Забрав Веронику из детского садика и размышляя, как убить остаток вечер, Лада не спеша шла домой. Вероника молча скакала рядом. Лада придерживалась того мнения, что её дочка вообще не умеет ходить как все нормальные детки, а передвигается исключительно вприпрыжку или бегом. Однако, никаких планов по воспитанию Вероники она никогда не строила, лишь желала видеть её здоровой, радостной и счастливой, а потому потеряла надежду, что из той когда-нибудь получится нечто более или менее путное. Вероника могла сколь угодно долго витать в своих детских грёзах, никто ей этого не запрещал и с хорошими манерами не приставал.
Вокруг обречённо сыпал и сыпал мелкий осенний дождичек. Город стоял молчаливый и мрачный, как всегда бывает в такую пору. Арыки были переполнены мутной, пузырящейся жижей. Пахло прелой листвой, а набухшая влагой замшелая земля по обочинам тротуара источала свои неповторимые запахи тлена.
Лада успела продрогнуть и ощущала дискомфорт из-за того, что в её лёгкие, не по сезону, туфельки просочилась вода; чувство было не из приятных. Всё это вкупе ужасно портило настроение.
На незнакомого мужчину во дворе ни Лада, ни Вероника в силу своей природной рассеянности не обратили ни малейшего внимания. Лада толкнула дверь в подъезд и пропустила дочь вперёд. Внутри было темно и сыро; у порога намело охапки листьев.
Дома, разоблачив Веронику, Лада, как обычно, командирским голосом отдала указание:
- Руки с мылом!
После чего стала раздеваться сама. Туфли, естественно, оказались абсолютно мокрыми, хоть выжимай. А ведь завтра с утра опять на работу...
Она поставила туфли на батарею, и тут от входной двери раздался настойчивый стук. Странно, подумалось ей, ведь звонок прекрасно работает, зачем так тарабанить? Вот что за люди!..
В какой-то момент ей даже стало тревожно на сердце. А вдруг это почтальон принёс срочную телеграмму с нехорошей вестью? Нет, ну, в самом деле, мало ли...
- Кто там? - осторожно спросила она и посмотрела в глазок.
Не площадке стоял здоровенный бычина в распахнутой куртке и свитере с толстым воротом.
- Кто!!! Она ещё спрашивает. Открывай, давай!
Ага, сейчас!..
- А вам кого? - как можно вежливей продолжила она расспрос.
С какой стати она станет открывать кому попало дверь?
- Здесь живёт человек по фамилии Михайлов?
- Нет. Вы ошиблись.
Ну, вот и разъяснилось. Это не её. Наверное, перепутали адрес.
- Девушка, лучше откройте по-хорошему, а то с милицией приду.
Незнакомец коротко выругался.
Эта угроза её рассердила. Тупость какая! Милицией ей ещё никто никогда не угрожал, потому что она никогда никому не давала такого повода.
- Приходите на здоровье. Бог в помощь, - сказала Лада и отодвинулась на шаг от двери. Голый паркет холодил ноги, ведь она так и не успела надеть тапочки.
Однако в дверь продолжали стучать всё напористей.
Этот звук на лестничной площадке разносился далеко вокруг и отдавался слабым эхом по всему подъезду.
Лада на всякий случай заперла дверь на второй замок и, ещё более недосягаемая для внешнего мира, решила проверить, вымыла ли Вероника руки с мылом или просто сполоснула. А то ведь с этой хитрюги станется!
Она понюхала дочкины влажные ладошки. Ладошки пахли чем надо - нежным и лёгким ароматом мыла "Dove". Поцеловав хрупкие девчачьи пальчики, Лада велела себе больше не думать о странном происшествии и о прозвучавшей в её адрес угрозе.
Она услышала, как хлопнула подъездная дверь. Ушёл, что ли?..
В ванной из незакрытого до конца крана в раковину с противным звуком падали капли; это ужасно действовало на нервы.
