Мой близкий друг Слава Цвеленьев, поздравляя меня с 60-летием, с "полным совершеннолетием" требовал, чтоб я написал мемуары.
Когда предложение писать мемуары исходит от руководства, оно равносильно пожеланию поскорее избавиться от человека, отправить его на пенсию. У Славы такого намерения не было. Мы друг другу не мешали, скорее помогали. Ему было интересно увидеть в моих мемуарах себя, наших друзей, сталеваров, мастеров, товарищей.
Предложение явилось не вовремя. Шёл "застойный" 1984 год, СССР был ещё "на стройке", Система ещё только замышляла идиотскую "перестройку", продажу Родины американцам. У меня работы было невпроворот, в голове роились идеи, к чистому листу бумаги не тянуло...
2003 год. "Перестройка" закончилась гибелью СССР, разорением народа, нашествием глобального капитализма. Я только что закончил и сдал потенциальным издателям третью редакцию своей книги "Трудная дорога к добру и справедливости", и пожаловался товарищам на открывшуюся пустоту жизни: не привык я к свободному времени. И, как когда-то Слава, теперь д.т.н. Александр Михайлович Дубенский предложил мне писать мемуары. "Ты иногда рассказываешь случаи из твоей жизни, слушать интересно"...Почувствовал, что ли, что я созрел?..
Писать связные мемуары, автобиографию, жизнеописание, не хочется. Не обо всем приятно вспоминать, не обо всем можно писать. По правде сказать, время писать связные мемуары уже прошло. Мне 80-й год, память ослабла, сохранила только самые яркие эпизоды. Хорошо сохранилась память о событиях детства, плохо помню события пенсионного времени, последних лет жизни.
С другой стороны, время писать связные мемуары ещё не пришло: ещё живы некоторые участники событий, мой рассказ может задеть их самолюбие. Живы ещё женщины моей жизни. О женщинах можно писать только хорошо, но лучше - совсем не писать, промолчать. Пусть думают, что я хоть немного, но всё же святее, порядочнее Папы Римского. Настоящие мужчины - а кто из мужского племени не считает себя настоящим мужчиной? - настоящие мужчины гордятся не победами, а шрамами. На сердце, говорят они, образуются не морщины, только шрамы. Серьезных шрамов ни на моих боках, ни на моём сердце женщины не оставили.... Итак, о женщинах ни-ни! Это не забвение, это - уважение! И благодарность...
Моё отношение к женщинам подобно отношению к ним Альберта Эйнштейна. Эйнштейн удивлялся, как это Бог умудрился создать половину человечества без мозгов. Но всегда предпочитал общество именно женщин. Женщины обладают качествами, с лихвой компенсирующими отсутствие мозгов.
Впрочем, опытные ловеласы утверждают, что на старости лет вспоминаются не победы на амурном фронте, а упущенные возможности. Таких упущенных возможностей у меня хватило бы на целый том. Но ведь мемуары - рассказ о том, что было. Упущенные возможности - это то, чего не было. Не место им в воспоминаниях.
Последняя, но немаловажная причина, вынуждающая меня писать кратко, отрывками - на старости лет я оказался бедняком, как издать написанное - ума не приложу! Вероятнее всего, эти воспоминания останутся на дисках компьютера и будут доступны только очень узкому кругу близких мне людей.
Пишу, главным образом, для себя. По возрасту мне полагается отдых, рекреация. Пожилым характерна особенность, описываемая анекдотом с бородой: старушка вопит что есть мочи на площади: "Караул, насилуют!!!" - Что ты бабушка, ведь никого нет! - "Знаю, что никого нет, а все же приятно вспомнить"...Я ещё не созрел, чтобы давать "умные" советы молодым, но на дурные поступки уже мне пороху не хватает.
Пишу для себя, для внутреннего пользования. Тщательной литературной обработки материала не требуется. Так, топориком подчистим неровности. До скобеля, до шкурки дело не дойдет.
Трудная у нашего поколения была жизнь, насыщенная событиями. Честно прожитая жизнь - это немало. Это не легко. Это основание для гордости. Приятно вспомнить! Эпизоды жизни планирую сгруппировать в 4 раздела 1. "Становление личности" 2. "Что нам стоит завод построить" 3. "Война" 4. "Израиль".
Первые два раздела воспоминаний свободны от политики, от плохих людей, от всего мне неприятного. Пишу легко, радостно, ощущение такое, будто я за пиршественным столом, хмельной от встречи со старыми, верными товарищами. Я хозяин пира. Приглашаю к столу только тех, кто мне мил, вспоминаю только то, что мне приятно. Не нужно задумываться, сожалеть. Если друзей уже нет в живых, спасибо за то, что они в моей жизни были. Приятными воспоминаниями я себя балую. А кто побалует старика, если сам себя не побалуешь? Кстати сказать, наша невестка Танюшка иногда сердится, что я балую младших внуков. Моё твердое убеждение: надо доставлять своим близким радость всегда, когда это возможно. Особенно малышам. Кто знает, много ли будет у них радости во взрослой жизни?
Писать в подобном ключе, радостно и бездумно, о Войне и об Израиле, негоже. Об этих периодах своей жизни не то, что писать, думать о них не могу без омерзения. Неизбежно встают вопросы. Зачем, для чего, кому это надо было, погубить 50 миллионов жизней, в том числе половину популяции евреев? Кончилась ли война в 1945 году, или она длится по сей день? Фашизм умер или он возродился в образе глобального капитализма? Израиль, задуманный как убежище для евреев, обратился в свою противоположность, в страну наибольших контрастов и конфликтов. Кто из конфетки, раннего сионистского Израиля, создал государство вопиющей социальной несправедливости? Зачем евреи терпят в своей стране собственное подобие Чубайса, тунеядца по имени Натаньягу? И т.п. Писать о Войне и об Израиле я ещё не готов. Писать об этом мне неприятно. Потом, опосля, через пару, тройку годов...если доживу...
Раздел 1. СТАНОВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
--
ДЕТСТВО
Родители рассказывали, что до 7 лет я часто болел. В годовалом возрасте перенес крупозное воспаление легких, едва остался жив. Перенёс все детские инфекции, рос слабым ребёнком.
Из самых ранних впечатлений: у моего отца был друг по фамилии Кляйнер, очень видный, красивый мужчина, с лихими усиками. Он с папой вместе делали революцию в Баре. Холостой. Меня баловал. Тайком, чтобы мама не видела, угощал меня козинаки, конфетами, рахат-лакумом. Он и папа частенько ходили в ближайший лесок практиковаться в стрельбе из наганов. Однажды я, трехлетний или 4х летний, увязался за ними, и они меня чуть было не подстрелили. В другой раз их выследила милиция и посадила на 7 суток в кутузку. Наганы не отобрали, они у них были именные, с революции. Наган папа сдал уже в Одессе, боялся, что из общежития украдут.
Из самого раннего детства помню: была у нас большая мохнатая беспородная собака по кличке "Мопс". Она выросла из щенка в одно время со мной, очень любила меня. Все дворовые мальчишки лихо катались на Мопсе верхом, псу это очень нравилось. Но чужих взрослых Мопс не терпел. Меня и мальчишек пёс баловал, хотя наш авторитет не признавал. Мы для него были вроде игрушек. Когда наша семья переезжала из Деребчина в другое местечко, Мопс всю дорогу бежал за бричкой и скулил. Балагула (или фурман, так в наших местах именовали возниц) пытался достать Мопса кнутом, тот ловко увертывался.
Пяти лет я впервые попал в Одессу, куда родители приехали погостить. В первый же день я потерялся. Меня нашли только к вечеру, хорошенько отшлепали и больше не отпускали от себя ни на шаг.
В1930 году родители окончили краткосрочные учительские курсы и стали работать учителями в селе Слобода Ялтушковская, Барского района, Винницкой области. В школе было всего 4 классных комнаты, 4 учителя. Директор школы, молодой человек лет 25 по фамилии Кисиль, его жена Ксения Ивановна, да мои родители, им было по 28 лет. У Киселей детей не было, Ксения Ивановна тоже меня баловала. Пока родители были на работе, девать меня было некуда, Ксения Ивановна брала меня с собой на уроки, она вела 1й класс. Записать меня учеником вышестоящее начальство не разрешило, тогда в школу брали только с 7 лет. Я был в классе нелегалом. В 6 лет, до школы, я уже свободно читал, писал, знал счёт и очень мешал учительнице работать. Писал я левой рукой, за что она меня по этой руке легонько била линейкой. Я приспособился: держал карандаш в правой руке и старательно выводил каракули, пока учительница за мной наблюдала. Как только она отворачивалась, перекладывал карандаш в левую и быстренько выписывал строку.
В 7 лет я стал списочным учеником второго класса. Помнится мне, школа размещалась внутри огромного (по моим понятиям, я то был маленький!) сада. Кисели жили в квартирке при школе, наша семья в бывшем поповском доме. Вся усадьба, со школой, церквушкой и кладбищем, была в прошлом поповской. В саду было все, что угодно. Десятки яблонь, груш, вишен, слив, черешни, других плодов. Помню огромное дерево "Спасовки", ранней яблони, которую обирала вся деревня, всем хватало. Ещё было дерево, одно на всю деревню, по названию "рожки". Какие на нем были плоды, не помню. В усадьбе были большие огороды, мы высаживали много кукурузы и картофеля, поэтому в голодные зимы 32 и 33 годов мы и близкие к нам крестьянские дворы не голодали: нам помогали обрабатывать огород, мы делились урожаем. По моей, детской памяти, природные условия в эти годы не были плохими: Все чердаки были забиты початками кукурузы, погреба при хлеве картофелем. Питались в те годы незатейливо, но сытно. Дежурное блюдо, вместо хлеба: жидкая кукурузная каша, "мамалыга" (не путать с молдавской крутой мамалыгой, которую режут ножом). К мамалыге полагались либо молоко, либо свиная поджарка, либо курятина. Из воспоминаний: в доме была небольшая комната, моё хозяйство. Осенью эту комнату чуть не до потолка забивали антоновкой. Какой дух стоял, по сей день помню...свои яблоки ели по самый май. Собирали десятки мешков грецких орехов. Учителя жили коммуной, скот в хлеву был общий. Мои "друзья": кабанчик, гуси, куры. Корову не помню. То ли мы с ней не дружили, то ли молоко приносили из деревни. Помню, моей обязанностью было колоть орехи и последние 2 недели перед забоем кормить гусыню одними орехами.
На короткое время мне взяли няню, красавицу, румяную хохлушку Ганну. Она продержалась совсем недолго: выхватили замуж. Один из её ухажёров обучил меня первому в моей жизни похабному стишку: "Люблю я щыру Украину"...Ещё из воспоминаний о Ганне: отец подарил мне голубя, которого я обожал. Зима, голубь летал по горнице и, понятное дело, гадил. Пока я гулял по саду, Ганна поймала голубя, свернула ему шею, ощипала и зажарила. Я вернулся с прогулки, с удовольствием съел жаркое и только потом понял, что съел своего любимца. Что тут было!
