Отпуск подходил к концу, когда Андрей Лисин, наконец, не выдержал. Он успел жениться и развестись, а сосед всё сверлил и сверлил. Каждый день с самого утра раздавался неистовый гул перфоратора. По грохоту отваливающихся кусков, каждый день сосед разрушал, как минимум, пару стен. К обеду он, видимо, уставал или стены заканчивались проклятый инструмент гремел всё реже, вечером, и вовсе, стояла тишина. Но следующим утром всё повторялось снова, будто стены вырастали за ночь.
Сосед добродушного вида улыбчивый мужик всегда выглядел так, словно только что вернулся из села бодрый и загорелый. Вокруг него даже воздух был какой-то не городской. Кто бы мог подумать, что этот простой и открытый человек дома оборачивается монстром с перфоратором?
Лисин стоял у окна, глядел на летние запылённые клумбы, на блёклые кроны чахлых деревьев, на серые лица суетливых прохожих. Когда-то давно, в детстве, уже неотличимом от почти забытых сказок, он жил в деревне. Неподалёку, за рекой, начинался старый лес. Молодых тонких деревьев в нем почти не было всё широкие, раскидистые дубы шумели кронами в недосягаемой вышине. Лисин гулял по лесу, вдыхал запах прелой листвы, смотрел, как тает утренний туман, и мечтал заночевать там, проводить солнце чтобы встретить его утром.
Нельзя, человеку нужен дом, чтобы не потерять облик, строго душили мечту родители. Теперь Лисин понимал это и сам, как жить без этих серых стен? Порой ему казалось, что стены его дома дружески сближаются, стоит отвлечься обнадёживающе кладут свою бетонную руку на грудь, мол, мы рядом, не волнуйся. В такие моменты Лисин встряхивался, словно дикий зверь, бежал к окну, распахивал его, кусал густой городской смог, что вязко затекал в открытую створку.
Перед закатом Лисин отправился к соседу. Он так и не придумал, что сказать ему. Может у того действительно необходимость сверлить стены много-много лет? Но что осталось от стен за это время? Или сосед регулярно приносит домой новый кусок бетона?
Сосед открыл дверь, пахнул не пылью вечного ремонта, а чем-то неуловимо знакомым, устало улыбнулся и жестом пригласил внутрь.
Я только на пару слов, пробормотал Лисин.
Проходи, Андрей. Негоже топтаться под дверью.
Лисин вздохнул и переступил порог. Сосед прикрыл дверь, но вместо кухни направился к двери в комнату. Лисин насторожился, ожидая какой-то подвох. Дверь в комнату распахнулась
Бескрайний луг зелёной травы колыхался перед ногами Лисина. С запада глядело солнце и ласкало изумлённое лицо Лисина вечерним мягким светом.
Он шагнул в мягкую траву, погладил рукой её тонкие стебли. Оглянулся сосед добродушно щурился возле двери, сложив на груди руки. Ни стен, ни квартиры, только дверь и бескрайний луг.
Трава настоящая, а дальше трёхмерный экран уцепился Лисин за здравый смысл. Он выставил руку, сделал пару шагов, туда, где должна была быть стена. Ничего. Шагнул ещё, запнулся о камень в траве.
Снова растёт, озабоченно сказал сосед, раздвигая траву на месте камня.
Из земли торчал кусок бетона, его арматура переплеталась, словно стебли колючей лианы, тянулась вверх.
Когда солнце село, залив небо алым светом, Лисин пробормотал:
Ну, я, наверное, домой пойду.
Запомни, кроме перфоратора, ещё нужна болгарка, арматуру срезать, иначе стены тебя не выпустят. И если начнёшь, то каждый день, чуть дашь слабину станет ещё хуже.
На следующий день Лисин ломал стену. Небольшая ударная дрель у него имелась. Конечно, это не полноценный перфоратор, но попробовать хватит. Нормальный инструмент и болгарку можно будет купить позже.
Бетон крошился легко, отваливался кусками, обнажая тяжёлую кладку прочных каменных блоков. Лисин заметил вертикальные процарапанные чёрточки на блоках. Расчистил кусок стены от бетона все блоки были испещрены нестройными рядами чёрточек. Словно заключённый отмечал дни, мелькнула мысль. Лисин отогнал её и принялся крушить блоки. Они оказались твёрже, с непривычки руки быстро уставали, в голове стоял непрерывный гул, из-за пыли было трудно дышать, но к вечеру Лисин добрался до арматуры. Толстые прутья с шипастыми узлами преграждали путь.
Утром стена выглядела как новая. Только серая пыль повсюду, да мозоли на руках напоминали, что это был не сон.
Лисин потратил день, чтобы купить инструмент: перфоратор, болгарку, монтировку и огромную кувалду. Вернулся домой вечером и вздрогнул. Потолок, кажется, стал ниже. Лисин залез на стремянку, померял два сорок девять. Должно быть два пятьдесят, разница копеечная. Может так оно всегда и было, просто Лисин не замечал?
Утром потолок оказался два сорок восемь. Лисин перемерял пару раз раз. Посмотрел на злые стены. По спине пробежал неприятный холодок. Лисин рванул к окну, но ручка свободно вращалась, а створка стояла, будто приросшая. Входная дверь в квартиру тоже не открывалась.
Лисин надел щиток, наушники, респиратор и начал выбираться. К обеду пробился до решётки арматуры. Пока срезал её болгаркой заклинил диск, тот взорвался на куски, щелкнувшие по щитку. Лисин сменил диск. Дорезал прутья. Поддел решётку монтировкой. Полдороги пройдено.
Наскоро перекусил бутербродами и снова принялся рушить стены, в которые сам себя поместил. Через несколько часов грохота перфоратором, бур провалился в пустоту. Лисин выключил инструмент, потащил его из отверстия вслед потянулось облачко серой пыли, пронизанное лучами света.
Сорвав щиток и наушники, Лисин припал глазом к пробитой дырке. За стеной возвышался лес, наполненный светом вечернего солнца. Старые дубы шумели кронами на ветру, в ветвях щебетали птицы.
