Валентин, человек с амбициями, скончался знойным и пыльным летним днем в возрасте 26 лет.
Небольшая хижина, в которую он пришел умирать, располагалась на берегу широкой и мутной реки, чьи медленные воды, желто-коричневые в это время года, таили прохладу лишь на глубине и были похожи на вязкий и грязный, горячий янтарь. Желтая, иссохшая трава той степи, по которой он ходил в последние две недели, заканчивалась у самой воды зеленой каймой, вибрирующей от присутствия многочисленных комаров. Но над этой рекой были красивые закаты, и он понимал, что это жаркое место должно быть самым подходящим. В нем не было театральности, гор и бескрайних зеленых просторов - но оно было искренним. Возможно, он понимал, что в этом месте содержится какая-то метафора - одна из тех тайн, которые индивидуальны для каждого человека и ограничиваются областью неосознанных, неосознаваемых ассоциаций; для Валентина это было место смерти, и, с каждым днем своего медленного путешествия по нескончаемой степи, он знал, что приближается к концу, словно следуя какому-то невидимому чувству, которое заставляет старых псов идти к тому самому дереву, под которым они знают, что должны умереть.
С тех пор, как он отправился в путь, он знал, что количество оставшихся глотков жаркого, вязкого воздуха для него уже сосчитано. И, ступив на поверхность твердой почвы, покрытой морщинами, Валентин вдруг понял, что причины, побудившие его к этому, не имели уже никакого значения. Что бы там ни было, оно осталось там, позади, в том мире, в то время как он, отправившись в свой последний путь, был на грани, за его пределами.
Человек, сознательно идущий умирать, уже наполовину на том свете. И это освобождает его от страха.
Поля вокруг были неземными, черными. Крестьяне поджигали их, и редкий ветер доносил до него дурманящий запах горящих сорняков. Один раз, он увидел далеко, на другом берегу реки, завесу белого, густого дыма, подымающегося с подожженных полей. Через несколько часов, в отсутствие ветра, дым поднялся вертикально вверх, где образовал настоящее облако, которое закрыло солнце и кинуло на землю неожиданную тень. Другой раз, это случилось ночью, и Валентин долго наблюдал за линией огня на горизонте - казалось, кто-то образовал огненное кольцо вокруг степи, отрезав ее от окружающего мира огнем, в котором бесновались демоны. Монументальность ночного огня завораживала его, и в этом было что-то первобытное. Что-то, что люди его времени давно потеряли. Что-то, что перестало делать их людьми.
Ведь в каждом человеке есть огонь, и жизнь коротка, и любовь всегда истощается к утру, и вечность начинается вечером. Ведь огонь великолепен лишь ночью, а днем он лишь дым, как и контраст между темнотой и светом, между жизнью и существованием, между чувствами и их осуждением.
Когда огонь начал догорать, он заснул.
2.
Они лежали на грязной кушетке и он понимал, что никогда ему не было так хорошо.
Чувствовать это было очень странно - встретить того, кого тебе так не хватало всю твою слишком долгую жизнь здесь, в этой степи, на этом пути, вдали от того мира, и вне его... На секунду у него промелькнула мысль, что, может быть.... но нет, время разрушает все и всегда, и он знал это слишком хорошо. Он знал, что, вне времени, и только вне его, человек может быть поистину счастлив, и что только тогда наступает то нескончаемое состояние, когда время - и счастье - двигаются по бесконечной круговой, а не по мимолетной линейной траектории, и звезды, и места, и люди опять обретают свои истинные имена. И он был впервые счастлив, по-настоящему счастлив, и он чувствовал, что узнал истинное имя этой девушки, ведь истинное имя - это чувство, это сущность, а не оболочка, у него нет букв, оно не выражается в звуках, и по этому имени он всегда сможет ее найти, здесь или за пределами этого мира, но, в любом случае, вне времени. И это есть настоящее счастье, настоящая тайна, и именно поэтому древние люди никогда не открывали никому свое истинное имя.
Они лежали на грязной кушетке, а вокруг них кружились звезды, и миры, и судьбы.
- Я знаю, что ты не захочешь остаться, - вдруг сказала она.
Он вздрогнул, затем провел рукой по ее вьющимся волосам.
- Позволь мне пойти с тобой... - продолжила она, но он прикрыл легким и долгим поцелуем ее губы. Она едва ощутимо затряслась, и он почувствовал соленый вкус ее слез на своих губах, и поцеловал ее темные глаза.