В деревне - всего 2 еврейских семьи: наша, учителей и семья кооператоров, тоже молодых. У них дочурка Идочка, примерно моего возраста. Она стала моим первым другом и первой моей любовью. Но уже через полгода я сменил симпатии с девчонки на мальчишек. Соседские хлопцы Василь и Грыцько стали мне неразлучными друзьями. Любопытно: в нашем, бывшем поповском саду, который не охранялся, было всего в изобилии, но мы лазили по ночам воровать яблоки в чужие сады. Особый шик было обобрать сад, который охранялся собаками. Обобрать и уйти с целыми штанами! Чужие зеленые яблоки казались нам вкуснее своей спасовки. Сейчас, в ретроспективе, вспоминая, как свирепо собаки лаяли, но не бросались на нас, думаю, что хозяева собак привязывали: ведь среди "воришек" был и их собственные дети!
Осталось в памяти: семи и восьмилетние мы в деревне считались детьми, а с 9 лет уже взрослыми. Ходили пасти скотину, гоняли "в ночное" лошадей, пололи огород, собирали овощи. Я, учительский сынок, не был исключением. Образовавшаяся с 9 летнего возраста привычка все время что-то делать, трудиться, осталась на всю жизнь. Всю жизнь я не знаю, что такое "свободное время", по сей день не терплю ничегонеделания. Бездельничать для меня некомфортно.
Листаю старые-старые фотографии. Где мне 12 лет и больше - папа и я выглядим как старший и младший братья. Отец красивый, веселый, всегда вызывал интерес у женщин. Я рядом с ним - очень похож на него, с такой же роскошной шевелюрой, но - более серьёзный. Друзья отца по учёбе в университете: Фукс и Бурштейн - впоследствии учёные-химики. Петя Сивер - весёлый, талантливый, погиб в первый же год войны.
После смерти деда по отцу (бабушка умерла ещё раньше), брат отца Юзик и сестра Галя перебрались в Тулу, где их приютили бездетные родственники Хава и Наум Губерблаты. Кроме Гали и Юзика, Губерблаты взяли на воспитание ещё Мишу по прозвищу "Рыжий". Помню, как лихо они пели "Тула, Тула, первернула, Тула родина моя!", а вот когда и где слышал их пение, не помню.
Брат отца Юзик, красавец, обладатель неотразимых усиков, добрейший человек. Его жена Катюша Страз, первая красавица Тулы. Галя, сестра отца. Муж Гали Володя, Владимир Кириллович Велюханов, тульский комсомольский активист. В войну Володя был интендантом полка, после Победы вывез из Германии немало добра. Помню, осенью 1945 года был я в Москве в командировке, забрел в военторговскую столовую пообедать по талону. Гляжу - заходит крупный, толстый капитан интендантской службы, все официантки - к нему. Он вытащил из кармана гимнастёрки горсть талонов, не считая, бросил на стол..., Не я его, он тогда узнал меня. Увез на 2 дня в Тулу. Вот фото дочери Галины и Володи, Инны. Писаная южная красавица...Володя совсем молодым, лет 45-ти , заболел раком. За несколько месяцев его вес упал со 120 кг до 40 килограмм, тяжелейшая смерть. Инна отбоя не знала от женихов, но вышла замуж за пьяницу, маялась с ним много лет. Вот уж, правда: не родись красивой, а родись счастливой...
У Юзика и Катюши две дочери. Старшая, Юдинька, вышла замуж за югослава (такой нации нет, я думаю, за хорвата) и живет с ним там, в Заторе. У них с Любомиром свои трудности. Один сын, Мирослав, "Микитка", кажется, есть уже внуки. Не переписываемся, там жуткий национализм, письма из Израиля могут вызвать недобрую реакцию.
Вторая дочь, Иришка, живет в Москве, замужем за болгарином (кто он по документам - не знаю). Двое сынов - переростков, а внуков - нет!
Немного фотографий семьи мамы. Прабабушка из рода Брилей. Фото деда и бабушки нет. Нет фото моих дядей Мотла и Сруля (Израиля). Сестры Поля, Маня, Шура, двоюродные: сестра Лима, брат Саша. Все - люди тяжелейшей судьбы.
Перечитал предыдущую страницу и удивился: все для меня красивые, хорошие. Может быть потому, что всех их я любил, все меня любили, нелегкая им досталась доля, труднейшая, трагическая судьба.
Ранней весной 1931 года отец уехал в Одессу, где поступил на рабфак, а затем и в Одесский университет. Мы с мамой, чтобы прожить, вынуждены были вкалывать на огороде. Не считали работу повинностью - надо! Были сыты сами, посылали харчи отцу. Нужно работать всегда и везде. Когда меня в зрелые годы называли трудоголиком - я с этим не соглашался. Я не знаю другого время провождения, кроме работы. Повторяю: бездельничать мне скучно!
Специфически еврейской жизни в детстве я не видел. Первые свои слова произнес на "украинской мове", идиш так и не освоил. Учился, даже окончил школу, даже писал первые стихи по-украински.
Мне было 9 лет, когда семья переехала в Одессу. Мы получили комнату N101 в общежитии Университета по улице Пастера, 29. Отец учился уже на 3 курсе химического факультета, мама поступила на первый физмата. Я - в 4й класс "С" школы N36, что на углу улиц Щепкина и Торговой. (Младшие классы размещались по ул. Пастера, 19. Потом на их базе создали школу N105).
Осталась в памяти Фабрика-кухня N1, в которой вся посуда, включая ножи и вилки, была украшена монограммой "Украдено на фабрике-кухне N1". Соответственно, вся посуда по всему общежитию была украшена этой монограммой. Никого это не смущало. Без тарелки, без ложки есть невозможно. Дежурные блюда на фабрике-кухне были суп-кандёр и каша-шрапнель.
В конце июля 1933 года отец уехал в Москву - ради заработка он повез экскурсию студентов, мама внезапно заболела сыпным тифом. В то время сыпнотифозная вошь в общежитии была не в редкость. Остался в комнате один-одинёшенек, к тому же без денег и без хлебной карточки, где-то её потерял. Две недели кормился тем, что ходил по Новому базару и пробовал у продавцов виноград. У меня был приличный вид домашнего мальчика, в блузе-матроске, с солидной корзиной, первые дни мне разрешали пробовать даже виноград "дамские пальчики", даже кусочки дынь. Как-то пришёл я с базарной несытной кормёжки злой и голодный - меня продавцы стали узнавать и гонять прочь от винограда. Подхожу к своей комнате - дверь не на замке. Вхожу и вижу: на столе дымится блюдо отварной картошки. Картошку увидел, папу - нет! Мой отец не отличался сентиментальностью. Но даже через 7 лет, перед самой войной, он со слезами на глазах вспоминал, как я заворожено произнес: "справжня бараболя!" (настоящая картошка!).
Концом детства считаю эпизод, случившийся вскоре после начала учебного 1934 года. Я уже рассказывал, что рос слабым ребёнком. Двое хулиганистых мальчишек из двора напротив (Пастера, 54), меня крепко поколотили. Даже остался след на всю жизнь, уплотнение в правом углу рта. Я пожаловался отцу, впервые в жизни пожаловался. В деревне не было надобности: жили мирно. Сколько раз я вспоминаю рано погибшего отца, столько раз восторгаюсь его мудростью. Отец не стал рассчитываться с мальчишками, это бесполезно. Он меня за руку свёл в наш двор. Двор за домом N29 тогда был огромный, на целый квартал, назывался он у одесситов "Колизей", позднее на его месте построили комплекс зданий Консервного института и еще несколько жилых домов. Там же был вход в одесские катакомбы, который мы впоследствии освоили. На нашем дворе базировалась детско-юношеская футбольная команда, одна из лучших в городе. Папа упросил, меня приняли сперва условно, а затем и по настоящему. Так футбол стал на несколько лет моей главной любовью. Впоследствии увлечение футболом переросло в любовь к спорту вообще. Со знакомства со спортом, я думаю, кончилось моё детство, и начались отрочество - юность.
Футбол - игра коллективная, в ней важно не только уметь быстро бегать и точно бить по мячу, но и чувствовать локоть товарища, предугадывать поведение противника. Футбол вырабатывает характер, интеллект, сообразительность, смелость, силу, резвость, коллективизм. Уже через два года мои обидчики, которые вытянулись в астеников чуть ли не на 2 головы выше меня, завидев меня, переходили на другую сторону улицы. Не только потому, что я окреп и уже их не боялся, мог дать сдачи. Футбольная команда - это не 11 полевых игроков, как кажется на первый взгляд. Футбольная команда - это больше 30 спортивных братьев, которые "один за всех, и все за одного". Это рота мушкетеров, и ввязываться с ними в драку решится только безумец.
Тренировались мы ежедневно и очень добросовестно. Кроме сыгровок и матчей запомнились 1,5 часовые пробежки рывок-замедление, с 15 лет обязательное упражнение 50х50х50 (50 кг вес штанги на плечах, 50 приседаний с этой штангой, 50 подходов за неделю), бокс, стрельба из малокалиберной винтовки, плавание.
В 10м классе меня уже дразнили "батько-квадратько". Дядя Мотл из Бара демобилизовался и подарил мне свою, застиранную чуть ли не добела, красноармейскую гимнастёрку, на которую я прикреплял свои спортивные регалии: здесь были БГТО и ГТО всех категорий, всевозможные "Ворошиловские стрелки", химики, санитары и т.п. Особую гордость вызывали редкие значки, вроде "Ворошиловский кавалерист", "Парашютист" и другие. У меня было более 40 различных значков, целый иконостас. На первый взгляд, это несерьёзно: навешал на гимнастёрку, которую ни разу на себя не одевал, массу значков. С другой стороны - путь неглубокие, но элементарные знания по многим спортивным и военно-прикладным дисциплинам получил уже в детстве.
Другое увлечение, тоже полушутливое, полусерьёзное - овладеть всеми видами транспорта. Начиная с детства, освоил (не по хронологии): самокат, греблю, кавалерийскую лошадь, велосипед. А также: трактор, мотоцикл, автомобиль (грузовой и легковой), самолёт, буер, парашют, лыжи. Где это требуется, получил профессиональные или любительские права. Не освоил велосипед с мотором и ишака: эти два вида транспорта вызывали у меня аллергический смех.
Перечитал предыдущие несколько абзацев и остался недоволен. Поскромничал, не сказал всего, что думаю о футболе и о спорте.
Мысленно я, оголтелый атеист, стою на коленях и молюсь своему кумиру, футболу. Мне представляется: рядом молится хоккеист Фетисов, затем здоровенный двухметровый детина, баскетболист. Галина Кулакова истово шепчет молитву лыжам. Витя Основин - бадмингтону, Олеров - бегу. Футбол, баскетбол, хоккей, лыжи, бег, некоторые другие виды спорта делают из слабого человека крепыша, из тугодума - быстро соображающего, из индивидуалиста - общественника, из лоха - лидера.
Раз уж упомянули Кулакову, хочу рассказать о том, как я "соревновался" с ней на лыжне. Дело было примерно в 70 году. Как обычно, я выехал утром в воскресенье на свою любимую лыжню вдоль Якшур-Бодьинского тракта. В тот раз я опробовал новые пластиковые лыжи отечественного производства, не больно хорошие, но всё же лучшие, чем деревянные. Бегу себе довольно резво, вижу впереди, метров в 100, женщина. Я ускорил бег, намереваясь обогнать. Она тоже прибавила скорость. Я включил всю свою прыть, она от меня, не подпуская ближе 50 метров. Так продолжалось минут 20 - 25. Бежал на пределе своих возможностей, весь мокрый...вдруг женщина остановилась, подождала меня, улыбается. "Вы, говорит, молодец. Давайте знакомиться. Я - Галина Кулакова". Я тоже представился, как работник Ижстали. Больше я один на один с Кулаковой не встречался.