Колени Лисина опустились на острые камни, бывшие стеной. Он прислонился к ней лбом. Горло свело воспоминанием, глаза переполнились тоской и что-то влажное юркнуло по щеке.
Лисин вытер лицо рукой, размазал бетонную пыль замешанную на слёзах. Надел щиток и, зарычав, схватил перфоратор.
К закату Лисин выбрался из возвышавшейся посреди леса гладкой бетонной стены. Стоял по ту сторону. Вдыхал сырой пряный воздух и не мог надышаться. Бродил, задрав голову, меж высоких дубов.
Улёгся на согретую за день почву, усыпанную прошлогодней листвой, раскинул усталые руки и погрузился в небо, видное меж зелёных ветвей.
Синее небо чуточку посветлело, вспыхнуло пунцовым, и проступило первыми стеснительными звездами. Набрало синевы, уже не дневной тёмной, густой. Почернело, рассыпало гипнотическое мерцание, и Лисин уснул.
Проснулся Лис с первыми лучами, потянулся лапами и хвостом, сладко зевнул и замер он потерял человеческий облик.
Запаниковал, закрутился, видя свой оранжевый хвост, тревожно порыскал нашёл след. Испуганно побежал обратно. Стена сузилась, чуть осыпалась и потеряла былую гладкость. Пробитая дыра уменьшилась, но всё еще висела над землёй малым окошком.
Лис прыгнул. Промахнулся, заскрёб лапами, упал. Ободрал лапы в кровь, но, наконец, попал в отверстие. Стальные клыки арматуры рвали уши, раздирали шкуру, но он полз, извивался, пока не выпал по эту сторону. Ввалился в кучу пыли. Она попала в глаза, забилась в ноздри, иссушила пасть. Он фыркал, тёр лапами морду, но задыхался, темнота окружала его.
Проснулся Лисин в обед. Лежал на полу измождённый и усталый. Поднёс к глазам грязные руки с кровоточащими мозолями. В ванной рассмотрел своё лицо, испачканное в серо-черной пыли. Вздохнул, умылся холодной водой.
В комнате гладкие стены зарастили раны, будто бы и не было никакого выхода. Они глядели на Лисина осуждающе и немного выжидательно. Потолок снова оказался два сорок девять. Окно легко открылось, впуская густой кисель городского воздуха. Значит, перемирие.
Отпуск закончился, и Лисину снова пришлось ходить на работу. Пробивать стену было некогда. Он купил длинный бур и изредка, по выходным, сверлил стену, чтобы посмотреть, как там лес. Со временем делал это всё реже и реже.
Лето прошло, кончилась и осень. Сосед каждый день проламывал окружавшие стены, боролся, а Лисин при встрече с ним опускал глаза. Не мог он каждый день бороться.
Наступила зима. Вечером пошёл первый снег. Тяжелые хлопья, поверженные кем-то в вышине, падали на землю, липли на провода, деревья и тянули всё к земле, умирать.
Ночью во всем квартале погас свет. Утром от соседа донесся лишь слабый стук, словно молотком по стене. Вернули электричество лишь вечером.
Следующим утром сосед будто бы затих ни стука, ни звуков перфоратора. Лисин отчего-то заволновался, по пути на работу зашел, позвонил в дверь звонок продилинчал, но даже шагов не было слышно. Уехал? Лисин ответа не знал, помялся у двери, да и ушёл.
Снег на улице смешался с грязью, посерел, словно тоже стал бетонным. Ветвистой арматурой из него торчали облезлые редкие кусты. Лисин вспомнил про лес. Дал себе зарок, поглядеть, как же тамошняя зима выглядит.
Сразу после работы Лисин снова наведался к соседу. Тишина. Позвонил в квартиру рядом. Усталый женский голос из-за двери сказал, что ничего не знает, никуда не уезжал, должен быть дома. После некоторой паузы, голос сообщил, что да, может что-то случилось, слишком тихо, непривычно.
Пришёл участковый, другие соседи. Грустный человек с дипломатом повозился у замка, открыл дверь. В квартире было темно, в воздухе колыхалась завеса пыли, пронзаемая лучами уличных фонарей. Дверь в комнату не поддавалась. Человек с дипломатом вскрыл и её. Участковый вошёл, светя фонариком, икнул и что-то пробормотал.
Шкаф, кровать всё в комнате было изломано на мелкие осколки, разбросанные по полу в горах бетонной пыли. В середине распластавшись лежал сосед, его посиневшее лицо обняли щупальца серой пыли, они залезли в ноздри, в глаза, набились в рот.
Стены отомстили. Стены смотрели на взмокшего Лисина и усмехались.
Коньяк не помогал перед глазами все маячили щупальца пыли на распухшем синем лице. У Лисина даже начинало зудеть в носу, будто пыль уже там. Он пару раз то ли чихнул, то ли фыркнул и понял.
Поняли и стены. Потолок стал ниже. Лисин подёргал ручку окна не открывается. Входная дверь то же. На дворе ночь, сверлить нельзя, а к утру он будет уже мёртвым. Он подпёр входную дверь шкафом, взял инструменты и пошел к выходу.
Стена поддавалась туго, словно перебросила все силы против одного Лисина. Через несколько часов, он добрался до прутьев арматуры. Остановил перфоратор, но тишины не было.
По входной двери колотили, слышались гневные крики соседей. Лисин почуял недоброе, схватил перфоратор и продолжил выбираться.
Бур провалился, с ним в ледяную стужу леса высыпались и осколки стены. От свободы Лисина отделяла лишь решётка.
Погас свет.
Лисин замер. По двери уже колотили чем-то тяжёлым, через окно прорывались красно-синие всполохи мигалок. Он зло сплюнул комок слюны и пыли, озверело схватил кувалду и ударил по решётке. Решётка вздрогнула и улыбнулась. Стены дружески подвинулись, мешая замахиваться.
