Бекерский Валентин Иванович : другие произведения.

Мир и Война к4 том 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Валентин Бекерский

МИР И ВОЙНА

Том второй

(книга 4-я)

Одесса

2002


НАСТУПЛЕНИЕ

   Утро 14-го выдалось серым, туманным. К тому же шел густой снег, еще больше ухудшавший видимость. В такую погоду авиация вынуждена была бездействовать. Впрочем, и артиллерия могла стрелять только вслепую, по заранее пристрелянным целям. Наш расчет стоял наготове в минометном ровике. Я, к тому времени наводчик, приготовил миномет к бою. Мины были вытащены из ящиков и уложены на бруствер. И вот поступила команда "Огонь!" Ударили наши минометы. В первый момент еще можно было различить отдельные выстрелы и залпы. Потом началось такое, что трудно передать словами. Била дивизионная и корпусная артиллерия, били орудия большой мощности. Небо непрерывно прочерчивали огненные трассы реактивных снарядов. Вокруг гремело, гудело, выло. И если бы тогда вдруг рядом с нами стали рваться немецкие снаряды, мы бы едва ли услышали их разрывы в могучем ни на секунду не прекращающемся громе артиллерийской подготовки.
   Позже один из командиров расчетов нашего взвода признался, что его заряжающий, опустив мину в ствол и не услышав выстрела своего миномета в сплошном грохоте орудийной стрельбы, опустил туда вторую и уже готовился сделать то же самое еще с одной миной, как вдруг увидел, что в стволе торчит верхушка предыдущей. Расчет остался цел только потому, что запал первой мины не сработал, и взрыватель не включился. Дело в том, что взрыватели мин становятся на боевой взвод лишь после того, как мины резко вырываются из ствола, и тогда достаточно малейшего прикосновения к взрывателю, чтобы мина мгновенно взорвалась.
   Артподготовка продолжалась долго. Не менее двух часов. Потом поднялась в атаку пехота, а спустя немного времени со стороны передовой уже возвращались в тыл через наши позиции подводы с ранеными и убитыми пехотинцами.
   И тут настал наш черед. Старший на батарее вызвал по телефону ездовых с повозками. Мы погрузили на них минометы, своё скромное личное имущество, и двинулись на запад вслед за наступающей "царицей полей". Весь этот день уже много позже артподготовки все вокруг было наполнено каким-то постоянным, непонятно откуда исходящим грозным гулом, который, я отчетливо помню.
   Вначале наступления командир батареи, как обычно, шел впереди с пехотой, а потом присоединился к нам, и здесь я его увидел впервые. Это был старший лейтенант, выше среднего роста, худощавый и как потом выяснилось со спокойным, уравновешенным характером. Позже я узнал, что зовут его Олег, что он, как и я, с Украины: из села Перепоповка Роменского района Сумской области и что комбат всего на два года старше меня, а в полк прибыл на два месяца раньше.
   Вскоре с пригорка, куда поднялась повозки с минометами нашей батареи, мы увидели ровное унылое поле. Впереди - вдалеке серый, редкий лес. Слева - болото, на котором между мохнатыми кочками кое-где поблескивали темные пятна воды. Справа - несколько печных труб на пепелище - единственное, что осталось от стоявшей на этом месте небольшой деревушки. А над нашими головами - хмурое, затянутое тяжелыми облаками небо, сквозь которые туманным, расплывчатым диском угадывалось солнце.
   Как только оборона противника была прорвана, на нашем пути оказался немецкий блиндаж с частично обвалившимся перекрытием и заваленным входом. В нем остались живыми несколько немцев. Они просили откопать их. Но комбат сказал, что нам некогда заниматься этим, что их освободят тыловые подразделения. Один из разведчиков намеревался бросить в блиндаж гранату, однако командир батареи не разрешил ему, сказав, что мы пленных не убиваем. А ведь у него, как я потом узнал, немцы расстреляли отца.
   Но вот подали команду: "К бою!" Расчеты быстро сняли с повозок и установили минометы, приготовив к стрельбе. Лошадей с повозками отослали в тыл. Но едва прогремели первые залпы наших минометов, как вокруг нас начали рваться немецкие снаряды. Они падали близко и часто. А главная беда заключалась в том, что невозможно было окопаться - зарыться в в спасительную землю. Вода в этом месте стояла почти на поверхности. Стоило раз копнуть лопатой, как лунка тотчас же наполнялась водой. Трудно передать словами чувство, когда осколки, несущие смерть свистят вокруг, а тебе негде укрыться. Единственное, что мы могли сделать - это наспех под огнем немцев сложить баррикады из ящиков с минами, наивно полагая, что таким образом защитим себя.
   Каждый новый удар разорвавшегося снаряда проникал в душу, в нервные узлы, до которых не добраться ножу самого опытного хирурга. Он врывался через ушной лабиринт, через полузакрытые веки, через ноздри, сотрясал череп и мозг.
   Батарейцы лежали в дыму и тумане, каждый сам по себе, и каждый, как никогда в жизни, чувствовал свое тело как нечто бесконечно хрупкое, могущее в любой миг безвозвратно, навечно исчезнуть. Такое состояние является целью и смыслом любого артиллерийского огня. Он направлен именно на то, чтобы человек сосредоточился в своем одиночестве, оторвался от других людей, уже не слышал в грохоте приказов командира, не видел его, не ощущал связи с соседями и в страшном своем одиночестве познал свою слабость.
   Артобстрел длился долго. Люди, поднимая на миг головы, озирались, видели неподвижные тела товарищей и не знали, живы они или уже мертвы. А затем вновь лежали, скорее всего, с одной единственной мыслью: я-то пока жив. Но вот снова резкий пронзительный, вонзающийся в мозг свист снаряда. Не моя ли это смерть?
   Наконец немецкая батарея прекратила обстрел. Казалось просто чудом, что никто батарейцев не был убит и даже не ранен. Но тут же с тыла начала палить по нашим позициям своя пушка. Место, откуда она стреляет, удалось быстро определить, и поскакавший туда на лошади командир соседнего минометного взвода в крепких русских выражениях объяснил наводчику пушки, что так порядочные люди не поступают. Затем снова прозвучали команды: "Отбой!", "Минометы на повозки!", "Бегом!"
   И тут наш взвод постигло огромное несчастье. Дело в том, что мины в ящиках лежат в специальных деревянных гнездах. Когда их готовят к бою, гнезда вместе с предохранительными колпачками, снятыми с взрывателей, выбрасывают. То же проделали и в этот раз. При команде "Отбой!", в четвертом расчете две неиспользованные мины без предохранительных колпачков снова уложили в ящик, в котором гнезд уже не было. Заряжающий, второпях грузивший ящик на повозку, упустил его. Раздался страшный взрыв. Взорвались обе мины. Убило шесть лошадей и весь минометный расчет. Всё это произошло на моих глазах в считанные секунды. Командиру расчета снесло череп, трех человек изрешетило осколками, а солдату, упустившему ящик, оторвало обе ноги. Он приподнялся на локтях, поглядел на обрубки ног, упал и умер. Так, вовсе не понеся потерь при интенсивном немецком артиллерийском обстреле, мы из-за роковой оплошности своего же товарища, сразу потеряли целый расчет.
   Люди погибли, и тут уж ничего нельзя было исправить. А поврежденный миномет комбат сам с одним из своих разведчиков повез в наши мастерские. Это, казалось бы, совсем простое дело, едва не закончилось для него трагически. Вот что он, возвратившись, вкратце рассказал о своей поездке:
   "Оставив миномет в мастерских, я, чтобы быстрее догнать свою батарею, остановил "студебекер" из соседнего артполка и попросил капитана, сидевшего в кабине вмести с шофером, подбросить меня. Он кивнул в знак согласия, и мы с разведчиком влезли в кузов, где уже сидел солдат - вероятно, артиллерист. Спустя немного времени, мне показалось, что машина едет левее, чем нужно, и я крикнул: "Капитан, мы не туда едем!" Но тот только отмахнулся и зло буркнул в ответ что-то вроде: "Не учи, сам как-нибудь разберусь!" А еще через минуту мы на опушке леса сходу влетели в колонну немецких повозок. От такой неожиданной встречи одинаково опешили и мы, и немцы. И все же я пришел в себя раньше. Успел бросить в них две противотанковые гранаты, а разведчик полоснул по немцам длинной очередью из автомата. Фрицы, позабыв про своих раненых и убитых, в панике разбежались. Но тут к ним на выручку подоспел бронетранспортер и своим огнем убил капитана, водителя машины и солдата-артиллериста. К тому же поджег "студебекер", в кузове которого было полно снарядов и ящиков с гранатами. Едва мы с моим разведчиком успели отбежать от него, как начался дикий фейерверк. В общем, нам с разведчиком удалось, используя, кстати подвернувшийся овраг, оторваться от фрицев, хотя меня все же пуля чесанула по боку, а разведчику прострелили руку. Всю ночь мы искали свой дивизион и только к утру догнали его".
   Командир батареи с разведчиками и связистами снова ушел вперед, чтобы из пехотного батальона корректировать огонь наших минометов, а для меня лично неприятности этого дня еще не закончились. Старший на батарее лейтенант Соколов приказал мне отправиться в штаб дивизиона, который также, как и мы, перемещался на новое место. Я с трудом отыскал его, и после того как доложил о своем прибытии, начальник штаба, совсем недавно приказывавший мне организовать хор, узнав меня, сказал:
   - Послушай, артист, срочно отыщи штаб полка, получи там карты новых районов и мигом назад. Понял?
   - Так точно, - ответил я. - Разрешите идти?
   - Дуй! И чтобы одна нога тут, а другая там!
   Штаб полка, разумеется, тоже находился в движении. Где его искать, я понятия не имел. В сплошном потоке машин, повозок, пехотных колонн, танков, двигавшихся на запад, с большим трудом, только к концу дня мне удалось найти полковой штаб и доложить начальнику штаба, кто я и зачем послан к ним. После чего он мне вручили карты, и передо мной встала новая задача, как теперь найти штаб дивизиона.
   Сначала я долго, уже в обратном направлении, шел пешком. Затем совершенно случайно набрел на несколько наших подвод, которые везли ящики с минами. Устроившись на одной из них, я положил свернутые в трубку карты между бортом повозки и ящиком, и немного вздремнул.
   Проснулся я уже в сумерках от того, что повозка остановилась. Рядом стояли еще несколько конных упряжек. Вероятно, кто-то в этом месте устроил кратковременный привал. Первым делом я стал спрашивать у незнакомых мне ездовых, не знают ли они случайно, где сейчас находится штаб первого дивизиона. Один из них сказал, что знает и указал мне домик, стоявший неподалеку от повозок. Я был рад, что штаб не надо вновь разыскивать, и собирался тотчас же отнести туда карты. Но когда я ткнулся к своей подводе, карт там не оказалась. Они куда-то исчезли. Я не знал, что и думать. Неужели, когда я спал, их украли? Кто? Зачем? Кому они нужны? Честно говоря, у меня заныло под ложечкой. Я отлично понимал, что потерять секретные, кодированные карты, это верный способ угодить в штрафную роту. Но мне ничего не оставалось другого, как идти с повинной в штаб. Я соображал, как объяснить пропажу карт. Ведь их просто невозможно было потерять. Это же не иголка. Вырвать их у меня из рук тоже не могли. А признаться, что карты украли, пока я спал, казалось мне просто немыслимым и даже глупым. И все же я направился к штабу, надеясь придумать что-нибудь на месте. Однако, пройдя несколько шагов, остановился и решил еще раз внимательно осмотреть повозку. Сверху, как и прежде, в ней ничего не было. Тогда я стал двигать и перекладывать ящики. И вдруг за одним из них увидел пропажу. У меня сразу отлегло от сердца. Я взял злополучные карты и понес их в штаб.
   В домике, в просторной комнате, с плотно завешенными одеялами окнами, освещенной самодельными светильниками, сделанными из снарядных гильз, жарко топилась печь, покрытая изразцовыми плитками. Возле нее полковой химик, удобно устроившись на кожаном диване, негромко разговаривал с незнакомым мне офицером. Справа у стены, прямо на полу расположились два связиста с деревянным зеленым ящиком телефона, а рядом с ними радист с рацией. Посредине комнаты стояли два больших стола. За одним из них сидел начальник штаба. Он просматривал какой-то документ, делая в нем толстым красным карандашом пометки. Я подошел к нему и, протягивая карты, доложил:
   - Товарищ капитан, ваше приказание выполнил.
   Он мельком глянул на меня и недовольным голосом произнес:
   - Где ты болтался так долго?
   - Но, товарищ капитан, надо ж было сначала найти штаб полка.
   - Ладно, ты свободен, - прервал мои объяснения начальник штаба, положил свернутые карты рядом с собой и вновь занялся документом.
   - Товарищ капитан, - снова сказал я, - Разрешите обратиться.
   - Чего тебе еще? - подняв голову, спросил он.
   - Разрешите остаться в штабе до утра?
   - Нечего тебе здесь делать. Немного обогрейся и догоняй батарею.
   - Слушаюсь, - ответил я и отошел поближе к печке.
   За другим столом два штабных писаря - сержант и ефрейтор что-то старательно и быстро писали. Я обратил внимание на то, что на них были добротные шерстяные гимнастерки со свежими, только недавно пошитыми белыми подворотничками и у каждого на груди несколько медалей, а у сержанта даже поблескивал орден Славы. Я вспомнил своих товарищей по пехоте и всех знакомых мне минометчиков, которые пришли сюда с боями из самого Сталинграда. Редко кто из них имел награды. А вот писаря - вон сколько их получили. - "И как это сидя в штабе они ухитрились совершить кучу подвигов?" - подумал я. - И сам же себе ответил: "Очень просто. Ведь на медалях, полученных за штабное усердие, ничего не написано и выглядят они совершенно так же, как те, что заработаны в боях. Поэтому вне штаба у этих "героев" никто о происхождении их наград и спрашивать не станет".
   Усевшись у печки на полу, я снял сапог, и стал перематывать сбившуюся портянку. Офицеры на диване по-прежнему разговаривали между собой. Сидя рядом с диваном, я слышал все, о чем они говорили. Из их разговора узнал, что командира дивизиона недавно вызвали в штаб полка, а главное, что за первый день нашего наступления освобожден городок Насельск, что мы сейчас находимся где-то между Модлином и Новым Мястом, ближе ко второму, и что дальше будем двигаться в направлении Бельска.
   Отдохнув в штабе около часа, я поднялся, повесил карабин на плечо и направился к двери. Закрывая их за собой, я слышал, как связист начал монотонно бубнить в телефонную трубку:
   - Береза, береза я сосна, отвечай!
   Не имея понятия, где находится моя батарея, я вопреки приказанию начальника штаба, не стал ночью "догонять" ее. Отправился снова к повозкам, на которых спали ездовые, забрался на ту, что ехал днем, подвинул спящего, влез к нему под тулуп и крепко заснул.
   Весь следующий день погода была такая же мерзкая, как и накануне. Немцы отступали, а мы, догоняя их, всё время находились в пути. На реке Вкра противник пытался задержать нас, но 16-го к концу дня его оборона была прорвана, и мы снова двинулись вперед. Я шел целиной немного в стороне от нашей колонны, и вдруг мне показалось, что слева у входа в разрушенный снарядом или бомбой немецкий блиндаж шевелится человек. А когда я подошел к нему, то глазам моим представилась тяжелая картина. Немец - офицер, лежал на боку, придавленный ниже колен обрушившимися тяжелыми бревнами перекрытия блиндажа. Ноги немца, наверное, были переломаны. Он молча смотрел на меня, и в его взгляде было столько тяжкой муки и одновременно мольбы, что у меня даже мурашки побежали по спине. Я стоял, глядя на него, не зная, как в таком случае следует поступить.
   В это время от колонны отделился командир нашего дивизиона, и, обращаясь ко мне, крикнул:
   - Эй сержант, что ты там разглядываешь?
   - Да тут немец раненый, - ответил я.
   Майор подошел к блиндажу, глянул на немца, и, обернувшись в мою сторону, вдруг со злостью спросил:
   - Почему не застрелил?
   - Так он же раненый, ему помочь надо, - ответил я.
   - Сейчас я ему помогу, - сказал майор, доставая их кобуры пистолет.
   Я понял, что произойдет через секунду, и в ужасе отвернулся. Прозвучали два выстрела, а затем майор крикнул:
   - А ты, марш к начальнику штаба и скажи ему, что я приказал оформить на тебя документы в штрафную роту.
   - Слушаюсь, - ответил я и медленно побрел в сторону по-прежнему двигающейся колонны, пытаясь понять, откуда у майора столько ненависти, и зачем он убил тяжело раненого офицера. Я был совершенно убежден, что ненависть с неизменной плодовитостью порождает только ненависть. Поэтому поступок командира дивизиона представлялся мне диким, ничем не оправданным. В моем понимании сострадание даже к врагу позволяет человеку оставаться человеком. И вопреки только что увиденному, я глубоко верил, что существует простая житейская доброта. Доброта старухи, выносящей кусок хлеба пленному, доброта солдата, поящего из фляги раненого противника, доброта молодости, жалеющей старость. Частная доброта отдельного человека к отдельному человеку, доброта без свидетелей, без мысли. Ее вправе назвать бессмысленной добротой. Она бессловесна, инстинктивна, слепа и распространяется на всё живущее, даже на букашку, на надломленную ветку, которую, вдруг остановившись, поправляет прохожий, чтобы ей удобней и легче было вновь прирасти к стволу.
   Но приказ есть приказ, и я обязан был его выполнить. Вскоре я нашел повозки со штабным имуществом, однако, начальника штаба с ними не было. Он куда-то отлучился. На одной из повозок ехали писаря и связисты, на другой трое незнакомых мне офицеров - лейтенант и два старших лейтенанта. Они громко разговаривали. Временами чему-то смеялись. Я подумал, что начальник штаба вернется именно к этой повозке, и пошел рядом с нею. Один из старших лейтенантов вспомнил 69-ю армию, которая вроде бы шла рядом с нашей от самого Сталинграда, и которой командовал генерал Колпакчи, бывший до этого даже начальником штаба нашего 2-го Белорусского фронта. Мне фамилия генерала показалась странной, не русской. И может быть только поэтому через три с лишним года, уже находясь в Хабаровске, я легко вспомнил ее и в связи с этим мне хотелось бы коснуться вопроса о грубости и хамстве начальников по отношению к подчиненным - обычных и широко распространенных в армии. Начну с фарисейского утверждения маршала Еременко в книге "Годы возмездия 1943-1945":
   "Одной из существенных причин необычайной нравственной силы советского воина было то, что наши люди воспитывались в условиях высокого уважения к их человеческому достоинству".
   А далее, в развитие этой цитаты, приведу сначала слова из воспоминаний маршала Москаленко о Жукове:
   "Досталось мне от него... Вежливых слов он не выбирал. Но я не обиделся..."
   А зря. На дуэль за оскорбление своей чести Москаленко Жукова, разумеется, не имел права вызвать, но, по крайней мере, обидеться вполне мог. Вспоминает Жукова в том же плане и маршал Рокоссовский, который с присущей ему деликатностью, "оставив за кадром" главные перлы великого и могучего русского языка, описывает такой, весьма любопытный, эпизод:
   "Был нормальный бой... мы с Радецким смогли вырваться на КП армии в деревушку Велька, куда, наконец, сумел подтянуться и весь штаб армии во главе с Бобковым. Впервые за несколько дней привели себя в порядок. Только побрились и почистили сапоги, по улице проскочили машины, круто затормозив у нашей избы. Радецкий взглянул в окно. Жуков. Мы выскочили на крыльцо. Я хотел порадовать представителя Ставки, но вышло другое.
   - Бреетесь?.. Одеколонитесь?.. Почему не взяты Барановичи?
   Кое-как увели Жукова в избу. Там он продолжал разнос. За долгую службу в армии мне никогда не приходилось испытывать такого унижения... У Радецкого каменное лицо. В конце концов, удалось доложить, что части идут хорошо и с часу на час овладеют городом. Ответ был не лучше начала...
   - Командующий докладывает правильно, товарищ маршал, - сказал Радецкий. Жуков не обращал внимания.
   - Командующий докладывает правильно, - повторил член Военного совета. Брань обрушилась на него. Эта невыносимая сцена закончилась тем, что Жуков приказал Радецкому выехать в Барановичи и не возвращаться, пока город не будет взят. Отшвырнув ногой табурет, Жуков вышел, с шумом захлопнув дверь".
   А вот как безобидно подобный разнос выглядит в интерпретации самого маршала Жукова:
   "Представители Ставки не командовали фронтами. Эта функция оставалась в руках командующих. Но наделенные большими полномочиями, они могли влиять на ход сражений, в районе которых находились, вовремя исправлять ошибки фронтового или армейского командования, конкретно помочь им... Я не помню случая невыполнения рекомендаций представителя Ставки".
   Последнее утверждение Георгия Константиновича не лишено некоторой доли кокетства. Потому что при той форме "помощи", какую описывает Рокоссовский, никто и не посмел бы не выполнить "рекомендации" маршала. К этому нужно добавить, что в годы войны Ставка имела своих представителей на всех фронтах. Ими были Жуков, Василевский, Тимошенко, Ворошилов, Буденный и другие. Наряду с "основными" представителями Ставки в качестве их помощников направляли еще и многочисленных специалистов по отдельным родам войск и так называемые рабочие группы генералов и офицеров. Последние занимались главным образом подготовкой представителю Ставки различных справочных данных и нередко при этом осложняли работу штаба фонта, вносили в нее излишнюю нервозность.
   Маршал Бирюзов в этой связи пишет:
   "Уже тогда, во время войны, я частенько задумывался о целесообразности такой формы руководства. Думаю об этом и теперь. Сдается мне, что Ставка в лице Сталина излишне опекала командующих фронтами".
   Разговор о представителях Ставки начался с маршала Жукова, и поскольку речь зашла о нем, мне бы хотелось привлечь внимание читателя еще к одной цитате из его книги "Воспоминания и размышления". Дело в том, что после разгрома немцев на Курской дуге перед советским командованием встал важный вопрос о ликвидации противника на Таманском полуострове. Для его решения Жуков и еще несколько видных военачальников прибыли в 18 армию.
   "В 18 армию генерала К. Н. Леселидзе, - пишет Георгий Константинович - мы прибыли вместе с наркомом Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецовым, командующим ВВС А. А. Новиковым и работником Генштаба генералом С. М. Штеменко.
   Ознакомившись с обстановкой, силами и средствами армии и моряков Черноморского флота, все пришли к выводу о невозможности в то время проводить какие-либо крупные мероприятия по расширению новороссийского плацдарма, который именовался тогда в войсках Малой землей.
   Действительно, это был плацдарм общей площадью всего лишь в 30 квадратных километров. Всех нас тогда беспокоил один вопрос, выдержат ли советские воины испытания, выпавшие на их долю, в неравной борьбе с врагом, который день и ночь наносил воздушные удары и вел артиллерийский обстрел по защитникам этого небольшого плацдарма.
   Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии Л. И. Брежневым, который там неоднократно бывал, и хорошо знал обстановку, но на этот раз он находился на Малой земле, где шли тяжелейшие бои".
   Прочтя такое, не знаешь, как и реагировать. Смеяться или возмущаться? Три маршала и представитель Генерального штаба решили посоветоваться причем не с командующим 18-й армии, в первую очередь отвечающим за плацдарм, а с каким-то задрипанным полковником Брежневым, ничего не смыслящим в военном деле, которого они, скорее всего, знать не знали, а если даже случайно слышали о нем, то все равно не стали бы с ним разговаривать. Вот что значит указание "направляющей и руководящей" партии. Сказано было Жукову показать в своей книге важную роль генсека в войне, и у четырежды героя Советского Союза не хватило мужества откровенно заявить, что, роль эта заключалась лишь в выдаче партийных билетов в тылу армии и ни в чем больше. Легендарный маршал беспрекословно выполнил партийную установку.
   Возвращаясь снова к вопросу о грубости и хамстве в армии, приведу еще один образчик гневливости высокого начальства, о котором говорит генерал-майор В. Гладков в своей книге "Десант на Эльтинген":
   "Однажды из штаба армии передали, что в нашу дивизию выехал командующий группой и скоро будет на командном пункте. Я обрадовался, думая, что смогу лично доложить большому начальнику обстановку на моем участке, предложить свои соображения о преодолении трудностей и получить указания. Мне нужно было, как новому человеку, оглядеться. И я ждал, что начальник поможет мне.
   Ждать пришлось недолго. Показались три машины. Две остановились метрах в пятистах, третья подъехала к КП, и подполковник в форме НКВД спросил, кто тут командир дивизии. Я ответил. Мне было сказано, что вызывает командующий Масленников. Быстро взяв карту, сел в машину и поехал с подполковником. Не доезжая двадцати метров, соскочил с машины и только хотел представиться Масленникову, как он начал честить меня, на чем свет стоит: "Я вас сниму. В штрафной батальон отправлю. Расстреляю... Почему не наступаете?"
   К тому времени я уже четверть века прослужил в Советской Армии. Впервые пришлось слышать такие слова от старшего начальника.
   Стоял перед ним по всей форме, а он, сидя в машине, продолжал разнос, и я видел не умудренного опытом начальника, который мог бы поучить подчиненного, как бить врага на поле боя, а комок нервов, не способный управлять, не только людьми, но и самим собой. Это было отвратительно.
   Уловив, наконец, момент, я сказал Масленникову, что для того, чтобы наступать, нужно организовать наступление, выделить соответствующее количество боеприпасов и время на подготовку. Ответ был не лучше начала: "Ты меня учить будешь? Нет боеприпасов - иди сам в атаку!" При таком положении можно было сказать одно: "Слушаюсь, идти самому в атаку..." На том наше знакомство и закончилось. С тяжелой душой я возвратился на КП. В голове билась мысль: неужели нас годами напрасно учили военному делу, неужели никто не поймет, что нельзя доверять судьбу войск таким людям, что потери, которые несут наши части, во многом зависят от подобных начальников, теряющих голову в сложной обстановке. Масленников не был силен в военном деле. В армию был переведен накануне войны, а до этого работал в войсках внутренних дел. Организовать наступательную операцию он был не в состоянии: не хватало знаний и организационного таланта.
   Я тогда взял разведроту, повел на передний край, поставил задачу овладеть опорным пунктом на кургане "Шапка", а заместителю приказал прикрыть огнем и, если роте удастся занять курган, поднимать в атаку всю дивизию. Больше чем ротой рисковать не мог. В атаку за командиром дивизии пошли дружно, но наша атака захлебнулась. Боеприпасов не было, а нужна была серьезная артподготовка, и не только на нашем участке, но и с участков соседних дивизий. Доложил, что успехов не имею, понес потери. На другой день приехал прокурор расследовать, почему дивизия имеет большие потери и не выполнен приказ Масленникова. Как раз я бы на НП и ответил, что, если прокурору нужно разобраться в обстановке, пусть прибудет ко мне на наблюдательный пункт, отсюда ему будет виднее. Очевидно, у него не хватило мужества пробраться под обстрелом на НП. Не пришел, а с дивизии меня все-таки сняли".
   В заключение хочу сказать несколько слов об эмоциях. Нет нужды доказывать, что они являются неотъемлемой чертой человеческого характера. Но позволять им брать верх над разумом - значит обрекать дело на неудачу. "Гнев - плохой советчик", - говорит пословица. "Друг познается в беде, мудрец - в гневе", - утверждает другая.
   И все-таки гнев - чувство естественное, хотя и является одним из семи смертных грехов. Часто он может быть оправдан обстоятельствами. Однако еще чаще это следствие невоспитанности. Обычно гневливый человек не умеет вести себя в обществе потому, что единственным сдерживающим стимулом для него служит начальство. Я не раз встречал, и не только в армии, начальников не выдержанных с подчиненными и отлично умеющих держать себя в рамках перед старшими. В отдельных ситуациях гнев можно понять. Но ничем нельзя оправдать его, когда он выливается на голову провинившегося в выражениях, унижающих честь и достоинство человека.
   Пришив в 1943 году, по внезапной прихоти "отца народов", на плечи погоны, генеральский корпус, вероятно, решил, что вместе с ними он автоматически перенял у царской армии и отношения в среде начальствующего состава. Но ведь внутренняя культура человека это не погон. Её так просто не пришьешь. Она зависит от воспитания с детства, а порой даже имеет генетические корни. И потом генералы это бывшие полковники, а те в свою очередь вчерашние майоры и капитаны. Ну а как общались между собой офицеры, и не только во время войны, на уровне батальонов и рот, это я знаю не из книг и не понаслышке.
   Теперь же, когда читаешь военные мемуары генералов и маршалов Великой Отечественной, то даже слеза прошибает от умиления. Какие они все, в общем, и целом, были храбрые, благородные, умные, прекрасно знающие своё дело и даже талантливые. А как они разговаривали друг с другом, обращаясь непременно на "вы" и только по имени-отчеству. Но куда же подевался мат, сопровождавший устные приказы и команды по телефонам и рациям? И разве не было в армии посредственностей, которых, как известно, значительно больше, чем людей одаренных? А самодуры и просто дураки среди командиров самых разных рангов? Что, их тоже не было? Вспомните "выдающихся" полководцев: Ворошилова, Буденного, Тимошенко, Еременко, Масленникова или членов военных Советов Хрущева, Мехлиса и им подобных помельче, на совести которых десятки и сотни тысяч по-дурному загубленных солдат и офицеров? Ох, уж этот могучий "Социалистический реализм", предписывавший во благо советского человека черное превращать в белое.
   У меня в связи с отмеченным маршалом Еременко "высоким уважением к человеческому достоинству" в армии сохранились и собственные воспоминания. Так, уже после войны, в Хабаровске, в 50-м стрелковом полку я был дружен с помощником начальника штаба, капитаном Ворошиловым, образованным, интеллигентным человеком, приятным собеседником, хорошим товарищем и знал, что он выполнял большинство курсовых работ для нашего командира полка - полковника Гурского, который занимался заочно в военной академии в Москве.
   Однажды вечером мы условились с капитаном встретиться в штабе. Когда я пришел к нему, там было еще несколько офицеров и штабной писарь Шавлюк. Вдруг туда же зашел командир полка. При его появлении мы встали. Он был в отличном настроении, разрешил всем сесть, сам сел у стола, спросил у капитана, отправлена ли дневная сводка в дивизию, а затем речь зашла о великих полководцах. Полковник, видимо считая себя специалистом в этом вопросе, стал рассказывать о Ганнибале и в чем-то ошибся. Капитан Ворошилов заметил ошибку и очень деликатно поправил его. Благодушие командира полка как ветром сдуло.
   - А ну вон отсюда! - приказал он капитану. - Ишь, поправлять полковника вздумал, говнюк.
   А теперь я снова вернусь к генералу Колпакчи. В то время, когда я служил в Хабаровске, он командовал Дальневосточным военным округом. Штаб округа находился в Благовещенске. Помню, когда командующий приезжал в нашу дивизию, это воспринималось офицерским составом как стихийное бедствие. При появлении генерала в расположении частей офицеры разбегались, как мыши завидев кота. А моё с ним знакомство произошло следующим образом. Однажды в том же 50-м полку я был дежурным по роте. И надо же так случиться, что именно в этот день генерал Колпакчи решил посетить наш полк. Осматривая казарму, он в сопровождении полковника Гурского, замполита - подполковника Асафьева и еще нескольких штабных офицеров зашел и в нашу роту. Так близко я его видел впервые. Высокий, стройный, представительный генерал лет пятидесяти, с гладко зачесанными наверх волосами, чуть скуластым лицом, на котором выделялись широкий лоб, темные густые брови над прищуренными глазами и волевой рот с плотно сжатыми, тонкими губами. В роте в это время кроме майора-комбата, меня и дневального "у тумбочки" никого больше не было. Рота находилась на занятиях. Командир батальона, как полагается в таких случаях, подал команду "Смирно", подбежал к генералу и начал докладывать:
   - Товарищ генерал! Рота...
   - Отставить! - прервал его Колпакчи. Видимо ему что-то в комбате не понравилось. Глянув в мою сторону, он приказал:
   - Сержант, доложи!
   Я подскочил к нему, приложил руку к пилотке и отбарабанил:
   - Товарищ генерал-полковник, первая рота находится на занятиях. За время моего дежурства никаких происшествий не случилось. Дежурный по роте старший сержант Бекерский.
   - Вольно! - сказал генерал.
   - Вольно! - повторил я.
   А Колпакчи повернулся к комбату, и, обращаясь к нему, сказал:
   - Учись! - и вдруг, видимо заметив, что у того несвежий подворотничок, поманил его к себе пальцем. А когда майор подошел, генерал, взяв его за воротник, сказал:
   - Засранец! - и спросил, - а жена у тебя есть?
   - Так точно, товарищ генерал-полковник! - ответил комбат.
   - И жена засранка! - изрек командующий, затем резко повернулся и вышел из помещения роты. Сопровождающие, разумеется, последовали за ним.
   Майор - уже немолодой человек еще долго не мог прийти в себя от полученной "пощечины". Легко было понять, что в эти минуты творилось у него в душе. Но я, к сожалению, не мог ни помочь ему, ни что-либо исправить. Разве что от души посочувствовать.
   Вскоре мне еще несколько раз довелось встретиться с генералом Колпакчи. Но это происходило в совершенно иной обстановке. Дело в том, что меня и еще двух лучших чертежников в дивизии направили в оперативный отдел штаба округа для временной работы. И вот там, когда я и мои товарищи корпели над огромными схемами прошлых сражений, к нам часто заходил командующий. Он показался мне совершенно иным человеком. Умным и приятным рассказчиком. Генерал охотно отвечал на наши многочисленные вопросы, вспоминал Сталинградскую битву, звонки Сталина в штаб армии, свои ответы ему.
   Начинал Владимир Яковлевич армейскую службу, так же как и маршал Жуков, унтер-офицером царской армии. Война его застала начальником штаба Харьковского военного округа. Потом он командовал 18, 62, 30, 63 и 69-й армиями. С 1956 года работал в Центральном аппарате Министерства обороны СССР. Герой Советского Союза генерал армии Колпакчи трагически погиб в 1961 году во время инспекторской проверки Одесского военного округа при аварии вертолета.
   Однако пора вернуться к январским событиям 1945-го года. Итак, я передал начальнику штаба приказ командира дивизиона.
   - Что ты там еще натворил? - поинтересовался капитан.
   - Ничего, - ответил я и рассказал все, как было.
   - Ладно, думаю, комдив погорячился. Если спросит, скажешь, что докладывал мне. Я с ним сам поговорю. Иди в батарею и занимайся своим делом.
   Так я ни за что ни про что едва не оказался в штрафной роте. И если бы на месте начальника штаба был другой человек, еще неизвестно как бы всё обернулось. А вообще-то, неприятности преследовали меня с самого начала наступления, и угроза попасть в штрафную роту оказалась не последней. Как-то вечером старший лейтенант Соколов подозвал к себе несколько человек из расчетов и меня в том числе.
   - Вот что, ребята, - сказал он. - На речушке, которую мы недавно перешли, проломился лед, и одна из наших повозок с минометом застряла там. Возьмите у ездовых лошадей и верхом быстренько дуйте к застрявшей повозке. А там поможете ездовому вытянуть ее.
   Мои напарники видимо уже имели опыт обращения с лошадьми, потому что сразу же сели на своих и ускакали. А я только однажды, накануне оккупации Одессы имел дело с лошадью, о чем упоминал ранее в своей повести. Но та лошадь была оседлана, а у этой ни седла, ни стремян, ни даже уздечки. Ездовой вручил мне ее с недоуздком. Что с ней делать дальше и даже как на нее взобраться, я понятия не имел. Начал с того, что у высокого пня поставил ее мордой в том направлении, куда необходимо было ехать, стал на пень и таким образом влез ей на спину. Затем потянул за недоуздок, после чего она тотчас же повернулась в противоположную сторону. Я слез на землю и снова повторил всё с начала, но результат оказался тем же. Она положительно не желала двигаться туда, куда приказал старший лейтенант. Предприняв еще несколько аналогичных попыток, я вынужден был отказаться от своих усилий, вернулся к старшему лейтенанту и доложил ему о своей полной несостоятельности управиться с лошадью. За что получил основательный нагоняй и вдобавок приказ в самое ближайшее время освоить азы верховой езды. А повозку с минометом вытащили без меня.
   Догоняя немцев, мы дни и ночи, почти без привалов, двигались на запад. Только иногда противник пытался остановить нас на берегах небольших, таких же, как Вкра речушек, а их до Вислы было двенадцать. Но его быстро сбивали с места, в основном артиллерией, и снова начиналось преследование. Меньше чем за две недели с начала наступления нами было пройдено почти 200 километров.
   Память сохранила об этих днях наступления картину сплошной колонны, состоящей из пехотных подразделений, дивизионов разнокалиберной артиллерии, танков, самоходных орудий, обозов всевозможных тыловых служб и как составную часть общей армады наступающих войск вереницу повозок нашего минометного полка.
   Зимняя бесконечная дорога пролегала то открытым полем, то лесною просекой между стоящими по обеим сторонам могучими столетними соснами. А мы шагали по ней уже который километр, и не только рядовой и сержантский состав, но, наверное, и многие средние офицеры не имели понятия, сколько их еще впереди, и куда приведут нас эти дороги. Мне кажется, будто я и сейчас слышу скрип снега под солдатскими сапогами, вдыхаю в себя его запах, смешанный с дымком печек проезжающих мимо крытых штабных и специальных машин. Помню, как мы тогда, уставшие, голодные и продрогшие, завидовали тем, кто ехал внутри этих машин в тепле, а ночью при свете. Помню нескончаемые путевые разговоры на ходу, чаще всего о прошлом, о родных, о доме, друзьях, школе. Моими постоянными собеседниками были старшие сержанты Саша Черский или Зиновий Зырянов.
   В один из таких дней мы остановились у небольшой речушки, ожидая своей очереди на переправу. Сразу за нами подошел батальон, а возможно и полк Войска польского. Я уже слышал, что поляки теперь воюют с нами против немцев, но так близко увидел их впервые. Необычная форма, погоны, а главное ромбовидные конфедератки, естественно вызвали любопытство. И поскольку и мы, и они стояли, я подошел к одному из поляков и спросил:
   - Сконд пан бенде?
   Трудно передать моё удивление, когда я в ответ вдруг неожиданно услышал:
   - Какой я тебе пан? Я с Житомира. Нас тут таких полно.
   К сожалению, моя батарея двинулась вперед, и продолжить разговор с мнимым поляком не удалось. Лишь на ходу я про себя подумал: "Вот тебе и Войско польское!" Смысл этого переодевания стал для меня понятен много позже.
   А однажды помню, колонна, у которой не видно было ни конца, ни начала, шла редким лесом. Вдруг раздались голоса: "Воздух!" и в небе появились несколько истребителей. Они шли на небольшой высоте и хорошо были видны красные звезды на их крыльях. "Наши!" - закричали опять. Но истребители, видимо приняв нас за немцев, развернулись, и снова зайдя над колонной, стали поливать ее из своих пулеметов. Колонна мгновенно рассыпалась. Люди попадали на землю, а в адрес безалаберных авиаторов посыпалась отборная брань. К нашему счастью боезапас у летчиков был, наверное, на исходе, потому что, обстреляв колонну только раз, самолеты улетели. Пострадал ли кто-нибудь от этого налета мне неизвестно. Но поблизости от того места, где находился я, к счастью, никого не ранило и не убило.
   Случалось, мы ночевали в помещениях, из которых только что ушли немецкие солдаты. Здесь в воздухе еще сохранялся чужой дух. На столах можно было увидеть брошенный журнал или газету, недопитую бутылку шнапса, оставленную еду. Как-то мы нашли забытую немцами эрзац-колбасу. Но есть ее сырой было совершенно невозможно. Колбаса становилась съедобной лишь в хорошо прожаренном виде.
   В один из дней наступления 143-й минометный полк передвигался по высокой дамбе. Левее нашей колонны никого не было, а на всё, что было справа от нее, мы смотрели сверху. Там тоже в несколько рядов с разными интервалами шла пехота, машины, упряжки, тянувшие орудия, обозные повозки. И вдруг я увидел солдата, который шагал в противоположном движению войск направлении, ведя в тыл пленного немца. Когда они поравнялись с нашей батареей, из колонны пехотинцев выскочил офицер с пистолетом в руке, и, приставив пистолет к виску пленного, пытался его застрелить, но произошла осечка. Тогда офицер, оттянув затвор, перезарядил пистолет и снова подбежал к немцу. Однако его оттерли от пленного, и тот чудом остался жив. Меня поразила эта сцена неоправданной жестокости. Я никак не мог понять, зачем кому-то понадобилось убивать взятого в плен немца, и тут же поделился своими мыслями с Сашей Черским.
   - Ты же не знаешь, - сказал он, - а может, у того офицера фрицы расстреляли семью, сожгли дом. Я такого в Белоруссии сколько угодно насмотрелся. Вот он и захотел отомстить им.
   - Нет! Я этого не понимаю! У моего комбата тоже немцы расстреляли отца, а он не позволил бросить гранату в блиндаж пленным немцам. И при чем здесь пленный, которого офицер хотел застрелить? Ведь, скорее всего, расстреливал семью и поджигал дом не он. И потом убить безоружного, вконец напуганного человека - заслуга не велика. Пусть сколько угодно мстит немцам в бою. Такие действия считаются законными и справедливыми. А то, что хотел совершить этот "герой", и то, как поступил наш командир дивизиона с раненым немецким офицером, с моей точки зрения, не месть, а тяжкое уголовное преступление - убийство.
   Много позже Виктор Высочин рассказал мне еще о двух подобных случаях. Первый, по его словам, имел место где-то под Краковом.
   - Во время наступления, - начал мой приятель, - я еще с четырьмя солдатами шел в боевом охранении. Возглавлял группу командир нашего взвода, лейтенант - молодой парень лет двадцати пяти. Следуя впереди наступающих рот, группа осторожно вошла в небольшое польское село. Судя по всему, фрицы оставили его. Но село не поле и здесь была большая вероятность каждую минуту нарваться на засаду. Поэтому передвигались осмотрительно, растянувшись цепочкой у заборов. Местные жители не показывались. Может быть потому, что многие из них, ненавидя немцев, к "советам" тоже особой любви не испытывали. Я шел впереди взводного и был уже у конца улицы, когда нас вдруг догнал запыхавшийся поляк неопределенного возраста в полушубке, валенках и конфедератке. Перед этим он, наверное, наблюдая за нами, выяснил для себя, кто между нами старший, потому что сразу обратился к лейтенанту. С заговорщицким видом, сопровождая свою речь резкими, нетерпеливыми жестами, поляк заговорил:
   - Прошам пана офицера до моего дому. Там ся зостав герман. Он чека своего шофера. Тен герман холера бардзо недобжий.
   Никто из нас польского языка не знал, однако мы поняли, что в его доме немец и что этот немец плохой, а поэтому тотчас же последовали за поляком. Войдя к нему, действительно увидели сидящего у стола в богатой на меху шинели уже пожилого немца. Судя по фуражке старшего офицера - возможно, полковника. Рядом с ним стояли два больших чемодана.
   - Что, фашист, попался? А ну встать, сволочь! Ауфштеен! - подойдя к нему и размахивая пистолетом, закричал лейтенант.
  
  
  

0x01 graphic

Гв. сержант Виктор Высочин

   0x01 graphic
  
   Гв. старший лейтенант Александр Богданов
  
  
   0x01 graphic
  

Гв. ст. сержант Зиновий Зерьянов

  
  