В 16 лет, поступив в Институт, оставил футбол, так и не дотянув до уровня профессионала. Увлекся бегом и прыжками в длину. В мае 1941 года состоялось открытие нового стадиона в парке им. Шевченко, Одесса. Открытию стадиона посвятили всеукраинские легкоатлетические соревнования, на которых я выступил в спринтерском беге и выполнил норму мастера спорта, побежав "стометровку" за 10,8 секунды.
Мне легко давались виды спорта, требовавшие силы и резвости: бег, прыжки в длину, штанга, лыжи. Не давались виды, требовавшие координации движений: гимнастика, снаряды, коньки, прыжки в высоту.
Спортивная закалка очень помогала во время военной службы и при работе на металлургическом заводе. Где другие валились с ног от усталости, я держался. Моя неутомимость импонировала начальству, вызывала уважение товарищей. Мне было легче, чем другим. Я оказался хорошо подготовленным к жизни и борьбе.
После войны, когда для спринта мне уже недоставало резвости, неплохо бегал на средние дистанции 800 - 1500 метров. Ещё позже, после 40 лет перешёл на медленный длительный бег. Увы, "года шалунью рифму гонят"...
Чувствую, что сказанного о спорте мало. Нужна высокая ода физической подготовке, но таланта для написания оды у меня недостаточно.
"О спорт, ты - мир!"
В Ижевске до самого последнего времени я заботился о работоспособности своего тела. Почти каждое утро совершал пробежки вдоль берега пруда от управления института до водной станции, что в 300 метров за улицей "Прудовый", это туда - обратно 5400 м. Бегал со средней скоростью 6 минут на километр. Два раза в неделю - плавательный бассейн по 30 минут. Проплывал 1000 м за 25 - 26 минут. Зимой в субботу и воскресенье непременно по 30 км на лыжах. В 67 лет пробегал лыжную дистанцию 10 км за 50 минут. Последние годы в Ижевске не пропускал ни одного марафона "Лыжня Удмуртии".
В Израиль приехал 67 лет, и первые годы в Ор Акиве продолжал тренировки. По утрам бегал на школьном стадионе 1 час 10 минут, ходил в тренажёрный зал и в сауну, где кроме обычных упражнений для бицепса - трицепса, пытался восстановить 50х50х50, дошел до уверенного 30х30х30. Держал свой вес в пределах 70 кг.
В 1994 году мы переехали в Нацерет Илит, я ещё год бегал по утрам дорогой через Яар Черчилль, тоже около 5 км. Этот год для меня был переломный. Я ещё не спустился с романтических небес, закончил свою книжечку "Две родины, две любви".
Вскоре претерпел моральный удар, разочарование в жизненных ценностях. Впервые в жизни почувствовал себя ненужным, лишним, бесправным, отверженным. Впервые в жизни перестал чувствовать себя личностью, хозяином страны, всего, что меня окружает. Не сломлен я, не раздавлен. Меня обворовали, украли Родину. Мою Родину, СССР, где большинство граждан жили по девизу: "СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО", у меня украли. Я ехал в сионистский, социалистический Израиль, о котором много читал, в Израиль Бен Гуриона и Голды Меир. Здесь тоже произошла контрреволюция, криминальный, преступный и постыдный капитал украл у меня и эту родину. У власти, что в России, что в Израиле оказалась торговая и политическая аристократия. Революционное творчество молодого Израиля сменилось бюрократическими буднями. Дух гуманизма сменился духом меркантилизма. Не доблесть, а жадность правит бал. С новой родиной тесного контакта не получилось. Израиль оказался страной вопиющего неравенства, несправедливости, всеобщей ненависти. Подъём экономики, свойственный революционному процессу, сменился упадком. Бестолковость. Всесилие полиции, чиновников, полная беззащитность простых граждан против жуликов, хозяйчиков. Нет уверенности в справедливости общества, нет уверенности в будущем страны. Эти и другие обстоятельства лишили меня вкуса к жизни. Я стал "искателем правды", пишущим человеком. Вскоре убедился, что моим филиппикам грош цена. Здесь пресса никакая не власть, а продажное средство обмана, пропаганды и агитации. Стал задумываться "за жизнь", Стал много читать, писать статьи и книги. Когда нет острого желания жить, нет стимула тренироваться. Набрал лишних 20 кг.
Перечитал предыдущий, непомерно длинный абзац, остался недоволен. То же можно было сказать одной строчкой: я, работник великой, всемирной армии труда, опущен, унижен празднующим ныне победу фашиствующим глобальным капиталом.
Современное общество мне видится подобным старинной карете. Впереди бегут лошади, тяглые люди, труженики. Их глаза прикрыты шорами, чтобы не видели всей несправедливости жизни. В карете сидят владельцы, их лица нам неведомы. Они заботятся, чтобы, упаси Бог, лошадям не досталась лишняя пайка овса, проживут и на соломе. У кареты впереди облучок, на облучок взобрались особо усердные слуги, в ранге министров и депутатов. Их дело следить, чтобы лошади выдерживали заданное направление, не оглядывались. Сзади кареты - запятки. На запятках ездят слуги помельче. Некоторые уже свалились с запяток в придорожную пыль... Не общество, а мерзость!
.
!.2 ОТРОЧЕСТВО. ЮНОСТЬ
Эпизод, обозначивший окончание детства и вступления в отрочество я описал выше - это когда меня хорошенько поколотили, и отец заставил заняться спортом. Отрочество ознаменовалось в первую очередь более плотным заполнением времени дня. Как большинство еврейских мальчиков, я пиликал на скрипке, писал стишки (кто в юности не писал стихов?), много читал - это в угоду моей, самой хорошей, добрейшей, самой еврейской маме - учительнице. В угоду отцу занимался спортом и осваивал любую технику: фотографию (мне отец подарил очень неплохой по тому времени аппарат "Фотокор-1"), химию, электричество, радио, слесарное дело, мотоцикл. По сей день удивляюсь себе: всё, чем занимался, было мне интересно, всё хотелось познать, всё хотелось уметь. Эта всеобъемлющая любознательность сохранилась у меня и на взрослую жизнь. Я сравнительно неплохо освоил до десятка рабочих профессий, две инженерные; с удовольствием занимался наукой, в области металлургии стали, экономики, философии, социологии. За всю жизнь не знал неинтересной работы, не интересной области знаний, как не знал, что такое "свободное время", "отсутствие аппетита", до 70 лет не знал, что такое "бессонница". Величайшая радость всей моей жизни было учиться, вникать, познавать. Овладение процессом познания, умение учиться - предмет моей гордости. Из 80 лет жизни я учился не менее 75.
Любознательность, разумеется, важное жизненное качество, но важнее другое - мне в жизни везло на замечательных учителей и наставников. Они снабдили меня не только массой знаний и умений, но и довольно жестким характером, который я определяю как офицерский. О своём характере судить трудно. Могу только отметить некоторые качества: пунктуальность, нетерпимость к расхлябанности, честность в мелочах.
Моё твердое убеждение: интерес к жизни во всех её проявлениях - результат увлечения спортом в детстве и юности. Ни одна работа не была мне в тягость, не была постылой, скучной. Многое в жизни давалось мне легко, было игрой, забавой. Даже военная служба, даже "огненная" работа в мартеновском цехе.
У родителей была комната N 101 в общежитии Одесского университета. Опасаюсь оценить, большая ли была эта комната, помню только, что там стояла железная кровать для родителей, обеденный стол, пара табуреток и, под окном, громадный сундук, служивший мне ложем. Рядом с нашей комнатой была общественная кухня с большущей плитой и огромным титаном. Завтрак и ужин чаще всего составляли стакан кипятка с сахарином и кусок хлеба. Обедать ходили на фабрику-кухню.
В общежитии 1933 - 34 годов сложилась довольно тёплая компания 9 - 11 летних подростков, мальчишек и девчонок. Шумно гоняли по длиннющим коридорам, увлеченно пинали мяч во дворе. Исследовали катакомбы. Компания довольно быстро распалась. Общежития тем и отличаются, что постоянно одни уезжают, другие приезжают. Когда после войны узнал об одиссеях одного из любимейших моих певцов, Петра Лещенко, и увидел снимок его с подругой времен румынской оккупации, мне показалось, что подруга та - одна из девчонок нашей компании. Но я мог и ошибиться.
Общий фон воспоминаний времени моего отрочества: плотная загрузка дня. В 6 часов утра, по звонку будильника, вся семья вскакивала, бежали в туалет и умывальник (всё в коридоре). В 6-15 я уже в одних трусиках во дворе, там построение и бег. В 7 - 7-15 штанга, турник, отжимание, прыжки. 7-30 домой, позавтракать, и опять же бегом, в школу. После школы - обед на фабрике-кухне N1, кое-какие работы по дому, чтение, уроки, с 5 часов пополудни - тренировка до 7 часов, футбол. С 7 до 9 своё время. В 5 классе увлеченно занимался химическими опытами, фотографией, с 6-го класса - радио. После 9 вечера чтение, Ночью возмущенная мама просыпалась и загоняла меня на мой сундук. Спал как убитый, без сновидений. Особенно трудными, плотно заполненными были 5 и 6 классы. Крутился, как белка в колесе.
Яркое пятно - учитель математики Мыкола Хфедоровыч Гусаков, Талантливейший педагог, приучавший нас творческому отношению к любой, не только математической, к любой, поставленной жизнью задаче. Был у М.Х. в любимчиках, он прозвал меня "значно проще" и поощрял оригинальные решения. Сильные ученики его очень любили, у него можно было не приготовить домашнее задание и получить оценку "Дуже добре". Слабые, зубрилки, М.Х. не любили и боялись. По той же причине: все задания выполнил, или списал, а получил "погано". Он оценивал не добросовестность, а понимание предмета, умение мыслить.
К 7 классу выделилось несколько очень сильных учеников и серая масса. Но сильные не зазнавались, с удовольствием помогали слабым. Наш класс, в то время 7ой "С", был очень дружный.
Из воспоминаний 7-го класса. Учительница физики по прозвищу "Ставрида". Имя, отчество, фамилию учительницы забыл намертво, в памяти осталось только кличка, прозвище. Изучали электричество. В классе было два сильных "физика" - Леня Гринберг с улицы Баранова, 40 и я. Мы оба увлекались электричеством и радио, летом, перед 7м классом, проштудировали не только школьный учебник, но и учебники Хвольсона (это помню точно) и, кажется, Сахарова. Это пособия для техникумов. "Ставрида" не отличалась сообразительностью, физику знала на уровне школьного учебника. Мы систематически срывали ей уроки. Делалось это так: Я задавал какой-то, на первый взгляд невинный вопрос. Учительница отвечала, как правило, невпопад. Тогда поднимал руку Лёня, и подробно объяснял, что ответ "Ставриды" неверен, в действительности... на следующем уроке наоборот, вопрос задавал Лёня, правильный ответ давал я. Она была настолько слаба, что нам с Лёней не нужно было даже сговариваться, вопросы годились почти любые. Только совсем взрослым понял всю жестокость нашего поведения. Тогда это была забава. Мы довели "Ставриду" до нервного срыва: она отказалась от работы в нашей школе и перешла к вечерникам, взрослым.