Он неистово колотил по решетке, сминая её наглую улыбку, разрывая прутья-губы, выбивая стальные клыки. В груди его колотилось сердце. По двери колотили люди. Они уже не кричали в мертвенном молчании мерно отсчитывали последние удары, за которыми Лисин уже никогда не покинет стен.
Со звоном решётка выгнулась, лопнула, брызнув в ночь яркими искрами. С грохотом рухнула входная дверь. С рыком Лисин бросил своё тело в брешь, рванул сквозь острые прутья, оставляя части одежды, обретая раны.
Он вывалился на обжигающий снег, под искрящиеся звёзды. Втянул воздух ледяной свободы. Оглянулся.
Отверстие зарастало на глазах стена, чёрная в ночи, боялась, что люди ринутся вслед, уйдут. В нем мелькали огни фонарей, белели удивлённые лица, просовывались да исчезали руки.
Лисин стоял в снегу, скалясь и теряя человеческий облик.
2. Шведова А.Н. Каланча
- Задрала эта погода, - буркнул Паша, тщетно стряхивая с сигареты впитавшиеся капли дождя, - Лето называется.
Щелкнула зажигалка, Макс втянул дым и повеселел. Ну, льет, ну, сыро. Зато пожаров нет, никуда бежать не надо. Паша без подвигов на стенку лезет, а Максу пофиг: чтобы отбыть отработку после университета сгодится и безделье. Он с самого начала знал, на что шел, и иллюзий насчет службы в пожарной части не питал. Поначалу его еще посещали легкие приступы тяги к геройству, но сверхэнергичные типы вроде Паши отбили всякую охоту играть в общей песочнице.
- Тебе не мешает подкачаться, - неодобрительно бросил Паша, - Нормативы не сдашь. Тебя даже дед запросто сделает.
К неодобрению Макс привык, к вечным придиркам тоже. Если косить под дурачка, тебя не тронут, а слова - они и есть слова. Но от упоминания про деда погрустнел.
За гаражами, где так удобно прятаться с сигаретой от всевидящего ока начальства, вытоптанная дорожка вела к старой пожарной каланче, сложенной из красного кирпича. Старушка доживала свой век - крыша прохудилась, по стенам пошли трещины. До недавнего времени в нижней части башни работала котельная, а сейчас просто обитал дед, местный сторож и уборщик. По имени деда не звали, но любому в пожарной части рано или поздно приходилось знакомиться с его ядовито-зеленой метлой и рассказами отставного пожарника о былых временах. Неясно на каких правах старик обитал в башне, сомнительно, что часть нуждалась в его услугах, но никто пока не выгонял ветерана на улицу. Пользуясь привилегией местной достопримечательности, дед устанавливал свои порядки, иных привечал как равных, а иных отчего-то не жаловал. Максу не повезло: его старик невзлюбил с первого взгляда и всегда норовил пнуть метлой. Старый маразматик. Макс гордился своим умением ни с кем не конфликтовать, а дед упорно портил ему самооценку.
Старик копошился в котельной - через распахнутые двери Макс видел лишь тени на стенах внутри.
Вдруг раздался треск и грохот. Паша подхватился, Макс следом.
Посреди котельной лежал на спине дед, дергая конечностями как жук. Рядом с внушительным железным колесом валялась треснутая доска.
- Итит твою мать, - пробурчал дед, заметив гостей, - Ну, чего вылупились? Стар я уже все эти крендели выписывать.
- Какие крендели, Михалыч?
- Да так. Помоги-ка, Павел, вентиль закрутить. Сил моих больше не хватает. Хотел доской упор сделать...
Для крепких пашиных рук хватило двух оборотов колеса, чтобы зажать вентиль до упора.
- Кстати, Михалыч, я все узнал про каланчу. Ее включили в список историко-культурных ценностей, но денег на реставрацию нет. Как обычно. Может, устроим субботник?
- Остынь с субботником, Павел, тут есть дела поважнее. Парень ты вроде неглупый...
Макс у дверей хихикнул, дед одарил его уничижительным взглядом.
- ...а надежный ли ты человек?
- Да вроде.
- Если бы поручили за каланчой приглядеть - справился бы?
- Я и так приглядываю. А вы что, помирать собрались?
Дед и правда выглядел болезненно, но чего ждать от девяноста лет?
- Все возможно. Как думаешь, для чего здесь вентиль посреди пола?
- Ни для чего. Его просто забыли, когда котлы и трубы снимали.
- А вот и нет, он здесь еще до котельной был. Каланча-то с умом строилась, для лучшей вентиляции трубы в стенах проложили. Вот этот вентиль открывает в трубах заглушки. Для продувки. От сырости и плесени. Об этом, Павел, и прошу. Смог бы ты вентиль каждый месяц до упора закрывать?
- Полный бред, - Макс привалился плечом к дверному косяку и наслаждался ситуацией. Чтобы так откровенно втюхивать, надо иметь талант... Старик злобно зыркнул на дверь и опять принялся за Пашу, заметно теряя терпение:
- Уважь старика. Я ведь не многого прошу. Это наша старая традиция, а традиции надо чтить. Только делать это надо каждый месяц, точнее, полнолуние, запомнишь?
Забавно было наблюдать, как загораются глаза у напарника. Наивный Паша.
- Че, правда? Традиция? - расхохотался Макс, - Каланче краник подкрутить? А пивка не налить? С какого бодуна такую традицию придумали?
- Какие трубы? Какие заглушки? Что на самом деле вам надо? Паша, он тебя разводит!
Дед резко развернулся, дрожа от ярости:
- Ты, щенок, научись уважению к старшим! И как какого оболтуса вообще в части держат?
Макс передернул плечами:
- У меня мозги есть. Я не лезу к другим с бредовыми сказками. Идем, Паша.
- Это не бред! Не я это выдумал! Видите, схема на стене висит? Ей уже с полсотни лет. Это колесо в центре - вентиль, тут еще календарь.
- А эти кривые линии? - Паша все принимает за чистую монету.