   0x01 graphic
  

Гв. ст. сержант Александр Чарский

  
   Офицер поднялся.
   - Раздевайся, гад! - приказал лейтенант.
   Немец, не поняв, что от него хотят, продолжал стоять.
   Тогда вмешался поляк и подсказал: "Аускляйден".
   Офицер побледнел. Не говоря ни слова, сбросил с себя шинель, снял пояс вместе с парабеллумом, и тоже опустив на пол, остановился.
   - Снимай всё, фашист! Алес! - снова закричал взводный.
   Лейтенант, наверное, твердо верил в свое право без суда и следствия казнить пленного. Ему очевидно даже в голову не пришло, что поляк мог оговорить немца из корыстных побуждений и что, во всяком случае, было бы больше пользы, если бы полконика доставили в штаб. Взводный ведь отлично знал, с каким трудом, опасностью и жертвами группы разведчиков достают в качестве "языка" солдата или в лучшем случае фельдфебеля. А здесь полковник, который в штабе мог бы рассказать намного больше, чем унтер-офицер. И всё же взводный поступил по-своему - заставил немца раздеться до белья. Затем вывел его во двор. К тому времени несколько соседей поляка, узнав каким-то образом о том, что происходит в этом доме, вышли на улицу, чтобы посмотреть, чем все закончится. Лейтенант подвел немца к глухой стене и поставил лицом к ней, но сам почему-то не стал убивать его, а спросил у нас:
   - Кто хочет расстрелять фрица?
   - Я, - сейчас же вызвался один из солдат с такой живостью, будто ему предложили наколоть дров или что-нибудь в этом роде.
   Он близко подошел к немцу, оттянул затвор ППШ и дал короткую очередь ему в голову. Я видел, как с нее полетели сорванные пулями клочки седых волос. Но пули лишь скользнули по черепу, потому что немец внезапно повернулся лицом к стрелявшему. Я только на миг увидел его глаза и, хотя к его смерти не имею ровно никакого отношения, запомнил их на всю жизнь. Наверное, палачи убивают свои жертвы выстрелом в затылок, чтобы только не видеть таких глаз. А добровольный убийца выпустил в полковника, теперь уже в грудь еще одну очередь и с довольным видом человека, хорошо выполнившего приятное поручение, повесил автомат на плечо, и как ни в чем не бывало, присоединился к нам.
   Второй случай, по словам Виктора, остался у него в памяти благодаря слуховому восприятию. Произошел он где-то между Краковом и Бреслау (Вроцлав), в небольшом польском городишке, название которого вылетело у моего приятеля из памяти. Из этого городка немцы только что ушли, а наши, и Виктор в том числе, осматривали жилые кварталы, чтобы выяснить, не остался ли там случайно кто-нибудь из них. В один из домов он вошел с несколькими солдатами своего отделения, и вдруг услышал, как в соседней комнате кто-то громко просил:
   - Пан не штшеляй, я силезский немьец, я рани.
   И тут же раздалась короткая автоматная очередь, из чего можно было заключить, что раненого немца все-таки убили.
   Мне почему-то кажется, больше того, я почти уверен, что в приведенных мною, Виктором и в подобных им случаях, меньше всего играет роль месть. Хотя, конечно, полностью исключить влияние этого чувства нельзя. Я убежден, что у некоторых людей с нездоровой психикой, где-то глубоко в мозгу постоянно таится страсть к убийству. В нормальных условиях они вынуждены сдерживать себя. Но зато во время войны перед ними открывается широкая возможность для удовлетворения своих патологических наклонностей, и они непременно используют каждый представившийся им удобный момент.
   А еще меня часто поражал такой факт. Займем мы, бывало, какой-нибудь дом, из которого хозяева удрали, не успев забрать с собой мебель, зеркала, картины, прекрасную посуду. И наши солдаты всё это начинают тут же ломать, бить, крушить. Зачем они так поступают? - недоумевал я. Ведь лучше было бы увезти это к нам в Союз и раздать тем людям, которые пострадали от немцев.
   Много позже, уже после войны, в Одессе, глядя на поломанные скамейки в скверах, оторванные телефонные трубки, изуродованные переговорные кабины, перевернутые урны и прочие подобные художества, я решил, что виною всему особая порода дебилов, которые проявляют себя во все времена. И почему-то, к великому сожалению, у нас, их, пожалуй, много больше, чем в других европейских странах. Разумеется, я не первый, кто обратил внимание на, мягко говоря, нестандартное поведение некоторых русских. Вот, к примеру, что пишет по этому поводу А. Куприн:
   "Назад мы возвращались поздно ночью. Около одиннадцати часов поезд остановился на станции Антреа, и мы вышли закусить. Длинный стол был уставлен горячими кушаньями и холодными закусками. Тут была свежая лососина, жареная форель, холодный ростбиф, какая-то дичь, маленькие очень вкусные биточки и тому подобное. Всё это было необычайно чисто, аппетитно и нарядно. И тут же по краям стола возвышались горками маленькие тарелки, лежали грудами ножи и вилки и стояли корзиночки с хлебом.
   Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось, закусывал, сколько ему хотелось, затем подходил к буфету и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну марку тридцать семь копеек. Никакого надзора, никакого недоверия. Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, участку, принудительному попечению старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой. Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре.
   Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам. Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда, Калужской губернии: широкая, лоснящаяся, скуластая красная морда, рыжие волосы, вьющиеся из-под картуза, реденькая бороденка, плутоватый взгляд, набожность на пятиалтынный, горячий патриотизм и презрение ко всему не русскому - словом, хорошо знакомое истинно русское лицо.
   Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.
   - Вот дурачье. Ведь этакие болваны, черт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов... Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово - чухонцы.
   А другой подхватил, давясь от смеха:
   - А я... нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбину и плюнул".
   Или вот что писал на ту же тему Горький:
   "Мне отвратительно памятен такой факт: в 19 году, в Петербурге, был съезд "деревенской бедноты". Из северных губерний России явилось несколько тысяч крестьян, и сотни их были помещены в Зимнем дворце Романовых. Когда съезд кончился, и эти люди уехали, то оказалось, что они не только все ванны дворца, но и огромное количество ценнейших севрских, саксонских и восточных ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков. Это было сделано не по силе нужды, - уборные дворца оказались в порядке, водопровод действовал. Нет, это хулиганство было выражением желания испортить, опорочить красивые вещи. За время двух революций и войны я сотни раз наблюдал это темное, мстительное стремление людей ломать, искажать, осмеивать, порочить прекрасное".
   Однажды мы проходили мимо нескольких подбитых и сожженных наших танков, возле которых на земле лежало около десятка обугленных тел танкистов. Оставшиеся в живых, в шлемофонах и черных замасленных комбинезонах, складывали останки погибших товарищей рядом, готовясь предать их земле.
   До этого, особенно в пехоте, я порой немного завидовал танкистам, которые от пуль и снарядов защищены броней, и которым не приходится многие десятки километров шагать пешком. Теперь же я понял, что моё представление о них было глубоко ошибочным, что на передовой никакая броня не может гарантировать человеку полную безопасность. И все-таки пехотинцы часто бывали недовольны, когда танкисты подолгу стояли за спиной пехоты. Пехоту можно понять. Потому что тяжело наблюдать, как десятки стальных коробок за тобой ждут, боясь подорваться на минах или попасть под огонь артиллерии, в то время как не защищенные броней люди - пехотинцы идут вперед под ружейно-пулеметным и артиллерийским огнем, чтобы проделать для танков проходы в минных полях - обеспечить им безопасное продвижение.
   После кратковременных боев с немцами похоронные команды не всегда успевали быстро захоронить погибших, и на нашем пути часто можно было увидеть трупы, как советских солдат, так и немцев. Помню, ужасное впечатление, которое произвел на меня вид человека раздавленного танком либо танками. По тому, что от него осталось, трудно было понять русский он или немец. Это было нечто плоское - силуэт человека, напоминавший лягушку, раздавленную на булыжной мостовой металлическим ободом колеса подводы, которую я видел как-то в детстве.
   Судя по разговорам батарейного начальства, мы приближались к Грауденцу (Грудзенз), городу-крепости с сильным гарнизоном. После нескольких морозных дней снова наступила оттепель. Грунтовые дороги страшно развезло. На батарее уже прикидывали, на чем будем переправлять повозки и минометы через Вислу, ширина которой на нашем участке достигала полукилометра. И вдруг снова ударили морозы, ночью до 25 градусов ниже нуля. Дороги превратились в катки. Буксовали и летели в кюветы машины. Создавались огромные пробки. Нам с повозками было немного легче. Мы съезжали на целину и передвигались по ней. С начала наступления я ходил в полушубке и не помню уже, где и как приобретенных немецких сапогах вместо прежних - резиновых. Поэтому мороз меня вполне устраивал.
   На одном из кратковременных привалов около полуночи меня вызвал старший лейтенант Соколов и сообщил, что по распоряжению комбата я переведен из наводчиков в радисты, а поэтому должен немедленно отправляться к нему в пехотный батальон, который мы поддерживали минометным огнем. И еще сказал, что наш наблюдательный пункт находится на противоположном берегу озера, до которого от дивизиона, если держаться строго на запад, менее двух километров. "Там увидишь маленькую сосновую рощицу. От нее надо взять немного севернее, и ты выйдешь к траншее как раз в том месте, где и находится командир батареи со своими людьми", - закончил старший лейтенант и на всякий случай спросил:
   - Всё понял?
   - Так точно! - ответил я.
   - Вот и отлично! Отправляйся!
   Я повесил на плечо автомат, взял в руки штыковую лопату - с некоторых пор я считал ее надежней саперной и отправился искать НП комбата. Ночью, на незнакомой местности, без света, без указателей, не имея возможности у кого-нибудь спросить о дороге, сделать это было совсем не просто. Воспользоваться телефонным проводом, держась за который, я мог бы добраться до места, тоже исключалось, так как пока полк находился в движении, связь комбата с батареей осуществлялась по рации. К моему счастью в небе появилась щербатая луна, и хотя ее часто скрывали низкие, быстро бегущие облака, видимость стала немного лучше.
   Родившись и живя девятнадцать лет в городе, я привык к тому, что на всех улицах имеются таблички с названием, а если и случится заминка в поисках адресата, то всегда можно, спросив у прохожего или, в крайнем случае, у милиционера и получить необходимую справку. В общем, никакого опыта в ориентации на местности у меня не было. И, тем не менее, к озеру я вышел и рощицу отыскал легко. А вот потом, уже идя по льду к противоположному берегу что-то напутал, так как на моем пути неожиданно возникло приземистое одноэтажное здание - то ли большой склад, то ли амбар, о котором старший на батарее ничего не сказал. Не зная как быть дальше, я, откровенно говоря, стал в тупик. К тому же луну закрыли облака, и, судя по всему, надолго. После короткого раздумья решил выяснить, что это за здание, и есть ли в нем кто-нибудь. Сняв с плеча автомат, я поставил затвор на боевой взвод, и, потянув на себя дверь, осторожно вошел в темные сени. Сквозь тонкую щель в противоположной двери пробивалась узкая полоска света. На всякий случай, подойдя к ней, я прислушался. Там было тихо. Толкнув ее, я оказался в просторном помещении, в котором горел свет. Какой точно не помню, но кажется даже электрический, потому что я отчетливо видел всё вокруг. В помещении было битком набито наших военных. Они спали мертвецким сном. Меня особенно поразили две вещи: первая, почему никто не охранял спящих? Появись здесь случайно хотя бы один немец с ручным пулеметом или даже с автоматом и могла бы случиться большая беда. Наверное, спавшие принадлежали к разным подразделениям. Будь они из одного, часового непременно поставили бы. И вторая - это один из спящих, который устроился на небольшом столе, так что на нем покоилась лишь его спина. Голова, руки и ноги свисали вниз. Как он мог спать подобным образом, и до какой степени надо быть уставшим, чтобы заснуть в положении, сравнимом разве что с цирковым трюком, до сих пор ума не приложу.
   В этом помещении, я оказался уже во втором часу ночи. Отыскать комбата в темноте, нечего было и думать. К тому же передний край по моим представлениям находился совсем близко, и впотьмах легко можно было забрести в гости к немцам, поэтому я решил дождаться здесь рассвета и тогда снова искать НП.
   С большим трудом мне удалось втиснуться между спящими на полу, и я тотчас же уснул. А как только начало светать, то ли чувство ответственности, то ли тревога за недовыполненный приказ разбудили меня. Я поднялся и вышел во двор. Начинало светать. Теперь выяснилось, что здание, в котором я ночевал, находилось на глубоко выдвинутом в озеро узком мысе, а до берега, куда я направлялся, оставалось еще метров триста-четыреста. Взяв немного вправо, я вышел к берегу и увидел не только траншею, о которой говорил старший на батарее, но и занимавших ее людей. Я быстро направился к ним. Однако не успел сделать и десятка шагов, как впереди раздался характерный стук крупнокалиберного немецкого пулемета, и рядом со мной засвистели пули. Пришлось плюхнуться на землю. А затем уже то ползком, то короткими перебежками добираться до цели. Спрыгнув в окоп, я понял, что выбрал правильное направление, так как сразу увидел командира батареи и наших ребят. Когда я подошел к комбату, он рассматривал в бинокль передний край, вероятно стараясь определить то место, откуда стрелял пулемет. Рядом с ним сидели двое связистов, возле которых стоял ящик телефона, и лежали две катушки с проводом. Кроме них было два разведчика и радист с рацией. Я доложил комбату о своем прибытии. Сказал, что ночью заплутал и поэтому добрался сюда только сейчас. Старший лейтенант никак не отреагировал на моё опоздание, он лишь спросил:
   - Понял, что здесь нельзя в полный рост разгуливать? - И добавил, - быстро осваивай рацию и приступай к работе. Будешь с Крыласовым дежурить посменно, неделю он, неделю ты.
   Я догадался, что Крыласов фамилия радиста, подсел к нему и попросил, чтобы он познакомил меня с рацией и принципом работы на ней. Рация была проста, и пользование ею не представляло ничего сложного, тем более что вместо ключа прием и передача осуществлялись с помощью обычной телефонной трубки. Радиопередатчик с приемником А-7-А представлял собой прототип нынешнего мобильного телефона. С той лишь разницей, что его теперь носят в кармане, как записную книжку, а рацию весом в 22 килограмма надо было таскать за плечами наподобие большого, тяжелого вещевого мешка. Я освоил её в течение получаса, после чего мой напарник ушел на батарею, а я остался вместо него с комбатом. Следует лишь добавить, что сержант Крыласов произвел на меня самое неблагоприятное впечатление. Он чем-то мне напоминал Тольку Медведева. Такой же чванливый, задиристый и неприятный. Разве что ростом побольше да поплотнее.
   С этого дня началась для меня новая жизнь - опять в пехоте, но не в первых окопах как прежде, а в нескольких сотнях метров от них, с командиром батальона, которого постоянно сопровождал наш комбат, командиры других видов артиллерии и танковых подразделений. Сейчас он со своими людьми находился в той же траншее, что и мы, но несколько правее нас.
   Наши связисты во время наступления обычно ничего не делали, так как связь с батареей и с дивизионом осуществлялась исключительно по рации, а чем должны заниматься разведчики и почему они так называются, было вообще непонятно. Одного комбат постоянно использовал в качестве посыльного для связи с батареей или с командиром батальона, если случалось, что мы находились не рядом с ним, а второй, которого из-за худобы и высокого роста называли полтора Ивана, был у него ординарцем, изредка выполняя обязанности личного повара. Когда возникала необходимость, связисты и разведчики вместе оборудовали старшему лейтенанту наблюдательный пункт. Радистов во время дежурств на НП комбат почти никогда этим не нагружал. Пищу, как и в мою бытность в пехоте, нам на НП доставляли в термосе. Вот только водку уже не давали, а курить я сам бросил.
   Теперь и позже я мог сколько угодно разглядывать передний край и немцев в бинокль командира батареи, хотя чаще всего можно было вполне обойтись и без него. Мой нынешний военный кругозор тоже ни в какое сравнение не шел с бывшей ориентировкой в пехоте. Я уже достаточно отчетливо представлял, где свои, где противник, и что собой представляет его оборона перед нами. Знал примерный численный состав наших рот, и кто их поддерживает. Многое можно было почерпнуть из того, о чем говорили офицеры при командире батальона. От них я узнал, например, что под Грауденцом немцы остановили наступление нашей армии, что там они еще удерживают обширный плацдарм на восточном берегу Вислы и что наш полк двигается чуть южнее Грауденца. Бои здесь продолжались несколько дней, и все это время велась непрерывная артиллерийско-минометная дуэль с противником.
   К вечеру 27 января немцев немного потеснили, и мы двинулись вперед. Вскоре нагнали несколько брошенных ими повозок, запряженных мощными першеронами. Внезапно поднялась сильная метель. Порывистый холодный ветер нес целые тучи снега, гнул деревья, ревел, свирепствовал, срывал целые сугробы, взвивал и кружил снежную пыль, занося повозки и лошадей; словно острым песком, хлестал по лицу, забивал дыхание, не давал говорить. В вое бури звучали какие-то жалобные голоса: то ли отдаленное конское ржание, то ли полный ужаса зов о помощи. Лошади всё теснее жались друг к дружке. А ветер тем временем перешел в ураган.
   В глубоком снегу идти было страшно тяжело. Но мы след в след, гуськом продолжали движение. Когда повозки и лошади остались далеко позади, наша группа вышла к лесу. Все мы устали до чертиков. К тому же в темноте легко было угодить к немцам. Поэтому, войдя в лес, комбат разрешил сделать привал. Между деревьями натянули плащ-палатку и стали устраиваться под ней на ночлег. Помню, я наломал еловых "лап", положил их на снег, в головах этой импровизированной постели поставил рацию, улегся и тотчас же заснул с единственным желанием: только бы не будили хотя бы несколько часов, дав хоть немного поспать. И еще помню, что во сне временами постукивал ногой об ногу, чтобы не замерзли. К утру погода не улучшилась. А снегопад даже усилился. Но стихия не в состоянии остановить войну. Снова началась артиллерийская перестрелка, в которой активно участвовала и наша батарея.
   В первых числах февраля оборона немцев, наконец, была прорвана, и мы по льду перебрались на западный берег Вислы. Здесь время моего дежурства с рацией закончилось. Меня на НП сменил Крыласов. А я получил возможность немного побыть на батарее в относительной безопасности. И тут вновь наступила оттепель.
   Отдыхать мне долго не пришлось. На второй же день комбат связался со старшим на батарее и сказал, чтобы тот направил меня с кем-нибудь из "огневиков" - батарейцев к нему с двуручной пилой. Из чего я заключил, что придется пилить деревья для наката на блиндаж.
   Старший лейтенант объяснил, как найти наш наблюдательный пункт, и приказал взять с собой в напарники рядового Панкратова - заряжающего одного из расчетов батареи. Этого солдата, лет тридцати с небольшим, я почти не знал. Впрочем, с кем идти к комбату, мне было абсолютно все равно. Свой автомат я оставил Крыласову на НП. Но поскольку ходить на фронте безоружным не полагается, взял с повозки чей-то карабин. Панкратов вооружился так же, сунул под мышку пилу, и мы с ним отправились выполнять приказание. За огневой позицией батареи взобрались на высокую дамбу. Затем, прошагав еще с километр и перейдя глубокий овраг, вышли к шоссейной дороге, сразу за которой начинался лес. Поперек шоссе стояла брошенная без лошадей бричка, а за нею на опушке леса в полусотне метров от асфальта, в большом одноэтажном доме разместился чей-то промежуточный узел связи. Поравнявшись с домом, я увидел связистов и несколько легко раненых, которые по пути в тыл, видимо, решили здесь отдохнуть. В этом месте мы с Панкратовым свернули на шоссе и пошли по асфальту вдоль лесного массива. Пройдя еще с полкилометра, повернули направо в широкую просеку. Старший на батарее предупредил меня, что она ведет к передовой и что где-то там я найду наших. Мы с напарником шагали молча. Молчал угрюмый зимний лес. Тишина вокруг стояла удивительная, будто и войны не было.
   В конце просеки, справа от нее, почти у самой кромки леса, я увидел комбата с его людьми. Они сидели у свежевырытого ровика, который должен был служить наблюдательным пунктом. Подойдя к старшему лейтенанту, я доложил о нашем прибытии.
   - Ладно, - сказал он, нетерпеливо махнув рукой, - напилите с Панкратовым деревьев для наката на блиндаж, после чего можете быть свободны.
   Я ответил "Слушаюсь!", и мы принялись за дело. Трудились добрых часа два. А когда бревен набралось достаточно для того, чтобы сделать тройной накат, принялись укладывать их над ровиком. Мы положили первый слой, но едва начали укладывать следующий, как вдруг немцы открыли ураганный артиллерийский огонь. Снаряды рвались совсем близко. Комбат и все мы попрыгали в незаконченный блиндаж. Обстрел продолжался долго, не меньше, чем минут сорок, а когда закончился, немцы сразу же пошли в атаку. Впереди послышалась частая автоматная стрельба и крики атакующих.
   Вот что, старший сержант, - сказал командир батареи. - Вам сейчас здесь делать нечего. Забирай Панкратова и давай бегом на батарею. Там передай мой приказ, чтобы минометы немедленно переправили на другой берег Вислы. Понял?
   - Так точно! - ответил я.
   Мы вылезли из блиндажа и по просеке побежали в сторону реки. Впереди нас, в том же направлении, отстреливаясь на ходу, пятилась самоходка. Автоматная стрельба и крики немцев слышались уже в лесу слева от нас, и даже чуть опережая.
   Когда мы добежали до конца просеки к шоссейной дороге, я вспомнил, что от кого-то слышал, будто к батарее можно выйти, если свернуть направо по ней. Но, зная своё неумение ориентироваться на местности, не рискнул возвращаться незнакомой дорогой, и свернул налево, в ту сторону, откуда мы шли сюда. Мы бежали во весь дух вдоль опушки леса. Я был помоложе, поэтому метров на двадцать обогнал Панкратова и уже почти поравнялся с промежуточным узлом связи, когда вдруг начался сильный артналет. Мы оба упали в кювет. Снаряды рвались почти рядом. Я решил забежать в дом в надежде, что там отыщу более надежное убежище. Но меня насторожило то, что он сейчас почему-то казался безлюдным. Я на секунду задержался и вдруг увидел, как из-за угла дома выбежал немец с автоматом, заскочил в открытую дверь, и в этот же миг из окна полосонула автоматная очередь, из чего можно было заключить, что тот немец в доме не один. Дослав патрон в патронник карабина, прицелившись в окно, я нажал спусковой крючок, но выстрела не последовало. Я попытался перезарядить карабин, однако затвор не действовал. Наверное, карабин долго валялся на повозке и до того заржавел, что уже никуда не годился. Чуть приподняв голову, я увидел, что Панкратов ползет ко мне по кювету. Появилась надежда воспользоваться его винтовкой. Но когда он подполз, выяснилось, что он ранен в руку.
   - Где твой карабин? - спросил я.
   - Там. У него осколком оторвало приклад - ответил он, кивнув головой в сторону, где был ранен.
   Мне страшно захотелось выругаться. Это ж надо было свалять такого дурака, взяв чужое, непроверенное оружие! Положение складывалось хуже некуда. В доме, по крайней мере, два немца с автоматами и хотя нас тоже двое, но оба безоружны и к тому же один ранен. Я, откровенно говоря, не понимал, почему они медлят и не разделаются с нами. Было похоже, что немцы или сами боятся нас, или чего-то выжидают.
   - Послушай, - сказал я Панкратову, - надо отсюда сматываться, иначе нам крышка.
   - Подождем немного, - попросил он.
   Наверное, мой напарник из-за своего ранения не заметил ни немцев, ни автоматной стрельбы.
   - Никаких "подождем". Если хочешь жить, надо перемахнуть через шоссе, за которым овраг. А там по его дну доберемся к своим. Это единственный шанс на спасение. Сейчас же по моему сигналу вскакивай и вперед.
   Кажется, я убедил Панкратова, потому что как только крикнул "давай!", он вскочил вместе со мной. Мы не перебежали, а казалось, перелетели через дорогу, и все же я краем глаза успел увидеть, как автоматные очереди прошили асфальт и бричку. От нее только щепки летели. Вниз мы скатились кубарем, а, встав на ноги, побежали в нашу сторону. За оврагом начиналась широкая, ровная и открытая поверхность дамбы, под которой внизу стояла наша батарея. Когда до края дамбы оставалось метров четыреста, мне показалось, что там выглядывают головы военных. Подбежав к ним, я увидел, что это начальники в ранге полковников и около того с группой пехотинцев вооруженных ручными пулеметами. И я подумал, что это, скорее всего, заградительный отряд. Меня тут же остановили и спросили, почему я бегу в тыл. Я ответил, что послан комбатом с приказом на батарею и, к тому же, со мной раненый. Затем Панкратову сделали перевязку, а мне в это время задали несколько вопросов: где немцы, что впереди происходит, кто на промежуточном пункте связи? Выслушав мои ответы, полковники отпустили нас с миром.
   На батарее я передал старшему лейтенанту приказ комбата. Минометы тотчас же погрузили на повозки, и не прошло и часу как мы, преодолев под артиллерийским обстрелом реку, а, кроме того, рискуя каждую минуту угодить в образованные снарядами полыньи, были уже на восточном берегу Вислы.
   Потом выяснилось, что прорвавшийся из Торна противник пытался сбросить наши части с плацдарма. Бои по уничтожению немцев продолжались около пяти дней. И только 8 февраля Торнская группировка прекратила своё существование, а наша батарея снова переправилась на западный берег Вислы.
   Никогда раньше я не видел столько убитых немцев, как в этот раз. Говорили, будто они бросили в бой какое-то даже не военное училище. Что-то вроде наших ПТУ и всё оно полегло здесь. А точно в том же месте, в кювете, где мы отлеживались с Панкратовым, готовясь к броску через шоссе, и где вполне могли остаться с ним навсегда, лежали у разбитого пулемета два совсем молоденьких немецких пулеметчика.
   Как-то комбат сказал, что ему приказано сопровождать огнем батареи наступление штрафного батальона. Объяснять нам, что такие подразделения обычно бросали на самые опасные участки фронта, необходимости не было. Ночью мы добрались в окопы штрафников. Что представляет собой на этом участке оборона немцев, где и какие у них огневые точки комбат не знал. А времени для того, чтобы это выяснить, ему не дали.
   Утром, как только пехотинцы пошли вперед, фрицы открыли ураганный огонь. Он был настолько сильным, что даже в окопе уцелеть шансов было совсем немного. У меня пробило пулей шапку, у комбата осколками полушубок и брюки. Цепи наступающих редели на глазах. От такой быстрой и бессмысленной гибели людей становилось жутко. Они падали десятками. Одного из бегущих снаряд пронзил насквозь. Некоторые огневые точки немцев командир батареи все же засек, и наши мины заставили их замолчать.
   Когда бой закончился, моим глазам представилась страшная картина. Дорога, вдоль которой наступали штрафники, и поле по обеим ее сторонам было буквально усеяно трупами и не только трупами, а кусками растерзанных человеческих тел: ногами, руками, какими-то обрубками без головы и конечностей. Весь этот ужас являлся наглядным примером тому, что командиры противоборствующих армий, решая свои задачи, меньше всего думали о сохранении солдатских жизней, а о штрафниках и подавно.
   Сколько всего в нашей батарее ездовых, я толком не знал. Мне лишь было известно, что все они "нацмены" из какой-то одной, а может быть и из нескольких среднеазиатских республик. Помню фамилии лишь двух из них: Байказака и Калишпека. В один из дней, когда мы только что снова обосновались на западном берегу реки, одного ездового ранило осколком шального снаряда. Старший на батарее приказал мне взять пароконную повозку и отвезти раненого в медсанбат.
   Его уложили на сено, я сел на облучок и поехал. На западном берегу Вислы медико-санитарных батальонов было не менее шести, а возможно и сверх того. Я начал с первого. Там раненного осмотрели, но оставлять у себя отказались, ссылаясь на то, что рана у него тяжелая в позвоночник, а нужного специалиста у них нет. Во втором и в третьем результат был примерно такой же. Я возмутился и сказал, что раненому нужна помощь немедленно и что никуда дальше не повезу его. Тогда мне пообещали указать нужный медсанбат, и с этой целью дали провожатого. Не знаю, условились ли с нм заранее, что, отъехав подальше от своего медсанбата, он удерет от меня? Но вышло именно так. Сказав мне, что идет договариваться о приеме раненого, провожатый сбежал.
   Я сунулся еще в один медсанбат, где мне сказали, что на этом берегу все равно ничего походящего не найду и что необходимо переправиться на другую сторону реки. Ничего не оставалось делать, как последовать такому совету, и я двинул по льду через Вислу. На той стороне вместо медсанбатов пошли полевые госпитали, но всё повторилось по тому же сценарию. В первом снова отказали по какой-то причине. В следующем направили дальше, поскольку это не их раненый. И тогда, видя, как измучен затянувшимися поисками госпиталя ездовой, я не на шутку рассердился. Снял с плеча автомат и пригрозил медикам, что если они сейчас же не примут моего подопечного, всех перестреляю. "Что я вам немца привез, что ли?!" - кричал я. "А если бы даже и немца! Все равно вы обязаны помочь раненому, а не отфутболивать его один к другому!" Медики, видимо поняв, что я отнюдь не шучу, и что ведут они себя совсем не так как нужно, сразу стали сговорчивей. Меня успокоили и ездового приняли. Я видел, что ему очень тяжело. Пожелал солдату скорейшего выздоровления, простился с ним, и мы расстались. Как сложилась его дальнейшая судьба мне, к сожалению, неизвестно.
   Длинная канитель с медсанбатами и госпиталями невольно заставила меня подумать: "Если теперь, в благоприятной для нас военной обстановке, возможно подобное отношение к раненым, то, что же было с ними, когда мы отступали, и немец постоянно преследовал наши истекающие кровью войска?"
   От Вислы минометный полк медленно с боями снова двинулся на северо-запад. Мой "отдых" на батарее закончился, и я опять, взвалив на плечи рацию, всюду следовал за своим комбатом. Сильные морозы в этих местах, наверное, бывают очень редко, но снегу в ту зиму выпало много, поэтому в полушубке, валенках, с автоматом, с большой лопатой, а главное с тяжелой рацией на плечах, идти было тяжело. Тем более что приходилось не только шагать по глубокому снегу десятки километров, но и бегать под огнем артиллерии и пулеметов, падать, снова вставать, продолжая двигаться вперед. Однажды при такой перебежке у Полтора Ивана на спине пуля пробила котелок. И все мы много смялись над ним. Как будто это и вправду было смешно. Ко всему прочему, на каждой остановке мне приходилось обеспечивать связь с дивизионом и батареей. Комбат, глядя на меня, понял, что долго так я не выдержу, поэтому отменил посменные дежурства радистов, вызвал Крыласова к себе и приказал ему помогать мне здесь. Однако помощник из него получился отвратительный. Во время переходов рацию таскал я, а на привалах он вместо того, чтобы наладить связь и тем самым дать мне хотя бы немного отдохнуть, постоянно куда-то исчезал, и дежурить у рации приходилось опять же мне. Жаловаться комбату я не стал, но Крыласова просто возненавидел. Я убежден, что во время войны отвратительные типы подобные Крыласову являлись большой редкостью. И надо же было случиться, чтобы именно такой попал мне в напарники. У меня иногда даже появлялась грешная мысль убить его. Очень возможно, что при всем моем отвращении к убийству так бы и случилось, не освободи меня комбат после взятия Данцига (Гданьска) от рации.
   В книге "Слово, ведущее в бой" начальника политуправления 2-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта А. Окорокова, я столкнулся с таким утверждением:
   "И на польской земле политорганы фронта... воспитывали воинов в духе пролетарского интернационализма, напоминали известное высказывание В. И. Ленина о том, что бойцы Красной Армии, преследовавшие белополяков на их территории, не угнетатели, а освободители польского народа". И далее: "На собраниях и митингах политработники разъясняли личному составу недопустимость даже ущемления прав польского и немецкого населения".
   Не знаю, кого и где воспитывали "политорганы фронта" на высказываниях Ленина. У нас же в минометном полку, а тем более в пехотном батальоне их и близко не было, так же как собраний и митингов, на которых политработники будто бы что-то "разъясняли". И может быть, именно поэтому мне довелось однажды наблюдать следующую картину.
   Не помню уже, почему так случилось, но в один из дней преследования противника после Вислы я вместе с лейтенантом, командиром взвода управления полка и двумя разведчиками оказался на польском фольварке. Это был большой каменный четырехугольник, состоявший из нескольких пристроенных друг к другу домов и сараев, впереди которого, метрах в пятидесяти, стоял еще один двухэтажный дом с огромным чердаком, наверное, служившим для сушки сена. Немцы только недавно отсюда ушли. Поляк-хозяин фольварка встретил нас сдержанно, но дружелюбно.
   Не заходя в дом, мы остановились у кирпичной стены дома. Лейтенант, приставив бинокль к глазам, рассматривал передний край. Нашу пехотную цепь, которая залегла в полукилометре отсюда, видно было без всякой оптики. Но лейтенанта интересовали не свои, а немцы. Пока он так искал их, к нам вероятно из любопытства подошел хозяин фольварка и молча остановился рядом. Прервав наблюдение, лейтенант посмотрел на свои ручные часы и даже назвал вслух время. Хозяин, видимо желая убедиться, что его часы показывают то же, достал их из кармашка брюк и поглядел на них. И в этот момент лейтенант совершил неожиданный, безобразный поступок. Он протянул руку к часам хозяина. Тот, полагая, что русский офицер желает просто взглянуть на них, доверчиво протянул часы лейтенанту, который взял их и так сильно дернул цепочку, что она оторвалась от брюк. Я был поражен увиденным. Поляк, разумеется, поразился не меньше моего. Сначала он просто опешил и молча стоял, открыв рот, потом попытался что-то говорить лейтенанту, но офицер армии-освободительницы шуганул его таким матом, что поляк тут же исчез в доме. Представляю себе, что он после этого подумал о лейтенанте Красной Армии да и обо всех нас. И хотя совершил этот мерзкий поступок не я, - мне лично было очень стыдно.
   Советский писатель В. Вишневский в "Дневнике военных лет" пишет:
   "Наблюдал за офицерами, - некоторым из них определенно не хватает воспитания... Нам преподавали многое, но не научили простым вещам: как войти, как поздороваться, как сесть за стол, как держать вилку и нож
и т. п.".
   Конечно, нехорошо, если человек, а тем более офицер не умеет поздороваться или держать вилку и нож. Но совсем уж никуда не годится, когда он уподобляется разбойнику с большой дороги, позоря не только себя, но и страну, которую представляет.
   14 февраля - день моего двадцатилетия - выдался на редкость красивым. Наша группа управления батареей только что вышла из лесу, и комбат на минуту остановился, чтобы осмотреться. Вокруг было удивительно тихо и даже не верилось, что сейчас, в это сверкающее, ясное утро идет война. Всюду лежал ровными пеленами, розовыми на солнце, синеватыми в тени снег, нападавший ночью и еще не изборожденный колесами машин и гусеницами танков. В воздухе стоял прозрачный морозный блеск. Дышалось легко и радостно. А впереди, метрах в пятистах от нас, между высокими сугробами из-под огромной белой шапки снега выглядывал домик. Всё вместе это походило на чудесный зимний пейзаж, какие обычно изображают на новогодних поздравительных открытках.
   - Все оставайтесь здесь. А мы с Бекерским пройдем к усадьбе, - сказал командир батареи, - Мне кажется, оттуда можно будет увидеть фрицев.
   Дом был пуст. Его хозяева, скорее всего немцы, перед самым нашим приходом куда-то исчезли. А запомнил я его, наверное, потому, что мы там попали под сильнейший артобстрел. Нас, безусловно, видел немецкий корректировщик, так как снаряды один за другим точно ложились в цель. К счастью, их калибр был небольшой, а стены дома капитальными. Я стоял в проеме внутренних дверей, потому что от кого-то слышал, будто если здание рушится, то дверной проем самое прочное место в его конструкции. Однако должен сознаться, что чувствовал я себя в те минуты далеко не уютно, вполне понимая, что каждый следующий снаряд может оказаться последним, и от этого было жутковато. Но особого страха не испытывал, ибо, насколько помню, трезво оценивал обстановку и контролировал все свои действия. Тут сказалась привычка к подобным ситуациям, приобретенная с опытом войны. Ведь я часто бывал под обстрелом и прежде. И ничего неожиданного в данном случае для меня не произошло. Наконец, когда корректировщик решил, что с нами покончено обстрел прекратился. Вот тогда-то и настало время по настоящему удивляться, потому что от дома остались одни развалины, а мы оба были живы и даже не ранены.
   А вскоре нам представился отличный случай рассчитаться с немцами. Помню, мы с комбатом и разведчиками подобрались к узкой полосе кустарника, за которым через неглубокий овраг, не более чем в трехстах метрах от нас, располагалась усадьба, состоящая из большого двухэтажного дома и нескольких хозяйственных построек довольно внушительных размеров. Во дворе усадьбы, ничего не подозревая, спокойно занимаясь своими делами, расхаживали немцы. Связисты куда-то тянули кабель, а возле дома, в который то входили, то выходили из него солдаты и офицеры, стоял бронетранспортер. Немцев здесь было много - больше взвода. Мне не один раз приходилось наблюдать немцев в траншеях, в бинокль или без него. Но, если не считать случая, когда нас с Панкратовым обстреляли автоматчики, так близко на фронте я их видел впервые.
   - Давай быстро разворачивай рацию! - глядя на усадьбу, вполголоса приказал комбат.
   Я не заставил его повторять дважды. Тотчас же установил ее, настроил на батарею, позвал старшего лейтенанта Соколова и передал ему данные для стрельбы по усадьбе, которые подготовил командир батареи.
   - Одной миной огонь! - скомандовал он.
   Я продублировал его команду по рации. Первая мина разорвалась в самом конце двора. Немцы приостановили ходьбу и работы. Комбат сделал поправку, и я тут же передал ее старшему на батарее. И снова команда: "Одной миной огонь!" В этот раз она разорвалась в нескольких метрах от здания. Немцы попадали на землю. И тогда прозвучала новая команда:
   - Батареей огонь! - и еще раз - "Огонь!"
   После чего усадьба превратилась для немцев в ад. Они, словно зайцы, разбегались во все стороны, падали, некоторые оставались лежать на месте, уцелевшие пытаясь спастись от наших мин, вскакивали, опять бежали, снова падали и будто сурки ныряли в какие-то щели и норы. Все мы не скрывали своего восторга, наблюдая отличную стрельбу наших минометов.
   Позже мы зашли в усадьбу. Смерть и мороз полностью сохранили картину разгрома немцев. Хаос, растерянность, страдание - всё было впечатано, вморожено в снег, передав в своей ледяной неподвижности последнее отчаяние, судороги мечущихся в страхе людей. Даже огонь и дым минных разрывов отпечатались в снегу темными подпалинами, желтой и коричневой наледью.
   Таким образом, с фрицами рассчитались сполна за тот сабантуй, какой они устроили нам с комбатом перед этим. Хотя, разумеется, те, которых мы теперь расколошматили, скорее всего, не имели к нему никакого отношения. В этом часто и заключается главный парадокс войны: делают пакости одни, а отвечают за них, как правило, другие.
  

ВПЕРЕДИ ДАНЦИГ

   В начале второй половины февраля 143-й минометный полк находился где-то между Черском и Хойнице. Здесь немцы заставили нас на несколько дней перейти к обороне. Затем основную часть войск 2-го Белорусского фронта, куда входил и наш полк, повернули в направлении Данцига и дивизии постепенно, с боями двигались уже не на северо-запад, а на северо-восток. К концу месяца мы приблизились к Шварц-вассер (Вда), последней водной преграде на пути к Данцигу и теперь подходили к нему с запада в полосе густых лесов.
   Примерно к этому времени на батарее появились разговоры о том, будто бы солдатам и офицерам разрешено отправлять домой посылки с трофеями. Была даже установленная какая-то норма их отправки. Какая именно, не помню. На меня эта новость произвела крайне неприятное впечатление. Мне казалось, что собирание трофеев, то есть чужих, не тебе принадлежащих вещей, заключает в себе нечто постыдное, нечистоплотное. С каким презрением писали у нас о немцах, отбирающих у советских людей всякие тряпки и продукты для отправки в Германию. Правда, если в "продукты" еще можно поверить, то относительно "тряпок" здесь явный перебор. На какие тряпки у наших граждан могли позариться немцы?

0x01 graphic

Минометный расчет на огневой позиции ведет огонь по противнику

0x01 graphic

Радист передает данные о противнике на батарею

   В оккупированной Одессе, к примеру, у огромного большинства ее жителей и нищим румынам взять было нечего. А, в общем-то, чья бы сторона ни занималась сбором такого рода трофеев, это одинаково мерзко.
   Не могу сказать, чтобы в моем окружении появилось много желающих собирать посылки. Только отдельные солдаты, я их называл "крохоборами", чаще всего пехотинцы, совали в свои вещмешки все, что попадалось под руку. А потом смотришь, лежит такой любитель чужого добра убитый, а рядом с ним и его торба. Уже после войны я узнал, что кое-кто из военного начальства не мелочился, слал трофеи домой железнодорожными вагонами. И вовсе не потому, что сам пострадал от немцев. Просто такие "командиры" принадлежали к субъектам, которые стараются и умеют урвать побольше и где только можно. Причем совесть их не беспокоила, потому что ее у них никогда и в помине не было. Подонки во все времена не редкость. А в трудные, какими является война, и подавно. Я же для себя решил, что порядочному человеку заниматься собиранием посылок и отправкой их домой неприлично и унизительно.
   С начала наступления прошло уже больше месяца. Потери, особенно в пехотных частях, были большие. Временами немцы контратаковали, и тогда перед нашим передним краем батарея по приказу комбата создавала НЗО (неподвижный заградительный огонь), который немецкая пехота не могла преодолеть. А если с нею шли танки, их брала на себя противотанковая истребительная артиллерия.
   Бывало, весь день долбим немцев, засевших в какой-нибудь деревушке, из всех видов артиллерии, а реденькая пехотная цепь все равно с места не двигается. Старшее начальство то и дело запрашивает командира батальона пошли ли вперед "сапожки" (это так при разговорах по телефонам и рациям "умно" зашифровывали название "пехотинцы", чтобы немец не догадался, о чем идет речь). Комбат отвечает одно и то же: "Продвижения пока нет". А оттуда, разумеется, мат, угрозы и требование немедленно наступать. Командир батальона в свою очередь начинает материть и угрожать ротным, но результат, как правило, оставался тем же. И тогда пехотный комбат обращался к нам - поддерживающим:
   - Что п... братия, в поле заночуем или долбанем немца сами, и спать будем в хатах?
   - Конечно, в хатах, - хором отвечали мы.
   Затем управление батальона и все кто его поддерживал, а нас набиралась человек двадцать пять - тридцать, выдвигались в пехотную цепь. А там, предварительно хорошо обработав немецкую оборону артиллерийским и минометным огнем, вместе с пехотой с криком "Ура!" поднимались в атаку, и почти не неся потерь, выгоняли немцев из деревни.
   Однажды, двигаясь шаг за шагом за своими пехотными подразделениями лесными дорогами, весь день проведя на ногах, мы к вечеру, здорово уставшие, вышли на широкую просеку. Она привела нас к большому двухэтажному дому с высокой острой крышей и круглой, возвышавшейся над нею башенкой. Кто-то из нас назвал его домиком лесника. Однако слово "домик" вовсе не подходило к этому затерявшемуся среди леса капитальному зданию.
   Дом был пуст. Всё говорило о том, что покинули его незадолго перед нашим приходом. Установить, кто в нем жил раньше и чем занимались хозяева дома, было трудно. Впрочем, для нас это не имело ровно никакого значения. Главное, что он был достаточно просторен. Насчитывал не менее десятка комнат разной величины. И хотя наша команда состояла как обычно больше чем из двух десятков человек, мы, разбившись на группы по родам войск, свободно и даже с комфортом, разместились здесь на ночлег.
   Внутри дома было много лестниц и дверей. Поэтому у меня возникло огромное желание более тщательно осмотреть его, побывать в башенке, но усталость взяла верх над чувством любопытства. К тому же, мне предстояло еще развернуть рацию и связаться со штабом дивизиона.
   Я уже не помню, выставляли ли мы на ночь часовых. Но думаю, что все-таки выставляли. Ночь началась спокойно, и каждый из нас, несомненно, радовался представившейся возможности хорошо отдохнуть перед следующим трудным днем войны.
   Спал я крепко, и мне показалось, что с того момента, как я уснул, до страшного грохота, разбудившего меня на рассвете, прошло менее часа. В первые минуты никто не понимал, что произошло. Но сориентировались быстро. Кто-то сказал, что по дому саданули из пушки, и как бы в подтверждение этого раздался новый удар. Похоже, стреляли по окнам, потому что второй снаряд разорвался где-то внутри дома. Послышались крики. Появились первые раненые. Комбат дал команду спуститься в подвал, и мы быстро перебралась туда. В подвале уже собралась почти вся наша братия. Выглянув в подвальное окно, я увидел, что на опушке леса, метрах в двухстах от дома стоит немецкий танк и прямой наводкой посылает в дом снаряд за снарядом.
   Казалось, не люди управляют его осторожными, осмысленными движениями, бесшумным, медленным вращением орудийной башни, шевелением хищного пулеметного зрачка в прищуренном стальном глазу. Казалось, это живое существо, со своими глазами, мозгом, ужасными челюстями, когтями и не знающими усталости мускулами.
   Стены у дома были массивные, крепкие, но танковая пушка тоже имела солидный калибр. Чувствовалось, что если мы как можно скорее не выберемся из подвала, то можем остаться в нем навсегда.
   Офицеры, посоветовавшись, решили выходить из дома по одному, обойти танк с тыла и подорвать его гранатами. Уходить из подвала оказалось удобнее через боковую дверь. Но, чтобы добраться к лесу, требовалось пересечь метров десять открытого, просматриваемого из танка, пространства. Первым побежал кто-то из пехотинцев и благополучно скрылся в лесу. За ним последовал другой, но тут же был срезан очередью из танкового пулемета. ПТР у нас не было. А если бы оно вдруг и оказалось, поразить из него танк в лоб представлялось мало вероятным. Стрельба по смотровым щелям танка из винтовок и ручных пулеметов успеха не приносила. Танк продолжал стрелять по дому.
   В лес перебежали уже человек восемь. При этом двое погибли. "Давай теперь ты" - сказал мне комбат. - "Доберешься, сразу готовь рацию, я последую за тобой". Чтобы легче было бежать, я отдал свой автомат одному из наших разведчиков, выбрал удобный момент и со своим тяжелым ящиком за спиной во весь дух рванул к лесу. Из пушки в меня, разумеется, не стреляли - не та цель. А из пулемета наверное пальнули. Но винтовочная, автоматная и пулеметная стрельба была общей и выделить из нее немецкий пулемет, за несколько секунд бега к лесу, я, разумеется, не смог бы, если бы даже очень старался. Главное, что и на сей раз, смерть обошла меня стороной.
   Почувствовав себя в безопасности, я стал возиться с рацией, и тут вдруг услышал грохот, раздавшийся в той стороне, где стоял танк. Я понял, что это пехотинцы рванули его гранатами. Стрельба из танковой пушки тотчас же прекратилась, а потом там же прозвучали автоматные очереди, из чего можно было понять, что разделались и с немецкими танкистами. Этот неожиданный, скоротечный бой с немецким танком, каким-то образом, оказавшимся в тылу стрелкового батальона, стоил нам трех убитых и пятерых раненых.
   За 8 и 9 марта мы прошли почти 50 километров. На следующий день, после короткого боя, в котором активное участие принимала и наша батарея, фрицы оставили деревню. Ее название не сохранилось в моей памяти. Помню только, что на главной улице, в разных местах лежало около десятка убитых немцев. Были здесь и наши погибшие солдаты. Их еще не успели убрать.
   Во время этих постоянных длительных маршей вперемешку с боями, я не помню, чтобы нас - управление батареи - снабжали горячей или хоть какой-нибудь пищей. Мы были предоставлены сами себе и сами о себе заботились. Находились, так сказать, на подножном корму. И вот, оказавшись в этой деревне, я с кем-то из наших разведчиков, с целью отыскать съестное зашел в один из домов. Первое, что мы там увидели, это был труп немца - почти мальчика. Он лежал на полу вдоль комнаты, головой к двери. Я до этого много видел мертвецов и стал к ним почти безразличен. Но тогда почему-то содрогнулся. Тело, полное вечной смерти, казалось хрупким и по птичьи беспомощным. Умирая, немец по-детски поджал ноги, точно ему в последнее мгновенье было холодно.
   А у окна на столе стояла пачка с печеньем, возле нее полбуханки хлеба и большая открытая банка мясных консервов, видимо начатая покойником. Мы уже настолько привыкли к крови и смерти вокруг и ежедневно, что, долго не раздумывая, уподобившись штатным кладбищенским гробокопателям, тут же, рядом с трупом присели к столу, основательно подкрепились и только после этого, захватив остаток хлеба и печенье, отправились догонять своих.
   В этот день к вечеру к нам присоединился командир второй батареи старший лейтенант Кувыклин со своими разведчиками. Из разговора комбатов я понял, что оба они получили приказ накрыть огнем двух батарей небольшой поселок, в котором засели немцы. Ночью наша группа добралась в заданный район и вышла на опушку леса, по краю которого проходил передний край пехоты. К утру мы успели выкопать три небольших ровика. Один, немного впереди, для комбатов и два для себя.
   Когда достаточно рассвело, оказалось, что наших пехотинцев здесь почти нет. А в нескольких сотнях метров впереди, в лощине расположен небольшой поселок, в котором было не больше десятка каменных домиков. Немцев мы не видели. Но они были там. Подтверждением тому служили осветительные ракеты, часто вылетавшие ночью из поселка. Превратив часть домиков в долговременные огневые точки, немцы рассчитывали задержать нас на этом рубеже.
   Утром командиры подготовили данные для стрельбы фугасными минами и по рациям отправили на батареи. В течение получаса пять домиков были превращены в развалины. Однако фрицы тоже засекли нас. Они открыли такой плотный пулеметный и минометный огонь, что невозможно было поднять головы. Пулеметы в ровиках были не страшны. Но мины, которые ложились совсем рядом, представляли смертельную опасность, заставляя обнимать землю в ожидании, что следующая может быть твоя. Вокруг окопа, в котором сидели мой комбат и лейтенант Шопин, разорвалось тринадцать мин. Они ложились на расстоянии двадцати-тридцати сантиметров одна от другой. От полевой сумки комбата с картами, лежавшей на бруствере рядом с автоматом лейтенанта, остались клочья. Автомат Шопина превратился в кусок искореженного железа, но в окоп немцы так и не попали. А вот в ровик, где сидели три пехотинца, мина угодила, превратив их в кровавое месиво. Когда наши батареи подавили огонь противника, старший лейтенант Кувыклин подошел к нашему комбату и сказал: "Ну, Олег, ты, наверное, в рубашке родился".
   С каждым днем мы всё ближе подходили к Данцигу. Бои за него обещали быть тяжелыми. Комбат говорил, будто разведка установила, что 2-я немецкая армия под командованием генерал-полковника Вейхса усиленно готовит оборонительные рубежи вокруг Данцига. Что его обороняют девять пехотных и две танковых дивизии. И что на подступах к нему построены сильные оборонительные сооружения.
   Позже перебежчики сообщали, что генерал Вейхс отозван в Берлин, а на его место прибыл генерал фон Заукен, что на имя командира 27-го артиллерийского корпуса генерала Фельдмана поступила радиограмма из ставки Гитлера, в которой был сказано:
   "... оборонять Данциг до последнего человека. Офицеров и солдат, проявляющих малодушие, немедленно предавать военно-полевым судам и публично вешать".
   И еще ходили слухи, будто начальник узла связи данцигского гарнизона, перешедший на нашу сторону, рассказывал, что во главе комендатуры Данцига стоит бывший командир 203-й пехотной дивизии генерал Гедике, фанатичный сторонник Гитлера. Он отсиживается в доте и рассылает частям приказы - отстаивать город до последнего солдата.
   Спустя тридцать пять лет маршал Рокоссовский писал:
   "Данциг - сильнейшая крепость. Прочные, хорошо замаскированные форты держали всю местность под обстрелом своих орудий. Старинный крепостной вал кольцом охватывал город. А перед этим валом - внешний пояс современных капитальных укреплений. На всех командных высотах - железобетонные и камнебетонные доты. Система долговременных сооружений дополнялась позициями полевого типа, а территория, прилегавшая к городу с юга и юго-востока, затапливалась.
   В Данцигской бухте стояли шесть крейсеров, тринадцать миноносцев и десятки более мелких кораблей. Преодолев эти укрепления, нужно было штурмовать и сам город, где каждый дом превращен в огневую точку".
   Штурм города начался 14 марта. К 20-му мы приблизились к нему вплотную. Пехотные роты с начала наступления от Нарева понесли серьезные потери. К Данцигу подошли две армии: 2-я Ударная и наша 65-я, которая действовала на участке шириной всего в 10-12 километров. И только поэтому была достигнута огромная плотность войск. Особенно много подтянули артиллерии всех систем. А столько наших самолетов, как под Данцигом, я никогда ни раньше, ни позже на фронте не видел. Бомбардировщики, идущие волна за волной на сравнительно небольшой высоте, буквально закрывали небо. Глядя на них, все мы тогда испытывали чувство гордости за нашу страну, за нашу армию. И многие, наверное, думали: "Эх! такое бы в 1941-м!"
   Однако немцы сопротивлялись ожесточенно. Их снаряды, мины, огонь пулеметов быстро опустошали не только передние цепи пехоты. Доставалось и нам, поддерживающим ее. В нашей маленькой группе управления батареей тоже ранило связиста и убило разведчика. Часто из-за артиллерийского и минометного огня немцев мы подолгу обнимали землю. Но все-таки фрицам доставалось намного больше. В небе стоял непрерывный гром наших пушек, выли "Катюши" с "Андрюшами", над головами проносились грозные штурмовики - "илы".
   Однажды мы увидели, как на переднем крае появился белый флаг, а затем показалось около двух десятков немцев, которые с этим флагом шли в полный рост в нашу сторону с явным намерением сдаться в плен. Но тут же почти все они были расстреляны своими пулеметами. Только нескольким удалось добежать к нашим пехотинцам.
   26 марта начался непосредственный штурм городских укреплений. Здесь пехота уже действовала не в составе цепей, а штурмовыми группами. Каждая из них состояла из автоматчиков, саперов-подрывников, связистов, имела свою определенную задачу, которую решала самостоятельно.
   На следующий день мы ворвались в предместье Данцига Эмаус. Немцы бешено сопротивлялись. Вокруг поминутно рвались снаряды и мины. То затихала, то вновь усиливалась стрельба пулеметов и автоматов. Наша группа заскочила в один из пока чудом уцелевших домов, в небольшую комнату на втором этаже, из единственного окна которой удобно было наблюдать за противником. И тут наш разведчик, где-то по дороге успевший прихватить большую металлическую банку с неизвестным содержимым, поставил ее на стол у окна и крикнул:
   - А ну, хлопцы, глянем, что нам тут фрицы оставили!
   Он достал из-за голенища сапога финку. Ею быстро вскрыл свою находку, заглянул внутрь, и зацепив кончиком финки содержимое, попробовал.
   - Братва! Так это же варенье! Давай навались!
   Забыв на время о немцах, мы, обступив банку со всех сторон, стали кто ложкой, кто коркой хлеба, кто ножом уплетать варенье за обе щеки. И тут вдруг раздался сильнейший взрыв. Все мгновенно упали на пол. Мы ожидали продолжения обстрела. Но немецкий снаряд, заставивший нас лечь, оказался единственным. Он попал в откос окна. Банку с вареньем осколки буквально изрешетили. А из нас никто не получил даже царапины. Реакцией на такой счастливый исход, был громкий хохот молодых, здоровых парней.
   К вечеру стрельба немного утихла. Иногда на улицах даже стали показываться местные жители. Наши ребята разбрелись, но были неподалеку. Комбат откуда-то притащил мощный мотоцикл и возился с ним, пытаясь завести. Я тоже решил пройтись по уцелевшим пустым, оставленным хозяевами квартирам, главным образом, в поисках съестного.

0x01 graphic

"На следующий день мы ворвались в предместье Данцига..."

   В одной из комнат нашел мундир немецкого офицера. Наверное, переодевшись в гражданское платье, он, таким образом, закончил для себя войну. Рядом с мундиром лежал парабеллум в кобуре. От такого трофея я не мог отказаться. Тут же повесил кобуру с пистолетом себе на ремень и довольный своей находкой, вышел на улицу. Здесь у входа в какой-то подвал увидел немку лет тридцати с небольшим и немца чуть постарше. Пользуясь скромным знанием немецкого языка, заговорил с женщиной. Ее лицо показалось мне усталым, осунувшимся с застывшей печатью испуга на нем. Сначала она отвечала на вопросы сухо, неохотно. Затем, видя, что меня бояться нечего, постепенно разговорилась. Проклинала войну и Гитлера, принесшего столько горя простым людям. Сказала, что стоявший рядом мужчина ее муж.
   Я был поражен признанием немки в том, что ее сегодня изнасиловали двадцать русских. И еще она сказала, что сейчас они с мужем стоят здесь у дверей только для того, чтобы уберечь от той же участи свою пятнадцатилетнюю дочь, которая прячется в подвале.
   Трудно было поверить в дикость, совершенную моими товарищами по оружию. Похоже, мы явно переплюнули противную сторону в гадостях. Допускаю, что при наступлении немецких армий такие отвратительные поступки где-то и у нас имели место, но в Одессе во время оккупации я никогда даже не слышал о подобных действиях румын или немцев по отношению к нашим женщинам. Некоторые из представительниц слабого пола сами якшались и с теми и с другими, однако, насилия над ними и в помине не было. И еще помню, меня страшно удивило не столько надругательство наших солдат над немкой, как-то, что ее муж, находясь рядом, не препятствовал этому. Я по своей наивности тогда подумал, что если бы такое произошло в Союзе, то каждый мужчина, пусть бы ему при этом грозила смерть, непременно защитил бы не только свою жену, но даже чужую женщину.
   Я простоял с несчастной женщиной до тех пор, пока мы снова не пошли вперед. И всё это время тоже оберегал их девочку, говоря солдатам, подходившим к подвалу, что там никого и ничего нет.
   27 марта мерцающее облако с утра стояло в воздухе - прах искромсанных снарядами кирпичных стен, серая пыль, поднятая с неметенных городских площадей взрывами мин и снарядов. По улицам, среди пустых каменных коробок двигалась к морю пехота, самоходные пушки. Танки со скрежетом делали на углах крутые повороты. Проносились мотоциклисты. В обратном направлении, покрикивая и весело замахиваясь, автоматчики вели пленных. Пыль смешалась с дымом горящих домов, с запахами чужого города.
   С утра мы сделали короткую остановку на первом этаже большого пятиэтажного дома. И тут немцы начали садить из тяжелых морских орудий. Стреляли редко, но методично. Мощные разрывы постепенно приближались к нашему дому. Снаряды рвались то перед нами, то сбоку, то позади нас. Один из снарядов попал в студебекер 95-го гвардейского артполка, стоявший на улице. Погиб весь расчет и командир батареи.
   - Товарищ старший лейтенант, - сказал я, обратившись к комбату. - Немец помаленьку подбирается к нам. Как бы не взял нас "в вилку".
   - Я и сам так думаю, - ответил комбат.
   - Так, может быть, перейдем на всякий случай в подвал? Мы же все равно сейчас не стреляем.
   - Пожалуй ты прав, - согласился командир батареи. - Иди вниз. Через пару минут мы тоже придем.
   В обширном, тускло освещенном подвале, когда я туда спустился, было много наших военных, а еще больше местных жителей - стариков, женщин, детей. Разрывы снарядов приближались. При каждом из них содрогались стены подвала. Плакали дети. Женщины в страхе прижимали их к себе. И вдруг раздался страшнейший грохот. Сразу стало темно. Я, кажется, на мгновение потерял сознание. Но тотчас же пришел в себя. Вокруг слышались отчаянные крики, однако до меня они доходили как сквозь толстый слой ваты. Поднялась паника, а главное, нечем было дышать. Казалось, еще мгновенье и мы задохнемся. К счастью, откуда-то потянуло свежим воздухом, и все, кто остался жив, устремились в том направлении. Убитых и раненых было много. Только некоторые, и я в том числе, выбрались на поверхность. Там я почувствовал, что почти оглох. К тому же сильно кружилась голова. Из подвала выносили убитых и раненых.
   Наверху я нашел комбата с разведчиками. Мои товарищи рассказали, что тяжелый фугасный снаряд, пробив угол дома и пол первого этажа разорвался в подвале, поэтому никто из них не пострадал. Зная, что я ушел вниз, комбат решил выяснить, жив ли я. А увидев меня целым и невредимым, он и ребята были даже удивлены. После короткого взаимного изъявления радостных чувств по случаю того, что мы снова вместе, командир батареи повел нас на крышу соседнего восьмиэтажного дома, откуда стал корректировать огонь нашей батареи.
   28 марта бои вспыхнули с новой силой. Мы отбивали у противника улицу за улицей, дом за домом. К концу дня подошли к Мертвой Висле. Город, по сути, был уже освобожден от немцев. В их руках осталась лишь его северная окраина за этой рекой.
   Помню широкую улицу, по обеим сторонам которой стояли уцелевшие после бомбежек и пожаров высокие остовы кирпичных зданий и наши танки, рассредоточенные вдоль улицы. А перпендикулярно ей, в нескольких сотнях метров, большой металлический, каким-то чудом сохранившийся мост через Мертвую Вислу. Я глядел на него и думал: "Как-то завтра придется переходить его под пулями и снарядами, и что нас вообще ждет на той стороне реки?". А тем временем на улице часто раздавался характерный, жуткий шелест летящих мин, и то здесь, то там поднимались вверх смертоносные фонтаны разрывов.
   Комбат и вся наша группа устроились в глубокой воронке, образованной тяжелым снарядом.
   - Свяжись с дивизионом, - приказал он, - узнай, какие задачи батарее на завтра.
   Воронка показалась мне неудобной для связи. Я вылез из нее и стал искать более подходящее место, чтобы развернуть рацию. Однако найти его оказалось совсем не просто. У стен домов легко можно было получить осколок в грудь или в спину либо в лучшем случае, свалившийся сверху, кирпич на голову. А каску в минометном полку я не носил. Поэтому посчитал более безопасным, устроиться возле одного из танков. Здесь, по крайней мере, стены не угрожали. Настроившись на волну дивизиона, передал начальнику штаба вопрос комбата. И каково же было мое удивление, кода в ответ я услышал: "Никаких задач. Сворачивайтесь и уходите на огневые позиции. Полк в завершающих боях за Данциг участвовать не будет".
   Я немедленно вернулся к своим и передал командиру батареи услышанную новость. Внешне ее восприняли без особых эмоций. Но, хоть мы уже достаточно привыкли ежедневно бегать и ползать под пулями и осколками, думаю, в душе каждый был рад, что завтра этого делать не придется.
   - Приказ есть приказ, - сказал комбат, - его надо выполнять. Поднимайся, хлопцы и потопали на батарею.
   - Легко сказать "потопали" - подумал я. - До огневых позиций более двух километров. Им налегке куда ни шло, а мне с моим двадцатикилограммовым ящиком, после целого дня таскания его на спине, такая прогулка представлялась мало приятной.
   Мои товарищи, вдохновленные перспективой спокойно отдохнуть предстоящей ночью, быстро пошли вперед, а я понемногу отставал от них. Во-первых, потому, что торопиться уже было некуда, а во-вторых, все время пытался что-нибудь придумать, чтобы как-то облегчить себя. Когда я от своей группы порядком отстал, мне вдруг на пути попалась верховая лошадь под седлом. Лучшее трудно было пожелать. Я тотчас же взвалил рацию ей на спину и хорошенько привязал к седлу. А затем взял свою находку за повод и повел за собой на батарею. Придя туда, оставил лошадь у ездовых, предупредив их, что она моя, и чтобы они никому ее не давали. Затем нашел какой-то большой сарай с сеном, зарылся в него и тотчас же заснул как убитый.
   Вопреки ожиданию, моего коня никто не отобрал. Я, откровенно говоря, был даже удивлен. Потому что к тому времени уже имел достаточное представление о повадках начальства в отношении собственности подчиненных. В этих случаях оно действовало быстро и решительно. Старшие начальники отбирали у подчиненных всё, что им понравится: хорошего повара, классного парикмахера или портного, крепкий, по-хозяйски оборудованный блиндаж. Случалось, отбирали и бабу. А лошадь мне оставили, скорее всего, потому, что теперь начальство более всего привлекала техника: высокому начальнику подавай машину, а командиру рангом пониже, на худой конец, мотоцикл.
   Раз уж я упомянул женщин, коротко остановлюсь и на них. Большинство девушек в армии находились не по призыву, а по собственной воле. Они работали медицинскими сестрами, санитарками в госпиталях, радистами и телефонистами в штабах, регулировщицами на военных дорогах. Были целые зенитные подразделения, состоявшие из одних девушек. В нашей армии действовал даже женский полк легких ночных бомбардировщиков. Мне приходилась слышать о девушках-санинструкторах в пехотных батальонах, снайперах, о женщине-танкисте и даже о командире пехотного взвода.
   В бытность мою в пехоте я их там не встречал. А когда перешел в минометный полк, то узнал, что у нас при полковом штабе тоже есть несколько девушек: Маша Науменко, Вера Бондарь и, кажется, еще кто-то. Позже я не раз видел их. Поговаривали, будто наш полковник крутит с Верой любовь. И хотя известно, что дыма без огня не бывает, я утверждать это, разумеется, не могу. Мне часто приходилось слышать о медсестрах, телефонистках, дальномерщицах и прибористках, девчонках-школьницах, ставших против воли ППЖ (походно полковыми женами) командиров полков, артдивизионов и более высокого начальства.
   Помню, когда мы находились в обороне на Наревском плацдарме, если вдруг где-то проходила девушка или женщина, солдаты почему-то начинали орать: "Воздух! Рама!". Откуда это повелось, и почему так реагировали на появление представительниц слабого пола, до сих пор не пойму. Могу лишь утверждать единственное. Каждый раз, когда я видел девушку на фронте, мне было очень жаль ее. Война - я имею в виду непосредственное участие в боях, страшно тяжела и смертельно опасна для мужчин, а о женщинах и говорить нечего. На мой взгляд, им там не место.
   А теперь снова вернусь к рассказу о себе. Выспался я прекрасно, хотя по-прежнему, как и все два с половиной месяца наступления не снимал сапог и не раздевался. Главное, что рядом не рвались снаряды, не выли мины и не свистели пули.
   Утро 29 марта пришло серое и прохладное. Но настроение у всех на батарее было отличное. Бои под Данцигом по сути уже закончились. Сражение за огромный город-порт на Балтийском море продолжалось меньше недели. Я в этой связи с гордостью вспомнил Одессу, тоже город, и тоже порт на море Черном, которая противостояла румынам и немцам более десяти недель. И если бы обороняющим Одессу войскам не приказали ее оставить, продержалась бы еще дольше.
   Наша батарея стояла неподалеку от Данцига в поселке Хох Кельпин. С утра никаких приказов, никаких заданий. После длительных боев, начальство решило предоставить нам кратковременный отдых.
   Если не считать того генерала от политики, что призывал нас помочь восставшим полякам в Варшаве, о котором я писал в главе "В пехоте", тут я впервые за всё время пребывания в действующей армии, увидел еще одного партийного, вернее комсомольского работника - лейтенанта. Наверное, это был комсорг полка, выполнявший поручение парткома.
   Придя к нам на батарею, он сначала о чем-то поговорил с комбатом, а затем подозвал меня и задал вопрос:
   - Старший сержант, почему ты не в комсомоле?
   - Понятия не имею, - ответил я.
   - Это никуда не годится, - снова заговорил лейтенант. - Командир батареи сказал, что ты отличный радист и хорошо себя показал в наступлении. Я считаю, что тебе обязательно надо быть в рядах ленинского комсомола. Давай, пиши заявление.
   - Ладно, на днях напишу, - согласился я.
   - Нет, откладывать не будем. Пиши сейчас. - Лейтенант достал из своей полевой сумки листок бумаги, чернильный карандаш, вручил их мне и даже продиктовал текст заявления.
   Тут же с лейтенантом оказался и полковой фотограф - сержант Цесарский, который "щелкнул" меня своим ФЭДом. А ровно через два дня, без всяких собраний, обсуждений и голосований, лейтенант вручил мне новенький комсомольский билет. Я потом неоднократно читал, что многие, получая комсомольский, а тем более, партийный билет, испытывали какие-то особые чувства. Не знаю, так ли это. Только у меня лично ничего подобного и в помине не было. Наверное, комсомолец из меня получился неважный.
   После того, как состоялась первая беседа с полковым комсоргом, я, чтобы как-то использовать свободное время, решил заняться ремонтом часов. Для чего еще до этого где-то раздобыл пару маленьких отверток и пинцет. Мне доставляло удовольствие ковыряться в крошечных механизмах.
   Дело в том, что с началом наступления у многих солдат, сержантов и офицеров появились ручные часы, Бог знает как к ним попавшие. Они часто портились, а может быть, доставались новым хозяевам уже испорченными. Владельцы часов часто обменивались ими. Происходило это обычно так. Один из желающих совершить обмен зажимал свои часы в кулаке и спрашивал другого такого же охотника:
   - Махнем не глядя?
   Его партнер тоже доставал из кармана скрытый в руке свой вариант обмена и отвечал:
   - Махнем.
   После этого они обменивались часами, не показывая их. И только после этого каждый получал возможность выяснить, выиграл или проиграл он в результате такой сделки.
   Итак, неисправных часов было много. Иногда мне удавалось некоторые починить. И чем больше я этим занимался, тем результативнее была моя работа. А в благодарность за нее мне опять же давали неисправные часы. Так что у меня этого добра набралось уже больше десятка.
   Не найдя другого подходящего места для работы, я устроился в пустом двухэтажном доме перед окном на площадке лестничной клетки. Разложив перед собой свой немудреный инструмент и несколько пар подлежащих ремонту часов, я принялся за дело. Вскоре мне удалось пустить на ход маленькие дамские часики. Отложив их в сторону, я приступил к следующим. Необычное в наших условиях занятие старшего сержанта артиллериста сразу же привлекло любопытных. Меня окружили летчицы из полка легких ночных бомбардировщиков. Они болтали, смеялись, задавали вопросы. Короче говоря, мешали работать. Одной из девушек очень понравились маленькие часики. Она взяла их и, любуясь, приложила к руке.
   - Нравятся? - спросил я ее.
   - Очень, - улыбаясь, ответила она. - Такие миленькие.
   - Можете взять на память о Данциге, - сказал я.
   - Ой! Правда? Вот спасибо! - в восторге воскликнула она и даже чмокнула меня в щеку.
   Трудно сказать, кто из нас получил большее удовольствие. А вскоре появились другие любопытные - уже наш брат солдаты и сержанты. Короче говоря, я понял, что работать здесь мне спокойно не дадут и надо искать другое место. Неподалеку стоял еще один пустой небольшой дом, и я устроился в одной из его комнат, на столе перед окном. Снова разложив открытые механизмы нескольких часов, принялся за дело. Но в этот день мне положительно не везло. Не прошло и получаса, как стоявшая вблизи дома батарея двухсот-пятидесятимиллиметровых пушек на гусеничном ходу открыла беглый огонь по остаткам немцев, и от ее стрельбы в доме с потолка посыпалась штукатурка, которая наделала мне много неприятностей. И я вынужден был прекратить свою работу.
   Следующий день оказался для нашей батареи черным. Дело в том, что накануне командир батареи с разрешения комдива майора Ходоренко послал в Данциг младшего лейтенанта Немтинова с двумя повозками за фуражом. При этом он предупредил его, чтобы тот и ездовые не вздумали по дороге чего-нибудь хлебнуть. И младший лейтенант действительно вернулся с фуражом как стеклышко. Но вечером комбату на ужин принесли кружку спирта. Командир батареи естественно поинтересовался, откуда спирт. Ему ответили, что три двадцатилитровых банки привезли из Данцига. Комбат приказал немедленно принести их к нему. Когда приказ выполнили, оказалось, что две банки еще не начаты, а в третьей осталось совсем немного. Опасаясь, что спирт может быть отравлен, старший лейтенант целые банки продырявил финкой и вылил спирт на землю. А чтобы изъять остальной, тут же выстроил батарею и стал выливать спирт из фляжек. Но кто-то из наших ребят все-таки пару фляг припрятал. Потому что на следующее утро собралась небольшая компания, решившая организовать выпивку. Мне тоже предложили принять в ней участие. Я ответил, что пока не могу, так как собрался почистить, смазать и проверить свой парабеллум.
   - Ну, давай приходи, когда закончишь возиться со своим пистолетом, - сказал мне сержант, один из тех, кто намеревался пображничать, использовав утаённый от комбата спирт, и объяснил мне, где их можно будет найти.
   Меня к выпивке никогда не тянуло, поэтому я, не торопясь, занялся парабеллумом. Разобрал его, почистил, смазал, снова собрал. Затем вышел во двор, пострелял по пустым консервным банкам и опять почистил и смазал. А когда вспомнил о приглашении погулять с ребятами, то два человека с батареи, а один из штаба полка, угостившись, оказывается, метиловым спиртом уже умерли, а четверо частично потеряли зрение. Так мой парабеллум сослужил мне добрую службу. А наша батарея во второй раз понесла ощутимую потерю, не от немцев, а исключительно по глупости. Начальству за недосмотр тоже досталось. Командира полка лишили ордена Ленина, а командира батареи ордена Красного Знамени, на которые уже был подписан приказ. Младший лейтенант Немтинов получил семь лет условно, а два рядовых, принимавших участие в выпивке и при этом не пострадавшие, схлопотали по три месяца штрафной роты. Но все эти наказания, разумеется, ничего не изменили - не превратили мертвых в живых и не вернули былого зрения пострадавшим.
  
  
  

МАРШ НА ОДЕР

I

   В первых числах апреля наш отдых закончился. Комбат сказал, что полк получил приказ немедленно двигаться своим ходом к Одеру в район Штетина - еще одного порта, расположенного в устье реки при ее впадении в Штетинский залив. Мы должны были за неделю проехать на своих повозках примерно 350 километров и занять оборону на восточном берегу Одера. Армиям Рокоссовского надлежало сменить там войска 1-го Белорусского фронта маршала Жукова.
   Впрочем, оказалось, что неделя, которую мы провели в пути, тоже представляла собой в некотором роде отдых. Ведь пешком никто не шел. Ехали на повозках по отличным, покрытым асфальтом дорогам. К тому же солнечная весенняя погода тоже благоприятствовала нам. А лично я использовал это время для того, чтобы как следует научиться ездить верхом и тем самым выполнить приказ старшего лейтенанта Соколова. Благо теперь у меня была своя лошадь. Робкие попытки пользоваться ею я предпринимал еще во время нашей стоянки в Хох Кольпине. Однако почти ничего не достиг. Первые уроки езды начинал без седла. Но почему-то всё время съезжал назад к хвосту. И к тому же здорово натирал ноги. Так что сразу после своих упражнений в верховой езде ходил раскорякой. Но это не поколебало моего решения научиться управлять лошадью. В первый же день перед началом пути на Одер, воспользовавшись консультацией ездовых, я оседлал своего жеребца и взобрался к нему на спину. Правда, часа через два вынужден был сделать перерыв, сойти с лошади и перебраться в повозку. И все же мои успехи с каждым днем становились всё заметнее. Я стал довольно уверенно, свободно держаться в седле и это доставляло мне огромное удовольствие.
   Во время нашего перехода я близко сошелся с симпатичным пареньком-белорусом из соседнего расчета. Скромным, улыбчивым и чрезвычайно добродушным. Наша дружба возникла внезапно и продолжалась немногим более месяца. Затем в полку началась перетасовка людей, и нас разлучили. Но ведь время ни о чем не говорит. Настоящая дружба не определяется временем. Она может возникнуть в работе или в пути, в обычных условиях жизни или в армии. Я слышал, что она бывает настоящей и в пересыльной тюрьме, где знакомство и расставание отделены друг от друга двумя-тремя днями, а память об этих днях остается у людей на долгие годы.
   Стремление к дружбе присуще натуре человека. Хороший человек если не дружит с людьми, непременно находит друзей среди животных. Истинная дружба обращена к внутренним свойствам души. Ее формы многообразны. Но главная черта настоящей дружбы - это вера в преданность друга и неизменная верность ему.
   Я намеренно не привожу имени своего нового друга. Позже читатель поймет тому причину. Скажу лишь, что мы с ним часто старались уединиться для задушевных бесед. Он всегда говорил на своем языке, и мне очень нравилась его белорусская речь. Может быть, кому-нибудь это покажется смешным, но иногда перед сном, когда мы были одни, я, только чтобы слышать ее, словно малыш, просил друга рассказать мне белорусскую сказку. Он их знал множество и никогда не отказывал мне. Улыбнувшись своей доброй улыбкой, обычно начинал так:
   "Жив сабе царь да царица, у них быв сын и дачка. Яны приказали сыну, штоб йон, як яны умруть, жанився на сястре. Ти багата, ти мала паживши, во упасля таго, як приказали сыну свайму жаницца на сястре, царь и царица памерли..." и т.д. Я же, в свою очередь, много рассказывал ему об Одессе, об оккупации, о театре.
   Двигался полк, не торопясь. Лошадей не гнали. За сутки проезжали не более 40-50 километров. Среди дня обычно делали привал на обед. Места вокруг были удивительно красивые. Живописные фольварки, зеленеющие поля, многочисленные речушки. На нашем пути не встретилось ни одного большого города. Только несколько мелких. В Польше их называют повятовыми: Старогард, Хойнице, Валч, которые мы проехали, двигаясь от Данцига на юго-запад, а затем уже в западном направлении миновали Штаргард. Ночевали почти постоянно под открытым небом, но к этому нам было не привыкать.
   На одном из привалов, когда я зачем-то подошел к комбату, он сосредоточенно что-то писал.
   - Товарищ старший лейтенант, вы сильно заняты? - спросил я.
   - Нет, не очень. Вот письмо маме пишу в стихах. Хочешь, почитаю?
   Я, разумеется, изъявил согласие и услышал следующее:
  
  
  
   "Здравствуй, дальняя моя мамаша,
   Дорогая мне как жизнь сама.
   Кланяюсь тебе и обнимаю
   В первых строчках этого письма.
   Знаю, ты давно не получала
   Так давно желанного письма,
   Знаю, ты томилась и скучала
   Горькою тревогою полна
   О! Не надо, нет, не надо плакать!
   Знай, что если долго не пишу,
   Это значит, я иду на запад,
   Это значит, я домой спешу.
   С каждой новой пройденной верстою,
   С каждым новым взятым городком,
   Ближе миг увидится с тобою,
   Ближе мир, и ты, и милый дом.
   И одной мечтой горим все мы,
   Поскорей захватчиков изгнать.
   Дорогая, мы идем на запад.
   Ты прости - нам некогда писать.
   Если долго вновь письма не будет,
   Не отчаивайся ты, и не скучай,
   А родным, друзьям, знакомым людям,
   Он идет на запад, - отвечай".
  