Лада металась по пустой квартире из комнаты в комнату, не зная, что ей делать, и ничего не могла сообразить. Её снова начало трясти от страха; это был какой-то животный, не регулируемый сознанием страх. Всё валилось из рук, вдобавок, возясь на кухне с ужином, она умудрилась обжечь палец. Волдырь вскоре лопнул, из него потекла липкая гадость. Вечно она устраивает себе какие-то сложности! Это вконец доконало Ладу. Она почувствовала себя никому не нужным ребёнком, неприспособленным и никудышным, беззащитным перед любой опасностью, и всё больше погружалась в отчаяние.
А ещё брошенная на произвол судьбы Вероника хныкала, просила почитать или поиграть с ней. Совершенно растерявшаяся от страха Лада ни за что наорала на неё, а потом, уже совсем не соображая, что делает, села на пол, спиной прислонившись к косяку межкомнатной двери, и расплакалась. Вероника с недоверчивым изумлением посмотрела на маму, уселась рядышком, уткнулась головой Ладе в колени и машинально заплакала тоже.
Её простодушные слёзы вернули Ладу в действительность.
Ну, почему в её жизни всё так ужасно, что даже самой верится с трудом? И что им, двум одиноким и бедным особам женского пола, прикажете теперь делать? А если этот, за дверью, не отстанет? И вообще неизвестно, что этому бугаю было надо? И как назло, отец с мамой опять в своём Мурунтау; в Ташкенте - бабуля с дедом, но не их же звать на помощь! Достанет ли у неё силы справляться со всем самой, по собственному разумению, как оно должно взрослой, самостоятельной женщине? Видимо, никогда... Потом, на свежую голову, надо будет хорошенько это обдумать.
А сейчас - стоп! Только без паники!
Невероятным усилием воли Лада заставила взять себя в руки, всхлипнула в последний раз, потом бессознательным движением утёрла слёзы, встала, отыскала в комнате телефонную трубку и дрожащими пальцами набрала номер Марика, который сначала никак не могла вспомнить.
- Марик, не спите ещё с Мариной? Извини. Срочное дело, - Она всегда переживала, как бы не допустить бестактность. - На меня наехал какой-то подозрительный тип. Не знаю, чего хочет. Короче, Марик, я боюсь.
- Ты, мать, на время смотришь хоть иногда? "Не спите..." Я, что, по-твоему, как малолетка, отхожу ко сну в восемь нуль-нуль?
- Марик, я без понятия, который сейчас час. Мне не до этого.
Он, видимо, это понял, потому что прикалываться и доводить её своими шуточками не стал, а серьёзным голосом сказал:
- Скоро буду. А ты, подруга, пока не ной. Потерпи до моего прихода. Мне поноешь.
Его слова её обнадёжили. У Лады слегка отлегло от сердца.
В этот момент из прихожей раздался тожественный бой часов - ...шесть, семь, восемь.
Вероника наплакалась, хотя всё ещё продолжала по-детски хлюпать носом, и теперь её клонило ко сну, но Ладе было не до неё.
К приходу Марика она умылась, потому что у неё самой тоже нос вспух от слёз, привела себя в порядок, причесалась. Быстро навела уют в квартире, собрав разбросанные Вероникины вещички, потому что эта шалунишка уже успела устроить повсюду свинарник. Пусть Марик не думает, что она какая-то там размазня, а то потом будет ему над чем всласть повеселиться.
Глупости. Это, конечно, не так - Марик не такой, чтобы веселиться над чужим горем, - но всё-таки...
Марик приехал за две минуты до участкового. Было четверть девятого.
Участкового, его звали Дильшод-ака, Лада знала в лицо; он изредка ходил по квартирам, проверял паспортный режим. Вошёл один, оставив "этого типа" на площадке и прикрыв за собой дверь, недоверчиво оглядел Марика, однако, с самой Ладой обошёлся весьма вежливо и зачем-то долго вертел её паспорт в руках. Изучал. Расспрашивал. Не передавала ли кому? Не оставляла ли в залог? Не теряла ли?
