|
|
||
Email: contact@marinabeglova.ru
Книга вторая
Глава 3
Погожий осенний денёк, как это часто водится, сменился смурыми тускло-серыми сумерками, которые - увы! - отнюдь не располагали к продолжительным прогулкам; впервые за последние дни будто бы даже повеяло зимой. Но Кирилл, казалось, вовсе не замечал ни быстро сгущавшейся мглы, ни лёгкого белёсого тумана, обволакивающего верхушки тополей, частоколом высаженных у обочины, ни скудного освещения улицы, а уж Лелю, заразившуюся идеей показать ему как можно больше, угрюмое зрелище безлюдного города не пугало и подавно - она уверенно шагала по мощёным кирпичом тротуарам, и её чисто умытое личико, озарённой новой заботой, сияло благодушным самодовольством.
Надо же! Она, Леля, гид! Подумать только! Немного жаль только, что скоро совсем стемнеет, а у них ещё такая пропасть дел! Обелиск в Константиновском Саду - это непременно, а ещё Народный Дом, великокняжеский дворец, может быть, крепость; но, прежде всего - Алайский базар! Кирилл - россиянин, значит, восточный базар для него несомненная диковинка.
Итак!..
- Вы из Челябинска? Кирилл, а что вас привело к нам? - беспечно спрашивала Леля, безуспешно стараясь приноровиться к его размашистой походке.
"С этими каблуками просто беда!" - то и дело думала она, в очередной раз застряв у широкого арыка и вприпрыжку догоняя своего спутника.
- ...Отец мне рассказывал, что зимой у вас на Урале кошмар как холодно! Он жил там какое-то время, когда я ещё не родилась, - работал на прииске на реке Миасс...
Леля, вспоминая рассказы отца, даже поёжилась.
- Холодно - не то слово! Лютая стужа! Неделю назад, когда я уезжал, там уже была уйма снега, а приехал сюда - у вас тепло как летом и вовсю светит солнце. Я в своём пальто чувствую себя огородным пугалом...
Кирилл с весёлой усмешкой покосился по сторонам. И хотя в его голосе слышалась нескрываемая ирония, Леля с жаром ринулась его переубеждать:
- Что вы! Вовсе нет! Это просто сегодня днём было жарко, а по вечерам и у нас бывают заморозки! Вот увидите! И снег тоже будет!
Ей показалось просто невозможным, что какой-то там Челябинск, о котором она до сей поры и знать не знала, в чём-то может превосходить её Ташкент!
- ...А в Челябинске солнечных дней даже летом - раз, два и обчёлся! Я вообще-то родом из Ленинграда...
"... из Ленинграда", - повторила про себя Леля и мысленно ахнула.
Он из Ленинграда! Ну не провидение ли это постаралось?!
- ...Учился там в Технологическом институте, даже успел немого поработать на заводе, а оттуда меня направили в Челябинск. Поставили сначала мастером в цеху, потом инженером, пока один товарищ не уговорил меня махнуть сюда. Солнце, фрукты и, как он говорил, специалисты нарасхват. Вот я и купился на его обещания, поехал... Снял комнату у одного дедульки недалеко от вокзала - на Сарыкульской улице... Знаете такую?
- Знаю, - живо отозвалась Леля. - Это у нас в Ташкенте достопримечательность номер один, потому как оплот большевизма!
Всё же, чувствуя некоторые укоры совести, она не добавила: "Грязные трущобы, или шанхаи, кишащие пьянчугами, шантрапой и сворами беспризорных собак, и получившие в их городе дурную славу рассадника бандитизма, самого грязного разврата и прочей мерзости ".
Сарыкулька! О, ещё бы Леле не знать этой улицы; кто же в Ташкенте не знает скандально известную Сарыкульку?! Забастовки, стачки, баррикады! Место революционных сходок, где товарищи Манжара, Кафанов и Першин стряпали свои большевистские делишки! Когда-то это был просто заброшенный пустырь, поросший камышом и тамариском, с гнилым болотом в центре или "барса кельмес" - гиблое место, как говорят в народе; по слухам, там любил охотиться на вепрей и диких уток какой-то сановитый вельможа. Позже этот околоток осушили, на скорую руку застроили жалкими лачугами, заселили приезжей голытьбой.
Сказать, не сказать об этом Кириллу? Лелю терзали жгучие сомнения. Что, если это её наивное чистоплюйство не вызовет в нём ничего, кроме заслуженного презрения?
- Леля, а вы где живёте?
Думая о своём, Леля лишь небрежно махнула рукой в неопределённую сторону и чуть более пространно, чем от неё требовалось, ответила:
- Там. Я живу вдвоём с отцом. Мама и сестра умерли четыре года назад от менингита. Ещё у меня есть старший брат Саша, но сейчас он живёт у бабушки в Ленинграде.
Надо же, как всё просто у неё вышло! Как всё ясно и понятно! "Мама и сестра умерли..." Даже нижняя губа предательски не задрожала.
Кирилл деликатно молчал; Леля тоже неловко помолчала, вспоминая маму, а затем переключилась на отца и брата, стараясь прочувствовать своё к ним отношение. Как всегда получилось, что они их беззаветно любит.