  
  
   Откровенно говоря, я был удивлен. Оказывается, фронтовики, и в частности мой комбат, который, как и все мы, почти каждый день смотрел смерти в глаза, вовсе не очерствел душою и даже способен был писать стихи, где, как мне кажется, выразил общее для фронтовиков главное желание: поскорее добить немцев, а значит закончить войну. Так я совершенно случайно узнал, что у нас в батарее командир моего расчета не единственный, кто пробовал себя в поэзии.
   12 апреля полк достиг Одера, примерно в семи километрах южнее Штетина. В этом месте русло реки разделено на два рукава. Ее форсирование, судя по всему, обещало быть посложнее, чем преодоление Вислы. К тому же, капризы Одера в низовьях велики и непредсказуемы. Подует с моря штормовой ветер - оба рукава соединяются, и создается впечатление, будто река имеет четырехкилометровую ширину. Ребята сразу назвали Одер: "Два Днепра, а посредине Припять". В те дни вода в пойме прибывала на глазах, так как шлюзовую систему в устье немцы разрушили. Она залила всё пространство на глубину более полуметра. Словно островки возвышались над ее поверхностью дамбы и бетонные устои взорванной автострады и железнодорожного моста, на которых находилось боевое охранение противника.
   На второй день после того, как мы заняли оборону, немецкий самолет разбросал над нами листовки. В них нас пугали власовцами, будто бы оборонявшими западный берег. Это было сделано в расчете на то, что мы, как и немцы, знали: власовцы на отведенных им рубежах стоят насмерть.
   Скверные дела у фрицев, - подумал я, - если они вынуждены использовать на завершающем этапе войны такие малоубедительные аргументы.
   16 апреля с юга донеслась канонада. Это двинулись вперед войска 1-го Белорусского фронта. В этот же день передовые отряды нашей армии под прикрытием артиллерии форсировали Ост-Одер и вышли на дамбу восточного берега Вест-Одера. Саперы сразу же начали строить переправы.
   20 апреля на рассвете Вест-Одер был укрыт густым туманом. Справа под Штетином тянулась в сторону гавани широкая полоса дымовой завесы. Ее ставили постоянно, чтобы затруднить противнику наблюдение из города вдоль реки. На всем переднем крае стояла необычная тишина. Но вот, в 6.30 залпом реактивных установок началась артподготовка. Помимо орудий и минометов всех калибров, в нее включились танковые и самоходные полки. Вскоре пошли десанты. Противник пытался осветить реку ракетами, но Вест-Одер оставался в тумане. Ударила из глубины по пойме немецкая артиллерия.
   С восходом солнца видимость улучшилась. Отчетливо слышался всё более и более нарастающий шум ближнего боя на западном берегу Вест-Одера. Немцы, чтобы помешать подходу наших резервов, открыли сильный артиллерийский огонь по переправам.
   На следующий день с утра двинулся вперед и наш 143-й минометный полк. Под непрерывным обстрелом немцев повозки с минометами галопом пронеслись по длинному деревянному мосту. Достигнув противоположного берега, мы сразу же начали оборудовать огневые позиции. Пытаясь сбросить в реку войска, захватившие плацдарм, противник предпринимал отчаянные, многочисленные контратаки. Наша батарея, так же как и другие виды артиллерии, вела непрерывный огонь, который ослабевал только с наступлением темноты. Из штетинского порта днем и ночью методически, снаряд за снарядом садила морская артиллерия немцев. От разрывов тяжелых фугасов вокруг гудела, и содрогалась земля. Слава Богу, ни одного прямого попадания на батарею не было.
   Я снова выполнял обязанности наводчика. В нашем расчете осталось всего три человека. Поэтому, кроме стрельбы из миномета, каждый из нас испытывал огромную физическую нагрузку. Чуть продвинемся вперед, надо копать ровики для миномета, для ящиков с минами, блиндаж для расчета, нарезать бревна для наката на него, а затем еще в карауле охранять огневую позицию. Бывало, только закончишь работу либо отстоишь в наряде и спустишься в блиндаж в надежде немного отдохнуть, как раздается команда: "Отбой!". А затем опять небольшой переход, и всё начинается сначала.
   В один из таких дней, во время очередной остановки меня вызвал к себе старший лейтенант Соколов и приказал перечертить что-то с черновой схемы на карту. Его блиндаж был врыт вкось в песчаный холм у подножья сосен и сверху покрыт двумя рядами бревен. Тяжелый снаряд пробьет, а мина, пожалуй, нет. Сырой песчаный пол застлан непросохшими еловыми ветками.
   Пока я трудился, в блиндаж вошел капитан, которого я прежде никогда не видел. Старший лейтенант приложил руку к фуражке и доложил ему о состоянии батареи. Из доклада я понял, что незнакомец замполит дивизиона. До этого я даже не знал, что он вообще существует. В обороне, а тем более в наступлении, капитан ни разу не удосужился посетить нас. Поэтому, скорее всего не знал замполита не только я один. Что его привело в тот день на батарею, осталось для меня загадкой. Возможно, он рискнул появиться на огневой позиции, используя временное затишье: ни мы, ни немцы не стреляли больше двух часов.
   Капитану было лет около сорока. Среднего роста, с лицом, которое одинаково могло принадлежать и колхозному сторожу, и счетоводу. А его речь явно выдавала в нем украинца. Из разговора двух офицеров я запомнил лишь такую деталь:
   - Ось, вiйна вже скоро скiнчиться, - говорил замполит старшему лейтенанту, - Червона Зiрка в мене вже є. Тепер би менi ще Отечествену Вiйну й я б у нашому селi був першою людиною.
   Едва капитан высказал своё, видимо сокровенное желание, как в блиндаж вошел командир нашего дивизиона. Тот, который в начале наступления приказал отправить меня в штрафную роту. Должен отметить, что посещение комдивом батареи тоже случалось редко. Мы все тотчас же встали, а старший лейтенант попытался доложить ему. Однако комдив, нетерпеливо махнув рукой, сказал: "Ладно, отставить. Садитесь". - А, увидев своего замполита, довольно грубо обратился к нему:
  

0x01 graphic

Вереницы людей разных национальностей, освобожденных Советской армией"

   - А ты, какого хрена здесь околачиваешься? Что ты здесь забыл? Давай, дуй к ездовым или в штаб. Быстро!
   - Слухаюсь. Зараз вже йду, - поспешно ответил тот и сейчас же вышел из блиндажа.
   В этот же день, а вернее в начале ночи, вскоре после того как мы вышли из небольшого немецкого городка, старший на батарее послал меня с поручением вперед к комбату. А когда я отошел от огневой позиции на расстояние более двух километров, мне довелось быть свидетелями страшного и в то же время величественного зрелища - скоротечного танкового боя.
   При свете неполной луны, временами появлявшейся из облаков, я увидел силуэты танков, двигавшихся в разных направлениях по двум параллельным дорогам, отстоящим одна от другой всего на несколько сотен метров. Посчитав, что и те, и другие наши, я спокойно продолжал путь, находясь примерно посредине между ними. И только потом сообразил, что справа от меня шли тридцатьчетверки, а слева немецкие танки. Кто кого обнаружил первый, сказать трудно. Танковая дуэль началась внезапно громом пушек с обеих сторон. Я тотчас же упал на землю. Кажется, и немцы и наши чаще всего стреляли болванками. Было видно, как немецкие болванки, ударяясь о башни тридцатьчетверок и, скользнув по ним, огненными молниями уходили в ночь. Непрерывная стрельба пушек, вой болванок, их удары о броню, разрывы снарядов создавали невообразимый грохот. Но всё это длилось лишь несколько минут. Два немецких танка подбили. Остальные, не выдержав, стали пятиться и быстро скрылись в темноте.
   Тяжелые бои продолжалось до 26 апреля, а в этот день они приобрели особенно ожесточенный характер. Однако, начиная с 27-го, скорость продвижения вперед резко возросла. Мы стали проходить в день по 25-30 километров. Противник, быстро отступая на запад, почти не оказывал сопротивления. Туда же удирало и гражданское население. Зачастую дороги были забиты огромными фурами, заполненными чемоданами и другими домашними вещами. Однако я не помню, чтобы кто-то из нашей батареи уделял трофеям внимание. Мы по-прежнему искали лишь что-нибудь поесть.
   Наконец полностью прекратилась стрельба, а, по сути, и война. Я теперь снова передвигался только верхом. Хорошо запомнились вереницы людей разных национальностей, освобожденных советской армией из концлагерей, расположенных на территории Польши и Германии. Толкая перед собой тележки со скромным скарбом, бывшие узники и пленные улыбались нам, приветливо махали руками. Часто они держали в руках флажки, по которым можно было судить, кто из какой страны. Порой навстречу шли, направляясь в плен, никем не конвоируемые, колонны немцев. Диверсий со стороны противника или хотя бы намеков на них не было и в помине. Одним из доказательств этому служили попадавшиеся иногда по пути в стельку пьяные наши солдаты, спокойно отсыпавшиеся где-нибудь под забором. Даже их никогда никто не трогал.
   А я пару ночей подряд ночевал в фольварках на сеновалах. Мягко, удобно, спокойно. Чудесный, дурманящий запах сена отлично способствовал хорошему отдыху. Большое впечатление на меня произвели и поэтому надолго запомнились немецкие свинарники. Высокие, светлые помещения с цементным полом. Упитанные, розовые, как будто только что вымытые, свиньи и исключительная чистота кругом. Ни грязи, ни вони, ничего подобного. Много позже, бывая со студентами в колхозах на уборке урожая, я сравнивал наши скотные дворы с теми, что видел в мае 45-го в Германии, и от таких сравнений становилось горько и обидно за привычную для нас, сохраняющуюся до настоящего времени грязь и нищету. Ну, а розовых немецких свинок мы не резали - стреляли из автоматов. И, разумеется, немного отъелись.
   Утром 1-го мая наш полк в составе других воинских частей вошел в немецкий город Демин. Утро было замечательное солнечное с чистым, ясным голубым небом. Демин абсолютно не пострадал от войны. По обеим сторонам улиц, заполненных колоннами военных, возвышались целые, ухоженные дома, из окон которых свисало множество белых полотнищ, означающих сдачу населения на милость победителей.

0x01 graphic

"Дома, из которых свисало множество белых полотнищ"

   Наша колонна по какой-то причине остановилась на одной из улиц. Многие разбрелись по домам. Одни в поисках барахла, другие искали женщин. Своё отношение к чужим вещам я уже высказал раньше. А представление о женщинах, связанное, прежде всего, с памятью о матери и сестре, было у меня в ту пору настолько чистым, что я и помыслить не мог о чем-нибудь нехорошем по отношению к ним. Однако, когда один из батарейцев, который был лет на пятнадцать старше меня, предложил: "Пойдем баб искать", я, без всяких дурных мыслей, чтобы только не околачиваться без дела у повозок, согласился.
   Мы с ним зашли в первый попавшийся дом, все жители которого где-то прятались, так как помещения, в большинстве своём не запертые, были пусты. Обойдя ряд квартир, и не встретив ни одного живого человека, мы уже собирались покинуть его, когда кто-то из нас предложил подняться на чердак.
   Сказано - сделано. Через несколько минут оба уже стояли перед жиденькой деревянной дверью закрытой изнутри. Мой спутник слегка подергал ее, и вопросительно глядя на меня, сказал:
   - Будем считать, что на этом осмотр закончен, или все-таки выясним, что там внутри?
   - А ты как думаешь? - спросил я.
   - Давай, как говорят, для очистки совести, глянем.
   - Ну, что ж, давай, так давай, - ответил я, и мы, вдвоем навалившись на дверь, легко открыли ее.
   Перед нами оказалось просторное и неожиданно светлое чердачное помещение, в котором находилось больше десятка молоденьких девушек, одна женщина лет тридцати и мальчик дошкольного возраста. При нашем появлении все они тотчас же встали и подняли вверх руки, глядя на нас перепуганными глазами.
   Впрочем, напуганы они, несомненно, были еще до нашего прихода немецкой пропагандой, представлявшей советских солдат жестокими дикарями, жаждущими мести и крови. Об этом красноречиво свидетельствовали их бледные от страха лица. А тут, как бы подтверждая геббельсовские пророчества, врываются два грязных мужика в расстегнутых фуфайках - один с карабином, другой с пистолетом. Поэтому не мудрено, что девушки испугались и подняли руки, со страхом ожидая, что будет дальше.
   Я понимал их состояние. И тут же про себя, не без чувства гордости, отметил, что когда немцы и румыны вступили в Одессу, никто из одесситов подобного страха не испытывал. Белых полотнищ из окон не вывешивал и рук не поднимал. Я сказал, чтобы они опустили руки, что бояться ненужно, так как ничего плохого мы им не сделаем.
   Сначала девушки отнеслись к моим словам с недоверием. Но затем, преодолев страх, успокоились и даже начали задавать вопросы. Однако мой напарник вовсе не собирался ограничиваться одними разговорами. Ему понравилась одна из девчонок, и он стал тянуть ее, намереваясь увести в одну из пустых комнат. Будучи достаточно взрослой, чтобы понять, чем для нее закончится такая прогулка, она заплакала, просила его не трогать ее. А мне, прежде всего, было очень стыдно, оттого, что я обманул девушек, пообещав, что мы не причиним им зла. И еще было жаль плакавшую девочку. Поэтому я сказал своему спутнику:
   - Послушай! Брось ты эту пацанку. Как ты можешь спокойно смотреть на слезы девочки? Оставь ее в покое. Идем на улицу.
   - Ты что, ненормальный? Знаешь, сколько я уже баб не трогал? Тебе не надо, иди, а я своего добьюсь.
   Я понял, что сейчас повторится то, о чем мне рассказывала немка в Эмаусе. Но тогда я думал, что ее насиловали пьяные пехотинцы или может быть даже штрафники, которым вообще на всё наплевать. А тут мой товарищ по батарее. И чтобы хоть как-то уменьшить зло, какое он намеревался совершить, сказал ему:
   - Если тебе уж так приспичило, возьми лучше маму мальчика и сходи, прогуляйся с нею. Уверяю тебя, ты получишь намного больше удовольствия, чем от девчонки и, скорее всего, без слез.
   - Ты думаешь? - недоверчиво глядя на меня, спросил он.
   - Не сомневаюсь, - уверенно ответил я, будто и вправду имел богатый опыт в таких делах.
   Как ни странно, но батареец последовал моему совету. Взял за руку женщину и вышел с нею. Причем, она, разумеется, поняла, что к чему. Но, к моему удивлению, даже не пыталась сопротивляться.
   Минут через двадцать мой напарник вернулся сияющий. На лице немки я тоже не увидел и тени неудовольствия случившимся.
   - Ты оказался прав, - воскликнул мой напарник. - Эта немка - баба что надо. А ты долго будешь по-дурному разговорами заниматься?
   - Еще немного поболтаю, - ответил я.
   - Ну, как знаешь, а я пошел, - сказал он и оставил меня одного.
   Мне очень понравилась одна из девушек лет восемнадцати с на редкость красивым лицом и удивительными, глубокими, как озера голубыми глазами. Я узнал, что ее зовут Ингрид, и уже беседовал только с нею. А в это время, возможно по наводке батарейца стали приходить незнакомые мне солдаты и сержанты. Каждый без слов брал понравившуюся ему немку и уводил ее. Я не мог запретить им делать это. А если бы даже и попытался, они бы всё равно меня не послушали. Девушки, очевидно, тоже смирились со своей участью, так как больше уже никто из них не плакал.
   Наконец, мне надоело быть свидетелем продолжающихся гнусностей, хоть они и проявлялись по отношению к дочерям и сестрам наших врагов, и я сказал Ингрид: "Давай уйдем отсюда".
   - Идем, - сразу же согласилась она. - А когда мы сошли по лестнице вниз, вдруг предложила, - Хочешь, я покажу тебе мою комнату?
   - Хочу, - ответил я.
   Ингрид привела меня к двери, в которой была выбита филенка.
   - Иван сделал, - показывая на отверстие в двери, грустно улыбаясь, сказала девушка, а затем открыла дверь ключом, и мы вошли в небольшую, опрятную комнатку с одним окном.
   - Садись, пожалуйста, - указывая мне на стоявшее у окна кресло, предложила Ингрид.
   Я удобно устроился в нем, а она вдруг вынула из кармана кофточки пачку сигарет, достала одну и, закурив, села рядом со мной на подоконник.
   - Ты что, куришь? - удивленно спросил я.
   - Да, - ответила она, - у нас теперь многие девушки курят. Понимаешь - война.
   Я стал объяснять ей, что курение дурно влияет на здоровье. И что особенно девушкам это совсем ни к чему.
   - Смотри, вот я солдат и не курю. А тебе - и подавно не нужно.
   Ингрид выслушала меня, улыбнулась и пообещала, что с сегодняшнего дня непременно бросит курить. А потом рассказала о себе. О том, что живет она в Штетине и только из-за постоянных бомбежек переехала в Демин. Что учится играть на аккордеоне и многое другое.
   Она мне очень понравилась. Казалось, я знаю ее давным-давно. Несмотря на мой далекий от совершенства немецкий язык, мы прекрасно понимали друг друга. И, по крайней мере, я вовсе не хотел расставаться с нею. Но, увы! Я был всего лишь солдат, а на улице стоял мой полк. Поэтому, проводив Ингрид в какой-то подвал, где находилось много гражданских немцев, я вернулся к нашей колонне, которая по-прежнему стояла на месте.
   С того времени, как мы вошли в Демин, прошло часа четыре, или, может быть, немного больше, но колонна не продвинулась ни на шаг. И я снова пошел бродить. Заходил в другие дома. При этом был невольным свидетелем массового насилия над женщинами и молоденькими девушками. Матери пачкали им лицо, надевали очки, кутали в какие-то тряпки, стараясь, придав им безобразный вид, сберечь. Но это не спасало девушек. Пьяные и трезвые победители насиловали их порой тут же на глазах у родителей.
   Два с половиною года я прожил в оккупации. Видел в Одессе расстрелянных и повешенных, но ничего подобного и в помине не было. Всё это выглядело настолько гадко и мерзко, что становилось стыдно только от одного сознания принадлежности к подобной армии.
   А колонна стояла всё там же. И я мог снова спуститься в подвал к Ингрид. Там меня уже знали, и кто-то из немцев крикнул ей: "Иди, к тебе твой русский пришел", - после чего она тотчас же выбежала. Мы опять гуляли и опять прощались, а, убедившись, что полк всё еще стоит на месте, я в который раз возвращался к ней. Мы пробыли вместе до самого ухода полка из города. Это случилось уже глубокой ночью. Мне было очень хорошо с Ингрид. Хочу надеяться, что и она испытывала то же. Я уверен, если Ингрид еще жива, то непременно иногда с добрым чувством вспоминает и наше неожиданное, необычное знакомство и тот день, который она провела со старшим сержантом из Одессы. Я рад и представившейся мне тогда возможности доказать ей, а через нее и другим немцам, что не все русские дикари.
   Город ко времени нашего ухода из него представлял собою самое плачевное зрелище. Его жители кроме насилия подверглись грабежам и унижениям. Во многих концах Демина пылали пожары. Я подумал, что такое после своего нашествия оставляли разве что орды Чингисхана. Отличие, было, пожалуй, только в том, что мы не убивали всех подряд и не тянули за собой на веревках пленников. И мне было грустно от того, что в этом городе осталась Ингрид, которую уже никто не будет оберегать.
   Еще более страшную картину описал немецкий ас Эрих Хартман. Он рассказал следующее: "8 мая личный состав воздушной эскадры JG52, где Хартман был командиром 1-й группы, и около 2000 беженцев, в основном женщин и детей, в Писеке (Чехословакия) сдались американцам. 16 мая американцы всех пленных погрузили в грузовые машины, вывезли в поле за несколько километров от Писека и передали русским.
   Перед отъездом американцы получили возможность понять, на что они обрекли немецких женщин, девушек и даже девочек, чьей единственной виной было лишь то, что они родились в Германии. Американские солдаты воочию увидели в действии "русского медведя", которым их так долго пугали. Пока одни полупьяные русские солдаты, увешанные автоматами и пулеметами, держали на прицеле мужчин, другие валили женщин и девушек на землю, и, сорвав с них одежду, насиловали на глазах у всех. Американцы из своего грузовика с ужасом смотрели на происходящее в поле и казались просто парализованными. Они очнулись только когда, две раздетые девушки с криком бросились обратно к ним, и помогли девушкам вскарабкаться в кузов своей автомашины. Русским такая помощь совсем не понравилась, крича и стреляя в воздух, они направились к союзникам. И американцам не оставалось ничего другого, как поскорее уехать.
   Теперь, когда исчезло последнее препятствие, солдаты буквально набросились на женщин. Хартман видел, как молодая женщина, жена фельдфебеля и мать 12-летней девочки умоляла русского сержанта, чтобы взяли ее, а не дочь, но тот потащил девочку за танк.
   Озверевшие солдаты хватали всех подряд - женщин, девушек и девочек. Матери пытались защищать своих детей, но все было напрасно. Солдаты не проявляли никаких других чувств, кроме ненависти и похоти.
   Когда похоть была удовлетворена, грузовики с немцами отконвоировали на луг, на берегу небольшого озера. Вокруг лагеря образовали кольцо 30 танков. Ночью насилие возобновилось. Солдаты возвращались вновь и вновь, утаскивая женщин и девушек, которым их мужья и отцы ничем не могли помочь.
   В ту ночь некоторым солдатам и офицерам эскадры JG52 пришлось принять тяжелое решение, и они его приняли. Когда первые лучи солнца осветили луг, окруженный танками, их уже не было в живых. Проснувшись, Хартман увидел поблизости мертвых фельдфебеля с женой и дочерью, лежащих рядом. Эта картина навсегда врезалась в его память. Фельдфебель сначала перерезал вены на руках жене, дочери, а потом и самому себе. Все трое тихо умерли, пока Хартман спал невдалеке.
   Другие задушили своих жен и дочерей, а затем повесились на бортах грузовиков на самодельных веревках.
   На следующий день насилия прекратились так же внезапно, как и начались. Прибывший советский генерал, взял все под свой контроль. Ему не нужны были никакие рапорты, чтобы понять, что здесь происходило. В соответствии с новой директивой командования Красной Армии, он запретил любые эксцессы в отношении пленных и гражданских немцев. Генерал приказал отделить офицеров от рядовых и унтер-офицеров. Женщины были отданы под защиту немецких офицеров, и русским было запрещено к ним приближаться.
   Однако уже ближайшей ночью русские солдаты нарушили этот приказ, и, ворвавшись в офицерскую часть лагеря, увели девушку. Утром беспощадное возмездие обрушилось на них. Изнасилованной девушке предложили опознать насильников. Из строя были выведены трое солдат. Не было никакого суда, никаких допросов и никаких сомнений в том, что именно они нарушили приказ. Всем трем связали руки и тут же на глазах у немцев казнили. Дисциплина была восстановлена железной рукой.
   После казни ситуация в лагере стабилизировалась, но вскоре проявилась другая сторона все той же проблемы. Чтобы хоть как-то накормить своих детей, теперь, женщины уже сами вынуждены были идти к советским офицерам и солдатам, получая взамен немного продуктов. Те из них, кто решился на это, спасли своих детей и себя.
   Для Хартмана результатом всего увиденного в эти дни стала полная переоценка его отношения к жизни. Незадолго до конца войны командир JG52 обер-лейтенант Вальтер Вольфрум был ранен. Вместе с Хартманом он попал в плен, но благодаря своему ранению был отпущен. Вольфрум смог под подкладкой шинели вынести из лагеря письмо Хартмана, которое тот написал своей жене. В нем в частности говорилось:
   "Никогда не сомневайся в подобной ситуации. Иди к высокопоставленному офицеру и постарайся понравиться ему. Льсти ему и оставайся с ним. Он защитит тебя от других. В этом случае тебе придется терпеть только одного мужчину, и ты сможешь избежать зверств и унижений группового изнасилования".
  

II

   Однажды мы ненадолго остановились в какой-то немецкой деревушке. Офицеры приводили себя в порядок. Ездовые поили лошадей. А я со своим другом-белорусом шел по улице, заглядывая в немецкие дворы. Немцы уже перестали бояться нас и никуда не уходили. Внезапно мой друг спросил меня:
   - Ты хочешь пить?
   - Нет, - ответил я.
   - Почакай мяне пакуль я пайду вады напицца. Ладно?
   - Давай, конечно, подожду, - сказал я.
   Он вошел в дом, но сразу же вышел оттуда в сопровождении, вероятно, хозяйки и помощника командира нашего полка по материальному снабжению капитана Скарупского, который за что-то распекал моего приятеля, а потом развернулся и сильно ударил его по лицу.
   Меня до глубины души возмутила эта сцена. А когда мой друг подошел ко мне, я увидел в его глазах слезы.
   - За что капитан тебя ударил? - спросил я.
   Но он только махнул рукой и ничего не ответил. А у меня возникло огромное желание отплатить Скарупскому той же монетой. Но в армии рассчитаться с ним было невозможно. Слишком бы дорого это обошлось. Однако, демобилизовавшись, я не оставил своего решения. Долго пытался найти Скарупского и все-таки набить ему морду, но безуспешно. И только совсем недавно узнал, что он, оказывается, жил в Киеве, где я, кстати, неоднократно бывал и даже, будучи на курсах французского языка при киевском университете, более полугода жил там. Я бы и сейчас выполнил свое решение, но Давид Скарупский, к великому моему сожалению, пару лет назад убрался в Израиль.
   Продолжая двигаться на северо-запад, наш минометный полк 8 мая расположился в лесу вблизи Ростока. В этот день я узнал, что с нашим комбатом случилось несчастье. Ночью он, старший лейтенант Кувыклин и разведчики попали на минное поле и подорвались на мине. У старшего лейтенанта оторвало ногу по колено, а комбата ранило. Ко всему этому, я получил из дому очень опечалившее меня письмо. Сестренка сообщила мне, что 13 апреля в Австрии, у селения Дойч-Ваграм, во время отражения контратаки немецких танков, от разорвавшегося рядом снаряда, погиб Алеша Смотрицкий. Не стало еще одного замечательного парня. Моего доброго школьного товарища и друга детства.
  

ПОБЕДИТЕЛИ

   8-го мая все наши были заняты постройкой лагеря, а я весь день ходил как в воду опущенный. Сразу после ужина пошел в палатку, в надежде скоро заснуть и таким образом избавиться от тяжелых мыслей. Но из этого ничего не вышло. Долго ворочаясь с боку на бок, я в мыслях все время возвращался к Алеше. Вспомнил наши школьные годы: как мы часами гоняли мяч на полянке возле больницы, как осенью ловили птичек или зимой катались на самодельных коньках и многое, многое другое. Только после полуночи мне удалось, наконец, забыться тревожным сном.
   Но почти тут же меня вдруг разбудила дикая стрельба. Не понимая в чем дело, я выскочил из палатки. Вокруг творилось что-то совершенно невообразимое. Мои товарищи-батарейцы кричали, обнимались, стреляли вверх из всех видов стрелкового оружия.
   - Что случилось? - спросил я у оказавшегося рядом старшего сержанта Зырянова.
   - Победа, Валька! Понимаешь, война закончилась! - широко улыбаясь, радостно закричал он мне в ответ, продолжая палить вверх из своего ППШ.
   Я тоже вытащил из кобуры парабеллум и выпустил в небо всю обойму. К сожалению, великую общую радость помимо гибели Алеши и ранения комбата, омрачило новое ЧП в нашей батарее. Сержант Николаев, о котором я уже упоминал в эпизоде о хоровом пении на Наревском плацдарме, салютуя в честь победы, засунул в ракетницу вместо ракеты хвостовой патрон от наших мин, равный по размерам сигнальной ракете. В результате ракетницу разнесло, а ему, дошедшему от Сталинграда до дня победы без единого ранения, оторвало кисть правой руки. И надо же, чтобы такое случилось, как и с комбатом и старшим лейтенантом Кувыклиным, в день окончания войны! И я снова вспомнил Алешу, который, провоевав больше двух лет, и будучи трижды ранен, не дожил до победы всего лишь 25 дней.
   Победа! Враг, пытавшийся поработить нашу страну, разбит и повержен. Величайшее счастье для солдата - сознание того, что и ты помог своему народу победить врага, отстоять свободу Родины, вернуть ей мир. Сознавать, что ты выполнил свой солдатский долг, долг тяжкий и благородный, и остался жив.
   Наша страна пережила тяжелые годы. В этой войне решалась ее судьба, судьба каждого из нас. И люди, понимая это, поднялись на защиту своего Отечества. Война стала всенародной. В смертельной борьбе, начавшейся в крайне невыгодных для нас условиях, проявилось во всем величии несокрушимое единство населявших Союз народов, безграничная любовь людей к своей Родине. Героями становились миллионы. Солдаты стояли насмерть на своих рубежах, грудью бросались на амбразуры вражеских дотов, летчики и танкисты, не задумываясь, шли на таран.

0x01 graphic

Гв. ст. сержант В. Бекерский в день Победы

   Героями были все - и те, кто устремлялся в атаку сквозь стену огня, и те, кто под снарядами строил мосты или тянул связь. Слава вам, чудесные мои соотечественники! Я счастлив, что был вместе с вами в эти годы. Что принял посильное участие в великой и благородной борьбе за свободу и независимость нашей страны.
   В час грозной опасности, нависшей над Родиной, доблесть фронтовиков подкреплялась и вдохновлялась трудовой доблестью рабочих и колхозников, интеллигенции, наших героических женщин, молодежи. Это они, миллионы неутомимых тружеников, ковали оружие для фронта, кормили и одевали солдат, согревали их своей заботой, теплом своих сердец.
   Великая Отечественная война была всенародной. И победа над врагом тоже была победой всенародной. Армия и народ праздновали ее одной дружной семьей. И от этого еще полнее, еще больше было наше солдатское счастье...
   После окончания войны, солдат возвращавшихся из армии домой, у нас в стране, как правило, везде встречали с заслуженным почетом, гордились ими. Но вот прошло всего полстолетия, и кое-кто напрочь забыл о том, что солдаты спасли Родину и вообще дали им возможность появиться на свет.
   Однажды, когда я остановил машину у Привоза на стоянке, ко мне тут же подскочило этакое мурло в женском облике и заявило:
   - Стоянка частная, и бесплатно стоять здесь нельзя.
   Я ответил, что я инвалид войны и по закону Украины имею право не платить ха стоянку. На что дама от бизнеса, не задумываясь, ответила:
   - Какой инвалид! Инвалиды давно вымерли!
   Вот вам и "Никто не забыт, и ничто не забыто".
   Ну а 9 мая 1945 года командир 143-го гвардейского минометного полка гв. полковник Олейник решил устроить банкет в честь дня победы. К длинному столу, который солдаты соорудили в лесу, где расположился полк, пригласили только офицерский состав. Организовать по тому же поводу хотя бы праздничный обед для рядовых и сержантов полковник не счел нужным.
   А затем начались так называемые мирные будни советской армии-победительницы. Как-то, когда мы уже покинули лес и стояли в предместьях Фрайбурга, в первой половине дня я шел по улице с капитаном - начхимом полка и старшим лейтенантом. Должность последнего не помню. В нескольких шагах впереди нас шагали две молоденьких немки. Офицеры окликнули их и на ходу пытались любезничать с ними. Девушки естественно не понимали смысла адресованных им плоских шуток, и, судя по всему, решили избавиться от топорного ухаживания русских. Прибавив шагу, они пытались поскорее уйти. Но не тут-то было. Обиженные пренебрежительным отношением немок победители догнали их. Заставили войти в первый попавшийся дом. Выставили оттуда хозяев и изнасиловали девушек. После чего снисходительно предложили и мне последовать их примеру. Однако я, с трудом преодолев чувство отвращения к насильникам, ответил, что не испытываю к этому ни малейшего желания.
   Позже я не раз наблюдал, как офицеры штаба полка в конце дня собирали молоденьких немок и устраивали ночные оргии. Защитить девушек, разумеется, было некому. Все они сносили это как заслуженную кару. А через год мне не раз приходилось видеть молодых мам, которые называли свои чада в колясках: "Кляйне Иван".
   Вскоре наш полк переехал в Швайднитц (Швидница). По дороге туда у нас была короткая остановка в каком-то типично немецком городке с узкими мощеными булыжником кривыми средневековыми улочками. По обеим сторонам которых стояли ухоженные дома с островерхими, крытыми красной черепицей, крышами. Война этот городок не затронула. Когда мы туда въехали, в нем уже находилось воинское подразделение, состоявшее целиком из одних девушек. За время короткого пребывания в городке я успел с одной из них не только познакомиться, но даже подружиться. Она была с Украины, и чуть старше меня. Эта девушка выделялась среди всех других не только своей яркой, запоминающейся внешностью,
  
   0x01 graphic

Гв. полковник И.Р. Олейник командир

гвардейского 143-го минометного полка

0x01 graphic

  

Командир батареи гв. ст. лейтенант

Олег Шульга

  

0x01 graphic

Праздничное застолье офицерского состава 143-го минометного полка 9 мая 1945 года

(на переднем плане слева капитан Скарупский)

   удивительно певучим полтавским говором, но и душевной добротой, о которой красноречиво свидетельствовали ее большие, карие, немного грустные глаза. Сидя рядом, мы долго говорили о самом разном. А потом, не помню уж, почему так получилось, я стал в полголоса напевать ей украинские песни. Она, мило улыбаясь, слушала меня и только просила: "Заспiвай будь ласка ще одну". А когда я закончил пение, вздохнув, сказала:
   - Якби у мене був такий чоловiк, я б усе робила одна. И кормила б його и по§ла, аби вiн тiльки отак спiвав менi i я б тодi була самою щасливою жiнкою.
   Меня чрезвычайно тронула подобная непосредственность девушки. Отлично понимая, что ее восхищение вызвано, главным образом, не исполнением, а дорогими нам обоим замечательными украинскими песнями, я все же был искренне благодарен ей за такую, безусловно, преувеличенную, оценку моего пения. И от всей души пожелал своей землячке найти мужа по сердцу.
   Мы всего несколько часов знали друг друга, однако, расстались, как самые добрые, старые друзья. По крайней мере, в моей памяти эта мимолетная встреча, хранится уже более пятидесяти лет.
   В Швайднитц - небольшой, типично немецкий городок, с взметнувшимся ввысь готическим шпилем кирхи в центре, счастливо избежавший бомбардировок союзников, полк прибыл прекрасным майским утром. Ясное голубое небо, изумрудная зелень вокруг, воздух, напоенный нежным ароматом цветущей сирени, были созвучны с душевным настроем людей. Казалось природа в этот яркий весенний месяц, так же как и они, испытывала великое счастье от того, что закончилась тяжелейшая война, что добро победило зло, что жизнь торжествует над смертью.
   На батарее упорно поговаривали о предстоящем и даже уже начавшемся расформировании полка, поэтому возможно в Швайднитц переехала только какая-то его часть. Впрочем, меня тогда подобные вопросы мало занимали. Я больше интересовался другими слухами, связанными с предстоящей большой демобилизацией. У меня, разумеется, не было надежды тут же уволиться из армии, однако попасть домой я рассчитывал не позже, чем через год, даже не подозревая, что предполагаемый год обернется пятью.
   Разместились мы на окраине городка в красивых и уютных домиках, утопающих в зелени, в которых прежде жили явно не богачи. Однако в каждой квартире здесь была ванна и впервые увиденная мною газовая плита. Необычными казались удивительно опрятные, ухоженные дворы, отделенные от улицы вместо принятых у нас глухих каменных заборов, часто увенчанных битым стеклом, легкими сетчатыми, чисто символическими ограждениями.
   В первый же день мне на глаза попалась хорошенькая немочка лет шестнадцати, которая жила с матерью в соседнем доме. У нее было милое, совсем юное личико с неуловимым цветом глаз, глядевших робко и доверчиво. Носик прямой, а рот великоват и очерчен мягко, что является признаком врожденной доброты и простосердечия. К тому же девушка обладала стройной фигуркой и типичной для балерин походкой. Она мне очень понравилась и я, разумеется, предпринял все возможные шаги, чтобы как можно скорее познакомиться с нею.
   Когда утром следующего дня я вышел из дому, моя соседка была уже во дворе. Она сидела на скамейке под старым каштаном, который рос почти рядом с невысоким сетчатым забором разделявшим наши дворы. На коленях девушки лежала раскрытая книга, в руке она держала веточку распустившейся сирени.
   - Gut Morgen, jЗnges MДdchen! - крикнул я ей подойдя к забору.
   Она посмотрела в мою сторону, улыбалась, но только чуть-чуть, одними глазами, и в этой тонкой улыбке было и невинное кокетство, и ласка, и радость своему здоровью и весеннему дню, и молодое проказливое веселье.
  

0x01 graphic

Швайднитц

0x01 graphic

Фаульбрюк

(Католическая школа, замок, магазин, Евангелистская школа)

   Она закрыла носик, губки, подбородок цветком, и ничего не ответила мне.
   - Wie hei?t du? - спросил я девушку.
   - Гретель - скромно, не глядя на меня сказала она.
   Названное имя прозвучало у нее, как мягко взятый, высокий гитарный тон. Таким прекрасным может быть человеческий голос только утром и только в чистом весеннем воздухе.
   К вечеру мы уже были добрыми друзьями. Я узнал, что Маргрет Якель родилась в Швайднитце, что, как я и предполагал, она занималась в балетной школе, и многие другие подробности ее жизни. А когда мама к моему неудовольствию позвала ее домой, Гретель обещала, что мы завтра непременно снова встретимся. Еще через пару дней между нами устанавливались отношения, какие принято называть чистой, целомудренной любовью и которые, по крайней мере, мне надо было очень тщательно скрывать, так как в нашей "самой демократической" армии подобное духовное общение с немками не только не поощрялось, но было категорически запрещено. И если бы о моем поведении стало известно, кому следует, я бы мог легко схлопотать срок. Изнасилуй я эту девочку - тогда другое дело. Как говорят: "Победителей не судят", а любить ее - значит изменять родине.
   При малейшей возможности мы с Маргрет стремились быть вместе. Рассказывали друг другу о себе. Я ее учил русским словам, и сам пополнял свой скромный немецкий словарный запас. Продлись наши отношения дольше, я бы непременно попался. Меня спасло лишь то, что в Швайднитце мы пробыли не более двух недель. После чего нас перевели в деревню Фаульбрюк. Расставаясь со мной, Маргрет, мило коверкая русские слова, сказала: "Вальнтын я люплю тибья". Позже она дважды вместе с матерью тайно навещала меня в Фаульбрюке. А один раз я сам вырвался в Швайднитц. И все же мы вынуждены были расстаться. Другого конца в те "благословенные" времена эта история иметь не могла.
   В Фаульбрюке я узнал, что отныне нахожусь уже не в 143-м минометном полку, а в 641-м. Но командир полка и замполит остались прежними: полковник Олейник и майор Орешко, приятный человек с представительной внешностью. Однако я не помню, чтобы прежде или позже он когда-нибудь общался с рядовым и сержантским составом . Из солдат, сержантов и офицеров нашего 143-го почти никого не осталось. Все были чужие. Кроме того, в полку начали наводить порядок в кадровом отношении. Так, во время войны первым дивизионом 641-го полка командовал всего лишь старший лейтенант - одессит с Молдаванки, в подчинении которого находились капитаны. Говорили, будто его взвод управления напоминает теперь банду, занимающуюся далеко не благовидными делами. Высокое начальство во время боев смотрело на такое сквозь пальцы, потому что старший лейтенант был храбр и жесток. Но после окончания войны эти качества потеряли прежнюю цену. И старшего лейтенанта заменили майором. Вторым дивизионом командовал капитан. Ему на смену тоже прислали майора.
   В Фаульбрюке наш первый дивизион разместили сначала в замке. Однако 2 сентября после подписания Японией акта о капитуляции мои однополчане так лих
  
   о отмечали победу над японцами, что замок сожгли, и дивизион перебрался в евангелистскую школу. Примерно в это же время в полку произошло ЧП. Убежал, предположительно в Чехословакию, старшина. Я его знал только с виду, и он мне казался обыкновенным симпатичным парнем. Трудно сказать, что его заставило дезертировать. Весь полк подняли на поиски беглеца. Искали в течение двух дней, однако найти сбежавшего старшину так и не удалось.
   А однажды, в начале дня оба дивизиона построили и вывели из деревни в поле. К нашему приходу там уже стояли другие части. Собрали всю дивизию. Оказалось, что мы должны присутствовать на показательной казни. Дело в том, что стихотворный призыв: "Убей немца!", широко выполнявшийся во время войны, кое-кто из военных посчитали действенным и после победы. Они, несмотря на приказы командования и призывы политорганов, продолжали грабить и убивать мирных жителей. Такое в начале оккупации Германии случалось нередко. И чтобы положить этому конец, высокое начальство решило: пусть военнослужащие лучше один раз увидят, чем сто раз услышат, чем это может закончиться.
   Двух осужденных привезли в кузове грузовика. Открыв задний борт, их заставили спрыгнуть на землю. Один был высокий, широкоплечий здоровяк, второй поменьше. Оба без погон и без ремней, с руками, связанными за спиной. Их подвели к заранее вырытой яме и поставили на колени лицом к ней. За их спинами стали два исполнителя с наганами в руках. Затем прочли приговор, закачивавшийся словами: "... к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно". После чего исполнители, имевшие, судя по всему богатый опыт в таких делах, мгновенно разом выстрелили в головы своим жертвам, которые упали в яму. После чего для верности, прошлись по ним очередью из автомата. На этом кровавый "спектакль", показанный в назидание присутствующим, был окончен. Его устроители достигли намеченной цели. С тех пор прошло более полувека, а та жуткая сцена осталась у меня, и, наверное, не только у меня, в памяти на всю жизнь. Я не уверен лишь в том, что нам следовало присутствовать при казни. Думаю, если бы мы и не увидели, как казнят преступников, ни я, ни тысячи других солдат, сержантов и офицеров никогда не пошли бы грабить и убивать.
   И еще несколько слов об "исполнителях", то, бишь, палачах. Интересно, откуда они берутся? Ведь этому не учат ни в семьях, ни в школах, ни в специальных заведениях. Я где-то читал, что иногда в средневековых городах не могли найти охотника на роль палача. И это понятно. Ведь убить человека совсем не просто даже во время войны или даже преступника. В боях я не раз сам принимал участие в убийстве немцев находившихся относительно далеко от меня. Но это была война. И, кроме того, конкретно я лично, если можно так сказать, с
   0x01 graphic

Путь, пройденный автором в составе Советской армии

  
   глазу на глаз никого не убил, не считая случая с самолетом, когда моя пуля из ПТР возможно стала причиной гибели
   немецкого летчика. Хотя стрелял я в тот день в первую очередь не в человека, а в самолет. И опять же то была война. Но представить себе убийство людей, кто бы они ни были, - как работу, такое совершенно не укладывается в моей голове. Наверное, способны на подобное только субъекты с ненормальной психикой, этакие "самородки", а вернее выродки - испытывающие удовольствие от убийства. Дети часто гордятся профессией своих родителей. Любопытно было бы послушать, что палачи по поводу исполняемой ими "работы" говорят своим чадам. Нет, наверное, неспроста во многих цивилизованных странах отменена смертная казнь.
   Весной 1946 года наш полк перевели в небольшой городок Лангебилау, расположенный неподалеку от Фаульбрюка, и он вновь переменил номер. Стал теперь называться 126-м гвардейским, штетинским, краснознаменным, ордена Суворова минометным полком. Сюда к нам вместо майора Орешко прислали пехотного замполита, майора Семенова, глупого и злобного человека. Он видимо гордился принадлежностью к пехоте, потому что не расставался со своей фуражкой с малиновым околышем. У нас с ним отношения не сложились, и политический руководитель несколько раз вслух сожалел, что сейчас не война. Тогда бы, по его словам, он научил меня дисциплине. Из чего легко можно заключить, что доблестный майор во время войны не раз посылал неугодных ему подчиненных на смерть.
   0x08 graphic
В Лангебилау мы простояли до декабря 1946 года, после чего полк расформировали, а рядовой и сержантский состав отправили на Дальний Восток в город Хабаровск, где я прослужил до апреля 1950 года - дня демобилизации из армии. То есть после года войны я без толку пробыл в армии еще ровно пять лет, самых продуктивных в жизни человека, когда можно многое сделать и многого достичь. А нас держали, совершенно непонятно зачем, почти на положении заключенных. Мы были такие же стриженые и такие же бесправные. Разве что не было вышек с пулеметами и свирепых натасканных на людей овчарок. Главная несуразность заключалась в том, что, удерживая в бездействии сотни тысяч молодых, здоровых парней, государство тоже не получало от них ровно никакой пользы - одни убытки. Какими же надо быть мудрецами, чтобы до такого додуматься!

Часть V
О Великой Отечественной

"Если завтра война, если завтра в поход..."

I

   Войны бывают скоротечными и затяжными, междоусобными, захватническими, освободительными и даже священными. В двадцатом столетии прогремели две мировых войны. Россия вела три "великих" войны: великую Северную войну, войну 1812 года и Великую Отечественную войну 1941-1945 годов. Кстати, ко всем этим войнам она не была готова. Кроме того, в связи с названием "Великая Отечественная" возникает впечатление, что вторая мировая война началась 22 июня 1941 г., и что все боевые действия ограничивались сражениями на Восточном фронте.
   В прошлом создавались и погибали великие империи, наука знает великие открытия, великими называют выдающихся людей, и это понятно. Но эпитет "великая" по отношению к войне едва ли удачен. Война по-румынски "разбой". Значение этого слова в словаре русского языка: "Вооруженное нападение с целью грабежа, убийства" очень точно передает смысл любой из войн прошлых и настоящих. Поэтому действия, включающие в себя убийство, насилие и грабеж, нельзя называть великими независимо от того при обороне или при наступлении убивают, насилуют и грабят.
   В начале своей повести я уже говорил, что о второй мировой войне написано много. Однако все, кто писал о ней в Советском Союзе, вынуждены были следовать непререкаемым принципам социалистического реализма, несовместимого с правдой вообще, и с правдой о войне в частности. Слишком уж однобоко представляют войну авторы советских мемуаров, показывая ее с одной, назовем ее парадной, стороны. Мол, мы победили, а всё остальное - не заслуживающие внимания мелочи. И хотя, как известно, победителей не судят, полагаю, читателю будет вовсе не лишним взглянуть на Великую Отечественную не только, если можно так выразиться с фасада, но и выяснить, что скрывалось за ним, узнать, как всё происходило в действи­тельности.
   Сначала о войнах вообще. Немецкий военный теоретик и историк Карл Клаузевиц писал:
   "Всё на войне очень просто, но самое простое и является трудным. Накопляясь, эти трудности вызывают такое трение, о котором человек, не видевший войны, не может иметь правильного понятия... Трение - это единственное понятие, которое, в общем, отличает действительную войну от войны бумажной. Военная машина - армия и всё, что к ней относится - в основе своей чрезвычайно проста, а потому кажется, что ею легко управлять. Но вспомним, что ни одна из частей ее не является монолитной, что всё составлено из индивидуумов, каждый из которых воздействует своим трением на все другие. Теоретически всё звучит превосходно: командир батальона отвечает за выполнение данного приказа, и так как батальон спаян воедино дисциплиной, а командир - человек испытанного усердия, то вал должен вращаться на железной оси с незначительным трением. В действительности же это не так, и война вскрывает всё ложное и преувеличенное, что содержится в таком представлении".
   Вождь мирового пролетариата Ленин c обычной своей топорной категоричностью типа пролетарии и буржуи, белые и красные и т.п. делил войны на справедливые и несправедливые. Справедливыми он называл войны освободительные. А несправедливыми - захватнические. Однако, невзирая на непререкаемый в прошлом авторитет "великого мыслителя", попробуем разобраться в этом сами.
   Начнем с того, что ответ на вопрос, справедлива либо несправедлива конкретная война, зависит от того, кто и как судит о ней. И степень правильности получаемых при этом оценок можно сравнить разве что с ответами на известную загадку: что к чему привешено - собака к хвосту или хвост к собаке? Дотошные люди разрешают эту "важную" дилемму так: если собаку держать на весу за загривок, то хвост привешен к собаке, а если держать ее за хвост, то собака к хвосту. Нечто похожее получается и с войнами.
   Возьмем, к примеру, войну русских правительственных войск с армией Пугачева. Любому здравомыслящему человеку ясно, что против бунтовщика, нарушившего нормальную жизнь в государстве, велась справедливая война. Однако с позиций советской историографии справедливую войну вел Пугачев, якобы пытавшийся освободить простых людей от гнета царизма. Или та же гражданская война, развязанная в России большевиками после захвата власти? Как ее назвать - справедливой или несправедливой? Конечно, верные ленинцы типа Ампилова, Малаховой и иже с ними будут, захлебываясь, с пеной у рта доказывать, что большевики возглавили народ в справедливой войне. А разве в белой армии был не тот же народ, и разве эта армия не сражалась за свое Отечество с одурманенными большевистской пропагандой рабочими и крестьянами? Разве эта война была несправедливой?
   А как назвать войну Алой и Белой розы в Англии? На чьей стороне была справедливость? И таких примеров в истории человечества можно найти сколько угодно. Но зачем уходить в глубь веков? Обратимся к нашим дням. НАТО бомбит Сербию и преподносит это как верх справедливости. Можно допустить, что Милошевич сукин сын. Но причем же здесь ни в чем не повинные сербы и албанцы, которых убивают и калечат? Или может быть разбитые ракетами и бомбами здания, нефтебазы, заводы, мосты принадлежат лично Милошевичу? Вот вам и справедливая война!
   Однако самое страшное заключается в том, что в любой войне, даже самой справедливой, те, кто ее затевают и развязывают - узаконивают убийство и тем самым деформируют сознание человека. Легализуют и оправдывают поступки, которые в мирное время считают преступлением. На войне превращение цветущего края в пустыню называют тактическим приемом. Грабеж называют "реквизицией", обман - военной хитростью, готовность пролить чужую кровь выглядит проявлением военного рвения, бессердечность по отношению к побежденным - похвальным самообладанием, отсутствие гуманности, безжалостность становятся обязанностью. На войне все средства хороши, а предпочтение отдают как раз тем, которых осуждают в обычной человеческой практике.
   После Великой Отечественной войны вышло в свет много мемуаров не только наших, но и немецких военачальников. И нужно откровенно, даже в ущерб вполне естественному чувству патриотизма, признать, что мемуары немцев написаны лучше.
   Советские генералы много говорят о том, как рядовой Иванов последней гранатой подрывает немецкий танк, как сержант Петров последним снарядом уничтожает гитлеровцев, как политрук Сидоров под шквальным огнем поднимает бойцов в атаку, как, наконец, лейтенант Семенов направляет свой горящий самолет на скопление танков противника... Герои, конечно, были и много. Но не они решали исход войны.
   А еще у нас непременно рассказывают о том, что рядовой Иванов, умирая, просил считать себя коммунистом. И смертельно раненый сержант Петров тоже просил. И все другие перед смертью только об этом и мечтали.
   А у немцев никто почему-то подвигов не совершал и героизма не проявлял. В их мемуарах нет места подвигам. Для них война - работа. Они описывали ее с точки зрения профессионалов: у меня столько сил, у противника предположительно столько... Моя задача такая-то... Выполнению задачи препятствуют такие-то факторы, а сопутствуют и облегчают ее такие-то. В данной ситуации возможны три решения, Я выбираю второе... По такой-то причине. И в результате вот что из этого получилось.
   Мемуары немецких генералов напоминают набор поучительных головоломок. Каждый писал на свой лад, но все - интересно. А мемуары наших генералов вроде бы написаны одной и той же группой главпуровских машинисток, которые только переставляли номера армий, корпусов и дивизий, названия мест и имена военачальников.
   У немцев всегда впереди пехоты шли танки. У нас же напротив, пехота расчищала им дорогу. У советского солдата почему-то всегда не хватало патронов, винтовок, снарядов. И все генеральские мемуары про то, как солдат бросается под танк с гранатой, убивает десяток немцев саперной лопаткой, поджигает бронетранспортер бутылкой с зажигательной смесью. Очень похоже на свидетельство русского человека эпохи средневековья:
   "У пехоты ружье было плохо, и владеть им не умели, только боронились ручным боем, копьями и бердышами, и то тупыми, и на боях меняли своих голов по три, по четыре и больше на одну неприятельскую голову. На конницу смотреть стыдно: лошади негодные, сабли тупые, сами скудны, безодежны, ружьем владеть не умеют; иной дворянин и зарядить пищали не умеет, не только что выстрелить в цель; убьют двоих или троих татар и дивятся, ставят большим успехом, а своих хотя сотню положили - ничего!"
   Все у нас как бы сводилось к рукопашной схватке, к штыковой атаке. Наши мемуары пропитаны любовью к партии, ненавистью к врагу и учат мужеству. В немецких ни о партии, ни о ненависти не сказано ни слова. Они просто заставляют думать.
   У нас почти ничего не писали о дикой, часто бессмысленной гибели людей, об их страданиях, которыми мы заплатили за будущий мир. Печатное слово должно было воспитывать в людях ненависть к врагу и прославлять героизм, который как будто не имел ничего общего со страданием. Но ведь это неверно! Героизм - ничто иное, как преодоление страха, страдания, боли, бессилия. Преодоление обстоятельств, преодоление самого себя.
   Общую широкую картину войны нельзя составить по воспоминаниям одних лишь командующих фронтами, армиями, командиров дивизий. Хорошо бы знать, что о ней думают командиры полков, комбаты, командиры рот, младшие командиры, солдаты. К сожалению, таких книг очень и очень мало. К тому же, их авторы, как и военачальники высокого ранга, кто в большей, кто в меньшей степени, но непременно делают совершенно незаслуженные реверансы в сторону партии. Они как бы соревнуются между собой, стараясь всеми правдами и неправдами прославить ее. Это происходило главным образом потому, что в Советском Союзе ни один из мемуаристов не в праве был отступить от требований цензуры. А для нее партия, что бы она ни вытворяла, как бы ни измывалась над народом, была чем-то вроде святой иконы, перед которой непременно и постоянно надлежало земно кланяться.
   Основываясь на личном опыте, я, прежде всего, позволю себе утверждать, что полное представление о войне можно получить, лишь глядя на неё глазами многих людей. При этом бессмысленно требовать, чтобы точки зрения разных авторов, раскрывающих военную тему, совпадали. Сказанное в равной степени относится как к мемуарной литературе, так и к серьезным работам по истории войны.
   Любая война непременно связана с жертвами. И всё же, самое противоестественное в каждой войне заключается, прежде всего, в том, что штабы абсолютно уверены в своем праве посылать на увечья и смерть массы людей. Планируя боевые операции, они наряду с необходимым расходом патронов, снарядов, горючего, обмундирования и сапог хладнокровно предусматривают предполагаемое число раненых и убитых. Но ведь если вдуматься, это просто дико. Хищные звери на такое неспособны. Только высшее творение Создателя - человек со своими цивилизациями смог достичь подобного "прогресса".
   Война для простых людей всегда была огромным бедствием. И это особенно справедливо в отношении последней мировой. Но перед тем как перейти непосредственно к ней, поговорим сначала о хлебе насущном.
   Всем хорошо известно, что не хлебом единым жив человек. Бывало, правда, очень давно, народ к хлебу требовал у правителей еще и зрелищ. Однако такое могли позволить себе только в рабовладельческом Риме. В нашей "самой демократической", где каждый гражданин "так вольно дышал", не то, что требовать, но даже просить что-нибудь у правительства, было сопряжено со смертельной опасностью. Подобная кощунственная мысль никому не могла прийти в голову. Но это так, к слову. А разговор все-таки сначала пойдет о хлебе.
   Жизненный уровень населения любого государства определяется, прежде всего, обеспеченностью проживающих в нем людей продуктами питания. Вспомним, как у нас до 1941 года обстояло дело в этом отношении.
   Гражданская война завершилась страшным голодом 1921-1922 годов. В 1932-1933 снова голод на Кубани, в Поволжье и с особенно тяжелыми последствиями на Украине, от которого Украина, заплатив за "успехи" навязанной Сталиным сельскохозяйственной политики миллионами человеческих жизней, лишь к концу тридцатых начала приходить в себя.
   В периодической печати предвоенных лет читаем:
   "Несмотря на крупные успехи в области развития сельского хозяйства накануне войны, зерновая проблема в силу ряда причин не была решена. Государственные поставки зерна не покрывали всех потребностей страны в хлебе".
   С хлебом ясно. Успехи крупные, а с зерном туго. Не лишено интереса, в этой связи, и признание Наркома финансов, члена ЦК А. Зверева:
   "К началу 1941 года поголовье крупного рогатого скота у нас еще не достигло уровня 1916 года".
   В 1916 году сельское хозяйство России переживало огромный спад, обусловленный первой мировой войной, и его уровень был крайне низок. Воспользовавшись беспорядками в стране, связанными с военными неудачами русских и совершив переворот в 1917 году, большевики за четверть века, оказывается, и к этому уровню не дотянулись. Ну а что собой представляла промышленность?
   В "Воспоминаниях и размышлениях" маршала Г. Жукова читаем:
   "... ежегодный выпуск продукции всей промышленности возрастал на 13 процентов, а в оборонной промышленности - на 39 процентов. Ряд машиностроительных и других крупных заводов был переведен на производство оборонной техники, развернулось строительство мощных специальных военных заводов.
   Таким образом, с экономической точки зрения налицо был факт неуклонного и быстрого... форсированного, развития оборонной промышленности... этот гигантский рост в значительной степени достигался ценой исключительного трудового напряжения масс... за счет развития легкой промышленности и других отраслей, непосредственно снабжающих население продуктами и товарами.
   Выполнение третьего пятилетнего плана в целом и заданий в области тяжелой и оборонной промышленности в частности, а также угроза военного нападения на СССР требовали увеличения количества рабочего времени, отданного народному хозяйству. В связи с этим Президиум Верховного Совета СССР 26 июня 1940 года принимает Указ "О переходе на восьмичасовый рабочий день, на семидневную неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений".
   Итак, мало того, что всё это осуществлялось "ценой исключительного трудового напряжения масс" и за счет "развития легкой промышленности и других отраслей, непосредственно снабжающих население продуктами и товарами", так теперь уже и горожане наравне с колхозниками превращены в крепостных. Но может быть так и надо? Ведь СССР находился в капиталистическом окружении, а кровожадные капиталисты только и думали о том, как бы поскорее уничтожить первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян. Поэтому все силы, все ресурсы на оборону "Первого в мире". И народ верил, что наша армия будет в отличной форме и боевой готовности. Больше того, казалось, такая вера вполне обоснована. Вот что, к примеру, сказал по этому поводу начальник Генерального штаба маршал Б. Шапошников на заседании военных комиссий СССР, Англии и Франции 15 августа 1939 года:
   "Против агрессии в Европе Красная Армия в европейской части СССР развертывает и выставляет на фронт:
   120 пехотных дивизий, 16 кавалерийских дивизий, 5 тысяч тяжелых орудий (сюда входят и пушки и гаубицы), 9-10 тысяч танков, от 5 до 5,5 тысяч боевых самолетов (без вспомогательной авиации), то есть бомбардировщиков и истребителей.
   В это число не входят войсковые части укрепленных районов, части противовоздушной обороны, части охраны побережья, запасные части, отрабатывающие пополнение (депо), и части тыла.
   Не распространяясь подробно об организации Красной Армии, скажу коротко: стрелковая пехотная дивизия состоит из 3 стрелковых полков и 2 артиллерийских полков. Численность дивизии военного времени - 19 тысяч человек.
   Корпус состоит из 3 дивизий, имеет свою артиллерию - 2 полка...
   Армии различного состава корпусов - от 5 до 8 корпусов - имеют свою артиллерию, авиацию и танки...
   Авиационные заводы Советского Союза в данное время работают в одну и только некоторые в две смены и выпускают для необходимой потребности в среднем 900-950 боевых самолетов в месяц, помимо гражданских и учебных".
   Согласитесь, приведенные данные впечатляют. Это значит, что только боевых самолетов в дополнение к тем, о которых упомянул маршал Шапошников, наша промышленность к началу войны должна была выпустить, как минимум еще двадцать тысяч. И поэтому мы перед войной бодро и весело пели:
  
  
  
  
  
  
   "На земле, в небесах и на море,
   Наш напев и могуч, и суров.
   Если завтра война, если завтра в поход,
   Будь сегодня к походу готов!"
   И еще:
   "Чужой земли мы не хотим ни пяди,
   Но и своей вершка не отдадим!"
  
