Аннотация: Как, наверное, уже догадались те, кто тоже учился в МГИМО, речь пойдет о студенческих годах.
ЗДАНИЕ У КРЫМСКОГО МОСТА
Одно дело решить поступать и другое - поступить. Московский государственный институт международных отношений (МГИМО) был одним из самых престижных институтов. Очень не люблю это слово - престижный - но тогда оно очень часто употреблялось. Мне кажется, что сейчас оно встречается гораздо реже. Может быть, оттого, что жизнь стала гораздо многообразнее и сложнее. Теперь трудно столь же категорично и заявить, например, где престижно учиться. В МГИМО? А в Сорбонне или в Гарварде? А может быть, в Московском университете на юридическом факультете? Сейчас вообще трудно дать на какой либо вопрос однозначный ответ.
Медаль я все-таки в школе получила. Серебряную. У меня оказалась одна четверка - по химии. А письменную работу по математике, как выяснилось, я написала на отлично.
Поскольку у меня была медаль, для поступления в институт мне предстояло сдать два экзамена - по английскому языку и по истории. За английский язык я не волновалась - все-таки наша спецшкола в то время была одной из лучших в Москве и преподавание языка было поставлено довольно хорошо. К экзамену по истории я готовилась весь год.
Тогда большинство из нас еще занимались самостоятельно, без репетиторов. Даже те, кто прибегал к их услугам, скрывали это. Считалось, что репетиторы нужны лишь совсем отстающим. Сейчас поступление в институт превратилось в конкурс репетиторов, а не абитуриентов. В тяжелое, подчас непосильное испытание для кошельков родителей.
Материал, который мне надо было повторить перед самым экзаменом, был огромный. За время школьных экзаменов многое подзабылось, а экзамены в МГИМО начинались в первых числах июля, сразу после окончания школы. Экзамен по английскому языку был на следующий день после выпускного бала.
Маленькая деталь, необходимая для дальнейшего повествования. Поскольку мыть голову перед экзаменом считалось плохой приметой, я явилась на экзамен по английскому, имея на голове довольно громоздкое и экзотическое сооружение, изготовленное парикмахером в связи с этим торжественным событием.
Через два дня был экзамен по истории. Надо ли уточнять, что я, практически, не спала.
Утром перед экзаменом, где-то часов около шести, мама все-таки уговорила меня прилечь подремать часок, другой. Результат был плачевным, наверное, лучше было не ложиться совсем. Когда около восьми мама разбудила меня. Я попыталась встать. Но голова закружилась, все поплыло вокруг, и я потеряла сознание. Мама с испугу вызвала неотложку. Пока приехал врач, пока мне сделали какие-то взбадривающие уколы, пока я пришла в себя, оделась и позавтракала, было уже одиннадцать часов. К институту мама подвезла меня в районе двенадцати. Поскольку экзамены начинались в девять часов, мы подозревали, что я могла уже опоздать, и мне вообще не удастся сдать экзамен. В здании института у Крымского моста было подозрительно пусто, и царила пугающая тишина. Дежурный на пропускном пункте подтвердил мои наихудшие опасения.
--
Чего это ты так поздно, экзамены уже кончились, иди в секретариат, забирай документы, - безапелляционно заявил он.
Я остановилась, раздумывая, что же мне делать. И тут в мою судьбу вмешался его величество случай. Послышались шаги. По лестнице спускался какой-то молодой человек. Увидев меня, он посмотрел попристальнее и вдруг подошел и сказал:
--
Привет, мы с тобой, по-моему, вместе английский сдавали. Я тебя не сразу узнал, у тебя была другая прическа. Меня зовут Алик. Алик Кадакин.
--
А...да, - вяло ответила я, - это у меня после выпускного бала оставалось.
--
Тебя как зовут? Ты чего здесь делаешь? Ты уже сдала историю? - вопросы так и сыпались из него.
--
Нет, не сдала, я опоздала.
--
Как опоздала? Ты что? Ты же так хорошо сдала английский, я помню.