Нам дали другого учителя, мужчину, Георгия Александровича Зенкевича. Этот начал свою работу с того, что буквально в первые минуты назначил меня и Лёню своими помощниками, как он говорил, "ассистентами". Мы ставили опыты, изготавливали наглядные пособия. На лукавые вопросы он не отвечал, а поручал ответить своим ассистентам. Пару раз показал, что знает больше, чем мы. Нас обезоружил.
Зенкевича мы тоже всем классом невзлюбили. Он частенько бывал несправедлив, были у него любимчики, были постылые. Он мужчина в соку, об его амурных делах земля слухом полнилась. Положил глаз на одну из наших красавиц, Галю Булгакову. Мальчишки ему это не простили. Нехороший был человек. В оккупации сотрудничал с румынами, издавал антисоветскую газетку, стал не то бургомистром, не то помощником бургомистра.
Очень хорошие впечатления остались об учителях: химии - Софье Абрамовне Песчанской, немецкого - Ольге Владимировне Кандыба. Больше всех меня любила учительница украинского языка и литературы Анна Арсентьевна Митрофанова. Она заставляла меня писать стихи, помогала печатать их в газете "Черноморская коммуна".
1946 год, весна. Запахло демобилизацией: добился перевода из полка в резерв лётного состава, в Савёлово. По настоянию дяди Юзика, который после гибели моего отца остался старшим в нашем роду, взял отпуск на 2 недели и еду в Одессу, разведать: нельзя ли оформить возврат квартиры, мебели, все это продать, деньги лишними не бывают. И я, и мой погибший отец пошли воевать с этой квартиры, Пастера, дом 24. Все права на моей стороне. Утром на второй или третий день после приезда, одетый по полной форме, с пистолетом ТТ в кобуре, иду смотреть квартиру. По дороге купил букет цветов - после осмотра квартиры намеревался зайти к однокласснику Яше Куперману, затем вместе с ним - к Рае Пасковатой. Все это близко, рядышком. Цветы мне завернули в плотную бумагу, держу букет в руке за спиной, звоню...Дверь мне открывает и бросается мне на шею... Анна Арсентьевна! Её квартиру разбомбили, и Горсовет предложил ей нашу квартиру, даже с мебелью, Были уверены, что нас нет в живых. Цветы достались любимой учительнице, также как квартира, и мебель. Мне все это было не очень нужно: в Магнитогорске у мамы была квартира, место работы, место учёбы для меня. Коммерсант в очередной раз из меня не получился. В порядке компенсации Рая познакомила меня со своей подругой, медичкой, которая стала впоследствии мне женой.
Тандем Лёня Гринберг и я уже в 7 классе приспособились зарабатывать деньги. Денег нам требовалось много, потому что мы, (каждый!) изготавливали решительно все модели приёмников и радиоустройств, описания которых печатались в журнале "Радиофронт". Вначале это были детекторные приёмники с галеновым кристаллом, затем ламповые от РФ-1 до РФ-16. Детали были сравнительно дорогие, и мы придумали способ заработка: ставили на крышах домов Г-образные антенны, по 30 рублей чистоганом за антенну. В некоторые выходные дни удавалось поставить 2 антенны - заработок для мальчишек приличный. С 8 класса по настоянию мамы (для накопления педагогического опыта) постоянно имел одного - двух учеников. Репетиторствовал по физике, математике, химии, однажды даже по общефизической подготовке, из сопляка пытался сделать богатыря. Антенны и репетиторство - работа почти постоянная, они давали мне достаточно, покрывали мои личные расходы.
Хочу рассказать о семейной финансовой практике моих родителей. Они оба были из беднейших семей и заработкам придавали большое значение. Отец постоянно работал на нескольких работах. Перед войной он вел курс общей химии в Фармацевтическом институте и научную работу в Университете на кафедре физической химии у профессора Добросердова. Отец настоял, чтобы мама получила специальность. Она окончила физмат и с 1939 года уже работала завучем и преподавателем физики в школе. Логика у отца была очень правильная: он считал, что с потерей кормильца семья не должна бедствовать. Меня отец неназойливо, но настойчиво приучал к поиску собственного заработка (смотри выше). В нашей квартире стоял огромный письменный стол старинной работы. В верхнем ящике правой тумбы всегда лежали крупные суммы денег: каждый, включая меня, клал туда свой заработок. И каждый брал, сколько нужно.
Я был очень подвижный мальчишка, поэтому классные руководители в младших классах сажали меня непременно с девчонкой. Долгое время слева от меня сидела Мара Бродская, по прозвищу "Чем медузы питаются?". Происхождение прозвища таково: В 4м классе учительница Татьяна Ивановна задала на уроке биологии вопрос, чем питаются медузы. Правильный ответ: планктоном. Мара, истинная одесситка, и говорила и мыслила она на одесском жаргоне, поэтому её ответ прозвучал: "С рачками", мы тут же переиначили: "срачками". Это прозвище осталось за ней на всю обозримую жизнь.
Мара, смазливая дурочка, была очень довольна моему соседству, из-за возможности списывать. Впереди меня сидела Маруся Мудессити, красавица, умница, 100% гречанка, очень серьёзная девочка. У Маруси были чудесные косы, за которые мне нравилось дергать. После 7 класса нас рассадили. Не дергал я больше её за косы, почти не замечал её существования, занятой я человек, не до Марусек мне...
1970 год. Мне 46 лет. Бывший 10 "а" класс, "аки", как мы себя называли, впервые после войны собрались вместе. Повод: 30 лет с окончания школы. Ресторан "Приморье", шумный пикник на даче, ещё, быть может, постараюсь подробнее рассказать о встрече. Клятвы, что отныне будем собираться каждые 5 лет. Разумеется, больше не собирались. Ворох фотографий, адреса, по которым никто так и не написал. Всё, как у людей.
Маруся на встречу не пришла, у неё застарелый конфликт с Шифой, одной из устроителей встречи. Они работали в университете на одной кафедре, что-то не поделили.
Через пару дней, солнце к закату, иду по улице Петра Великого (в годы нашей молодости улица Коминтерна). Между ул. Пастера и Садовой вижу: чисто одесская особенность - квартира на 1м этаже, двери которой открываются прямо на улицу. Вспоминаю: где-то здесь жила Маруся Мудессити, которую я дергал за косички...подхожу - на крылечке сидит, читает книгу, немолодая, красивая миниатюрная женщина с тугими, тронутыми сединой косами... Она, Маруся...
Весь вечер мы проговорили. Как говорят в Одессе, "за жизнь". Я рассказал о себе, оказывается, она многое обо мне знает. Маруся окончила Университет, аспирантуру, защитила кандидатскую и докторскую по литературе. Уже второй раз баллотируется в членкоры Украинской академии наук. Замуж не вышла, не встретила достойного человека. Говорит, что в те годы, когда я дергал её за косички, была влюблена в меня. А гречанки, если влюбляются, то однажды и на всю жизнь. Мысленным взглядом оглядел я себя, не одобрил её выбор. Могла бы полюбить кого-нибудь интереснее. Не зря ведь говорят: "Любовь зла, полюбишь и козла"....
Позднее признание Маруси стали для меня полной неожиданностью. Я в классе был в некотором смысле не от мира сего. Моложе всех, как минимум, на 1 год, против Маруси на 2 года, против Иры Бланк и Вали Ульяновой на 3 года. По этой причине, а, быть может, из-за интенсивных тренировок, атмосфера влюбленности, которая царила в классе, обошла меня стороной.
Хранителем всех тайн, добрейшей душой класса была Рая Пасковатая. Что-то в ней было такое, что все бегали к ней со своими секретами. В тот приезд 1970 года Рая посвятила меня в такое количество сердечных тайн 30 летней давности, что я был огорошен. Я ничего этого не знал, не ведал, не подозревал. Признаюсь, у меня есть особенность: всё, что не касается техники, забываю. Так что тайны так и остались тайнами.
"АКИ", 8 - 10 класс "А" школы N 36, в юношеские годы отличались крепкой дружбой. Все праздники справляли вместе, чаще всего на квартире у меня или у Юры Макаренко - у нас были большие хоромы. В будние вечера, после 10, ненадолго сходились в городском саду, там у нас были 2 "свои" скамейки. По дороге в сад частенько забегали к корпусу Нового базара, где грек "дядя Гриша" до самой ночи торговал чудесным квасом, 2 копейки пивная кружка, и молодым вином Алиготэ, 5 копеек кружка.
Близкие мои друзья:
Коля Кириленко, по прозвищу "Шпиён". После Мары Бродской и до конца школы, мой сосед по парте. Вечно возился с оружием, ножами, кинжалами. Мы с ним нередко ездили за город, на Жевахову гору, стрелять из пистолета. Коля целенаправленно готовил себя к военной карьере. Очень хорошо воевал, дослужился до подполковника. Весь изранен. Привез массу наград. После войны получил квартиру на Приморском бульваре, избирался в горсовет, стал видным общественным деятелем Одессы.
Абрам Брезнер вернулся с войны ещё более израненный, чем Коля. Его отец потомственный рабочий, металлист, из делавших революцию в Одессе. Брезнер был наиболее близкий мне по духу, мы друг друга понимали с полуслова.
Сергей Гурский тоже хорошо воевал, но он увлекался парусным спортом, рано женился и как-то не был мне близким.
Люсик Берлагер и Люсик Бурштейн - оба видные, красивые парни. В учёбе были не очень сильны, я им помогал. Не вернулись с войны.
Стасик Левицкий и Гриша Кривозуб. Неразлучные друзья. В 1940 году пошли служить на флот. Стасик, видевший, как запанибратски обращался с гранатами Коля Кириленко, стал что-то ковырять во взрывателе "лимонки". Взрыватель сработал у него в руке, Стасик лишился большого и указательного пальцев левой руки. Слава Богу, что граната не сдетонировала. Кое-как отбился от военного суда, его заподозрили в самострельстве. После войны оба спились.
Зюня (Зиновий) Штотланд. Отличался изумительным слухом и чувством ритма. Барабанщик от бога. После войны стал обыкновенным служащим. Талант пропал. Яша Куперман, Сеня Коган отвоевались без больших потерь и, когда пришло время, смотались в Израиль.
Юра Макаренко, наш аристократ. Спортивный, красивый парень, сын вдового капитана дальнего плавания. Рано приучился жить самостоятельно. После войны защитил кандидатскую, преподавал в Индустриальном институте. К нашей встрече 1970 года спился, на встречу не явился.
Фима Карпин. Мой друг и постоянный соперник. Очень способный и куда более серьёзный ученик, чем я. Он и я, наперегонки, решали экзаменационные задачки для всей Одессы. Участвовали в математических и физических олимпиадах. После войны инвалид, хромал, работал на Калужском Машиностроительном заводе заместителем Главного конструктора, чем очень гордился. Я постеснялся признаться, что к тому времени уже побывал Главным, сделал вид, что не понимаю, что Главный - это скорее административная должность, чем техническая. На встрече - 1970 я оказался наиболее преуспевшим в деловой карьере, чтобы не вызывать зависти, закрылся за секретностью производства. Всех это устроило.
