НАШИ ВЫИГРАЛИ

Оксана имеет какие-то неприятности. Она плачет. Не навзрыд, но тихо - взглядывая на неё, я замечаю, что у неё бывают мокрые и красные глаза. Я не могу спросить у неё в чём дело, не могу принять участие в ней. Я знаю, что принять участие в её проблемах означает сблизиться с ней, а этого не нужно ни в коем случае: для нас обоих это обернулось бы чем-то крайне неприятным и болезненным - мы чудовищно разные, и для работы это было бы исключительно вредно.

- Так хочется любить кого-то, - говорит она.

Я далёк от мысли, что эти слова относятся именно ко мне. Точнее, скорей всего, ко мне они относятся ровно в такой же степени, в какой и к любому другому, кого Оксана может воспринимать как потенциально близкого человека. Я молчу. На такое я не могу ничего ответить.

- Хотя нет - я сейчас отдыхаю, - поправляется Оксана, - надоели мне уже эти сплошные переживания.

Оксана смотрит на меня, я это чувствую, хотя гляжу в книгу - я пытаюсь читать. Я действительно хочу читать, но не умею, когда при этом кто-то говорит со мной, даже несмотря на то, что я не отвечаю. Мне неловко от этого разговора, я не отвечаю ей не от высокомерия, а потому, что считаю, что о таких вещах говорить возможно только в очень редких, избранных случаях (которых вообще может и не быть никогда) и уж тем более не с чужим человеком, каковым являюсь ей я.

- Но у меня уже есть назавтра свидание, - продолжает она. - Но я не пойду... Я часто так делаю: назначаю и не прихожу. - Она смеётся. - ...Настоящая моя любовь в Питере. - Она не может оставить тему.

- Может, стоит поехать туда, - говорю я.

- А кто меня звал? Я никогда и никому не навязываюсь, - с убеждением отвечает Оксана. Похоже, она искренне верит в это. - Я никому не навязываюсь и не показываю своих проблем. А проблем у меня очень много. Очень. И дома, и везде. Я не показываю этого. Я знаю, что никому, кроме тебя самого, твои проблемы не нужны.

Мне стало стыдно. Стыдно за себя и за неё. За себя потому, что я не тот человек, который должен был бы по-человечески повернуться к ней и искренне, неподдельно проявить участие в её проблемах, даже если их и нет в действительности - она-то по-настоящему верит в них. А за неё - потому, что она сказала чушь, - твои проблемы должны быть нужны кому-то, и всегда есть тот, кому они нужны, надо только увидеть и узнать этого человека, и уж обязательно надо верить в то, что он есть, и ей пора бы уже понимать эти вещи. Ожесточение на всех вокруг - путь под гору. Ожесточённые люди, принявшие своё ожесточение и согласившиеся, сжившиеся с ним, - потерянные люди.

Она опять говорила о своём желании иметь ребёнка - она считает, что её 23 года - почти критический возраст: после 25 лет, по её мнению, рожающие женщины - "позднородки"... Мнение о бездетных женщинах после 25 Оксана высказала в присущей её манере - категорично и резковато, как-то отрывисто и, как мне показалось, с презрительной нотой. Мне было досадно слушать это. - Я знаю многих незамужних и бездетных девушек после 25, моя мать родила меня в 34, и я был - первый её ребёнок. Мне кажется, что появление у женщины ребёнка - не только физиологическое дело. Определение желательного, благоприятного времени случки для человека - это как-то гнусненько. Но я ничего не отвечал Оксане.

В этот день - футбол. Я думаю о времени, когда смогу уйти с работы (конечно, до конца рабочего дня), с вожделением. Футбольный матч представляется мне спасением от беспокойного для меня общения с Оксаной. Иван позвонил накануне, и мы условились встретиться без 15-ти пять на углу Октябрьской и Горького.

Сегодня 29 апреля. Сердцевина весны. Однако погода в Краснодаре - будто уже самое лето. На солнце - не меньше +25... Когда уходишь с работы и выходишь из своего тёмного помещения в старом громоздком, тяжёлом здании на весенние полные тёплого ласкающего солнца центральные улицы любимого города, когда при этом знаешь, что сейчас пойдёшь на футбол и с человеком, с которым тебе легко и уверенно, когда на душе у тебя в эту минуту нет ничего, что бы её давило и тянуло вниз, тогда то, что есть внутри у тебя, я называю - полнота жизни...

Конечно, это - не то, ради чего стоит жить. Это не та полнота, в которой можно и хочется утонуть и растворить свою частность, но и такие моменты в жизни - дороги. Дороги и полезны. Дороги потому, что радуют; эти мгновенья - легки, светлы и безмятежны. Полезны же они - для сравнения с ощущением настоящего счастья...