--
Да, но мне сегодня плохо стало утром, перезанималась, наверное. Теперь все, ничего же не сделаешь. - Честно говоря и в тот момент я так плохо еще себя чувствовала, что мне действительно было все равно. Единственное, чего я хотела - это добраться до дома и рухнуть в постель.
--
Да ты что? Надо что-то делать.
Под натиском его энергии я стала постепенно приходить в себя. Весь ужас случившегося начал доходить до моего сознания. Наверное, это отразилось на моем лице, поскольку Алик взглянул на меня, потом решительно взял меня под руку и буквально потащил вверх по лестнице.
--
Постой, ты куда? - пыталась что-то лепетать я.
--
Пойдем, пойдем, я последний сдавал, они еще там должны быть.
Алик оставил меня стоять около одной из дверей в совершенно пустом коридоре, а сам зашел в кабинет. Не знаю, что он там сказал, но через несколько минут он вышел и заявил: "Все, иди! ".
Собравшись с духом, я зашла внутрь. В кабинете сидело человека четыре преподавателей. Видимо, собрались после экзамена и обменивались впечатлениями. Как ни странно, на меня они смотрели без раздражения, довольно благожелательно, что меня удивило и придало мне сил. Цепь счастливых случайностей не прервалась. Билет мне достался по истории тот, что я хорошо помнила, поскольку повторила его одним из последних. Это еще более вдохновило меня и я ответила спокойно и уверенно. Преподаватели задали еще пару - тройку вопросов, потом один из них, милостиво улыбнувшись, сказал: "Ну что же, очень хорошо. Надеюсь, однако, что на лекции вы не будите опаздывать". Пролепетав что-то в ответ, я, счастливая, вылетела из кабинета.
Алик, увидев меня, понял, что все в порядке. И я, в свою очередь, видела, что он искренне рад за меня. Сколько раз за свою жизнь я увижу по лицу чужого мне человека, что он искренне рад за меня? Не так уж много. Выражение сопереживаемой радости гораздо реже чем сопереживаемого горя.. Труднее разделить с кем-то его радость, чем его горе. Говорю это и о себе. Если только это не очень близкий вам человек, то легче посочувствовать ему в его несчастье, чем, узнав, что ему повезло, искренне порадоваться, не испытав при этом чувства зависти или недоумения и не задав классического вопроса: а почему ему, а не мне?
После этого случая мы не стали с Аликом друзьями. Он явно не испытывал ко мне никакого интереса. И если пришел мне на помощь в день экзамена, то, очевидно, не потому, что заинтересовался мною как представительницей противоположного пола. А помог просто как человек человеку. Что, на мой взгляд, делает его поступок еще более ценным. На первых порах, встречаясь в институте, мы еще иногда перекидывались парой фраз, а потом наши дороги совсем разошлись. Я знаю, что после окончания института Алик Кадакин сделал блестящую карьеру в МИДе. Он стал одним из самых молодых послов, получив назначение в Индию. А я навсегда сохранила в своей душе признательность к человеку, который в тот день сыграл в моей судьбе роль счастливого случая.
Наступил сентябрь 1967 года. Начались занятия в институте. В старом, таком уютном после холодных бетонных пространств школы здании МГИМО у Крымского моста.
В здании, где много лет назад учился и папа. Я уже писала, что он начал заниматься тогда еще не в институте, а на факультете международных отношений МГУ осенью 1944 года. Это был второй набор на недавно созданный факультет. Мне было интересно сравнить свои ощущения от первых дней занятий с папиными. Благо сделать это было нетрудно. Помог все тот же дневник, который уже неоднократно фигурировал в моем повествовании. Папино отношение поражало своей восторженностью, трепетностью. Мы, послевоенное поколение выглядим циниками по сравнению с папиными сверстниками. А может, к папиной природной эмоциональности добавлялась и радость от сознания того, что вот он выжил, война закончилась и впереди - жизнь. Все, что происходило вокруг, воспринималось особенно остро от сознания того, что всего этого могло бы и не быть.
Первая запись дневника - 2 октября 1944 года.