У неё даже успело сложиться устойчивое впечатление, что интересовала его не она сама, а её паспорт.
Нет, нет и нет. Не передавала, не оставляла, не теряла, и вообще... Она ничего не понимала. Что не так-то?
Держалась она с преувеличенной уверенностью, причём, даже не прилагая к этому особых усилий. Как-никак, рядом всё-таки Марик, тем более что он был абсолютно спокоен; его невозмутимость постепенно передалась и ей.
Дильшод-ака ушёл, извинившись и у самой двери козырнув Ладе. Лада успела заметить, что, слава Богу, того бандюгана в свитере он забрал с собой.
Едва за ним закрылась дверь, Лада повернулась к Марику и доверительным шёпотом сказала:
- Марик, я вспомнила! В самом деле, была с паспортом какая-то чертовщина. Понимаешь, ни с того ни с сего потерялись два листика. Но это было давно, ещё в универе.
- Правда? - обрадовался он, будто она поведала ему некую жгучую, щекочущую нервы тайну.
- Да что ты говоришь? Давай рассказывай всё по порядку.
Действительно, было дело. Как-то несколько лет назад Ладе позвонил её бывший одноклассник Толик Морозов и предложил "отовариться клёвыми шмотками". Прямо так и сказал: "Ладка, хочешь отовариться клёвыми шмотками"? "А кто ж не хочет?" - ответила она. Он стал рассказывать. Мол, у него есть одна задумка. Невинная афера, ни к чему не обязывающая. Дел - на копейку. Для этого и надо всего ничего: пойти с ним в загс и подать заявление на бракосочетание. И тогда им, как впервые брачующимся, тут же выпишут пропуск в привилегированный салон для новобрачных, что на проспекте "Дружбы народов", а там - кому ж это не известно? - не шмотки, а загляденье. Все так делают, добавил Толик. А в день свадьбы просто не явиться и всё.
Они сговорились на субботу. Утром, собираясь с Толиком в загс, Лада достала из ящика стола свой паспорт, машинально перелистала. Что за фигня? В паспорте явно не хватало страничек. Она перелистала ещё раз. Так и есть. После двенадцатой шла сразу семнадцатая. Она перерыла весь ящик, перетрясла каждую тетрадку, хотя это была форменная глупость.
С загсом и "клёвыми шмотками" тогда так ничего и не вышло. А ведь мысленно она уже успела скупить весь магазин (она никогда не контролировала себя в расходах), исключая, конечно, наряды для невесты. К чему они ей? Толик пошёл в загс с другой, а Лада без проблем получила новый паспорт и вскоре об этом происшествии напрочь забыла.
Теперь пришлось вспомнить. И не только вспомнить, но и в красках рассказать об этом Марику.
Его Ладина история с загсом весьма позабавила.
- А если б вас раскусили в загсе? Та ещё хохма была бы.
Посмеялись вместе.
Потом он уже серьёзным тоном сказал:
- Так. Уже теплее, мадам. Кое-что проясняется.
- Что у тебя проясняется, Марик? У меня ничегошеньки не проясняется.
- Давай вспоминай дальше. Твои листочки сами по себе оторваться и испариться не могли. Так? Так. Значит, кто-то это сделал.
- Да, но зачем?
- Зачем, это уже другой вопрос. Сейчас основной вопрос - кто? Кто мог? Кто вхож в этот дом? Откуда корни растут?
- Тебе что, всех по-фамильно перечислять?
- Нет. Фамилия-то как раз известна. Некто Михайлов, - сузил он круг подозреваемых.
- Не знаю никаких Михайловых.
- Допускаю, что не знаешь...
- И что?
- И ни хрена.
Они сидели на кухне. Пока Лада укладывала Веронику, Марик сварил кофе.
- До утра они больше не придут, - сказал он ей, когда она вошла и аккуратно прикрыла за собой дверь. - Но на всякий случай я у тебя останусь. А завтра я всё устрою, чтобы к тебе никто больше не совался.