- А вы давно в Ташкенте? Или здесь родились?
- Я родилась в Санкт-Петербурге, и почти сразу же мы с родителями переехали сюда.
- Так вы петербурженка?! - вдруг несказанно обрадовался Кирилл. - Знаете, мы ведь с вами земляки! Я тоже оттуда родом.
"Петербуржанка", - мысленно поправила его Леля.
Петербуржанка... Так всегда говорила мама; говорила, явно гордясь преимуществом своего столичного происхождения. "Это недостойно петербуржанки..." или "Не пристало петербуржанке..."
Петербуржанка... Леле в этом мамином слове всегда грезилось нечто шикарное и утончённое, вроде благоухания цветущего апельсинового дерева в оранжерее. Без мамы слово потеряло всякий смысл. Вслух Леля лишь еле слышно поддакнула Кириллу.
- А где вы там жили?
- Кажется, на Мойке. А Саша с бабушкой живут на Университетской набережной. Саша учится в университете на физмате, а ещё работает там же на кафедре.
Достаточно ли просто она это сказала? Не хватало ещё, чтобы бросилось в глаза, как она кичится своим умницей-братом! Поторопившись перевести разговор на безопасную тему, Леля брякнула первое, что ей пришло в голову:
- Кирилл, а правда, что там в каком-то дворце есть комната целиком из янтаря? И стены, и потолок, и даже мебель... Мне отец рассказывал... И что царь Пётр будто бы эту комнату выменял у императора Фридриха, а взамен дал какой-то там деревянный кубок?
Кирилл утвердительно кивнул:
- Ага. Баш на баш.
- Вот пройдоха был этот царь Пётр, - сказала Леля, и они покатились со смеху.
- А правда, что Нева вся закована в гранит? А дома выстроены в один ряд, и между ними нет даже прорехи? А дворы до того узкие и тёмные, что там не посадишь ни деревца, ни кустика?
Взгляды Лели на её родной город, который она покинула в младенчестве и вовсе не знала, были до того однобокими и скептическими, что Кирилл невольно заулыбался. Что ж, если ей во что бы то ни стало нужно, чтобы её замечательный Ташкент восторжествовал, он ей добросовестно подыграет. И он решил считаться с её детскими предрассудками.
- Что правда, то правда. Но зато у нас есть уйма других чудесных местечек. Вот Летний Сад, например...
Но Леля, войдя в раж, не унималась.
- Подождите! Вы наши сады и парки не видели! Городской Сад, Константиновский Сад, а ещё Александровский парк, мой самый любимый... По праздникам там всегда играет оркестр. Танцы, гуляния!.. Скоро ноябрьские. Вы пойдёте?
Кирилл ответил лукаво:
- Если вы пригласите...
Он смотрел ей прямо в лицо. Наступила неловкая пауза. Что он хотел этим сказать? Леля чувствовала, как он рассматривает её всю, от тёмной макушки до новых туфелек, будто напрашивается на приглашение. Дудочки! Она не такая! Леля вспыхнула, густо покраснела, затем, всеми силами стараясь не выдать охватившее её волнение, будничным голосом продолжила:
- А ещё, говорят, там что ни дом, то дворец или собор. А у нас в Ташкенте почти все дома одноэтажные. Это оттого что мы в сейсмической зоне. Нас то и дело трясёт.
- Трясёт?
Кирилл, казалось, её не понял.
- Ну да, трясёт. Землетрясение. Кирилл, а хотите послушать легенду?
Кирилл сказал, что хочет. Внезапно Лелю обуял смутный трепет. Что с ней такое? При чём здесь легенда? Что-то она становится слишком разговорчивой. Да вообще, Леля ли это? Девушка, которая шла рядом с Кириллом по узкому тёмному переулку, часто перебирая ногами в нарядных туфельках на каблуках, на миг показалась ей незнакомой. Право же, красивая, взрослая, уверенная в своей неотразимости, исполненная внутреннего достоинства, и в то же время такая простая и непосредственная. Одним словом, не девушка, а вылитая Диана-охотница! Именно такие девушки Леле всегда нравились. Будь она мужчиной, она бы непременно в такую влюбилась.
Диана-охотница! Уж она скажет! Дикарка! Богиня! Победительница! Смелая и независимая, с горящим взором лукавых глаз, воздушной походкой и сумасшедшей жаждой жизни - не много ли Леля о себе возомнила?! Вот если бы она всегда ощущала себя такой. А то... "Затворница", - зовёт её Лиза Проничек. Затворница и молчунья. Леля едва заметно фыркнула и вовремя вспомнила об обещанной Кириллу легенде. Но прежде, чем начать, она, словно пантера перед решительным прыжком, затаила дыхание и взяла необходимую паузу.