"Сегодня - первый день занятий. Мы все. 220 человек. Собрались в большой аудитории ф-та." Далее папа пересказывает приветственную речь некоего официального лица. А вот его реакция: эти слова: "... вызвали во всех нас прилив огромного энтузиазма и радости. Да, есть чем гордиться! У меня дух захватывает при мысли о том, как интересен будет сам процесс учебы и какие чудесные науки нам будут читать. Да, Спартак, здесь твоя жизнь, здесь твоя мечта..."
Начинаются лекции. Папе повезло. Некоторые предметы читают действительно выдающиеся ученые. Один из них - Тарле, книгами которого мы впоследствии зачитывались. "Бесподобен был и ушел под овации аудитории Е.В Тарле, читавший введение в историю дипломатии" - записывает папа.
Папа тогда жил с матерью на Правде. И даже ежедневные путешествия с Правды на занятия в Москву выматывали его, и без того ослабленного войной и перенесенными двумя ранениями. Он очень устает и от объема материала, который надо усвоить и от постоянных мотаний между Москвой и Правдой.
"Лекции идут своим чередом и я опасаюсь, что все-таки не справлюсь с тем дополнительным материалом, который мне необходимо проштудировать, чтобы обширнее охватить всю программу по любимым наукам. Нет, если я не перееду в Москву, то не сумею разрешить все эти задачи. Ведь 3-4 часа уходит на дорогу. 1/6 часть суток! А бесцельное время провождение во время "окон"! А 12 часовой перерыв между завтраком и обедом! Ясно, что такая "учеба" может довести до полного физического и нервного изнеможения.... Взять хотя бы вчерашний день. После лекции по фонетике (9-11) с 11 до 1 должно было быть групповое занятие, потом "окно" и с 3-х до 5 лекция по истории дипломатии. Но группового занятия не было, “окно“ получилось в 4 часа. Хотел съездить домой. Но за 35 минут нужно было заехать в магазин и попасть на поезд. Спешил, как сумасшедший, и... как всегда поезд ушел под самым носом. С досады готов был взорвать весь Ярославский вокзал или... набить морду первому встречному, хотя виноват, конечно, только я вам. Возвращаюсь на ф-т после того, как побродил по центру ( купил 3 тома БСЭ). В три часа звонок. Выходит староста и объявляет, что... лекции не будет. Тьфу, чтобы пропасть! Пропал весь день. "
"Борьба со временем - суть моей жизни... Нервное состояние, страшно взвинченное выводит из себя каждый пустяк... Ясно: воля слабовата. И нечего обвинять нервы - просто разболтанность". Типичный папа - всегда во всем виноват лишь он.
Появляются первые знакомые. Некоторые из них, такие, например, как Георгий Аркадьевич Арбатов, станут друзьями на всю жизнь. "Познакомился с Юрием А. Серьезный парень. Капитан запаса (РС). Кавалер Красной Звезды. На разбивке по языкам пошли с ним на английский. Набрали себе 7 человек и выбрали (да, мы - выбрали!) себе преподавателя: симпатичная молодая брюнетка." Вполне естественен критерий подбора друзей. Самое важное - это то, что Арбатов тоже прошел войну - в этом залог взаимопонимания.
И уже не имеет принципиального значения тот факт, что у них весьма различный, как изящно выражаются англичане, social background. Папа, живший всю жизнь в провинции, воспитанный матерью-одиночкой - почтовой служащей, едва, едва сводившей концы с концами. И Арбатовы... "3-го был у Юрия. Живут неплохо (отец работает во Внешторге) Мать обыкновенная русская женщина, внешне очень представительная, но очень радушная. Юрий был с 30 по 35 в Германии и 6 месяцев во Франции. Прекрасно владеет немецким. " И чуть позже. "Я больше всего сблизился в Юрием Арбатовым и Сучковым (еще один институтский знакомый, с которым папа также сохранил теплые отношения на всю жизнь - прим. автора). Первый, юноша из культурной семьи. Побывавший за границей, фронтовик (капитан), умный и скромный, хотя и последнее время стал относиться ко мне заносчивее и немого холодновато..."