Он позвонил жене, сказал, что ночевать не придёт. Коротко и ясно.
Пока она пила кофе, Марик наблюдал за ней. Тайком, но жадно. Этот взгляд мешал ей. Какой-то он был неправильный.
- Марик, а твоя Марина не будет ревновать? - спросила она.
Он поднял голову, придавив пальцем дужку очков к переносице, медленно, в открытую, оглядел её с ног до головы и ответил:
- Понятия не имею. А, впрочем, не будет. И знаешь, почему? Я тебе не подхожу. Потому что я - еврей, а ты отнюдь не дщерь Израилева.
Сказал очень конкретно, как точку поставил.
- Марик, почему я никогда не понимаю, иронизируешь ты или говоришь правду?
Вот так: он, видите ли, еврей. А в этом никто и не сомневался. Успокоил, называется. Так ей и надо, нечего спрашивать всякую чепуху.
- Вы меня с ней, что ли, за юдофобку держите? Ты у нас, значит, еврей, а я, стало быть, гойка. Раз еврей, значит, не мужчина, так? Интересная у вас с ней постановка вопроса.
Ну, Марик, ну, прохвост!
- Слушай, гойка, национальный вопрос мы с тобой обсудим в другой раз. Давай думать про паспорт.
- Не думается у меня что-то, Марик. Никаких версий. Абсолютно глухо.
- Во-во. У меня пока тоже. Как в танке.
Ну, надо же! А она надеялась, что ему в голову уже успела прийти какая-нибудь очередная сногсшибательная идея. Как же это Марик так оплошал?
Сваренный Мариком кофе был с терпкой горчинкой. Интересно, он что-то туда добавил?
Умиротворённость и спокойствие от присутствия Марика тёплой волной разливались по её телу, однако притихшая было тревога упорно не оставляла Ладу. Что-то ведь от неё хотели?
Спать она легла не раздеваясь - в купальном махровом халате, сказав себе, что так ей будет удобнее. Всю ночь её не покидало ощущение, будто она каждый час просыпалась; кроме того, она ни на миг не забывала, что в соседней комнате спит Марик, и всё время чувствовала его незримое присутствие. Иногда она прислушивалась, но в квартире было тихо - тихо до напряжённого звона в ушах, и тогда ей в голову прокрадывались омерзительные провокационные мысли, которые, впрочем, она без особых усилий прогоняла от себя.
Утром он ей подарил плакат - нарисованный чёрным маркером на листе ватмана силуэт лежащей на правом боку обнажённой женщины; надпись внизу гласила:
Наша Лада спозаранку,
С ложа пышного восстав,
Изогнула свой изящный
Тазобедренный сустав.
- Вот, получайте, мадемуазель, презент. Пока вы изволили почивать, срисовал с натуры, только слегка усовершенствовал.
- Ну, ты прямо Стасис Красаускас у нас. Это, что ли, я? А что ты усовершенствовал? Что во мне не так?
Их глаза встретились на мгновение - его карие и её зелёные, после чего зелёные тут же отпрянули, будто споткнулись, и заметались лихорадочно по комнате в поиске спасения.
Испугавшись неожиданно повисшей паузы, Лада покраснела до кончиков волос и невольно отшатнулась от Марика из боязни какого-нибудь более смелого шага с его стороны. Нельзя же опускаться до общего уровня... Не она ли мнила себя единственной в своём роде благочестивой натурой?
Но никакого, даже мизерабельного, шага не последовало.
О Боже!.. Она умерла бы от стыда, если бы Марик догадался сейчас о её мыслях.
Врёт он всё, не мог он с натуры; она точно знает, что, ложась спать, она закрылась на замок. Не то чтобы она думала, что он станет её домогаться... Просто, на всякий случай. От греха...