Витя Шор. Когда мы кончали 7 класс, я стоял в классном строю предпоследним, Витя - последним. За лето Витя вытянулся, и встал вторым, после Штотланда. Последним стал новичок - Додик Шатлов. Шатлов погиб в самом начале войны. Витя пошёл в истребительную авиацию, осваивал первые реактивные самолёты, дослужился до полковника, за что-то был репрессирован, лишен всех наград и званий. Жизнь у Вити не сложилась...
В конце 1940 года в нашу компанию затесались (или, если угодно, влились) ради наших девчонок пара комсомольских работников, Арнольд и Руслан; а также братья Зеленые, Ион и Изя, дети, в то время уже покойных, революционных деятелей. Зеленые отвоевались, после войны стали видными одесскими врачами. Арнольд нацелился в партизаны, но погиб в самом начале оккупации. Судьбу Руслана не знаю.
Красивые у нас были девчонки. Королевы: Майя Надлер, Галя Булгакова, Ида Белоконь. Как они держались, как выглядели, как нас одергивали! Майя стала единственной медалистской. В средине 10 класса нас пригласил Директор школы, Карпина, меня и Шифу Бирман, "посоветоваться". Нам разрешают только одну золотую медаль. Кому её отдадим? Шифа замялась, мы с Фимой в один голос: Майке!
Майя первая в классе стала почти открыто жить с мужчиной, с Арнольдом. Они были как голубки, но расписаться не спешили. С гибелью Арнольда Майя опустилась, жизнь её пошла кувырком. На встречу - 1970 она, как и Маруся Мудессити, не пришла. Я с трудом дозвонился до неё - сказала: "Не хочу, чтобы меня жалели". Не зря пословица говорит: "Не родись красивой, а родись счастливой!"
Чудные, хорошие, скромные были у нас девчонки. О Марусе я уже говорил. Шифа Бирман тянулась в отличницы, тянулась в красавицы, но блеска Майи не достигала. Рая Пасковатая, душа класса. Тамара Демковская, скромница, незаметная, после войны вышла замуж за одесского дельца и расцвела - из скромного утёнка образовалась лебедица, видная дама, красавица, умница.
Рита Куперман отличалась физическим несовершенством: маленькая, слабенькая, болезненная. И блестящими способностями к литературе. Она правила мои стихи, сама писала и рано начала печататься. После войны жутко бедствовала. Литературный труд не давал устойчивого заработка. Её не брали учителем - ученики не уважают слабых.
Я был моложе ребят своего класса на год, а то и больше. Был серьёзнее других. Поэтому романы, которые крутились в классе, меня обходили стороной, я их не замечал. Как ни странно, на меня имели виды самые старшие по возрасту девушки: Маруся, Валя Ульянова, Ирина Бланк. Может быть, это было для них проявлением не "основного инстинкта", а материнского? Охотно дружил с ними, но дальше дружбы ни - ни. Даже в мыслях не было, Во время войны Валя единственная из класса нашла меня и присылала письма и фотографии: в 42 году из Чкалова, в 44м - из Сталинабада. После войны - С Дальнего Востока. Я отписал, что женился. Переписка прекратилась.
Некоторые девчонки считали меня не от мира сего и даже подшучивали надо мной. Как-то, собравшись у меня на квартире, затеяли игру "Бутылочку", в ходе которой играющие выходили в другую комнату целоваться. Не хочешь, не целуйся. Была у нас одна девица, "оторва", с нами не дружила, имя её я забыл, фамилию помню - Молдавская. Мне было 15 лет, ей -18. Она подгадала так, что мне выпало её поцеловать. Вышли в соседнюю, тёмную комнату. Она жадно впилась в мои губы... прежде, чем я пришёл в себя, положила мои руки себе на груди. Груди её были не девичьи, упругие, а по-бабьи мягкие. Я совсем растерялся, сбежал с поля боя, красный как рак. Догадываюсь, девчонки меня разыграли...
Чтобы закруглить тему "Про это", ещё один, последний эпизод. После 10 класса меня направили в спортивный лагерь, если не ошибаюсь, он был при пионерском лагере в Отраде. Целый день пробежки, гоняли мяч, плавали. В лагере подружился с Юзиком, чемпионом Украины по плаванию брасом. Это было какое-то чудо: не плавал он вовсе, он скользил в воде, подобно дельфинам, не вызывая даже волнения воды. Юзик дал мне несколько уроков, с тех пор я плаваю только брасом. С Юзиком после лагеря больше не встречался. Говорили, что его переманили в Киев.
Вожатой - тренером нашего спортивного отряда была Галина, мастер спорта по гимнастике, женщина лет двадцати, может быть даже старше. Как водится, я был самый младший в отряде. Старшие спортсмены, а там были и борцы, и боксёры, взрослые ребята, наперебой ухаживали за Галиной. Пожалуй все, кроме меня. Мне было всего 16, не интересовался я женским полом. Может быть из озорства, но Галина избрала именно меня. Сумела меня, я считаю, изнасиловать. После того случая я несколько лет отчаянно боялся женщин.
Несколько запомнившихся эпизодов школьной поры:
Лето. Выбрались на море. На верхней площадке вышки для прыжков в воду нас несколько парней. Загораем, травим. Гриша подмигнул мне, мы схватили за руки - ноги Юру и сбросили его в воду. Посмеялись, расслабились. Вдруг: Юра схватил меня за руки, кто-то за ноги, сбросили...уже падая, я изловчился запустить безымянный палец правой руки за Юрины плавки. Плавки с треском разорвались... Общий смех. Только через 16 дней я обратился к хирургу: не управляется последняя фаланга пальца, разрыв связок. Случайное совпадение: через несколько минут после моего посещения хирурга по регламенту состоялась консультация профессора - хирурга Баренштейна, и врач решила показать ему меня. Сшивку связок делают сразу после разрыва, Это простая операция. Но через 16 или 20 дней? Профессор заинтересовался и решил сделать операцию сам. Он тут же черкнул мне записку в свою клинику. Профессор заведовал клиникой язвенных болезней и его метод лечения заключался в создании шока за счёт введения небольшого количества несовместимой крови. Мест свободных не было, и меня поместили в палату смертников. В первую ночь умер сосед справа, на вторую - сосед слева. На треть ночь никто не умер, но меня врачи словно не замечали. На четвертый день я сбежал. Дефект пальца так и остался, он мне в жизни не мешал.
Конфуз: Был у нас очень шкодливый, вредный, пакостливый мальчишка Зямка Зельдович. Учился плохо, физически слабый. Но умел задевать, разозлить. Как-то на большой перемене он довел меня до белого каления, я решил проучить его, побежал, он от меня по коридору. Вот-вот настигаю его, прыгаю на него, но он делает шаг в сторону и я на горбу у учителя истории, он же наш классный руководитель. Скандал, "злостное хулиганство"...В школу вызывают отца... Учитель истории действительно был у нас горбатый, не помню его имени и фамилии. Дома я всегда о нем говорил "Горбачевский". Отец, уверенный, что это фамилия учителя, пошёл в школу и спрашивает учителя Горбачевского...Конфуз второй.
Третий конфуз: В начале 8 класса я был редактором школьной стенгазеты. Выпустил первый номер, вывесил его и встал тихонько у газеты, чтобы послушать реакцию читателей. За мной и как бы надо мной стоял десятиклассник, его подбородок как раз над моей головой. Зямка уколол меня булавкой, я подпрыгнул, десятиклассник прикусил язык и потащил меня на расправу к директору школы. Юрий Петрович был добрейший человек, не лишенный чувства юмора. Он выслушал обиженного, строго отчитал меня, справился, не нужно ли показать язык врачу. Когда мы остались одни, оба катались по полу от смеха. Но - конфуз... История эта имела продолжение. Когда стали популярными Штепсель и Тарапунька, в Штепселе, в Ефиме Березине, мне показалось, узнал своего обиженного десятиклассника. В средине 70-х они приезжали на гастроли в Ижевск, был на их концерте и послал записку, пригласил к себе. Приготовил хороший стол, отличный коньяк. Был уверен, что придут, "все одесситы братья". Не пришли. То ли я ошибся, тот десятиклассник не Березин, то ли ему неприятно было вспоминать. Многие юмористы в быту лишены чувства юмора.
В 10.м классе несколько человек из секции бега пошли в школу военных радистов. Изучали морзянку, материальную часть армейских радиостанций. Любопытная деталь: бегом и морзянкой я занимался вместе с Галиной Панфиловой, в будущем известным глазным врачом. Галя заканчивала Одесский медицинский в одной группе с моей будущей женой. Возглавила клинику профессора Филатова после смерти её основателя. Вспоминаю, что молодая Панфилова - школьница произвела на меня очень хорошее впечатление. В ней не было шарма, красоты, обаяния девчонок нашего класса, была она угловатая, резкая, дерзкая. Она была скорее мальчишка, чем девица, что и привлекало меня. Мне кажется, ей симпатизировали все мальчишки группы.
Кавалерийская школа. Целый год при всей своей загруженности ходил на занятия. Влюбился в лошадей, в товарищей, в нашего инструктора - крепко сбитую, немолодую уже женщину, В спорте я был уже не новичок. Но более красивого спорта, чем верховая езда, вольтижировка, выездка, преодоление препятствий, скачки, полагаю, нет.
Полюбив лошадей, стал выбирать время для посещения ипподрома. Познакомился с жокеями. Поигрывал на тотализаторе. Однажды даже сорвал крупный куш - 700 рублей. До сих пор помню счастливый жребий: кобыла по имени Тариф, жокей Пчельников.
Я был в 9 классе, когда отец купил мотоцикл Л-300, без коляски. Мощность двигателя не то 6, не то 8 лошадиных сил. Не помню, были ли у отца документы, "права" на управление мотоциклом, у меня точно не было. Отец мало на нём ездил, только днем. По ночам гонял мотоцикл я, катал наших ребят и девчонок. На улицах Одессы тогда было транспорта очень мало, мне кажется, ГАИ не было вообще. Меня никто не останавливал. В 1939 году, когда наши вошли в Западную Украину, мотоцикл призвали на нужды армии. Вскоре мы получили извещение, что он " погиб при выполнении боевого задания". Слова были другие, но смысл этот. Жалко, добрая была машина. Слабенькая, но безотказная.
Трудно, но нужно остановиться. Наш класс "А", "АКИ" был нормальный советский школьный коллектив. Отличные учителя нас очень хорошо воспитали, неплохо обучили. Никто из наших ребят не оказался впоследствии трусом, предателем, лодырем, бездельником.
Легко, можно сказать, шутя, сдал вступительные экзамены и стал студентом радио факультета Одесского Института Инженеров связи, то ли имени Подбельского, то ли на улице Подбельского. Легко учился. На первом курсе увлекался высшей математикой, физикой, философией. Ужасно не хватало времени, даже снизил интенсивность тренировок. Первый год учёбы в институте запомнился мало. Самое яркое впечатление - Юрочка Сикорский, но об этом я уже рассказал в предыдущей книге. Полная противоположность Сикорскому - профессор теоретической механики Мошкович. Профессор-дурак, новое издание "Ставриды". Был одним из тех, кто его сживал со света. Заменили кем-то безликим, памяти о нем не осталось вовсе. Из ребят запомнился увлеченностью только Мося Становский, мастер спорта по шашкам. В тот год я впервые открыл для себя одесский, очень недурной балет, оперу, русский и украинский драматические театры. Музеи. Джаз Скоморовского. Клавдию Шульженко.