Мы выходим из трамвая за одну остановку до стадиона. Так у нас уже заведено: в многочисленных магазинчиках по дороге к стадиону мы покупаем то, что нужно, чтобы время, проведённое на футболе, было по-настоящему приятным. Мы покупаем пиво "Оболонь" и снедь к нему. Этого достаточно. Где-нибудь в Манчестере, на "Олд Траффорд", или в Барселоне, на "Ноу Камп", идти с пивом на футбол, наверное, не нужно - там не до пива, там - футбол; там, наверное, пиво и всё остальное - или до, или после, или до и после футбола. Хотя, допускаю, что это лишь искусственный идеальный образ, и я просто не в курсе происходящего там, в названных местах... Как бы там ни было, на "Кубани" с футболом, но без пива - иногда нелегко.

У билетных касс - уйма народу. Иван - выходной в этот день, и, когда мы договаривались о встрече, я, как всегда, просил его заехать на стадион и купить билеты заранее. Ваня не принимает моей осторожности. Его не пугает толпа; она ему знакома и даже, как мне кажется, послушна. Он знает, что нужно делать. Я жду немного поодаль, на обычном месте. Вокруг - десятки столиков, за которыми чего только не предлагают болельщицкому люду: пиво разных мастей, креветки, сухарики в пакетах, поп-корн, шашлыки, пирожки, всегдашние и уже символизирующие футбол семечки и пр. и пр. Я жду. Я знаю, что всё будет в порядке - Иван не умеет не достать билеты да ещё в такой толпище. Я оглядываю болельщиков и пялюсь на девушек.

- Браток, чуть-чуть в сторонку, - слышу я. Рядом со мною два парня ставят столик, с которого тут же начинается успешная распродажа специальных гуделок, очень громких штуковин, сделанных из жестяных банок.

- Слушай, братишка, давай-ка одну штуку, - какой-то парень покупает гуделку. Этот парень вызывает мой интерес - он обратился к продавцу гуделок ласково и задушевно. Всегда ведь видно, когда у человека светло и мило на душе. У этого парня была радость, и она будто сверкнула в нём.

На "Кубань" последние года полтора ходят многие тысячи людей, иногда - десятки тысяч. Мы с Иваном отдаём основной, подавляющей массе народа теневую западную трибуну; она - излюбленное место тех, кто ходит на футбол давно, кто подозрителен к новому - долгое время зрители собирались лишь на ней, восточная трибуна много лет, как это было принято в прежние времена, "реконструировалась". На нижнем ярусе западной трибуны издавна собираются старожилы, болельщики со стажем, зрелые люди, на верхнем ярусе - место молодого поколения. Теперь оба яруса западной трибуны почти полны; в прошлом году, помнится, они заполнялись совершенно, причина теперешнего недостатка болельщиков - неудачный старт команды в очередном чемпионате.

Мы сидим на нижнем ярусе восточной трибуны, в традиционном для нас зелёном секторе - номера наших мест на билетах не имеют значения. Людей вокруг нас - достаточно, и они всё продолжают подходить, но всё же не битком, как там, по другую сторону поля. Наша трибуна - целиком отдана солнцу. Летом это было бы пыткой, теперь же солнечные лучи - в радость. Мы снимаем куртки и принимаемся за пиво...

Я хорошо знаю, что футбол, как любая игра, может быть искусством. Настоящим, полноценным творческим актом. При этом особенно значимо то, что это может делаться сообща, группой людей - в общем, едином стремлении... К игре нашей команды это мало относится. Но даже если бы это бывало на нашем стадионе, я многое пропускал бы из этого действа...

Я ору, как дурак, как резанный, наблюдая футбольный матч. Я ругаюсь. - Не матом, но злобно и в крик. Я агрессивен. Нет, я не хочу ни с кем подраться, я не имею злобы ни на кого персонально, но во мне есть какая-то общая, абстрактная ожесточённость... Впрочем, настоящее ожесточение и настоящая злоба (которые действительно живут внутри меня) - это, всё-таки, в другое время и при других обстоятельствах. Теперь же всё это - напоказ. Это очень глупо, но это так. Я выделяю себя, свою самость; я показываю себя. Свои молодечество и лихость, уверенность и что-то там ещё...

Наши выиграли - 4:0. Мы уходим со стадиона, облегчаемся в роще, окружающей его, и идём пешком - по Суворова и Гоголя к Красной. Мимо нас проносятся сигналящие машины - народ разъезжается после матча; над многими машинами - развевающиеся флаги нашей команды. Я ору вслед машинам о том, что наша команда - лучшая на свете и другое в этом же духе. Переходя широкую улицу, полную машин, я чуть не попадаю под колёса одной из них. - Я вдруг озлобляюсь и рычу что-то вслед уезжающему автомобилю. Вот теперь я действительно ожесточён, я полон гадкой злости. Тут же встречный, уже немолодой, человек, по-моему из ближайшего частного дома, с чем-то обращается ко мне. Мне кажется, что он хочет упрекнуть меня за бывший только что эпизод с машиной, и я уже готов накинуться на него... Вдруг я понимаю, что он всего лишь спрашивает о счёте матча. Я обескуражено отвечаю, улыбаясь, и быстро отхожу. Ивана позабавил этот случай, но он выговаривает мне за заносчивость.