- Не сейчас. Когда придет время, - прошептал он.- Ты поймешь, когда. И ты обязательно попадешь туда. И в этом месте никогда не наступает утро.
- Хорошо, любимый, - прошептала она, и обняла его крепче. Они заснули.
А через несколько часов, когда неожиданно прохладный ветер принес из степи запах мокрой травы и пробуждающегося солнца, он проснулся и понял, что пора уходить.
Она тихо сопела во сне. Он несколько минут смотрел на нее, затем легко поцеловал в лоб и вышел в просыпающуюся степь. Ступив на темную землю, он понюхал свежий утренний воздух, посмотрел на блеклое зарево на восходе и, улыбнувшись, пошел на юг. К реке.
3.
Девушку звали Юлия, и ей было без малого девятнадцать лет.
Они встретились жарким днем в селе, последним селении перед рекой, в небольшом магазине, куда Валентин зашел, чтобы купить сигарет.
Продавщицей в магазине работала ее мать. Он зашел, поздоровался, попросил пачку Вайсрой и, прислонившись к холодильнику с мороженым, вытер пот со лба.
- Юлия, дай пачку Вайсрой парню, - сказала продавщица, женщина средних лет, с красивым лицом и усталыми глазами.
- Да, мама, - ответила девушка и, протянув Валентину пачку, несмело улыбнулась. Валентин автоматически улыбнулся в ответ, взяв сигареты и вдруг, когда он поднял свои глаза на нее, у него в сердце что-то защемило. С того момента, он понял, что в глубине ее черных глаз таится нечто такое, чего он никогда ни у кого до сих пор не встречал. Совсем еще подросток, с еще заметной некоторой угловатостью в теле, но с уже оконтуренными женскими формами, она сразила его чувственной невинностью своего лица, кротким, но уверенным и, как он понял позже, несколько вызывающим взглядом, в трепете которого угадывалось, что ей уже стали знакомы некие смутные волнения, порождаемые просыпающейся в ней женщиной, а именно - смесь дразнящей истомы, инстинктивной печали и смутной неуверенности. У нее были длинные красивые черные волосы, которые она собрала в хвостик.
- Спасибо, - тихо сказал он. Она нервно улыбнулась и быстро исчезла в задней комнате магазина, успев выстрелить в него любопытными и слегка дерзкими глазами.
Заплатив и выйдя из магазина, Валентин остановился в нерешительности, затем медленно вошел обратно.
- Простите... Вы не знаете, где бы я мог здесь остановиться на некоторое время? - обратился он к продавщице. - Я... У меня есть деньги. Я никому не буду мешать. Я... очень хочу остаться здесь на время, я очень люблю фотографировать те места и тех людей, о которых обычно не прочитаешь в газете, не увидишь по телевизору, я...
Женщина удивленно взглянула на него, но прерывать не стала.
И он остался.
4.
И когда она неестественно вздрогнула, после чего нерешительно обняла его спину и заплакала - от боли, от страха, от счастья; ему уже не надо было увидеть капли крови на простыне, чтобы понять, что произошло. Когда же он все-таки увидел эти алые пятна, и она поняла, что он это увидел, в их сердца закралось что-то необычное, что-то сковывающее, что-то опасное. Она инстинктивно отодвинулась от него, и ей вдруг стало очень стыдно, что она голая лежит перед этим мужчиной, практически незнакомым мужчиной, который стал ее первым мужчиной, который сделал ее женщиной - и сейчас, окутанная стыдом, она чувствовала себя больше женщиной, чем когда-либо до этого. Он чувствовал ее состояние, и он чувствовал, как много для нее это значит, как много для них это значит, и вдруг на него нахлынула волна жалости и сожаления, коим не место в любви - и он это знал. Она отдала ему все, все самое невозвратимое, все самое чистое и необратное; она полностью открылась перед ним и он уже понимал, во что ей это все может обойтись, и какова цена той близости, что была между ними. Они наложили друг на друга отпечаток этой ночью, и он чувствовал, что ее ноша будет намного более тяжелой, ведь она такая молодая, и у нее вся жизнь впереди, а он уходящ и случаен, как бабочка-однодневка, и в то же время, останется в ее сердце навсегда, как и она в его - но ей еще жить с этим...
И тогда он обнял ее, и она неожиданно сильно, благодарно и облегченно обняла его в ответ, и время для них опять остановилось.
Письмо первое.