Она пожарила Марику яичницу с колбасой и помидорами, как сама любила, сварила кофе. Потом пошла поднимать Веронику и долго уговаривала её сегодня в виде исключения одеться и причесаться самой: зато, привела она неопровержимый аргумент, на свой вкус.
За завтраком Марик говорил непринуждённым тоном, как всегда безмятежно шутил и язвил, а она ждала от него чего-нибудь более сердечного, более нежного. Такое Марикино поведение привело Ладу в замешательство, однако, она предпочла об этом не говорить, хотя ей, собственно, было совершенно незачем что-либо говорить. Как же, дождёшься!.. О вчерашнем происшествии не было сказано ни слова. Его невозмутимость Лелю просто убивала; в голове она представляла себе, что всё должно быть обставлено по-иному. Зато Вероника за своё усердие неожиданно заработала от Марика комплимент:
- Классный у тебя причесон!
Сонная Вероника тоскливо грызла причитающееся ей по утрам яблоко, а потом вдруг сказала ни на кого не глядя, хотя с чужими никогда не была словоохотливой:
- Что ли у дяди Марика своего дома нет?
Лада проигнорировала вопрос, а Марик сказал:
- Подруга, а твой ребёнок-то, оказывается с воображением.
Лада наспех выпила кофе, потом собрала сумку, подошла к окну, отодвинула слегка занавеску, и с наслаждением прислонилась лбом к прохладному стеклу с водяными разводами, машинально отметив, что начавшийся накануне вечером монотонный дождь так и не прекратился, поэтому обычно такой ухоженный двор теперь представлял собой довольно тоскливое зрелище; зато - благодарение Богу! - возле подъезда никто не караулил. Снаружи на подоконнике уныло мокли два флегматичных голубя; заметив её впечатанную в стекло физиономию, они с глухим цоканьем и подрагивая крылышками, засеменили в противоположный угол, а затем спилотировали на соседнее окно.
Сначала отвели Веронику в садик, где Ладе традиционно пришлось пережить ежедневно повторяющуюся муку отрывания от себя истово цепляющихся детских рук, потом на Марикиной машине поехали в редакцию.
В машине Марик городил всякую ерунду, к делу не относящуюся, но Лада знала, что всё неспроста. Изолировавшись стеклом от беспорядочной сутолоки улиц, она с отсутствующим видом сидела рядом - очень прямо, крепко сжав губы, как индеец, скрестив на груди руки, и была не способна отвлечься от своих мыслей.
- Лада, тебе известна загробная тайна Диккенса - "Тайна Эдвина Друда"? - ни с того ни с сего спросил Марик и посмотрел на неё в упор.
Лада эту вещь Диккенса читала, но помнила смутно, поэтому промолчала. Чего это он вдруг о ней заговорил?
- В общих чертах так: задумал человек написать детектив, а потом взял да умер не вовремя. И вот уже более ста лет толпы его почитателей гадают: так в чём же тайна? Не помню, я тебе говорил своё мнение на этот счёт?
- Нет, Марик, ещё не успел, - мотнула она головой.
- Тогда слушай сейчас. Лада, тебе не кажется, что общепринятая версия, будто бы главный злодей - это дядя, накурившийся опиума, несколько примитивна для Диккенса? Ведь он обещал написать такой ошеломительный детектив в своём духе, от которого мир содрогнётся. А тут с первых же строк ясно, что дядя... Ноль фантазии. Прямо какая-то "миссионерская позиция" в детективе, ты не находишь?
Поскольку Лада никак не среагировала, Марик продолжил свои рассуждения:
- Какое золотое правило жанра, знаешь? Преступник тот, на кого меньше всего думают. Если отталкиваться от этого, то напрашивается вывод: убийца - Розовый Бутончик. Конечно, ты можешь сказать: а мотивы? Ну, давай, спроси меня про мотивы.
- Да, Марик, а мотивы? - послушно спросила Лада, хотя на данный момент жизни это её интересовало меньше всего.