   Оставалось, однако, загадкой почему, при главном назначении Красной Армии сражаться за каждую пядь своей земли, то есть, готовя ее к обороне, Сталин и его военное окружение основным видом предполагаемых действий армейских частей и соединений непременно считали наступление?
   В частности, в недрах советского Генштаба теплился, никогда не угасая, традиционный для России взгляд на Восток. И именно поэтому в двадцатые годы в военных академиях читали курсы о возможном походе на Индию. Мысль о революционном завоевании Индии бродила еще в воспаленном сознании большевиков ленинской гвардии. Пакт Риббентропа-Молотова тоже не обошел стороною Индию. И юго-восточный вектор экспансии, издревле направленный туда через Казань и Астрахань, через Бухару и Хиву, вонзился в гранит Гиндукуша.
   У маршала Г. Жукова читаем:
   "Военная стратегия строилась главным образом на правильном утверждении, что только наступательными действиями можно разгромить агрессора".
   В конце 1940 года на совещании руководящего состава наркомата обороны и всех военных округов Жуков, командовавший тогда Киевским военным округом, сделал доклад "О характере современной наступательной операции". Начальник Главного управления Военно-Воздушных Сил генерал-лейтенант П. Рычагов докладывал на тему: "ВВС в наступательной операции и в борьбе за господство в воздухе"; командующий войсками Западного Особого военного округа генерал-полковник танковых войск Д. Павлов доложил об "Использовании механизированных соединений в современной наступательной операции и ввод механизированного корпуса в прорыв"; доклад командующего войсками Харьковского военного округа генерал-лейтенанта А. Смирнова назывался "Бой стрелковой дивизии в наступлении..."
   Маршал И. Баграмян отмечает:
   "... наступление всегда рассматривалось как главный вид боевых действий Красной Армии... большая часть учебного времени (в войсках) отводилась решению вопросов наступательного боя". Но при этом Генеральный штаб рекомендовал: "Передвижения танковых и моторизованных дивизий ночью избегать. Почему? Видите ли, "усложняется управление войсками, темп марша снижается, возможны аварии, а ремонтировать технику в темноте страшно трудно". Категорически отвергались и ночные атаки: после них, дескать, и людей не соберешь.
   Правда, здорово? Генштаб рассуждает почти как солдат в старом анекдоте:
   "Послали однажды рядового в разведку. Вернувшись, он докладывает:
   - Товарищ командир, через деревню могут пройти танки, кавалерия и артиллерия!
   - А пехота? - удивился командир.
   - Пехота не может!
   - Почему?
   - Потому что там злые собаки!"
   Однако продолжим разговор о задачах Красной Армии. Генерал-майор П. Григоренко в своих мемуарах пишет:
   "... серия мероприятий, предпринятых в войсках весной 1941 года, определенно свидетельствует о подготовке к наступательным операциям".
   По признанию заместителя начальника Генштаба генерала армии М. Гареева, командование Красной Армии готовилось к войне непременно на территории противника, а "возможность ведения военных действий на своей территории практически исключалась". Да и Сталин в своей речи на выпускном вечере военных академий 5 мая 1941 года ориентировал ее выпускников отнюдь не на оборону.
   Маршал К. Мерецков пишет:
   "Было время, когда вообще боялись говорить, что можно обороняться".
   Как видим и Иосиф Виссарионович, и его генералы собирались только наступать. Жаль, что они при этом не вспомнили Льва Николаевича Толстого и сочиненную им в осажденном Севастополе солдатскую песенку:
   "Было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить".
   Советская политика основывалась на доктрине Сталина, сформулированной им в речи на пленуме ЦК ВКП(б) еще 19 января 1925 года. В ней говорилось:
   "Наше знамя остается по-прежнему знаменем мира. Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, - нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим, для того чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить".
   Сталин, безусловно, намеревался принять активное участие в европейской войне и отнюдь не в качестве обороняющейся стороны. Однако, судя по всему, 1941 год по его представлениям был для этого мало подходящим. Поддержав в своё время Гитлера, в частности, оказав ему, помощь в создании мощной военной машины, он, скорее всего, не верил, что Гитлер рискнет напасть на Советский Союз. Иначе бы не согласился на раздел с Гитлером Польши в 39-м и тем самым на создание общей границы с Германией. Ведь воевать с соседней страной можно, лишь гранича с нею.
   По представлениям Сталина, нападение на СССР означало бы самоубийство для Гитлера. Сталин считал Гитлера и его генералов умными людьми, а умные люди при создавшемся раскладе сил на такую авантюру не пошли бы. Да еще имея Британию и потенциально Америку за спиной. Умные люди на два фронта воевать не стали бы. Поэтому Сталин, всячески поощрял агрессию Гитлера на Западе, поддерживал его политическими маневрами, поставками Германии зерна, нефти, стратегического сырья.
   Сталин истратил многие тонны золота на немецкую, французскую, британскую, американскую, итальянскую, швейцарскую технологии. Он перестроил промышленность на режим военного времени, он лично контролировал создание танков и самолетов для грядущей войны, он подготовил их в достаточных количествах. У границ он сосредоточил тысячи самолетов, танков, гигантские запасы боеприпасов, горючего и всего, что необходимо для победоносной войны на чужой территории. Всё это Сталин, убежденный в том, что сумеет оттянуть на 1942-й год вступление в войну СССР, рассчитывал использовать в 42-м году. Он был уверен в правильности собственных планов и замыслов и внушал эту веру своему окружению.
   Вот что пишет по этому поводу маршал Мерецков:
   "В ходе дальнейшей беседы И. В. Сталин заметил, что пребывать вне войны до 1943 года мы, конечно, не сумеем. Нас втянут поневоле. Но не исключено, что до 1942 года мы останемся вне войны. Поэтому порядок ввода в строй механизированных корпусов будет еще обсуждаться. Необходимо сейчас уделить главное внимание обучению войск".
   И Красная Армия выполняет указания товарища Сталина. Осваивает науки не только теоретически. Многие ее командиры проходят стажировку, участвуя в боях в Китае и в Испании в качестве военных советников. А затем у себя дома армия разгромила японцев в 1938 году у озера Хасан, а в 1939 - у реки Халхин-Гол.
   А что же делает наш будущий противник - Германия? Оказывается Гитлер, как и Сталин тоже готовится "к обороне". На совещании 15 октября 1940 года он сказал:
   "Мы уже имеем на русской границе 40 дивизий. Позже будем иметь там 100 дивизий. Россия наткнется на гранитную стену... невероятно, чтобы Россия сама начала с нами конфликт".
   В сентябре 1939 года в Европе началась "странная война", во время которой Советский Союз, постоянно заявлявший о своей миролюбивой политике, об исключительно оборонном назначении Красной Армии, демонстрировал "странный мир" - проводил "странную политику".
   В ночь с 23 на 24 августа 1939 года в Москве Риббентроп и Молотов в присутствии Сталина подписали "Пакт о ненападении". Одна из его статей предусматривала сотрудничество договаривающихся сторон на случай, если Германия или СССР нападут на третье государство. "Секретным протоколом" к пакту предрешалась ликвидация суверенитета Польши, и определялись границы советской и германской сфер интересов в ней.
   В немецких архивах содержится любопытное высказывание Сталина об этом договоре:
   "... сильная Германия является необходимым условием мира в Европе, - следовательно, Советский Союз заинтересован в существовании сильной Германии".
   Не правда ли, удивительно яркий пример дальновидной политики мудрого вождя? Ему просто необходима была "сильная Германия", без которой в Европе нечего было мечтать о добрых отношениях между странами. Газета "Правда" назвала тогда советско-германский договор пактом мира.
   А союзник Сталина Гитлер в доказательство своих мирных намерений на рассвете 1 сентября 1939 года напал на Польшу, развязав вторую мировую войну. Утром в этот день начальник Генерального штаба германских военно-воздушных сил просит Москву, чтобы Минская радиостанция работала круглосуточно, так как ее сигналы помогают люфтваффе бомбить польские города.
   3 сентября руководство "третьего рейха" предложило Советскому Союзу оккупировать восточную Польшу. Молотов ответил, что такие действия будут предприняты несколько позже, и к 13-му войска Красной Армии заняли исходные рубежи.
   В 5 часов утра 17 сентября советские военные соединения вступили на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии. 24 сентября, когда Красная Армия и германские войска с двух сторон подходили к Львову, немецкий военный атташе в Москве генерал-лейтенант Кёстринг сообщает в отдел внешних сношений наркомата обороны:
   "Командир XVIII стрелкового корпуса, генерал Бейер, встретился лично с комкором Ивановым от стрелкового корпуса частей Красной армии, находящихся под Львовом. Теснейшая связь между обоими командующими, так же как между командирами частей, восстановлена, которые договорились о всех подробностях в товарищеском духе".
   Затем совместное командование проводит в захваченном Львове военный парад советских и германских войск. Такой же совместный парад провели и в Бресте.
   Подавляющее большинство из 300 тысяч польских солдат и офицеров, дислоцированных в восточных воеводствах, в соответствии с приказом своего главнокомандующего не оказали сопротивления советским войскам. Многие разошлись по домам либо пересекли границы Литвы, Венгрии, Румынии. Советский Союз не объявлял войны Польше. Однако около 130 тысяч поляков были в качестве военнопленных задержаны частями РККА и оперативными отрядами НКВД.
   В соответствии с международным правом единственная цель плена - это препятствие военнослужащим вражеской армии дальнейшему участию в боевых действиях. Но к началу октября военные операции на востоке Польши закончились, и юридическое основание для пленения поляков отсутствовало. Незаконным являлось и их интернирование, так как в момент задержания польских военнослужащих восточные территории Польши формально не успели присоединить к СССР. Попранием международных норм явилась также передача армией военнопленных органам НКВД, которые, несомненно, по приказу Сталина, в апреле-мае 1941 года расстреляли в Катынском лесу свыше 15 тысяч польских офицеров.
   28 сентября 1939 года в Москву прилетает Риббентроп, чтобы скрепить своей подписью пакт о нейтралитете между СССР и Германией. Далее Сталин вынуждает Литву, Латвию и Эстонию заключить с нами договор о взаимной помощи, послуживший в дальнейшем основанием для захвата этих государств Советским Союзом.
   После разгрома Польши военное сотрудничество между СССР и Германией продолжается. Россия регулярно снабжает люфтваффе метеосводками, облегчающими немцам бомбежку Англии. По просьбе Риббентропа в 35 км от Мурманска выделяют укромную гавань для отстоя и ремонта немецких подводных лодок на время военных операций в Норвегии. Позже советский ледокол проводит арктическим путем в Тихий океан немецкий рейдер, где тот с успехом топит суда с продовольствием и вооружением, идущие в Англию.
   Осенью 1939 года правительство СССР одобряет "мирную инициативу" Гитлера, осуждает войну против него, называет Англию и Францию агрессорами. Всячески поддерживая Германию, Советский Союз, стремясь расширить собственную территорию, 30 ноября, в ответ на якобы провокацию со стороны Финляндии, объявляет крохотной стране с населением всего в 4,8 миллиона человек войну.
   Возникает вопрос: зачем было маленькой Финляндии нападать на огромную державу? Маршал Мерецков объясняет это тем, что ее правители "были ослеплены националистическими мечтами о "великой Финляндии" - от Ботнического залива до Белого моря и Ильменского озера". Готовя агрессию против СССР, "Барон Маннергейм, генерал-лейтенант царской свиты, палач революции 1918 года в Финляндии, финский маршал, заклятый враг Страны Советов еще со времен Октябрьской революции, руководил вооруженными силами Финляндии. На зарубежные деньги, с использованием зарубежной техники и финских рабочих рук, под его контролем иностранными инженерами на финляндской части Карельского перешейка создавалась мощная долговременная оборонительная система. Судя по печатным материалам, она напоминала немецкую линию Зигфрида или французскую линию Мажино... Правда, детальной характеристики линии Маннергейма нигде не приводилось. Некоторые сотрудники нашей разведки, как это явствовало из присланных в ЛВО материалов, считали даже эту линию не чем иным, как пропагандой".
   Неясно, почему Мерецкова так возмутило желание "заклятого врага" Страны Советов построить оборонительную линию, чтобы защитить маленькую Финляндию от очень уж ненадежного соседства в лице СССР? Много позже маршал Маннергейм в своих мемуарах напишет:
   "Я твердо придерживался мнения, что мы должны пойти навстречу русским, если это может привести к улучшению отношений с нашим могущественным соседом... я посетил президента республики и премьер-мини­стра и изложил им свою точку зрения. Я сказал... что престиж Финляндии не пострадает, если мы согласимся на (территориальный) обмен".
   Обращает на себя внимание, что финский генерал в отличие от советского маршала более сдержан в выражениях. Но главное заключается в том, что, собираясь нападать на СССР, он почему-то строил неприступную оборону.
   По словам Мерецкова, "противник располагал пятнадцатью дивизиями, из коих восемью - на Карельском перешейке". Это так напугало Иосифа Виссарионовича, что он бросил против них шесть армий (больше полусотни дивизий). И удивительная вещь: в то время как, по утверждению Мерецкова (с начала 1939 года командующий Ленинградским военным округом) "1000-километровый участок от Ладожского озера до Кольского полуострова... охранялся редкой цепочкой застав в составе погранотрядов", и при наличии "мест, через которые могли бы просочиться не только отдельные диверсанты, но и целые вражеские группы..." финны на Советский Союз почему-то не нападали. А вот когда на их границах была развернута почти полумиллионная армия, тысяча танков, 1700 орудий, 800 самолетов, взяли да и стрельнули по ним. Правда, Н. Хрущев по этому поводу высказал иное мнение:
   "И вот, когда я поздней осенью 1939 года приехал в Москву, Сталин пригласил меня к себе на квартиру. "Приезжайте, покушаем. Будут Молотов и Куусинен". Куусинен тогда работал в Коминтерне... Собственно говоря, речь шла о реализации принятого решения насчет того, чтобы предъявить Финляндии ультиматум... У Сталина сложилось такое мнение, что после того, как Финляндии будут предъявлены ультимативные требования территориального характера и в случае, если она их отвергнет, придется начать военные действия... Я тоже считал, что это в принципе правильно... Сталин заметил: "Сегодня начнется это дело". Мы сидели у него довольно долго и ожидали известий, потому что был уже назначен определенный час. По истечении названного времени направили Кулика организовать практически артиллерийский обстрел Финляндии. Позвонили, что мы произвели выстрел, а финны ответили артогнем. Значит, фактически началась война с ними. Говорю это потому, что существует и другая трактовка событий: дескать, финны выстрелили первыми, а мы вынуждены были ответить".
   И снова маршал Мерецков:
   "Красная Армия сумела выполнить поставленную задачу и дать отпор агрессору достаточно быстро".
   Ну, как тут не восхититься командующим Мерецковым! Сумел "выполнить поставленную задачу" и главное "достаточно быстро" дать отпор "агрессору"!. Вот только нигде, ни единим словом, он не обмолвился о том, что на линии Маннергейма, которую доблестная советская разведка считала пропагандой, а скороспелые сталинские генералы, обнаружив ее, вместо того, чтобы обойти, как немцы в войне с Францией линию Мажино, атаковали в лоб и погубили 140 тысяч красноармейцев. Умолчал Мерецков и о том, что военный конфликт с Финляндией Сталин начал в полном соответствии со сценарием, разыгранным Гитлером при нападении на Польшу. Вот только ее финал оказался хуже. Красная Армия потеряла четверть миллиона солдат и командиров.
   В общем и целом, финская авантюра обернулась для Советского Союза очевидным моральным поражением и большой кровью. А для товарища Сталина огромным потрясением. Она показала ему вопиющую слабость Красной Армии. Одновременно это понял и Гитлер.
   При сравнении готовности к войне наших военных кадров в 1936 году и после репрессий 1937-1938 годов, бросается в глаза резкое снижение боевой подготовки. Мало того, что армия, начиная с полков, была в значительной мере обезглавлена, она была еще и разложена этими событиями. Наблюдалось катастрофическое падение дисциплины, дело доходило до самовольных отлучек и даже дезертирства. Многие командиры проявляли неуверенность и неспособность навести порядок.
   Маршал Жуков вспоминает:
   "Когда после финских событий я был вызван с Халхин-Гола и назначен командующим Киевским военным округом, Сталин, разговаривая со мной, очень резко отозвался о Ворошилове:
   - Хвастался, заверял, утверждал, что на удар ответим тройным ударом, всё хорошо, всё в порядке, товарищ Сталин, а оказалось..."
   Ворошиловское "всё хорошо, всё в порядке" особенно остро ощутили в армии в 1941 году. В главе "Одесса в осаде" я уже говорил, как людей отправляли на передовую с одной винтовкой на троих, а то и вообще без винтовок, раздав вместо них по паре ручных гранат.
   Генерал армии С. Штеменко по этому поводу пишет:
   "Ахиллесовой... пятой была слабая вооруженность. Например, 417-я стрелковая дивизия (в составе которой должно быть как минимум 10-12 тысяч человек) по состоянию на 10 августа имела всего 500 винтовок. 151-я дивизия была вооружена только наполовину, да и то винтовками иностранных марок. Одна из стрелковых бригад оказалась вооруженной такими же винтовками лишь на 30 процентов и совсем не располагала пулеметами и артиллерией".
   А вот что говорит нарком Военно-Морского Флота СССР Н. Кузнецов:
   "Часть команды могла пойти на фронт. Однако морякам недоставало стрелкового оружия... чтобы как-то выйти из положения, командиры кораблей прибегали иногда к кустарному изготовлению холодного оружия - ножей, кинжалов, сабель".
   С ножами и кинжалами против немецких танков и автоматчиков - просто великолепно!
   В мемуарах генерал-лейтенанта А. Окорокова читаем:
   "Чтобы подавить огневые средства противника, требовались орудия и снаряды; нужны были и истребители, чтобы отражать авианалеты. Мы не располагали ни снарядами, ни зенитками, ни истребителями... в 48 дивизии к середине сентября насчитывалось лишь три станковых пулемета. 20 сентября прямым попаданием мины был разбит последний станковый пулемет в 80-й дивизии. Не лучше дело обстояло и c зенитным оружием.
   Чтобы как-то восполнить потери зенитного оружия, приспосабливали уцелевшие станковые и ручные пулеметы, устанавливали их особым образом на высоких пеньках. Военный совет армии одобрил эту инициативу - надо было иметь хоть какое-то оружие для стрельбы по воздушным целям".
   Это же надо до такого дойти! Дивизия, в которой "разбит последний станковый пулемет" или стрельба "по воздушным целям" с высоких пеньков!
   Теперь обратимся к воспоминаниям маршала К. Москаленко:
   "Обеспеченность по боеприпасам и горючему близка к нулю, горных и корпусных артвыстрелов нет совершенно, остальных артвыстрелов - 5-10 штук на орудие; ГСМ - 0,25 заправки. Для танков и самолетов связи горючего нет".
   И, наконец, маршал И. Баграмян:
   "Потапов просил меня передать просьбу начальнику инженерных войск фронта: прислать хотя бы 5-6 тысяч малых саперных лопаток.
   - Бывает, захватим выгодный рубеж, а удержать его не можем: нечем окапываться, половина солдат не имеет лопат..."
   Вот как Климент Ефремович готовил армию для того, чтобы на удар отвечать тройным ударом. Вдобавок к этому, в финской компании он показал себя абсолютной бездарностью. И товарищ Сталин поступил совершенно правильно, освободив его от обязанностей наркома обороны. Однако не решился лишить своего верного соратника имиджа прославленного героя гражданской войны.
   - Мы знаем, что он дурак, - говорил Сталин в узком кругу, - но страна ведь этого не знает.
   Впрочем, "легендарные" маршалы Ворошилов и Буденный, первый в Ленинграде, а второй в Крыму, еще докажут свою полную никчемность в войне с немцами.
  

II

   14 марта 1940 года Й. Геббельс в своем дневнике записал:
   "Сталин пользуется популярностью. Ведь он - единственная надежда. Наследник Петра Великого... А то, что он, как заботливый садовник, отрезает слишком разросшиеся ветки, то есть ликвидирует генералов и журналистов, это заложено в самой сущности большевизма.
   Не ликвидирует ли Сталин постепенно и евреев? Вероятно, он только для того, чтобы ввести в заблуждение весь мир, называет их троцкистами. Кто знает? Во всяком случае, мы с Россией союзники. До сих пор мы имели от этого только выгоду".
   Ослабленный войной с Финляндией, СССР всё более явно демонстрирует свою лояльность в отношении Германии. Молотов выражает полное понимание "оборонительных мероприятий" немцев на севере Европы и 9 апреля желает им успеха во вторжении в Данию и Норвегию. 18 июня 1940 года он передает послу фон Шуленбургу "самые теплые поздравления" Советского правительства по случаю "блестящего успеха" вермахта, завершившего разгром Франции.
   В конце июня посол Англии в СССР Стаффорд Крипс передал Сталину секретное письмо от Черчилля. В нем глава английского кабинета с приметной искренностью ратовал за установление между Англией и СССР взаимовыгодных отношений, давал понять, что Германия, стремясь стать властелином Европы, не может не угрожать интересам Советского Союза, и изъявлял готовность обсуждать с Советским правительством проблемы, связанные с агрессивными действиями Германии.
   Две недели Стаффорд Крипс пытался попасть на прием к Сталину или Молотову, но Сталин не пожелал встретиться с ним и посоветовал Молотову тоже уклониться от встречи. Сталин знал, что встречу с английским послом в тайне не сохранишь, и не хотел, чтобы Гитлер думал, будто он ведет с англичанами тайные переговоры. Желая задобрить Гитлера, Сталин даже распорядился закрыть у себя дипломатические миссии стран, захваченных Германией.
   Тем не менее, 22 июля 1940 года начальник генерального штаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдер записал в "Военном дневнике":
   "Сталин заигрывает с Англией с целью заставить ее продолжать войну и тем самым сковать нас, чтобы иметь время захватить то, что он хочет захватить, но не сможет, если наступит мир. Он стремится к тому, чтобы Германия не стала слишком сильной. Однако никаких признаков активного выступления России против нас нет.
   Русская проблема будет разрешена наступлением. Следует продумать план предстоящей операции".
   В тот же день Браухич впервые получил указание начать предварительную разработку плана компании против России. Черновые наметки, связанные с планированием операции "Барбаросса", были составлены ОКХ на основании требований Гитлера, выдвинутых им в начале июня 1940 года.
   И снова Гальдер:
   "а. Развертывание продлится четыре - шесть недель...
   б. Разбить русскую сухопутную армию или, по крайней мере, занять такую территорию, чтобы можно было обеспечить Берлин и Силезский промышленный район от налетов русской авиации. Желательно такое продвижение в глубь России, чтобы наша авиация могла разгромить ее важнейшие центры.
   в. Политические цели: Украинское государство, федерация Прибалтийских государств, Белоруссия, Финляндия".
   27 июля Геббельс пишет:
   "Русские поставляют нам даже больше, чем мы хотим иметь. Сталин не жалеет труда нравиться нам. У него, верно, достаточно причин для этого".
   А Молотов 1-го августа на заседании Верховного Совета СССР заявил:
   "...наше правительство... обеспечило Германии спокойную уверенность на Западе".
   Как известно, дурные примеры заразительны. И вот, глядя на победы Гитлера, Сталин решает немедленно включить Литву, Латвию и Эстонию в состав Советского Союза. За Прибалтикой последовали Бесарабия и Северная Буковина. Причем тут же было заявлено, что эти акции направлены не против немцев, отношения с которыми основаны "на конкретных интересах СССР и Германии".
   Захватив почти всю Европу, Гитлер, вероятно, решил, что Англия тоже покорится ему. Но Лондон, рассчитывая на помощь США и на то, что рано или поздно Сталин, убедившись в германской угрозе, вынужден будет искать соглашения с ними, не только не капитулирует, но и не собирается вести с Гитлером мирные переговоры. Это приводит фюрера к мысли сначала в быстрой кампании разгромить Советский Союз. Гитлер убежден, что после капитуляции России Англия примет любые его условия.
   Чтобы скрыть свой замысел, он поручает Риббентропу в октябре пригласить Молотова в Берлин якобы для обсуждения совместной политики. Во время берлинских переговоров, состоявшихся 12-13 ноября, Гитлер предложил СССР примкнуть к Тройственному союзу Германии, Италии и Японии, на что Молотов дал свое согласие, отметив лишь желание России вступить в него как равноправный партнер.
   Геббельс в своем дневнике отмечает:
   "14 ноября 1940 г. (Вторник)
   Вчера: утром - завтрак у фюрера в честь Молотова... Молотов производит впечатление умного, с твердым характером человека, но слишком застегнутого на все пуговицы. Лицо восковой желтизны. Из него почти ничего не вытянешь. Слушает внимательно, но не более того... Сопровождающие Молотова лица более чем посредственны. Ни одной личности большого масштаба. Словно они хотели во что бы то ни стало подтвердить наши теоретические представления насчет сущности большевистских масс. На лицах был написан страх друг перед другом и комплекс неполноценности. Даже невинная беседа с ними почти полностью исключена. ГПУ бдит!"
   Маршал Василевский, сопровождавший Молотова, потом напишет:
   "Все члены делегации вынесли общее впечатление от поездки: Советский Союз должен быть, как никогда, готов к отражению фашистской агрессии..."
   А Гальдер 3 декабря сделал такую запись:
   "Русские согласны присоединиться к Тройственному пакту в случае заключения пяти секретных протоколов:
   Относительно Финляндии, с которой они хотят прийти к соглашению без применения силы.
   Относительно Болгарии, которая должна заключить с Россией пакт о взаимопомощи (в этом случае Болгария может присоединиться к Тройственному пакту).
   Об аренде опорных пунктов на Босфоре.
   Относительно Турции, которой следует предъявить требование о присоединении к Тройственному пакту; в случае согласия - гарантия ее границ. Если последует отказ, то "дипломатическое и военное давление со стороны Германии, Италии и России". Япония должна отказаться от своих концессий на Сахалине.
   Относительно русской сферы влияния южнее линии Батуми, Баку".
   И снова Гальдер 13 декабря:
   "Переговоры с Молотовым позволили сделать нашу оценку общей обстановки более ясной, в особенности в отношении Финляндии и Балкан. Каких-либо острых разногласий не имеется. Решение вопроса о гегемонии в Европе упирается в борьбу против России. Поэтому необходимо вести подготовку к тому, чтобы выступить против России, если этого потребует политическая ситуация".
   А 18 декабря в ставке Гитлера был утвержден план "Барбаросса". В нем, в частности, говорилось:
   "Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной компании еще до того, как будет закончена война против Англии... Основные силы русских сухопутных войск, находящихся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого передвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть, предотвращено.
   Путем быстрого преследования должна быть достигнута линия, с которой русские военно-воздушные силы будут не в состоянии совершать налеты на имперскую территорию Германии.
   Конечной целью операции является создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга - Архангельск. Таким образом, в случае необходимости последний индустриальный район, оставшийся у русских на Урале, можно будет парализовать с помощью авиации".
   Директивой на осуществление плана "Барбаросса" предусматривалось:
   "Группа армий "Центр", сосредоточив свои главные силы на флангах, раскалывает вражеские силы в Белоруссии. Подвижные соединения, наступающие севернее и южнее Минска, своевременно соединяются в районе Смоленска и, таким образом, создают предпосылки для взаимодействия крупных сил подвижных войск с войсками группы армий "Север" с целью уничтожения сил противника, находящихся в Прибалтике и в районе Ленинграда".
   Не менее крупные задачи ставили стратеги немецкого генерального штаба группам армий "Юг" и "Север", а также отдельным армиям.
   Группа немецких армий "Юг" получила согласно плану "Барбаросса" задачу наступать усиленным левым флангом в общем направлении на Киев, имея впереди подвижные части. Ее общая цель состояла в том, чтобы уничтожить советские войска западнее Днепра, захватить переправы через Днепр в районе Киева и южнее, создав тем самым предпосылки для продолжения операций восточнее Днепра.
   Группе армий "Север" надлежало уничтожить советские войска, действующие в Прибалтике, и захватом портов на Балтийском море, включая Ленинград и Кронштадт, лишить красный флот его баз...
   Кроме этого немцы подготовили специальные отряды одетых в форму командиров Красной Армии, советской милиции и войск НКВД диверсантов, снабженных фальшивыми документами, деньгами, оружием. Им предписывалось уничтожать командиров и политработников Красной Армии, выводить из строя средства связи, перехватывать и ликвидировать делегатов связи между штабами, взрывать или захватывать мосты, уничтожать склады боеприпасов и горючего, сеять панику, распускать провокационные слухи, наводить немецкую авиацию на цели, сообщать германскому командованию о передвижении советских войск.
   Геббельс в связи с планом "Барбаросса" писал:
   "29 марта 1941 г. (Суббота)
   Крупная же операция последует позже против Р... Украина - прекрасная житница. А окажемся там, сможем выдержать еще долго... мы покажем всем наше мастерство. Главное - чтобы началось. Нас ожидают огромные победы.
   14 апреля 1941 г. (Понедельник)
   Большая сенсация: русско-японский договор о дружбе и ненападении... Сталин и Молотов провожают Мацуоку на вокзале. Сталин обнимает германского военного атташе и при этом заявляет: Россия и Германия будут идти к одной цели. Это великолепно и в настоящий момент должно быть отлично использовано нами.
   22 апреля 1941 г. (Вторник)
   Вчера: статья в "Правде". Ничего против Германии там не имеют. Москва, говорится в статье, хочет мира и т.п. Значит, Сталин почуял, что уже запахло жареным, и машет пальмовой ветвью мира.
   9 мая 1941 г. (Пятница)
   Вчера: ТАСС опровергает в самой резкой форме то, что Россия концентрирует войска на западной границе. Итак, у Сталина неприкрытый страх. Какая разница в сравнении с опровержениями ТАСС несколько месяцев назад, где нас открыто или скрыто задевали! Вот как меняются времена, когда уже наготове пушки, грозящие своими дулами".
   В тот же день заместитель Гитлера Р. Гесс неожиданно перелетел в Англию. Сталин, посчитав, что он послан туда Гитлером, чтобы договориться с англичанами о совместном развязывании войны против СССР, тут же решает задобрить Германию новыми поставками сырья и продовольствия. А, кроме того, намеревается предупредить англо-германскую агрессию "упреждающим ударом" по немцам, сконцентрированным в Польше. К этому времени относится "записка" от 15 мая на имя Сталина, подписанная по утверждению В. Карпова Жуковым и Тимошенко. Ее текст приводит Д. Волкогонов:
   "Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность упредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предупредить его, считаем необходимым ни в коем случае не давать инициативу германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания, и не успеет организовать фронт и взаимодействие родов войск..."
   Начальник Генерального штаба в 90-е годы генерал-полковник А. Клейменов опровергает Карпова, заявив, что "записка" не была подписана и никогда не обсуждалась, и тут же добавляет:
   "... нельзя исключить, что в Генштабе в той или иной постановке не рассматривался этот вопрос..."
   Трудно сказать, имел ли отношение документ, упомянутый Карповым и Волкогоновым, к полету Гесса. Отмечу лишь, что в пользу гипотезы о планировавшемся превентивном ударе русских неоднократно высказывались зарубежные историки (Фирби, Хоффман), то же утверждает и Резун.
   Содержание "записки" вызывает естественный вопрос: почему вдруг "отмобилизованная" германская армия развернула только свои тылы, как будто нарочно для того, чтобы ее атаковали "в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания"? Однако ответа на него никто не дает.
   А. Некрич приводит извлеченное им из германских архивов сообщение безымянного немецкого агента в Москве, датированное июнем 1941 года, в котором говорится:
   "... согласно самой свежей информации, проект советского Генерального штаба ответить на сосредоточение немецких войск соответствующим контр сосредоточением Красной Армии, Сталиным отклонен".
   Далее в сообщении указывается, что надежды Советского Генерального штаба основаны на мощи военно-воздушных сил и танковых соединений, которые приведены во вторую степень готовности.
   30 марта 1941 года Гальдер записал:
   "По численности танков русские сильнее всех в мире, однако они имеют лишь небольшое количество новых гигантских танков с длинноствольной 105-мм пушкой (танки-колоссы весом 42-45 тонн).
   Русская авиация велика по количеству, но многие ее самолеты - устаревших типов и лишь незначительное число - современные машины".
   В мае 1941 года в американском городе Сан-Диего состоялся семинар по перспективам военно-морского строительства. На нем в качестве частного лица выступил с лекцией о международном положении отставной адмирал Ричардсон. Он заявил, что схватка между Сталиным и Гитлером - дело самого ближайшего будущего, и сделал теоретический анализ предстоящих событий. "Безусловно, - заметил он, - крупного успеха достигнет тот, кто первым начнет наступление, поскольку и вермахт, и Красная Армия обучены на идее блицкрига, а обороняться, мало того, что не любят, но просто не умеют. Из этого вытекает дилемма: что в большей степени соответствует нашим планам, чтобы первый ход сделал мистер Гитлер или чтобы его сделал мистер Сталин?.. Дилемма решается очень просто. Достаточно взглянуть на карту Европы и убедиться, что если Сталин бросит неожиданно на Гитлера свои 200 дивизий и 10 тысяч танков, то вермахт будет раздавлен, и через пару месяцев сталинская армия будет стоять на побережье Канала и в Гибралтаре. Если же начнет Гитлер, то где он окажется через два месяца известно только всевышнему, ибо он неизбежно завязнет на просторах России, и Сталину придется истратить уйму времени, чтобы выбить его оттуда. Подобный сценарий, отбирая инициативу в войне и от Гитлера и от Сталина, неизбежно передаст эту инициативу более свободной и динамичной силе, которая неизбежно возникнет, когда русские и немцы сцепятся между собой, отдавая на милость этой новой силе весь мир. Так что отдадим, господа, право первого хода Гитлеру".
   Присутствовавший на семинаре министр ВМС США Нокс, в начале собственного выступления сказал: "Адмирал Ричардсон весьма точно сформулировал именно то, что мы ожидаем от дальнейшего развития событий в мире..."
   И опять Геббельс:
   "29 мая 1941 г. (Четверг)
   ... Кажется, Сталин начинает медленно смекать, А впрочем, он все еще уставился на нас, как кролик на змею.
   1 июня 1941 г. (Воскресение)
   Москва вдруг заговорила о новой этике большевизма, в основе которой лежит защита отечества... большевики очутились в тисках. Иначе они не затянули бы такую фальшивую песню.
   6 июня 1941 г. (Пятница)
   Вчера: сообщение из Москвы. В нем отчасти парализующая покорность судьбе, отчасти попытка навязывания нам своей дружбы, но отчасти и видимая подготовка...
   14 июня 1941 г. (Суббота)
   Русские... сосредотачивают свои войска именно так, как мы только можем себе пожелать: густо, массированно, а это легкая добыча в виде пленных.
   16 июня 1941 г. (Понедельник)
   ... Русские имеют в своем распоряжении примерно 180-200 дивизий... Приблизительно столько же, сколько и мы. По своей психологической и материальной ценности они с нашими несравнимы... Опровержение ТАСС, на взгляд фюрера, - порождение страха. Сталин дрожит перед грядущими событиями.
   18 июня 1941 г. (Среда)
   ... Только бы русские оставались в массированном на границе состоянии!
   21 июня 1941 г. (Суббота)
   ... Молотов попросил визита в Берлин, он получил резкий отказ. Наивное предложение!"
   Все записи Геббельса свидетельствуют лишь о невероятной глупости германского министра пропаганды, ослепленного победами войск вермахта в Европе и еще о том, что дураки были не только в нашем руководстве, но и в верхушке третьего рейха. Знал бы он, что ждет Германию, его семью, и его самого спустя всего четыре года!
   Для того чтобы получить представление о предвоенном развитии событий у нас в стране, опять обратимся к маршалу Жукову:
   "О том сколь велики были мероприятия, осуществленные партией и правительством по укреплению обороны страны в 1939-1940 годах, говорит рост численности наших вооруженных сил. Они возросли за это время в 2,8 раза, было сформировано 125 новых дивизий, и к 1 января 1941 года в сухопутных войсках, военной авиации, на флоте, в войсках ПВО было более 4200 тысяч человек.
   Массовой работой занимался Осоавиахим. К 1 января 1941 года в рядах Осоавиахима состояло более 13 миллионов человек, ежегодно десятки тысяч энтузиастов летного дела, парашютистов, стрелков, авиамехаников приобрели специальности более чем в трехстах аэро-автомотоклубах, авиашколах и планерных клубах.
   С 1939 по 1940 год из запаса было призвано 174 тысячи командиров. Вдвое увеличилось число слушателей военных академий. Только в 1940 году было сформировано 42 новых военных училища для подготовки командного состава Сухопутных войск и Военно-воздушных Сил. Численность курсантов с 36 тысяч человек была доведена до 168 тысяч. Все военные училища перешли с трехгодичного на двухгодичный срок обучения. Наряду с этим были организованы многочисленные курсы младших лейтенантов.
   Думается мне, что дело обороны в своих основных, главных чертах и направлениях велось правильно. На протяжении многих лет в экономическом и социальном отношениях делалось все или почти все, что было возможно. Что же касается периода с 1939 до середины 1941 года, то в это время народом и партией были приложены особые усилия для укрепления обороны, потребовавшие всех сил и средств..."
   Здесь никак нельзя согласиться с маршалом. Насколько "дело обороны велось правильно", и каковы были "особые усилия для укрепления обороны", стало ясно в первые же дни войны. И нечего наводить тень на плетень. Однако читаем, что он пишет дальше:
   "13 июня С. К. Тимошенко позвонил И. В. Сталину и просил разрешения дать указание о приведении войск приграничных округов в боевую готовность и развертывании первых эшелонов по планам прикрытия.
   - Подумаем, - ответил И. В. Сталин.
   На другой день мы были у И. В. Сталина и доложили ему о тревожных настроениях и необходимости приведения войск в полную боевую готовность.
   - Вы предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете вы это оба или нет?!
   Затем И. В. Сталин все же спросил:
   - Сколько дивизий у нас расположено в Прибалтийском, Западном, Киевском и Одесском военных округах? (Ленинградский округ он почему-то упустил), - Жуков ответил: "... в составе четырех западных пограничных округов к 1 июля будет 149 дивизий и 1 отдельная стрелковая бригада" (В Ленинградском, в составе 7-й, 14-й и 23-й армий тоже было не менее двух десятков дивизий).
   - Ну вот, разве этого мало? Немцы по нашим данным, не имеют такого количества войск, - сказал Сталин.
   Я доложил ему, что, по разведывательным сведениям, немецкие дивизии укомплектованы и вооружены по штатам военного времени. В составе их дивизий имеется от 14 до 16 тысяч человек. Наши же дивизии даже 8-тысячного состава практически в два раза слабее немецких".
   К осени 1940 года Гитлер располагал военно-экономической базой почти всей Европы. После поражения Франции, с выходом к Ла-Маншу и захватом Бельгии, Голландии, Дании и Норвегии, Германия изолировала Англию от европейского материка и, обезопасив свой западный тыл от серьезных атак со стороны англичан, могла оборонять западное побережье сравнительно небольшими силами. А после оккупации Югославии, Болгарии и Греции она обеспечила безопасность своего юго-восточного фланга от высадки крупных десантных войск противника.
   Таким образом, в конце сорокового - начале сорок первого года Германия создала благоприятные условия для высвобождения крупных группировок войск и сосредоточения их на территории Румынии, Польши, Финляндии, в восточной Пруссии.
   Однако Гитлер с самого начала поставил себя в заведомо проигрышные условия. Ввязавшись в войну с Англией, за которой стояла "нейтральная" Америка, и не в состоянии одолеть её, он вдруг решает завоевать "жизненное пространство" на Востоке. Это притом, что у него не нашлось сил, чтобы целиком захватить уже побежденную Францию и бесхозные французские и голландские колонии. Неужели ему было невдомек, что война на два фронта для Германии гибельна? Ведь еще Бисмарк предупреждал немцев, что с Россией не только на два фронта, но и при наличии одного, воевать нельзя. А в меморандуме генерала Х. фон Секта, представленном 4 февраля 1920 года правительству, было сказано:
   "Только в сильном союзе с Великороссией у Германии есть перспектива вновь обрести положение великой державы... иного выхода у нас нет".
   В следующем году Сект писал:
   "Если Германия примет сторону России, то она сама станет непобедимой, ибо остальные державы будут вынуждены считаться с Германией".
   Ни один нормальный человек, имея за спиной в качестве своих противников Англию и Америку, не ввязался бы в войну с Советским Союзом. Поэтому неудивительно, что Сталин никак не хотел верить в подобное развитие событий.
   И все-таки "великий" вождь и учитель проявил беспокойство. По утверждению К. Симонова в "Записках к биографии Г. К. Жукова", опубликованных "Военно-историческим журналом" в 1987 году, Иосиф Виссарионович в начале апреля посылает Гитлеру личное письмо, в котором спрашивает - для чего Германия перебрасывает в Польшу столько войск, если не собирается воевать с Советским Союзом. В своем ответе Гитлер успокаивает союзника, объясняя, что немецкие войска отведены в Польшу для переформирования и перевооружения, дабы избежать налетов английской авиации, и заверяет его "своей честью главы государства", что будет строго соблюдать верность заключенному пакту. По утверждению Жукова, Сталин поверил Гитлеру. Однако германский фюрер оказался ничуть не честнее Иосифа Виссарионовича. Он надул товарища Сталина, как самого последнего простачка.
   Гитлер, очевидно подражая великому полководцу Франции, решил начать войну с СССР в тот же день, в который Наполеон в восемьсот двенадцатом году пересек Неман. К тому же, именно двадцать второго июня 1940 года было подписано Компьенское перемирие, фиксирующее капитуляцию Франции. Однако Гитлер на свою беду забыл, что через три года после вторжения в Россию Бонапарт снова в тот же самый роковой день Наполеон отрекся от престола.
   В июне 1941 года Красная Армия мирного времени имела в своем составе 5,5 миллиона бойцов и командиров. До 1 июля в ряды РККА дополнительно призвали еще 5,3 миллиона человек. В людях, а тем более по остальным показателям мы количественно явно опережали немцев. Германия не только не могла в соответствии с планом "Барбаросса" за пять-шесть недель выиграть войну, но и вообще рассчитывать на благополучное для себя ее окончание.
   Если бы даже каждый месяц попадало в плен и погибало по миллиону советских солдат, что практически невозможно, то и тогда война продолжалась бы почти год. А на длительную войну Германия была заведомо неспособна. Вдобавок ко всему, напав на Советский Союз, Гитлер в который раз предстал перед всем миром как агрессор. А это в международном и морально-психологическом планах отнюдь не второстепенный фактор.
   Трудно понять, на что рассчитывал покоритель Европы, решившись в таких условиях и при таком невыгодном для себя соотношении сил атаковать СССР. Может быть, он подобно великому пролетарскому вождю Ленину тоже поступал в соответствии с крылатым выражением Наполеона: "Вначале ввяжемся, а там посмотрим". Сейчас об этом можно только гадать. Достоверно лишь то, что утром 22 июня 1941 года по радио передали сообщение о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз.
  

Так была ли "внезапность"?