Тут подошла война. Сказать неожиданно, внезапно - будет неправдой. Ждали, морально были готовы. Отец уехал в часть 23 июня, он сразу же получил назначение начхимом полка и, судя по письмам, сразу же завертелся - всё надо было комплектовать заново. 30 июня, на 9й день войны, записались в ополчение все студенты, которые по той ли иной причине не подлежали мобилизации. Мы образовали "Истребительный отряд "Связист". "Истребители" никого не истребляли. Днем занимались тактической подготовкой, ночью - несли патрульную службу на улицах города. Вооружили нас старьём. Мне, к примеру, дали старинную драгунскую винтовку, с просверленными дырами в казенной части, дыры в мастерской заклепали. Но и такое "оружие" досталось только половине ополченцев. Патруль из трех человек выходил на патрулирование с одной винтовкой, без патронов. Пол ночи мы с важным видом бродили по городу, ближе к утру расходились по домам кормиться и отсыпаться. И вдруг... 3 августа вечером нас впервые покормили в институтской столовой, раздали нам по 2 обоймы (10 штук) патронов каждому, велели разобрать все наличные винтовки, получилось примерно по одной на двух бойцов. Предупредили: расстреляешь свои патроны - отдай винтовку товарищу. С наступлением темноты подъехало 5 "полуторок" и нас увезли куда-то в ночь, в северо-западном направлении. Ехали мы почти 2 часа, была одна остановка минут на 5, во время которой наш командир, инструктор с кафедры физкультуры, объяснил, что немцы сбросили парашютный десант, и нам поручено ("доверено") его уничтожить. Сообщение вызвало энтузиазм, дальше ехали с песнями. Выгрузились, машины уехали. Выстроились в цепь, стоя. Никто ещё всерьёз ситуацию не воспринимал. Вдруг - море огня, тысячи трассирующих, светящихся пуль. Первые стоны, мы залегли. Те, у кого было оружие, свои десять выстрелов сделали быстро, за несколько минут. Когда фрицы пошли на нас, поливая огнем из "Шмайсеров", с нашей стороны огня уже почти не было. Мы лежали. Скорее растерялись, чем испугались. Один из фрицев был в двух шагах от меня, он замешкался, видимо, менял магазин с патронами. Я вскочил и, как на плацу, сделал два коротких укола штыком ему не то в область груди, но скорее живота. Тот упал, надеюсь, издох. Меня стошнило. Я упал и затаился. Немцы прошли через нашу цепь и пошли куда-то дальше. Через короткое время повернули обратно и снова пошли на нас, поливая огнем трассирующих пуль. Кто-то из товарищей потребовал у меня винтовку, я отдал её, не глядя кому, даже не обтёр штык. Наш командир, миниатюрный гимнаст, пробежал вдоль полегшей цепи и кричал: кто может, за мной. Поднялось 3 человека... Шли мы всю оставшуюся ночь, до института добрались уже засветло. Формально командиром отряда считался Директор института Надеждин, Он отпустил нас домой отдыхать, предупредив, что если мы понадобимся, нас вызовут.
Я заколол врага. Это событие, на мой взгляд, подвело итог юности. Я стал взрослым, солдатом.
1.3 ЮНОША СТАНОИТСЯ МУЖЧИНОЙ
В средине июля мама заболела. Она перестала выходить из дома, хотя меня уверяла, что всё будет хорошо. Я дома почти не бывал, только заваливался под утро поесть и поспать. Приходили друзья родителей, приносили маме еду, но они один за другим покидали Одессу. Заехал лейтенант из подчиненных отца, ему мама призналась, что у неё брюшной тиф. От меня она скрывала.
Отец тут же написал письма мне и директорам двух институтов, где он работал, и в котором я учился, с требованием немедленно эвакуировать маму из Одессы. Директора его знали и уважали, как коллегу. Письма пришли, думаю, 7 или 8 августа, Директор института связи послал за мной посыльного, тут же выдал мне справку, что я отчислен из института в связи с выездом в Тулу. Другая справка - что я освобожден от службы в истребительном отряде в связи с болезнью матери. О несданном оружии никто не вспомнил, о судьбе остальных бойцов отряда тоже разговора не было. Мне выплатили стипендию за полгода вперед. Поезда уже не ходили, пароходы брали с боя, учёные фармацевты, кто хотел, уже уехали. Остались самые неприспособленные к жизни. Директор фармацевтического отдал нам последнюю оставшуюся у института лошадь (надо бы сказать "клячу", но из благодарности скажем всё же "лошадь"). На телегу сложили по 20 кг груза на семью, продуктов дней на десять из запасов институтской столовой. (Купить уже ничего нельзя было). И, как особую ценность, 20 литров чистого, медицинского спирта.
16 августа, держась руками за телегу, 14 женщин и двое мужиков, я в качестве возницы и один старенький профессор, вышли из Одессы. Взяли направление на Николаев. В дороге имели две ночёвки под открытым небом. На второй день мою маму пришлось посадить на телегу - идти она не могла. Кое-кто пытался возражать, но я показал характер. Кроме меня, никто управлять лошадью не умел. В экстремальных условиях подтверждается правило: "Лучше уметь, чем иметь!"
Ночью подошли к переправе через Буг. Переправа понтонная, узкая, движение только в одну сторону, к Николаеву. В очереди на переправу стояли воинские части, танки, автомашины, беженцы. Мы пристроились со своей телегой в хвост очереди. Светло, как днем. Над переправой постоянно висят десятки навешанных немецкими самолетами САБов, светящихся авиабомб. Переправу непрерывно бомбят но, странное дело, не попадают. Может быть, благодаря сильному огню зенитных пушек и пулемётов, может быть из-за низкой квалификации немецких лётчиков. Советской авиации, "Сталинских соколов", не видно. Мы вскоре убедились, что наша очередь на переправу, в лучшем случае, дойдет через несколько суток. На наших глазах сбросили с моста в реку танк, у которого заглох мотор. Женщины решились на прорыв. Они взяли спирт, и пошли к генералу, командовавшему переправой. "Международная валюта" сработала мгновенно: генерал согласился пропустить нас по одному слева от танков, но без телеги. Я отпустил лошадь, которая дрожала от страха, она умчалась в ночь...Вещи, кто сколько мог, забрали с собой, продукты раздали красноармейцам, которые стояли в очереди на переправу голодные.
На другой стороне Буга группа уже не собралась. Все разбрелись. Нас с мамой подобрал какой-то военный грузовик, и рассвет мы встретили уже в Херсоне. Там из сообщений радио узнали, что немцы форсировали Буг, и кольцо вокруг Одессы 19 августа сомкнулось.
Как переправились через Днепр - не помню. Вечером были уже в Цюрупинске (местные жители упорно не признавали новое название посёлка, говорили "Алёшки"). Перед войной строилась стратегическая однопутная дорога Цюрупинск - Джанкой. Дорога не была сдана в эксплуатацию, но служебные поезда время от времени ходили, подвозили материалы для стройки. Примерно через сутки такой поезд из двух теплушек и нескольких платформ нам подали. Маму я разместил в теплушке со всем возможным комфортом, сам занял позицию на соседней платформе. Медленно, медленно двинулись. Именно медленно. В Одессе мы видели только мощные локомотивы серий ФД и ИС, здесь же нас потащил какой-то крохотный паровозик, возможно, даже "кукушка" времен гражданской войны. Мигом уснул. Часа в 2 или 3 ночи (часов у меня уже не было, как и вещей, всё растерял), меня разбудили. Разошлись рельсы, и поезд остановился. Неосторожные огни привлекли внимание двух "свободных охотников", "Мессеров", которые, как на учебном полигоне, безнаказанно нас поливали огнем из пулемётов, и забрасывали мелкими бомбами. Теплушки сразу загорелись, народ врассыпную. Множество раненых, есть убитые. Вопли, стоны, плач... Маму и меня Бог миловал.
Самолёты израсходовали боезапас и больше не вернулись. Лишь к средине следующего дня подошёл аварийно-восстановительный поезд с рабочими и санитарами, и лишь к утру 21 августа мы были в Джанкое. Ничего не пишу, что мы ели, что пили. Ничего не ели, ничего не пили, просто нечего было.
Только в Джанкое на эвакопункте нас обмыли, накормили, одели (вокруг - масса брошенных вещей) и посадили в состав теплушек, который направлялся якобы в Тулу. Мы просились в Тулу, к родственникам отца. Через 25 дней состав разгрузили, вместо Тулы, на станции Агаповка, под Магнитогорском.
Удивляет в этой истории - после ночной бомбёжки у мамы болезнь, как рукой сняло. На эвакопункте в Джанкое она впервые за месяц нормально поела, напилась чаю и отлично поспала на голом полу, не слыша ни шума, не чувствуя яркого света. Как спят здоровые люди.
О первых днях в Агаповке, о чудесных людях Цирюльниковых я рассказал в Приложении к "Трудной дороге к добру и справедливости". Отъелись, отдохнули. Мама (уже здоровая!), пошла в местную школу, где её сразу же приняли на работу и дали ей комнатку при школе. Мужчин, одного за другим, забирали на фронт, и мама вскоре стала заведовать этой школой. Через недельку, не раньше, пошёл в Военкомат, ибо считал себя бойцом народного ополчения. Меня отправили домой до совершеннолетия. Недорослей - добровольцев в 41м не брали - некому было с ними возиться.
В Одессе я закончил 1й курс радио факультета. На груди, в специальном мешочке с документами, сохранил зачётку. Здесь вуза подходящего профиля не было, были только Горно-металлургический и Педагогический. Последний меня не привлекал, в горном деле и в металлургии я ничего не смыслил. Совершенно случайный человек рекомендовал мне специальность "Мартеновское производство стали". Как оказалось, удачно, "огненная" профессия пришлась мне по душе. Написал заявление, был принят, и сразу же, автоматически, получил бронирование от призыва. Что такое сталь для войны, власти понимали.
В группе сталеплавильщиков было всего 8 человек, 6 девушек и двое мужиков - я, недоросль, и второй - полуинвалид, для войны непригодный. Занимались по 10 часов лекций, лабораторные - после занятий. Самая большая трудность была - прокормиться. Хлеба давали по 400 грамм, кроме хлеба, без ограничения, талоны на щи. Помню, сливали со щей воду, и из 40 порций делали одну тарелку капусты...
Думаю, протянул бы ноги на такой кормёжке, если бы не одесская смекалка. Организовал бригаду грузчиков "Ух!". Мы разгружали дрова и любые пищевые продукты, оплата, как правило, натурой. Как-то своровали мешок сахара, потом нашли дорогу на элеватор, грузить пшеницу. Когда работали с зерном, завязывали брюки внизу и, простите за натурализм, между кальсонами и брюками засыпали до 5 кг пшеницы. Пшеница варилась целые сутки, но кутья получалась отменная, особенно с ворованным сахаром.