Поэзия леса... Шепот ручья... Канонада грома... Вспышки молний... Огни большого города... Вздох ветра ранней осенью... Свист метели, круговорот снега, танец падающих листьев, устланная багряным ковром тропинка... Цветные сны, черно-белые дни, полет времени, взрыв эмоций, мимолетное счастье... Появление на свет, красивая смерть... И еще целый океан метафор. Бездонные глаза, шелест шагов, сладость объятий, горечь утраты... Море образов. Но сложно найти такие образы, которые подошли бы к этому месту.
Небо здесь поистине нескончаемое. Когда смотришь на горизонт, кажется, что не облака спускаются к земле, а земля восходит к небу, соприкасаясь с ним и сливаясь в одну размытую линию, которая рано утром предстает в виде туманной дымки где-то вдалеке, а вечером, когда просыпаются звезды, похожа на фиолетово-черный след на самом краю видимого пространства. И я чувствую, что это путешествие происходит как внутри меня, так и снаружи, ведь каждый пройденный метр, каждый сделанный шаг есть то же расстояние, покрытое человеком в своем собственном безграничном "я", в своей душе, и именно поэтому издавна существовала инициация, состоящая в одиночном покорении неких чуждых, неосвоенных пространств и лучшем познании себя, других оттенков окружающего мира. А для меня - это инициация наоборот, ведь змея всегда пожирает свой хвост, и круг всегда замыкается, и я иду против времени и знаю, что, на самом деле, я только сейчас живу и смотрю вперед с широко открытыми глазами, а не существую, пытаясь не интересоваться тем, что происходит за окружающим всех нас тяжелым, рукотворным и искусственным занавесом. Я уверен, ты поймешь, даже если никогда не прочитаешь это. Ведь ты часть этого волшебства, ты истинность, ты альфа и омега, ты средоточие чудес, хотя, может быть, и сама об этом еще не подозреваешь.
А я память, я ощущение всего вечного и, в то же время, безвозвратного. Я тот, который будет всегда тебя ждать и тот, кто будет всегда рядом с тобой - в падении звезд, в дуновении ветра, в шорохе листьев, во снах и мечтах, во всем неосязаемом, близком и далеком, и я буду оттуда молиться тебе за тебя. Спи спокойно, моя малышка, и не плачь - пусть дождь плачет за тебя.
Валентин.
5.
Время, конечно, поглотило и ее. Через несколько месяцев стало очевидно, что она беременна, и все изменилось. Мать вынудила ее сделать аборт, который, конечно, не прошел хорошо, и она навсегда потеряла дар сотворения новой жизни. А еще через два месяца местные парни, зная о том, что она уже испорчена неизвестно кем, стали ходить к ней. Сначала, это было насильно, по пьяни, против ее желания; затем ей стало все равно. Потом к ней стали ходить взрослые мужчины, некоторые из которых хорошо знали ее безвременно умершего отца. А еще через год, то есть спустя два года после их встречи и еще шесть месяцев после смерти матери, она повесилась в той же обветшалой комнате, над той же грязной кушеткой и, говорят, ее нашли холодной, синей и улыбающейся.
6.
А потом пришел дождь, в виде мокрой и движущейся стены, которая мигом пригнула траву и поглотила все остальные звуки кругом. Шум дождя, как шум белого фона радиоприемника, был силен и однообразен; прерываемый лишь глухим басом грома, он полностью отрезал палатку Валентина от окружающего его ощущения пространства - казалось, ничего больше вокруг не существовало, не существует и не будет существовать, и сама материя плавно искривляется под нажимом стихии. Конечно, наутро степь начнет пожинать дары дождя, и в ней воцарится редкое ощущение свежести, но когда будет утро и будет ли оно вообще - решает только дождь: на то и его воля.
А потом пришло утро, такое же дождливое - и впервые за эти дни Валентину в степи было холодно.
А потом дождь кончился, тучи рассеялись, и беспощадное солнце принесло земле дикое похмелье в виде страшной духоты.
И с каждой каплей пота, падающей на помятую траву, Валентин понимал, что он все ближе.
Письмо второе.
Там, где весь день и всю ночь ходят машины, где блестят цвета, где люди заботятся о завтра, где завтра не заботится о них, где дрессированные камни скрывают пустоту - помолись себе за меня, ведь мне это нужно. И спи спокойно.
Валентин.
7.
В жаре, в часе пути от иссохшего колодца, почти у самых пепелищ он встретил пастуха.