Не берусь судить, была ли это реальная заносчивость и холодноватость или папе, оказавшемуся среди ребят совершенно иного социального круга, чем тот, в котором до этого пребывал он, это привиделось. В принципе и то, и другое возможно. И снисходительное отношение к несколько скованному, молчаливому пареньку. И появление у папы определенных комплексов, когда он вдруг оказался среди пусть и иной, чем в наше время, но все же "золотой молодежи".
Справедливость ради должна сказать, что особых следов комплексов я в папином дневнике не нашла. Хотя нет, один имелся. Одежда... Папа весь первый курс проходил в кожанке, в которой он вернулся с фронта, и невозможность обзавестись хоть каким-то костюмом заставляла его серьезно переживать
"Вопрос о моем костюме достиг максимальной остроты. Так ходить я больше не могу. Ведь мне уже двадцать лет, а я хожу черт знает в чем! Очень больно и обидно. ...Я никуда не могу сходить с девушкой, мне даже стыдно иногда за свой вид перед сверстниками! Даже когда я выхожу из института вместе с другими "шикарными“ студентами и вижу любопытные взгляды прохожих и студентов соседнего иняза (института иностранных языков, расположенного по соседству - прим. автора), критически и внимательно оглядывающих будущих дипломатов, то мне становится тоскливо и стыдно и за свою узкую и куцую, сморщенную кожанку, и за обтрепанные брюки, и за сидящую "блином" кепку... Нет, не могу!"
В итоге костюм был, хотя и с большим трудом, но куплен. И папа успокоился. А тут еще подоспели события, которые совсем вытеснили всякие переживания по поводу несоответствия “шикарным“ студентам.
Уже давно ожидалось, что факультет преобразуют в институт. Папа пишет по этому поводу: "В студенческой среде ходят разговоры о том. что, якобы, уже решен вопрос о выделении факультета в самостоятельный институт. Это было бы замечательно! " И вот 23 октября знаменательная запись. "О самом главном: Постановлением Совнаркома от 14 числа наш факультет выделен в самостоятельный институт. Ура!!! Хотя, по существу, радоваться пока нечего. Наоборот, организационная суматоха будет длиться, наверное, немало, а будет ли наркоминдела заботиться о нас по-настоящему - еще не известно. Но все равно - 14 октября знаменательный день нашего института. Говорят, нашему вновь испеченному Институту Международных Отношений должны присвоить имя Молотова. Ну что же, Вячеслав Михайлович! Надеюсь друг друга не подведем..."
Не знаю, присвоили ли институту имя Молотова. Но точно одно. Если кто и подвел другого, то это был не папа и его однокурсники. А вот что касается Молотова... Тут, как говориться, комментарии излишни.
Новому институту вскоре выделили и новое здание - у Крымского вала.
И вот в это же здание я и пришла по следам своего папы двадцать два года спустя.
По сравнению со школьной жизнью, отравленной математикой, студенческая жизнь была просто нирваной. Языки, всемирная история, история международных отношений и многое другое, что мне было интересно изучать.
Тем более, что большинство предметов читалось довольно интересно, Конечно, мы не могли похвастаться такими преподавателями, как Тарле, но вообщем преподаватели были неплохие. Конечно, после школы мне любая свободная манера преподнесения предмета казалась замечательной. А уж когда нам предлагали не просто зазубрить, а помыслить, порассуждать - это уже казалось верхом новаторства.
Учеба давалась легко, и впервые за последние годы образовалось много свободного времени. Но и особых проблем, чем занять это свободное время не наблюдалось. Конечно, тогда не было и в помине такого выбора кафе, дискотек и клубов, как теперь. Собирались в основном у кого-то дома, изредка выбирались в уцелевшее до сих пор кафе "Метелица", ходили на школьные вечера. Зимой встречались на катке в Лужниках или в парке с интригующим названием - парк культуры и отдыха имени Горького. У меня возникал всегда один и тот же вопрос: парк отдыха - это еще понятно, хотя тоже масло масляное, что еще в парке делать, как не отдыхать. Но вот культура при чем? Это значит только здесь надо вести себя культурно, т.е. воспитанно, а за пределами парка как?