- Слушайте же! Это восточная легенда. В стародавние времена после того, как Аллах сотворил этот мир и заселил его людьми, нежданно-негаданно объявилась напасть: на землю откуда ни возьмись слетелись всевозможные духи: пери, дивы и гули. Чтобы оградить людей от их злых козней Аллах окружил землю изумрудными горами, а в горах поселил волшебную птицу Семург, разговаривающую на человеческих языках; когда она распускала свои крылья, то затмевала ими солнце, и тогда на землю опускалась ночь. А когда в этих горах неожиданно забил источник живой воды, его хранителем Аллах назначил волшебника Хызра. Злые духи остались недовольными тем, что их согнали с земли и поселили за горами. Денно и нощно они грызли изумрудные горы, стараясь прорваться вовнутрь, но тщетно. Иногда они так донимали Аллаха, что он вынужден был спускаться с небес и самолично наводить на планете порядок. Вот тогда-то и случались сокрушительные землетрясения. Кирилл, легенда легендой, но вот лет тридцать назад здесь действительно произошло сильнейшее землетрясение, после которого чуть ли ни пол-Ташкента пришлось отстраивать заново. Кстати, и вокзал тоже...
- И часто такое у вас бывает?
- Это как сказать. Довольно часто. Но обычно трясёт не сильно.
Стараясь напустить надлежащего страху, Леля понуждала себя говорить вдохновенно; она даже запыхалась и, округлив глаза, вынуждена была перейти на трагический шёпот. На Кирилла её слова подействовали должным образом: он нашёл, что землетрясение - это восхитительно.
- Полноте, сударыня! Я уже почти двое суток здесь и ни разу не тряхнуло! Надо же, как не везёт!
И они вновь дружно расхохотались.
Слушая свою беспечную болтовню, Леля диву давалась. Откуда что взялось? Ведь, будучи не в меру застенчивой, она никогда не язвила, не злословила, не писала шутливых записочек, не перемигивалась и не заигрывала с мальчишками из соседней школы. Другие девочки её, всегда такую робкую и вежливую, держали за холодную и неприступную гордячку, а зря - она вовсе таковой не являлась. С Кириллом она впервые почувствовала себя легко и беззаботно; более того, ни с кем ещё ей не было так замечательно интересно. Разве что только с Лизой Проничек. Но Лиза такая непредсказуемая! Лелю всегда злило, что она никогда не может угадать ход Лизиных мыслей. С Кириллом совсем другое дело, хотя и про него не скажешь, что его видно насквозь.
- Посидим, покурим? - предложил Кирилл.
Отыскав укромное местечко, они уселись на лавочку под старым дуплистым карагачем. Кирилл закурил, а Леля от нечего делать сорвала сухой прутик и принялась чертить им по пыльной земле план Ташкента.
- Ташкент поделён на две части: Старый город и Новый город. Центр Нового города - обелиск в Константиновском Саду; я вам его сегодня непременно покажу. От него во все стороны лучами расходятся улицы, - тоном заправского чичероне вещала Леля. - Мы с вами находимся где-то здесь... Вот Алайский базар... Здесь ваша Сарыкулька... А вот здесь живу я...
Сидеть на плохо струганной и чересчур низенькой деревянной скамье было неудобно; Леле даже пришлось вытянуть вперёд скрещённые в лодыжках ноги. Чувствуя, как от неестественной позы у неё ломит поясницу и немеет мягкое место, она то и дело украдкой поглядывала на Кирилла. Долго ещё он собирается дымить? Право же, если одной штукой дело не обойдётся и он, как и её отец, который имел обыкновение выкуривать сразу по несколько папирос разом, тут же потянется за второй, то она просто не знает, что с ней будет!
Кирилл сидел, подогнув полу своего длинного, почти до пят, пальто, чтобы она не свисала до земли, и широко расставив согнутые в коленях ноги, пускал дым вверх, болтал ни о чём, и настроение у него было самое что ни на есть развесёлое. По переулку в поисках чего-нибудь съестного бродили куры; мягкий электрический свет уличного фонаря освещал их гладкие спинки и лоснящиеся головки; отчётливо было видно, как над курами вился гнус. Лёгкий ветерок шелестел в кустах и пригибал книзу чахлую травку. "Мошки - это к дождю, - подумала Леля. - Вот и славно! А то вон какое всё вокруг пыльное и замызганное."
Она вновь невзначай заглянула в загорелое лицо Кирилла - от его глаз лучиками расходились весёлые морщинки, а на носу она заметила россыпь едва различимых крапинок. Веснушки! Надо же! И какие славные! Лицо его было узкое и клином сходилось к подбородку, волосы он зачёсывал назад, шляпу носил, низко надвинув её на лоб, а глаза смотрели так... беззащитно, что ли? Так смотрят дети на свою первую учительницу. Ещё раньше Леля отметила, что Кирилл, невзирая на то, что она на каблуках, всё равно был на голову выше её, а, судя по модному пальто и тщательно отглаженным брюкам - человек самостоятельный и аккуратный. Составив себе мнение о Кирилле, Леля отвернулась. Теперь уже Кирилл рассматривал её долгим изучающим взглядом. "Краля", - вдруг опять вспомнилось ей, и стыдливый румянец залил её щёки. Она сидела очень прямо, слегка выгнув спину и откинув назад голову с тяжёлым узлом волос на затылке. Широкие складки Лелиного по моде укороченного платья из светло-серой мягкой шерсти не скрывали её стройных ног - красивых ног в тонких чулках и новых туфельках с двойной лаковой перепонкой. А ладно скроенный по фигуре жакет без воротничка, туго перетянутый в талии узким ремешком, не только выгодно подчёркивал изящные изгибы её тонкого стана, но и очень был ей к лицу, потому что его светло-лиловый оттенок с лёгким перламутровым отливом отлично гармонировал и с её бледной матовой кожей, и с тёмными волосами, и с влажными глазами. Это вынуждена была признать даже Лиза Проничек, известная привередница. К жакету ещё полагались металлического цвета перчатки на пуговках и маленькая, плотно прилегающая к голове шляпка, которая Лелю всегда так красила, но сегодня ни перчаток, ни шляпки она не надела - ведь с утра палило солнце.