Одинокий старик с черным моршинистым лицом и блеклыми стерто-голубыми глазами, чабан стоял, опираясь на свой посох, и наблюдал за приближением Валентина. Неподалеку, лениво щипали желтую траву прибалдевшие от жары овцы, числом около двадцати. Вдалеке, над полем рябило марево. Застывшее ярко синее небо жгло глаза.
--
Добрый день, - поздоровался подошедший Валентин и тщательно вытер теплым платком пот с раздраженной от соли кожи на своем лбу. Дышалось трудно, в горле пересохло, а на языке он ощущал какой-то странный горьковатый привкус.
Добрый, - прищурившись, ответил пастух, пристально глядя на незнакомца, отметив его городской и явно нездешний вид, увесистый рюкзак за плечами и уставшие глаза. - Откуда Вы?
Обращайтесь ко мне на ты. Я Вас моложе, - сказал Валентин.
Старик хрипло рассмеялся и протянул Валентину желтую самокрутку. Валентин не отказался, взамен предложив одну с фильтром. Чабан взял, ловко откусил фильтр, сплюнул и закурил со спичек, дав затем огня Валентину. Валентин затянулся. Самокрутка отдавала горечью.
--
А можно еще парочку? -- внезапно спросил Валентин. - Можем обменяться.
Старик рассмеялся еще раз и протянул Валентину пачку, в которой оставались еще несколько сигарет.
--
Не нужно ничего, - сказал он. - Все равно ваши городские сигареты слишком сладкие.
Но я купил их в селе, - ответил Валентин.
Старик покачал головой и затянулся.
--
Откуда ты? - спросил он.
Из города, - сказал Валентин.
Жарко, - ответил пастух. - Давно так жарко не было. Я видел тебя утром, ты спускался со стороны тех садов.
Да, - ответил Валентин. - Там есть старый дом. Чей он?
Старик опять покачал головой.
--
Не знаю. Говорят, там давно жил кто-то, кто пытался доказать, что здесь могут расти фруктовые деревья. И они росли. Но он умер. Очень давно. Потом никто не ухаживал за ними. И все выссохло. А дом до сих пор стоит. И печка в нем есть. Рядом он пытался выкопать погреб. Но сделал это всего лишь наполовину, потом зачем-то прикрыл камнями. Не знаю, зачем.
Я видел, - сказал Валентин. - Там были змеи.
Змеи здесь везде, - рассмеялся старик. - Меня кусали два раза. Но неядовитые. А брата Михая укусила ядовитая и он весь распух. Его отвезли в районный центр в больницу.
Он жив?
Нет, умер семь лет назад. А тогда выжил. Но после этого стал бояться змей. А умер он от спиртного. От цуйки. У тебя случайно нету? - пытливо заключил чабан.
Есть, - ответил Валентин.
Хорошо. Мне пить нельзя, я старый. Пью только чай и молоко. А ты выпей вечером. После этой жары. Но понемногу.
Выпью, - сказал Валентин.
Старик опять рассмеялся и вдруг куда-то отошел, вернувшись с двумя большими луковицами.
--
Закусишь, - сказал он. - Вечером. Если дойдешь до колодца, поставь цуйку в воду. Так лучше.
Спасибо, - ответил Валентин.
Давно не видел здесь людей из города. Со времен колхозов. Нет, люди из городов, на своих новых странных машинах здесь проезжают постоянно, чуть выше, за тем холмом, по трассе. Но таких, как ты, ходящих пешком, я не видел давно. - сказал старик. - Пару лет назад сюда приезжали немцы. Археологи. Копали наверху, на Горгане. Говорят, золота не нашли. Но копали много. Нашли много камней. Говорят, там жил человек шесть тысяч лет назад. До Адама, получается. Наш поп не верит. А я верю. Там находили старые кости.
А где это? - спросил Валентин.
Наверху, дальше. Иди обратно, но не по той дороге, а по другой. До нее недалеко, три часа пути. Потом наверх. И ты увидишь Горгану. До вечера дойдешь. Там холм, посреди степи. Его видно издалека. Пройдешь вот за тот поворот и увидишь. Там поворачивает река. Ты хочешь увидеть реку, не так ли? - прищурившись, спросил старик.
Да.
Она большая и широкая. Но порыбачить не получится. Сухие места. И много камыша, вся леска уходит. Донку не кинешь. Приходи лучше рыбачить в село. Там до реки недалеко, и есть дамба. Выпьем стакан вина. Я чай, а ты вино. Поговорим. Спроси пастуха Иона. Все знают.