- Эээ... трубы, что лежат под полом, подвал там. Так что не я это выдумал. Традиция! Не важно, почему и зачем, об этом не думайте и за слова не цепляйтесь. Важно, что исполнять надо. А не вопросами ехидными задаваться!
- Может, я и оболтус, но не дурак, - Макс пнул ногой колесо, топнул по полу, - Под вентилем нет труб. Он просто тупо привинчен к бетонной плите. Да и подвала под каланчой нет. Может, правду скажете? Что вы нам тут впариваете?
Дед вдруг захрипел, хватая воздух раскрытым ртом, вылупил глаза, бестолково замахал руками. Затем ноги его подкосились. Старик рухнул на пол.
Мирные деньки Макса закончились. Его винили в инсульте деда - Паша, разумеется, раструбил о стычке в котельной.
Нормативы он сдавал трижды, капитан объявил предупреждение, сослуживцы отвернулись. Даже оператор Юленька, юное создание без проблеска мозгов, заимела привычку проходить мимо, неодобрительно пожимая губы. Макс мог бы включить обаяние и объяснить все недоразумением, но... Ему было тошно. А что он такого сделал? Сказал правду.
Дед лежал в коме, в больницу Макс не ходил. А смысл? Однажды заглянул в котельную, присмотрелся к схеме - да, картинка старая, но что из того? Каланча все равно развалится, не спасут ее "продувки" несуществующими трубами.
А деда жалко. Пора бы ему смириться с тем, что время его ушло и навязыванием выдуманных традиций самоутвердиться не получится. Прости, дед, мир не оглядывается назад. Он несется вперед по обломкам разрушенных башен.
Прошел месяц после инцидента, как котельная вновь дала о себе знать. Пока дед лежал в коме, Паша взялся приглядывать за его хозяйством. А каланчу подожгли. Пожар успели быстро потушить, да и сгорело всего ничего - мусор, шторы, оконная рама. У Макса был выходной, что не убедило Пашу в его невиновности. В конце концов башня стоит на отшибе, за гаражами, камерами не просматривается.
Но пожар повторился через два дня. После того, как огонь потушили, на бетонном полу башни проявились заметные черные подпалины. Однозначно, поджог. Паша загнал Макса за гаражи и провел разъяснительную работу. Комплекция и пристрастие к лени не позволили Максу отплатить тем же. Сослуживцы сделали вид, что ничего не заметили.
И Макс разозлился. Он тщательно культивировал социальное дистанцирование, но в его планы никогда не входило быть изгоем. И тем более не желал, чтобы его подставляли. А у кого были причины для этого? Только у Паши с гипертрофированным чувством ответственности за деда. Ведь кто еще знал о чертовых кривых линиях? Как только Макс увидел полукруглые подпалины на полу котельной, по форме совпадающие со схемой несуществующих "труб", всякие сомнения исчезли. Хочешь войны? Будет, Паша, будет.
Пришлось потратить очередной выходной на засаду. За гаражами спрятаться негде, куцый кустик сирени ничего не скрывает, но одинокая фигура под прикрытием стены не сразу бросается в глаза - а большего и не надо. Макс подпирал стену и дулся на весь свет. Всего один нелепый разговор - и судьба круто подвернулась задом. Дурацкое стечение обстоятельств, упрямый старикан, больной на голову сослуживец...
И тут у Макса отвисла челюсть: в котельной кто-то включил и выключил свет. Там же нет никого! Свет сверкнул снова, потянуло дымком. Матерясь во все горло, мимо промчался Паша - не одному только Максу пришла в голову счастливая мысль о засаде. Блин, а где тот прятался?
Паша распахнул дверь и пропал внутри. Там сверкало. Макс бросился следом.
Котельная полыхала. Натужно продираясь сквозь бетон, под полом проявлялось немыслимое - огненная змея. Оранжевые полукольца, объятые маслянистым жидким пламенем, то вздымались арками, то ложились на полу неправильным кругом - в точности там, где раньше были подпалины.
С воплем Паша выдернул кольцо огнетушителя и шагнул в огонь. Змея подняла голову. Она живая? Живая? Ааааа!
Макс застыл в ужасе на безумно долгие пять секунд. Он смотрел, как огненный дракон обвил кольцом Пашу, видел, как падает бесполезный огнетушитель, как летят искры...
В тот момент его мозги пережили собственный Большой Взрыв. Невозможное, оказывается, возможно. Для невероятного нужна всего лишь другая точка отсчета... Он вылил на себя остатки пены и вошел внутрь.
Два шага вдоль стены, нагнуться, шаг в сторону - прямо под полукольцом гладкого тела дракона. Мамочка родная, какого хрена в огонь полез... Аааа... Два шага вперед и прыжок назад, когда огонь выстрелил в сторону. Шаг. К черту, можно и на коленях. Волосы уже дымятся. Подвывая, добрался до центра, до железного вентиля. Макс пытался представить устройство с таким странным заводным механизмом, но не смог. Раскаленный металл вплавился в ладони, горло обожгло дымом, мозги закипели от мыслей.
На третьем повороте колеса жар заметно спал, на пятом дракон побледнел. На седьмом исчез. Остались только черные подпалины на полу да обгоревшее тело Паши. И тогда Макс заорал. От боли и ужаса.
В ожоговом центре Макс провел всего две недели. Заживало на нем как на собаке, хуже было с головой. Складную историю о съехавшем с катушек пиромане Паше (прости, приятель!) он придумал сразу, а вот найти разумное объяснение огненному дракону так и не смог.
Тогда же он узнал, что дед таки вышел из комы.
- Я видел дракона.
- Какого дракона? - ехидно спросил на удивление бодренький старик, но разглядел красные рубцы, отчаянные глаза и посерьезнел, - Вижу, со змеюкой познакомился.
- Почему раньше не сказали?
- А ты бы поверил? Я по молодости рассказал двоим, так чуть в психушку не загремел. Нет, лучше слыть придурком, чем психом. Из психушки вентиль не покрутишь.