   Гитлер, нарушив пакт о ненападении и вторгшись в Советский Союз без объявления войны, следовал принципам Владимира Ильича. Помните:
   "Честный противник - абсурд, предрассудок ограниченных людей. Врагов надо сознательно обманывать..."
   А разве Сталин, ввязавшись в 1945 году в войну с Японией, с которой у нас был договор о нейтралитете на пять лет, не совершил по отношению к ней вероломство? Причем напали на Японию весьма хитроумно. Сначала нанесли удар, сожгли авиацию на аэродромах, а потом в тот же час, но только по московскому времени, то есть через восемь часов после случившегося, объявили о начале боевых действий.
   Вожди коммунистов и национал-социалистов всегда считали обман своих партнеров по политическим играм вполне законным, естественным и даже необходимым. Поэтому вряд ли Иосиф Виссарионович либо кто-то другой в руководстве страны могли серьезно рассчитывать, будто Гитлера остановит заключенный с нами пакт о ненападении.
   Вот что писали об этом в своих мемуарах наши прославленные маршалы. Касаясь договора с Германией, Г. Жуков отмечает:
   "... нет оснований утверждать, что И. В. Сталин полагался на него. ЦК ВКП(б) и Советское правительство исходило из того, что пакт не избавлял СССР от угрозы фашистской агрессии, но давал возможность выиграть время в интересах укрепления нашей обороны..."
   Маршал Жуков, будучи в 1941 году начальником Генерального штаба, безусловно, в какой-то мере был информирован о том "полагался" или нет Сталин, и из чего исходило "ЦК ВКП(б) и Советское правительство".
   То же говорит и маршал Бабаджанян:
   "... утверждение некоторых тенденциозно настроенных западных историков второй мировой войны, что советское руководство слепо полагалось на заключенный пакт о ненападении и верило в "честность" и "добропорядочность" фашистских заправил по отношению к взятым на себя обязательствам, мягко говоря, клевета. ЦК партии и Советское правительство справедливо полагали, что этот пакт позволяет выиграть время для укрепления обороны нашего государства, препятствует созданию единого антисоветского фронта, к которому так стремился Гитлер".
   Однако маршал Бабаджанян был в начале войны всего лишь командиром полка и не мог ничего знать толком. Говорит он явно с чужих слов и, кроме того, несколько преувеличивает. Гитлер не стремился к "созданию единого антисоветского фронта" хотя бы потому, что такой фронт ему не нужно было создавать. К тому времени почти все европейские страны кроме Англии, с которой Гитлер вел войну, он уже захватил.
   Маршал Мерецков пишет:
   "В конце июня 1939 года меня вызвал И. В. Сталин" и "... подчеркнул, что еще этим летом можно ждать серьезных акций со стороны Германии... Поэтому следует торопиться".
   Не исключено, что "в конце июня" Сталин мог "ждать серьезных акций". Но в августе он подписал с Гитлером пакт и вероятно решил, что "торопиться" уже не следует.
   Теперь послушаем маршала Василевского:
   "Что немцы готовились к войне и что она будет, несмотря на пакт, были убеждены все, кто ездил в ноябре сорокового года вместе с Молотовым в Берлин. Я тоже ездил в составе делегации как один из представителей Генерального штаба. После этой поездки, после приемов, разговоров там ни у кого из нас не было ни малейших сомнений в том, что Гитлер держит камень за пазухой. Об этом говорили и самому Молотову...
   Больше того, германский посол в Москве Шуленбург, который сопровождал нас туда и обратно, нашел возможным, несмотря на всю рискованность этого его положения, на обратном пути говорить о пакте, в то же время настойчиво намекая на то, что взаимоотношения между нашими странами оставляют желать лучшего. Короче говоря, он старался нам дать понять, что считает возможным возникновение войны".
   Если "были убеждены все" и к тому же Шуленбург намекал на возможность "возникновения войны", то почему не попытались убедить Сталина? А может быть, делали попытки, но...
   Вот что, к примеру, пишет маршал С. Бирюзов:
   "В Генеральном штабе напомнили, что международная обстановка с каждым днем становится всё напряженнее и не исключена возможность внезапного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Но в то же время поставили в известность, что Сталин категорически запретил открывать огонь по германским военным самолетам, которые с начала 1941 года без всякого зазрения совести нарушали установленный режим, проникали вглубь советского воздушного пространства и, несомненно, вели аэрофоторазведку".
   Видите, в Генеральном штабе всё знали, но Сталин "категорически запретил"...
   Советский писатель В. Вишневский в своем "Дневнике военных лет" пишет:
   "На днях командир Н-ской дивизии говорил мне, что в июне было много сигналов о немецкой подготовке к нападению на наши границы. Но Н-ский особый округ тормозил наши контрмеры: "Зачем панику разводите?" - "Не эвакуировать семьи!" - "Зачем минные поля?" и т. д.".
   В том, что война неизбежна, руководство страны не сомневалось. Ее ждали, к ней готовились, и как утверждает Жуков, готовились "в главных чертах и направлениях... правильно". Но готовились, скорее всего, не к обороне. А когда война началась и неожиданно стала развиваться совсем не так, как предполагал Сталин (наша "несокрушимая и легендарная", вместо того, чтобы "малой кровью, могучим ударом" бить врага на его же территории, побежала от немцев), он принялся лихорадочно думать, отчего же так получилось. И в качестве одной из причин назвал "внезапность" нападения немцев. Вроде бы великий и мудрый вождь понятия не имел, что война может начаться со дня на день, или ждал от Гитлера особого предупреждения о начале боевых действий. Но ведь это неправда! Знали и готовились, только как?
   Маршал Баграмян свидетельствует:
   "В начале мая мы получили оперативную директиву Народного комиссара обороны, которая определила задачи войск округа на случай внезапного нападения гитлеровцев на нашу страну.
   Задачи ставились конкретные: своевременно выявить сосредоточение войск наших вероятных противников, группировку их сил; не допустить вторжения войск агрессора на территорию СССР; быть готовыми упорной обороной надежно прикрыть мобилизацию, сосредоточение и развертывание войск округа.
   На генералов Пуркаева, Добыкина, Трутко, меня и моего заместителя полковника Данилова легла новая задача: в короткий срок разработать всю оперативную документацию по организации выдвижения корпусов второго эшелона в приграничную зону. Во время этой работы у меня возникло сомнение: уж очень незначительной оказывалась общая глубина обороны - всего 50 километров. А если враг прорвется? Кто его встретит в тылу? Ведь в резерве командования округа сил почти не оставалось...
   Я высказал своё опасение генералу Пуркаеву. Тот ответил, как всегда, не сразу. Хмуря брови, он помолчал, а потом сказал:
   В Москве знают, что делают. В тылу будет кому встретить прорвавшиеся войска".
   Непонятно, зачем генерал Пуркаев сначала "Хмуря брови, помолчал" и только потом ответил, что ни думать, ни решать он не имеет права. За всех всё решал Иосиф Виссарионович. И то, что Гитлеру удалось застать нас врасплох, целиком на совести Сталина. Потому что именно он создал гибельную атмосферу, в которой люди из его окружения, располагавшие неопровержимыми данными о действительных намерениях Германии, из страха перед главой государства не могли откровенно говорить с ним о масштабах нависшей над страной опасности. А тем более, не вправе были сами принять необходимые меры к ее предотвращению.
   Маршал Василевский пишет:
   "Беда не в отсутствии у нас оперативных планов, а в невозможности их выполнить в той обстановке, которая сложилась. А сложилась она так потому, что Сталин... любыми средствами, всеми правдами и неправдами старался оттянуть войну. И хотя мы располагали обширными сведениями о сосредоточении крупных контингентов германских войск в непосредственной близости от наших границ, уже начиная с февраля сорок первого года, он отвечал категорическим отказом на все предложения о приведении наших войск где-то, в каких-то пограничных районах в боевую готовность. На всё у него был один и тот же ответ: "Не занимайтесь провокациями" или "Не поддавайтесь на провокацию". Он считал, что немцы могут воспользоваться любыми сведениями о приведении наших войск в боевую готовность для того, чтобы начать войну. А в то, что они могут начать войну без всяких поводов с нашей стороны, при наличии пакта, до самого конца не верил. Больше того, он гневно одергивал людей, вносивших предложения об обеспечении боевой готовности в пограничных районах...
   Тимошенко бесконечное количество раз докладывал Сталину сведения о сосредоточении немецких войск и о необходимости принять меры к усилению боевой готовности, но неизменно получал в ответ категорическое запрещение".
   А вот что говорит маршал Жуков:
   "И Маленков и Каганович в этом вопросе всегда были солидарны со Сталиным; особенно активно поддерживал эту точку зрения Молотов. Молотов не только был сам человеком волевым и упрямым, которого трудно было сдвинуть с места, если уж он занял какую-нибудь позицию. По моим наблюдениям, вдобавок к этому он в то время обладал серьезным влиянием на Сталина, в особенности в вопросах внешней политики, в которой Сталин тогда, до войны, считал его компетентным. Другое дело потом, когда все расчеты оказались неправильными и рухнули, и Сталин не раз в моем присутствии упрекал Молотова в связи с этим. Причем Молотов отнюдь не всегда молчал в ответ. Молотов и после своей поездки в Берлин в ноябре 1940 года продолжал утверждать, что Гитлер не нападет на нас. Надо учесть, что в глазах Сталина в этом случае Молотов имел дополнительный авторитет человека, самолично побывавшего в Берлине".
   Видимо, Молотов действительно не верил в агрессивные планы Гитлера. Даже перед самым началом войны он говорил:
   "Надо быть идиотом, чтобы на нас нападать".
   А маршал Жуков продолжает:
   "Авторитет Молотова усиливался качествами его характера. Это был человек сильный, принципиальный, далекий от каких-либо личных соображений, крайне упрямый, крайне жестокий, сознательно шедший за Сталиным и поддерживавший его в самых жестоких действиях, в том числе и в 1937-1938 годах, исходя из своих собственных взглядов. Он убежденно шел за Сталиным, в то время как Маленков и Каганович делали на этом карьеру.
   Единственный из ближайшего окружения Сталина, кто на моей памяти и в моем присутствии высказывал иную точку зрения о возможности нападения немцев, был Жданов. Он неизменно говорил о немцах очень резко и утверждал, что Гитлеру нельзя верить ни в чем.
   Как сложилось у Сталина его предвоенные, так дорого нам стоившие заблуждения? Думаю, что вначале у него была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключения пакта. Хотя потом всё вышло как раз наоборот..."
   Сталин всегда обманывал своих врагов и наносил им внезапные смертельные удары. Он видимо и в 41 году был уверен, что непременно обманет Гитлера.
   Маршал Жуков, между тем, пишет:
   "В дальнейшем становилось всё более и более причин для тревоги. Перед лицом повторяющихся тревожных сигналов Наркомату обороны удалось добиться у Сталина разрешения на частичный призыв в кадры полумиллиона запасных и на переброску в западные округа еще четырех армий.
   Я как начальник Генерального штаба понимал, что и переброска армий, и переброска мобилизованных к месту службы не могут остаться в секрете от немцев, должны встревожить их и обострить обстановку. А раз так, то одновременно с этими необходимыми мероприятиями нужно привести в боевую готовность войска пограничных округов. Я докладывал Сталину, но он, после того как его две недели пришлось убеждать согласиться на первых два мероприятия, теперь на это третье мероприятие, непосредственно связанное с первыми двумя, согласия так и не дал. Он ответил, что приведение в боевую готовность войск, стоящих в пограничных районах, может привести к войне, а он убежден, что нам удастся славировать, объяснить и частичный призыв, и переброску армий таким образом, чтобы это не встревожило Гитлера...
   Непорядок был у нас и с мобилизационным планом развертывания промышленности в военное время. В мае, на четвертый месяц после того как я принял Генеральный штаб от Мерецкова, я подписал в основном уже подготовленные еще до меня мобилизационные планы перевода промышленности на военные рельсы. Набравшись решимости, я поехал к Ворошилову, состоявшему в то время председателем Государственного Комитета Обороны, и буквально принудил его принять от меня на рассмотрение эти планы. Просто-напросто оставил их у него.
   Сталкиваться с ним мне пришлось чаще всего в 1936 году во время разработки нового боевого устава. Нужно сказать, что Ворошилов, тогдашний нарком, в этой роли был человеком малокомпетентным. Он так до конца и остался дилетантом в военных вопросах и никогда не знал их глубоко и серьезно. Однако занимал высокое положение, был популярен, имел претензии считать себя вполне военным и глубоко знающим военные вопросы человеком...
   Несмотря на мои звонки, он в течение месяца так и не приступил к рассмотрению этих планов и только через месяц после нового звонка сказал, чтобы я к нему приехал: надо обсудить как, с чьим участием и в каком порядке рассматривать планы. Поняв, что дело затягивается, я не поехал к нему, а позвонил Сталину и пожаловался на происходящее.
   На следующий же день мы, военные, были вызваны на заседание Политбюро.
   Последовал диалог между Сталиным и Ворошиловым.
   - Почему вы не рассматриваете план?
   - Мы только недавно его получили.
   - Какого числа вы передали Ворошилову этот план? (Это уже был вопрос ко мне.)
   Я сказал, что месяц назад.
   После соответствующей реакции была назначена комиссия для рассмотрения плана. В комиссии было много споров и препирательств. Некоторые члены говорили, что-де у нас много других вопросов, надо всё ломать, а мы не можем всего ломать и т. д.
   Дело затягивалось и затягивалось. Видя это, мы решили добиться и добились, чтобы были приняты хотя бы отдельные решения по плану подготовки боеприпасов, по остальным пунктам этот план развертывания промышленности к началу войны так и не был утвержден".
   Вот так мы, по утверждению Жукова, "в главных чертах и направлениях правильно" готовились к войне. И всё же готовились.
   Маршал Москаленко пишет:
   "В начале 1941 г. были приняты меры по реализации планов прикрытия и стратегического развертывания войск. В январе войскам особых округов было приказано перейти на повышенную готовность. Срочно подтягивались стратегические резервы из Забайкалья, с Урала, из Восточной Сибири, Туркестана. По директивам Генерального штаба от 13 мая 1941 г. на рубеж Западная Двина - Днепр перебазировались: 22-я армия из Уральского, 21-я из Приволжского, 19-я - из Северо-Кавказского, 25-й стрелковый корпус - из Харьковского военных округов. С 22 мая начиналась переброска 16-й армии из Забайкальского военного округа на Правобережную Украину. Из глубины страны выдвигалось 28 дивизий, 9 управлений корпусов, 4 управления армий".
   В романе К. Симонова "Живые и мертвые" старый рабочий, сосед Синцова, в разговоре с его женой спрашивает:
   "Ну скажи ты мне, что это за такая "внезапность"? Почему товарищ Сталин про это... не знал, хотя бы за неделю, ну за три дня?.. Почему не доложили Сталину?"
   Сталин знал о том, что немцы собираются напасть на Советский Союз, не за три дня и даже не за неделю, а намного раньше. Ему на стол легло около сотни документов, предупреждающих о готовящемся нападении Гитлера. Он располагал обширной информацией о подготовке Германией войны против СССР, по крайней мере, с конца 1940 года.
   "С февраля 1941 года, - пишет маршал Василевский, - Германия начала переброску войск к советским границам. Поступавшие в Генеральный штаб, Наркомат обороны и Наркомат иностранных дел данные все более свидетельствовали о непосредственной угрозе агрессии.
   В этих условиях Генштаб в целом и наше Оперативное управление вносили коррективы в разработанный в течение осени и зимы 1940 года оперативный план сосредоточения и развертывания Вооруженных сил для отражения нападения врага с запада. План предусматривал, что военные действия начнутся с отражения ударов нападающего врага; что удары эти сразу же разыграются в виде крупных воздушных сражений, с попыток противника обезвредить наши аэродромы, ослабить войсковые, и особенно танковые, группировки, подорвать тыловые войсковые объекты, нанести ущерб железнодорожным станциям и прифронтовым крупным городам. С нашей стороны предусматривалась необходимость силами всей авиации сорвать попытки врага завоевать господство в воздухе и в свою очередь нанести по нему решительные удары с воздуха. Одновременно ожидалось нападение на наши границы наземных войск с крупными танковыми группировками, во время, которого наши стрелковые войска и укрепленные районы приграничных военных округов совместно с пограничными войсками обязаны будут сдержать первый натиск, а механизированные корпуса, опирающиеся на противотанковые рубежи, своими контрударами вместе со стрелковыми войсками должны будут ликвидировать вклинившиеся в нашу оборону группировки и создать благоприятную обстановку для перехода советских войск в решительное наступление...
   План был отработан не только Генеральным штабом с соответствующими управлениями Наркомата обороны, но и с командованием войск приграничных военных округов...
   В связи с возрастающей угрозой агрессии со стороны фашистской Германии Наркомат обороны и Генеральный штаб не только вносили коррективы в разработанный оперативный и мобилизационный планы для отражения неизбежного нападения на нашу страну, но и по указаниям ЦК партии и правительства проводили в жизнь целый ряд очень важных мероприятий из этих планов, направленных на усиление обороноспособности наших западных границ. Так, с середины мая 1941 года по директивам Генерального штаба началось выдвижение ряда армий - всего до 28 дивизий - из внутренних округов в приграничные, положив тем самым начало к выполнению плана сосредоточения и развертывания советских войск на западных границах... К середине 1941 года общая численность армии и флота достигла более 5 млн. человек..."
   Судя по приведенной цитате, нападения немцев ждали и даже что-то делали для его отражения. О какой же внезапности может идти речь! Дело не во внезапности, а исключительно в "мудром" предвидении товарища Сталина. И еще в том, что готовились правильно лишь на бумаге. А на деле подготовка страны к обороне выглядела, по меньшей мере, странно.
   К примеру, "предусматривалась необходимость силами всей авиации сорвать попытки врага", и ее собирают под самой границей на виду у немцев. Новых оборонительных рубежей не строят, а старые разоружают. Но допустим, здесь товарищ Сталин просто оплошал. Однако, собираясь обороняться и зная по опыту войны в Европе, что немцы осуществляют свои "блицкриги", двигаясь исключительно по дорогам, зачем нужно было вести интенсивное железнодорожное строительство в приграничных районах, усиливать мосты, прокладывать новые магистрали? Да еще формировать специальные железнодорожные бригады для быстрой перешивки железных дорог Западной Европы на широкий советский стандарт?
   Зачем было запасы продовольствия, боеприпасов, военного обмундирования держать не в тылу, а везти прямо к границам? Так же как и создавать воздушно-десантные корпуса, совершенно ненужные в оборонительной войне. Почему уже заранее не переместили крупные промышленные предприятия на восток, что было бы намного проще и безопаснее, чем делать то же самое под бомбежками? Как говорится в известной песенке: "Думайте сами, решайте сами".
   Адмирал флота И. Исаков вспоминает:
   "За две недели до войны я докладывал Сталину по разным текущим вопросам... Я помню это свидание и абсолютно уверен, что Сталин был тогда совершенно убежден в том, что войны не будет, что немцы на нас не нападут. Он был абсолютно в этом убежден. Когда несколькими днями позднее я докладывал своему прямому начальнику о тех сведениях, которые свидетельствовали о совершенно очевидных симптомах подготовки немцев к войне и близком ее начале, и просил его доложить об этом Сталину, то мой прямой начальник сказал:
   - Да говорили ему уже, говорили... Все это он знает. Все знает, думаешь не знает? Знает. Все знает!"
   Что-то тут не стыкуется у наших военачальников. Одни говорят, будто Сталин войну ждал, но всеми силами стремился ее оттянуть, Другие утверждают, якобы он был "абсолютно убежден" в обратном. А что же происходило на самом деле?
   Маршал И. Баграмян пишет:
   "Еще ранней весной стали поступать данные о том, что по ту сторону границы немцы оборудуют множество полевых аэродромов, прокладывают железнодорожные ветки, а бесчисленные грунтовые дороги тянут прямо к нашей границе. С апреля началось интенсивное передвижение немецких войск... Сейчас ежедневно в приграничные с Украиной районы прибывают до двухсот эшелонов с войсками и военным имуществом.
   Немцы заняли на территории Польши все гражданские лечебные учреждения под военные госпитали, прислали туда свой медицинский персонал. Всех поляков, занимавших на железных дорогах ответственные должности, гитлеровцы заменили своими чиновниками.
   ... только что получили данные: немцы повсюду начали заменять свои пограничные войска полевыми. А у самой границы, в районе западнее Перемышля и Радымно, они сосредотачивают огромное количество мобилизованных крестьянских подвод...
   ... фашисты начали убирать все инженерные заграждения, установленные на границе. Сейчас они лихорадочно накапливают снаряды и авиабомбы, причем складывают их прямо на грунт..."
   Какие еще нужны сведения, чтобы понять намерения немцев? Они должны были заставить задуматься даже людей, никогда не служивших в армии, не говоря уж о "великом стратеге" Сталине и военных специалистах из Генерального штаба.
   Как известно, в апреле 1941 года У. Черчилль направил Сталину послание, в котором было сказано:
   "Я получил от заслуживающего доверия агента достоверную информацию о том, что немцы, после того как они решили, что Югославия находится в их сетях, то есть 20 марта, начали переброску в южную часть Польши трех бронетанковых дивизий из пяти находившихся в Румынии".
   Сталин к этому предупреждению отнесся с недоверием.
   Г. Жуков пишет:
   "... однажды он (Сталин) сказал мне: - Нам один человек передает очень важные сведения о намерениях гитлеровского правительства, но у нас есть некоторые сомнения..."
   В воспоминаниях маршала Василевского читаем:
   "В июне 1941 года в Генеральный штаб от оперативных отделов западных пограничных округов и армий непрерывно шли донесения одно другого тревожнее. Сосредоточение немецких войск у наших границ закончено. Противник на ряде участков границы приступил к разборке поставленных им ранее проволочных заграждений и к разминированию полос на местности, явно готовя проходы для своих войск к нашим позициям. Крупные танковые группировки немцев выводятся в исходные районы. Ночами ясно слышен шум массы танковых двигателей... фашистская Германия, особенно последний месяц, по существу, открыто осуществляла военные приготовления на наших границах, точнее говоря, это было то самое время, когда следовало проводить форсированную мобилизацию и перевод наших пограничных округов в полную боевую готовность, организацию жесткой глубоко эшелонированной обороны. И. В. Сталин, оказывавший огромное влияние на внешнюю и внутреннюю политику партии и правительства, видимо не смог правильно уловить этого переломного момента... То, что Сталин не смог вовремя принять такого решения, является его серьезным просчетом".
   Здесь уместно задать маршалу вопрос: "Но если вы в Генеральном штабе всё видели и понимали, почему же ему не объяснили, не убедили, не доказали?"
   Василевский тоже продолжает с вопроса:
   "В чем причина столь крупного просчета этого опытного и дальновидного государственного деятеля? Прежде всего, в том, что наши разведорганы,.. не смогли в полной мере объективно оценить поступающую информацию о военных приготовлениях фашистской Германии и честно по партийному, докладывать ее Сталину (Ну и ну! Оказывается, для того, чтобы "разведорганы объективно оценили поступающую информацию", сведений, о которых говорит маршал, было еще не достаточно)... в этом, видимо сыграла свою роль и некоторая обособленность разведуправления от аппарата Генштаба. Начальник разведуправления, являясь одновременно и заместителем наркома обороны, предпочитал выходить с докладами о разведданных непосредственно на Сталина, минуя начальника Генштаба".
   Лукавит здесь маршал Василевский. Не мог "предпочитать" начальник разведупраления. "Предпочитал" только Сталин. Но читаем дальше:
   "Если бы Г. К. Жуков был в курсе всей важнейшей развединформации, при его положении и характере, он, наверное, смог бы делать более точные выводы из нее и более авторитетно представлять эти выводы И. В. Сталину и тем самым в какой-то мере повлиять на убеждения И. В. Сталина, что мы в состоянии оттянуть сроки начала войны, что Германия не решится воевать на два фронта - на Западе и на Востоке".
   Глупости! Ничего Жуков не "смог бы". Вот что по этому поводу говорит он сам:
   "И. В. Сталин для всех нас был величайшим авторитетом, никто тогда и не думал сомневаться в его суждениях и оценках обстановки... У всех на памяти еще были недавно минувшие годы, и заявить вслух, что Сталин не прав, что он ошибается, попросту говоря, могло тогда означать, что, еще не выйдя из здания, ты уже поедешь пить кофе к Берии".
   А попасть в лапы Берии никто из генералов, разумеется, не хотел. И именно в этом главная причина их безропотного согласия с "убеждениями" Сталина. Маршал Жуков, говоря "не думал сомневаться", неточно выразился. Вернее было сказать "не смел сомневаться". Силу авторитета "Великого вождя" отлично можно представить по воспоминаниям того же Жукова, которыми он поделился с журналисткой Еленой Ржевской:
   "Я впервые увидел Сталина в 1940 году. Он был страшный человек. Когда к нему шли - шли как на ужас. Его колючий взгляд никто не выдерживал.
   Во время Парада Победы шел дождь. Я хотел поднести руку к фуражке, чтобы стряхнуть капли, но посмотрел на Сталина и не решился".
   И это грозный маршал Великой Отечественной! Четырежды герой Советского Союза! Что уж говорить об остальных! Кстати, как известно, звание герой, происходящее от греческого heros, издавна присваивали редким, исключительно храбрым людям за особенно выдающиеся подвиги. Если обратиться к древней истории, то Геракл и Одиссей совершили их множество, но ни одного из них не называли дважды героем. Ганнибал, Александр Македонский, римские цезари, завоевавшие чуть ли не полмира, героями вообще не были. Наполеон тоже не дотянул до героя. Не удостоился такой чести и никто из знаменитых полководцев добольшевистской Руси. А вот в Союзе Советских - и герой, и дважды, и трижды, и четырежды. Мало того, "великого", "мудрого", "гениального" генерального секретаря КПСС Брежнева его прихлебатели посвятили в герои аж целых пять раз. Правда, сразу после смерти, от всего, связанного с покойным генсеком в памяти народной сохранилось лишь одно единственное - старый маразматик.
   Практика вручения одной и той же награды конкретному человеку (дважды герой, три ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени и т.д.) - чисто большевистское нововведение. Ни в России до большевиков, ни в какой-либо другой стране такого никогда не было. Мне не приходилось слышать, к примеру, чтобы француз носил на лацкане пиджака две ленточки ордена Почетного легиона, не говоря уже о трех или четырех. Я не слышал также о немце, который бы удостоился нескольких Железных или Рыцарских крестов. Хотя в отличие от трижды героев Советского Союза Ивана Николаевича Кожедуба, сбившего 62 немецких самолета, и Александра Ивановича Покрышкина, сбившего 59 самолетов, асы Люфтваффе Эрих Хартман и Герхард Баркхорн имеют на своем счету 352 и 301 сбитый самолет противника. Кстати, в Красной Армии летчиков награждали Золотой Звездой за каждые 15 уничтоженных в воздушном бою самолетов. У немцев после нападения на СССР, когда некоторые немецкие асы в день сбивали по десятку советских самолетов, на Рыцарский крест получали право пилоты за 100 побед в воздухе. Если допустить, что кто-нибудь из наших асов достиг бы результатов Эриха Хартмана, то при советской системе наград у него на груди могло бы сиять, по меньшей мере, 23 Золотых Звезды, не считая других орденов и медалей. Наверное, такой 23 раза герой Советского Союза смотрелся бы очень эффектно.
   Германскому военнослужащему, награжденному в частности Рыцарским крестом, за новые заслуги добавляли к нему Дубовые листья, Мечи и Бриллианты.
   Не видел я повторяющихся орденов на портретах Суворова, Кутузова, других русских полководцев. Только в стране Советов, всё вообще было не как у нормальных людей и практика награждений в том числе. Чтобы показать ее несуразность, сошлюсь хотя бы на науку. Там человека, серьезно работающего в определенной области, называют ученым. И сколько бы замечательных открытий он ни сделал, все равно остается ученым. Только иногда к этому добавляют еще эпитет "великий". И никому в голову не придет называть его дважды или трижды великим ученым. А в практике вручения наград ни мудрый вождь, ни послушное ему Политбюро, ни дважды, трижды и четырежды герои не удосужились сообразить, что это, в конечном счете, если не смешно, то, во всяком случае, несерьезно. Впрочем, все эти награды советского правительства сейчас потеряли былую цену. Они теперь ни в ком не вызывают ни прежнего уважения, ни зависти. Потому что стали таким же призраком, как и сам Советский Союз. И не мудрено. Ведь в своё время большевистская власть сделала всё, чтобы внушить людям презрение к царским наградам, уничтожить даже память о них, создав тем самым прецедент наплевательского отношения к прошлым боевым заслугам лучших представителей своего народа, к своей истории. Так что, как говорится, что посеешь, то и пожнешь.
   К сказанному о наградах, хотелось бы добавить несколько слов и о высшем воинском звании в некоторых странах - генералиссимус (от латинского generalissimus - самый главный). В России оно было официально введено Воинским уставом в 1716 году. Удостоились его А. Меньшиков, отец императора Ивана VI Антоновича Антон Ульрих Брауншвейгский и последним А. Суворов. В СССР никого более достойного, чем Иосиф Сталин, не нашли. В Китае это звание присвоено Чан Кайши, в Испании Франко. Ну а завершил этот список, неожиданно для всей Российской федерации, Джафар Дудаев.
   Однако вернемся к товарищу Сталину. Итак, если у него вырабатывалось по какому-либо вопросу собственное мнение, то никто ничего ему доказать не мог, да и не посмел бы доказывать. Поэтому разговоры о том, будто если бы знал, то убедил бы, откровенная ложь.
   Георгий Константинович пишет:
   "20 марта 1941 года начальник разведывательного управления генерал Ф. И. Голиков представил руководству доклад, содержащий сведения исключительной важности.
   В этом документе излагались варианты возможных направлений ударов немецко-фашистских войск при нападении на Советский Союз. Как потом выяснилось, они последовательно отражали разработку гитлеровским командованием плана "Барбаросса", а в одном из вариантов, по существу, отражена была суть этого плана. (Казалось бы, самое время принять неотложные меры по защитите страны. Но "сведения исключительной важности" не имели для Сталина ровно никакого значения. Он уверен в себе и твердо верит своему союзнику Гитлеру).
   По сообщению нашего военного атташе от 14 марта, указывалось далее в докладе, немецкий майор заявил: "Мы полностью изменяем наш план. Мы направляемся на восток, на СССР. Мы заберем у СССР хлеб, уголь, нефть. Тогда мы будем непобедимы и можем продолжать войну с Англией и Америкой.
   Наконец, в этом документе со ссылкой на сообщение военного атташе из Берлина указывается, что начало военных действий против СССР следует ожидать между 15 мая и 15 июня 1941 года.
   Однако выводы из приведенных в докладе сведений (Дабы не рассердить товарища Сталина) по существу снимали всё их значение. В конце своего доклада генерал Ф. И. Голиков писал:
   "1. На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира.
   Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки" (Похоже, что эти "выводы" написаны, если не самим Сталиным, то под его диктовку).
   6 мая 1941 года народный комиссар Военно-Морского Флота Н. Кузнецов направил Сталину записку следующего содержания:
   "Военно-морской атташе в Берлине капитан I-го ранга Воронцов доносит: ...что, со слов одного германского офицера из ставки Гитлера, немцы готовят к 14 мая вторжение в СССР через Финляндию, Прибалтику и Румынию. Одновременно намечены налеты авиации на Москву и Ленинград и высадка парашютных десантов в приграничных центрах..."
   И тут же, отлично зная, как на подобную информацию реагирует товарищ Сталин, и, страхуя себя от его гнева, Кузнецов заключает:
   "Полагаю, что сведения являются ложными и специально направлены по этому руслу с тем, чтобы проверить, как на это будет реагировать СССР".
   Той же точки зрения придерживался и посол СССР в Германии Деканозов. Он не только направлял Сталину через соответствующие органы успокаивающие сведения, но накануне войны разрешил приехать в Берлин семьям многих сотрудников полпредства и торгпредства, которых в ночь на 22 июня немцы арестовали.
   А меньше, чем за неделю до нападения Гитлера на СССР, на одном из агентурных донесений Сталин наложил следующую резолюцию:
   "Т-щу Меркулову. Можете послать ваш "источник" из штаба германской авиации к еб-ной матери. Это не "источник", а дезинформатор. И. С." (Сокращение в тексте сделано самим товарищем Сталиным).
   Казалось бы, если о нависшей над страной угрозе Сталина предупреждает сам нарком госбезопасности, дело обстоит действительно серьезно. А тот, вместо того, чтобы прислушаться к народному комиссару, советует ему посылать своего информатора по матери. Вывод напрашивается единственный - Сталин был абсолютно убежден в том, что Гитлер не решится напасть на СССР. Генералы, полковники и рангом пониже видели и знали, что война начнется со дня на день. А товарищ Сталин утверждал, что это чушь и строго-настрого запрещал даже говорить об этом.
   Нередко и теперь можно читать и слышать, как расточают похвалы в адрес почившего в бозе вождя: мудрый политик, великий стратег, гениальный мыслитель и прочее в том же духе. И это не только люди типа предателя-патриота Резуна-свистуна, на которого, будь он один, можно было бы не обратить внимания. К огромному сожалению, так иногда думают, говорят и пишут вполне приличные люди. И не только молодежь, знающая о Сталине понаслышке, но и те "счастливцы", кого он осенял своей "любовью и мудростью", будучи живым. Но ведь его веру, несмотря ни на что, в дружбу Гитлера, иначе как глупостью не назовешь. Так рассуждать накануне войны, при всей той информации, которую ему доставляли, мог не мудрый политик, а ограниченный, упрямый, ни с чем кроме собственного мнения не желающий считаться самодур.
   Маршал Жуков пишет:
   "Нарком обороны, Генеральный штаб и командующие военными округами были предупреждены о личной ответственности за действия, которые могут возникнуть из-за неосторожных действий наших войск. Нам было категорически запрещено производить какие-либо выдвижения войск на передовые рубежи по плану прикрытия без личного разрешения И. В. Сталина.
   Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик - немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
   Только после этого в 00.30 минут 22 июня 1941 года (Всего за три с половиной часа до нападения немцев) в округа дали Директиву, в которой было сказано:
   а) в течение ночи 22.6.41 г. скрыто занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
   б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе войсковую, тщательно ее замаскировать;
   в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточено".
   Эта директива безнадежно запоздала и уже ничего изменить не могла. А придуманная Сталиным или кем-то из его приспешников "внезапность" - абсурд.
   В заключение Георгий Константинович признается:
   "В период назревания опасной военной обстановки мы, военные, вероятно, не сделали всего, чтобы убедить И. В. Сталина в неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время и доказать необходимость провести несколько раньше в жизнь срочные мероприятия, предусмотренные оперативно-мобилизационным планом... Очевидно, мы должны были это делать более решительно, чем делали. Тем более что, несмотря на всю непререкаемость авторитета Сталина, где-то в глубине души у тебя гнездился червь сомнения".
   Под "военными" Жуков, несомненно, подразумевает состав Генерального штаба и командующих округами. Слово "вероятно" у него совершенно неуместно. "Не сделали" без всякого "вероятно", а "убедить" Сталина никто из них просто не решился бы. Далее Жуков поясняет:
   "Трактовка внезапности, как трактуют ее сейчас, да и как трактовал ее в своих выступлениях Сталин, неполна и неправильна.
   Что такое внезапность, когда мы говорим о действиях такого масштаба? Это ведь не просто внезапный переход границы, не просто внезапное нападение. Внезапность перехода границы сама по себе еще ничего не решала. Главная опасность внезапности заключалась не в том, что немцы внезапно перешли границу, а в том, что для нас оказалась внезапной ударная мощь немецкой армии; для нас оказалось внезапностью их шестикратное и восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях; для нас оказались внезапностью и масштабы сосредоточения их войск, и сила удара. Это и есть то главное, что предопределило наши потери первого периода войны".
   Из откровений маршала следует, что внезапности как будто не было, и в то же время она как будто была. В том, что немцы сосредоточили свои армии у наших границ, знали, а вот того, что в одном месте немцев густо, а в другом пусто, не сообразили. Позволю себе задать маршалу риторический вопрос: "А куда же вы смотрели и о чем думали, когда Гитлер летом 1940-го года захватил Норвегию, Данию, Бельгию, Голландию, Дюнкерк, разгромил Францию и вторгся в Югославию? Разве советский Генеральный штаб не знал, как действуют немецкие генералы? Почему же работавшие в нем военные "специалисты" не сделали для себя нужных выводов?" Конечно, видели и, наверное, думали, но всё упиралось в товарища Сталина. Жуков вспоминает:
   "Сведениями о дислокации значительных военных сил в Польше мы располагали, но Сталин считал само собой разумеющимся, что немцы держат у наших границ крупные части, зная, что и мы в свою очередь держим на границе немалое количество войск, и считаясь с возможностью нарушения пакта с нашей стороны".
   Как видите, и мы держали на границе "немалое количество войск" и даже большее, чем немцы. Не зря ведь Сталин допускал, что Гитлер может опасаться "нарушения пакта с нашей стороны". Были наши войска на границе и много. Только вот распорядиться ими, как следует, ума не хватило.
   А теперь представим себе подлинную атмосферу того времени, задумаемся, в каком положении находились военачальники, анализировавшие многочисленные поступавшие к ним данные и считавшие, что война может вот-вот разразиться вопреки безапелляционному мнению Сталина, которое он ставил выше реальности.
   Когда мы, спустя много лет, судим об их действиях в то время, надо помнить, что речь идет не о мере мужества, необходимого человеку, чтобы демонстративно подать в отставку после того, как единственно правильные, по его мнению, меры наотрез отвергнуты. К сожалению, дело обстояло не так просто, и прямое противопоставление своего взгляда на будущую войну взглядам Сталина означало не отставку, а гибель с посмертным клеймом врага народа.
   Говоря о внезапности и о масштабах связанных с нею первых поражений, следует помнить, что всё с самого низу, начиная с донесений разведчиков и докладов пограничников, через сводки и сообщения округов, через доклады Наркомата обороны и Генерального штаба, всё, в конечном итоге, сходилось персонально к Сталину и упиралось в него, в его твердую уверенность, что именно ему и именно такими мерами, какие он считал нужными, удастся предотвратить надвигающееся на страну бедствие. И в обратном порядке - именно от него, через штабы округов и до самого низу - шел весь тот нажим, всё то административное и моральное давление, которое в итоге сделало войну внезапнее, чем она могла быть при других обстоятельствах.
   Последним трагическим аккордом того отношения к кадрам, которое сложилось у Сталина до войны, были обвинения в измене и предательстве, выдвинутые им летом сорок первого года против командования Западного фронта - Павлова, Климовских и ряда других генералов, среди которых, как потом выяснилось, были и люди, погибшие в первых боях, и люди, твердо до конца державшиеся в плену.
   Трудно сказать, что двигало Сталиным, когда он объявлял этих людей изменниками и предателями: расчет отвести от себя и обрушить на их головы гнев и недоумение народа, не ожидавшего такого начала войны? Или действительные подозрения? Думается, и то и другое - и расчет, и подозрение, ибо ему уже давно было свойственно искать объяснения тех или иных неудач не в ошибках своих и чужих, а в измене, предательстве и тому подобном. Они ему мерещились везде. Позже он имел полную возможность убедиться в том, что ситуация, сложившаяся в начале войны на Западном фронте, повторялась и на других фронтах. Но ведь всех командующих не расстреляешь. Воевать будет некому. И возможно, до него дошло, что повинны в поражениях были не мнимые враги народа, а в первую очередь он сам.
   Адмирал Исаков так описывает болезненную подозрительность Сталина:
   "... ужин проходил в одной из нижних комнат: довольно узкий зал, сравнительно небольшой, заставленный со всех сторон книжными шкафами. А к этому залу от кабинета, где мы заседали, вели довольно длинные переходы с несколькими поворотами. На всех этих переходах, на каждом повороте стояли часовые - не часовые, а дежурные офицеры НКВД. Помню, после заседания пришли мы в этот зал, и, еще не садясь за стол, Сталин вдруг сказал: "Заметили, сколько их там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь..." Я, как и все, слушал это в молчании, Тогда этот случай меня потряс. Сейчас, спустя много лет, он мне кое-что, пожалуй, объясняет в жизни и поведении Сталина".
   Существенно, что после начала войны, когда ложное толкование Голиковым и Кузнецовым разведывательных данных стало очевидным, оба они не были наказаны Сталиным. Ф. Голиков, благополучно командуя армиями и фронтами, дослужился до маршала, а Н. Кузнецов как был наркомом Военно-Морского Флота, так им и остался.
   Таким образом, пресловутая "внезапность" имела место, прежде всего, из-за патологической подозрительности товарища Сталина, никому не доверявшего, а себя мнившего самым дальновидным, мудрым политиком, способным перехитрить всех и вся. И еще из-за страха, внушенного Сталиным своим военачальникам, прекрасно понимавшим, какая угроза нависла над страной, но не осмелившимся оспаривать мнение "великого" вождя и "гениального" стратега.
  

Причины тяжелых поражений

I

   Основной причиной, вызвавшей тяжелейшие последствия в начале войны, является чрезмерная уверенность Сталина в том, что он, заключив с Гитлером пакт о ненападении, перехитрит своего союзника. Кроме того, оценка нашим довоенным генералитетом боевой готовности собственных войск была ошибочна, а представление генералов о характере предстоявших сражений не отвечало требованиям времени. Сталинские полководцы были убеждены, что переход от состояния мира к боевым действиям произойдет постепенно и поэтапно - в полном соответствии с классическими образцами первой мировой войны.
   Но 1941 год нельзя было сравнивать с 1914-м. Германия к моменту нападения на нашу страну сосредоточила у границ Советского Союза полностью отмобилизованную кадровую армию вторжения. Немцы строили свои расчеты на внезапном нападении, неожиданном "молниеносном" ударе крупных армейских группировок в местах прорыва, которые по их замыслу должны были сразу вывести из строя кадровые соединения Красной Армии, и в первую очередь авиацию и Военно-Морской Флот.
   В этих условиях, как показал опыт, меры, принятые Наркоматом Обороны по готовности войск в пограничных округах, оказались запоздалыми и явно недостаточными. Когда вторая мировая война была уже в полном разгаре, и ее пламя бушевало в непосредственной близости от советских границ, требовалось по-иному готовить войска к отражению нашествия противника. Следовало учитывать, что развитие авиации к тому времени достигло такого уровня, когда ее внезапное и массированное применение давало агрессору значительные преимущества, особенно в начальный период войны.
   Разбойничьи приемы Германии при вторжении в другие европейские страны у нас в должной мере не изучались. А самое главное, по ним не делали серьезных практических выводов, которые могли и должны были найти конкретное отражение в уставах армии и флота, и, прежде всего, в надлежащей подготовке к войне самой армии, инженерном укреплении границ, создании тыловых рубежей обороны.
   Маршал С. Бирюзов по этому поводу пишет:
   "Мне известно, что еще до вероломного нападения фашистской Германии на нашу страну тогдашний начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников вносил очень ценные предложения о дислокации войск в западных приграничных округах. Он предлагал основные силы этих округов держать в рамках старой государственной границы за линией мощных укрепленных районов, а во вновь освобожденные области Западной Белоруссии и Западной Украины, а также в Прибалтику выдвинуть лишь части прикрытия, способные обеспечить развертывание главных сил в случае внезапного нападения. Однако с этим разумным мнением опытного военачальника тогда не посчитались. В непосредственной близости от новой границы оказались даже те соединения, которые находились еще в стадии формирования и были не полностью укомплектованы личным составом и техникой".
   Толковые советы умного человека Сталину были ни к чему. Умных людей в своем окружении Сталин терпеть не мог. Особенно если они имели и пытались выражать собственное мнение. Поэтому он тут же заменил умника Шапошникова малограмотным Мерецковым, "с блеском" закончившим войну в Финляндии, а главное, ни в чем не перечившим Сталину. После этого всё поперли вперед, готовясь наступать и нисколько не думая об обороне.
   Начало войны показало, что такая дислокация войск была ошибкой, граничащей с преступлением, в котором товарищ Сталин обвинил, а затем расстрелял генерала армии Павлова и его заместителей. А ведь трагедия Западного особого военного округа состояла в том, что именно на Павлова в первый же момент внезапно обрушились самые сильные удары авиации и бронетанковых соединений Германии. Беда, а не вина генерала заключалась в строгом выполнении им директив Народного Комиссара Обороны маршала Тимошенко, написанные по личному указанию товарища Сталина. Он до самой последней минуты не решился отдать приказ о приведении войск в боевую готовность, хотя отлично знал о концентрации немецких дивизий у нашей границы.
   Большая доля вины за неготовность войск в приграничных округах лежит и на Генеральном штабе. Новый начальник Генштаба Г. Жуков, назначенный незадолго до войны вместо Мерецкова, скорее всего, ознакомился с предложениями Шапошникова. Но, зная отрицательное отношение к ним Сталина, не посмел настаивать на их осуществлении. И может быть, сам того не желая, он укреплял у вождя уверенность в ложных представлениях относительно обороны страны.
   Маршал Жуков, говоря о бестолковщине, царившей перед войной в вооруженных силах Советского Союза, приводит такую любопытную деталь:
   "Нарком обороны С. К. Тимошенко рекомендовал командующим войсками округов проводить тактические учения соединений в сторону к районам развертывания по планам прикрытия. Эта рекомендация наркома обороны проводилась в жизнь округами с одной существенной оговоркой: в них не принимала участия значительная часть артиллерии.
   Дело в том, что дивизионная, корпусная и зенитная артиллерия в начале 1941 года еще не проходила боевых стрельб и не была подготовлена для решения боевых задач. Поэтому командующие округами приняли решение направить часть артиллерии на полигоны для испытаний. В результате некоторые корпуса и дивизии войск прикрытия при нападении фашистской германии оказались без части своей артиллерии".
   О том же пишет и маршал Бирюзов:
   "Накануне войны в нашей армии существовала не совсем продуманная система обучения войск в летний период. Стрелковые дивизии рассредоточивались, личный состав их обучался разрозненно по родам войск в разных лагерях, зачастую разделенных значительным расстоянием. Артиллерийские полки находились в одном месте, инженерные подразделения - в другом, химические - в третьем, и лишь стрелковые части располагались в основном лагере во главе с командованием дивизии".
   Добавим, что в начале войны почти все они попали в окружение, став легкой добычей вермахта. Разве не об этом мечтал Геббельс!
   Далее Георгий Константинович упоминает еще одно немаловажное обстоятельство:
   "... вопрос о командных кадрах вооруженных сил в 1941 году продолжал оставаться острым. Массовое выдвижение на высшие должности молодых командиров снижало на какое-то время боеспособность армии".
   И действительно, к 1941 году только в сухопутных войсках не хватало по штатам 66900 командиров. Недокомплект летно-технического состава Военно-воздушных Сил достигал 32,3 процента.
   И снова Жуков:
   "Доклад по общим вопросам боевой и оперативной подготовки войск Красной Армии сделал начальник Генерального штаба генерал армии К. А. Мерецков. Он особо отметил недостаточную подготовленность высшего командного состава и штабов всех степеней. В тот момент это было следствием массового выдвижения на высшие должности молодых кадров, еще недостаточно подготовленных к оперативно-тактической и штабной работе".
   Сам Мерецков по этому поводу пишет следующее:
   "... к концу 1940 года наши командные кадры в большинстве своем были очень молодыми. Некоторые командиры в течение предыдущих двух-трех лет прошли несколько служебных инстанций и командовали округами, соединениями, руководили штабами по нескольку месяцев. Они заменили военачальников, выбывших из строя в 1937-1938 годах".
   Маршал Мерецков так спокойно говорит о "замененных военачальниках", будто те "выбыли из строя" по болезни или ушли на пенсию.
   Вопроса командных кадров вскользь касается и маршал Баграмян:
   "С началом второй мировой войны... даже крупные штабы приходилось пополнять вчерашними лейтенантами".
   Чтобы читателю было ясно, о чем идет речь, следует отметить, что в 1938 году были расстреляны 3 маршала из 5, 13 (из 15) командующих армиями, 8 (из 9) адмиралов флота, 50 (из 57) командиров корпусов, 154 (из 186) командиров дивизий, все 11 заместителей наркомов обороны, 98 (из 108) членов Высшего Военного Совета, все 16 заместителей командующих армиями по политической части и тысячи других командиров разного ранга.
   Говоря о трагедии уничтоженных Сталиным людей, нельзя забывать и о том, что творилось в душах оставшихся служить в армии, о силе нанесенных им духовных травм. Нельзя забывать, каких невероятных трудов стоило армии (в данном случае речь идет только о ней) прийти в себя после страшных сталинских ударов.
   Порой пытаются утверждать, будто осенью 1938 года, осудив так называемые "перегибы" и наказав за них Ежова, Сталин поставил крест на прошлом. Людей уже больше не объявляли врагами народа, а лишь освобождали и возвращали на прежние посты, в том числе и военных. Отчасти это верно. В армию вернулась часть командиров, арестованных в 1937-1938 годах, и некоторые из них в войну командовали дивизиями, армиями и даже фронтами.
   Однако к началу войны армия не успела оправиться от учиненного Сталиным разгрома, тем более что в 1940 и 1941 годах всё еще продолжались пароксизмы подозрений и обвинений. Вместо того чтобы при очевидной грозной опасности, возникшей на наших границах, укреплять армию, максимально повышать ее боевую готовность, Иосиф Виссарионович думал о том, кто еще остался на подозрении и может оказаться изменником. Кого нужно посадить или уничтожить до того, как немцы нападут на Советский Союз.
   Незадолго до нападения Гитлера, когда было опубликовано памятное сообщение ТАСС с его то ли упреком, то ли угрозой в адрес тех, кто поддается слухам о якобы враждебных намерениях Германии, были арестованы и погибли: командующий ВВС Красной Армии П. Рычагов, главный инспектор ВВС Я. Смушкевич и командующий противовоздушной обороной страны Г. Штерн. К этому надо добавить, что арестовали также бывшего начальника Генерального штаба и наркома вооружения генерал-полковника, трижды Героя Социалистического Труда Б. Ванникова, позже, к счастью, освобожденных. Как теперь выяснилось, должны были арестовать Говорова и ряд других военачальников. Готовили материал для ареста Г. Жукова.
   При реабилитациях тридцать девятого года, производившихся втихую, выпускали из лагерей и военных. Но по занимаемым ранее должностям все они представляли собой мелкую сошку в сравнении с теми, кто проходил по первому военному процессу. Это были комбриги и едва ли комдивы. Но не выше того. Из комкоров и командармов 2-го и 1-го ранга не вернулся никто. Правильность действий тридцать седьмого - тридцать восьмого годов по отношению к сколько-нибудь известным людям не ставилась под сомнение. Реабилитация коснулась лишь тех, о чьем аресте товарищ Сталин мог не знать, и не давал на него указания. Кого хватали излишне усердствующие местные органы, по ошибке либо из-за искривления "правильной" линии бдительности. Однако ни одного человека, о котором могли бы предполагать, что санкцию на его арест дал Сталин, а потом Сталин же его и выпустил, то есть, признал свою ошибку, ни одного такого человека - ни военного, ни гражданского - не освободили.
   Лишь спустя десятилетия после смерти "отца народов", некоторые известные военачальники Великой Отечественной осмелились, наконец, назвать истинную причину тяжелейшего положения в армии с командным составом в начале войны, но все еще обходили молчанием имя главного виновника "массового выдвижения... недостаточно подготовленных" кадров.
   В книге генерала армии П. Батова "В походах и боях" написано:
   "К счастью, наша партия сумела еще до войны если не сорвать, то в большей мере ослабить коварный удар, нанесенный по военным кадрам Берией и его подручниками".
   Генерал, в армию которого входил мой 143-й гвардейский минометный полк, пытается обелить Сталина. К тому же, он допустил сдвиг во времени. Берия в тридцать седьмом году и вплоть до осени тридцать восьмого или, во всяком случае, до лета тридцать восьмого, то есть в первый и самый жестокий период избиения военных кадров был еще злодеем, так сказать, республиканского масштаба. Он сидел в Тбилиси и уничтожал кадры там и по Закавказью. В Москве этим в тот период под руководством Сталина занимался Ежов. Берия занял место Ежова позже.
   Главная ответственность за тридцать седьмой - тридцать восьмой год лежит, прежде всего, на Сталине. В конце концов, и Ежов, и Берия были лишь перчатками на его руках. Хотя, разумеется, нельзя недооценивать и того страшного вклада, который оба эти мерзавца внесли в уничтожение кадровых военоначальников по собственной инициативе, в меру своего рвения и своей подлости. И, наконец, последнее. Ничего наша партия не "сумела". Начал уничтожение военных кадров Сталин. Он же его и приостановил. Не закончил, а именно приостановил. Потому что уничтожать людей по приказу Сталина, правда, в меньших масштабах, продолжали до самой смерти "великого" вождя. А "наша партия" здесь, как говорят, с боку припека.
   Тем не менее, генерал-майор В. Гладков, который сам два года ходил во "врагах народа", по поводу партии вообще высказал оригинальную мысль:
   "Враг рассчитывал уничтожить опытные кадры, чтобы легче справиться с нашим государством. Хорошо, что партия раскрыла коварный замысел до сорок первого года..."
   Оказывается, не Сталин "рассчитывал" и не только рассчитывал, но и передушил военачальников, а некий абстрактный "враг"! Или, может быть, никого вообще не уничтожали, поскольку партия, то есть тот же Сталин "раскрыла коварный замысел". Ну и ну! Никогда не поверю, что Василий Федорович пишет так, не разобравшись, что к чему. Просто генерал в 1961 году всё еще боялся сказать правду.
   Следует отметить и еще один немаловажный момент, послуживший причиной наших первых поражений. Среди советских довоенных маршалов относительно образованными людьми были лишь замнаркома Обороны М. Тухачевский и начальник Генерального штаба А. Егоров. Первый окончил Александровское военное училище. Второй 6 классов Самарской классической гимназии и Казанское юнкерское училище. Оба офицеры в первую мировую войну. В. Блюхер в этом отношении послабее. В царской армии он всего лишь младший унтер-офицер. К. Ворошилов военного образования вообще не имел, а общее - 2 класса сельской школы. С. Буденный и до этого не дотянул. В записках капитана 1 ранга А. Золототрубова - старшего адъютанта маршала Буденного читаем:
   "Грамоту постигал самостоятельно. Правда, помогал... приказчик Страусов...".
   С. Тимошенко в Первую мировую - безграмотный пулеметчик. Среди других крупных военачальников нужно назвать А. Корка, подполковника царской армии, судя по всему, человека образованного, И. Уборевича, окончившего курсы при Константиновском артиллерийском училище. Жуков и Рокоссовский в первую мировую войну были всего лишь унтер-офицерами. Мерецков осилил начальную земскую школу. Но Иосифу Виссарионовичу на образование наплевать. Он образованных перестрелял, а оставил лишь наиболее преданных маршалов - Ворошилова, Буденного, Тимошенко. Тот же критерий использовал вождь и в отборе военачальников рангом пониже.
   Здесь хочу сказать, что к офицерам царской армии, перешедшим на сторону большевиков, я отнюдь не испытываю симпатии. Считаю их беспринципными, бессовестными карьеристами, нарушившими присягу и подобно Ленину предавшими своё Отечество. Ведь Ленин - это тот же Пугачев, только более умный, хитрый и изворотливый. Поэтому и зла он принес неизмеримо больше, чем безграмотный донской казак. А Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич и прочие в принципе ничем не отличаются от не лучших представителей царского офицерства, перешедших к Пугачеву, или генерала Власова, воевавшего в Великую Отечественную на стороне немцев. Божий суд свершился над ними руками Сталина совершенно справедливо.
   Можно понять не слишком разбиравшихся в ситуации начала гражданской войны унтеров Рокоссовского или Жукова. Георгий Константинович в частности пишет:
   "Я иногда задумываюсь над тем, почему именно так, а не иначе сложился мой жизненный путь на войне и вообще в жизни. В сущности, я мог бы оказаться в царское время в школе прапорщиков. Я окончил в Брюсовском, бывшем Газетном, переулке четырехклассное училище, которое по тем временам давало достаточный образовательный ценз для поступления в школу прапорщиков.
   Когда я девятнадцатилетним парнем пошел на войну солдатом, я с таким же успехом мог пойти и в школу прапорщиков. Но мне этого не хотелось. Я не написал о своем образовании, сообщил только, что кончил два класса церковноприходской школы, и меня взяли в солдаты. Так, как я и хотел...
   И кто знает, как бы вышло, если бы кончил школу прапорщиков, отличился в боях, получил бы уже другие офицерские чины, и к этому времени разразилась бы революция. Куда бы я пошел под влиянием тех или иных обстоятельств, где бы оказался? Может быть, доживал бы где-нибудь свой век в эмиграции?"
   Я почему-то убежден, что стань Жуков царским офицером, он бы ни за что не переметнулся на сторону большевиков. Однако вернемся к вопросу о профессиональных знаниях сталинского генералитета. В 1936 году, чтобы все же хоть немного повысить уровень военного образования своих военачальников, Сталин создает первую военную академию. По утверждению Мерецкова срок обучения в ней равнялся шести месяцам (точно как в полковой школе младших командиров, где после освобождения Одессы обучался я), который дважды прерывался в связи с отправкой слушателей академии на фронт. Думаю, читателю нетрудно представить чему они, при своей мизерной общеобразовательной базе, успели там научиться за столь короткий срок.
   Мне часто приходилось читать и слышать о таких понятиях как "военное искусство" и "военная наука". А что это такое в действительности и существуют ли они вообще, до сих пор не пойму. Начнем с науки как таковой. Представим себе, что бы получилось, если бы, допустим, слесарь либо парикмахер, даже со средним образованием, начали вдруг проектировать, к примеру, космический корабль. Такие же результаты можно было бы ожидать и в области искусства при написании ими картин, романов, постановке художественных фильмов.
   То, что дилетант, не только в науке и искусстве, но и в любой другой области, ничего кроме вреда принести не может, доказывать нет нужды. А вот о военном деле этого не скажешь. Мерецкова с трехклассным образованием и шестимесячными академическими курсами "3 июня 1941 года назначают постоянным советником при Ставке Главного Командования". Нетрудно представить чего он там мог насоветовать. Недоучившийся семинарист Сталин руководит маршалами и генералами. Распоряжается фронтами и армиями. Совершенно так же поступает и немецкий ефрейтор Гитлер. Правда, о нем позже стали говорить, что он дурак, и что поражение немцев в войне только от него.
   Гитлер своими ошибками лишь помогал ошибаться немецкому генеральному штабу. Он часто мешал ему принимать продуманные, верные решения. И когда в 1941 году после разгрома немцев под Москвой Гитлер снял Браухича, Бока, целый ряд других командующих и сам возглавил немецкие сухопутные силы, он, несомненно, оказал нам серьезную услугу, лишив немецкий генеральный штаб и командующих группами армий той независимости какой они обладали раньше в решении оперативных вопросов. Их инициатива оказалась скованной. Директивы Гитлера, как главнокомандующего сухопутными войсками стали непререкаемы. А это было вовсе не в интересах дела. Увольнение Браухича, с которого всё началось, тоже в какой-то мере помогло Советскому Союзу.
   Ну а Сталину все ошибки и преступления, разумеется, простили, приписав лишь победы. Вот вам и наука с военным искусством вместе взятые.
   В беседах с Симоновым маршал Жуков говорил:
   "Профессиональные знания у Сталина были недостаточными не только в начале войны, но и до самого ее конца... На его совести есть такие приказания и настояния, упорные, не взирая ни на какие возражения, которые плохо и вредно сказывались на деле".
   Кратко, но ясно. Вот, оказывается, каким был "великий стратег" товарищ Сталин. Слава генералиссимусу!
   Говоря о вреде, нанесенном Сталиным нашим вооруженным силам в 1937-1938 годах, следует помнить не только о многих тысячах опытных в военном деле людей, посаженных и расстрелянных, которые с началом войны могли бы пойти в бой с немцами в качестве командиров частей и соединений, но и о том, что творилось в душах военных, оставленных на службе в армии. Не будь тридцать седьмого - тридцать восьмого годов, помимо всех потерь в людях, не было бы тяжелой атмосферы, разлагавшей армию и народ - атмосферы всеобщего страха, недоверия, шпиономании. Если бы всего этого не было, то страна ни в коем случае не оказалась бы так вопиюще не готовой к войне. Только чудовищным террором и его рецидивами, растянувшимися на годы, можно объяснить многие нелепые предвоенные распоряжения.
   Маршал Москаленко по этому поводу высказывается более конкретно:
   "... на Хасане бригаду вел заместитель командира одного из батальонов или командир роты, потому что командир бригады был посажен, и все командиры батальонов тоже. И начальник штаба просил, умолял не сажать его прежде, чем он не сводит бригаду в бой, если не убьют - потом посадят. Но его, конечно, посадили, и не повел он бригаду в бой, а бригаду повел какой-то комроты и засадил ее в болото".
   Маршал Конев, в частности, говорит об одном генерале. Ему в сорок первом году было приказано выйти с дивизией в приграничный лагерь без боевых патронов, без мин к минометам, без снарядов к орудиям. Так он и встретил войну. Если бы не тридцать седьмой - тридцать восьмой годы с их крайним запугиванием, завинчиванием гаек, тотальной подозрительностью к любому рапорту, обращению, не говоря уже о протесте, то этот генерал не вышел бы в предвоенной обстановке к границе, в лагерь без патронов и без снарядов. Он непременно подал бы рапорт, чтобы не попасть в то безвыходное положение, в каком, в конечном счете, оказался. Не поступили бы так десятки и сотни других военных, которые вынуждены были молчать и повиноваться нелепым, а порой преступным приказам.
   Маршал Василевский в беседе с К. Симоновым отметил:
   "Вы говорите, что без тридцать седьмого года не было бы поражений сорок первого, а я скажу больше. Без тридцать седьмого года, возможно, и не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел. Да что говорить, когда в тридцать девятом году мне пришлось быть в комиссии во время передачи Ленинградского военного округа от Хозина Мерецкову, был ряд дивизий, которыми командовали капитаны, потому что все, кто был выше, были поголовно арестованы".
   А самое страшное и дикое заключалось в том, что армия безропотно восприняла устроенную ей Сталиным растянувшуюся на годы "Варфоломеевскую ночь", одобрила его действия: враги Сталина - враги народа! Всех немедленно расстрелять вместе с родными и близкими. И всякую память о "предателях" искоренить навечно.
   У русской монархии тоже бывали враги. Например, Разин или тот же Пугачев. Но о первом пели песни, а второго Александр Сергеевич сделал главным героем повести "Капитанская дочка". Даже историю Пугачева написал. И глупые цари не додумались запретить подобное своеволие подданных. А ну попробовал бы кто-нибудь из нас при "отце родном" запеть о Тухачевском или написать историю Бухарина. Только бы его и видели.
   Лишь в 1983 году маршал И. Конев скажет:
   "Мне долгое время довелось командовать полком и дивизией, будучи под начальством Иеронима Петровича Уборевича. Из всех своих учителей я с наибольшей благодарностью вспоминаю именно его. Он сыграл в моем росте и в росте других моих товарищей по службе, большую роль.
   Уборевич был не только выдающимся военачальником гражданской войны. Будучи в последующие годы на посту командующего округом, он внимательно, умело, я бы сказал умно, занимался боевой и оперативной подготовкой и воспитанием кадров. Иероним Петрович умел смотреть далеко вперед. В большей степени именно у него значительная часть командиров училась и перенимала богатый современный опыт, которым обладал этот необыкновенный начальник. Особенно сведущим он был в вопросах организации и обучения войск, командования и штабов, оперативно-тактической подготовки".
   К. Мерецков в 1984 продолжит в том же духе:
   "В 1921 году начальником академии стал М. Н. Тухачевский. В годы гражданской войны он был одним из виднейших советских военных деятелей..."
   А маршал А. Василевский еще через два года добавит:
   "Мы готовились... бить захватчиков на их же территории, ответить быстрым контрударом, с использованием новейших достижений военной науки и боевой техники. Вот почему теория глубокой операции становилась все более актуальной.
   Большую роль в разработке этой теории сыграли... замнаркома
М. Н. Тухачевский, командующий Белорусским военным округом И. П. Уборевич, командующий Украинским военным округом И. Э. Якир, командующий Военно-Воздушными силами Я. И. Алкснис".
   Оказывается, "враги народа" в действительности были умными, полезными для страны людьми и об этом знали многие. Но в тридцать седьмом - тридцать восьмом годах никто не посмел перечить Сталину, решившему их ликвидировать. Они слишком много знали о Сталине и его прошлом, и вероятно в душе критически относились к нему, а поэтому должны были исчезнуть.
   19 сентября 1938 года начальник 6-го отдела УКНС РККА полковник Ширяев представил заместителю народного комиссара обороны армейскому комиссару 1-го ранга Е. Щаденко справку о числе командиров, уволенных из рядов РККА в период с начала 1937 года по сентябрь 1938 года. Она хранится в РГВА. Впервые опубликована в "Военно-историческом журнале". Генерал-майором юстиции А. Уколовым и подполковником В. Ивкиным. Справка содержит такие цифры: в 1937 году уволено 20643 человека, в 1938 году 16118. Всего 36761. Из числа уволенных в 1937 году арестовано 5811 человек, в 1938 - 5057. Итого арестовано 10868 человек. Большую часть из них расстреляли, оставшиеся в живых отбывали срок в тюрьмах и лагерях, а немногих счастливцев, таких как генерал К. Мерецков, которому на Лубянке отбили почки, и командир 5-го кавалерийского корпуса комдив К. Рокоссовский, генералы Горбатов, Пултус, Белов, перед войной даже выпустили.
   Если к тем, почти одиннадцати тысячам, прибавить более трех тысяч репрессированных командиров Военно-Морского Флота и учесть, что "чистка" военных кадров имела место как до февраля 1937, так и после сентября 1938, то число безвинно пострадавших одних военнослужащих командного состава приблизится к 15 тысячам.
   Ни одна армия мира, ни в одной войне не понесла таких жесточайших потерь среди командного состава, как рабоче-крестьянская Красная Армия в мирное время.
   Энкеведисты не ограничивались уничтожением только военных. Они хватали и людей, работающих на армию. Были арестованы: начальник Военно-Воздушной академии имени Н. Е. Жуковского А. Тодорский, осужденный на длительный срок, начальник Управления Военно-Воздушных Сил Я. Алкснис, начальник НИИ ВВС А. Филин, арестованный и затем расстрелянный. Осуждены в разное время авиаконструкторы Н. Поликарпов, В. Мясищев, В. Петляков, конструктор авиационных и танковых дизелей А. Чаромский. Конструктор самолета ДБ-240 Р. Бартини все годы войны работал в особом конструкторском бюро спецтюрьмы НКВД. Авиаконструктора А. Туполева приговорили к расстрелу. Побывал в концлагере и конструктор в области ракетостроения и космонавтики С. Королев.
   Многие скороспелые генералы, назначенные взамен уничтоженных Сталиным, в начале боевых действий продемонстрировали вопиющую беспомощность и полное неумение ориентироваться в условиях современной войны. Они оставляли в немецких "котлах" сотни тысяч солдат и офицеров. Уже к 25 июня передовые части противника углубились на 120-130, а затем и на 250 километров... К концу третьей недели боев немцам позволили вклиниться на нашу территорию от 350 до 600 километров, захватить Литву, Латвию, часть Молдавии, Белоруссию и значительную часть Украины. За летне-осеннюю компанию Красная Армия только пленными потеряла более трех миллионов бойцов и командиров, 91 процент танков, 90 процентов самолетов, орудий и минометов, 67 процентов стрелкового оружия, оставила противнику чуть ли не треть населения Советского Союза.
   В "Журнале боевых действий войск Западного фронта" содержатся выводы, которые сделал штаб фронта по первым десяти дням боев. Вот как выглядит этот документ, подписанный генерал-лейтенантом Г. Маландиным:
   "В итоге девятидневных, упорных боев противнику удалось вторгнуться на нашу территорию, на глубину 350-400 километров и достигнуть рубежа реки Березина. Главные и лучшие войска Западного фронта, понеся большие потери в личном составе и материальной части, оказались в окружении в районе Гродно, Гайновка, бывшая госграница...
   Характерной особенностью немецких ударов было стремительное продвижение вперед, не обращая внимания на свои фланги и тылы. Танковые и механизированные соединения двигались до полного расхода горючего.
   Непосредственное окружение наших частей создавалось противником сравнительно небольшими силами, выделяемыми от главных сил, наносивших удар в направлениях Алитус - Вильно - Минск и Брест - Слуцк - Бобруйск.
   Второй характерной особенностью являются активные и ожесточенные действия авиации, небольших десантных отрядов по глубоким тылам и коммуникациям с целью парализации управления и снабжения наших войск... На направлениях главных ударов противник сосредоточил почти все свои имеющиеся силы, ограничиваясь на остальных направлениях незначительными частями или даже вовсе не имея там сил, а лишь ведя разведку".
   Спрашивается, почему же бездействовала наша авиация? Частично ответ на этот вопрос дает маршал авиации А. Покрышкин:
   "Наша армия, конечно, готовилась к обороне... Мы учились упорно, не теряли ни одного дня, чтобы освоить новую технику. Но... Если бы более остро чувствовалась опасность нападения, мы могли бы встретить врага как положено. Главное же - нельзя было допускать такого состояния, какое оказалось в нашем полку в первое утро войны. Эскадрильи разбросаны, люди рассеяны, самолеты не подготовлены...
   - Почему нам ни разу не показали СУ-2, на которых мы сегодня напали, приняв за чужих? - спрашивали взволнованные летчики. - Говорят, есть еще какой-то Пе-2. И тому может достаться от своих".
   В сводке ВВС Западного фронта за 21 июля 1941 года сказано, что на тридцатый день войны на всем фронте осталось (очевидно, с учетом поступивших пополнений) всего семьдесят восемь истребителей. Причем только пятнадцать из них были современными: двенадцать МиГов и три ЛаГа. Остальные - устаревшие И-16, И-153 и И-15.
   Это объясняет многое из того, что происходило тогда в воздухе и на земле. Пытаясь разобраться в истоках происходившего на фронте в самом начале боевых действий, невольно обращаешься к первому утру войны, когда только на одном Западном фронте и только на земле было уничтожено пятьсот двадцать восемь наших самолетов, в том числе почти все современные истребители, которые в связи с переоборудованием ряда аэродромов были скучены на нескольких площадках, расположенных впритык к границе и досконально разведанных немцами.
   "Журнал боевых действий Западного фронта" содержит, комментирующие этот факт, строки:
   "Командующий ВВС Западного фронта генерал-майор авиации Копец, главный виновник гибели самолетов, по-видимому, желая избежать кары, получив еще не полные данные о потерях, в тот же вечер 22 июня застрелился. Остальные виновники получили по заслугам позднее".
   Решение одного из блестящих летчиков, героя испанской войны Копеца, в тридцать два года ставшего командующим авиацией крупнейшего округа покончить с собой, вероятно, возникло не столько из боязни кары, сколько под гнетом свалившейся на его плечи ответственности. И оно психологически понятно.
   Начало трагедии, происшедшей в первые дни войны с нашей авиацией и не только с нею, следовало бы отнести не к 22 июня 1941 года, а на несколько лет раньше, и главная ответственность за нее лежит, несомненно, не на капитанах и лейтенантах, в неправдоподобно короткий срок сделавшихся генералами, а на главном злодее - Верховном Главнокомандующем товарище Сталине.
   К. Симонов вспоминает:
   "По заданию редакции я поехал через Смоленск в стоящую за ним где-то на окружавших его лесистых холмах танковую дивизию... Когда приехали, увидели танк БТ-7, который с трудом карабкался в гору, и по этому танку поняли, что отыскали местопребывание танковой дивизии. На Халхин-Голе я привык к тому, что танковая бригада или батальон - это прежде всего танки. Но здесь пришлось отвыкать от этого представления. В дивизии были только люди, а танков не было. Тот танк, который полз вверх, оказывается, был единственным в дивизии. Все остальные погибли в боях или были взорваны после израсходования горючего. А этот прошел своим ходом сюда - кажется, от самого Бреста, - единственный.
   Я много говорил в дивизии с людьми, из этих рассказов понял, что дрались они хорошо, больше того, - отчаянно, но материальная часть, которую вот-вот должны были сменить на современную, была истрепана во время весенних учений. К первому дню войны половина танков была в ремонте, а оставшиеся в строю были в неготовом к войне состоянии...
   Упоминаемая мною в дневнике танковая дивизия, как мне теперь ясно из документов, была 30-я танковая... тогда, в начале июля 1941 года, в дивизии, которой командовал полковник Богданов, было в наличии 1090 человек, из них 300 танкистов; 90 грузовиков, 3 трактора и 2 танка Т-26, один из них, как указанно в документах, "неисправный"...
   Я пишу в дневнике со слов танкистов, что к первому дню войны половина их танков была в ремонте.
   Я не нашел в архивах цифр именно по этой танковой дивизии, но встретил данные о состоянии некоторых других механизированных соединений.
   В докладе генерал-майора Мостовенко, командира 11-го механизированного корпуса, также воевавшего на Западном фронте, рассказывается, что к 22 июня в корпусе было 3 КВ и 24 тридцатьчетверки, то есть 27 средних и тяжелых танков и 300 легких танков Т-26 и БТ. Легкие танки для укомплектования корпуса были получены с уже сильно изношенными моторами и ходовой частью. Около пятнадцати процентов танков к первому дню войны было вообще неисправно. Когда корпусу на второй день войны была поставлена наступательная задача, то половина его личного состава не была взята в поход, так как не была обеспечена материальной частью и вооружением.
   По плану корпус должна была прикрыть 11-я смешанная авиационная дивизия, но, когда в дивизию был послан делегат связи, оказалось, что все самолеты уничтожены противником на аэродромах".
   Маршал Бирюзов пишет:
   "Сейчас, спустя двадцать лет, когда мы располагаем достоверными документами о сложившемся тогда соотношении сил на направлениях основных ударов противника, нетрудно понять, почему наша армия вынуждена была отходить. Но летом 1941 года это вызывало недоумение. Никого из нас, старших командиров, не могло, разумеется, удовлетворить сенсационное сообщение о предательстве руководства Западного особого военного округа.
   По опыту Харьковского военного округа я знал, что наши командиры и политработники настойчиво внушали личному составу своих подразделений и частей, что мы обязаны быть на чеку, держать порох сухим. Не приходилось сомневаться в том, что такая же точно работа велась и в приграничных округах. Недаром одной из самых популярных в то время была проникнутая духом боевой готовности песня "Если завтра война". И всё же, даже в непосредственной близости к границе, в большинстве частей 22 июня планировалось провести как обычный выходной день, хотя признаки надвигавшейся грозы были уже налицо.
   Я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что основной причиной этого, приведшей к столь тяжелым последствиям, является... чрезмерное наше доверие к заключенному с Германией договору о ненападении. С другой стороны, надо прямо признать, что наши тогдашние представления о характере боевой готовности не полностью отвечали требованиям времени...
   Мы уже в самом начале войны почувствовали, что это было роковой ошибкой, очевидным просчетом ряда военных руководителей, и потому в предательство как-то не верилось. Приказ, объявлявший изменниками Родины бывшего командующего войсками Западного особого военного округа генерала армии Д. Г. Павлова и его ближайших помощников, у меня лично оставил самое тягостное впечатление. Трудно было представить, что боевой генерал, самоотверженно сражавшийся с германскими фашистами во время гражданской войны в Испании, переметнулся на их сторону.
   Еще лучше я знал начальника штаба Западного особого военного округа генерала В. Е. Климовских, которого судили вместе с Павловым. Тов. Климовских навсегда остался в моей памяти как... хороший организатор и глубокий знаток военного одела. С ним мне пришлось близко соприкасаться в бытность мою слушателем Военной академии имени М. В. Фрунзе. В. Е. Климовских пользовался тогда репутацией наиболее одаренного преподавателя...
   В то время слишком сильно проявлялся во всех областях нашей жизни, в том числе и в области военной, дух культа личности, который сковывал инициативу людей, подавлял у них волю, порождал безответственность у одних и бездеятельность у других".
   А вот как отнеслись ко всему этому маршал Василевский и генералы из его окружения:
   "Но ни перспектива длительной войны, ни трудности, ни потери, которые предстояло понести, не страшили нас. Мы горели желанием изменить ход войны... Мы верили в мудрость Коммунистической партии, в ее умение вести страну сквозь любые трудности".
   Как видите, их не пугают ни длительная война, ни потери - разумеется, чужих им людей. Умиляет вера Василевского со товарищи в мудрость партии, то бишь в мудрость её гениального вождя, который сначала сделал всё, чтобы трагедия разразилась, а теперь будет "вести страну сквозь любые трудности".
   Люди моего поколения хорошо помнят сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года, в котором, в частности, говорилось, что распространяемые иностранной, особенно английской, печатью "слухи о намерении Германии порвать пакт, и предпринять нападение на СССР, лишены всякой почвы..." и "Слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными..." Далее утверждалось, что Германия, как и Советский Союз, неуклонно соблюдают условия советско-германского договора о ненападении и что разговоры о возможной агрессии немцев являются делом враждебных Советскому Союзу и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны.
   События, последовавшие за сообщением ТАСС всего через неделю, показали, что единственная верная фраза в нем - это утверждение об отсутствии у нас подготовки к войне. Тут уж возразить нечего. Всё остальное представляет собой соображения и желания Сталина, выдаваемые за действительность.
   Больше того, накануне войны по приказу "мудрого" вождя, наверное, для того, чтобы облегчить Гитлеру продвижение вглубь наших территорий, старые укрепленные районы разрушили, а новые не построили.
   Касаясь подготовки страны к обороне в предстоящих боях, маршал Жуков пишет:
   "К строительству новых укрепленных районов на западной границе приступили в начале 1940 года. Проект строительства УРов был утвержден И. В. Сталиным по докладу К. Е. Ворошилова и Б. М. Шапошникова.
   Строительство укрепленных районов к июню 1941 года завершено не было. К началу войны удалось построить около 2500 железобетонных сооружений, из них 1000 была вооружена УРовской артиллерией, а остальные 1500 - только пулеметами.
   Теперь я хочу внести ясность в вопрос о снятии артиллерийского вооружения со старых укрепленных районов.
   Тогда заместитель наркома по вооружению маршал Г. И. Кулик и заместитель наркома по УРам маршал Б. М. Шапошников, а также член Главного военного совета А. А. Жданов внесли предложение снять часть УРовской артиллерии с некоторых старых укрепленных районов и перебросить ее для вооружения новых строящихся укрепленных районов. Нарком обороны маршал С. К. Тимошенко и я не согласились с этим предложением, указав на то, что старые УРы еще могут пригодиться. Да и артиллерия старых УРов по своей конструкции не соответствовала новым дотам.
   Ввиду разногласий, возникших на Главном военном совете, вопрос был доложен И. В. Сталину. Согласившись с мнением Г. И. Кулика, Б. М. Шапошникова, А. А. Жданова, он приказал снять часть артиллерийского вооружения с второстепенных участков и перебросить его на западное и юго-западное направления, временно приспособив эту конструктивно устаревшую артиллерию для новых сооружений.
   Начальнику Управления оборонительного строительства предписывалось разработать и к 1.05.41 года направить в округа технические указания по установке вооружения и простейшего внутреннего оборудования в сооружениях 1938-1939 гг.
   В отношении к приведению в боевую готовность вооружений УРовских дотов и дзотов на рубежах старой государственной границы был допущен просчет во времени. Директива Генштаба требовала приведения их в боевую готовность на десятый день войны. Но фактически многие рубежи УРов были захвачены противником раньше этого срока.
   Нарком обороны, Генеральный штаб и я в том числе считал необходимым в условиях надвигающейся войны подтянуть материально-технические средства ближе к войскам. Казалось бы, это было правильное решение, но ход военных событий первых недель войны показал, что мы допустили в этом вопросе ошибку. Врагу удалось быстро прорвать фронт нашей обороны и в короткий срок захватить материально-технические запасы округов, что резко осложнило снабжение войск и мероприятия по формированию резервов".
   "Допущен просчет", "допустили ошибку". Только к 1.05.41 года наметили направить "техническую документацию". В общем, с УРами все ясно! К тому же, и военные базы подтянули поближе к немцам. Вроде бы собирались не обороняться, а наступать.
   А вот что задним числом говорит по этому поводу маршал Василевский:
   "Нецелесообразно было в непосредственной близости от новой границы строить в 1940-1941 годах аэродромы и размещать военные склады. Генеральный штаб и лица, непосредственно руководившие в Наркомате обороны снабжением и обеспечением жизни и боевой деятельности войск, считали наиболее целесообразным иметь к началу войны основные запасы подальше от государственной границы, примерно на линии реки Волги. Некоторые же лица из руководства наркомата (особенно Г. И. Кулик, Л. З. Мехлис и Е. А. Щаденко) категорически возражали против этого. Они считали, что агрессия будет быстро отражена и война во всех случаях будет перенесена на территорию противника".
   Таким образом, если верить Василевскому, то оказывается не Генеральный штаб во главе со своим начальником Жуковым и не Наркомат обороны, а лишь "некоторые лица" постарались, чтобы немцы захватили все "материально-технические запасы округов". Ай да "лица"! И как это им легко удалось? Боюсь, что последнее слово принадлежало здесь все-таки не "лицам", а "гениальному стратегу" товарищу Сталину.
  