Кирилл сказал:
- Леля, я должен был узнать это у вас раньше...
Что такое? Леля характерным движением вскинула бровь.
- ...Простите, что не догадался спросить сразу...
Лелина бровь взлетела ещё выше.
- Скажите по секрету: Леля - это Ольга или?..
Ах, это?
- Леля - это Клеопатра. Мама в молодости была помешана на истории древнего мира и решила своих детей назвать как-нибудь в этом роде. Нас с сестрой она назвала Клеопатрой и Ариадной, а брата - в честь Александра Македонского.
Мама, мамочка... Лелино сердце вновь разлилось тоской по маме. Только бы не заплакать! Она вдруг почувствовала, что Кирилл смотрит на неё сочувственно, ждёт и из деликатности помалкивает. Прогнав прочь навернувшиеся было слёзы, Леля глубоко, но неслышно вздохнула и, убедившись, что она снова в полном порядке, движением руки указала на старый карагач.
- Кирилл, посмотрите, это карагач - наше священное дерево. Ему, наверное, никак не меньше ста лет. Представляете, здесь ещё ничего не было, а он уже рос! Говорят, в таких дуплах любят зимовать змеи. Правда, он со своими обрубками очень похож на калеку с культяпками вместо рук? Бедняжка! А рядом с ним наша знаменитая чинара. Видите, какой у неё гладкий и совсем голый ствол, кору точно зайцы обглодали. За этот будто бы непристойный вид её ещё иногда называют бесстыдницей. В Европе эти деревья зовутся платанами, а в Америке - сикоморами.
Леля и сама не знала - откуда она набралась этих ботанических сведений, наверное, слышала от отца.
Они ещё поговорили немного о том о сём; Кирилл, наконец, докурил, и они пошли прочь от скамейки в сторону рыночной площади.
Ташкентские базары уже давно стали своего рода достопримечательностью для приезжих, но по сравнению с другими базарами Алайский выделялся своим удачным местоположением: ведь во всём городе он был единственным, расположенным на границе двух районов. Русские в Ташкенте всегда держались особняком от местного населения, но только не здесь. Не переставая на свой восточный лад дивиться привычкам и причудам заполонивших Ташкент переселенцев, узбеки всё же до известной степени выучились считаться с тем положением, которое заняли русские в Ташкенте как завоеватели. Чего не сделаешь ради спокойствия и возможности заниматься своим делом! В конце концов, люди так мало обращают внимание на чужие проблемы - в своих бы разобраться!
Недавно выстроенный Алайский базар, просторный и удобный, с нарядным арочным фасадом и полукруглыми торговыми корпусами под зелёными крышами, считался самым современным и преуспевающим из всех многочисленных его собратьев. Конечно, это не самобытный Воскресенский базар, где, невзирая на время года, всегда стоит одинаковая пронизывающая до костей сырость, с его кипучим норовом разнузданного гуляки и пьяницы, с его разгулом человеческих пороков и страстей; далеко ему и до колоритного старогородского базара, по-восточному тесного, бестолкового и шумного. И всё же базар есть базар! У Лели на языке вертелась избитая фраза о том, что если хочешь узнать человека, сходи с ним на базар. Но она промолчала из опасения, что Кирилл может превратно истолковать её порывы, и невесть что он ней подумает.
Несмотря на ранние осенние сумерки, торговля была в разгаре, и на площади было тесно от подвод и тележек. У ворот слепой нищий упоённо играл на скрипке "Интернационал". "Несчастный старикан, но какой славный!" - подумала Леля и бросила нищему монетку; Кирилл последовал её примеру.
- Кирилл, представляете, а я в детстве пела так:
Это есть наш последний и решительный бой,
С "Интернационалом" воз пряников в рот людской...
Глупо, правда?
Но Кирилл ей не ответил; он оторопело глядел куда-то позади неё. Леля обернулась. Кого он там высматривает? Парочка колоритных аксакалов в полосатых стёганых халатах, подпоясанных красными платками, и белоснежных чалмах, женщина в чачване, а рядом - оборванец-дервиш, чьи жалкие отрепья, именуемые в прошлом чапаном, источали сложную смесь запахов: специфическое зловоние варёного лука, кислый запах сюзьмы и отвратительную вонь тараканьей отравы...
- Забавный тип! Здесь всегда так ходят?