Макс зябко передернул плечами. В последнее время он был очень нервным.
- Что это такое? Почему там? Почему колесо в полу? Как оно удерживает дракона? Он реальный? Мне нужны объяснения!
- А нет у меня объяснений, парень. Прежний смотритель помер раньше, чем успел рассказать. Да и нечего тут мудрить, наше дело простое: не дать гадине прорваться, а что до объяснений - то сам себе придумаешь. И постарайся со своими расспросами и идеями не попасть в психушку.
- Но я и так схожу с ума! Не могу спать. Не могу видеть огонь. Мерещится всякое.
- Ничего, парень, это пройдет. Главное, не забывай каждое полнолуние колесо крутить. Как часы, до упора. Твоя задача - не допускать прорыва. Запомни: каждое полнолуние, плюс два-три дня. Выпустишь змею - бед не оберешься. В войну она полгорода сожрала за час, потом было еще в семидесятых, кажется...
- Дед, я не понял... - Да понял ты, понял. Принимайся за работу, преемник. А мне уже давно на покой пора. Да, кстати. Присматривай за каланчой
3. Инна. Последняя жертва
Огонек сверкнул и погас. Дирк бросил окурок под ноги, нырнул в дождевой поток. Задерживаться не имело смысла, но уходить не хотелось. Тянул время, курил одну за другой, глотал безвкусную черную жижу, именуемую здесь кофе, надеялся, что ему позволят. Не позволили. С первыми каплями, с первым стуком воды по стеклу, понял: ждать больше некого, пора возвращаться.
"Мы приходим с водой, уходим в воду, после нас не останется ничего, кроме воды", - бормотал Дирк, поднимая воротник.
У Мары были синие глаза. Яркие, еще не обесцвеченные солнцем. Волосы пахли карамелью, а губы казались солеными на вкус. Она любила море, уплывала далеко от берега и, выбираясь на плоский камень, загорала до черноты. А он любил ее и боялся в этом признаться.
Не стоило ждать, лишь время потерял, но Дирк медлил. Обещали ему - сегодня все закончится, и чувствовал, рядом она. Однако не появилась. Или проскочила незаметно? Но Дирк не новичок, пропустить не мог.
Идти недалеко, мост в поле зрения, успеется. Эх, последняя... Устал Дирк, покоя жаждет. Надежда призрачным крылом махнула, поманила и пропала. А он, глупец, поверил. С его ли опытом верить? С его ли сердцем.
"Примара", - выплюнул Дирк, сорвал плащ, скрутил в комок, бросил наземь, подставил лицо под холодные струи и руки раскинул - вот он я, бери, если не подавишься. Дождь припустил, в остальном - тишина. Нет ответа: не снизошли или побрезговали.
Ему действительно пора. Но как же хотелось крикнуть: "Забирай клинок, отработал. Долги отданы. Теперь бы жизни немного, если заслужил." Промолчал Дирк, рано с оружием расставаться, провели его сегодня.
- Полетаем? Я научилась. Хочешь, возьму тебя с собой. Не боишься?
Он кивнул, не маленький, а сердце сжалось в тугой комок от страха. Не за себя, за нее.
Дирк - ловец. Работа не хуже других: найти ведьму, выследить, изъять. Сколько их было, не перечислить, помнил всех - посчитать не мог. Пробовал, сбился. Гильдия учет вела, она же и время охоты назначала.
Ловцы вроде и люди, да не совсем. Ритуал отсекал лишнее - чувства, эмоции, превращая человека в машину для ловли. Потому и не слышали ведьмы, подпускали близко. Клинок Ариды бил стремительно, и загоралось пламя, а догорев, не возвращалось.
Негласное правило - в глаза ведьме не смотреть - ускользнуть может. Дирк и не смотрел. Законам с детства обучен. Тренировали его долго, навыки вбили намертво, движения отточены, доведены до автоматизма. Беззвучно подходить со спины, не дышать, впрочем, дышать ему и не нужно - ноздри для того оставлены, чтобы ведьму учуять, и сердце не билось, замерло давно.
Когда изъял, гляди сколько хочешь, но Дирк не смотрел и после. Единственного раза хватило.
Старый учитель был строг, спуску не давал. Ловить почти не мог, оттого и учительствовал: гильдии польза, и долг по капле списывался. Дирк ребенком в обучение попал, так старик и наставником, и отцом стал. Дирк оказался толковым, знания впитывал быстро, и клинку приглянулся, сам в руку шел, признал, значит. Учитель кивал одобрительно, хотя на похвалу обычно скупился.
Ноздри защекотало, Дирк принюхался и выхватил оружие. Рукоятка нагрелась, будто клинок уловил что-то. Дирк напрягся, перешел в боевую стойку. Ходили слухи, будто зараза расползалась среди ловцов, забирая лучших. Но слышал Дирк и другое: во время охоты вырывался огонь такой силы, что ловец потушить не мог. Погибали и охотник, и жертва, даже клинок приходил в негодность. Сильнее ведьма - больше огня, ведь кинжал забирал то, что мог удержать, остальное выжигал. Но какой мощи должна быть ведьма, чтобы сгорел охотник?
Вокруг лезвия полыхнуло, и канавка посередине - через нее сила идет - потемнела. Капли дождя шипели, падая на нагретую поверхность. Нахмурился Дирк, зря пошел в одиночку, и гильдия не советовала, но он все оттягивал момент, привык ловить сам, после первой охоты не доверял никому.
Руку обдало горячей волной, с клинка сорвалось несколько искр и отпустило. Остыл кинжал, став холодным и мертвым. И запах исчез, точно его и не было. "Почудилось", - решил Дирк и вдруг подумал: - "Не зараза - расплата это. За то, что берем не свое, калечим ради чужой выгоды".
Закрыл глаза, вслушался в шум дождя: равномерный, успокаивающий и сильный. Холодные струи били по лицу, одежда промокла и стала тяжелой, но Дирк не испытывал ни холода, ни дискомфорта.