II

   Гитлер начал войну против СССР 153-мя дивизиями, из которых 24 были танковыми и моторизованными. В составе трех групп армий "Север", "Центр" и "Юг" использовалось 3712 танков и штурмовых орудий. Сухопутные войска поддерживали 47200 орудий и минометов, а также 4950 самолетов.
   У нас к этому времени было 170 дивизий, в том числе 54 танковых и моторизованных, 82044 орудий и минометов, 5500 танков, 17743 боевых самолета.
   Спрашивается, почему же при таком исходном соотношении сил, и, к тому же, когда мы оборонялись, то есть, находились в выгодном по сравнению с противником положении, Красная Армия бежала от немцев до Москвы и Волги? По какой причине, имея больше дивизий и в том числе вдвое больше танковых и моторизованных, почти вдвое больше артиллерии и в четыре раза больше самолетов, мы отступали, и немцы господствовали в воздухе?
   В поисках ответа на поставленный вопрос, начнем с того, что товарищ Сталин, касаясь направления наиболее вероятного главного удара противника, имел, как обычно, свою собственную точку зрения. По его мнению, Германия в случае войны должна была направить основные усилия не в центре советско-германской границы, а на юго-западе, с тем, чтобы, прежде всего, захватить у нас наиболее богатые промышленные, сырьевые и сельскохозяйственные районы. В соответствии с этим Генштабу было поручено переработать план, предусмотрев сосредоточение основной группировки наших войск именно на Юго-Западе. Начало войны показало, что новый план, впрочем, как и старый, никуда не годился.
   Ладно! Бог с ним со Сталиным! Но маршалы Тимошенко, Шапошников, Кулик, маршалы в будущем Жуков, Мерецков, и руководящий состав Генерального штаба тоже почему-то никак не предполагали, что немцы начнут наступление сразу всеми имеющимися в наличии силами. У них почему-то и в мыслях не было, что противник сосредоточит сразу столько танков и бросит их мощными компактными группировками на стратегических направлениях с целью нанесения сокрушительных рассекающих ударов. А зачем же они там сидели? За что получали генеральские и маршальские звания, огромные оклады? Это председатель колхоза вправе не знать сил и намерений противника. И это понятно. А они ведь не только видели, как Гитлер воюет в Европе, но и, вроде бы, изучали опыт европейских войн. Кроме того, на них работало множество разного рода разведок. И вдруг ничего не знали, ничего не ведали.
   Накануне войны мудрые полководцы разместили 10-ю армию и ряд других частей Западного округа на белостокском выступе, выгнутом в сторону противника. То есть поставили их в крайне невыгодное положение, удобное для глубокого охвата и окружения войсками вермахта. К тому же, вся оборона здесь была построена из рук вон плохо. Оборонительные сооружения практически отсутствовали. А зачем нам оборона? Мы ведь не обороняться, а наступать собирались. В результате "глубоко продуманных" приказов генералов-выдвиженцев, одних самолетов за первый день войны потеряли 1200. Ну, а когда 10 армию и всех кто был с нею, немцы начали окружать, в Генштабе никто не сообразил, что их следует на всякий случай отвести, чтобы сотни тысяч солдат и офицеров не погибли и не оказались в плену.
   Точно в такую же ситуацию попали армии Юго-Западного фронта. Только под Гродно мы потеряли свыше 1000 танков. (На один уничтоженный немецкий танк приходилось десять подбитых наших. Мы так "умнС" воевали, что даже к концу войны это соотношение составляло 1 к 5-ти). А Верховный Главнокомандующий Сталин вместо того, чтобы спасать людей, как поступил бы на его месте всякий грамотный ротный, не имея понятия о том, что творится впереди, издает директиву N 3 на наступление. Иными словами, гонит на гибель и в плен новые сотни тысяч военнослужащих.
   Справедливости ради, следует сказать, что отличился не только Верховный и его Генеральный штаб, но и новоиспеченные командармы, которые вместо того, чтобы организовать твердое управление со своих командных пунктов и поддерживать связь с соседями, штабом фронта и авиацией, суетясь, носились по частям и соединениям, и, не зная толком, что происходит, командовали как Бог на душу положит. Именно так неорганизованный отход 3-й армии из района Гродно и 4-й из района Бреста поставил в тяжелейшие условия 10-ю армию. В результате 10-я и часть 3-й армии были противником уничтожены.
   А ведь, будь оборона понадежней, а военное командование поумней, ничего бы немцы с нами не сделали. И это не голословное заявление. Подтверждением служат действия Южного фронта. На левом фланге обороны - от дельты Дуная до Рени и еще по крайней мере, на сотню километров вверх по Пруту в течение 27 суток наши войска удерживали государственную границу. Больше того, на отдельных участках боевые действия были перенесены на территорию противника.
   Маршал Крылов о начале войны на юге пишет:
   "Части 14 корпуса генерала Д. Г. Егорова имели неплохо подготовленные рубежи для развертывания вдоль границы. Артиллеристы тоже знали кого и с каких огневых позиций должны поддерживать. Была хорошая четкая связь с пограничниками, со штабом и отрядами Дунайской флотилии. Как всё это пригодилось, какие драгоценные минуты и часы позволило выиграть!
   Все попытки противника высадиться на наш берег получили отпор. Его подразделения, сумевшие кое-где переправиться рано утром, были разгромлены. Около пятисот вражеских солдат и офицеров сдались в плен. "Ястребки" и зенитчики сбили семнадцать фашистских самолетов. Наши потери, несмотря на внезапность нападения, в общем, незначительны".
   Конечно, крайний южный участок фронта не принадлежал к тем направлениям, где Германия и ее союзники наносили главные удары. И все же врагу можно было оказать достойное сопротивление. О том же говорит и оборона Одессы. Если бы не приказ оставить ее, она могла бы держаться еще очень долго.
   Тяжелое начало войны оказались, судя по всему, для Иосифа Виссарионовича совершенно неожиданными. Адмирал Исаков по этому поводу вспоминает:
   "Насколько я помню, Сталин был очень потрясен случившимся - таким началом войны. Он категорически не допускал этой возможности. Размеры потрясения были связаны и с масштабами ответственности, а также и с тем, что Сталину, привыкшему к полному повиновению, к абсолютной власти, к отсутствию сопротивления своей воле, вдруг пришлось в первые же дни войны столкнуться с силой, которая в тот момент оказалась сильнее его. Ему была противопоставлена сила, с которой он в тот момент не мог совладать. Это было потрясение огромное, насколько я знаю, он несколько дней находился в состоянии, близком к прострации".
   По словам Хрущева, "Сталин выглядел старым, пришибленным, растерянным". Такое душевное состояние вождя объяснялось, скорее всего, не мифической внезапностью нападения Гитлера, а тем, что немцев не сумели остановить на границах. Этого Сталин никак не ожидал. Высокопоставленные военные постоянно заверяли его, что Красная Армия непременно сдержит первый удар, а потом нанесет сокрушительные для врага ответные.
   Лишь 3 июля, через десять дней после начала войны, он пришел в себя от шока, вызванного предательством вероломного союзника, и, упирая на патриотизм, призывал затурканных, оболваненных большевистской пропагандой подданных, защищать Отечество, обращаясь к ним с кощунственно звучащими в устах главного палача страны словами - "братья и сестры". Он потребовал от нас развертывания партизанского движения на занятых немцами территориях. И это всего лишь спустя 10 лет после кровавой коллективизации, через 8 лет после украинского голодомора, через четыре года после страшных, затмивших своей жестокостью все прошлые репрессий НКВД, через год после кандальных законов о производстве, при 15-миллионных лагерях.
   Решив усилить сопротивление немцам, Сталин делает ставку на своих прославленных маршалов-кавалеристов. Против группы армий "Север" он направляет командовать войсками Ворошилова и Кулика. Западный фронт отдает Тимошенко с заместителем Еременко. Буденного назначает командующим Юго-Западным направлением.
   Позже он вынужден был заменить Ворошилова Жуковым. И Жуков Ленинград отстоял. Но чего это стоило горожанам! По нашим официальным данным "От налетов авиации и артиллерийских обстрелов погибло 16467 ленинградцев, и 33782 человека получили ранения. Не менее 800 тысяч ленинградцев погибли от голода и лишений". Около миллиона погибших только мирных граждан. А скольких жизней солдат и офицеров стоила оборона города и освобождение его из блокады? Но этого простым смертным знать не дано. Это военная тайна. Здесь, пожалуй, нужно добавить, что к "официальным данным" следует относиться крайне осторожно. Ведь по этим же данным наши потери в войне составляли всего 7 миллионов. Потом внесли поправку, и они превратились в 20 миллионов. Затем еще одна поправки и уже 27 миллионов. И, наконец, последняя цифра 35 миллионов. Вот такие они "официальные"!
   Как известно, в первые месяцы войны три наши главные военно-морские базы - Таллин, Севастополь и Полярное оказались под угрозой захвата противником. Уже в начале июля, после взятия немцами Риги, стало ясно, что они стремятся окружить и захватить Таллин. В августе, почти одновременно с Одессой, началась оборона Таллина. Кроме того, возникла угроза прорыва немцев на Крымский полуостров и к Севастополю. Только на севере противнику не удалось значительно продвинуться к Полярному, но его положение тоже стало опасным.
   Оборона Таллина, как впрочем, и на всем остальном фронте, была совершенно не продумана, и наши войска оказались там в очень невыгодных, тяжелых условиях. Поэтому уже 26 августа Ставка отдала приказ об эвакуации Таллина и прорыве флота в Кронштадт для усиления Ленинграда. Боевым кораблям, сведенным в специальные отряды, было приказано прикрыть транспорты от ударов торпедных катеров и подводных лодок. Однако, пройдя Гогланд, эскадра ушла вперед, оставив караван транспортов без защиты. Противник не замедлил этим воспользоваться. Караван подвергся массированным налетам немецкой авиации. Из ста девяноста пяти кораблей, транспортных и вспомогательных судов пятьдесят три погибли на переходе. А вместе с ними, опять же по официальным данным, более трех тысяч человек. Как ни странно это звучит, но Нарком Военно-Морского Флота СССР Н. Кузнецов назвал эту эвакуацию успешной.
   А Сталин 17 июля 1941 года издает приказ 0019:
   "На всех фронтах имеются многочисленные элементы, которые даже бегут навстречу противнику и при первом соприкосновении с ним бросают оружие".
   Глядите, как повернул! Оказывается, это не он со своими маршалами и генералами проморгал подготовку Гитлера к нападению, не он перестрелял военных, не он приказал разоружить старые УРы, не по его приказу бестолково без артиллерии сосредоточили у самых границ огромные массы солдат, вооружения, самолетов. Опять всему виною враги народа.
   За всю многовековую историю, постоянно ведя войны при царях-деспотах, Россия не знала столько предателей, сколько вдруг обнаружилось в "самом справедливом в мире государстве", во время самой справедливой войны. В войне, скажем, со шведами (Нарва, Полтава), не было ни одного изменника родины. В войне с турками, когда Суворов брал Измаил, не было ни одного изменника родины. В войне с Наполеоном, не было ни одного изменника родины. В русско-турецкой войне, когда освобождали Болгарию, не было ни одного изменника родины. В войне с Японией в 1904 году, не было ни одного изменника родины. Наконец, в войне с немцами в 1914 году, если не считать Ленина с его шайкой, изменников родины тоже не было . Откуда же и почему появились вдруг миллионы их в Великую Отечественную?
   2 августа в окружении оказались 6-я и 12-я армии Юго-Западного фронта. Часть солдат и офицеров этих армий попала в плен. Многие погибли. Немыми свидетелями той трагедии остались братские могилы, в которых захоронены останки неизвестных воинов в селах Ново-Архангельского и Ново-Укра­инского районов Кировоградской области: в Копенковато - 650 человек, в Подвысоком - около 700, на хуторе Шевченко - 150, в селе Марьяновка - 150, в райцентре Н. Украинка - 3000, в Ново-Архангельске - 208 человек. Кроме того, по северному берегу реки Ятрань много небольших могил, в которых захоронено по 10-15 человек. Все погребения относятся к августу 1941 года.
   В конце лета немцы охватили Киев и огромные пространства вокруг него глубокими клиньями: севернее - 2-я танковая группа Гудериана вышла к Конотопу, южнее - 1-я танковая группа Клейста к Кременчугу. Любому грамотному военачальнику стоило взглянуть на карту, чтобы понять: сомкнись эти клинья в тылах Юго-Западного фронта - и в котле окажутся пять советских армий. Жуков предложил Сталину немедленно выводить их из-под Киева.
   - Что, значит, выводить? - не понимает товарищ Сталин. - А как же Киев?
   - Киев придется сдать, - отвечает Жуков. Его всё равно не удержим. А если армии не выведем, вместе с ним в окружение попадут полтора миллиона солдат и офицеров.
   Сталин называет предложение начальника Генерального штаба глупостью, после чего Жуков просит освободить его от занимаемой должности. А в начале сентября немцы замкнули кольцо. Немецкий генерал Ф. Филиппи утверждает, что они тогда взяли в плен 665 тысяч человек (а были еще сотни тысяч погибших). Он в частности говорит:
   "Здесь были окончательно раздавлены попавшие под двусторонний удар остатки храброй армии русских".
   Маршал Москаленко по этому поводу пишет:
   "Помню, иногда, в редкие минуты затишья между боями, и меня мучил один вопрос. Почему, спрашивал я себя, гитлеровцам удалось окружить значительную часть войск Юго-Западного фронта?
   Сначала мне казалось, что я знаю ответ: потому, мол, что в решающий момент Ставка Верховного Главнокомандования не дала фронту резервов... Но несколько месяцев спустя... я... понял: тысячу раз была права Ставка, когда она отказала Юго-Западному фронту в выделении резервов. Она просто не располагала в то время крупными резервами..."
   А где же наши 170 дивизий и в том числе 54 танковых и моторизованных? Куда же подевались всего за три месяца 5,5 миллиона кадровых бойцов и командиров, и 5,3 миллиона призванных в армию до 1-го июля? Испарились, что ли? Но не будем ставить каверзных вопросов. Скажем лишь, что этого страшного окружения можно было избежать, если бы не Верховный Главнокомандующий.
   Начну с того, что товарищ Сталин расформировал Центральный фронт, которым командовал генерал М. Ефремов, а входившие в него 3-ю и 21-ю армии, передал Брянскому фронту - своему любимцу-генералу, будущему маршалу Еременко, с условием, что тот пообещает ему разбить подлеца Гудериана. Шустрый Еременко, разумеется, с готовностью согласился разделаться с Гудерианом в ближайшее время. Что ему какой-то Гудериан, когда нужно угодить товарищу Сталину.
   Группа Гудериана представляла чрезвычайно серьезную угрозу Юго-Западному фронту. Поэтому, спустя примерно две недели начальник Генерального штаба маршал Шапошников запрашивает Еременко:
   "Ждем ваших сообщений о разгроме группы Гудериана".
   А у того, оказывается, для этого ни ума, ни силенок не хватает. Противник между тем уже проник в тыл войскам Юго-Западного фронта. Командующий генерал-лейтенант М. Кирпонос просит разрешения у маршала Шапошникова пока еще не поздно отвести войска. Но тот, зная, что Сталин категорически против, не позволил отступить.
   11 сентября Верховный Главнокомандующий приказал генералу Кирпоносу:
   "Перестать, наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути сопротивления".
   А 13 сентября в окружение попали 5, 21, 26, 37-я и часть сил 38-й армий, а также ряд частей фронтового подчинения вместе с управлением Юго-Западного фронта. Это почти полтора миллиона человек со всей техникой.
   Вплоть до 17 сентября Сталин не только отказывался принять, но и серьезно рассмотреть предложения, поступавшие к нему от главкома этого направления, члена Ставки Жукова, военного совета Юго-Западного фронта и от руководства Генерального штаба. Он надеялся на победу Еременко. А маршал Шапошников заверил генерала Кирпоноса, что Еременко через три дня ликвидирует прорыв немцев.
   Только 17 сентября, окончательно убедившись в бессилии генерала Еременко, Иосиф Виссарионович разрешил Юго-Западному фронту оставить Киев. Но было уже слишком поздно. В ночь на 18-е командование фронта отдало приказ выходить с боем из окружения. Однако вскоре связь штаба фронта со штабами армий и со Ставкой была потеряна. В плену оказалось свыше шестисот тысяч красноармейцев и командиров. Командующий фронтом, член Военного совета, начальник штаба фронта и с ними сотни тысяч солдат
   и офицеров погибли. Да здравствует великий полководец товарищ Сталин!
   Здесь к месту сказать, что уже после этого приказа 37-я армия под командованием генерала А. Власова еще двое суток продолжала удерживать свои рубежи, представ в глазах немцев армией самоубийц. Но эти ее действия не спасли положения и, в конечном счете - новые десятки тысяч пленных и погибших, ответственность за которых целиком и в первую очередь ложится на Верховного Главнокомандующего, его любимца генерала Еременко и отчасти на начальника Генштаба
   0x01 graphic
  

Оборона Киева

   Шапошникова, безусловно, понимавшего сложность создавшейся ситуации, но не сумевшего противостоять давлению "стратега" Сталина. А товарищу Сталину положение показалось настолько отчаянным, что в сентябре он предложил Черчиллю высадить на советскую территорию 25-30 английских дивизий.
   Серьезная неудача под Киевом резко ухудшила обстановку на южном крыле советско-германского фронта. Создалась реальная угроза Харьковскому промышленному району и Донбассу. А немецкое командование получило возможность вновь усилить группу армий "Центр" и возобновить наступление на Москву.
   Москву защищали три фронта - Западный, Резервный и Брянский, куда входило около 1250 тысяч человек, 7600 орудий и минометов, 990 танков и 667 самолетов. Группа армий "Центр" противника сосредоточила против них около миллиона человек, 1700 танков и штурмовых орудий, свыше 14 тысяч орудий и минометов, 950 боевых самолетов. Как видим, в танках, артиллерии и самолетах немцы имели преимущество, но ведь они наступали, а значит, наши войска находились в более выгодных условиях.
   При разумном командовании и правильной обороне никуда бы немцы не двинулись. Но у нас опять всё через пень-колоду. И как следствие, противнику удалось под Вязьмой прорвать оборону советских войск и окружить 19-ю, 20-ю, 24-ю и 32-ю армии. 22-я, 29-я и 31-я вынуждены были отступить. 24-я , 43-я и еще три армии резервного фронта, по утверждению Василевского, использовались неправильно. Но людей в нашей стране много и чтобы отстоять столицу из глубины России перебросили новые резервы: 14 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад, более 40 артполков и другие части. А к середине октября здесь дополнительно появились 16-я, 5-я, и 49-я армии, три стрелковые и две танковые дивизии.
   17 октября для обороны Москвы был привлечен вновь созданный Калининский фронт в составе 22-й, 29-й, 30-й и 31-й армий. Сюда же входили 183-я, 185-я и 246-я стрелковые дивизии, 46-я и 54-я кавалерийские дивизии, 46-й мотоциклетный полк и 8-я танковая бригада. В конце ноября - начале декабря в район Москвы прибыла 1-я ударная армия, начали подходить 10-я, 26-я и 61-я резервные армии.
   Вдумайтесь в эти данные, приведенные в мемуарах маршала Василевского. 22 армии, не считая отдельных дивизий и прочей мелочи! Если верить тому, что говорил маршал Шапошников на заседании комиссии представителей СССР, Англии и Франции, о том, что армия состоит из 5-8 корпусов, корпус из 3-х дивизий, а дивизия военного времени насчитывает 19 тысяч человек, то 22 армии составят умопомрачительную цифру в людях. Будем считать, что Шапошников выдавал желаемое за действительное. Скорее всего, в армиях было всего по 3 корпуса, в корпусе по 3 дивизии, в дивизиях не более чем по 12 тысяч человек. Но и тогда получается, что Москву защищали как минимум 2376 тысяч солдат и офицеров против "около миллиона" немцев. Поистине мы воевали не уменьем, а числом!
   Маршал Конев говорил, что до нападения Гитлера на СССР он безгранично верил Сталину, находился под его обаянием. Первые сомнения, связанные со Сталиным, первые разочарования возникли в ходе войны. Такое чувство он испытал дважды. Первый раз утрату исходившего от Сталина волевого начала Конев почувствовал вскоре после первых сражений. Всё говорило о том, что Сталин потерял уверенность в себе. Такое же ощущение, еще более сильное, было и в ходе битвы за Москву, когда Сталин, несмотря на обращение к нему командования фронтом, не согласился на своевременный отвод войск на Можайский рубеж, а потом, когда развернулось немецкое наступление и обстановка стала крайне тяжелой, почти катастрофической, Сталин тоже растерялся.
   В начале октября он позвонил на Западный фронт и почти истерически стал говорить о себе в третьем лице:
   "Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин честный человек, вся его ошибка в том, что он слишком доверился кавалеристам, товарищ Сталин сделает все, что в его силах, чтобы исправить сложившееся положение".
   И в подтверждение своих слов на смену "кавалеристу" Буденному вызвал в Москву из Ленинграда Жукова. Георгий Константинович так описывает эту встречу:
   "Сталин был в нервном состоянии и в страшном гневе. Говоря со мной, он в самых сильных выражениях яростно ругал командующих Западным и Брянским фронтами Конева и Еременко и ни словом не упомянул при этом Буденного, командовавшего Резервным фронтом. Видимо считал, что с этого человека уже невозможно спросить. Он сказал мне, что назначает меня командующим Западным фронтом, что Конев с этой должности снят и, после того как посланная к нему в штаб фронта правительственная комиссия сделает свои выводы, будет предан суду военного трибунала.
   На это я сказал Сталину, что такими действиями ничего не исправишь и никого не оживишь. И что это только произведет тяжелое впечатление в армии...
   После того как я начал командовать фронтом, Молотов позвонил мне... говорил со мной в повышенном тоне. Видимо, он имел прямые сведения о продвижении немецких танков... Словом, он сказал нечто вроде того: или я остановлю это угрожающее Москве наступление, или буду расстрелян!..
   Я ответил, что, если он способен быстрее меня разобраться в положении, пусть приезжает и вступает в командование фронтом. Он бросил трубку, а я стал заниматься своими делами".
   Ну, а потом, как известно, последовал разгром немцев под Москвой, о котором много и долго говорили, как о замечательной победе, достигнутой над коварным и сильным врагом в результате превосходства советской военной науки, таланта наших полководцев, а главное благодаря мудрой и дальновидной политике родной коммунистической партии. Но это, разумеется, для простаков. За победу над Браухичем под Москвой наш народ должен низко поклониться, не партии карьеристов и бюрократов, а исключительно стойким и многострадальным советским солдатам и офицерам. Что же касается противника, то, как выяснилось позже из трофейных документов, в ту ночь, когда советские войска предприняли контрудар, силы немецких армий иссякли. Они нуждались в передышке и пополнении. И Браухич, понимая это, уже отдал приказ отступить за реку. Но попытка перейти к обороне не спасла его от поражения.
   Вспоминая об этом трудном для нас периоде, маршал Рокоссовский пишет:
   "Противник был отброшен от Москвы, потерпел поражение. Но он не потерял обороноспособности, сумел, в конце концов, закрепиться и продолжал перебрасывать свежие войска с запада, где военные силы гитлеровской Германии не были связаны действиями наших союзников. Всё, на что были способны наши истощенные войска, - это выталкивать врага то на одном, то на другом участке, тратя на это силы и не достигая решительных результатов. Они с трудом пробивались вперед. Я неоднократно тогда бывал в разных частях и на разных участках с целью
   изучить причины низких результатов наших наступательных действий. То, что удалось лично увидеть и на себе испытать, убедило меня, что мы не в состоянии достичь решающего успеха. В полках и дивизиях не хватало солдат, не хватало пулеметов, минометов, артиллерии, боеприпасов; танков остались единицы...
   Не лучше ли, думалось мне, использовать выигранную передышку и перейти к обороне, чтобы накопить силы и средства для мощного наступления?
   По данным нашего штаба, противник значительно превосходил нас. Парадокс: сильнейший обороняется, а более слабый наступает. Причем в наших условиях - по пояс в снегу...
   Всё это с подсчетами и выводами было изложено в обстоятельном докладе и представлено командующему фронтом.
   Ответ был короткий: "Выполняйте приказ!"
   Здесь отметим, что 20-й армией, которая вместе с 16-й
  
  
  

0x01 graphic

Оборона Москвы

   Рокоссовского, мощно контратаковала противника и погнала его в направлении Волоколамска, командовал генерал Власов. Я не вижу причин, подобно другим мемуаристам, умалчивать об этом, хотя бы потому, что флаг, под которым позже воевал мятежный генерал, является ныне государственным флагом российской федерации.
   Преподаватель Оксфордского университета доктор Е. Андреева в своем исследовании "Генерал Власов и Русское Освободительное Движение", ссылаясь на американскую прессу, так описывает военные успехи будущего "изменника Родины" и "фашистского прихвостня":
   "16 декабря 1941 г. перед атакой на Волоколамск у Власова взял интервью американский журналист Ларри Лесюер. Лесюер говорит о популярности Власова среди бойцов и его оптимизме. В следующую ночь он намеревался взять Волоколамск и, насколько возможно, отбросить немцев назад. Французская журналистка Эв Кюри, работавшая для американской печати, видела Власова после взятия им Волоколамска. Она писала о нем, как об одном из молодых командиров, чья слава быстро растет и который после 23 лет службы судит обо всем со стратегической точки зрения. Рассуждая о стратегии, он говорит о Наполеоне и Петре Великом, живой интерес он проявил к Шарлю де Голю и к Х. В. Гудериану (генерал-полков­нику, командующему 2-й немецкой танковой армией) как к современным стратегам. Эв Кюри добавляет, что Власов видел в Сталине своего прямого начальника, как в военном, так и в политическом отношениях... В январе 1942 г. власовская армия была головным отрядом советского контрнаступления, имевшего целью окружить немецкие части в районе Можайска, Гжатска, Вязьмы.
   13 декабря 1941 г. Совинформбюро опубликовало коммюнике об отражении немцев от Москвы с фотографиями тех командиров, которые отличились при обороне города. Среди них был и Власов. 24 января 1942 г. он был награжден орденом Красного Знамени и произведен в генерал-лейтенанты".
   Очень примечательно, что Власову разрешили ответить на вопросы иностранных корреспондентов, которых в ту пору не подпускали к нашим генералам на пушечный выстрел. Видимо Сталин оказывал ему особое доверие.
  

III

   Подводя итог первым месяцам войны, нельзя не согласиться с утверждением маршала Жукова, что, "в основном", мы к ней были готовы. А виновником всех наших катастроф в 1941 году является не кто иной, как "великий" вождь и учитель - товарищ Сталин. И все-таки, даже при совершенных им преступлениях и глупостях, можно было избежать позорных поражений. Не допустить такого глубокого вторжения армий вермахта в нашу страну. Стратегию молниеносной войны, сосредоточение огромных сил на узких участках, глубокие клинья, в основном, вдоль дорог - всё это немцы показали в войне с Польшей и Францией. Наши генералы не могли об этом не знать. Вот и нужно было готовить армию к таким боям. Учить ее отсекать эти клинья. Не отступать между дорогами, по которым мчались танковые и механизированные части немцев, а бить танки с флангов. Отрезать от тылов. А у нас целые армии пятились назад, стремясь создать новый сплошной фронт. Почему? Потому что не знали тактики противника и не учили наших командиров и войска на опыте боев в Европе. А если бы учили, они бы тогда не боялись окружения, спокойно лишали бы горючего и боеприпасов вырвавшиеся вперед части противника. И его наступательный порыв иссяк бы. Кроме того, нужно было создать глубоко эшелонированную прочную оборону. Вывести войска в поле. Окопаться, подготовить инженерные заграждения, минные поля. Вот на Курской дуге создали глубокую замечательную оборону, и немцы сломали об нее зубы. Опыт Одессы и Севастополя показал, что против хорошей обороны немцы, даже имея превосходство в силах, ничего не могли сделать. Они и до Днепра не дошли бы. А мы прошляпили такую возможность. Победа в войне готовится в мирное время. А у нас вместо серьезной подготовки лозунги придумывали: "Воевать только на территории противника!", "Добьемся победы малой кровью!", "Братья по классу нам помогут!" и прочую чушь. А в конечном итоге за первые шесть месяцев войны мы только пленными потеряли 3 миллиона 900 тысяч солдат и офицеров. Позже часть новоиспеченного генералитета кое-чему научилась. Но какой ценой!
   А в начале войны бывало так, что дивизию растягивали на 40-50 километров. Не оборона - ниточка. А в полках всего по 500-600 штыков. Днем ведут сдерживающие бои, а к ночи - уже окружены. Только редкие дивизии избежали окружения. А немцы навалятся на такую, с позволения сказать, оборону танковой ордой, прорвут ее и катят по дорогам. Пиликают на гармошках, распевают песенку про Лили Марлен. Русский поход казался им сначала простым повторением пройденного - походов по западноевропейским странам.
   Но как бы там ни было, Браухича под Москвой разбили. Сталин и Генштаб, окрыленные победой, решили, что теперь остается только добивать немцев. Маршал Василевский в этой связи пишет:
   "К середине марта Генеральный штаб завершил все обоснования и расчеты по плану... на весну и начало лета 1942 года. ...проведение частных наступательных операций... по мнению Верховного Главнокомандующего, должно было закрепить успехи зимней компании, улучшить оперативное положение наших войск, удержать стратегическую инициативу и сорвать мероприятия гитлеровцев..."
   17 декабря Мерецков, командующий Волховским фронтом, в который входили 59, 4 и 2-я ударная армии, получил приказ, взаимодействуя с 54-й армией Ленинградского фронта, окружить и уничтожить противника, выдвинувшегося севернее Мги к Ладожскому озеру. Но начатое 7 января наступление было плохо подготовлено и успеха не имело. Командиры и штабы показали полную беспомощность и безграмотность.
   Постигшую фронт неудачу Мерецков объясняет удивительным признанием. Он заявляет, будто с самого начало не верил в успех наступления на данном направлении и намеревался перенести основные усилия на участок 2-й ударной армии, что позволило бы обойти сильно укрепленные позиции противника ударом на Любань. Что собирался усилить 2-ю ударную за счет 59-й, передав ей оттуда хотя бы две стрелковые дивизии. Однако Ставка (читай Сталин) не позволила этого сделать. А когда всё-таки дала разрешение, время, разумеется, было упущено.
   Совершенно непонятно, как вообще можно было начинать наступление, в которое сам командующий не верил? Абсурд какой-то!
   А общее соотношение сил и средств к середине января, если не считать танков, складывалось в пользу войск Волховского фронта: в людях - в 1,5 раза, в орудиях и минометах - в 1,6, в самолетах - в 1,3 раза. Но если учесть подготовку личного состава соединений, их техническую оснащенность, слабую обеспеченность боеприпасами и всеми видами снабжения, то численное превосходство сводилось к нулю.
   Немцы, по сравнению с нами, имели больше автоматического оружия, автомобилей, средств механизации строительства оборонительных сооружений и дорог, лучше обеспечивались связью и сигнализацией. Все армии Волховского фронта передвигались исключительно в пешем строю. Артиллерия только на конной тяге. В обозах преимущественно использовались лошади. В силу этого подвижность войск была крайне низкой. В лыжных батальонах многие не умели ходить на лыжах. И как следствие, часто лыжники предпочитали двигаться пешком, волоча за собой лыжи. Наша пехота из-за отсутствия танковой и авиационной поддержки вынуждена была как в войнах XVIII века, ломать оборону противника исключительно штыком и гранатой, неся огромные потери. К этому следует добавить, что генералы и офицеры штабов советских соединений толком не знали своих обязанностей. В армиях не хватало средств связи. А той, что была, личный состав не умел пользоваться. Не на месте оказались и некоторые военачальники. В качестве примера можно сослаться на командующего 2-й ударной армией генерал-лейтенанта Г. Соколова, занимавшего ранее пост Наркома внутренних дел. Брался он за дело горячо, давал любые обещания. А на практике у бывшего энкеведиста ничего не получалось. Чтобы дать читателю хотя бы некоторое представление о нем, приведу выдержку из его приказа N 14 от 19 ноября 1941 года:
   "1. Хождение, как ползание мух осенью, отменяю и приказываю впредь в армии ходить так: военный шаг - аршин, им и ходить. Ускоренный - полтора, так и нажимать.
   С едой не ладен порядок. Среди боя обедают, и марш прерывают на завтрак. На войне порядок такой: завтрак - затемно, перед рассветом, а обед - затемно, вечером. Днем удастся хлеба или сухарь с чаем пожевать - хорошо, а нет - и на том спасибо, благо день не особенно длинен.
   Запомнить всем - и начальникам, и рядовым, и старым, и молодым, что днем колоннами больше роты ходить нельзя, а вообще на войне для похода - ночь, вот тогда и маршируй.
   Холода не бояться, бабами рязанскими не обряжаться, быть молодцами и морозу не поддаваться. Уши и руки растирай снегом!"
   Ну, чем не Суворов! Но ведь Суворов, помимо отдачи броских, проникающих в солдатские души приказов, о солдатах заботился. Он требовал, чтобы они были хорошо одеты и накормлены. Готовясь к бою, учитывал всё до мелочей, лично занимался рекогносцировкой местности и подступов к укреплениям противника. А генерал Соколов считал главным лихую бумажку и ограничивался одними приказами.
   Он не знал, где находятся соединения его армии, и что они делают, ничего не смыслил в планировании боевых операций. В общем, не мог, да и не имел права руководить армией. Поэтому Мерецков вынужден был накануне наступления просить Ставку о замене командующего 2-й ударной. Соколова сместили и отозвали в Москву. Его преемником стал генерал-лейтенант Н. Клыков, бывший командующий 52-й армией.
   Соколов не представлял в Красной армии нечто исключительное. Так, генерал армии П. Батов говорит еще об одном такого же рода командующем фронтом:
   "Брянским фронтом командовал в то время генерал-полковник Я. Черевиченко... с первых же дней... я почувствовал, что командующий фронтом ошибается, пытаясь перенести в современные условия методы ведения боя, присущие кавалеристам в годы гражданской войны... Лихая атака была его кумиром... В течение короткого времени 3-я армия выполнила несколько приказов фронта о наступлении на реке Зуша двумя-тремя дивизиями и не достигла ожидаемого успеха, понеся большие потери... Долг солдата - выполнять приказ. Однако чувство дола заставляло в данном случае протестовать. Наши отношения с Черевиченко стали натянутыми".
   А командарм 48-й генерал А. Самохин, направляясь из Москвы в свою армию - в Елец, ошибся и вместо Ельца совершил посадку в оккупированном противником Мценске. Вместе с ним немцам досталась и оперативная директива Верховного главнокомандующего. Печальный эпизод с генералом Самохиным, вне всякого сомнения, позже - в мае 1942-го тяжело сказался на исходе боев за Харьков.
   13 января началось наступление Волховского фронта. К исходу второго дня передовые группировки 2-й ударной и 52-й армий пересекли реку Волхов и овладели на противоположном берегу рядом населенных пунктов. Через неделю войска 2-й ударной армии прорвали главную полосу обороны противника, заняли Мясной Бор и вышли ко второй позиции немцев вдоль железной и шоссейной дорог Чудово - Новгород. За время боев дивизии понесли серьезные потери. По-прежнему не хватало средств передвижения и связи. Плохо обстояло дело с автоматическим оружием. Хронически недоставало продовольствия, фуража, боеприпасов. Но главная беда заключалась в том, что командование Волховского фронта неверно оценило собственные возможности и не согласовало свои действия с действиями Ленинградского фронта. Удары фронтов не совпали по времени и, к тому же, пошли по расходящимся направлениям. В результате, немцы смогли отражать их поочередно. Кроме того, глубоко вклинившись в расположение противника, наши войска не смогли закрепить свой успех.
   После прорыва вражеской обороны в районе Мясного Бора в образовавшуюся брешь был введен 13-й кавалерийский корпус и одна стрелковая дивизия 59-й армии. Вслед за кавалерийским корпусом в прорыв начала входить 2-я ударная.
   На первом этапе наступления они продвигались довольно быстро. За пять дней с боями прошли 40 километров, перерезав железную дорогу Ленинград - Новгород. Однако все дальнейшие атаки в сторону Любани успеха не имели.
   Главной причиной остановки продвижения войск являлось наше обычное головотяпство. Отсутствие твердого и четкого руководства войсками. Пренебрежительное отношение к приему пополнения. Маршевые роты в пути не получали горячей пищи, не имели пунктов обогрева. Персональный учет раненых и убитых находился в запущенном состоянии. В армии не знали даже приблизительно своих потерь. Начальник оперативного отдела полковник Пахомов неправильной информацией вводил в заблуждение командование армии и фронта. Планируя наступательную операцию, армейский штаб допустил грубые просчеты. Приказы в некоторые части доходили с опозданием на целые сутки.
   По просьбе командования фронта Ставка отстранила от должностей начальника штаба 2-й ударной генерал-майора В. Визжилина и начальника оперативного отдела полковника Пахомова. Их заменили полковником П. Виноградовым и комбригом Бурениным. Этим же приказом на должность заместителя командующего 2-й ударной назначили генерал-майора П. Алферьева.
   Заместителем командующего Волховским фронтом Ставка направила генерал-лейтенанта Власова. А после того как командарм - 2, генерал Клыков тяжело заболел, Власов возглавил 2-ю ударную армию. Весной 42 года она проникла глубоко в расположение противника. Однако 19 марта немцам удалось перерезать ее коммуникации, и 2-я ударная оказалась в тяжелом положении. Спустя немного времени, части про

0x01 graphic

  

Оборона Ленинграда

   ти противника сдедлавшие дорогу, были отброшены нашим контрударом. Во 2-ю ударную опять пошли транспорты с продовольствием, фуражом и боеприпасами.
   Когда угроза окружения окончательно миновала, командование фронта приступило к подготовке нового наступления на Любань, для чего намечалось усилить 2-ю ударную полнокровным и хорошо вооруженным 6-м гвардейским стрелковым корпусом.
   И вдруг 23 апреля Волховский фронт решением Ставки, по предложению генерала М. Хозина, командующего Ленинградским фронтом, был преобразован в Волховскую оперативную группу Ленинградского фронта. Хозин пообещал Сталину, что, подчинив себе силы Волховского фронта, он быстрее деблокирует Ленинград.
   Мерецков обратил внимание Хозина на необходимость усиления 2-й ударной 6-м гвардейским корпусом. Однако тот ответил, что за ее судьбу нечего беспокоиться, и распорядился корпусом по-своему. Судя по всему, Хозин был такой же болтун, как и Еременко. Блокаду Ленинграда не снял, а 2-ю ударную снова двинул в наступление. Однако вскоре, во избежание гибели армии, он вынужден был передать ей приказ оставить занимаемые рубежи. 30 мая, заметив, что 2-я ударная отходит, немцы перешли в наступление. А 6-го июня семь наших дивизий и шесть бригад оказались в кольце.
   Дальше Мерецков говорит:
   "Всего вышло из окружения 16 тысяч человек. В боях тогда погибло из 2-й ударной армии 6 тысяч человек, а 8 тысяч пропали без вести".
   С арифметикой у маршала явно не всё в порядке. Судя по приведенным им цифрам в армии - в семи дивизиях и шести бригадах числилось всего 30 тысяч бойцов и командиров с генералами вместе. За кого он принимает читателя? В дивизиях и бригадах было не менее ста тысяч человек. Не говорит он ни слова и о судьбе кавалерийского корпуса и дивизии 57-й армии. Впрочем, не стоит удивляться. Сокрытие наших потерь - общий грех советских военных мемуаристов. Все они, вероятно, считали, что народу незачем знать такие неприятные подробности!
   А вот генерала Власова Мерецков не забыл. Вот что он о нем пишет:
   "Власов был беспринципным карьеристом. Его поведение до этого вполне можно считать маскировкой, за которой скрывалось равнодушие к своей Родине. Его членство в Коммунистической партии - не более чем дорожка к высоким постам. Его действия на фронте, например в 1941 году под Киевом и под Москвой (Мерецков упустил весьма успешные действия генерала Власова под Львовом), - попытка отличиться, чтобы продемонстрировать профессиональные способности и поскорее выдвинуться".
   Если верить Мерецкову, то Власов все 23 года службы в армии искусно маскировался. И еще можно подумать, что маршал Мерецков и другие военные, и невоенные маршалы, и всякие начальники пониже рангом вступали в коммунистическую партию не ради карьеры. Кроме того, он не упомянул и о таких мелочах, как то, что родного брата генерала Власова расстреляли в застенках НКВД, что у Власова, пока он воевал, дома производили обыски, что Власов прекрасно помнил 1937-1938 годы, и, наконец, то, что он не сам побежал в окружение, а оказался в нем с помощью таких умников, как генерал Хозин и ему подобные. Почему бы не предположить, что после всего этого Власов мог разлюбить сталинский режим и намеревался изменить его. Вот разве союзников выбрал себе неудачно. За это и поплатился.
   3 мая началось наступление Северо-Западного фронта против войск 16 армии вермахта. Бои продолжались в течение месяца. Несколько наших армий так и не смогли справиться с одной немецкой. Понеся тяжелые потери, они, не достигнув успеха, вынуждены были перейти к обороне. А 57-я армия оказалась в глубоком окружении. Ее командующий генерал-лейтенант Подлас застрелился.
   Части 57-й вырывались из окружения с кровопролитными боями и тягчайшими потерями. 18 мая 157-я дивизия перешла к обороне в районе станции Лозовая, а 6 июня из армии во фронт было направлено донесение, в котором говорилось, что из состава 150-й дивизии вышли из окружения всего 477 человек (Это из, как минимум 12000 !).
   Так закончилась наша первая наступательная операция в 1942 году. А немного раньше - 21 апреля - было создано Северо-Кавказское стратегическое направление во главе с маршалом Буденным. В него вошел Крымский фронт, который к маю 1942 года оборонял Керченский полуостров в самой узкой его части, на так называемых Ак-Монайских позициях. Фронт включал в себя 44, 51 и 47-ю армии со средствами усиления. Командовал фронтом генерал-лейтенант Д. Козлов, начальником штаба был генерал-майор Ф. Толбухин. Но поскольку товарищ Сталин по-прежнему не доверял ни солдатам, ни генералам, для контроля действий Козлова он посылает в качестве представителей Ставки маршала Г. Кулика и начальника Главного политического управления генерала армии Л. Мехлиса, представлявшего собой типичный продукт атмосферы 1937-1938 годов. Мехлис прихватил с собой генерал-майора П. Вечного. И как только прибыл на место, прежде всего, заменил Толбухина Вечным, и, подмяв под себя Козлова, человека образованного, опытного военного, и принялся вместо него управлять армиями.
   Абсолютно темный в военном деле, Мехлис, чтобы не дай бог, не снизился наступательный порыв солдат, начал с того, что запретил им рыть окопы. Затем выдвинул на передовую тяжелую артиллерию и штабы армий. Три армии поставил на фронте протяженностью всего в 16 километров, на ровном открытом месте, где в случае обстрелов и бомбежек ни один человек не мог бы найти защиту. Нигде и никогда не было еще такой насыщенности переднего края войсками и такого идиотского их размещения. Наступление назначили на 12 мая.
   К. Симонов по этому поводу вспоминает:
   "... когда я возвращался из армии сначала в Керчь, а потом в Москву после зрелища бездарно и бессмысленно напиханных вплотную к передовой войск и после связанного со всем этим бестолковщины, которую я видел во время нашего неудачного наступления, у меня возникло тяжелое предчувствие, что может случиться что-то очень плохое.
   Войск было повсюду вблизи передовой так много, что само их количество как-то ослабляло чувство бдительности. Никто не укреплялся, никто не рыл окопов. Не только на передовой, но и в тылу ничего не предпринималось на случай возможных активных действий противника.
   Здесь на Крымском фронте, тогда, в феврале, был в ходу лозунг: "Всех вперед, вперед и вперед!" Могло показаться, что доблесть заключается только в том, чтобы все толпились как можно ближе к фронту, к передовой, чтобы, не дай бог, какие-нибудь части не оказались в тылу, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не оказался вне пределов артиллерийского обстрела противника... Какая-то непонятная страшная мания, с которой мне не приходилось сталкиваться ни до, ни после.
   А как только вы отъезжали на десять километров в тыл, вам уже не попадалось на глаза ничего - ни войск, ни узлов противотанковой обороны, ни окопов, ни артиллерийских позиций".
   Надо отдать должное Манштейну, который сумел правильно оценить художества представителя Сталина. 8 мая он тремя снятыми из-под Севастополя дивизиями нанес контрудар и прорвал наши позиции. Благодаря самодурству и дикому произволу Мехлиса, больше двух десятков наших дивизий смешались. За шесть дней немцы превратили их в кровавую кашу и сбросили в море. Мы потерпели позорнейшее поражение. Крымский фронт только по официальным данным потерял 176 тысяч человек (в действительности потери были как минимум вдвое большими), всю боевую технику и тяжелое вооружение, в том числе танки и реактивные минометы, которые Манштейн потом эффективно использовал при третьем, последнем штурме Севастополя.
   Характерно, что Черноморский флот - линкоры, крейсера, лидеры и эсминцы вместо того, чтобы прикрывать своим огнем переправу наших отступающих через пролив войск, по приказу командования отстаивался в Поти. Флот берегли! А людей, как известно, у нас много. Чего их жалеть. И как следствие этого поражения 4 июля пал Севастополь. Вы, наверное, думаете, что Мехлиса за это судили? Ничего подобного. Понизили в должности и на одну ступень в звании. Отделался Мехлис так легко и просто, будто он не двести тысяч людей угробил, а товарищу Сталину случайно на мозоль наступил. Вечная слава родной партии и мудрому вождю!
   Иосиф Виссарионович сравнительно мягко отнесся к виновникам керченской катастрофы, вероятно, потому, что наступление там было предпринято по его приказу и такое количество войск тоже было сосредоточено по его настоянию. Ставка, Генеральный штаб придерживались иного мнения. Они предлагали отвести войска с Керченского полуострова на Таманский и построить нашу оборону там. Но он не принял во внимание этих предложений, считая, что, действуя так, мы высвободим воевавшую в Крыму 11-ю немецкую армию Манштейна. В итоге вышло, что армия Манштейна всё равно получила свободу действий, а мы потерпели под Керчью тяжелейшее поражение. В результате которого потеряли Крым и оставили Севастополь. Так закончилось в 1942-м второе наше наступление.
   Приняв неправильное решение, Сталин вдобавок отправил на Керченский полуостров в качестве представителей Ставки Мехлиса и Кулика, которые и обеспечили катастрофу. Так как ни тот, ни другой неспособны были разумно руководить не то что армиями, но даже ротами. О том, что, в частности, собой, представлял Мехлис, можно судить хотя бы по его послужному списку. За полтора года после Крыма генерал-полковник Мехлис побывал членом военного совета 6-й армии, потом Воронежского, Волховского, Брянского, 2-го Прибалтийского, Западного и 2-го Белорусского фронтов. Семь назначений за столь короткий срок. На одной должности он задерживался в среднем не более двух месяцев. Эти быстрые перемещения с места на место свидетельствуют о характерной черте Мехлиса, которую отмечают почти все, кто с ним встречался и работал. Мехлис был чрезвычайно неуживчив. Многих подозревал в недобросовестности, нелояльности и по малейшему поводу заводил на людей официальные дела с вытекающими из них организационными последствиями и наказаниями. Хорошо знавший его К. Симонов писал о нем:
   "... Сознавать себя человеком, назначенным исправлять чужие промахи, настолько вошло в его плоть и кровь, что, еще направляясь к новому месту службы, он уже наперед считал, что те, с кем ему надлежит встретиться, не делали до его приезда всего, что должны были делать... Опираясь на доверие Сталина, он присваивал себе право не доверять никому... Считая свое собственное недоверие к людям нормой политической жизни, он, не взирая на личности, информировал Сталина обо всем, на что стоило обратить внимание, обо всем, что могло вызвать недоверие к тому либо иному человеку... Мне казалось, что у Мехлиса есть черта, которая делает из него нечто подобное топору, который падает на чью-то шею потому, что он должен упасть, и даже когда сам не хочет упасть на чью-то голову, то он не может себе позволить остановиться в воздухе, так как должен упасть..."
   Что касается второго представителя Ставки, то маршал Василевский дает ему следующую характеристику:
   "Для усиления войск Воронежского фронта... Ватутину передали 4-ю гвардейскую армию Г. И. Кулика. С горьким чувством вспоминаю я этого человека. В начале войны он неудачно выполнял задания Ставки на Западном направлении, потом так же плохо командовал одной из армий под Ленинградом. В силу своих отрицательных личных качеств он не пользовался уважением в войсках и не умел организованно руководить действиями войск..."
   Однако вернемся к Севастополю. Его оборона началась 30 октября 1941 года. Два штурма - в ноябре и декабре - защитники города отбили. Отбили бы, наверное, и третий в июне 1942-го, если бы не бездарное руководство. Нарком Н. Кузнецов пишет:
   "Когда противник захватил Керчь, мы (Ставка и Главный морской штаб) предполагали, что он сразу же попытается переправиться через Керченский пролив в Тамань. За судьбу Севастополя особых опасений не возникало. Считали... защитникам... придется трудно, но они выстоят, ведь два штурма... уже отбиты".
   Иными словами на Севастополь махнули рукой. А в 9 часов 50 минут 30 июня командующий обороной Севастополя адмирал Октябрьский докладывает наркому ВМФ Кузнецову и Буденному:
   "Противник вышел на Корабельную сторону. Боевые действия приняли характер уличных боев. Оставшиеся войска продолжают героически драться. Учитывая сильное снижение огневой мощи, надо считать, что мы продержимся максимум 2-3 дня. Поэтому просим разрешения в ночь с 30 июня на 1 июля вывезти самолетами 200-300 человек ответственных командиров и политработников, Одновременно прошу разрешения самому покинуть Севастополь, оставив здесь генерал-майора Петрова".
   Кузнецов по этому поводу говорит:
   "... мне доложили около 14 часов 30 июня. Хотя СОР подчинялся маршалу Буденному, я понимал, что моя обязанность, прежде всего, своевременно дать ответ. Времени для запросов и согласований не оставалось. По обстановке было ясно: Севастополь придется оставить. Переговорив по телефону со Сталиным, я в 16 часов 40 минут послал Военсовету ЧФ телеграмму о том, что эвакуация разрешена. Ставка приняла решение оставить город".
   1 июля на объединенном заседании военных советов Черноморского флота и Приморской армии вице-адмирал Октябрьский прочитал телеграмму из Москвы, разрешавшую ему сдать противнику Севастополь. Прекрасно понимая, что ждет остающихся в городе людей, он изменил своё решение относительно командарма Петрова, заменив его командиром 109 дивизии генералом П. Новиковым, которого тем самым обрек на гибель.
   Из Севастополя вывезли только "ответственных командиров и политработников". Всех остальных - солдат и офицеров преступно бросили. Берегли военный флот. А ведь без всякого риска для него легко было спасти хотя бы часть защитников города, если бы заранее пригнали в Севастополь побольше пусть даже обыкновенных шлюпок. Сотни мелких суденышек с людьми вполне могли бы уйти из Херсонеса под покровом темноты. Доказательством тому служит пример севастопольцев, выбравшихся оттуда на самодельных плотах, бочках, надутых автомобильных камерах и других подручных средствах. О том же пишет и доктор исторических наук Басов в своей статье "Роль морского транспорта в битве за Кавказ":
   "4 августа из Азовского моря начали прорываться через простреливаемый противником Керченский пролив группы транспортных и вспомогательных судов в сопровождении боевых катеров. К 29 августа в Черное море прошло 144 различных судна из тех 217, которые прорывались".
   То есть уходили от немцев морем даже спустя двадцать - двадцать пять дней после херсонесской трагедии.
   И еще одно свидетельство на ту же тему, содержащееся в книге "Черноморский флот":
   "Из-за невозможности вывести в Черное море, в портах Азовского моря уничтожено свыше 50 малотоннажных транспортов, 325 рыбопромысловых и свыше 2570 гребных судов".
   В конце июня все названные плавсредства или хотя бы их часть можно было использовать для эвакуации защитников Севастополя без особых помех со стороны противника. А сколько таких судов было еще и в Черном море! Одни лишь рыбопромысловые могли спасти свыше 30 тысяч севастопольцев.
   Позже Кузнецов напишет:
   "Да, об эвакуации войск, конечно, следовало подумать нам, в Наркомате ВМФ, подумать, не ожидая телеграммы из Севастополя. Никакая другая инстанция не должна была заботиться о защитниках Севастополя так, как Главный морской штаб под руководством наркома. Ни оперативное подчинение флота Северо-Кавказскому направлению, ни руководство Севастопольским оборонительным районом (через главкома направления или непосредственно со стороны Ставки) - ничто не освобождало от ответственности нас,
   флотских руководителей в Москве. И меньше всего следует упрекать в нераспорядительности местное командование, которому была дана директива драться до последней возможности. Военные советы Черноморского флота и Приморской армии со своими штабами в обстановке напряженных боев не могли заранее заниматься разработкой плана эвакуации. Всё их внимание было сосредоточено на отражении атак врага.
   Больше внимания назревшей эвакуации из Севастополя мог уделить и штаб главнокомандования направления, находившийся в Краснодаре".
   От запоздалого признания своих ошибок Кузнецовым число людей, брошенных на гибель в Севастополе, не стало меньшим. А их семьям ничуть не легче. Да и само признание звучит так, будто он не защитников города оставил на расправу немцам, а всего лишь забыл сигарет купить. Когда 30 июня Октябрьский информировал его о необходимости оставить Севастополь, он в Москве рассчитывал, что оборона продержится еще долго. Однако читаем дальше:
   "Как-то уже позже, я разговаривал об этом с адмиралом И. С. Исаковым, который был в те дни заместителем главкома и членом Военного совета направления. Он откровенно сказал, что "если бы эвакуация была до деталей продумана и проведена раньше, возможно, удалось бы вывезти больше людей".
   Конечно, вывезли бы! Но бездарное командование в лице Кузнецова, Буденного, а главное адмирала Октябрьского не додумалось до этого и обрекло на гибель еще около 100 тысяч человек. Читатель, возможно, полагает, что хотя бы этих-то