- Кирилл, это наша экзотика, - сказала Леля глубокомысленно. - О! Вы ещё не были в Старом городе... Настоящий восточный колорит там. Правда, это страшно далеко отсюда - нужно ехать двумя трамваями с пересадкой; всё же мы с вами как-нибудь туда съездим...
Она осеклась. Ну вот! Опять она сглупила и несёт Бог весть что. Что Кирилл о ней подумает? Но Кирилл ничего такого не подумал, и они благополучно миновали арку. У самого входа небольшая толпа нетерпеливо переминалась с ноги на ногу возле огромного тандыра, голодными глазами наблюдая за виртуозными, поистине театральными, действами лепёшечника, когда тот ловко забрасывал в раскалённое горло печи аккуратные куски теста. Леля потянула носом - пахло божественно, спору нет, но не дожидаться же, изнывая среди кучи народу, пока эти лепёшки испекутся! Может, в другой раз...
Другая толпа, поменьше, но не менее голодная после трудового дня, толкалась в обжорном ряду - там прямо на земле стояли огромные лохани с узбекскими яствами, над которыми, возбуждая зверский аппетит, стлался горячий пар. Почуяв тошнотворный запах курдючного жира, Леля невольно сморщилась и, не в силах удержать набежавшую слюну, потащила Кирилла прочь - туда, где торговцы айраном наперебой расхваливали свой товар, а им вторили торговцы шербетом и восточными сладостями. Здесь, по крайней мере, можно было отдышаться.
Потом им пришлось отбиваться от тучи невесть откуда налетевших цыганят-люли; они, что-то по-своему лопоча, все как один клянчили у Кирилла подачки.
- Кыш! - безо всякой надежды на успех тихо проронила Леля, пожала плечами и красноречиво развела руками. Как ни странно, но этот жест сработал: цыганята разбежались.
- Я им понравился или просто под руку попался? - спросил Кирилл и ткнул себе пальцем в лоб, слегка приподнимая этим поля и тулью - у него была забавная манера в сложных ситуациях таким образом поправлять себе шляпу.
- Базар! - веско изрекла Леля и выразительно закатила глаза.
В рисовом ряду подъедались жирные нахальные голуби, с жуликоватым видом поглядывая по сторонам; перекусив, они отправлялись под арку, устроив себе там удобный ночлег. Один, самый зобастый, с белым хохолком на макушке и чёрными простодушными глазёнками, удручённо топтался поодаль, никак не решаясь присоединиться к сородичам, и в любую секунду готовый улепетнуть. "Бедняга!" - пожалела голубя Леля. Такой красивый и такой необщительный - прямо как она сама! Голубь улетел - он пересёк павильон и скрылся под тёмными сводами соседнего корпуса.
- Красавец! - сказал Кирилл, задрав подбородок кверху и задумчиво провожая голубя глазами. - Я когда-то держал голубей. До сих пор жалею, что пришлось их продать...
"Он держал голубей", - подумала Леля. Она вдруг почувствовала к нему прилив нежности. Наверное, он не только гонял голубей, но и, как её брат Саша или Лизин брат Вадим Проничек, ходил в матросской курточке и пускал в лужах игрушечные кораблики. Смешно!
В закутке, где торговали специями, от нестерпимого запаха у них защекотало в носу. Знакомые пряные ароматы вновь пробудили в сердце Лели трепетные воспоминания о маме. В детстве она всегда ходила с мамой на базар - не на этот, конечно; тогда, при маме, его ещё не отстроили. Обычно они ходили на Воскресенский базар, - вонючий и грязный, кишащий старьёвщиками и попрошайками; Леля хорошо запомнила, как под ногами у неё вечно чавкала смрадная слякоть. Ада с ними никогда не ходила - она говорила, что не выносит вида и запаха битой птицы, но Леля всегда подозревала, что её хитрой сестрёнке просто-напросто не улыбалось плестись от прилавка к прилавку следом за мамой, нагруженной кучей свёртков и пакетов, и ждать, стоя у неё за спиной, пока она выберет у толстой, неряшливой торговки кусок ветчины посочнее или ощипанную тушку курицы пожирнее. Покупая коричную палочку для пирога или душистый перец, мама всегда принималась чихать до слёз, а потом долго сама над собой смеялась...
Мама, мамочка...
Вот, наконец, и то, зачем, собственно, Леле и взбрела в голову идея привести сюда Кирилла - шара-бара: расписные деревянные люльки для младенцев, глиняный свистульки и амулеты от сглаза, знаменитый кашгарский фарфор и чеканные ляганы, усьма, хна и пачули, пахучее мыло из Дамаска и ладан с берегов Красного моря... Здесь и пахло-то по-особому: немного благовониями и гарью - там и сям в небольших жаровнях тлели горстки сухих веточек незнакомого Кириллу растения с круглыми как горошины семенами. Они не давали никакого тепла, зато едкий тягучий дым невыносимо жёг глаза. Искренне удивляясь всему тому, что, не скрывая гордости, показывала ему Леля, он только успевал открывать рот. Здесь, чуть замешкавшись в лавке медника, Кирилл потерял Лелю из виду; на какой-то миг он даже растерялся, но Леля терпеливо ждала его под вывеской. Она видела, как он прищурился и весь напрягся, выискивая её в толпе взглядом, и как вздрогнул, почувствовав, что она смотрит на него в упор. "Темновато становится, - подумала Леля. - Может, хватит рыскать туда-сюда безо всякой причины?"