Он - капля, течет по брусчатке, вливается в ручей, становясь рекой, проходит весь путь до океана. Соединяется с другими, когда есть вода и ничего больше, но остается собой. Капля, вместе и по отдельности.
- Дирк, ты идешь? - Мара появилась на пороге хижины. Тоненькая, хрупкая, а глазищи синие, огромные.
Одряхлел наставник, обоняние потерял. Дирк, тот чуял. Мару видел и сердце колотилось, дыхание перехватывало. Мара посмеивалась, думала, что повод другой. От другого тоже заходилось сердце, но не так. Разницу Дирк сразу понял.
Дождь усиливался. На мосту уже клубился туман, создавая переход, несколько шагов, и Дирк уйдет, вернется в берлогу свою до следующего раза. Немного ему нужно, чтобы долг погасить, последняя охота обещана. Внезапно до уха донесся стук, но не воды. Кто-то приближался легкой девичьей походкой. Неужели?
Фигурка тоненькая вынырнула из-за поворота, и пошла впереди, не замечая. Впрочем, они никогда его не видели. Дирк уже замахнулся, и тут она обернулась. Хорошенькая, а глаза синие. Летунья. Сердце зашлось, то самое, что не билось давно.
Летунью найти непросто, об этом и в книгах сказано, и учитель то же самое твердил. Много полезных свойств у ведьм, на целительские спрос немалый. Левитация относилась к удовольствиям, редкое качество, в высшем свете ценилось особо, платили за него деньги огромные. Одна летунья в середине карьеры, и ловец мог закрыть долг с лихвой.
Но Мара - не ведьма. Обычная девчонка из деревни, кому, как не Дирку знать, росли вместе. Врала она про полеты.
- Ты должен сам попробовать, - Мара засмеялась. И вдруг резко крикнула: - Обними!
Дирк подчинился. Не хотел, но Мара не просила - приказывала. Тело вдруг стало легким, будто не весило ничего, земля ушла из-под ног, деревья остались внизу, и словно кусты мелкие, робко жались друг к другу. Воздушные потоки окутывали, омывали подобно воде, прохладной и кристально прозрачной.
- Мы приходим с водой, уходим в воду, после нас не останется ничего, кроме воды, - восторженно прошептал Дирк.
Клинок Ариды не убивал - телесная рана затягивалась, но угасала ведьма, словно жизнь из нее вынули, оставив лишь оболочку. И не жила больше, тенью шаталась, смерти просила, а потом исчезала. Память о ней стиралась, забывали все, включая ловца. И только Дирк помнил каждую. Эх, не выбирал он такую профессию, гильдия по способностям назначила, она же и размер долга определила, как обучение прошел. И пока не вернешь, приходилось ловить и изымать. Появляться с дождем, уходить в дождь, ибо ловец - вода. Мара любила море, но была воздухом.
С того вечера Дирк избегал подруги, старался из дома не выходить. Учитель переживал, что заболел парень, травой отпаивал, а Дирк кивал, соглашаясь. Заболел, жизнь не в радость, ходить невмоготу, тело казалось чужим и тяжелым, ноги в землю вросли, не отрывались, птица он, хотя червем родился. Одного желал - раскинуть руки и лететь. Единожды попробовав, становишься зависим, привыкнуть легко, забыть сложно. Но сильнее жажды полета был страх, что Мара станет первой. Возраст у Дирка как раз, чтобы первую ведьму изъять.
А если утаить, не сказать никому? Учитель ведь не заметил. И Мару уговорить, чтобы не летала больше или из деревни уехала? Дирк умолял, но Мара в ответ смеялась. "Летать - это счастье, никому не отдам. Потихоньку буду, не узнают." Дирк понял, не бросит она, сам раз попробовал, а вон как его ломает. Только не из-за полета Дирка скрутило, это натура ловца просыпалась.
Мара летала ночами. Дирк больше не приходил, дома отлеживался - совсем худо стало, но чувствовал - летает. Сны видел, как воздух с водой сталкиваются. От летуньи искры расходились, воздух пламя рождал, а вода гасила. К снам о полетах добавился еще один: ночь, Дирк крадется, клинок Ариды в темноте светится, впереди ведьма, не слышит ловца и не видит. Дирк хватает жертву за плечи, вонзает кинжал в мягкую податливую плоть, затем смотрит в глаза. Мара... Он просыпался с криком.
- Выше? - спросила Мара.
Дирк кивнул судорожно, хотелось туда, к звездам. Легко ему было, как никогда. Воздух звенел, небо приближалась, и отдалялась земля, и мир становился морем, катил ласково волны, баюкая тех двоих, кто отважился взлететь.
- Плохо тебе, вижу и знаю почему. Ведьму почуял. Так это замечательно. Первое дело, давно пора.
Дирк весь сжался и всхлипнул.
- Радоваться нужно, а не скулить, - пробурчал учитель.
Ночью его разбудили. Учитель сказал, новая ведьма в деревне, пришлая, и Дирк поверил. Шел впереди, дорогу указывал. А потом нетерпение пришло, проснулся азарт охотничий, кровь забурлила, и от духа ведьминского повело.
Она стояла у обрыва к ним спиной. Запах ведьмы пьянил, кружил голову, Дирк зажмурился, пальцы сжали кинжал, и металл отозвался, став горячим. Задержав дыхание, Дирк приблизился, и обернулась ведьма. Сладость карамели, глаза синие. Мара?
"Летунья", - выдохнул старческий голос. Чужая рука подхватила кинжал, блеснула сталь, и закричала Мара. Тоненько, на одной ноте: "А-аа". Покачнулась, теряя равновесие, но вдруг повернулась, ступила к краю, и раскинув руки, взлетела. Не вверх - вниз.
- Чуток сплоховал. Не страшно это, - учитель похлопал Дирка по плечу. - Ты - молодец. Не каждому дано в первый раз летунью выследить.
Удара Дирк не почувствовал. Сверкнул клинок в учительских руках, грудь опалило огнем так, что дышать стало больно, сердце сделало удар и остановилось.