0x01 graphic

Оборона Севастополя

   нерадивых начальников как следует наказали. И опять ошибется. В дневнике члена военного совета Приморской армии генерала П. Чухнова написано:
   "Буденный с Исаковым нам посочувствовали и отпустили. Поругали моряков за плохую организацию эвакуации. Это так и нужно. Если бы Октябрьский немного раньше поставил вопрос, мы бы вывезли много хороших, нужных нам людей".
   Вот и всё! Им даже по выговору не вынесли. А между тем, общий тяжкий итог керченского "наступления" и Севастополя составил около 300 тысяч погибших.
   12 мая, в разгар плачевных для нас событий в Крыму, войска Юго-Западного фронта начали наступление на Харьков, двумя ударами: один из района Волочанска, другой - из барвенковского выступа. Возглавил его маршал Тимошенко. Идею операции поддержали член Военного совета Юго-Западного направления Хрущев, а также Ворошилов и Сталин. Сил и средств на участках прорыва у Тимошенко было более чем достаточно. Побольше бы ума, и успех не заставил бы себя ждать. Но!..
   Начнем с того, что это наступление не застало врасплох противника, и наши войска сразу же стали нести большие потери. Однако это как раз меньше всего волновало командование Юго-Западного направления.
   После первого дня боев Тимошенко предупредили о крупном сосредоточении немецких танков в районе Краматорска. Однако он проигнорировал его, и 13 мая войска снова начали наступать.
   17 мая ударная группировка противника в составе 11 дивизий армейской группы генерал-полковника Клейста перешла в контрнаступление и, прорвав фронт обороны 9-й армии, начала серьезно угрожать 57-й армии Южного фронта, которой командовал генерал Р. Малиновский, а затем и ударной группировке Юго-Западного фронта.
   Маршал Жуков по этому поводу пишет:
   "В середине мая я присутствовал при разговоре Сталина с Тимошенко и хорошо запомнил, что Сталин высказывал серьезное опасение в отношении краматорской группировки противника.
   Тимошенко доложил, что Военный совет считает опасность со стороны краматорской группы преувеличенной и не находит оснований для прекращения операции. Вечером того же дня у И. В. Сталина состоялся разговор на эту тему с членом Военного совета фронта Н. С. Хрущевым, который высказал те же соображения, что и командующий".
   С таким военным авторитетом как полководец Хрущев, Сталин, разумеется, не стал спорить. А между тем, наступление немцев являлось самой большой угрозой, какую только можно себе представить. Удар был нацелен в глубокий тыл южной ударной группировки Юго-Западного фронта и 57-й армии Южного фронта. В случае удачи войска противника не только сводили на нет все успехи, достигнутые войсками Юго-Западного направления в течение зимней компании, и срывали операцию по овладению Харьковским промышленным районом, но и угрожали окружением крупной группировки наших войск, в том числе 6-й армии, самой сильной и боеспособной в составе Юго-Западного фронта.
   22 мая кольцо окружения вокруг 6-й и 57-й армий замкнулось. В результате погибло только генералов свыше десяти. Потери среди солдат и офицеров, разумеется, военная тайна, но надо полагать, что их не менее двухсот тысяч человек. Таков итог третьего летнего наступления. Но тут уж товарищ Сталин не на шутку рассердился. После разгрома под Харьковом он уже не доверил маршалу-кавалеристу Тимошенко ни одной серьезной операции. А с Никиты Сергеевича, какой спрос? С него как с гуся вода. Он ведь не военный. Он партия - член Военного совета. А то, что командующий слушал его, так сам виноват. Нечего принимать всерьез советы человека, ничего не смыслящего в военном деле.
   После неудачи под Харьковом наши армии перешли к обороне. А немцы в составе армейской группы генерал-полковника Вейхса 28 июня начали наступление из района восточнее Курска. Германское командование рассчитывало
  
   0x01 graphic

Оборона Сталинграда

   ударами из Волочанска на Воронеж окружить и уничтожить армии Брянского фронта, а затем, повернув на юг, дополнительным ударом из района Славянска уничтожить войска Юго-Западного и Южного фронтов и открыть себе дорогу к Волге и на Северный Кавказ. Прорвав оборону на стыке 13-й и 40-й армий Брянского фронта, немцы за два дня продвинулась в глубину на 40 километров. Управление нашими соединениями нарушилось.
   Причину новых поражений советских армий Василевский объясняет следующим образом:
   "Обоснованные данные нашей разведки о подготовке главного удара врага на юге не были учтены... Ошибка... состояла в том, что мы предполагали главный удар фашистов не на юге, а на центральном участке советско-германского фронта. Поэтому Ставка всемерно, в ущерб югу, укрепляла именно центральный участок, особенно его фланговые направления. Наиболее вероятным, опасным направлением для Москвы мы считали орловско-тульское направление, но не исключали и курско-воронежского, с последующим развитием наступления врага в глубокий обход Москвы с юго-востока. Уделяя основное внимание защите столицы, Ставка значительно усиливала и войска Брянского фронта...
   Можно ли после этого говорить, что Ставка обошла своим вниманием Брянский фронт? Тех сил и средств, которыми он располагал, было достаточно не только для того, чтобы отразить начавшееся наступление врага на курско-воронежском направлении, но и вообще разбить действовавшие здесь войска Вейхса. И если, к сожалению, этого не произошло, то только потому, что командование фронта не сумело своевременно организовать массированный удар по флангам основной группировки противника..."
   Опять маршал выгораживает товарища Сталина. Но это ведь он, вопреки данным разведки решил, что немцы будут наступать не на юге, а на Москву и поэтому все силы стянул туда. А бездарный командующий Брянского фронта генерал-лейтенант Ф. Голиков лишь помог Вейхсу.
   В подтверждение приведу выдержку их мемуаров генерала армии Штеменко. Говоря о прогнозах Ставки, касающихся боевых действий на 1942 год, он приводит пример удивительной "дальновидности" Верховного Главнокомандующего:
   "И. В. Сталин допускал разнообразные варианты действий противника, но считал, что во всех случаях целью операции вермахта и общим направлением его наступления будет Москва".
   Маршал Жуков высказался примерно в том же плане:
   "И. В. Сталин побаивался больше всего за Московское направление. Ставка и Генштаб сделали вывод, что самым опасным направлением следует считать Орловско-Тульское и Курско-Воронежское с возможным ударом противника на Москву - обходом столицы с юго-запада. Вот почему было принято решение для защиты Москвы с этой стороны сосредоточить до конца весны значительную часть резервов Ставки в районе Брянского фронта".
   Если уж товарищ Сталин "побаивался... за Московское направление", то Ставка и Генштаб не могли не "сделать вывод".
   А в приказе Гитлера по осуществлению операции "Эдельвейс" было сказано:
   "В первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для осуществления главной операции на южном участке с целью уничтожения противника западнее Дона, чтобы потом захватить нефтяные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет".
   Гитлер планировал одним мощным ударом на Кавказе завершить войну с нами и продолжить агрессию на Востоке - в Иране, Ираке, Индии и Африке. А Сталин ждал его удара на Москву. Этот просчет имел место не из-за отсутствия данных о намерениях противника. Они были, и притом достоверные. Наша разведка выявила сосредоточение немецких войск с целью нанесения удара на Кавказ. Об этом свидетельствует в своих воспоминаниях маршал А. Гречко:
   "В середине марта 1942 года наши разведывательные органы докладывали, что стратегическое построение группы армий "Юг" вскрывает намерение противника перенести центр тяжести в войне 1942 года на Сталинградское и Северо-Кавказское направления".
   Подобные сведения имела в своем распоряжении не только военная разведка. Сходная информация поступала и от чекистов:
   "В марте 1942 года в Государственный Комитет Обороны были представлены данные, что летом 1942 года фашистское командование начнет великое наступление на Сталинград и Северный Кавказ. Назывались армейские группировки врага, которые могли принять участие в наступательных операциях на юге".
   Но что товарищу Сталину разведка с чекистами вместе. У него, как и перед началом войны, на этот счет своя точка зрения. Поэтому львиную долю резервов немедленно сосредоточили у Москвы.
   А Южный фронт к началу наступления немцев по плану "Эдельвейс" имел в своем распоряжении лишь 17 танков. Артиллерийское усиление войск было слабым. Полтора десятка артиллерийских полков, которые входили в состав фронта, не могли быть эффективно использованы из-за недостатка боеприпасов. К тому же ограниченное число переправ вынудило артиллерийские части на левом берегу Дона оторваться от своих войск, а 37-я армия полностью утратила свою материальную часть. Кроме того, Закавказскому фронту не хватало около 75 тысяч винтовок, 21500 противотанковых ружей, 2900 станковых и ручных пулеметов, 700 минометов, 350 орудий. Такое же положение было с боеприпасами, инженерным обеспечением, связью.
   К исходу 2 июля обстановка на воронежском направлении резко ухудшилась. Оборона на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов оказалась прорванной на глубину 80 километров. Фронтовые резервы, имевшиеся на этом направлении, были втянуты в сражение. Ударная группировка немцев грозила прорваться к Дону и захватить Воронеж. Чтобы помешать этому, Ставка передала из своего резерва командующему Брянским фронтом Голикову две общевойсковые армии, приказав развернуть их по правому берегу Дона... Одновременно в распоряжение этого фронта передавали 5-ю танковую армию. Однако эта армия поставленной задачи не выполнила. Наши генералы всё еще не научились воевать.
   Для весенне-летней компании 1942 года, когда списывать военные неудачи на "внезапность" стало вроде бы неудобно, характерна одна и та же ситуация. Советская армия, превосходя противника в людях и боевой технике, главным образом, по вине командования, начиная от верховного и кончая командирами дивизий, постоянно проигрывает сражения. Немцы по-прежнему устраивают огромные котлы, в которых гибнут сотни тысяч наших солдат и офицеров, а войска продолжают пятиться, устилая путь отступления трупами. Что же это за военная наука и искусство! И что же это за талантливые генералы! У них хронически не хватает резервов. Вернее резервы есть, но их не успевают подбросить. Немцы из Франции и даже из Африки успевают, а наши тут рядом, ну никак не успевают. А когда с резервами в порядке, их обязательно бросают по частям и порой не туда, куда надо. С боеприпасами тоже постоянные проблемы. Так, из запланированных Юго-Западному фронту боеприпасов было доставлено: 82-миллиметровых мин - 1 процент; артиллерийских выстрелов - 20-30 процентов... 50-миллиметровых мин - 2,7 процента, 120-миллиметровых мин - 36 процентов. Из запланированных 316 вагонов военных грузов на первую декаду 1942-го года не было получено ни одного. Из-за отсутствия боеприпасов для реактивной артиллерии ее пришлось частично отводить в тыл.
   Трудно поверить, но даже в период наступления устанавливали норму расхода боеприпасов - 1-2 выстрела на орудие в сутки! В донесении фронта на имя Верховного Главнокомандующего от 14 февраля 1942 года говорилось:
   "Как показал опыт боев, недостаток снарядов не дает возможности проводить артиллерийское наступление. В результате система огня противника не уничтожается, и наши части, атакуя мало подавленную оборону противника, несут очень большие потери, не добившись надлежащего успеха".
   Невольно начинаешь думать, что генералов типа Соколова и в тыловых частях, и на передовой было в советской армии хоть пруд пруди.
   В качестве примера сошлюсь на приказ по 51 армии:
   "... командир 873-го стрелкового полка полковник Киладзе в начале боя позорно, трусливо, самовольно уехал... не приняв никаких мер, чтобы навести порядок и заставить красноармейцев и командиров... выполнить боевой приказ. Причем полковник Киладзе донес командиру дивизии, что... всё спокойно, а командир дивизии генерал-майор Савинов не проверил правдивость донесения...
   События... выявили отсутствие твердого руководства и контроля со стороны командира дивизии генерал-майора Савинова, штаба той же дивизии, командиров полков... 276-й дивизии, и показали преступную трусость в поведении командира 873-го стрелкового полка полковника Киладзе".
   Как видите, наряду с грамотными и храбрыми генералами были, оказывается, среди наших командиров-коммунистов не только дураки, очковтиратели, но даже откровенные трусы.
   Однако вернемся к событиям на юге, где осенью 1942-го года возникла угроза не только Юго-Западному, но и Южному фронту. Оба эти фронта продолжали отход на восток. К середине июля немцы захватили Валуйки, Россошь, Богучар, Кантемировку, Миллерово. Перед ними открывались восточная дорога - на Сталинград и южная - на Кавказ.
   Вот как характеризует создавшуюся обстановку Маршал Жуков:
   "К началу ноября 1942 года немцы имели на советско-германском фронте 266 дивизий, в составе которых насчитывалось 6,2 миллиона человек, свыше 70 тысяч орудий и минометов, 6600 танков и штурмовых орудий, 3500 боевых самолетов и 194 боевых корабля.
   К этому сроку в действующих войсках Советского Союза находилось 6,1 миллиона человек, 72,5 тысячи орудий и минометов, 6014 танков, 3088 боевых самолетов. В стратегическом резерве Ставки к этому периоду накопилось 25 дивизий, 13 танковых и механизированных корпусов, 7 отдельных стрелковых и танковых бригад".
   Обращает на себя внимание, что маршал, исключая резервные, не назвал число наших дивизий, объединил немецкие танки и штурмовые орудия, не привел численность наших кораблей. Поступил он так, очевидно, чтобы не представить наши силы внушительнее немецких. Не следует к тому же забывать, что мы оборонялись. А оборону, при нормальной ее организации можно успешно держать втрое меньшим, чем у противника количеством войск.
   Известный ученный Х. Ибрагимбейли, знаток обстановки и боев на Кавказе, пишет:
   "К сожалению, командование Закавказского фронта, готовясь в своё время к обороне высокогорных перевалов в центральной части Главного Кавказского хребта, недооценило всю важность укрепления этого района в инженерном отношении. Оно ошибочно считало, что горные вершины и высокогорные перевалы сами по себе - без дополнительного их укрепления замаскированными огневыми позициями, без минирования горных проходов, проезжих, вьючных дорог и тропинок, то есть без организации их обороны войсками, - являются непреодолимой преградой для врага. Кроме того, командование фронта недооценило и возможности противника. Тем временем в группе армий "А"... наступали специальные войска, сведенные в 49-й горнострелковый корпус под командованием специалиста войны в горах генерала горных войск Р. Конрада".
   25 сентября генерал-полковник Клейст подготовил мощный танковый таран у Терского рубежа нашей обороны. Ставка, не имея представления о нависшей опасности, вместо того, чтобы ориентировать войска Северо-Кавказской группы на оборону, шлет директиву:
   "Основной и немедленной задачей Северной группы войск Закфронта считать уничтожение противника, прорвавшегося на южный берег реки Терек, и полное восстановление первоначальной линии обороны войск 9-й и 37-й армий, для чего немедленно приступить к ликвидации прорвавшегося противника, нанося основные удары по южному берегу реки Терек во взаимодействии с 10-м гвардейским корпусом, который действует на северном берегу реки Терек".
   "Немедленно", "уничтожить", "полностью восстановить первоначальную линию обороны" - это приказ 9-й и 37-й армиям, которые отступали несколько сот километров, не имели танков, тяжелой артиллерии и других необходимых для наступления сил и средств. Да еще в тот момент, когда против них сосредоточен мощнейший ударный кулак, в котором только танков три сотни! Как будто в Генеральном штабе никто понятия не имел, что посылать войска в наступление в таких невыгодных условиях очень рискованно. И всё же снова ценою огромных потерь в людях с нашей стороны, наступление Клейста удалось остановить.
   Немецкий генерал Г. Дьорр признает:
   "В середине августа стало понятно, что операции на юге России шли не по намеченному плану: армия вместо "победного марша" едва продвигалась вперед. В таком положении надлежит бросать в бой резервы или менять план операции".
   И Гитлер решает отказаться от наступления на Баку, сосредоточив все силы в направлении на Туапсе против Черноморской группы войск. Нанести удар вдоль Черного моря на Кутаиси и Тбилиси - и опять-таки на Баку через Закавказье. Эту наступательную операцию он поручает 17-й армии под командованием генерал-полковника Руоффа. Наступление немцев намечалось в полосе нашей 18-армии. Маршал Гречко говорит о степени ее готовности следующее:
   "Особенно слабой выявилась оборона на участке 18-й армии... Снабжение армии в конце сентября немного улучшилось. Однако из-за отсутствия благоустроенных дорог обеспеченность боеприпасами войск всей Черноморской группы, и особенно тех, что действовали в трудно доступной горной местности, была недостаточной. Для довооружения войск группы требовалось, по меньшей мере, 20 тыс. винтовок, свыше 1 тыс. ручных и 500 станковых пулеметов. Обеспеченность продовольствием и фуражом была также низкой... В связи с осенью, которая приближалась, войска требовали теплое обмундирование и обувь, которых на складах группы вообще не было".
   Обычная для нас картина: Не готовы, не обеспечили, не хватает. А немцы, между тем, 25 сентября после сильнейших бомбежек и артиллерийской подготовки перешли в наступление. 27-го Руофф ударил по центру боевого порядка 18-й армии хорошо подготовленными частями альпийских стрелков под командованием Ланца. Немцы прорвали фронт и 5 октября, овладев горами Гунай и Гейман, вышли в долину реки Гунайка.
   29 сентября Ставка приказала командующему Закавказским фронтом:
   "Считаю необходимым немедленно создать ударные группировки, перейти к активным действиям и целиком восстановить положение в районе на юг от Хадиженска и на участке Горячий Ключ, имея в виду ни в коем случае не допустить прорыва противника на Туапсе".
   Далее снова Гречко:
   "7 октября войска центра 18-й армии силами 236-й стрелковой и 12-й гвардейской кавалерийской дивизии, 40-й мотострелковой и 119-й стрелковой бригад начали контрудар с целью уничтожения гунайской и сосновской группировок противника. Однако эти попытки из-за неорганизованности и слабой подготовки успеха не имели".
   Опять неорганизованность и слабая подготовка. А кто же в этом виноват, если не генералы? Они всё еще, оказывается, учатся, продолжают постигать "науку и искусство" войны, оплачивая учебу кровью и жизнями безропотных советских солдат, младших и средних командиров. Офицеров хоть как-то за людей считали. Деньги платили, наголо не стригли, "доппайками" баловали, чтоб не забыли вкус сливочного масла и печенья. А солдаты - "штыки". Мужиков в стране пока достаточно и нечего их жалеть. Да и от кого жалости ждать? От товарища Сталина и его цепного пса Мехлиса? Или может быть, от таких генералов как Еременко, Соколов, Савинов, либо полковников Пахомова и Киладзе? Наивная мысль! У них главная забота - собственная шкура. И чтобы сохранить ее, они со "штыками" не церемонились. Уничтожь немцы на пару десятков миллионов "штыков" больше, таким полководцам от этого было бы ни холодно, ни жарко.
   Нарком авиационной промышленности А Шахурин приводит любопытную деталь, связанную с подготовкой наших летчиков:
   "На самолетеУ-2 лечу на этот аэродром, хочу своими глазами увидеть, кому мы вручаем самолеты.
   Лейтенантов среди летчиков не вижу, только сержанты.
   Спрашиваю:
   - Какой налет имеете на боевых самолетах?
   Отвечают:
   - Полтора-два часа, и то чаще всего на старых самолетах, редко кто летал на новых.
   Спрашиваю у командиров:
   - Как будет происходить освоение материальной части?
   - Теорию им объяснили во время учебы, познакомили и с особенностями самолетов, ну а здесь даем один-два полета и потом - на Сталинград. Время не ждет".
   27 августа 1944 года обер-лейтенант Эрих Хартман был на приеме у Гитлера в Растенбурге по случаю награждения Бриллиантами к Рыцарскому кресту. Основательно готовить пилотов в это время в Германии уже не могли, и Гитлер спросил Хартмана:
   - Скажите мне Хартман. Вы считаете, что подготовка летчиков-истребителей недостаточна?
   - Я думаю, что она недостаточна, - ответил Хартман. - Я получаю молодых пилотов имеющих всего 60 часов налета, и из них только 20 часов на Bf-109... Эти юноши приходят к нам и их практически сразу же сбивают. Они приходят в большом числе, и тотчас же гибнут... Они должны после такой короткой подготовки выполнять боевые вылеты. Это главная причина наших потерь истребителей на Восточном фронте. Они знают, что еще не готовы. Они едва могут благополучно взлететь и приземлиться на Bf-109, не говоря уже о стрельбе.
   - Хартман, все, что вы говорите, возможно, верно, но сейчас это уже поздно,- ответил Гитлер. - Как я сказал, война с военной точки зрения проиграна. Каждый день ко мне со всех сторон приходят люди с идеями насчет ракет, танков, орудий, подводных лодок, новых операций, наступлений или отступлений, или предлагают безумные изобретения. Я должен решать. У нас просто нет времени..."
   "60 часов налета и из них 20 на Bf-109" недостаточно! А у нас "Полтора-два часа, и то чаще всего на старых самолетах". К этому, как говорится, комментарии излишни. Впрочем, ничего необычного для советской армии в этом нет. Разве, в частности, в осажденной Одессе не готовили младших лейтенантов - командиров взводов всего за десять дней? И в то же время специалистов-моряков, годами постигавших тонкости своих профессий разве сплошь и рядом не использовали в качестве пехоты? Причем, Нарком Военно-Морского Флота СССР Кузнецов по этому поводу, ничуть не смущаясь, заявляет:
   "Правильно ли, что моряки использовались на берегу? Да, это целиком соответствовало нашей военной доктрине, которая требует направлять все усилия для достижения единой цели".
   Вот такие мы особенные: у нас любая дикость и глупость непременно соответствует военной доктрине - цель оправдывает средства.
   В немецкой армии каждый солдат, не говоря уже об офицерах, после девяти месяцев службы, включая военное время, обязательно получал отпуск. Нашему верховному руководству такой "бред" и в голову не мог прийти. Если бы война продолжалась не четыре года, а даже сорок лет, то и тогда в советской армии ни о каких отпусках не могло быть и речи.
   Наш мудрый главнокомандующий считал, что миллионы мужчин в армии обязаны воевать либо заниматься подготовкой к боевым действиям и у них не должно оставаться времени для раздумий о доме, семье, женщинах и другой ерунде. Когда речь идет о судьбе Родины, нечего уделять внимание всяким пустякам. Многие отцы-командиры высокого ранга, разумеется, относились к этому вопросу точно так же. Ведь рыба, как известно, гниет с головы. Правда, себя они в отношении женского пола не очень ущемляли. ППЖ в армии были отнюдь не редкостью. Но в народе верно говорят, что попу можно - то дьяку зась.
   Маршал Мерецков приводит такой эпизод:
   "Приходит ко мне с жалобой женщина, сумевшая преодолеть рогатки военных условий и добраться прямо до генерала. В чем дело? Оказалось, что мимо ее дома проезжала часть, в которой служит рядовым ее муж. Она увидела мужа и пришла к месту расположения этой части. Но командир полка не разрешил женщине свидание с мужем".
   В чем же отличие солдата от арестанта? О каких отпусках может идти речь? И каким нужно было быть дуболомом, чтобы в подобном случае запретить повидаться жене с мужем! Но вернемся к Кавказу.
   15 октября Ставка сообщает командующему Закавказским фронтом:
   "Ставка разъясняет, что значение Черноморского направления не менее важное, чем направление на Махачкалу, потому что противник выходом через Елисаветпольский перевал до Туапсе отрезает почти все войска Черноморской группы от войск фронта, что, безусловно, приведет к их пленению; выход противника в район Поти, Батуми лишает наш Черноморский флот последних баз и одновременно дает противнику возможности дальнейшего продвижения через Кутаиси и Тбилиси, а также от Батуми через Ахалцихе, Ленинакан по долинам выйти в тыл всей оставшейся части фронта и подойти к Баку".
   В это время командующим Черноморской группой назначают генерала И. Петрова. Для выяснения обстановки он выезжает в 18-ю армию. Далее передаем слово Гречко:
   "При проверке состояния войск и обороны выяснилось, что командующий 18 армией и его штаб не знали действительного положения на фронте. Они утратили связь с соединениями левого фланга армии. Командованию армии даже не было известно про то, что противник захватил Шаумян. Оно недооценило условий местности и стремилось создать сплошной фронт, в результате чего войска, которые поступали в армию из резервов, вводились в бой частями, распыляясь, вместо того, чтобы сосредотачивать их и наносить контрудары в угрожающих местах".
   Военный совет фронта решает заменить командарма 18-й генерал-лейтенанта Ф. Камкова генералом Гречко, который до этого командовал 47-й армией на Новороссийском направлении.
   А генералу Петрову дает характеристику его непосредственный начальник - командующий Закавказским фронтом генерал армии И. Тюленев:
   "Командующий группой армий "А" Клейст отдает грозные распоряжения: взломать нашу оборону, но советские войска, которыми командовал И. Е. Петров, отбили все атаки противника и, ответив ударом в ответ, разгромили ударную группировку врага, которая рвалась к Туапсе...
   Со вступлением в командование Черноморской группой И. Е. Петрова положение на важном стратегическом участке Кавказа изменилось. Улучшилось управление войсками, они день ото дня начали успешно выполнять поставленные перед ними задачи".
   А теперь снова поговорим о Сталинградском направлении. И в войну, и позже все "подвиги", совершенные нашими войсками при отступлении к этому городу и в боях за него, преподносили так, будто горстка героев, в основном коммунистов и комсомольцев, сражалась с во много раз превосходящим их противником. Но ведь подобная трактовка - просто сказка для малышей. Чтобы не быть голословным, приведу соотношение сил, имевшее место здесь на конец лета 1942-го года.
   Группа армий "Б" немцев состояла из 8-й итальянской, 3-й и 4-й румынских армий - второсортных вояк, использовавшихся немцами исключительно для обороны флангов своих, наступавших на город 6-й и 4-й танковой армий (последняя была ослаблена в предыдущих боях), 4-го воздушного флота и 8-го авиакорпуса под общим командованием генерала Ф. Паулюса. Им противостояли два фронта: Юго-Восточный, куда входили 64-я, 57-я и 51-я армии, 13 танковый корпус, а также 8-я воздушная армия. Сюда же в качестве резерва перебрасывалась 1-я гвардейская армия. Командовал фронтом "отличившийся" в битве с Гудерианом генерал Еременко. В составе Сталинградского фронта были 63-я, 21-я, 62-я и 4-я танковая армии, 28-й танковый корпус и часть авиации 8-й воздушной армии. Кроме того, в качестве резерва Ставки в августе была сформирована 16-я воздушная армия. Сталинградский фронт находился в подчинении генерал-лейтенанта В. Гордова.
   19 августа Ставка принимает решение Сталинградский фронт тоже передать Еременко. А чтобы он чувствовал себя увереннее, направляют ему дополнительно 15 стрелковых дивизий и 3 танковых корпуса. 24 августа новый приказ: в срочном порядке сосредоточить севернее и северо-западнее Сталинграда еще не менее двух-трех армий.
   Что касается Еременко, то Василевский характеризует его, как человека искательного, ловкого и способного в одних случаях на подхалимство, а в других и на обман, на введение в заблуждение. В тяжелые для Сталинграда дни, когда у генерала Чуйкова всё висело на волоске, Сталин потребовал через Василевского, чтобы Еременко выехал туда, на правый берег Волги, к Чуйкову и помог ему. Василевский связался с Еременко и передал ему приказ Сталина. Тот ответил, что он ночью будет в Сталинграде. Однако утром Василевский узнал, что Еременко там не был. А в разговоре с Василевским сказал, что посылал людей на переправу, но обстановка сложилась такая, при которой пересечь реку в эту ночь оказалось немыслимо, и обещал переправиться следующей ночью.
   На вопрос Сталина Василевский ответил, что Еременко в прошлую ночь не смог попасть к Чуйкову. Что сделает это в следующую. Вечером Еременко отправился на переправу, но утром выяснилось, что он опять в Сталинград не добрался. И опять ему якобы не позволила обстановка. Заместитель Еременко, который вместе с ним был на переправе, сказал Василевскому, что последняя ночь ничем не отличалась от других. Люди переправлялись через Волгу туда и обратно.
   При очередном разговоре со Сталиным Василевский доложил ему, что Еременко всё еще не удалось встретиться с командармом.
   - Выгоните его туда, - сердито приказал Сталин, - чтобы он сегодня ночью был у Чуйкова.
   Василевский передал Еременко этот приказ, после чего тот снова ночью поехал на переправу, связавшись предварительно с Чуйковым и договорившись, где и как тот будет его встречать. Но переправился он не там, где условились, а в другом месте. Чуйков ждал его на переправе несколько часов, а Еременко всё не было. Он же тем временем, переправившись в другом месте, приехал в дивизию к генералу Людникову. От него связался еще с одним командиром дивизии и к утру снова был на левом берегу Волги, так и не повидавшись с напрасно его прождавшим командармом. Вылезать из блиндажа или подземелья Еременко очень не любил. Зато людей посылал на смерть в Сталинград сотнями тысяч. Одним словом, истинный "герой". С моей точки зрения, генерал Еременко не слишком уж отличался храбростью от полковника Киладзе.
   Но вернемся к осажденному Сталинграду. Девять общевойсковых армий, сверх того пятнадцать стрелковых дивизий, одна танковая армия, четыре танковых корпуса и две воздушных армии, не считая соединений ополченцев, призванных в Сталинграде, не перешли в наступление с последующим разгромом немцев, а всего лишь героически оборонялись, по сути, против двух немецких армий - 6-й и 4-й танковой. И самое удивительное, что все эти огромные силы едва отстояли город.
   Вот, например, что пишет Василевский:
   "В течение 24 августа вокруг Сталинграда шли ожесточенные бои при огромном превосходстве сил противника... Однако наши воины, героически дравшиеся плечом к плечу с рабочими отрядами и населением города, отбивали все атаки. Городская партийная организация в те дни проводила огромную работу. Всюду чувствовалась ее направляющая рука".
   Видите "при огромном превосходстве сил противника"! Ни больше, ни меньше. А главное, конечно, партийная организация - "Всюду чувствовалась ее направляющая рука". Впрочем, немцы могли иметь преимущество только при том условии, что большинство наших армий противник уничтожил. Но тогда командование фронтом нужно было немедленно отдать под суд за бездарное, если не сказать преступное управление войсками. Однако читаем далее:
   "В боях между Доном и Волгой... за июль-ноябрь немецкое командование не досчиталось около 700 тыс. солдат и офицеров, свыше 2 тыс. орудий и минометов, более 1400 самолетов".
   Сколько и чего недосчитались мы, маршал, разумеется, скромно умалчивает. Немцы, наступая, а затем, попав в окружение, потеряли под Сталинградом около 800 тысяч солдат и офицеров. А наши талантливые генералы, обороняясь, ухитрились угробить в боях за этот город два миллиона бойцов и командиров. Но у них все же хватило ума, окружить и разгромить 6-ю армию Паулюса. Впрочем, при том огромном перевесе сил над противником, какое было у нас, не разбить его могли только круглые дураки.
   Сама идея окружения немцев под Сталинградом, разумеется, преподносилась народу как гениальная.
   Но в тайном сосредоточении воинских масс на флангах армии Паулюса повторился принцип, рожденный в пору,
  
  
   0x08 graphic
0x01 graphic

Положение германских войск на конец 1942 г.

   когда босые, со скошенными лбами, челюстастые мужики расползались по кустарникам, окружая пещеры, захваченные лесными пришельцами. Чему удивляться: различию между дубинкой и дальнобойной артиллерией или тысячелетней неизменности использования старого и нового оружия?
   Суть окружения в Сталинградской операции не нова. Заслуга организаторов Сталинградского наступления лишь в правильном выборе района и времени для применения древнего принципа. Да еще, пожалуй, в умелом взаимодействии трех фронтов - Юго-Западного, Донского и Сталинградского.
   Ни о какой гениальности в связи с операцией, проведенной маршалом Сталиным, генералами Жуковым, Василевским, Вороновым, Еременко, Рокоссовским и офицерами Генерального штаба не может быть и речи, поскольку они лишь использовали принцип флангового окружения противника, введенный в военную практику волосатым человеком, известный еще людям неандертальской эры. Его, между прочим, применяют даже волки, окружающие стадо. О немцах я уже не говорю.
   Разумеется, нелепо отрицать значение для дела войны деятельность генералов, руководящих сражениями, но объявлять их гениями глупо, вредно и даже опасно.
   В. Вишневский по поводу Сталинградской победы с пафосом заявляет:
   "Сталинград повлек за собой грандиозную цепь событий - военных и политических, которые катятся, как лавина, и будут непрерывно нарастать. Днепр не преграда для нас. Мы шагнем к германским рубежам!"
   Видите, как расхрабрился Всеволод Витальевич? И Днепр для него не преграда, и к германским рубежам он шагнет, разумеется, сидя за сотни километров от фронта.
   Маршал Жуков тоже комментирует итоги Сталинградского сражения:
   "Первый период войны, закончившийся оборонительной битвой за Сталинград, явился большой школой вооруженной борьбы с сильным противником. Советское Верховное Главнокомандование, Генеральный штаб, командование и штабы войск уже приобрели прекрасный опыт в организации и ведении активных оборонительных сражений и наступательных операций... Всё это говорит о том, что советское военное искусство, базирующееся на марксистско-ленинской науке, было выше немецко-фашистской стратегии, искусства ведения операций и тактики. Наше Верховное Главнокомандование подвергло глубокому анализу сложившуюся оперативно-стратегическую обстановку, разрабатывало и осуществляло действенные меры для преодоления возникавших трудностей..."
   Превознося до небес "прекрасный опыт" и "советское военное искусство", якобы базирующееся на какой-то ерунде, Георгий Константинович наводит тень на плетень. Какое это к черту искусство, если более многочисленная и хорошо вооруженная армия удирала от противника до самого Сталинграда. И почему "Верховное Главнокомандование подвергло глубокому анализу оперативно-стратегическую обстановку" лишь после того, как оставили Латвию, Литву, Эстонию, Молдавию, Белоруссию, Украину - миллион 800 тысяч квадратных километров свой территории, на которой проживало 80 миллионов человек? Это больше двух Германий вместе взятых. О чем же оно раньше думало вместе со своей великой партией и мудрым вождем?
   Герой русско-турецкой войны 1877-1878 годов профессор Михаил Иванович Драгомиров, подчеркивая главную задачу армии, говорит:
   "Наше назначение - губить врага; воевать так, чтобы губить и не гибнуть, невозможно; воевать так, чтобы гибнуть и не губить, глупо".
   Маршал Москаленко пишет:
   "Я... в 1927 г. вновь уехал на учебу... в бывшую Высшую офицерскую школу, преобразованную в Курсы усовершенствования командного состава... Большинство преподавателей этого старинного военно-учебного заведения состояло из опытных специалистов, в прошлом генералов и офицеров царской армии..."
   Были, оказывается в России умные генералы. И вовсе не случайно в первую мировую войну к концу 1915 года немцы отняли у нас всего-навсего лишь территорию царства Польского и часть Прибалтики, а в эту войну за то же время дошли до Волги. Правда, маршал Москаленко придерживается иной точки зрения. Он утверждает:
   "Царская Россия на третьем году империалистической войны, в конце 1916 г., имела разрушенное хозяйство и неудержимо катилась вниз. Народ обнищал, был озлоблен, ненавидел царское правительство и его бюрократический, продажный аппарат. Войскам не хватало вооружения и боеприпасов. Армия терпела поражения и была бессильна добиться перелома в ходе войны. Бездарный генералитет занимал господствующее положение в царской ставке и генеральном штабе. В стране складывалась революционная ситуация".
   Ерунду городит маршал! Это чистейшей воды "социалистический реализм". Читая его откровения, можно подумать, что советские люди, в отличие от россиян в первую мировую, не обнищали и не были озлоблены бездарностью Сталина и его генералов. Или может быть, мы не испытывали недостатка в вооружении и боеприпасах и наша армия не терпела поражений? Никуда царская Россия не катилась. И не объявись в стране Ленин с его большевистской бандой, не было бы никакой "революционной ситуации", а немцы потерпели бы поражение намного раньше. Ведь сам же Москаленко, противореча себе, пишет:
   "4 июля - 13 августа 1916 г., во время первой мировой войны, осуществляли наступательную операцию русские войска под командованием генерала от кавалерии Алексея Алексеевича Брусилова...
   Поражали масштабы Брусиловского наступления: оно завершилось разгромом четырех австрийских армий в полосе между Полесьем и Днестром. В итоге операции войск Юго-Западного фронта австрийская армия потеряла свыше 1 млн. убитыми и ранеными, 450 тыс. пленными, 581 орудие и около 1800 пулеметов.
   Тогда впервые в позиционной войне была осуществлена наступательная операция крупного масштаба с одновременным прорывом фронта на пяти направлениях. Она выявила новые черты русского военного искусства: тщательность подготовки наступления на широком фронте, продуманное использование артиллерии и авиации, внезапность удара на нескольких направлениях в одно и то же время, развитие прорыва в оперативной глубине, умелую борьбу с вражескими резервами".
   Победа русских действительно была блестящей! Армии Антанты еще не знали таких удач в боевых действиях первой мировой войны. Только в Перемышле было взято в плен 9 генералов и две с половиной тысячи офицеров. Брусиловское наступление в 1916 году спасло Верден. В нем особенно ярко проявилось военное искусство одного из талантливейших русских военачальников - Брусилова. И если бы не Ленин со своими подонками, немцев разбили бы намного раньше и не было бы ни гражданской войны, ни товарища Сталина с его коллективизацией, голодоморами, "врагами народов", ни Гитлера с ублюдочно-изуверским национал-социализмом. А главное заключается в том, что генерал Брусилов вполне обходился без "направляющей руки" коммунистической партии. Невольно возникает вопрос, почему же тогда у нас, в частности, в нашей армии придавали ей такое огромное значение? Возможно, она и вправду сыграла какую-то заметную роль в войне с Германией - в победе над ней? Попробуем разобраться в этом.
  