8 человек сталеплавильщиков естественно поделились на две подгруппы: четверо были местные, имели в Магнитке родителей, огороды, голод им не грозил. Они сразу от нас отделились. Грешен, никого из них не помню. Другая четверка - эвакуированные: еврейка Долли Любарская, хохлушка красавица Ляля Мирошниченко, и невероятно трудолюбивая Валя Мадьярова держались около меня, всячески мне помогали, я был их кумиром. Нормальная дружба и взаимопомощь военных лет. Хорошо дружили. Был единственный парень в группке, и, естественно, "первый парень на деревне". Теперь, через много лет, понимаю, что в нашей группке сложились отношения, подобные тем, что были в 10 "а" классе, всеобщей влюбленности. Девчонкам было по 19 - 20 лет, мне не было и восемнадцати. Я был сгусток мышц, спортсмен, женщины, после истории с Галиной в спортлагере, вызывали у меня отвращение. Но мне нравилась Ляля, я был в неё платонически влюблен. Все трое девушек были влюблены в меня, боюсь, не платонически. Они были уже в возрасте любви, другого объекта для любви у них поблизости не было. Тем более что с некоторого времени я стал их кормильцем. Когда меня призвали, компания распалась. Окончила институт, перенесла все лишения, только Мадьярова. Долли сбежала из Магнитки при первой возможности на Украину, кажется в Днепропетровск. Пока я учился в Сухом Логе, писала мне, потом меня потеряла из виду. Ляля с голоду вышла замуж в деревню, вскоре развелась, ещё до конца войны умерла. Мой уход был для них трагедией, классической трагедией потери кормильца.
Жил я в общежитии на Доменном участке. Моими партнерами по комнате были, последовательно:
Дашкевич, сын секретаря Обкома партии из Днепропетровска. Классный игрок на бильярде. Мы с ним пробовали зарабатывать игрой на бильярде. Получалось.
Зиновий Потягайло. При таких имени - фамилии настоящий местечковый еврей.
Гецель, беженец из Польши. Знал 8 языков. Очень интересный человек.
К новому году меня взял в свой коллектив членкор АН СССР Левинсон, мы, по ночам, делали для него расчёты к проекту механизации горно-рудного управления. Работа оказалась настолько удачной, что всем основным её участникам выдали, в порядке поощрения, "рабочие" карточки. Где-то к марту мне присудили "Сталинскую" стипендию, 500 рублей. Всего на институт дали две таких стипендии. Кроме работы у Левинсона, поставили в заслугу сплошные пятёрки в зимнюю сессию и первую премию, которую получил на каком-то конкурсе в Москве за работу по философии. 500 рублей - не велики по тому времени деньги. Рыночная стоимость буханки хлеба. Но Сталинская стипендия давала некоторые льготы, право на дополнительные, "литерные" талоны на питание. Как стипендиату, выдали талон на брюки, вот была радость! Могу сказать, что с того времени и поныне я больше не голодал.
В Магнитогорске того времени собрался цвет профессоров металлургических ВУЗов Украины - я об этом рассказывал в предыдущей книге.
С весны и всё лето мы не учились - работали на полевых работах в колхозе имени Сталина, Брединского района, Челябинской области. Наш институт числился шефом этого огромного колхоза. Впервые в жизни увидел такие просторы полей - десятки километров в любую сторону.
Трое студентов стали трактористами. Эстонец Эдгар, эстонцев в армию не брали, я, третьего не помню. С Эдгаром мы подружились, он был сильнее в механике, иногда помогал мне советом. Я же знал только мотоцикл, устройство колёсного трактора СТЗ-ХТЗ изучил прямо в поле по книге и по натуре. Трактор стоял брошенный в поле, в нерабочем состоянии. 2 дня я его ремонтировал, и, о чудо! Он поехал! Воистину, "свежо предание, но верится с трудом!" Трактористы работали по 20 часов в сутки, перерывы были только на заправку машины. Пока заправщики заливали топливо, мы кормились прямо в поле. Крепко маялись с качеством горючего. Нам полагался керосин, а привозили то газойль, а то и дизельное топливо. Давали на целый день для заводки двигателя пол-литра бензина, поэтому мы боялись остановки мотора, не останавливали его весь день. Кормили трактористов без ограничения, но скверно. Единственное блюдо - "затируха" - мука с кипятком. Без жира, даже соли в обрез. Хлеб превосходный, белейший, дрожжевой, без ограничения. Можно сказать, питались только хлебом и водой. Радовались, когда заправщики привозили в поле кипяток. От холодной воды съёживались желудки.
Как-то утром, мы уже сделали по два круга, приехали в поле председатель и парторг, собрали трактористов и прицепщиков. Всего несколько минут посвятили положению на фронте, текущим задачам. Предложили нам высказаться. Все мы в один голос: работаем тяжко, топливо скверное, приварок отвратительный. Председатель пообещал добавить по 250 грамм бензина на день, и с завтрашнего дня улучшить питание. Дескать, вы у меня бригада передовая, вы заслужили... Действительно, на обед привезли кулеш - от мяса ложка в миске стоит! Мясо нежное, вкусное, цвет слегка красноватый. Пир продолжался целую неделю, и - как отрезало: снова пустая затируха. В следующий приезд Эдгар спросил председателя, почему он перестал выделять трактористам мясо, в чём мы провинились? Тот ответил: Что ты думаешь, одного жеребёнка вам на год хватит? Вот и выявилось происхождение мяса: волк задрал жеребёнка, сам пообедал, и нам досталось. Когда Эдгар узнал, что неделю питался кониной, его рвало, выворачивало. А мне мясо молодого жеребёнка понравились.
Из колхоза я послал ещё один рапорт, просьбу призвать меня на фронт. Мне было совестно: отец воюет, все мои одноклассники воюют, я один прохлаждаюсь в глубоком тылу. С полевых работ я вернулся уже не в Агаповку, и не в общежитие, а в Магнитогорск. Маму назначили директором Магнитогорской средней школы N 5, что на "Доменном" участке. При школе большая, удобная директорская квартира.
Перечитал предыдущий абзац, и подумал: к чему лукавить? Появилась ещё одна причина, кроме патриотизма, заставившая меня срочно проситься на фронт. Приобрел смертельного врага в лице комсомольской активистки, студентки 3 курса горного факультета Кати Мурзиной.
...Август. Жарища. Убрали пшеницу, пахоту под озимые только начали. Базировались на зимнем полевом стане. Добротная большая изба, Склад горючего, походная мастерская, и несколько крытых токов и складов с зерном. Первую ночь легли в избе. Спать невозможно: жарко, клопы свирепствуют. Колхоз выдал нам в качестве спальных принадлежностей серые матрацные мешки. Под мешки бросали солому, в них забирались нагишом. С устатку сразу уснул, но вскоре вскочил, не выдержал поединка с клопами. Прихватил свой мешок и перебрался в крытый ток, ветерок, приятно. Не успел уснуть, гляжу, ко мне в мешок забирается Катя, тоже нагишом. Её мешок на зерне рядом. Для чего она пришла, объяснять не надо. Мне стало противно, я её выгнал. Долго не мог уснуть, "кипел мой разум возмущенный". Наутро Катя исчезла со стана. По возвращению в институт начала атаку на меня. Такой-сякой, Сталинский стипендиат, а работал из рук вон плохо! Морально неустойчив, переспал чуть ли не со всеми бабами в колхозе. Пьянствовал, и т.п. По институту пошло шушуканье. Меня вызвал директор, профессор Огиевский, очень деликатно просил не допускать нехороших поступков, дескать, ты на виду! Комитет комсомола готовился меня заслушать. Оказался в положении оправдывающегося. Очень невыгодная позиция.
В моих воспоминаниях наложено жёсткое табу на женщин. Ни - ни! Но может быть без персоналий, только в общем виде? Многие мужчины говорят, что им нравятся женщины определенного типа, кому-то блондинки, кому-то другие. О себе не могу сказать, какой тип женщин мне более симпатичен. Но точно знаю, какие женщины вызывают у меня сексуальное отвращение. Я называю их "феномен Кати Мурзиной". Это сверхактивные общественницы, невысокие, крепко сбитые, спортивные дамочки. Претендующие на власть над мужиком. Женщина не должна властвовать. Сила женщины в её слабости. Но катимурзинский синдром - частое явление в среде прекрасных дам.
!9 ноября 1942 года, дату запомнил крепко, это День артиллерии, утром мне принесли повестку: в 16.00 быть в военкомате, "имея при себе",...как положено. Через полторы суток мы уже были в посёлке Сухой Лог, это между Свердловском и Богдановичами. Здесь тогда размещалось Одесское Артиллерийское училище большой мощности. "Большая мощность" относится не к размерам училища, а к артиллерийским системам, которые в училище изучали. Это так называемая артиллерия резерва главного командования, АРГК, в основном пушки-гаубицы калибра 152 мм, гаубицы калибра 205 мм, и ещё более мощные.
Серьёзный разговор о войне у нас впереди, целый раздел воспоминаний планирую посвятить размышлениям и событиям военного времени. Здесь - только отдельные забавные эпизоды.
Зимой 1942-43 годов, в конце февраля, в училище проходили учебные стрельбы. Принимали участие только т.н. "отличники боевой и политической подготовки", в т.ч. ваш покорный слуга. Стрельбы начались в 5 часов утра, затемно. Утро тихое, морозное. Каждый курсант имел право на 3 выстрела из пушки калибра 122 мм. Цель - едва видимый блиндаж. По жребию, я стрелял седьмым. Командир взвода, лейтенант Анищенко, на правах учителя, стоял рядом с руководителем стрельб, и записывал в свой планшет сведения по каждому выстрелу. После того, как отстрелялись 5 курсантов, лейтенант замерз, отдал планшетку мне, я был у него тогда помкомвзвода, и пошёл в землянку греться.
Начальник училища генерал Полянский обещал тому, кто покажет в стрельбах лучший результат, хромовые сапоги. Нужно ли говорить, что они достались мне! Ведь в отличие от других стреляющих, я имел на пристрелку не 2 снаряда, а целых 20: 2 своих и 18 выстрелов предшественников...Своим третьим снарядом разнес блиндаж вдребезги.. Когда, спустя несколько дней, Анищенко проболтался, что я воспользовался его записями, руководитель стрельб полковник Бордюг встал на мою защиту. Если не за точность стрельбы, то за смекалку, сказал он, приз выдан заслуженно.
Увы, сапоги те как пришли ко мне "на халяву", так от меня и ушли. Дело было так: моего отца летом 42 года отозвали с фронта и послали в Главный химический полигон Красной армии, который размещался в Шиханах, вблизи Куйбышева. Ему поручили продолжить работу, которую он выполнял с профессором Добросердовым перед войной в Одессе. Профессор к тому времени уже умер. В конце июня, или в первых числах июля 1943 года, на полигоне произошла какая то авария, при которой погибло, как мне сказали в госпитале в Саратове, и подтвердил кладбищенский сторож, более 200 человек, в их числе и мой отец. Получив извещение, мама поехала ко мне в училище, благо это недалеко, и обратилась к командованию с просьбой дать мне двухнедельный отпуск, чтобы я съездил на место гибели отца, похоронил его, как следует. Ко мне в училище относились хорошо, я был уже старшиной. Дать отпуск они не имели права, предложили ещё лучший вариант: командировку в Покровск - Приволжский (Энгельс), это через Волгу напротив Саратова. Мне поручили сопровождать на ремонт мощный тягач "Ворошиловец". Дали карабин, 30 патронов, новую шинель. В поездке - множество невероятных приключений.