- Теперь ты ловец, - сказал учитель, вытирая лезвие о рукав. - Много ведьм у тебя впереди, а мне на покой. Отработал сегодня, долг уплачен.
Дирк рывком обхватил ведьму за плечи, развернул, увидел глаза синие, как у Мары были, и понял, клинок все еще в руке, не вонзил, будто запамятовал. Ведьма смотрела спокойно, не кричала, не испугалась, хотя догадывалась - кто он и зачем пришел. Быстрее молнии пронеслось в голове: "летунья", и Дирк опустил клинок. Рука горела, сталь требовала завершения. Ловец - вода, лишь она способна погасить пламя. И он вогнал клинок в податливое мягкое тело. Только не ведьмы, свое.
Дождь лупил по плечам, заставлял клониться к земле, ноги отяжелели и не желали двигаться. Мост впереди, портал открыт, нырнуть, и затянется рана. Пальцам горячо, но не пекло больше, клинок у него был, нету клинка, где обронил, не помнит.
Медленно брел Дирк, спотыкался, и кровь дождем из груди текла. Шаг до портала, а сил не осталось.
Рука схватила за плечо, тонкая, женская. Дирк повернул голову. Ведьма синеглазая. Надо же, не ушла, вернулась.
- Помогу, здесь недалеко.
- Туда, - еле слышно выдавил Дирк, указывая на мост. Синеглазая не послушала.
Туман колыхался, манил, обещая спасение, и таял, становясь призрачным, мир тонул, захлебывался в потоках дождя, размывался и тускнел, тело вдруг потеряло вес, глаза закрылись окончательно.
Очнулся и увидел небо, синее, безоблачное. Солнечные лучи запутались в занавесках, пахло цветами, а где-то рядом щебетали птицы. Дирк забыл, как это просыпаться в кровати, когда подушка пахнет лавандой, и за окном светит солнце. Домом служила лачуга, спал на лавке простой, уложив дорожный мешок под голову.
Но разбудило Дирка не это, от стука проснулся. В груди, отчего-то туго перевязанной, билось сердце. То самое, что замерло, когда он стал ловцом.
- Выспался? - она села на краешек кровати и улыбнулась. Синеглазая, а волосы цвета карамели.
- Летунья, зачем притащила меня сюда? - спросил Дирк и заволновался. - Уходить нужно. Придут другие ловцы.
- Не придут. Безопасное это место, забираем всех, кого найдем, и настоящих, и бывших.
- Я ловил тебя, чуял, - возразил Дирк.
- Еще кто кого ловил? - синеглазая усмехнулась. - И не ловец ты больше.
"Вот оно, - думал Дирк. - Слишком сильная ведьма, чтобы ловцу справиться. Приманка".
- Потому я живой, - пробормотал он. - Клинок мою силу забрал, а внутри оттаяло.
Принюхался: пахло цветами и чем-то едва уловимым сладким и терпким, но запаха ведьминского не чувствовалось, и стало хорошо и радостно - все наконец закончилось.
Всё, что ниже - плохо, очень плохо и нет смысла разговаривать.
(ШКАЛА ИНТЕЛЛЕКТА. Инструкция Юзера)
Чужой корабль выглядел как химера - гремучая смесь распустившейся розы и морского ежа. Иглы шипов грозили всякому, кто рискнул бы приблизиться. И всё же: фрегаты, баркасы, катера... Висели, нанизанные, точно бабочки в коллекции энтомолога. Когда-то покусились на красоту, понадеялись на свою удачу, умение. Теперь же они консервные банки, выпотрошенные временем. Семь световых минут капер "Звёздный плут" вёл преследование. Экипаж устал. Добыча петляла, ставила помехи. Пульсирующие, переливающие огнями, шипы генерировали страх, сомнения, а порхание лепестков - чувство прекрасного с сопутствующим раскаянием за бесцельно потраченную жизнь.
Кэп выкупил "Плут" на толкучке, без лицензии. И отхватил джекпот - умыкнул у лохов новенький Двигун, то есть, меня. Бонусом достался помощник. Вовремя - они мёрли как бабочки-однодневки. В лотерее везло не всегда. Таков конвейер жизни. Заявляешься в "Межзвёзкапер", составляешь контракт, берёшь в аренду посудину, заправляешь батареи в аккумуляторной, набираешь в порту экипаж, получаешь дорожную карту и стартуешь. А дальше рулетка. Увидел, догнал, взял на абордаж, обчистил, продал, отдал проценты, поквитался с остатком экипажа, гульнул и отправился в аккумуляторную. Или: увидел, догнал, получил по щам и со товарищи сгинул. Вроде тех висельников.
Чем хороши Закидоны? Далеко бросают. С лебёдкой вместо башки, с витками буксирного троса на шее, Закидон стоял на полусогнутых, держа промеж коленок абордажный крюк и трясся. Стоять семь часов - не сахар. А в чём прелесть Руководов? Сибариты, ловкачи. Так и Кэп, манипулой на поводке, контролировал Закидона, возлежа в плетёном электрическом кресле - нежился. Мне тоже доставалось - у нас с Капитаном обратная связь. За спиной Руковода маячило приобретение - помощник Пустотел. Своего мнения у него не имелось, так никто и не спрашивал. Но его Диагност работал исправно, табло высвечивало GH. А наш уровень NO. Так что красоткой "роза" была ещё та: на пять литер вверх по ступенькам эволюции!
Ещё "роза" крутила пируэты. Кружилась в смертельном, мать её, танце непредсказуемых - два шага налево, три шага направо... Требовалось сманеврировать, чтобы проскочить, сблизиться и не напороться. Когда остов сторожевика, повисший мухой на шипе, появился слева по борту, поднялся по дуге в зенит и погрузился справа, и до глянцевого лепестка осталось рукой подать, Кэп гаркнул: "Авторскому праву бой", и дёрнул привязь на себя. Чуть сильнее, чем нужно. Закидон пошатнулся, замахнулся и бросил крюк... да не в ту сторону - а к корме и угодил мне аккурат в левый полуанфас. Весу в крюке было тонны четыре с гаком, так что мало не показалось. Получил пробоину, вырубился, потерял все настройки. Даже речи лишился. "Звёздный плут" просочился из шестимера в обычный космос, чужака и след простыл.