Проезжающие по Гоголя трамваи - битком забиты возвращающимися со стадиона. В большинстве - это молодёжь. Они кричат и свистят. Люди на остановках недоуменно (и многие неодобрительно) глядят на это. Мы оказываемся на углу Гимназической и Красной, рядом с банком, и оседаем за уже знакомыми по прежним случаям столиками. Все соседние столики заняты. Рядом с нами по одну сторону сидят трое парней, по другую - мужчина, к которому несколько раз ненадолго подсаживается официантка этого заведения - она его женщина. Из громкого разговора парней я понимаю, что они - курсанты одного из нескольких Краснодарских военных училищ; ребята уже заметно пьяны. Один из них начинает приставать к той самой официантке, когда она подходит к ним. Мужчина официантки вскидывается и угрожающе смотрит на парней. Дело заканчивается выяснением отношений чуть поодаль от заведения. Наибольшую активность проявляет самый маленький из курсантов: "Ну ты чё? - можешь поговорить с человеком в погонах..." - слышу я его пьяный возглас; никаких погон на нём нет...

- Ведь так гнусно, когда люди готовы перегрызть глотки друг другу, - говорю я и рассказываю Ивану свой собственный случай с азербайджанцем на даче. - Получается, каким бы понимающим и отдающим себе отчёт во всём происходящим ты ни был, какая-нибудь подлая безмозглая, злобная псина может как бы случайно привести взрослых людей к взаимной ненависти. Ведь как это всё легко и быстро сводится к ненависти...

- Чего же ты хочешь? И господь Бог искушался. Ты что? хочешь, чтоб у тебя вообще всегда гладко всё выходило?

Мы сидим, и я думаю о словах Ивана. - Христос искушался. Он изначально был человеком. Совершенное и безупречное не имеет изъяна, и искушение не имеет почвы в совершенном, оно - отдельно от совершенного и несоприкасаемо с ним. Искусить возможно только имеющего слабость и способного искуситься, склонного к соблазну. Иисус искушался, а значит, боролся с болезнью. Это значит, что, будучи человеком, он перестал им быть.

Я - человек. Я вовсе не горжусь этим. Я знаю, что всё человеческое, то есть отдельное и частное, - ничтожно и не существует. Существует только то, что не от человека, что - от Света, от Единения и Добра. Я понимаю всё это, больше того - я искренне и давно верю в это, я это признаю, принимаю всем сердцем, я сам пришёл к этому пониманию...

Мы встаём из-за нашего столика и уходим. Мы идём по Красной, уже темно, Красная - полна народа. Иван со смехом вспоминает курсантов и жалеет о том, что мы не подрались с ними. Мы медленно продвигаемся среди людей. Мне стыдно за случай неподалёку от стадиона, когда я чуть было не накинулся на человека, спросившего о счёте. К нам подходят две молодые девчонки и просят у нас "мелочь" на проезд. "На проезд?.." - переспрашиваю я, чтобы начать общение. "Ну на пиво..." - следует ответ. Я хочу пойти с ними, но Иван уже идёт в другую сторону, я иду за ним.

Наши выиграли. 4:0. "Первым грешником был тот, кто первым захотел обладать чем-то..." Способность вместить в себя всех и всё и отдать себя каждому - признак безгрешия и чистоты. Человеку можно хотя бы мечтать об этом. Желание обладать другим человеком убивает и мечту. Как часто стремление к кому-то или чему-то является именно желанием владеть, взять, сделать принадлежащим себе...

Расставшись с Иваном, я возвращаюсь домой пешком, по Красной. Я пристаю к симпатичной молодой девушке. Без особого успеха. Я вспоминаю, что идя на матч (да и при чём тут матч - это бывает всегда), я тщеславно и с удовольствием отмечал взгляды девушек - я вызывал их внимание и интерес, я гордился собою. Я вспоминаю, как я орал на матче как полоумный, как люди отсаживались подальше от нас с Иваном. Мне стыдно. Так бывает всегда. Что же, это непреодолимо?.. Я чувствую досаду на себя. Мне горько-смешно и противно.

Теперь погода в Краснодаре идеальная. На моей даче цветёт сирень, и её запах настолько густой на улочках дачного товарищества, что, кажется, пьянит. Совсем скоро зацветёт жасмин. Запах его белых цветков ещё более привлекателен. В ближайшие выходные мы с Иваном, наверное, опять купим дорогого вина, пива, овощей, фруктов, сыра, мяса для шашлыков и ещё что-нибудь, что повкусней, и отправимся на дачу. А следующий матч на "Кубани" - 11 числа. Я уверен, что мы пойдём.