Летом мы ездили на экскурсии. Чаще всего в близлежащие города. Благо недостатка в красивых местах неподалеку от Москвы нет. Суздаль, Загорск, Ростов. До сих пор помню одну поездку в Ростов, откуда мы почему-то не нашли ничего лучшего как возвращаться на товарном поезде.
Ребята с моего курса. Их было много. Курс состоял в большинстве своем из юношей. Из ста с небольшим человек на курсе было лишь десять - пятнадцать девчонок. Тамара и Арсик, учившиеся на истфаке и в институте культуры мне завидовали. Еще бы, в большинстве гуманитарных учебных заведениях соотношение представителей мужского и женского пола было противоположным. На одного парня приходилось по десять и более девиц на выданье. Да и что за парни шли тогда в гуманитарные вузы? То ли дело у нас, в МГИМО. Выбирай - не хочу. На любой вкус. Были, конечно, и ребята ничего сами из себя не представлявшие, они попали в институт исключительно благодаря положению, занимаемому их отцами. Если тогда и не был так, как сейчас, развит конкурс репетиторов, то конкурс родителей, безусловно, существовал. По-моему, это явление внегеографическое и внеисторическое.
Тем не менее, много было и ребят, которым, может быть, тоже кто-то оказал поддержку, без этого поступить в МГИМО, да еще на факультет международных отношений, нечего было и мечтать. Но они и сами были яркими личностями. Или, как минимум, просто красивыми мужчинами. Не заметить их было невозможно, они выделялись даже на фоне далеко не серой массы студентов. Элегантный с восточной томностью во взгляде Юра Мамедов. По странной иронии судьбы так рано облысевший красавец Саша Салтанов, по которому в студенческие годы вздыхала не одна студентка. Суперобаятельный и очаровательный Ванечка Тюлин, которого я всегда вспоминаю при галстуке-бабочке, которая ему удивительно шла. И сам Ванечка, вечно куда-то спешащий, всегда в курсе всех последних институтских новостей, напоминал, в силу своей комплекции, скорее не бабочку, а деловитого шмеля. Лев Воронков, в то время лишь слегка напоминавший Ленина, а позже, отрастив усы и бородку, доведший это сходство до поразительной похожести.
Многие из ребят и моего первого курса факультета международных отношений тоже были очень и очень неплохи каждый сам по себе. А если бы еще заранее знать, что из некоторых из них получится. Из таких как, например, Андрей Торкунов, ставший ректором МГИМО, Сергей Лавров, ныне наш представитель в ООН, Алик Кадакин, о котором я уже рассказывала, Дима Юдин, возглавляющий на момент, когда пишутся эти строки, отдел переводов в ООН в Женеве. Этот список можно было бы продолжать и продолжать.
Но что толку, если я не нашла ничего лучшего как влюбиться в немца. Вернее в студента приехавшего на учебу в МГИМО из ГДР. Тогда у нас в институте училось довольно много ребят из социалистических стран - из Польши, Чехословакии, Монголии, Венгрии, Болгарии. Но особенно много было немцев. Это было самое спаянное землячество на курсе. Они все делали вместе - ходили на лекции, занимались в библиотеке, показывали друг другу и всем желающим фотографии своих подруг, оставшихся дома, в Германии. Эти, чаще всего почему-то довольно мужеподобные, подруги делали удивительно сентиментальные надписи на фотографиях. Что-то вроде таких: "Твоя до гроба", "Пусть не красивая, но верная". Немцы с умилением периодически рассматривали свои фотографии. Это, впрочем, также не мешало большинству из них вскоре обзавестись московскими подругами. Любовь любовью, а в Москве предстояло провести, как ни как, пять лет...
Даже ухаживали они за мной чуть ли не хором, помогая кто как мог влюбившемуся в меня приятелю, которого, в отличие от них, не ждала дома белокурая Гретхен. Перед таким коллективным натиском устоять было трудно. Моего избранника звали Эберхард. И ему очень нравилось, когда я, по русской привычке, тут же сократила его имя до Эбера. Дома появление Эбера вызвало переполох. Мало того, что немец. К тому же, по признанию Эбера, его отец воевал против нас и даже потерял ногу, будучи раненным где-то под Москвой. И, наконец, главный аргумент: как же ты можешь уехать жить куда-то, вдали от нас.
