Впервые с этим словом меня познакомила моя мама - она у меня врач. Так она называла своих неудавшихся пациентов, которые слишком крепко зажмурились и уже никогда своих светлых (или карих, etc.) очей не открыли. Знакомство с этим словом я помню до сих пор. Буква Ж протянула мне свою правую верхнюю лапку и я ее пожал, потом Ж прикинулась пауком и уползла, утащив за собой остальные буквы. На прощанье она протянула мне свою заднюю лапу, чтобы я мог найти ее изображение в каталоге насекомых, которых определяют именно по задним лапкам. А еще, для увековечения памяти о нашем знакомстве, этой же лапой она оставила огромный след на потолке, который, как бы мы ни старались потом замазать его побелкой, все равно проступал. По ночам этот след ходил по потолку и громко топал, пугая соседей на верхнем этаже.

Такие знакомства мне устраивала моя мама вместо колыбельной, потому что у нее совершенно не было слуха, и если б она запела, у меня случилось бы расстройство желудка, как если б я съел селедку, запил ее молоком и закусил соленым огурчиком. Чтобы мне легче было слушать мамины рассказы и переносить знакомства, мама научила меня слушать внутренним ухом по методу известной каббалистки Овсиенко-Войтыловой, у которой в свое время брала уроки ясновидения моя троюродная прабабушка. Метод, гениальный по своей простоте, заключается вот в чем: надо заткнуть мизинцами оба уха и открыть рот.

Естественно, сначала, пока мое внутреннее ухо не натренировалось, мне приходилось крайне туго - мама любила меня экзаменовать по своим рассказам, однако потом я в совершенстве освоил этот метод и стал пользоваться им в школе. Учителя все время предупреждали меня об опасности, ведь в открытый рот может залететь ворона. Совершенно с ними согласен, ведь если ворона действительно залетит ко мне в рот, ей не позавидуешь. Ворон я не люблю.

   Однажды, на уроке пения, ко мне в рот залетел соловей и начал оглашать мою ротовую полость громкогласными трелями. Мой рот оказался неплохим резонатором, поэтому пение соловья в классе звучало настолько громко, что даже стены задрожали, а перепуганный учитель сразу поставил мне в журнал три пятерки, пообещал похвальную грамоту и велел заткнуться, подав при этом тряпку с доски. В классе на доске мы пишем мелом, а так вся тряпка была пропитана меловым порошком. Мел - это, как известно, соединение кальция, т. е. именно то, чего не хватало моему растущему детскому организму, поэтому тряпку я решил съесть, но подавился. Из школы меня увезла скорая.

В больнице из меня вытянули тряпку, которая оказалась вовсе не тряпкой, а древним папирусом, длиной в двести метров. Из-за такой длины манускрипт из меня вытягивали полдня, а я совсем посинел, но меня потом отмыли. На папирусе старохалдейскими писменами была написана история нашей семьи, причем с конца, но конец то ли потерялся, то ли я его проглотил. Что с ним могло случиться в последнем случае, читатель догадается сам.

   Манускрипт, кроме всего прочего, содержал описание средства для выведения пятен и следов, где подразумевался след буквы Ж на потолке. Надо подкрасться к следу и хорошенько по нему влупить три раза ржавым молотком. Нетрудно предположить, что мы ржавые молотки дома не держим, поэтому пришлось взять свежий и закопать. Однако, дурья моя башка, я не догадался обозначить место, где закопан молоток, а потому через полгода - обычный срок ржавения молотков - пришлось вскопать целый огород, и, о дивное чудо, я нашел не только молоток, но и золотой ночной горшок с фамильным гербом, потерянный еще троюродной прабабкой, той самой ученицы Овсиенко-Войтыловой. В манускрипте было предупреждение о том, что след может начать лягаться, и в связи с этим предписывалось приготовить доску с каббалистическими знаками и приставить ее к мягкому месту, которому обычно достаются все неприяности. Когда же след отпечатается на доске, надо накинуть на него кружевную сеть и тогда уже лупить молотком.

   Итак, выбрав погожий денек, я решил вывести этот след на чистую воду. Все делал по папирусу: подкрался, приставил дощечку пониже спины, замахнулся и хотел стукнуть. Но не тут-то было - след, этот подлый след, действительно решился меня лягнуть, но промазал. Удар пришелся на мою бедную шею. Я полетел кувырком и проклял тот день, когда моя дорогая матушка решила познакомить меня со словом жмурики. Когда след услышал проклятие, страшно обиделся и ушел сам. Но после этого пришли настоящие жмурики, которые не бывшие мамины пациенты, а самые настоящие кадавры и зомби. Это дедушка с тетиной стороны развлекался тем, что поднимал их из гробов, но положить обратно не додумался, вот они и бродят с тех пор в окресностях нашего района. Когда жмурики поднялись к нам на восьмой этаж, мама дала им пузырек свежей крови, они раздавили его на троих и ушли весьма довольные, а самый крупный из них - его звали Славик - на прощание помахал нам платочком. Платочек был фиолетовый в зеленый горошек. Страшная безвкусица!

   Этот Славик, который потом стал нас навещать все чаще, оказался страшным нытиком, да таким, что мне собственноручно пришлось укладывать его обратно в гроб, а он при этом, нежить такая, отбивался и скулил, что там ему будет скучно самому. Так мне пришлось положить к нему еще и подружку. Эти два изверга так грохотали костями по ночам, что в страхе разбежались все дворовые кошки, и только голуби, которым кошки были уже нестрашны, спокойно приземлялись на скромное обиталище сладкой парочки, гадили и улетали. В конце-концов на могиле образовался курган из гумуса и все звуки заглушались этой насыпью.

   После стычки со следом я понял, что древним папирусам верить нельзя и решил поместить манускрипт в прабабкин горшок - реликвию к реликвии. Когда папирус просек эту тему, он как кошка начал увиваться у моих ног - типа, чтобы не закопали - а когда понял всю мою решимость - взвился в небо как воздушный змей и хотел улететь. Но не стоит забывать, что длины в нем поначалу было двести метров, а на домашних харчах он подрос немножко и достиг уже полкилометра. Так что улететь ему не посчастливилось - я ухватил его за хвост. Вот манускрипт и сидит на цепи, уже и лаять начал как собака.