Аннотация: Как я изучала английский и французский языки в Калькутте.
ПОЛКОВНИК КРЕЙТОН И АЛЬЯНС ФРАНСЭЗ
Одной из моих немногочисленных обязанностей, когда я отбывала свою практику в генконсульстве в Калькутте, было посещение уроков английского языка, которые давал старик - англичанин. Никто из дипломатов, для которых эти уроки предназначались, на них не ходил. Но поскольку деньги на занятия выделялись, преподавателя, по инерции, нанимали. Когда я приехала, все единодушно решили, что именно я должна совершенствоваться в английском, хотя, без ложной скромности могу признать, что знала я английский лучше всех в нашем богоугодном заведении. А может, в этом была своя логика, поскольку преподавателем наш старичок был некудышним и нужен был кто-то, кто мог бы просто коротать с ним за беседами оплачиваемый час.
Кому-то эта логика покажется странной, но не тем, кто знает, что такое бюрократическая система. Если центр выделяет деньги на что-то, надо их израсходовать. Иначе на будущий год ассигнования сократят. А вдруг деньги понадобятся? Спрашивается, а почему не найти преподавателя получше? Но дело в том, что язык изучать было особенно и некому, поскольку дипломатов - раз, два и обчелся. Да и лень. А к старичку все уже привыкли.
Не такой уж это был и старичок, я думаю, ему было под шестьдесят. Это был бывший английский офицер и его облик стопроцентно соответствовал моему тогдашнему представлению об английских офицерах времен колониальной эпохи. В нем чувствовалась военная выправка. Высокий, державшийся исключительно прямо, даже когда он сидел, очень худой, подтянутый, с красивыми, правильными чертами лица, гладко зачесанными назад, седеющими волосами - казалось, он просто сошел со страниц книг Киплинга. Именно таким я всегда с тех пор представляю полковника Крейтона - одного из персонажей романа Киплинга "Ким" - в отставке. Возможно, я выдаю желаемое за действительное, но, по-моему, он даже носил пробковый шлем. Во всяком случае, шлем очень подошел бы к его светлым льняным костюмам и рубашкам с воротничками старинного образца. Было ясно, что он нуждается. Пошел ли бы он иначе преподавать в наше генконсульство? К тому же некоторые его костюмы и рубашки были очень аккуратно, даже искусно, заштопаны. Думаю, он сам их и штопал, поскольку жил один. Держался он с удивительным достоинством. Я бы даже сказала, в нем был аристократизм. Мне, выросшей в советской действительности, мало приходилось встречать в нашей стране людей сохранивших аристократическое достоинство в манерах. Пожалуй, единственный человек, кто, как ни странно имел такие манеры, был мой дед. При этом как будто для того, чтобы еще больше походить на персонажи именно английской литературы, он постоянно курил трубку. Что оказалось роковым для его здоровья. Он умер, едва достигнув шестидесяти лет, от рака легких. Самым удивительным было то, что мой дед, как я уже говорила, был родом из семьи крестьян, из маленького города Кадома Рязанской губернии. Откуда у выходца из глухой провинции такие манеры?
Уже после нескольких уроков английского языка я поняла, что преподаватель мой англичанин - никакой. Но зато он был просто кладезь информации о жизни колониальной Индии. Он провел в Индии практически всю жизнь, приехав туда совсем молодым офицером и оставшись в Калькутте после выхода в отставку. Наши уроки превратились просто в увлекательнейшие беседы. Вот так получилось, что я шла на свой первый урок из-под палки, а потом ходила с превеликим удовольствием. Чего нельзя сказать о моих занятиях другим языком - французским.
В институте я изучала французский язык. Я узнала, что в Калькутте существует филиал "Альянс Франсэз", организации, пропагандирующей франкоязычную культуру и французский язык. Там были группы, где за небольшую плату можно было изучать французский. Большого труда стоило убедить начальство разрешить мне ходить на занятия в "Альянс Франсэз". Разрешение было получено лишь после того, как "соседский" товарищ проверил альянс на предмет, должно быть, вероятности вербовки меня там вражеской агентурой. В моей группе было несколько западноевропейцев, пара американцев, а остальные - молодежь из довольно состоятельных индийских семей.
И здесь меня ждало первое разочарование. Во-первых, меня поразило, что вне уроков даже между собой они говорили только по-английски. Мои просьбы научить меня элементарному бенгальскому, натыкались на недоумевающие взгляды. Некоторые, не стесняясь, признавали, что никогда не говорят по-бенгальски ни дома, ни в школе.
Во-вторых, все они восхищались английской и американской культурой, на худой конец, французской, и при этом довольно пренебрежительно относились к индийской культуре.
Все они мечтали поехать учиться в Англию или США. Большинство надеялись там и остаться. Я задавала себе вопрос: даже если, получив образование, они вернуться в Индию, что привезут они с собой в качестве багажа? Знание того, как эффективно управлять суперсовременными концернами, использующими новейшие технологии. И эти концерны неизбежно обрекут на вымирание многочисленные мелкие и средние предприятия, обеспечивающие занятость сотен тысяч человек в Индии, где и так миллионы людей не имеют никакой работы или перебиваются случайными заработками. Или станут супердорогими врачами и будут лечить себе подобных состоятельных людей. В то время как миллионы простых индийцев не имеют доступа к элементарной медицинской помощи.
Это ли нужно Индии?
Много лет спустя, в Женеве, я видела многочисленных детей "новых русских", обучавшихся в Швейцарии, которые напомнили мне моих индийских соучеников из "Альянс Франсэз". Отличались они разве что тем, что еще говорили по-русски (вернее, это был русский язык на две трети состоявший, как теперь изящно выражаются, из неформальной лексики) и носили исключительно "фирму". Но менталитет был примерно такой же, и я задавала себе тот же вопрос, что и в 1970 году в Калькутте.
Мои занятия французским продолжались недолго. На одном из уроков мы читали текст, посвященный второй мировой войне, после чего завязалась дискуссия о том, кто внес вклад в победу над фашизмом. Я слушала и чем дольше длилась дискуссия, тем больше я недоумевала. Говорили об американцах, об англичанах, о французах, но только не о русских. Создавалось впечатление, что Советский Союз вообще был ни причем. И тут во мне взыграл патриотизм, о существовании которого у себя я до тех пор особенно не подозревала. Я бы была не так поражена, если бы в классе были только индийцы. Но там, помимо преподавателя, были и англичане, и другие европейцы. Я не выдержала и произнесла проникновенную, как мне казалось, речь. Я попыталась рассказать о той роли, которую сыграла наша страна в войне, о тех жертвах, которые русский народ принес во имя победы над фашизмом. Я говорила и видела, что меня не понимают. Чем горячее я говорила, тем большее недоумение было написано на лицах, обращенных ко мне. Более того, я почувствовала, что мой пафос выглядит здесь смешным. Я смешалась и замолчала. Единственное, что нашел уместным сказать преподаватель, француз: "Да, конечно, русские тоже перенесли немало во время войны" (!). После этого я больше не пыталась даже что-то комментировать. Ушла я с урока совершенно подавленная и больше в "Альянс Франсэз" не ходила.
Впоследствии в среде даже гораздо более просвещенной публики мне приходилось сталкиваться с таким же незнанием элементарных вещей, касавшихся нашей страны. Знания среднестатистических европейцев, и особенно американцев о России, ограничиваются набором стереотипов и редко при упоминании того, что ты из России, можно услышать, что-то иное, кроме как: "О, Кремль! О русский балет! Санкт-Петербург - Эрмитаж. Космос - спутник! Сталин - репрессии. Писатель - Достоевский и тому подобное".