково успокаивают:
-- Конечно, вы здоровы... Мы вам верим. У нас здесь все здоровы... У нас вам будет хорошо!
-- Да я же фельдшер, болваны!
-- Вот и хорошо, -- фельдшера то у нас как раз и не хватает! -- отвечают они, не переставая тащить меня в сторону приемного покоя.
Я упираясь изо всех сил, отбиваюсь, в поисках поддержки оборачиваюсь назад, но тут же понимаю всю безнадежность своего положения.
Моя больная гордо восседает на моем месте в кабине в белом халате и смотрит на меня с нескрываемым осуждением. А Яков Степанович... Яков Степанович, повалившись на руль, трясется в припадке беззвучного смеха. Я прекращаю сопротивление и меня тут же вталкивают в психиатрическую больницу.
... В молчании мы отъезжаем от больницы и вливаемся в серый, грязный поток автомобилей.
Я сердито молчу. Яков Степанович сосредоточенно следит за дорогой. Но долго так продолжаться не может. Негодование переполняет меня и, не выдержав, я взрываюсь:
-- Яков Степанович! Это безобразие, Яков Степанович! Ну, как так можно!.. Это просто хулиганство какое-то, -- возбужденно говорю я. -- На ваших глазах два здоровенных лба тащат вашего фельдшера в психушку, а вы молчите! Как так можно! Вы взрослый, пожилой человек... Я не понимаю -- как так можно!? Почему? Ну, скажите, почему вы молчали? Почему не пришли на помощь? Почему, я вас спрашиваю?..
Яков Степанович внимательно смотрит вперед. Затем притормаживает, выруливает к обочине, останавливает машину и вдруг, как подкошенный, навзничь падает на руль. Его здоровое, полное тело сотрясается в тяжелейшем припадке безудержного смеха. Захлебываясь, рыдая, вытирая рукой слезы с покрасневшего от напряжения лица, он нечленораздельно хрюкает в ответ:
-- Я не мог! Я не мог! Я не м-о-о-г!
Ну, скажите, как с такими несерьезными людьми работать, а?