Спасибо, прийду -- ответил Валентин. - Но сначала посмотрю Горгану. И закончу свои дела.
Не прийдешь, - сказал старик. - Не вернешься, вижу. Пойдешь дальше. Прощай, парень из города. И выпей вечером цуйки. У реки или у Горганы.
Спасибо. До свиданья.
Иди, - сказал старик. И опять хрипло рассмеялся. Затем взмахнул посохом, окрикнул задремавших было в тени редких кустарников невысоких собак и неторопливо удалился.
Валентин выбросил в пыль окурок, притоптал его ногой, сфотографировал удаляющегося старика на фоне отары и степи, затем сунул луковицы в карман и пошел дальше, к Горгане.
8.
Когда впереди показался холм, который старый чабан называл Горганой, Валентин сразу понял, что это возвышение искусственное. Оно выделялось на фоне плоской сухой степи и, в самом деле, было заметно издалека. Ближе к холму, в пожелтевшей траве начали белеть кости животных. Это были мертвые места. Кости оказались на удивление твердыми.
Поднявшись на вершину холма по проторенной тропинке, Валентин удивился внезапным дуновениям ветра, заставившим шептать одинокие травинки. Здесь было хорошо. И грустно.
Река была далеко впереди. Рассвет должен был прийти слева. Валентин решил переночевать здесь.
Посередине холма зияла огромная прямоугольная траншея. Видно было, что здесь копали недавно, и целенаправленно. В углу траншеи оставалось некое заплывшее подобие выкопанных в земле ступенек. Валентин спустился, чуть не сорвавшись с уступа. Внизу, его встретила стена духоты -- в закрытый со всех сторон котлован не проникал ветер, и даже время казалось застывшим. Под стеной лежал скелет лисы, желто-бурые остатки шерсти которой островками прилепились к белесым иссохшим костям. Животное умерло недавно -- зимой или весной. Пустые глазницы смотрели прямо на ступеньки. Валентин его сфотографировал.
В стенах котлована были видны большие красные пятна из рыхлой, обожженной глины. Под этими пятнами, на дне, валялись многочисленные куски сосудов. Валентин поднял один из них и сдул желтую пыль. Из-под пыли неожиданно показался спиральный орнамент из линий белого цвета на сером фоне. Валентин потрогал пальцем поверхность черепка. Он был гладким, отполированным. И очень древним. Ощущение древности поразило Валентина. Старик был прав. Это было не христианство. Это было намного старше любых известных пророков. Это было странно. И это притягивало.
Весь оставшийся день, до самых сумерек, он бродил по Горгане, осматривал стенки траншеи, подымал из сухой травы обломки различных сосудов, кремневых орудий и неизвестных ему предметов из глины и камня. Ниже по склону, он даже нашел обломок некоего изделия из раковины, который походил на браслет. Еще ниже, он нашел голову глиняного изображения человека -- статуэтки или идола. Это была фигура антропоморфа, но очень необычного, она создавала впечатление, что миниатюра изображала человека в маске.
Собрав хворост и сухую траву, он развел костер неподалеку от холма, поставив там же свою палатку. На холме было слишком много змей. Также, очевидно, змеи были у источника, влево, и у небольшого озерца, вправо. Именно поэтому, Валентин решил переночевать посередине.
Все самые интересные находки он вымыл у источника и сейчас, при свете костра, разглядывал их, время от времени потягивая цуйку из литровой пластмассовой бутылочки из-под фанты. Подаренные стариком луковицы он бережно разрезал на четыре части каждую. Они были горькими и острыми. Чабан был прав. Это была идеальная закуска для цуйки.
В степи было хорошо и интересно. Никогда он не испытывал такого удовольствия от жизни, как сейчас.
Воистину, стоит ступить на путь смерти, если он единственный сможет подарить тебе редкие мгновения настоящей жизни.
Письмо третье.
Я не знаю, когда уйду, но я знаю, что это будет скоро, и что это произойдет здесь, у реки, где земля подпитывает воду, а вода течет вниз, к тебе, и ты можешь ее увидеть ясным утром на окраине неба. Я чувствую тебя. Ты близко. Каждое утро, я вижу тебя в рассвете. Каждую ночь, сидя у костра, я вижу, как луна улыбается мне всегда по-разному -- и всегда, твоей улыбкой.