На задворках царило оживление - там на устланной соломой площадке развернули вечернее представление бродячие артисты. И что тут интересного - Леле было непонятно! Они всё же остановились посмотреть. Публика, затаив дыхание, наблюдала за упитанным жонглёром-тяжеловесом; но Лелю это зрелище мало интересовало - цирк она недолюбливала. Её вспомнился рассказ отца о том, как в старину, отправляясь в поход, полководцы повелевали по-особому приготовить для себя блюдо из быка. Тушу целиком варили в громадном чане до тех пор, пока варево не умещалось в небольшой миске. Тому, кто это варево съедал, это будто бы придавало силу быка. Что-то не верится, что такое возможно! Целого быка - или то, что от него оставалось, - уместить в миску! И тем не менее... А простые воины, говорил отец, перед решающим сражением пили гранатовый сок - у них в бурдюках при себе всегда имелся запас гранатового сока. Не забыть бы рассказать об этом Кириллу... Но не сейчас - сейчас у неё голова кругом идёт. Раньше она ни за что не согласилась бы стоять в душной толпе зевак будто какая-то кумушка. Эти люди! Курят, сквернословят, глазеют по сторонам, лузгают семечки, жуют и наступают на ноги... Хлеба и зрелищ! Что ещё таким надо?! Возле неё выступление созерцало многочисленное семейство какого-то местного патриция. Сам, в долгополом суконном бешмете, надетом поверх френча, не переставая сосал насвай, цедил сквозь зубы и сплёвывал себе под ноги. Жена, как водится, держалась в тени мужа; у неё были тяжёлые, с кисло-молочным запахом косы и богатая цветастая шаль с кистями. Куча ребятишек в одинаковых тюбетейках, мал мала меньше, прятались за материнскую юбку. Славные малыши! А этот батыр, право же, забавен! Даже немного похож на Ивана Поддубного, чьи фотографии она видела в старом "Огоньке". Но только Леля принялась следить, как силач запросто расправляется с пудовыми гирями, как он, раскланявшись, удалился в шатёр, а на смену ему из шатра вышел палван с медвежонком.
Всласть нагулявшись по базару, они вновь околицей вышли к обжорному ряду; там Кириллу непременно захотелось попробовать что-нибудь из местной кухни.
- Леля, что вы предпочитаете? Вон те колбаски как будто ничего... Или, может, жареных бараньих ножек?
Но Леля, которая с детства мясо употребляла в весьма умеренном количестве, конину не ела из принципа, да к тому же питала необъяснимое отвращение к самому духу баранины, наотрез отказалась и от толстеньких требушиных колбасок, и от густо приправленных жгучим красным перцем бараньих голяшек, и от вяленых ломтиков казы; к этому кощунственному деликатесу она испытывала прямо-таки священный ужас. Обладая тонким восприятием мира, она часто страдала от соприкосновения с грубой правдой жизни, с жестокой и циничной действительностью.
- Ой, не надо! Я вас умоляю! Право же, всё это несъедобно! - уверяла она Кирилла. - Послушайте меня, Кирилл! Если не хотите заработать несварение желудка, никогда ничего этого даже не пробуйте! Это не для вас и даже не для меня! Это только для местного населения - у них внутренности лужёные!
Она говорила это столь проникновенно, что Кирилл даже опешил и безропотно ей подчинился. И всё же, проголодавшись, они соблазнились и взяли себе по лепёшке и по кулёчку рассыпчатого узбекского гороха - ароматного, горячего, слегка сладковатого на вкус и такого нежно-воздушного, что казалось, он таял во рту. Да уж! Бойкая молодая торговка в зелёном бархатном камзоле и мягких сапожках, которая только что принесла завёрнутый в дастархан таз, полный этого носатого, как жёлтые цыплячьи головки, гороха, дело своё знала!
Минуя Константиновский Сад, они сделали порядочную загогулину и вышли к улице Карла Маркса. Кирилл рассказывал, как он ехал в поезде, как рыскал среди лабиринта незнакомых улиц и искал контору "Хлопстроя", как ездил на завод и устраивался на работу, - и рассказывал очень занятно; Леля то и дело заливалась звонким смехом.
- Нутром чувствую, что меня надули. Ну да ладно, поживём - увидим. Так что завтра мне на завод... - закончил он.
Так получилось, что разговор у них до сих пор носил либо познавательный интерес, либо вращался вокруг Лелиной конторы, и Леля как-то упустила случай молвить словечко, что она сегодня на службе первый день. Выходило, что она чванится! Вечно она кого-то из себя корчит! Тоже ещё фифа выискалась!