Итак, мои родители явно не были готовы допустить, чтобы их дочь соединила свою жизнь с иностранцем. А что же я? Тогда, в отличие от нынешнего времени, стремление выйти замуж за иностранца еще не приняло характер эпидемии, как это произошло в наши дни. Честно говоря, меня перспектива уехать жить куда-то в Германию просто пугала. Наверное, эти два фактора - нежелание родителей расстаться со мной и мой страх уехать жить навсегда в другую страну и сыграли решающую роль в том, что мой роман с Эберхардом довольно быстро закончился. Эберхард, как мне казалось, страшно переживал. В знак протеста все немецкое сообщество дружно объявило мне бойкот и порвало всяческие отношения. А через пару месяцев после расставания я уже видела своего прежде такого робкого и застенчивого Эбера, на институтском вечере весьма развязно и с упоением танцующим вместе с пришлыми девицами.
Я же, расставшись со своим немцем, вздохнула даже с облегчением. Ну и к лучшему все. Не хочу уезжать. Никогда и никуда. Через много лет я пойму справедливость русской поговорки: "От сумы и от тюрьмы не зарекайся". Никогда и ни по какому поводу не говори: "Никогда! " Могли ли мои родители и я сама подозревать, что расставшись с немцем, я обрекаю себя на встречу с человеком, благодаря или, может быть, из-за которого, я большую часть своей жизни проведу не в России.
Но это произойдет несколько позже. А пока я решила поменять факультет. Поступила я на факультет международных отношений, Очень быстро мне стало ясно, что девушек туда принимают лишь для проформы и сделать карьеру дипломата для женщины практически невозможно, я в 1968 году, сразу после его создания, перешла на факультет журналистики. Сыграли свою роль и семейные традиции, да я и сама всегда любила писать. Я не могу сказать, что я мечтала о журналистской профессии. Но, проучившись год "на дипломата", я поняла, что, во всяком случае, журналистика - это в большей степени мое призвание, чем дипломатия.
Атмосфера на факультете журналистики была совсем иной, чем на других факультетах, где царил дух МИДа, с его иерархичностью, бюрократизмом, карьеризмом и прочими измами. Здесь между преподавателями и студентами сразу же установились гораздо более творческие и более раскованные отношения. Мы впервые почувствовали себя студентами, а не начинающими функционерами. В какой-то степени это объяснялось тем, что факультет был небольшой, между нами всеми сразу же наладились простые дружеские отношения. Кроме того, народ подобрался, как на заказ, интересный и симпатичный.
Татьяна Юрьева- редко улыбавшаяся, чересчур серьезная, с профилем римского легионера, аутентичность которого нарушали лишь очки. Помимо того, что Татьяна была умна, как это часто бывает с не очень красивыми женщинами, она как никто другой умела найти нужный ответ в нужный момент. Ее лучше было не задевать, она так парировала, что у человека надолго должно было пропасть желание говорить ей что-то неприятное. У меня всю жизнь была запоздалая реакция. Получалось по типично русской пословице о том, что русский мужик задним умом крепок. Уже давно ушел человек, который сказал что-то обидное, а меня вдруг осеняет - вот, что нужно было сказать и как ответить.
После окончания института Татьяне предложили остаться преподавать в институте, где она работает и по сей день. "По совместительству" Татьяна довольно долго осуществляла функции своеобразного связного между выпускниками нашего курса. В первые годы после окончания института, приехав из командировки, многие из нас сразу же звонили ей - узнать, где кто и не намечается ли вскоре очередная встреча однокурсников. В значительной степени именно благодаря Татьяне нам удавалось достаточно долго поддерживать связь друг с другом. Правда постепенно связи ослабевали, мы надолго теряли друг друга из виду и понимали, насколько надолго, когда вдруг от той же Татьяны слышали при очередном звонке, что сын или дочь (почему-то чаще дочь) Иры, Володи или кого-то еще из однокурсников уже учится в нашем институте.