Свежая ночь есть твое дыхание. Чистая родниковая вода есть твой шепот. Далекий запах сожженных полей -- он тоже исходит из тех мест, откуда ты. Ночью, когда я, порой, отчего-то вздрагиваю и просыпаюсь, дабы затем заснуть вновь -- это я знаю, что ты увидела меня во сне.
Я люблю тебя. Я никогда никого не любил. Я говорил эти слова, и мне казалось, что я произношу их оправдано -- как же я ошибался...
Сейчас я еше более уверен в том, что делаю все правильно.
Спи хорошо, любимая.
О, Боже, как бы я хотел поцеловать твои глаза...
Спи хорошо, родная.
Я слегка пьян и поэтому еще более восприимчив -- к посланным тобою знакам луны, ветра, ночи, звезд и реки.
И реки...
Кое-что из того, что мы знаем; все, что мы не знаем; все далекое и непостижимое, все тайное и сокровенное - все открыто для нас. И мы там очень скоро будем. Волею судеб, я попаду туда раньше. И буду тебя там ждать. Сколько понадобится. Пока не наступит твое время. Но, до того, ты должна еще многое успеть здесь, в нашем мире.
Ищи меня в закате. Я скоро буду там.
9.
Если бы он был настолько религиозен, то мог бы подумать, что она послана ему в качестве искушения -- и был бы неправ. Ибо она никем не была послана, а являлась всего лишь капризом судьбы. Его судьбы. Одним их тех мгновений, которые не забываются никогда, и которые поэтому намного длиннее, чем годы или столетия. А он был для нее ничем иным, как билетом в один конец, на мимолетное несостоявшееся путешествие.
Завораживающий огонь костра колыхался в ночи, будто степной цветок на ветру, и Валентин не мог знать, как сильно он ошибался. Он был для нее всем. И не существует нормальной жизни после такой любви.
Ведал он или нет, им суждено было встретиться гораздо раньше, чем он предполагал.
А река становилась все ближе и иногда, ранним ясным утром, когда некоторые люди крепче всего спят, а другие -- легче всего умирают, он мог разглядеть щетину припойменных лесов, где было душно и жарко, и внутри которых ему предстояло найти еще одну тайну.
Позади был тот древний холм, спереди вплоть до тех самых деревьев простиралась степь, с правой стороны он пришел, а слева, у самого горизонта виднелось какое-то далекое, размытое пятно. Именно туда, почувствовал Валентин, предстоит ему направиться в это раннее и ясное утреннее время, когда некоторые крепче всего спят, а счастливцы легче всего умирают.
В небе появилась какая-то кружащая точка. Орел, подумал Валентин. Эта точка полетела на восток. К тому самому пятну под горизонтом.
Взвалив на плечи рюкзак, Валентин закурил и неспеша последовал за ней.
Вскоре, кругом опять стало жарко.
10.
Одевшись, она вышла на крыльцо и долго смотрела в степь. Его не было видно, но он был где-то там, она знала это. Она могла его догнать. Но она обещала не делать этого. Еще слишком рано, говорил он ей, и она чувствовала, что он прав.
Странно, но ей не хотелось плакать. Напротив, она была спокойна и счастлива. Ей было все равно, что она объяснит матери, как та отреагирует, что скажет ее брат, как на нее будут смотреть соседи. У нее был маленький секрет, и этот секрет включал целый мир. Она изменилась этой ночью. Она стала женщиной. Его женщиной. В эту ночь она безвозвратно потеряла все -- и обрела то, что принадлежит только ней и ему. Она перестала быть дочкой, сестрой, подругой, ибо все отошло на второй план. Она познала страсть, и этого никто не мог у нее отобрать. И сделал ее женщиной именно тот мужчина, которого она навсегда полюбила. Но об этом не узнает никто.
Он был ее первым и будет ее единственным мужчиной. Она поклялась себе в этом. Она не могла себе представить, чтобы ее коснулся кто-то другой. И, сколько бы не прошло до того времени, когда она вновь увидет его, она будет ждать. Когда настанет их время и они встретятся, это будет навсегда.
А что такое время, по сравнению с вечностью...
Ей нужно было уходить. И на протяжении всего пути до села, ее сопровождало необычайно ласковое в тот день солнце, а вдоль тропинки робко распускались свежие цветы.
Вскоре, когда хижина опустела, из под большого камня выползла змея и направилась в степь.