В Свердловске ночевал в офицерском общежитии на улице Малышева. Сержантов и старшин туда принимали, если есть свободные койки. Огромный зал, коек на 80 - 100. Меня научили: чтобы не остаться без обуви, босым, надеть сапоги на ножки кровати, Я так и сделал. Ночью меня, спящего, подняли вместе с кроватью, забрали хромовые сапоги, взамен под кровать бросили драные ботинки с обмотками.
На станции Свердловск торчал почти сутки. Пошел к диспетчеру. Женщина. Попросил её отправить мой вагон скорее. Она сказала, что положение трудное, но попробует. Всё-таки, просит солдатик. Сел на пассажирский поезд и уехал в Магнитогорск, повидаться с мамой, с друзьями. Диспетчер прицепила мой вагон к составу "литер К", нефтеналивной порожняк. Через сутки я приехал на узловую станцию Карталы, где узнал, что мой вагон проследовал через Карталы два часа спустя того времени, как я был в Карталах на пути в Магнитку. Таким образом, я отстал от своего, "охраняемого мною" груза, более чем на сутки. Имея уже некоторый опыт, что всё воруют, в Карталах завернул свой карабин и боезапас в шинель, тщательно увязал верёвкой и сдал в камеру хранения.
Свой "охраняемый" груз я так и не догнал. Когда добрался со многими приключениями до Покровска - Приволжского, мой тягач был уже на площадке ремонтного завода, в плачевном состоянии. Срезали кожаные сидения, сняли электрооборудование. Непросто было сдать его по акту в ремонт, но эту проблему решил. В Карталы вернулся на 32 день. Мой сверток с оружием уже передали на реализацию, как бесхозный, но развернуть не успели. Отдали мне без возражений.
Отцу поставил простейший памятник, стальную крашенную пирамидку со звёздочкой на одной из безымянных могил. Их, похороненных 4 июля, было целое поле. Тогда ещё хоронили не в братских могилах, а по одному.
Ближайшим моим другом в артиллерийском училище, да и потом, после демобилизации, был Гриша Топаз. Изумительной доброты и талантов человек, слабо приспособленный к жизни. Он, единственный во взводе, дважды серьёзно обмораживался. Первый раз поморозил ноги. Был учебный марш-бросок на 125 км. Довольно крепкий мороз. Я лично проверил, чтобы каждый курсант, кроме двух пар портянок, завернул ноги в 4 слоя газеты. То же сделал себе. Всю дорогу никому не разрешал останавливаться, кроме как по команде и в укрытии.
Гриша пользовался всеобщей любовью, и сумел избежать моей опеки. Комбат дал ему валенки, в пути он сумел забраться на телегу. Он был единственный, кто поморозил ноги.
Второй случай. Гриша стоял на посту у штаба, в центре посёлка. Опять таки, крепкий уральский мороз. Мимо штаба шли девушки. Гриша решил пофорсить и поднял уши ушанки. На другой день вместо ушей у него были два огромных лопуха.
Гриша был тщедушного сложения, но имел чудесный, сильный, даже мощный голос, тенор. Всеобщий любимец, к тому же обладал чудесным, добрейшим характером. Запевала в строю. Любимые песни были из репертуара Петра Лещенко, которые Гриша пел в темпе строевой песни. Наш командир дивизиона, майор Добровольский, заслышав "Татьяну" или "Софочку", подавал команду: "Отставить толстозадую"! Гриша переходил ненадолго на "Солдатушки, браво, ребятушки"...Как только начальство скрывалось за углом, вновь слышалось: "Софа, я не стану врать, готов пол жизни я отдать, чтобы тебя, Софа увидать"...Такая игра нравилась и нам, и нашим командирам.
Отобрали наиболее успевающих и крепких здоровьем курсантов для переучивания на лётчиков - корректировщиков артиллерийского огня. Гриша в их число не попал. Его выпустили лейтенантом, сразу на фронт. Воевал хорошо, войну закончил командиром батареи. Перед самым концом войны потерял левую ногу. Осел в Каменск-Уральском, окончил институт, женился, работал на Уральском алюминиевом заводе заместителем главного конструктора. Последний раз я у него был в 1977 году, через год прилетел уже на похороны.
Мы с Гришей дружили до последних дней его жизни. Его невозможно было не любить. Нежная, открытая, смелая душа.
Еще один эпизод. И у Гриши, и у меня в молодые годы были роскошные шевелюры, оба к 45 годам обзавелись плешинами. Неприятно, но куда денешься? Грише, как инвалиду войны, и человеку со слабым здоровьем, ежегодно давали путевки в санаторий, он по пути непременно заезжал ко мне. Оба почти лысые, подтрунивали друг над другом. И вдруг - Гриша приехал с причёской, почти как 10 лет назад. Оказалось, он воспользовался пастой Сульсена, и у него заново выросли волосы! Я послал нарочного в г. Николаев, мне привезли 10 тюбиков чудо - пасты. Волосы у меня не выросли, но выпадать перестали,
Трудно остановиться, настолько насыщенная событиями была жизнь. В отличие от артиллерийского училища, в авиационном упор делали на качество обучения. Специальность лётчика-корректировщика одна из опаснейших. Нам говорили, что, по положению, за 10 боевых вылетов корректировщику полагается в награду звезда Героя Советского Союза. Ни один корректировщик до Звезды не дожил.
Летом 1944 года сделал первое в своей жизни изобретение. Устав лётной службы предписывал для учёта влияния ветра на курс самолёта пользоваться прибором по названию "Ветрочёт". Это алюминиевый сектор, весом более полкило, с двумя подвижными частями. Ветрочёт приходилось брать двумя руками, операция определения угла сноса длилась 30 - 40 секунд. Эти 30 - 40 секунд многим стоили жизни. Пилот на это время терял наблюдение за воздухом, лишался управления курсом и огнем. Было ясно, что этот прибор придумали не лётчики, а математики. Мы предложили вместо неудачного прибора простые, легко запоминаемые таблицы, которые позволяли определять угол сноса мгновенно, не выпуская из рук штурвал. За мной, автором идеи, сразу же закрепилось прозвище "Ветрочёт". Я был, по-видимому, единственный в гарнизоне обладатель библейского имени Абрам. Это неудобно, товарищи стали звать меня Сашей. Так родился псевдоним Александр Ветрочёт, которым с 1944 года я подписываю свои литературные опыты.
Поучительна предыстория изобретения. Было принято "погоду" определять дважды за день: в 6 часов утра и в 16 дня. В это время выпускали шар-зонд для определения скорости и направления ветра на разных высотах, кроме того, вылетал самолёт для разведки облачности. Предполагалось, что в течение 10 часов ветер изменяется незначительно. Меня возмущали частые ошибки в прокладке курса, особенно при полете на малых скоростях. Все старались летать по земным ориентирам. При попытках лететь т.н. "слепым полётом" оказывались далеко от того места, куда нацеливались. Упросил нашего метеоролога, "бога погоды", запустить один за другим, с интервалом 10 минут, два шара - зонда. Оказалось, что за 10 минут направление и скорость ветра, особенно на больших высотах, существенно изменяется. Следовательно, высокая точность расчётов, присущая прибору "Ветрочёт", не нужна. Нужна быстрота.
Второе наше предложение по повышению результативности стрельбы из турельных пулемётов Березина (УБТ, калибр 12,5мм) изобретением не признали. Сказали, что оно относится к организационным мероприятиям. Было обидно. Ведь точность стрельбы повышалась в несколько раз.
В военной службе мне крепко помогала хорошая физическая подготовка. Образование (2 курса ВУЗа), не помогало, но вроде бы и не мешало. Законченное высшее образование, как свидетельствуют известные мне примеры, мешало его обладателям. Не зря Губерман говорит, что, "чем больше в голове у нас извилин, тем более извилистая судьба". В нашей батарее служили два человека с высшим образованием: Соболев и Михин. Соболева я знал слабо, а с Михиным, можно сказать, дружил. Михин был из когорты известного конструктора прямоточных паровых котлов Рамзина. Классный боксёр легкой весовой категории. Оба, и Соболев и Михин, несмотря на все усилия спасти их, попали в штрафные роты за систематические самовольные отлучки. Бегали на свидания к женщинам.
Мой ближайший друг в авиационном училище Лёва Тищенко. Перед войной окончил 4 курса Ленинградского не то корабельного, не то водного института. Мы были как Пат и Паташон: Лёва долговязый астеник, я - коротышка, "квадратько". Со мной не демобилизовался, остался служить, выбрал Дальний Восток. Дослужился до штурмана полка, штурман 1го класса. На Дальнем год службы засчитывался за три, на пенсию можно было выйти по выслуге условных 25 лет. До пенсии оставалось совсем немного, повздорил с начальством, в поисках правды. Его уволили без пенсии. В 1954 или 55 году я встретил его на причале катеров в Сочи. Он подавал "конец", канат для швартовки.
Мы уже были старше, поэтому служба и учёба в корректировочном отряде прошла буднично, меньше забавных эпизодов. Ребята вовсю бегали в увольнение, гуляли с девчатами. Для этого не требовались самовольные отлучки, почти всегда и без большого труда можно было получить увольнительную. Вообще, порядки в авиации были значительно свободнее, чем в артиллерии. Кроме Лёвы Тищенко, хорошо подружился ещё с несколькими курсантами. В частности, было у нас два фронтовика, они пришли к нам старшими сержантами, первое время казались мне чуть ли не стариками.
Корнилов, по национальности якут, был интересен тем, что, будучи стрелком-радистом на самолёте СБ-2, вынужден был выполнить прыжок с парашютом методом "срыва". Метод заключается в том, что парашют раскрывается прямо в самолёте и человека выносит из кабины потоком воздуха. Теперь в таких случаях используется катапультирование. Упаси Вас Бог прыгать методом срыва! Корнилова ударило о борт кабины и сломало ему позвоночник. Он пролежал в госпитале больше полугода. Других ударяет о хвостовое оперение с такой силой, что к земле опускается уже труп.
Яловик, белорус, хороший товарищ, имел уже несколько наград, никогда этим не хвастал. Ко мне благоволил, но дважды оказал мне медвежью услугу. Первая: Мы выполняли учебную задачу на аэрофотосъёмку. Самолёт ЛИ-2. Около десятка курсантов. Каждый получает свои 10 - 15 минут, садится на место штурмана, вычисляет свой курс, находит заданную только ему цель, фотографирует её. Я выполнял задачу последним, как старший по званию. Так было принято. Все выполнили задачу, у меня вместо фотографии цели - помутнение пленки. Не выполнил я задачу. Только на земле понял, в чём дело.
У Яловика был слабый мочевой пузырь, он не мог держаться более 1,5 часов. По ночам дневальные будили его каждые полтора часа, и всё было путём. Полёт на аэрофотосъёмку длился более 2х часов, Яловику приспичило. Почувствовал, что больше не может. Тогда он, выполнив свою часть задачи, помочился в отверстие для бомбового прицела. Моча замёрзла на объективе фотоаппарата аккурат перед моей очередью фотографировать. Начальство утверждало, что этот случай внесут во все учебники...