Улица Карла Маркса, такая уютная и светлая, сияла нарядными витринами и была полна народу. Гастроном Захро, "Пассаж", Торгсин, галантерея, аптека, книжная лавка...; по этой улице вообще было приятно пройтись, а ещё если рядышком с ней плечом к плечу идёт Кирилл... Внезапно болезненная спазма схватила Лелю за горло. Кирилл! Кто он и кто она? Она - такая посредственная, ничего из себя не представляющая провинциалочка, скромница - машинисточка из "Хлопстроя", вчерашняя школьница, и он - взрослый человек, можно сказать, из другой жизни, инженер, учившийся в Ленинграде. Подумать только, в самом Ленинграде! Леля по-старинке Ленинград считала столицей, кроме того, это была родина её мамы, её отца и это была её родина тоже; а легко ли не впасть в волнение, когда перед тобой всё время маячит призрак потерянного навеки идеала? И тут всё, что было в Леле от провинциалки и скромной машинисточки, вдруг взбунтовалось и пошло в атаку. Что, собственно, её так беспокоит? Ведь это не она напросилась, это он ей доверился, а она учинила ему допрос, водит его по городу, потчует его лепёшками и горохом, даёт указания - что ему можно есть, а что категорически противопоказано, попутно рассказывая ему всяческие сказки и небылицы.
Было уже почти девять часов, когда они вышли к великокняжескому дворцу; освещения на улице хватало, чтобы разглядеть на чугунных воротах огромный замок. За высокой оградой было темно и тихо, лишь в маленькой сторожке горел огонёк.
- Жив курилка! - сказал Кирилл.
Они постучали. Оконце сторожки с треском разверзлось, и оттуда выглянула разморенная физиономия привратницы с жёлтой морщинистой кожей и тяжёлым подбородком, поросшим жёсткой, как свиная щетина, растительностью; Леля её знала - привратница была горбуньей и ненавидела всех, кто её зря беспокоил. Она свирепо на них посмотрела, буркнула что-то скорее про себя, ввинтила свою черепашью шею в грузный торс и вызывающе громко захлопнула оконце. Всё ясно: не видать им сегодня дворца как своих ушей!
- Точно кукушка в ходиках, - сказала Леля. - Кирилл, зато вы теперь будете знать, что и у нас есть свой дворец.
Они немного постояли у ограды, переминаясь с ноги на ногу.
- Жалко... - в раздумье протянула Леля. - А хотите - сходим, посмотрим на нашу крепость. Тоже ничего! У неё и кирпичная стена с зубцами имеется, и бойницы, и пушки стоят - всё, как положено. Отсюда до неё рукой подать.
- Ну, уж нет, не надо меня соблазнять этой вашей крепостью! Как-нибудь в другой раз. Буду иметь вашу крепость в виду.
Да, видно не только она ног уже под собой не чувствует от усталости. Медленно, очень медленно они повернули назад.
- Кирилл, а знаете, у меня есть подружка Лиза Проничек; так вот у них в доме когда-то висела картина Антуана Ватто - не оригинал, конечно, но очень мастерски сделанная копия. А теперь, - представляете? - она висит в этом самом дворце, в экспозиции французской и фламандской живописи. Мы с Лизой иногда ходим сюда её навестить. Кирилл, правда же, картине попасть в музей всё равно что попасть в рабство?
- Каверзный вопрос. Это как сказать. Вот, к примеру, вы слышали про Ван Гога? Где-то писали, что он очень бедствовал. Как-то сосед ему удружил: по-добрососедски уступил ему дюжину яиц, а денег с него не взял; вместо денег Ван Гог расплатился своей картиной - не знаю только, какой именно. Так сосед - тот ещё дуралей! - приколотил эту картину вместо дверцы в своём курятнике. Вот и выбирайте, что лучше - в курятнике или всё-таки в музее.
- Ужас что такое! - сказала Леля. - Эти соседи!
Услышав о курятнике, она тотчас подумала о Сычихе. Ничего удивительного! От этих соседей чего угодно можно ожидать.
К слову сказать, Лиза, её чумовая подружка, вертихвостка и выдумщица, ликом очень напоминала тех самых надменных красавиц галантного века с картин Антуана Ватто: то же фарфоровое прозрачное личико с ярким румянцем, кукольные, чуть навыкате глаза, узкий точёный носик, светлые кудряшки, зачёсанные наверх над чистым лбом, пунцовые губки - одним словом, вылитая Капризница или, как её ещё называют, Надувшая губки, только с налётом современности, будто какой-то реставратор, вознамерившись сделать как лучше, подрисовал картину на свой лад.
Леля совсем забыла, что обещала сегодня навестить подругу. Надо же ей рассказать и о конторе, и о Залесской, и о Кирилле... Сколько же всего ей придётся рассказывать! Она невзначай бросила взгляд на свои часики - не пора ли домой? - ведь уже давно стемнело. Кирилл в свете фонаря заметил, как у неё на запястье заблестела финифть, заинтересовался, взял её руку в свою, повернул, рассматривая.
- Красивая вещь.
Чувствуя щекой, как её сверлят пронзительные глаза Кирилла, Леля просто сказала:
- Мамины...
Мама... Скользкая и ещё такая болезненная для неё тема. Незаживающая рана вновь закровоточила. Щёки у Лели снова запылали, а по телу пробежала дрожь. Не заметил бы Кирилл! Весь сегодняшний день она только и делает, что краснеет. Просто беда! Но руки не отняла... Что же касается часиков - ей вдруг стало лестно оттого, что Кирилл обратил внимание, какая у неё по-французски изящная и кокетливая вещица.