Ирина Кольгуненко- симпатичная, этакая, на первый взгляд, хохотушка-хохлушка. На самом деле очень неглупая и уж, во всяком случае, не простушка, к тому же, по-моему, даже никогда не бывавшая на Украине. Ее мама была директором едва ли не единственного тогда Института красоты. Все девушки нашего курса страшно завидовали потрясающей чистоте и свежести кожи Ирины и пребывали в полном убеждении, что это результат усилий Ириной мамы и доступа к заморским кремам. Позднее мы как-то встретились в Париже и, естественно, заговорили про парижанок, их секреты красоты, французские кремы. Надо сказать, что даже в немолодые годы она сохранила, как и ее мама, потрясающий цвет лица. Ирина рассказала мне, что она практически никогда не пользовалась никакими особыми кремами Ее мама всегда советовала ей пользоваться отечественными кремами - "Идеал", "Восторг" и другими. Она объясняла, что многие французские фирмы в то время закупали наши кремы, которые производились из натуральных и экологически чистых продуктов, добавляли витамины, отдушки и вот вам, пожалуйста, чудо французской парфюмерии.
Слава Дробков- интересный и очень талантливый парень. До встречи с Игорем я ему более чем симпатизировала. Но, увы, Слава, как и со всеми другими, был со мной улыбчив, но не более того. Он не только отлично писал, но и чудесно рисовал. До сих пор где-то хранятся у меня его забавные рисунки, которые он по разным поводам (например, в связи с моей свадьбой) и без повода, рисовал, развлекая нас.
Слава был первым среди студентов нашего факультета редактором студенческой газеты МГИМО "Международник". На мой взгляд, лучшие годы этой газеты пришлись на тот период, когда деканом был Ярослав Шавров, а главным редактором - Слава. Слава редактировал "Международник" с большим энтузиазмом, с выдумкой и газета получалось у него интересная. Шавров всячески помогал ему и когда надо - защищал. Как мне кажется, для Славы именно работа в нашей студенческой газете стала не только хорошей школой журналистики, но и своеобразным трамплином для его дальнейшей карьеры. Сразу после окончания института Славу пригласили на работу в "Правду" и он много лет проработал в этой газете. Попасть, да еще сразу после окончания института, в "Правду", о таком везении в то время мы даже и не мечтали.
Не одному Славе работа в "Международнике" помогла найти и утвердить себя. Задолго до создания факультета журналистики, многие поколения студентов МГИМО оттачивали свои перья на страницах этой газеты, чаще всего и не подозревая, что это приведет к измене первоначально выбранной профессии. И они станут корифеями отнюдь не дипломатии, а журналистики. Среди первых редакторов тогда еще стенгазеты "Международник" был, например, Валентин Зорин - ставший впоследствии одним из известнейших советских телевизионных журналистов. Мой папа, также как и Зорин учившийся на факультете междуродных отношений и готовившийся стать дипломатом, сначала рассматривал свое участие в работе студенческой газеты как необременительное хобби. Но очень скоро понял, что именно журналистика - его призвание.
Андрей Толкунов, Юра Кобаладзе, Володя Гай, Коля Мирошник - вот имена еще некоторых наиболее близких мне ребята с моего курса. Не все они стали журналистами, но практически все они (за исключением очень рано умершего Андрея) известны в той области, в которой работают.
Безусловно, как сам факт создания факультета, так и особая атмосфера, царившая там, заслуга, прежде всего, первого декана факультета международной журналистики Ярослава Шаврова. Тогда мы и не подозревали, чего ему стоило утверждение и поддержание этого демократического духа на факультете. Поняли, а скорее начали догадываться об этом через два года, когда он, как пишут в таких случаях, скоропостижно скончался. Этому поспособствовала ставшая уже почти хрестоматийной для русской интеллигенции слабость по части алкоголя. Кто когда-нибудь подсчитает, сколько талантливых людей Россия потеряла и продолжает терять "досрочно"?
Факультет возглавил другой - неплохой, но ничем не выдающийся (я вот даже фамилии его не помню), скорее чиновник, чем журналист и из факультета как будто выпустили воздух. Из процесса учебы куда-то постепенно исчезли творчество, инициатива, задор и на занятия мы перестали ходить как на праздник.