- О! Мотивов у этой мисс было сколько угодно, - обрадовался Марик. - От возвышенных до самых низменных. Во-первых, ею пренебрегли. Какое гордое женское сердце стерпит такое унижение? Во-вторых, как ты знаешь, пока она жениховалась со своим Эдвином, весь женский состав пансиона упивался этим. И вдруг - всё, конец. Как же низко она должна будет упасть в глазах подруг! Её тщеславие никак не могло этого допустить. Вот тебе и второй мотив. Ты считаешь: гордость - раз, тщеславие - два...
- Я считаю, Марик.
- Ну и умница. А теперь пора вспомнить о кольце. Я говорю о том самом матушкином кольце с рубинами и бриллиантами. И с какой стати оно должно достаться не ей, единственной дочери, а кому-то другому? Ты бы стерпела?
- Кто, я?
- Ты-то, может, да, а вот она - нет. Это - три. Я тебе обещал низменные мотивы? Сейчас будут. А пока вот тебе ещё один из возвышенных: жестокая и изощрённая месть дядюшке. За что, спросишь, она его невзлюбила? Очевидно, было у них в прошлом что-то такое, что пока нам не известно. Таким образом, Роза убила и всё подстроила так, что дядюшка в опиумном бреду решил: убийца - он. Тут уж одним махом двоих убивахом: и племянничек мёртв, и дядюшка в тюрьме. А она - свободная и независимая, сама себе хозяйка. Ещё о кольце... Известно, что кольцо золотое, с рубинами и бриллиантами, но ни слова о его стоимости или на крайний случай, о каратах. Так?
- Ну, так, - согласилась Лада.
- А если ему цена - целое состояние? Вдруг она на него питает надежду, а оно уплывает из её рук. Знала ли она о материнском кольце? Думаю, знала. Даже наверняка знала. Не могла не знать. При таком честнейшем и дотошном опекуне. Ведь знала же она об условиях первого завещания, значит, вероятно, знала и о втором. Вот тебе и самые низменные мотивы - кольцо. Диккенс, как мы уже договорились считать, ничего не писал просто так. И не спроста, я думаю, он так детально описал кольцо. Помнишь: розанчик из драгоценных камушков. А что, если розанчик это намёк на Розу - Розовый бутончик? Ещё одно золотое правило детектива: все до единой детали повествования должны служить одной цели - развязке. И ничего лишнего. С какой стати Диккенс стал бы так подробно описывать кольцо?
- Ну, знаешь, Марик, ты провокатор... - не выдержала Лада его сентенций. - Если послушать тебя, так можно назвать ещё более невероятного кандидата в убийцы. Например, фарфоровая пастушка - матушка того самого... Как его там... А теперь ты давай, спроси меня о мотивах?
- Ну-с, мадам, спрашиваю: и какие же были мотивы у фарфоровой пастушки - матушки того самого, как его там... убивать Эдвина Друда?
- О! Сколько угодно! Ну, например, эта чокнутая своим материнским умом вычислила, что он может встать на пути её сыночка, и поэтому его следует срочно убрать. Или какая-нибудь история её молодости. Вдруг она каким-нибудь непостижимым образом стала хранительницей тайны Розиной матери, и та ей завещала никоим образом не допустить этого брака, дабы не свершилось кровесмешение, а об их разрыве она не знала. Или знала? Я уже не помню...
- А вы, знаете, мадам, что-то в этом есть. Надо будет сегодня же перечитать книгу с этой точки зрения... - задумчиво сказал Марик.
Они ещё поговорили о книге.
Когда подъехали к редакции и парковались, он сказал Ладе:
- Тебя подставил кто-то из своих. Вставил твои листочки с пропиской в паспорт взамен оригинала, немного подделал фамилию и всё шито-крыто. Готов новый человек. Что же он успел намухлевать, интересно знать?
Можно было и не говорить. Она сама уже обо всём догадалась.
Фамилия Лихо легко и просто переделывается в фамилию Михайлов, были бы чёрные чернила; кроме того, других аферистов ей в жизни встречать не приходилось.