А Кирилл между тем за цепочку выудил из недр кармана свои брегеты, нажав на пружинку, приоткрыл крышечку, сверил время, защёлкнул, спрятал назад в карман - вышло всё это у него точь-в-точь как у Лелиного отца.
- Леля, вижу - вы устали! Пора по домам?
Они пересекли Константиновский Сад и повернули к Пушкинской улице. День угасал; в смутном свете фонарей высокие кроны деревьев казались прозрачными; низкие облака застилали небо; в окнах зажёгся свет; хотя город ещё не спал, было тихо и пустынно, лишь изредка, выстукивая чёткий ритм и роняя голубые искры, мимо проезжал трамвай да из-под чьих-нибудь ворот раздавался грозный собачий рык.
Лелин дом, окнами смотревший на Пушкинскую и Ассакинскую улицы, был выдержан в добрых традициях отечественного модерна: просторное, несколько причудливое по архитектуре здание с мраморным цоколем, полукруглыми эркерами и красной чёрепичной крышей по периметру было украшено замысловатыми лепными фестонами, а угловой портал под кованым ажурным навесом караулили два гипсовых львёнка. И хотя розовая штукатурка на стенах от влаги кое-где покоробилась и осыпалась, дом всё равно выглядел чинно и ухоженно. Парадная, как в своё время называла нарядное крыльцо Лелина мама, была намертво заколочена - уже давно ходили только через двор.
Увидев львят, со смиренным видом несущих свою верную службу, Кирилл воскликнул:
- Надо же! Вот уж не думал я здесь встретить львов! Вы их с собой привезли, что ли?
Леля ответила скромной улыбкой. Предвосхищая возможные расспросы, она указала Кириллу на ряд тёмных окон, выходящих на Ассакинскую:
- Вот моя комната. А тут - папин кабинет. До свидания, Кирилл.
- До скорой встречи, Леля.
Он вынул из кармана и протянул ей свою руку - движение, которое Леля угадала, не поворачивая головы, и которое ждала, затаив дыхание, - и она доверчиво вложила в неё свою мягкую ладошку.
Ворота были заперты на засов; через узкую скрипучую калитку Леля скользнула во двор, притворила её за собой и впотьмах накинула крючок. Сонная мгла дыхнула ей в лицо прелым запахом опавшей листвы, моментально остудив её пылающие щёки. Во дворе было темно - хоть глаз выколи. В потёмках Леля зацепилась за гирлянду одичавшей ежевики, расплодившейся вдоль ограды, и она больно оцарапала ей шею и лоб. "Смотри не выдай себя ни ойканьем, ни вздохом", - пригрозила она себе. Судя по необычайной тишине, атмосфера в доме была напряжена. Из кухни несло щёлком и дегтярным мылом - как всегда Сычиха затеяла стирку именно тогда, когда людям было самое время спать. Таясь, как ребёнок, подсматривающий в замочную скважину, Леля проворно проскользнула к себе.
В комнате было тихо и грустно; сквозь узкую щёль в портьере в окно струился слабый уличный свет. Леля подошла к окну - там не было видно ни зги. Улица была пустынна, лишь, всмотревшись во тьму, она заметила на перекрёстке одинокую удаляющуюся фигуру - долговязую, нахохлившуюся, в длинном пальто и шляпе, с глубоко засунутыми в карман кулаками и вздёрнутыми плечами. И тут ей на ум пришли невесть где услышанные слова: прекрасен, как Ганимед! О ком или о чём это она?
Сейчас бы завалиться спать... Никогда она так не уставала; никогда не чувствовала себя такой опустошенной. А чего ещё можно ожидать, если с тех пор, как она утром вышла за ворота, кажется, прошла целая вечность! Методически она разделась, первым делом сбросив осточертевшие туфли и осторожно скатав чулки, затем залпом выдула две чашки оставшегося с утра холодного чая; она всё же нашла в себе силы вытащить из причёски все шпильки и расчесать на ночь волосы. Наконец, она доплелась до постели и, расстегнув на белье крючки, забралась под одеяло. Не пристало, конечно, вот так, грязнулей, заваливаться спать. Мама бы не позволила. "Ну да ладно, - решила Леля. - один разочек можно". А утром она обязательно вымоется. Ну, вот и всё!
За стеной, в кабинете отца, напольные часы - куранты с важной неторопливостью вышколенного дворецкого торжественно провозгласили отбой.
А к Лизе она так сегодня и не сходила... Лиза наверняка обидится, и тогда с ней хлопот не оберёшься! Право же, новое знакомство оказалось чревато серьёзными последствиями.
Смерть как хочется спать!
Леля свернулась клубочком и закрыла глаза.
Вопреки укоренившейся привычке самозабвенно горевать перед сном по маме и Аде она не стала, хотя обычно выплакивала в подушку потоки слёз. Засыпая, она думала о Кирилле Коломенцеве. "До скорой встречи, Леля..." Что он хотел этим сказать?