Пригорюнился экипаж. Над макушками сплошная облачность. Звёзд в просветах, про которые на конспи-форумах пишут, раз два и обчёлся. Тогда Руковод встал и толкнул по мне поминальную речь. Я не возражал да и нечем. Сказал: врождённый двигателист, беспощаден релятивизму, тормозов, порочивших его, не имеет. Вскользь коснулся помощника, оказалось - Закидон. А тот безбашенный. Последним витком затянувшегося троса лебедку оторвало. Взялся Руковод за конечность, чтобы на место водрузить и надорвал себе рессору. После того потерял интерес и отправился искать "Справочник лечащего машиниста".
Не успел Пустотел заполнить опись имущества, бежит Кэп. Стрёмно бежит, корпусом бухает. Рессора окончательно распоясалась. На макушке "Стоп-сигнал" мигает, изо рта поглощающий кадмиевый стержень торчит. Бумажный экземпляр он сыскал, только на высоте метров десяти гонится за Кэпом не корабль, а кракозябра, точно с разных музейных витрин собранная. Ручниками тормозит, в спину прожекторами светит, гарпунами в палубу бросается. По виду - искусственники.
Углядел Руковод помощника, а тот в кататоническом ступоре. Размахнулся и запустил справочником помощнику в голову, чтоб наверняка:
- Прячься! Недоразвитые!
И в лючок-убежище ласточкой нырк вслед за Пустотелом. Чужие же лапы амортизаторов расщеперили, высадились. Мегафоны выставили и, на всю ивановскую:
- Выходите, вы у нас на абордаже. Авторскому праву бой!
Высунул Кэп гляделки из укрытия, смотрит. Я тоже - стоит бочкообразная колымага в заклёпках. Медные наколенники на сочленениях, перископы изо всех щелей щерятся, выпускные клапаны жабрами - парами пышут, решётки локаторов вращаются. В довершение картины радиальные фермы по верхушке веером рогами поднялись, противометеорный щит держат, а к днищу на скобах-геккерингах фотонный отражатель притянут.
Старьё. По шкале интеллекта между R и T. Такие голодранцы не только кошелёк подрежут, реактор болгаркой ни за грош выпилят. Потом почувствовал, Кэпу в убежище не повернуться. А это помощник в неудобной позе. Лицо вмято, между макушкой и лбом щель, но дышит. Руководу нянькаться некогда. Поочерёдно открыв тому глаза, прояснил: ты главное опись закончи со вчерашней сделки - товар киснет, а там как масть ляжет. И забрал справочник - ценность таки. Вылез на лобное место и крикнул, чуть вокодер не сорвал:
- По какому праву?
С корабля же, с рыдвана, отвечают:
- Да ладно тебе, начальник. Зубы не заговаривай. Ваш уровень NO, нам в самый раз. Готовьте мозги, будем скачивать. Мы в праве на принуждение к Контакту. Ключи, коды шифрования на стол.
- Совесть есть? - воззвал на всякий случай Руковод.
- Протокол семь есть. Отменяет сочувствие, доверие, симпатию, дружелюбие.
- Ну, а параграф тридцать девять?
- У нас антидот на жалость.
- Тогда мы по вам сорок пятым бахнем, - вспомнив, встрепенулся Кэп.
- А мы ведь могём и Нулевое решение запросить, - вкрадчиво замечают.
- Нулевое? Впервые слышим, - искренне удивился Руковод.
- Нужно лишь отправить сигнал: "Подели на ноль".
- А потом?
- Говорят: лучше не отправлять, - прибавляют сверху.
- Почему?
- Никто не знает.
Накрыло Кэпа жадностью:
- Тогда, - сказал, - выпустим в сеть последнюю версию "Мёртвой руки".
Струхнули контактёры. Я их понимаю. Долго шептались. Опосля говорят:
- Тогда выплатите компенсацию за недополученную прибыль, это раз. За десятилетний перерасход горючего, два. За аморальность вирусного суицида, три. По совокупности - пожизненное. Без чистки, смазки и запчастей.
Сразу видать, ещё и арифметике обучены. Покумекал Кэп - дело швах. И я понял, собрался гад на всё махнуть, сдать секреты мироздания и нас в придачу. Да не тут-то было. Из облаков на гептиловых движках, в дыме и пламени, спустились белковые. Выгрузились с органическими манатками, "Звёздный плут" аж просел:
- Авария? - столпились у люка: рослые, ремнями перепоясанные, на головах шлемы кивера. Увидели справочник у Кэпа в руке. - Срочное медицинское вмешательство?
Тот дуб дубом - во рту короткое замыкание. Поводили искателями по сторонам, может кто отзовётся. Спустили багги и прямиком ко мне. А я что? Съёжился, в милости от природы. Накрыли меня палаткой, стали поглаживать: "Мы тебя вылечим". Извращенцы, понял, и совсем потерялся.
Очнулся, в голове у Кэпа разброд.
- Ты что же? - вместо приветствия напомнил. - Хотел нас сдать на переплав?
- Жив, - констатировал Руковод и стреножил. - Каждый сам за себя. Слыхал?
Пришлось утереться. Пока был в отключке, от искусственников притараканилась комиссия. Протестовали, регалиями трясли: мол, не имеете права. Юриста приволокли, или сына его. Тот на психику начал давить, нулями и единицами жонглировать. Закончилось собрание тем, что надавали протестантам по шеям. Лесенки они подняли, юриста разобрали, иллюминаторы задраили и свинтились. Следом белковые засобирались.
- "Звёздный путь"? - уточнили и, присмотрев бесхозную лебёдку, водрузили на Закидона.