"Великие" дела армейских политорганов

   Разговор о партии и ее армейских воплощениях начнем с констатации существенного факта. Ни в одной армии мира, исключая коммунистические, нет и никогда не было партийных комиссаров. В стране Советов институт комиссаров создали в гражданскую войну. Одна из первых инструкций, определявших их функции, разработана политотделом южной группы войск, которой командовал М. Фрунзе. В ней указывалось, что военные комиссары являются представителями рабоче-крестьянского правительства, проводят в армии идеи и политику Советской власти, ограждают интересы рабоче-крестьянской массы от возможных покушений со стороны враждебных ей элементов, содействуют развитию революционной дисциплины; наблюдают за беспрекословным исполнением боевых приказов.
   После большевистского переворота, когда состав Красной Армии был неоднороден, а командирские должности часто занимали царские офицеры, это имело определенный смыл. И враждебные элементы случались, и революционную дисциплину нужно было устанавливать и за командирами присматривать. Но, спрашивается, зачем, почти через четверть века после торжества советской власти, при наличии политотделов, замполитов, политруков и прочего в том же духе, понадобились еще и комиссары? Ведь уже не было нужды ограждать "интересы рабоче-крестьянской массы...", содействовать "развитию революционной дисциплине".
   Главная причина заключалась в типично сталинском подходе к людям. Никому не доверять. В любом и каждом видеть потенциального шпиона и предателя. Именно поэтому 16 июля 1941 года Указом Президиума Верховного Совета СССР в Красной Армии снова ввели институт военных комиссаров. Управления и отделы пропаганды переименовывали в политические управления и отделы. Уже само изменение названий свидетельствовало о расширении функций политорганов. В дивизиях и полках вводилась должность военкомов, которые получили право контроля всех без исключения действий командиров.
   Генерал-лейтенант Окороков по этому поводу пишет:
   "Естественно, что столь серьезная перестройка политорганов потребовала большой организационной и разъяснительной работы в войсках. Нам вновь пришлось серьезно заняться расстановкой кадров политработников. Ведь далеко не всякий заместитель по политчасти мог стать настоящим комиссаром, готовым разделить с командиром и власть, и ответственность. На посты военкомов мы назначали наших лучших политработников - людей, глубоко преданных делу партии, смелых (из чего можно заключить, что наряду с "лучшими политработниками" были и худшие, а также замполиты, мелко преданные делу партии, и даже трусы), имеющих необходимую военную и политическую подготовку, способных отдать все свои силы, а если потребуется, и жизнь на защиту Родины.
   В трудных условиях начала войны введение института военных комиссаров резко подняло авторитет политработников в войсках, повысило роль коммунистов и комсомольцев".
   В том, что введение комиссаров "резко подняло авторитет политработников" среди самих политработников, сомневаться не приходится. А какая от этого получилась практическая польза? Чем они помогли в борьбе с немцами? Красная Армия в первой половине войны бежала с комиссарами, коммунистами и комсомольцами сначала до Москвы, а потом и до Сталинграда совершенно так же, как могла бы бежать и без них. И всё-таки давайте продолжим рассказ генерал-лейтенанта о том, чем занимались в войсках комиссары в частности, и весь политаппарат в целом:
   "Но самое главное, к чему стремилось... политическое управление, - поддерживался высокий боевой дух бойцов, командиров и политработников".
   О боевом духе уже дважды шла речь в предыдущих главах, поэтому не буду повторяться. Новым здесь является, пожалуй, лишь то, что поднимать дух надо было не только у бойцов и командиров, но и у самих поднимающих этот дух - у "политработников".
   В том же ключе пишет и В. Вишневский:
   "Наш долг (долг политработников) - всё время поддерживать в армии и флоте сознание морального превосходства над противником".
   А как это делалось на практике, почитаем у маршала авиации А. Покрышкина:
   "После вручения наград состоялась конференция, на которой с докладом выступил инженер дивизии. Он говорил о современной авиации - нашей и фашистской, старался всячески доказать превосходство отечественных самолетов - МиГ-3, И-16, "чайки" - над немецкими. Зачем это понадобилось ему, не знаю. Ведь все, кто его слушал, уже много раз встречались с "мессершмиттами" и "юнкерсами" в воздухе, вели с ними бои и, следовательно, хорошо знали, что они собой представляют.
   После доклада попросили выступить летчиков - поделиться боевым опытом и высказать свое мнение о наших и вражеских истребителях. Слово предоставили мне. Сравнивая МиГ-3 с Ме-109, я откровенно сказал, что наш самолет, несмотря на многие его достоинства, всё-таки очень тяжел и на малых высотах уступает "мессершмитту" в маневренности. Слабовато у него и вооружение. В заключение я пожелал советским авиаконструкторам побыстрее создать новые, более совершенные машины.
   Мои слова были почему-то расценены как непатриотические. Я, мол, не прославляю отечественную боевую технику, и пытаюсь дискредитировать ее. Получив такую пощечину, вряд ли кто захочет откровенно высказывать свое мнение. И я решил больше никогда не выступать на подобного рода совещаниях. В полк возвратился в подавленном состоянии".
   А теперь снова Окороков:
   "Пока враг был еще далеко, политорганы проводили здесь митинги и собрания, разъясняли значение... обороны для защиты..."
   Очень существенно, что "политорганы" "поддерживали" "высокий боевой дух" "Пока враг был еще далеко". Вот только делали они это довольно странно. Можно понять митинги в гражданскую войну. Но какие были основания митинговать в армии в 41-м году, ума не приложу. Ведь армия не колхоз. Впрочем, и там при сталинских порядках не больно митинговали. А разъяснять людям, что оборона нужна для того, чтобы обороняться, едва ли имело смысл.
   Далее генерал-лейтенант пишет:
   "В ночь на 22 сентября... политработники армии разъехались по дивизиям, чтобы помочь командирам частей организовать оборону, подвезти боеприпасы, накормить бойцов горячей пищей".
   Обратите внимание - "разъехались" не по ротам, не по батальонам и даже не по полкам, а по дивизиям, за добрый десяток километров от передовой. И полезли в дела, совершенно их не касающиеся, за которые отвечали люди специально для этого предусмотренные по штату - командиры частей и подразделений, начальники тыловых служб. Но продолжим чтение:
   "Как бы не складывались фронтовые дела, должность начальника политуправления всегда беспокойная (Это генерал-лейтенант о себе). К нему поступают сведения о положении дел в войсках, политдонесения из дивизий, корпусов и армий. В этом потоке сообщений надо оперативно разобраться, принять срочные решения, рассмотреть просьбы и предложения, переговорить по ВЧ с членами военных советов и начальниками политотделов армий, выбрать то основное, о чем следует информировать Главное политическое управление и Военный совет фронта. И конечно есть десятки других дел, не терпящих отлагательства... Поспать, как правило, удавалось не больше двух-трех часов в сутки, да и то в машине, по пути в войска".
   Как видите, генерал Окороков весь в боях, простите - в делах, но ничего конкретного. И пешком он естественно не ходит, если даже спит в машине по два-три часа.
   Далее генерал сообщает:
   "В моих фронтовых записях сохранились краткие пометки о работе за несколько фронтовых дней, начиная с 20 ноября 1942 года".
   Вот это уже интересно. Возможно, действительно человек делом занимался. Почитаем, что он еще пишет.
   "На моем рабочем столе - груда телеграмм и телефонограмм, приказы и распоряжения наркома обороны, начальника Главного политического управления (Мехлиса), командующего войсками фронта, сводки из армий, боевые и политические донесения. Читаю, просматриваю, делаю пометки".
   Чувствуете, прямо как Хлестаков в "Ревизоре": "... курьеры, курьеры, курьеры..."
   Кстати, В. Вишневский по поводу "политических донесений" пишет следующее:
   "Политдонесения в целом только фиксируют: "Такой-то напился..."; "Такой-то сказал то-то..." Но взаимосвязи явлений, процесса - не раскрывают. Отсюда - оторванность агитпропагандистской работы, ее расплывчатость..."
   Однако продолжим откровения генерала Окорокова:
   "Заходит начальник отдела агитации и пропаганды подполковник В. Д. Кульбакин, политработник эрудированный, прекрасно подготовленный теоретически и, что самое главное, умеющий на практике применять знание теории...
   Василий Дмитриевич Кульбакин с порога спрашивает:
   - Вы читали сводку Совинформбюро? Какой блестящий успех на Северном Кавказе! Надо сделать так, чтобы это сообщение дошло до каждого воина фронта, такие известия поднимают боевой дух...
   Не успевает Кульбакин отправиться к себе, как просит разрешения войти его заместитель, он же начальник отделения печати, подполковник А. П. Голубев. В руках у Алексея Петровича свежий, только что тиснутый номер фронтовой газеты "За Родину". Втроем смотрим первую полосу... Кульбакин берет на заметку: ознакомиться с материалами следующего номера".
   Внимательному читателю, конечно, будет невдомек, как это "Кульбакин отправился к себе" и вдруг "втроем смотрим", а "Кульбакин берет на заметку". Не стоит удивляться. Товарищ Окороков, как видно, слишком заработался. Поэтому будем к нему снисходительны и продолжим чтение.
   "Фронтовая газета - предмет нашей повседневной заботы. Сегодняшний номер интересовал меня особо: начались снегопады, и командующий фронтом поставил перед командирами соединений задачу организовать массовую лыжную подготовку воинов. Политуправление поручило редакциям армейских и дивизионных газет разъяснять бойцам и командирам всю важность этого мероприятия.
   С начальником отдела полковником Н. Д. Казьминым я встречался ежедневно, порой по нескольку раз, - всегда были вопросы, требующие безотлагательного решения".
   Строевые офицеры, разумеется, не могли сами разъяснить бойцам и командирам "важность... мероприятия", связанного с "лыжной подготовкой". Без политуправления с его огромным штатом бездельников здесь ну никак нельзя было обойтись. И они, вне всякого сомнения, поработали на славу, достигли замечательных результатов. А чтобы убедиться в этом, вспомните хотя бы тех лыжников, шедших пешком и тянувших за собою лыжи, о которых шла речь в главе "Причины тяжелых поражений". Но будьте внимательны! Сейчас генерал расскажет о "вопросах, требующих безотлагательного решения", вероятно, чрезвычайно важных.
   "Вот и сейчас Казьмин заходит в кабинет со срочным делом. Он человек жизнерадостный, энергичный, любит добрую шутку... Однако на этот раз на его лице нет улыбки, он докладывает сдержано и сухо - значит, чем-то взволнован. Так оно и есть: в некоторых дивизиях парторганизации затягивают прием бойцов и командиров в партию..."
   Какой ужас! Тут действительно не до улыбок и шуток. Затягивать прием в партию и в самом деле недопустимо. Пока разберут да примут, смотришь, а потенциального коммуниста уже убили. Чего доброго партийные ряды поредеют.
   Оставим на время генерал-лейтенанта Окорокова, и почитаем, что пишет об одном комиссаре К. Симонов, бывший в то время корреспондентом "Красной Звезды":
   "Наш собеседник за обедом долго рассказывал о себе, хотя мы его отнюдь не расспрашивали. Рассказывал самодовольно и со многими никому не нужными подробностями. Насколько я понял, он до своего недавнего назначения сюда сидел на тыловой работе. Может быть, это было и не так, но все его рассказы о боевых делах почему-то сводились к тому, как он принимал пополнение. Он рассказывал нам о свой системе приема пополнения. Что он говорит пополнению, как он это говорит, при каких обстоятельствах, какую при этом стремится создать обстановку, какие проникновенные слова находит и как это неотразимо действует.
   По его словам выходило, что пополнение, принятое им лично, могло сразу же идти в бой и с успехом выполнять все поставленные задачи независимо от предварительной выучки...
   Я никогда больше не видел этого человека и не помню его фамилию; не стал ее записывать, хотя ему совершенно явно хотелось, чтобы я сочинил в "Красную Звезду" статью о том, как он великолепно принимает пополнение".
   Приведенная цитата ярко живописует армейского политического руководителя. И довольно легко представить, какая может быть от него польза. Тем не менее, В. Вишневский заявляет:
   "Был в Пубалте, - дружеская, хорошая встреча. Сообщили всякие "разговорчики" о ненужности политаппарата, политработников. Чушь! Ерунда! Политаппарат у нас отличный!"
   А теперь дадим слово Борису Полевому. В своей книге "В конце концов" он пишет:
   " - За эту неделю выбыло из партии, вернее, партия потеряла в нашем полку одиннадцать коммунистов. А приняли, знаете сколько? Шестнадцать. Одиннадцать и шестнадцать - вот какой счет. - Он опять надсадно закашлялся, встал, вышел из подвала, сплюнул за дверью и вернулся на прежнее место.
   - Я ведь по гражданской своей профессии - историк. И вот теперь частенько думаю, сколько разных партий существовало с античных времен. Росли, крепли, множились, когда волна удачи и конъюнктуры несла их наверх, когда принадлежность к ним сулила карьеру и земные блага. Но стоило судьбе повернуться к ним, к этим партиям, спиной, они сразу же начинали хиреть, таять и вовсе разбегались. Сколько такого помнит история!
   А у нас впервые, с тех пор как мир существует, это я вам как историк говорю, у нас - наоборот... Вот сейчас - уж куда тяжелее: Ленинград в блокаде от голода вымирает, немцы вот они, у самого волжского берега, да где, в центре России. Половину нашей промышленности забрали, шесть республик под ними, голод, холод, бесприютица, а партия вон она как растет. Одиннадцать с честью погибли в бою, а шестнадцать подали заявления. Как? А? Об этих цифрах не говорить, а песни петь надо..."
   Здорово написал эту сцену Полевой, но как говорят, попал пальцем в небо. Партия коммунистов "захирела, растаяла, разбежалась" так же благополучно, как и все те партии, о которых он упоминает с издевкой. А зазывали и принимали в члены ВКП(б) в действующей армии и вправду активно. Если бы этого не делали, то там остались бы от нее только рожки да ножки - то, бишь, одни партийные функционеры. А так, одних побили - других набрали и можно от имени новоиспеченных коммунистов творить всё что угодно.
   И снова воспоминания генерал-лейтенанта Окорокова:
   "9 октября 1942 года произошло важное событие! В Красной Армии было установлено полное единоначалие и упразднен институт военных комиссаров. Командиры Красной Армии возмужали и закались в тяжелых боях первого года войны, в большинстве своем они были коммунистами".
   Принципиальный большевик, генерал-политработник отзывается о вновь установленном единоначалии с таким же вдохновением, с каким всего год назад говорил о введении в армии комиссаров. Завидная твердость взглядов, достойная настоящего коммуниста-ленинца. И все же Окороков - это всего лишь Окороков. А вот как товарищ Сталин рискнул отказаться от таких замечательных помощников? Ведь они давили любое проявление свободной мысли в армии. Они ему так помогли в прошлом. Без них великий вождь ни за что не смог бы удержать свою крестьянскую армию в подчинении во время коллективизации. Наверное, Сталин рассчитывал, что и в этой войне комиссары выручат. А потом посмотрел, что Гитлер и без комиссаров дошел до Москвы, Ленинграда и Сталинграда, а его армия с комиссарами оказалась у Волги, и решил, что толку от них как с козла молока. Поскольку, кроме как языком болтать да за командирами приглядывать, они ничего другого не умеют. Разве что мешают воевать. Поэтому он и упразднил их. И Красная Армия без комиссаров взяла Берлин.
   А вот что по поводу упразднения в армии института комиссаров пишет маршал Василевский:
   "В октябре 1942 года в Советских вооруженных Силах было введено полное единоначалие. Качественно выросли и политработники. В декабре свыше 140 политработников получили генеральские звания. Многие из них были переведены и назначены на должности командиров-единоначальников".
   Любому здравомыслящему человеку понятно, что политработники могли "качественно" вырасти только как политработники - и не более того. Ничему другому в этих должностях они научиться не могли. То есть людям, которые до этого долгие годы ничего не умели, кроме как трепать языком, вручили, по меньшей мере, дивизии - судьбы многих тысяч солдат и офицеров и доверили осуществлять военные операции. Стоит ли после этого удивляться, что многое у нас получалось через пень-колоду, и что наши потери значительно превышали потери противника. Ведь кроме генералов, сотни, если не тысячи политработников получили звания полковников, подполковников, майоров и соответствующие им воинские должности.
   Впрочем, упразднение комиссаров нисколько не уменьшило влияние партии в армии. Ведь остались парторги, замполиты, политотделы, политуправления, наконец, члены Военных советов, которые постоянно ходили хвостиками за командующими фронтами и командармами с единственной целью - держать их под неусыпным партийным контролем. Ведь никакой пользы от них не было, и быть не могло. Помощь, оказанную членом Военного совета Мехлисом генералу Козлову в боях за Керчь, мы помним. К этому остается лишь добавить, что по ложным доносам Мехлиса дважды отстраняли от должности хорошего человека и способного командующего фронтом И. Петрова. А какой совет могли дать ничего не смыслящие в военном деле Хрущев, тому же Еременко, Радецкий Рокоссовскому или им подобные другим генералам, легко себе представить. Но ведь советовали, вернее "стучали". Вот что, например, пишет маршал Жуков:
   "Получив данные об освобождении Люблина 2-й танковой армией 1-го Белорусского фронта, я позвонил Верховному. Он был еще у себя на квартире и уже знал об этом.
   Выслушав мой доклад о действиях 1-го Украинского фронта, Верховный спросил:
   - Когда, по вашим расчетам, будет взят Львов?
   - Думаю, не позже чем через два-три дня, - ответил я.
   И. В. Сталин сказал:
   - Звонил Хрущев, он не согласен с задачей армии Рыбалко. Армия отвлеклась от участия в наступлении на Львов, и это, по его мнению, может затянуть дело".
   "Полководец" Хрущев "не согласен", "по его мнению, может затянуть дело". И сразу же донос товарищу Сталину. То есть то, что и требовалось от члена Военного совета.
   А теперь опять вернемся к "боевым" подвигам начальника политуправления Окорокова. Он, в частности, пишет:
   "Предложил выпустить листовку для разведчиков - как брать пленных".
   Не стоит делать большие глаза, читатель. Генерал Окороков конечно не одного языка привел, а поэтому, надо полагать, опыт у него в этом деле был колоссальный. Отчего же не поделиться им с разведчиками? Товарищи политработники и не до такого додумывались. Ни за что конкретно не отвечая, не имея определенных обязанностей, они порой от безделья проявляли личную инициативу в таких формах, какие не пришли бы в голову ни одному нормальному человеку. Один политик-изобретатель, к примеру, создал группу по подготовке кандидатов на повторение подвига Александра Матросова. Решил научить солдат, как надо закрывать грудью амбразуры вражеских дотов. Сам-то он, наверное, здорово в этом поднаторел. И научил бы, если бы кто-то из его начальников вовремя не сообразил, что придумать такую штуку мог только законченный идиот. Однако послушаем, что нам еще генерал Окороков расскажет.
   "На фронте больше чем где либо человеку нужна хорошая песня и добрая шутка, свежая газета и письма от близких, книга и кинофильм - словом, то, что мы называем обычно духовной пищей. Забота о духовной жизни красноармейцев... - прямая обязанность политработников.
   Политуправление снабжало войска настольными играми, в первую очередь шахматами и шашками, следило, чтобы у всех бойцов были в достатке карандаши, конверты, бумага... И конечно, помнили мы о музыке - доставляли в части патефоны с пластинками, музыкальные инструменты, а перво-наперво гармони...
   В нашем распоряжении находилось более 150 кинопередвижек, их мы старались посылать как можно чаще на передний край... Например, показывали фильм в блиндаже командира роты, причем дважды - сначала для одной половины роты, потом - для другой".
   Во, дает! Хлестакову в сравнении с генерал-лейтенантом просто делать нечего. Люди, не знавшие войны, не имеющие понятия, что такое передовая, прочитав эту галиматью, могут поверить генералу и представить передний край чем-то вроде дома отдыха. Песни, шутки, карандаши, патефоны с музыкальными инструментами... Придумать такое впору лишь барону Мюнхгаузену.
   Генерал Окороков "воевал" начальником политуправления 2-го Белорусского фронта, в составе которого был и аз, грешный. Это дает мне полное право заявить, что всё, о чем он пишет, бред сивой кобылы. Карандашей, конвертов, книг, шахмат, шашек, музыкальных инструментов я ни разу не видел не только во время боев, но и в течение шести месяцев обучения в полковой школе. О кинофильмах уже не говорю. Откуда в окопах электропитание для кинопередвижки? И дело не только в нем. Кинофильм на переднем крае! Это же надо, такое сморозить! Попробуем представить себе подобную ситуацию. Допустим, половина роты оставляет окопы и идет смотреть кино. А вторая половина в это время воюет с немцами. При этом следует учесть, что нормальная рота состоит обычно из трех взводов. Каждый взвод это человек тридцать. Таким образом, полурота должна насчитывать не менее сорока бойцов. Землянку командиру роты роют человек на пять, не больше. Спрашивается, как могли затолкать в нее полуроту да еще кинопередвижку с киномехаником впридачу? Впрочем, возможен и другой вариант. Идут тяжелые бои. От роты осталось человек десять. Вот тогда, пожалуй, можно скомандовать: "Бросай, ребята воевать! Кинопередвижка приехала!"
   Кинофильмы под носом у немцев не последняя выдумка Окорокова. Фантазия генерал-лейтенанта неуемна. Читаем дальше его ценные воспоминания.
   "Вскоре начальник политотдела 188-й дивизии полковник Г. Н. Шинкаренко доложил мне, что... В полку чайхану открыли".
   Очень инициативный мужик был Шинкаренко. Начальник политотдела полковник Брежнев, к примеру, до такого не додумался.
   Вот так и воевали, дорогой читатель. Одни умирали, защищая и освобождая Родину, а другие чайханы открывали. Но в чайхану давайте поверим. Ведь открыли ее, слава Богу, в полку, а не на переднем крае в окопах. Неясно, правда, кто посещал это заведение. Конечно же, не солдаты с передовой, о которых так пеклись политорганы.
   Далее следует отметить, что начальник политуправления Окороков не только рассылал по частям директивы и своих помощников. Иногда он лично беседовал с командирами по телефону. Вот так, к примеру:
   "Я шептал и кричал в телефонную трубку, просил, требовал, приказывал... Признаюсь, что далеко не все слова, с которыми я обращался... к руководителям... можно повторить в печати..."
   Улавливаете? Это человек, которому партия поручила заботу о духовной жизни советских воинов. Его обязанности чем-то напоминают те, какие в цивилизованных армиях выполняют армейские капелланы. Не знаю, как кто, но я с трудом могу себе представить матюгающегося священника. Однако не будем слишком придирчивы, тем более что такая бурная деятельность генерал-лейтенанта принесла, по его словам, отличные результаты. Вот что он по этому поводу говорит:
   "На Наревском плацдарме парторг Комаров был ранен в руку. Превозмогая боль, он бросился вперед, увлекая за собой бойцов. Противник при поддержке танков перешел в контратаку. Силы были неравными, но Комаров, истекая кровью, продолжал вести автоматный огонь, пока не потерял сознание. 37 убитых фашистов насчитал командир роты около тяжело раненного Комарова, когда наши бойцы овладели вражеской траншеей..."
   Или вот еще:
   "Когда враг начал теснить наших бойцов, Евгений, уже раненный, в полный рост, с гранатой в руке пошел на фашистский танк. Увидев, что отважный комсомолец упал, его товарищи с возгласом "Бей фашистов!" бросились в рукопашную схватку с врагом..."
   Надо полагать, что в первом боевом эпизоде из всей роты стрелял один парторг Комаров. Иначе ему не приписали бы всех "37 убитых фашистов". Остальные бойцы - те, каких он "увлек за собой", вероятно позабыв, что им тоже неплохо бы стрелять, с восхищением наблюдали за парторгом, укокошившим 71-м патроном из диска своего ППШ чуть ли не полсотни немцев. Которые конечно для того, чтобы Комарову было легче их убивать, выстроились в ряд, тесно прижавшись друг к другу, и стояли, не шелохнувшись, словно в фотоателье.
   А во втором случае генерал, вероятно, сидел рядышком в окопе и собственными глазами видел как Евгений "уже раненный, в полный рост, с гранатой в руке пошел на фашистский танк", и как "его товарищи с возгласом "Бей фашистов!" бросились на этот же танк "в рукопашную".
   И еще один пример, позволяющий судить о результатах кипучей деятельности генерала:
   "... после боя курсанты нашли в перелеске тело командира роты старшего лейтенанта Бринькова. В руках убитого был зажат окровавленный партийный билет. На странице партбилета кровью было написано: "Коммунисты в плен не сдаются".
   Не правда ли, впечатляет? Жаль только, что не сказано, когда лейтенант писал о коммунистах, до гибели или после, и чем - пером или другим предметом. А сам генерал, оказывается, не всегда сидел в штабе фронта за десятки километров от передовой, но и лично сражался. В качестве подтверждения привожу следующую цитату:
   "Пригнувшись, я побежал к роте: хотелось подбодрить бойцов, помочь командиру поднять их в атаку. Но я не успел. За меня это сделала санинструктор роты Вера Ляхова".
   Видите "хотелось подбодрить бойцов, помочь" ротному. Без генерала Окорокова ну никак не могли обойтись. И надо же такому случиться, что как раз в этот момент ни командира батальона, ни командира полка, ни командира дивизии, ни, наконец, командарма - ну ни кого. Все куда-то мгновенно исчезли. Один Окороков на месте оказался. И подбодрил бы, помог бы, но, ах какая жалость, помешала санинструктор. Однако не стоит расстраиваться. Война не окончена, и генерал-лейтенант еще успеет себя показать. Читаем далее.
   "В дни наступательных боев за Рамушевский коридор политотдел 11-й армии стал широко практиковать вручение красных флажков лучшим воинам - отважным бойцам, отлично зарекомендовавшим себя в прошедших боях".
   Кое-кто, грешным делом, может подумать, что флажки бойцам раздавали в награду, на память. Чтобы, если солдат останется жив, домой привез и на стенку вместо иконы повесил. Ничего подобного!
   Вот что по этому поводу говорит генерал Окороков:
   "Этот флажок боец должен был водрузить в освобожденном от врага населенном пункте, над дзотом, на высоте.
   Поднятый красный флаг воодушевлял бойцов, удваивал их силы. Но вскоре мы пришли к выводу, что в наступательном бою эту форму массовой воспитательной работы можно использовать далеко не всегда. Красный флаг видели не только наши бойцы, но и противник. Флаг нередко становился хорошим ориентиром для вражеской артиллерии и минометов. Политотделу 11-й армии пришлось выпустить специальную листовку - разъяснить бойцам, что красный флажок над освобожденной деревней, над отбитым у врага дзотом можно водружать только в том случае, если он не виден противнику".
   Как выяснить, виден флажок противнику или нет, в листовке, разумеется, сказано не было. В общем, водружать нужно, но только так, чтобы "воодушевлял" лишь наших бойцов, а для противника был бы вроде дули в кармане. И снова генерал-лейтенант:
   "В дивизии и полки выезжали группы политработников (В помощь тем бездельникам - замполитам и политрукам, что числились в дивизиях и полках по штату), каждый из которых отвечал за свой определенный участок. Работники организационно-партийных отделов занимались укреплением ротных партийных организаций, принимали меры по вовлечению в партию отличившихся в боях. Инструкторы по пропаганде и агитации добивались, чтобы в подразделения без задержки попадали свежие газеты, готовили и проводили беседы, инструкторы по работе с комсомольцами помогали ротным комсомольским организациям, инструкторы по тылу контролировали питание людей...
   После ликвидации демянского плацдарма политуправление фронта направило свыше сорока групп политработников для расследования зверств, учиненных фашистами на временно оккупированных территориях".
   Чувствуете, сколько их - кому-то помогающих, что-то контролирующих и даже расследующих, как будто в армии без них не было военных следователей, прокуроров, трибуналов. Примеров из веселой книги генерал-лейтенанта можно было бы привести еще много, но все они в том же стиле и не заслуживают того, чтобы и дальше уделять им внимание. Скажу лишь, что он благополучно "довоевал" до дня победы. А, вернувшись со славой домой и глядя на других маршалов и генералов, пишущих мемуары, решил и себе написать книгу "Слово, ведущее в бой", чтобы вся страна узнала и достойно оценила его "боевые" подвиги. Верно в народе говорят, куда конь с копытСм, туда и рак с клешней.
   Соперничать с генералом Окороковым по части выдумки способен, пожалуй, лишь маршал Еременко. Он пишет:
   "Когда после короткой артиллерийской подготовки стрелковая рота поднялась в атаку, первым бросился вперед Иван Янаев. Гитлеровцы открыли ураганный огонь и вынудили роту залечь буквально перед бруствером своей траншеи. Тогда Янавев развернул красное знамя и с громким возгласом "Вперед, за родную землю!" устремился на врага, увлекая других примером бесстрашия".
   Здорово, правда? Вот только жаль, ничего не говорит маршал о том, с начала ли атаки нес с собой, на всякий случай, красное знамя Иван Янаев: в одной руке винтовку, в другой свернутое знамя. Или когда уже "под ураганным огнем" залег "перед бруствером" немецкой траншеи ему пришла в голову блестящая мысль развернуть знамя. И он опять же под ураганным огнем сбегал за ним назад в свою траншею.
   При чтении военных мемуаров обращает на себя внимание, что все авторы, говоря о партии, очень похожи на богомольных старушек, уверенных в том, что чем больше они поминают Бога, тем скорее попадут в царствие небесное. Вот как, например, описывает партийное обеспечение армии тот же маршал Еременко:
   "Важнейшим условием успеха наших действий была широко развернувшаяся в войсках партийно-политическая работа.
   При сосредоточении войск и подготовке операции... плохо обстояло дело с дорогами. В это время шли продолжительные дожди, в связи, с чем создалась напряженная обстановка со снабжением войск продовольствием, фуражом и боеприпасами, а значит и ее исход.
   В дорожные батальоны и части, выделенные на строительство дорог, были направлены работники политуправления фронта, политотделов армий и соединений".
   Направлены, разумеется, не с лопатами и ломами для того, чтобы помогать строить дороги, а болтать языком - призывать и вдохновлять. И еще Еременко:
   "О размахе партполитработы свидетельствует тот факт, что за время с 25 августа по 25 сентября, т. е. в период самых напряженных боев, в члены и кандидаты партии только в 39-й армии, действовавшей на направлении главного удара, было принято 12332 воина".
   Надо полагать вместо коммунистов, погибших и выбывших по ранению. Жаль, что маршал не говорит, сколько всего людей потеряла армия в этих боях. Интересно было бы сравнить. А в заключение Еременко восклицает:
   "Сердце наполнялось гордостью за родную партию, под руководством которой наш народ, мужественно вынесший тяготы первых лет войны, твердо и неуклонно шел к полной победе".
   Как "наш народ твердо и неуклонно шел" почитаем в "Дневнике военных лет" В. Вишневского:
   "Вдоль пути работают женщины - прокладывают железнодорожную ветку... Хватит ли сил человеческих рассказать о вашем труде, подвиге и великотерпении! Одни тащат по снегу спиленные стволы елей, другие подкатывают по узкоколейке вагонетки... У шалашика из еловых веток пилят полено две старушки, - медленно, неумело упорно... Им бы старушкам сидеть дома, слушать радио, штопать чулки или пасьянсы раскладывать... Вот стоят вагоны, где живут женщины-лесозаготовители... Утраты наши тяжки, - почти нет семьи, где не было бы потерь... Но люди упорно работают, - на некоторых производствах 16-летние девушки дают до 600 процентов нормы... На военных заводах нарастают темпы производства. На радиозаводе 14-лнтняя девочка дает пятнадцать единиц, а до войны на этом же месте давали три. Огромный напор, конвейерная система... На заводе изготовляют боезапас, ремонтируют танковые моторы. 60-70 процентов - женщины, даже в литейном цехе... Люди в робах, много девушек-производственниц. Работают с электросварочными аппаратами... С 23 февраля в городе прибавка хлеба. (Его рыночная цена сразу упала до двухсот рублей за килограмм, а сравнительно недавно - была шестьсот.) Вернувшиеся из эвакуации (с Урала) рассказывают: "Жизнь стала трудная, масло 1500 рублей кило, люди продают последние тряпки, вещи... Каждый думает о своих делах, о желудке... В селах Урала тихо. Мужчин мало, - седые старики, инвалиды, дети. На посиделках женщины поют печальные песни или забористые частушки о том, что парней надо отпустить на побывку к девкам. В деревнях извещения о смерти красноармейцев называют "похоронками..."
   Трамвай битком набит. Одна из женщин плачет: "Зачем мне теперь жить? Мужа, трех сыновей отдала. Мне их, видно, не дождаться... Убьет меня - и слава богу..."
   К. Симонов приводит в своем дневнике письмо, написанное ему Ф. Сафьяновой:
   "Я жила в Архангельске, и, когда началась война, меня взяли в армию и нас направили на карело-финский фронт. Нас всех 2500 человек посадили на пароход "Спартак" в 1941 году, в июле месяце, вернее сказать, это не пароход, а грузовой лесовоз. Мы ехали по Белому морю до Кандалакши, там нас высадили, и до места назначения мы добирались пешими. Мы были у самой финской границы, станции Лоухи, и там мы были на оборонительных работах четыре месяца. Вот тогда я и попала на этот лесовоз "Спартак", который нас должен был доставить обратно в Архангельск...
   Мы возвращались с карело-финского фронта и ровно десять суток пролежали на лесовозе "Спартак" внизу в трюме, на голом железе, голодные холодные...
   Я никогда не забуду, умирать буду, как подошел к нашему люку капитан парохода и в рупор стал говорить таким внятным голосом: "Внимание, внимание!" - потом сделал большую паузу и опять: "Внимание, внимание! К нашему пароходу подходит ледокол..."
   Боже, что тут началось - начали люди шарахаться, извините за такое выражение, именно что шарахаться. Люди вставали и падали, вставали и падали, и всё равно начали кричать "Ура!". Кто мог, выходил на палубу, а кто и не мог подняться. Даже были покойники. Я говорю: "Дядечка, подвиньтесь, дайте пройти", - а он давно уже холодный и не двигается. На нас страшно было смотреть, можно было перепугаться. Грязные, худые, мазутные и не похожи были на людей.
   Я сейчас иногда думаю, что как будто это была не я - как я могла выжить такой 18-летней девчонкой, а вот выжила!
   ... людей выносили на носилках, больше половины не могли подняться. Особенно тяжело переносили мужчины. Лесовоз стал в районе Соломбала, после чего нас всех перевозили в город Архангельск".
   А вот что пишет А. Шахурин:
   "На некоторых заводах Урала и Сибири хлеб давали с примесью коры и отрубей, люди страдали от авитаминоза".
   И приводит документ, датированный февралем 1942 года, адресованный конструктору С. В. Ильюшину:
   "Состояние питания работающих очень плохое. Последние дни недостает даже хлеба. Рабочим очень часто дают только по одной тарелке "болтанки" - вода с мукой... Крайняя нужда в одежде и обуви, особенно у ленинградцев, которые приехали налегке, и у подростков из ремесленных училищ и ФЗО".
   Это рабочие завода, где выпускались ильюшинские штурмовики, обращались за помощью к главному конструктору.
   В начале 1942 года в наркомате организовали выставку продуктов питания, изготовленных из заменителей. Пояснения давал один из работников снабжения:
   " - Это что? - спрашивают его.
   - Это котлеты из опилок, - отвечает он.
   - А это что?
   - Это дрожжи из опилок.
   - А это?
   - Биточки из опилок".
   Слово "опилки" здесь надо понимать в переносном смысле. Из древесины и других ее компонентов готовилась так называемая биомасса, а из нее уже вышеперечисленные "блюда" - "чурочные котлеты", от слова чурка", то есть полено, и прочие "деликатесы". Партийные руководители всей этой дряни, разумеется, не ели.
   На уральских, в частности, на авиационных заводах многие рабочие страдали авитаминозом. В борьбе с этим недугом находчивое начальство заставляло их пить вместо воды настой из сосновой и еловой хвои. Даже порядок такой завели при входе в столовую: не дадут тебе ложку, пока не выпьешь хвойного настоя.
   И еще Шахурин:
   "Бывая на наших заводах... видел худых, истощенных людей, часто с опухшими ногами, черными кругами под уставшими от напряженной работы глазами. Видел молодых парней и девчат, худых, узкогрудых, работающих у станков и прессов на подставках... Проработав в цехе 11-12 часов, люди отправлялись еще на 4-5 часов рыть котлован и укладывать бетон".
   А вот что говорит работница одного из заводов А. Инишева:
   "Весной сорок третьего года цеху номер 8 выделили земельный участок... Делили так: отмеряли делянку метр в ширину, а в длину - сколько сил у тебя хватит. Копали вековую целину. Травы - по пояс. Смену отработаешь и километров пять-шесть бежишь на свою делянку, Копаешь до темна. Поспишь тут же, на траве, подстелив фуфайку, а чуть свет встанешь, еще покопаешь - и на работу".
   Известный уже нам генерал Окороков тоже высказался о работе в тылу:
   "В начале июня к нам прибыл женский батальон. Решено было использовать его на погрузке угля... И все же мы сомневались: смогут ли девушки, пережившие блокадную зиму, выполнить столь тяжелую работу?
   Когда женский батальон - пятьсот ленинградских комсомолок - прибыл на Ладогу, командир батальона полковой комиссар И. Н. Бобров построил девушек и представил их генералу Шилову. Больно было смотреть на них: худые, бледные. Они недоедали много дней, а грузчик угольных барж - профессия не для слабых. Уже на следующий день девушек было не узнать: одежда грязная, лица покрыты угольной пылью".
   "Полковой комиссар построил и передал генералу"! И всё! Два здоровых мужика, третий Окороков, откормленные на казенных генеральских харчах, не придумали ничего лучшего, как истощенных в блокаде девчонок назначить грузчиками к угольным баржам. Правда, последнему "больно было смотреть на них"! Прямо как в пословице: "Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву".
   А маршал Еременко просто в восторге от женщин:
   "Это был действительно подвиг, ибо из 17650 га колосовых более 60 процентов было скошено женщинами с помощью кос и серпов".
   Заявление Еременко свидетельствует лишь о его глупости. Умный человек никогда бы не стал восторгаться тем, что девушек и женщин используют на тяжелейших работах и в качестве уборочных машин.
   Маршал в своих воспоминаниях затронул и еще одну любопытную тему:
   "9 августа, - пишет он, - в райком партии поступило письмо от 60-летнего колхозника артели им. Фрунзе Базалея Павла Никифоровича, в котором он сообщил, что из своих трудовых сбережений вносит 100 тыс. рублей на приобретение самолета для войск 2-го Прибалтийского фронта.
   12 августа после опубликования в районной газете письма тов. Базалея райком партии получил письмо от колхозника артели "Память Ленина" Т. В. Деревянченко и мастера промартели С. М. Проненко.
   В этом письме они писали: "Мы, труженики, Деревянченко Тихон Васильевич и Проненко Савелий Матвеевич, из печати узнали о присвоении нашему земляку, тов. Еременко А. И., звания Героя Советского Союза... Мы хотим... купить по одному самолету для окончательного разгрома врага и вручить их своему земляку - генералу армии тов. Еременко А. И..."
   Сегодня, 15 августа, райком партии получил еще одно письмо от колхозницы артели им. Калинина... тов. Онекленко Дарьи Михайловны, она пишет: "Я, Онекленко Дарья Михайловна... воодушевленная победами доблестной Красной Армии и горя желанием помочь ей в быстрейшем разгроме заклятого врага - немецкого фашизма - из своих трудовых средств вношу на постройку самолета для вооружения авиачасти Второго Прибалтийского фронта, в котором командует наш дорогой земляк - Еременко А. И., 50 тыс. рублей".
   О том же говорит и Шахурин:
   "В ходе войны широко было известно имя саратовского колхозника Ферапонта Головатого, купившего на свои сбережения самолет и передавшего его в действующую армию".
   Очень любила родная партия дурить свой народ. И делать ей это было проще простого. Ведь никто и заикнуться не смел о том, что она чушь городит. Можно было бы понять, если бы кто-то из чувства патриотизма отдал государству сохранившиеся от родителей и уцелевшие от большевистских реквизиций золотые кольца или серьги. Но басни о "трудовых сбережениях" колхозников, достаточных для покупки самолета, - бессовестная очередная ложь. Один партийный болван придумал, второй поддержал, третий санкционировал, и пошло - поехало: прекрасная патриотическая инициатива.
   Покупали, оказывается, не только самолеты, но и танки. Вот что, к примеру, пишет маршал Бабаджанян:
   "Развернувшийся по почину тамбовских колхозников всенародный сбор средств на постройку танковых колонн был подхвачен по всей нашей стране".
   И все-таки на кого это было рассчитано? На англичан, американцев или на кого-нибудь еще? Ведь советские люди прекрасно знали, что крестьяне на свои "трудодни" жили в войну ничуть не лучше заводских рабочих, получавших 700-800 рублей в месяц. А буханка черного хлеба на рынке стоила тогда больше сотни. Откуда же такие баснословные "трудовые сбережения" у крестьян, которым платили чуть ли не на порядок меньше, чем рабочим? И вдруг именно колхозник покупает самолет так просто, словно бутылку водки.
   Я глубоко убежден, что объяви партия о колхознике купившем на "трудовые сбережения" крейсер или даже линейный корабль, советский народ в массе своей проглотил бы и такое. Однако думаю, что запуганные НКВДистами и затурканные партией представители здравомыслящей части нашего народа все же никогда не верили подобным бредням.
   Незыблемая и непререкаемая правота партии надежно оберегаалась наркоматом внутренних дел. Тюрьмой и пулей искоренялся даже намек на неверие. Без опеки НКВД партия немедленно лишилась бы статуса непогрешимости. А пропагандисты ее идей и решений тут же предстали бы в своем истинном виде, то есть превратились бы в обыкновенных, часто малограмотных болтунов.
   Общество в коммунистическом государстве не могло развиваться свободно. Каждый его шаг контролировала и направляла партия. Вернее, ее секретари разных рангов. Они решали, как человеку жить и работать, как любить и воспитывать детей, что читать и какую слушать музыку, где и как отдыхать. Жизнь лишилась своего первозданного, естественного образа, потеряла право расти как трава, волноваться как море.
   Здесь самое время задать вопрос: а что же представляли собой партийные руководители? Заглянув в прошлое, советских "духовных пастырей" можно классифицировать следующим образом: Первый, наиболее распространенный тип, не в состоянии был мыслить аналитически. Его представители руководствовались лозунгами, газетными указаниями, цитатами из речей Сталина, Молотова, Ворошилова. Без этих подпорок такие глашатаи партии были бессильны что-либо самостоятельно сообразить и сделать. Не способные, по недостатку ума, разобраться в связи явлений, они часто, по любому поводу проявляли жестокость и нетерпимость. А главное, всё принимали всерьез: и марксистско-ленинскую философию, и социализм, и перспективу грядущего коммунизма. Словно школяры, зубрили Краткий курс истории ВКП(б), старательно конспектировали доклады и брошюры. В личной жизни, как правило, были скромны, иногда даже испытывали нужду, чаще других попадали в партийные мобилизации. Использовалась такая разновидность руководителей на низших ступенях власти.
   Многие из этих простаков зачастую приобретали имидж этаких "своих парней", поскольку, если не считать цитат из классиков марксизма-ленинизма, говорили убогим, но доступным народным языком. Их грубость была естественной - рабоче-крестьянской. Шутки вызывали смех на собраниях трудящихся.
   Ко второму типу следует отнести умных циников, прекрасно понимавших, на чем держится партия. В узком кругу они посмеивались над многим - над невежеством народа, над ошибками наркомов и генералов, над высокими идеалами. Партия им платила, и они служили ей. Их единственной высшей страстью были дачи, мебель, легковые машины, драгоценности. К деньгам, не веря в их прочность, эта категория руководителей особой тяги не испытывала. Такие люди встречались чаще всего на высших ступенях партийной иерархии.
   А на самом верху умещалось всего десятка полтора избранных особей, лишенных не только догм и идеалов, но совести и жалости. Появление в их среде ограниченных людей всегда знаменовало начало зловещих событий. Специалисты по социальной механике - избранные порой возвышали догматиков, чтобы поручать им особо кровавые дела. А те, дорвавшись до высшей власти, в отведенное им время упивались ею, а затем, как правило, исчезали, зачастую разделяя судьбу своих жертв. Наверху же по-прежнему оставались одни лишь специалисты высокого класса, над которыми, на страшной высоте, в никому недоступном и неподвластном мире царил единственный и неповторимый, "великий" вождь - товарищ Сталин. Он был их главой - обладал беспредельной властью и патологической жестокостью.
   А теперь почитаем, что пишет о партии маршал Чуйков:
   "Коммунистическая партия привила нашим воинам горячую любовь к Родине, преданность своему народу; армейские политорганы, партийные и комсомольские организации, выполняли указания Центрального Комитета партии, воспитывали в каждом воине веру в наше правое дело... развивали чувство высокой ответственности перед Родиной, поднимали моральный дух".
   Послушать маршала, так без партии и Родину никто не любил бы, и в правое дело не верил, а об уровне "морального духа" и говорить не приходится. Пример тому, как некоторые "политорганы" поднимали уровень морального духа, приводит Константин Симонов:
   "В тот первый раз мы пробыли здесь, в дивизии, в общей сложности около трех суток, и, когда бы за эти трое суток не зашли в стандартный домик, всегда видели одну и ту же картину: начальник штаба сидит за телефонами или над картой и днем и ночью всё в той же позиции... А подле него, тоже почти всегда в одинаковых позициях, за исключением ночных часов, когда они спали... сидели начальник политотдела и начальник особого отдела... Оба они во время всех наших приходов ничем не были заняты и упорно сидели друг против друга, обмениваясь разными мало значительными замечаниями. Было такое ощущение, что они просто тянут время то в ожидании завтрака, то в ожидании обеда, то в ожидании ужина...
   Свое собственное сидение здесь в разговорах с нами они объясняли тем, что у них все люди разосланы, все на местах, все работают там, где требуется... Вид их каждый раз возбуждал у меня невольную улыбку...
   Петров (Автор "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка"), когда мы уходили и оставались наедине... страшно кипятился и сердился на этих двоих. И никак не хотел соглашаться с моими возражениями: то, с чем здесь столкнулись, редкое явление, и - чего не бывает! - как видно, бывают и на войне тунеядцы. Петров говорил, что всё равно, редкие они или не редкие, а его берет зло, и он просто удивляется ангельскому терпению начальника штаба, у которого они сидят над головой и который до сих пор не послал их к чертовой матери.
   Доконала Петрова сцена, происшедшая на третий день, когда мы снова зашли на командный пункт. Как раз в это момент начальник штаба куда-то вышел, а к начальнику политотдела явился комиссар батальона; он только что привел свой батальон сюда откуда-то из второго эшелона и стал докладывать о том, какой они проделали тяжелый марш, как устали и замерзли люди и как хорошо было бы получше разместить их, дать им возможность отогреться.
   И вдруг, к нашему удивлению, начальник политотдела стал распекать его:
   - Какой вы марш совершили и как вы греться и питаться будете, это вы по строевой части обратитесь! Пусть этим командир полка занимается! А мне вы ответьте, почему уже три дня от вас нет политдонесений? Почему вы запускаете отчетность?
   Комиссар батальона начал что-то объяснять насчет того, что у него на долгом марше главные заботы касались обогрева и питания людей и что он занимался этим.
   Но начальник политотдела накричал на него, что не позволит передоверять политработу кому-то другому, что не дело комиссара заниматься продовольственным обеспечением, что он не квартирьер... На наших глазах происходило самое плохое, что можно себе представить в армии: формалист, которому важно было только соблюдение внешних форм и которого беспокоила лишь возможность нагоняев со стороны начальства за несвоевременную подачу сведений, грубо ругал умного и хорошего политработника, который клал всю душу прежде всего на то, чтобы людям в трудных условиях войны было хоть немножко легче жить и сподручней воевать".
   И опять Чуйков:
   "Душой обороны были коммунисты и комсомольцы, руководимые партийными организациями и политорганами... Их умение нацеливать низовые партийные и комсомольские организации на укрепление авторитета командира, на выполнение боевых задач, на поиск наиболее выгодных форм и приемов ведения боя, включая утверждение веры в сознании каждого бойца, что враг будет остановлен и разгромлен, составляло тот самый морально-политический фундамент, на который опирались командиры при решении боевых задач. Именно партийные и комсомольские организации всколыхнули и обеспечили развитие массового героизма защитников Сталинграда".
   Глядите, выходит, что без "партийных и комсомольских организаций" Чуйков и другие командиры никакого авторитета не имели бы, "наиболее выгодных форм и приемов ведения боя" не знали, веры в то, "что враг будет остановлен и разгромлен" не имели, и вообще, если верить Чуйкову, вероятно, бежали бы без оглядки от Волги до Урала и того дальше. Глупости всё это! Когда командир трус или дурак, никое "нацеливание" коммунистов и комсомольцев не в состоянии превратить его в умного храбреца. Это такая же ложь, как и то, что "партийные организации и политорганы" что-то "всколыхнули и обеспечили". Однако наберемся терпения и читаем дальше.
   "Коммунисты 62-й армии занимали ведущую роль в войсках, цементировали ряды воинов, в бою они были первыми, в рукопашных схватках самыми злыми, а в атаках самыми решительными, в штурмовых группах самыми смекалистыми, в обороне самыми упорными выносливыми... Сраженный вражеской пулей на улице заводского поселка, Кисим, падая, крепко зажал комсомольский билет в руке. Это было его знамя, с ним он сражался и погиб".
   Если верить маршалу, без коммунистов о победе над Гитлером нечего было бы и думать. Только вот, как же тогда Петру Первому удалось без них разбить шведов под Полтавой, Суворову одержать десятки побед, Кутузову разделаться с Наполеоном? Думаю, что Чуйков, расписывая коммунистов, здорово загибает, также как и о том, что "сраженный вражеской пулей", прежде чем упасть, сумел расстегнуть пуговицу на кармашке гимнастерки, достать комсомольский билет и зачем-то зажать в руке. Но раз это утверждает маршал, который наверняка всё это видел собственными глазами, приходится соглашаться. Далее командарм вспоминает о боях за Берлин.
   "Забегая немного вперед, скажу, что после той огром­ной работы, которую провели Военный совет, политорганы и партийные организации частей и соединений, завер­ша­ю­щий штурм прошел на таком высоком уровне, что при­шлось даже сдерживать людей, оберегая их от излишнего риска".
   Явно перестарались "политорганы и партийные организации", если пришлось даже сдерживать, чтобы не рисковали. Трогательная забота о людях при штурме Берлина, какой восторгается Чуйков, разумеется, впечатляет. О том же, как это происходило на самом деле, речь пойдет впереди. А пока послушаем маршала Василевского, который, как говорится, сразу берет быка за рога.
   "Главная цель моих воспоминаний - показать как под мудрым руководством Коммунистической партии (читай Сталина) ковалась грандиозная победа... Были в этой борьбе и ошибки, и просчеты... Но, разумеется, не они составляют главное на том многотрудном пути, который прошли наши воины к победе".
   "Ошибки и просчеты", стоившие нам десятков миллионов погибших воинов для Василевского, естественно, не "составляют главное". Основная его цель показать "мудрое руководство" коммунистической партии. Далее он пишет:
   "Кончался первый год войны. Его итоги особенно апрельско-июньские события, не радовали советское командование. Однако главные испытания были впереди. Предстояли Сталинградская битва и борьба за Кавказ. Там, на юге, ситуация осложнялась с каждым днем. Сосредоточив около 90 дивизий и овладев боевой инициативой, фашисты рвались к среднему и нижнему течению Дона".
   Ну и как вы думаете, какова была реакция Генштаба на сложившуюся ситуацию? Укрепили оборону? Выдвинули вперед заранее подготовленные резервы? Ничего подобного! Читайте:
   "В этой обстановке ЦК партии 12 июня принял решение о коренном улучшении партийно-политической работы в войсках. При Главном политическом управлении, политуправлениях фронтов и политотделах армий были созданы коллективы агитаторов, при ГлавПУРе образовали совет военно-политической пропаганды".
   Но как читатель уже догадывается, всё это было как мертвому припарка и тогда, 28 июля 1942 года, товарищ Сталин подписал пресловутый приказ 227:
   "Враг бросает на фронт всё новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется вглубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа... Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйск, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа...
   Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много земли, много населения и что хлеба у нас всегда будет в избытке... Такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам.
   Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства не безграничны, территория Советского государства - это не пустыня, а люди - рабочие, крестьяне, интеллигенция - наши отцы, матери, жены, братья и дети. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше - значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину.
   Из этого следует, что пора кончать отступление.
   Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв.
   Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности...
   Наша Родина переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникерам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев - это значит обеспечить за нами победу.
   Можем ли выдержать удар, а потом и отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, и наш фронт получает всё больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов.
   Чего же у нас не хватает?
   Не хватает порядка и дисциплины... В этом теперь наш главный недостаток, мы должны установить в нашей армии строжайший порядок, железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину...
   Паникеры и трусы должны истребляться на месте. Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование - ни шагу назад без приказа высшего командования.
   Выполнить этот призыв, значит, отстоять нашу землю, спасти Родину, истребить и победить ненавистного врага".
   Приказом N 227 предписывалось снимать командующих армиями, командиров корпусов и дивизий, допустивших самостоятельный отход войск. Те же меры предполагалось применять и к командирам и комиссарам полков и батальонов за оставление воинами без приказа боевых позиций. Этим же приказом вводились штрафные батальоны.
   Василевский комментирует приказ сдержано и достаточно объективно:
   "Я, как и многие другие генералы, видел некоторую резкость и категоричность оценок приказа... А те дисциплинарные меры, которые вводились приказом, уже перестали быть непременной, настоятельной необходимостью..."
   Генерал армии Штеменко, по поводу Приказа пишет:
   "... приказ N 227 чрезвычайно благотворно повлиял на боеспособность войск. Каждый глубоко проникся мыслью о необходимости стоять насмерть в бою..."
   Повлиял "благотворно", видимо, надо понимать так, что с помощью приказа N 227 сотворено некое благо. В чем же оно заключалось? Вероятно в том, что "каждый проникся мыслью". А как же можно было не проникнуться, если грозят расстрелом либо в лучшем случае штрафным батальоном? Можно подумать, что до этого приказа никому и в голову не приходило, что в бою надо стоять на смерть.
   А вот как оценивает Приказ маршал Москаленко:
   "Этот документ произвел на всех командиров, красноармейцев и политработников огромное впечатление ясностью изложенных в нем перспектив и задач".
   Здесь маршал немного не договаривает. "Задачи" были ясны всем и без этого приказа. А вот "перспективы" изложенные в приказе на случай, если задачи не будут выполнены, действительно могли произвести "огромное впечатление" своей "ясностью".
   Маршал Чуйков высказывается в том же ключе:
   "... никогда еще перед всем составом, как перед командным, так и перед рядовым, ни один документ не раскрывал со столь полной откровенностью положение нашей страны... Партия, Советское правительство откровенно поделилось трудностями с народом..."
   Какое великое счастье! Какое изумительное откровение! Отступая, дошли до Волги, а бедные командиры, красноармейцы и политработники о сложившихся трудностях понятия не имеют. Всё это рассчитано на дураков. Разговоры о трудностях нужны были Сталину только для того, чтобы ввести в армии драконовские меры. Здесь всё ясно. "Мудрый" вождь и "гениальный" полководец не мог обойтись без внушающих страх силовых приемов.
   Как видим из приведенных выше цитат, авторы военных мемуаров утверждают, что в войсках к приказу N 227 отнеслись с пониманием. А вот генерал-лейтенант артиллерии Г. Ковтунов в своей книге "Всей мощью огня" от этого приказа просто в телячьем восторге. Он восклицает:
   "И сегодня нельзя без волнения читать эти скупые, наполненные глубочайшим содержанием и смыслом строки... Слушая его, многие бойцы плакали, и никто не стыдился, не вытирал своих слез... до сих пор помню, какое огромное воздействие оказал приказ Наркома на красноармейцев, сержантов, командиров. Что-то новое появилось в их взглядах - твердость".
   Каким же надо быть циником, чтобы написать такое! Люди плакали от радости оттого, что, окажись противник сильнее и снова придется отступить, их будут расстреливать или отправлять в штрафные батальоны. Наверное, только от этого и "твердость появилась во взглядах". Как будто красноармейцы до приказа N 227, не щадя своей крови и жизни, не защищали Родину, и не было еще обороны Бреста, Одессы, Севастополя, Ленинграда, не погнали немцев от Москвы? Я лично за время участия в боях ни в пехоте, ни в минометном полку не видел ни одного труса.
   "Мудрому" вождю было невдомек, что если солдаты по состоянию своего духа не хотят или неспособны по-настоящему воевать, то никакие самые грозные приказы, никакие крутые меры не заставят их сражаться и не удержат от бегства. Самые талантливые военачальники и опытные командиры будут бессильны, что-либо сделать. Подтверждением тому может служить развал русской армии в 1917 году.
   У "великого мыслителя" не хватило ума сообразить, к чему приведет его приказ N 227. Вот молотит немец по сотням людей, а стоит только отвести их за обратный скат высоты, и они будут в безопасности, и тактического проигрыша никакого, и техника сохранится. Но есть приказ: "Ни шагу назад" - и держат под огнем и губят технику, губят людей.
   И, наконец, последнее. Приказ N 227 из-за своего слишком "прямого и сурового смысла", был строго секретным, но, по существу, какой же это секрет, когда многие сотни тысяч бойцов и командиров, а пожалуй даже миллионы бывших на фронте летом 1942 года, знали его содержание?
   А теперь дадим слово маршалу Василевскому. Он пишет:
   "Громадную роль в подготовке войск... сыграла живая, целеустремленная партийно-политическая работа. Она являлась тем фундаментом, на котором вырастали воля и вера людей в победу".
   Складывается впечатление, что, славословя КПСС, генералы и маршалы пользовались одной шпаргалкой. Панегирик партии коммунистов Василевский заканчивает очередным земным поклоном в ее адрес:
   "Своей исторической победой советские люди обязаны Коммунистической партии. Она мудро вела и его армию сквозь все испытания и трудности войны к полному разгрому народ фашистской Германии... Партия выковала несокрушимую монолитность и величайшую стойкость народа, что позволило нам с таким блеском решить все задачи войны..."
   Из слов Василевского следует, что, угробив в войне свыше трех десятков миллионов людей, партия с "блеском решила все задачи" Если бы к этим жертвам добавилось еще миллионов двадцать, он, судя по всему, еще исступленнее славил бы партию, так как "блеск" в этом случае получился бы куда большим.
   Маршал Москаленко пишет:
   "Коммунисты и комсомольцы успешно помогали некоторым бойцам избавиться от страха перед противником".
   Большое упущение маршала состоит в том, что он не объясняет, как "коммунисты и комсомольцы" это делали. Интересно, а главное поучительно было бы послушать такие откровения. Не могу ручаться за комсомольцев, но коммунисты, вне всякого сомнения, были очень храбрыми людьми. А чтобы убедиться в этом, достаточно почитать мемуары генерал-майора В. Гладкова:
   "Совсем раскис инструктор политотдела майор Борчанский. Он лежал на скамье и задыхался. Врач доложил: "Это на нервной почве"... Инструктор Борчанский перетрусил на море до колик. Все офицеры прыгали с мотобота в воду и бежали к берегу, а он остался лежать на скамье. Копылов тогда сказал: "Черт с ним..." - и отвернулся, как будто инструктора больше не существовало. Борчанский вернулся один в Тамань".
   Не правда ли, герой? Он, вероятно, тоже не раз помогал "некоторым бойцам избавиться от страха перед противником". Далее Москаленко приводит любопытный отчет партийного начальника:
   "... батальонный комиссар писал: "Кровью и телом мы преградили путь движению крупных механизированных сил противника".
   Неужто маршалу было невдомек, что "преграждать путь" немцам не снарядами, бомбами и минами, а "кровью и телом", это даже не глупость - это преступление! Скорее всего, он считает такую войну в порядке вещей и потому бьет земные поклоны партии:
   "Нас цементировала и направляла на великие подвиги славная Коммунистическая партия. Выдающаяся роль во всех сражениях принадлежала коммунистам и комсомольцам, которые в любых условиях находились в авангарде борьбы, призывали, воодушевляли на подвиги... Ленинская партия, ее Центральный Комитет явились той силой, единственной и неповторимой, которая смогла организовать отпор фашистским захватчикам..."
   В своем славословии партии маршал, разумеется, умалчивает о страшных страницах истории нашей страны, которыми мы обязаны "Ленинской партии и ее Центральному Комитету". Москаленко прекрасно понимает, что скажи он такое, - только бы его и видели. И, наконец, завершающий москаленковский аккорд во славу партии:
   "Дальновидная политика ленинской партии, ее многогранная всеобъемлющая деятельность явились важнейшим источником Победы. Она вдохновляла на борьбу с врагом весь советский народ и была поистине сражающейся партией. Лучших своих сынов она послала на передний край битвы с фашизмом, в которой отдали свою жизнь во имя Победы 2 млн. коммунистов... Победа над фашизмом коренным образом изменила обстановку в мире и открыла эру социалистических революций в странах Европы и Азии, нового мощного подъема национально-освободительного движения угнетенных народов на других континентах".
   Вот так, дорогой читатель. 2 миллиона погибших в войне коммунистов - "лучшие сыны". А 33 миллиона, тоже павших в боях с захватчиками, если и сыны, то, оказывается, не лучшие! О них Москаленко даже не вспомнил. С его точки зрения беспартийные не заслуживают внимания. Он восторгается эрой социалистических революций, подъемом освободительного движения угнетенных народов. Но где теперь эта эра? И почему угнетенные народы не оценили дарованную им коммунистами свободу и решили вдруг снова стать "угнетенными". Вот вопрос, над которым стоит задуматься. А теперь передадим слово маршалу Бирюзову, который, как и его коллеги усердствует в восхвалении КПСС:
   "Свою беспримерную стойкость, силу духа и несгибаемую волю к победе бойцы... и все защитники Родины, черпали в неиссякаемом роднике великих идей ленинизма, в руководстве Коммунистической партии".
   Если черпали "в неиссякаемом роднике несгибаемую волю к победе", зачем тогда Приказ N 227? В общем, старая и фальшивая песня. Далее маршал пишет:
   "Некоторым частям почти без передышки пришлось пройти 200 километров. И здесь опять решающую роль сыграли коммунисты и комсомольцы".
   В чем заключалась эта роль, Бирюзов не уточняет. Догадайтесь сами. Главное, что роль, разумеется, была "решающая". И еще:
   "... начальник оргинструкторского отделения политотдела 51-й армии полковник К. И. Калугин... рассказал о коммунистах старшинах Селезневе и Елисееве. Когда у них кончились боеприпасы, а фашисты всё лезли в контратаку, Селезнев и Елисеев принялись рубить их саперными лопатами".
   Надо полагать, что немцы "лезли в контратаку" без гранат, винтовок и автоматов. Так что рубить их саперными лопатами ничего не стоило. Полковник Калугин не уточняет, сколько старшины нарубили немцев. А мог бы. Он ведь всё это видел собственными глазами. Но, как говорят, Бог с ним. Передаем слово маршалу Бабаджаняну.
   "Непобедимость советского народа, народов стран социалистического содружества и их вооруженных сил в том, что ими руководят КПСС и братские партии, вооруженные марксизмом-ленинизмом..."
   Этот, как видите, сказал коротко, но зато обо всём "социалистическом содружестве" в целом. Вот только непонятно почему Красная Армия бежала от немцев в 41-м и 42-м годах. Ею ведь и тогда руководила КПСС "вооруженная марксизмом-ленинизмом".
   А вот что думает о великой партии соплеменник Бабаджаняна маршал Баграмян:
   "Реакционные правительства... рассчитывали политически изолировать Советский Союз и поставить его под удар Германии... Мудрость партии... предотвратила эту угрозу..."
   Вот так! Ни больше и не меньше! Оказывается, не было страшной войны с Германией, поскольку ее угрозу предотвратила "Мудрость партии". Но читаем дальше.
   "На минуту воцарилось молчание. Генерал Кирпонос в глубокой задумчивости вертел в руках карандаш. Первым заговорил корпусной комиссар Вашугин.
   - Всё, что вы говорите, Максим Алексеевич, - он подошел к карте, - с военной точки зрения, может быть и правильно, но политически, по-моему, совершенно неверно! Вы мыслите как сугубый военспец: расстановка сил, их соотношение и так далее. А моральный фактор вы учитываете? Нет, не учитываете! А вы подумали, какой моральный ущерб нанесет тот факт, что мы, воспитывавшие Красную Армию в высоком наступательном духе, с первых дней войны перейдем к пассивной обороне, без сопротивления оставив инициативу в руках агрессора! А вы еще предлагаете допустить фашистов в глубь советской земли!.. - Переведя дыхание, член Военного совета уже более спокойно добавил: - Знаете, Максим Алексеевич... если бы я вас не знал как испытанного большевика, я подумал бы, что вы запаниковали... Вот уже два дня воюем, а пока ни разу по-настоящему не ударили по фашистам. Нужно бить их! И не давать опомниться..."
   Глядите, какой боевой комиссар. У него от избытка храбрости даже дыхание перехватывает. Храбр до невероятности. И если бы чуть позже он с перепугу не застрелился, мы, надо полагать, победили бы немцев много раньше. А маршал Баграмян, между тем, как и все до него, отдает должный поклон родной партии:
   "Партийно-политическая работа стала грозным оружием, которое делало наших бойцов непобедимыми".
   Примерно те же слова, но чуть сдержаннее, говорит о партии и маршал Рокоссовский:
   "Партийные и комсомольские организации добивались, чтобы каждый солдат, знал свою боевую задачу и выполнял ее не жалея сил".
   Партию славили в своих мемуарах, разумеется, не только маршалы, но и вообще все, кто писал их. И здесь нет ничего удивительного. Без этого ни одна книга не увидела бы света.
   Говоря об армейских политорганах и пресмыкательстве военачальников перед партией, я вовсе не отрицаю, что в общей массе политработников были умные, храбрые и честные люди. Но среди десятков тысяч болтунов и бездельников таких было крайне мало, и они, как правило, старались перейти и переходили на командные должности. А те, кто не мог этого сделать, безусловно, испытывали духовный дискомфорт и постоянное ощущение никчемности выполняемых ими обязанностей. Психологически уверенно чувствовали себя лишь замполиты, политруки и прочие, лишенные если не ума, то уж во всяком случае, совести.
   Мне в армии с заместителями по политической части явно не везло. О замполите - майоре Семенове я уже говорил в главе "Победители". А в Хабаровске старший лейтенант - парторг мотоциклетного батальона, куда я попал из минометного полка, без моего ведома исследовал содержимое принадлежавшего мне чемодана и кое-что прихватил себе на память. Затем капитан - замполит, редкостный крохобор и дурак, переведенный за явное безделье от нас в другую часть, однажды встретив меня, стал спрашивать, что нового в батальоне, а после моего вопроса: как он устроился на новом месте, ответил:
   - То, что надо. Я и там ни хрена не делаю.
   У этих людей, возможно, есть жены, дети и внуки, поэтому я не называю их имена.
   Последний замполит, с которым я имел несчастье познакомиться в 50-м стрелковом полку, был подполковник Асафьев. Представительный, степенный, вальяжный, с громким раскатистым начальственным голосом. Этот верный большевик-ленинец принес свою мерзлую картошку на солдатскую кухню и обменял ее там на хорошую. Я бы и его фамилию не назвал, но "благородный" поступок замполита уже тогда не составлял секрета, поскольку разбирался на партактиве дивизии.
   В конце моей службы в армии, в первые месяцы 1950 года меня усиленно агитировали вступить в партию. Даже вручили партийные рекомендации. Но я не торопился стать коммунистом. Что же это за партия, - думал я, - если ее руководители сплошь и рядом воры, дураки, бездельники и подлецы. И тут объявили демобилизацию. Рекомендации заверили в политотделе дивизии, с тем, чтобы я вступил в партию по возвращении домой. Однако, вернувшись в Одессу, я решил, что этого делать не следует.
   С отвращением вспоминаю время, когда каждый советский гражданин обязан, был из года в год изучать и конспектировать Краткий курс так называемой "истории" ВКП(б), биографию Сталина, "гениальное" литературное творчество Брежнева. А чего стоили партсобрания, на которых мне, беспартийному, приходилось присутствовать по исполняемой должности? Выходит на трибуну, к примеру, секретарь партбюро или кто-то из партийных функционеров рангом пониже и несет очередную идеологическую чушь. Все в зале отлично понимают, что доклад делается для проформы, попусту отнимает время, а потому никто его не слушает. Докладчик тоже, скорее всего, отлично сознает, что говорит ерунду, знает, что это всем ясно и всё равно с апломбом продолжает вещать. После выступления непременно голосуют: "Кто за?" Члены партии, разумеется, единогласно утверждают всё предложенное партийным руководством. Глядя на это, я каждый раз испытывал огромное удовлетворение оттого, что мне как беспартийному можно не участвовать активно в этом скверном спектакле, оставаться всего лишь пассивным вынужденным зрителем.

После того, как генералы научились воевать

   Закончив главу "Причины тяжелых поражений" битвой под Сталинградом и отметив, при этом, что наши генералы к тому времени уже приобрели достаточный опыт, хочу предупредить читателя, что это вовсе не значит, будто дальше у нас всё пошло гладко, и впереди были одни лишь победы. Ведь товарищ Сталин по-прежнему был Верховным Главнокомандующим, а войска наряду с другими генералами возглавляли Еременко, Хозин, Кулик с членами Военных советов Мехлисом, Хрущевым и им подобными.
   В начале 1943 года штаб Закавказского фронта, которым командовал генерал Тюленев, разработал план высадки двух морских десантов - основного и вспомогательного в районе Новороссийска. Руководил высадкой уже "отличившийся" в сорок втором под Севастополем вице-адмирал Октябрьский.
   Маршал Гречко так рассказывает об этой операции:
   "Первый отряд кораблей основного десанта из-за плохо организованной погрузки и ухудшения погоды опоздал с выходом из Геленджика почти на час двадцать минут. Кроме того, отряд средств высадки основного десанта был сформирован из разнотипных судов, катеров и средств высадки, имевших различные скорости хода, и поэтому общее движение судов приходилось ориентировать по наиболее тихоходным.
   4 февраля в 00 часов 12 минут, когда до начала артподготовки оставалось всего 48 минут, командир высадки контр-адмирал М. Е. Басистый, видя, что первый отряд не сможет своевременно прибыть в район высадки, дал на крейсер "Красный Кавказ" командиру отряда огневого сопровождения вице-адмиралу Л. В. Владимирскому радиограмму и уведомил командующего операцией вице-адмирала П. С. Октябрьского об опоздании первого десантного отряда. Контр-адмирал М. Е. Басистый просил в связи с этим перенести открытие огня на полтора часа. Не ожидая приказа командующего операцией, вице-адмирал Л. А. Владимирский немедленно сообщил о перенесении сроков артподготовки на все корабли. Корабли были вынуждены маневрировать в районе высадки на глазах у противника".
   Отсюда следует, что десантная операция была плохо продумана и скверно спланирована. А поэтому с первых же минут ее осуществления началась обычная наша бестолковщина. Сроки, установленные планом, нарушились еще до того, как десанты попали под огонь противника. С высадкой опоздали на час двадцать минут, из-за чего большие корабли, вынуждены были, не открывая огня, маневрировать на виду у немцев, подвергаясь угрозе бомбардировки и артиллерийских обстрелов, и к тому же демаскируя десант.
   И снова маршал Гречко:
   "Командующий операцией вице-адмирал П. С. Октябрьский, получив радиограмму командира высадки контр-адмирала Басистого с просьбой о перенесении артподготовки, понял, что из-за оттяжки начала высадки до рассвета остается крайне мало времени, и поэтому приказал выполнять операцию по ранее установленному плану... Однако радиограмма командующего операцией дошла до адресатов через 45 минут после указанного в плане срока начала операции, и выполнить приказ уже было невозможно. Так, уже с самого начала десантной операции вместо согласованности и тесного взаимодействия между командирами групп были допущены просчеты, которые впоследствии привели к срыву высадки основного десанта".
   Нетрудно догадаться, что в результате бездарной организации, всё дальше пошло кувырком. Авиация, не получив приказа об изменении времени, нанесла бомбовые удары по Северной Озерейке, Глебовке, Васильевке, Станичке и Анапе. Вслед за бомбардировкой был высажен воздушный десант. В два часа 31 минуту корабли открыли огонь по противнику в районе северной Озерейки. Однако не смогли подавить укрытые в склонах гористой местности его огневые точки. А через полчаса крейсера вообще прекратили стрельбу и ушли на свои базы.
   Основной десант в районе Северной Озерейки, который по плану должен был высаживаться под прикрытием корабельной артиллерии, в результате опоздания попал под шквальный пулеметный, минометный и артиллерийский огонь немцев. Шесть судов загорелось. Канонерские лодки и другие суда несколько раз подходили к берегу, но противник вынудил их уйти от места высадки... Приближался рассвет. Чтобы сохранить основные силы и средства десанта, контр-адмирал Басистый приказал кораблям уходить в Геленджик и Туапсе. На берегу в районе Озерейки закрепились только штурмовые отряды первого эшелона - около 1500 человек и 16 танков.
   Контр-адмирал Г. Холостяков пишет:
   "Что там, в Озерейке, неблагополучно, я почувствовал по нервному напряжению П. С. Октябрьского, по хмурому лицу Кулакова, когда явился к ним на КП с очередным докладом. Эта догадка, к сожалению, вскорости подтвердилась. Во время высадки основного десанта не удалось обеспечить такой важной в подобных операциях внезапности. Противник обнаружил в море наши корабли и был наготове, причем у него выявилось в этом районе намного больше огневых точек, чем казалось. Участники первого броска начали высаживаться в очень тяжелых условиях - во время шторма и под сильным вражеским огнем. Были потеряны блиндеры и еще несколько вспомогательных судов. Контр-адмирал М. Е. Басистый понял, что продолжать высадку нельзя и дал кораблям команду отходить.
   Общая картина прояснилась, конечно, не сразу. Сначала мне стало известно лишь одно: корабли отходят от Озерейки, не высадивши морские бригады, потому что это почему-то оказалось невозможным.
   Я поспешил на КП командующего флотом П. С. Октябрьского. Если уж так получилось, думалось мне, есть смысл повернуть часть кораблей - хотя бы канонерские лодки - в Цемесскую бухту, высадить морскую пехоту на плацдарм, захваченный возле Станички, и развивать оттуда наступление на Новороссийск. Я доложил свои соображения, пытаясь быть очень кратким. К тому же они, казалось мне, и не требовали многословных обоснований. Плацдарм существовал. Пристань рыбозавода, способная принять канлодки, была в наших руках. Береговые батареи и флотские летчики, которые взаимодействовали с куниковским отрядом, прикрыли бы и эту высадку. Словом, перестройка плана операции казалась оправданной. Я даже ждал, что командующий перебьет меня и скажет: "Это уже решено".
   П. С. Октябрьский выслушал до конца. Быстро шагая взад и вперед по комнате, он поставил два-три вопроса, из которых я понял, что всё это, очевидно, обговаривалось здесь. "Так в чем же дело?" - думал я.
   Отпущенный к себе на КП, я еще некоторое время, пока развиднелось совсем, ждал приказа обеспечить принятие кораблей возле Станички. Однако тогда он не пришел".
   Трое суток, без связи, без поддержки и помощи, морская пехота, истекая кровью, вела тяжелые бои. А отцы-командиры в штабе, во главе с Октябрьским, уже списали их, не подозревая, что они всё еще продолжают драться. У десантников закончились боеприпасы. Потери были огромны. Оставшиеся в живых попытались прорваться в район Станички, туда, где высаживался вспомогательный десант, но это удалось немногим. Отдельные уцелевшие десантники ушли в горы.
   В общем, операция "Море", рассчитанная на освобождение города Новороссийска, провалилась. По "официальным" данным погибло около тысячи человек, потеряли много кораблей и другой техники. За никчемное руководство вице-адмирала Октябрьского сняли с должности командующего Черноморским флотом и направили на Дальний Восток руководить Амурской военной флотилией. Но погибших это, разумеется, не воскресило, и оттого, что адмирала переместили, тысячам вдов и сирот не стало легче.
   А теперь, чтобы получить представление о том, как обстояли дела на других участках фронта, дадим слово маршалу Москаленко:
   "Ко всему сказанному о боевых действиях с 10 по 18 марта можно добавить, что, как они показали, план операции, разработанный фронтом, был недостаточно продуман, а в ходе его осуществления не учитывалось изменение обстановки".
   Видите! Мало того, что "план был недостаточно продуман", но еще и "не учитывалось изменение обстановки".
   Примерно ту же картину рисует и маршал Конев, говоря об августе 1943 года и вспоминая командующего 37-й армии генерала М. Шарохина:
   "Как и раньше, в армии не очень четко было поставлено управление войсками. Командиры частей и соединений располагались на большом удалении от войск, поля боя не видели, обстановку знали поверхностно, доклады из частей получали с опозданием".
   Отсюда следует, что среди больших начальников были такие, которые, чтобы, не дай Бог, не зацепило пулей или осколком, сидели за тридевять земель от передовой. Что происходит впереди, толком не знали. Войсками руководили вслепую, по системе давай-давай!
   Только в результате безграмотно, без учета сил противника и рельефа местности, спланированной операции по созданию букринского плацдарма на правом берегу Днепра и бестолковщине в процессе ее осуществления в сентябре 1943-го года, угробили около 150 тысяч солдат и офицеров.
   Маршал Москаленко, впрочем, как и другие авторы военных мемуаров, об этих потерях не обмолвился ни словом. Он лишь пишет о воздушном десанте, принимавшем участие в сражении за плацдарм:
   "Неудачно был выброшен и воздушный десант, предназначавшийся по решению командующего фронтом для облегчения действий войск по захвату и расширению плацдарма... Однако в результате отсутствия у штаба фронта ясного представления о противнике, районы высадки десанта были определены неправильно. Поэтому выброшенные в ночь на 24 сентября... 3-я и часть сил 5-й воздушно-десантных бригад были сразу же атакованы танками и пехотой врага и своей задачи не выполнили".
   В переводе на общепонятный язык это значит, что десант, из-за "отсутствия ясного представления", полностью погиб.
   А гибель 150 тысяч простых людей мало волнует Москаленко. Он приводит другие данные:
   "За успешное форсирование Днепра, стойкость и мужество в бою по захвату и удержанию плацдарма Указами Президиума Верховного Совета СССР 47 генералам было присвоено высокое звание Героев Советского Союза".
   Вот так! Погубить фактически целую полнокровную армию, не продвинувшись вперед ни на шаг, это оказывается "успех", за который у нас не наказывали, а награждали высшими наградами.
   Понеся огромные потери, и не прорвав оборону немцев на букринском плацдарме, советское командование решило перебросить 3-ю танковую армию на лютежский плацдарм и начать наступление оттуда. В итоге погибло еще около ста тысяч наших военнослужащих. И это в конце третьего года войны, когда, как утверждают сталинские маршалы в своих мемуарах, советские полководцы уже научились воевать. Чему же они научились, если только Днепр обошелся нам в четверть миллиона жизней?
   А теперь посмотрим, что в это же время происходило на юге. Казалось бы, морской десант в районе Новороссийска должен был кое-чему научить генералов и адмиралов. Но не тут-то было. Почитаем, что пишет генерал-майор В. Гладков о десанте на Эльтиген в конце сентября 1943-го года:
   "Несмотря на "нажимы" из штаба фронта и армии, весь наш план поломался. Десантные отряды должны были выйти на старт к 24 часам. Было далеко за полночь, а мы всё еще бездействовали. Шторм связал моряков по рукам. Корабли подходили мучительно медленно. Часть из них не прибыла совсем. Пришлось наспех перестраиваться, увеличивать нагрузку на суда, а кое-что из артиллерии оставить на таманском берегу.
   В открытое море десант вышел лишь к 3 часам утра. Уже здесь, на старте, нарушилась стройная система боевых порядков. Погода делалась всё хуже. Волны швыряли суда со стороны в сторону. Катера с трудом буксировали плоты с материальной частью. Передовые отряды, шедшие на плоскодонных мотоботах, перемешались между собой...
   На востоке чуть посветлело небо. Я подошел к офицеру... и спросил:
   - Когда начнете разгрузку катеров и барж? Когда высадите мой штаб?
   - Не знаю, товарищ полковник. Высаживаться не на чем.
   - Как не на чем?
   - Плавсредства не вернулись.
   Эта была самая трагическая ошибка в плане десантной операции. Расчет был на плоскодонные суда: доставив передовые отряды, они должны были возвратиться и, курсируя между кораблями, баржами, берегом, высадить в несколько приемов весь десант. Но большинство плоскодонных судов сразу вышло из строя. Некоторые погибли от огня, несколько подорвались на минах. Эти неизбежные потери мы учитывали и предвидели. Мы не учли силу шторма: основную часть плавсредств штормовая волна выбросила на берег и разбила о камни. Высаживаться теперь было не на чем..."
   Из трех штабных групп 318-й дивизии ни одна не высадилась на берег. Не попал туда ни один командир полка. Только во время форсирования и боя за плацдарм дивизия потеряла 20 % своего состава, что составляет не менее 2500 человек. Какую-то часть этих потерь можно отнести на счет тяжелой армейской артиллерии, часто лупившей по своим. И всё же Керчь могла быть взята. Резервы противника в районе города действовали против десанта. Усилить оборону перед 16-м корпусом немцам было нечем. Пленные, захваченные десантниками, показывали, что у них была паника, какое-то время ими никто не управлял. Однако наш армейский штаб не сумел правильно оценить обстановку и вместо того, чтобы помочь десанту силами корпуса, предпринял наступление горсткой пехотинцев с шестью танками. Пехота под огнем противника залегла, а танки вернулись назад.
   Нерешительность командарма не только не позволила освободить Керчь, но и десант обрекла на гибель. В ночь с 6 на 7 декабря, оставив немцам свыше двух тысяч раненых, его остатки в составе 1726 человек прорвали окружение, и вышли к своим. Таким образом, единственным результатом десантной операции можно считать лишь гибель десятка тысяч солдат и офицеров.
   А вот что пишет маршал Василевский о решениях "гениального стратега" Сталина, связанных с боями в конце 1943 года:
   "Никакие наши убеждения на него не действовали, и он требовал от нас во что бы то ни стало отнять у немцев этот плацдарм. И сколько мы положили людей в безуспешных атаках на этот плацдарм, один бог знает! Несколько раз настаивали на отмене приказа, мотивируя невыгодность для нас лобовых ударов по этому плацдарму, - ничего не помогло".
   Упоминание маршала о каких-то мотивировках, якобы направленных вопреки требованиям товарища Сталина, звучит просто наивно, а на людей великому вождю всегда было наплевать. Любое, самое абсурдное его решение генералы должны были выполнять немедленно.
   Далее Василевский утверждает:
   "Значительно выросли за это время наши советские военных кадры. Они обогатились новым опытом стратегического и оперативно-тактического искусства и научились более эффективным способом бить врага с наименьшими потерями".
   Из чего читатель может заключить, что уж в 1944-м году полководцы наконец-то поумнели. Всё-таки уже три года воюют. Но, увы! Многие генералы за это время так ничему и не научились. О них вправе сказать словами известной песни:
  
   "Каким ты был, таким ты и остался --
   Орел степной, казак лихой".
  
   А чтобы убедиться, что это именно так, почитаем, мемуары генерала армии Штеменко:
   "Замысел Моделя был прост: он рассчитывал, что советские командиры, заметив отход, немедленно бросятся в преследование, попадут под внезапный огонь закопанных и укрытых танков и понесут большие потери. Как это ни печально, но наши командиры попались на столь несложную хитрость...
   Командующий 47-й армией потребовал от командира переданного в его распоряжение 11-го танкового корпуса Ф. Н. Рудкина немедленных смелых действий, но не предпринял должных мер по более глубокой и всесторонней разведке, не обеспечил наступление корпуса огнем артиллерии и авиации, опрометчиво полагая, что теперь гитлеровцам "не до жиру, быть бы живу". Командир корпуса и командиры его бригад со своей стороны тоже полагали, что противник чуть ли не бежит, и ввиду недостатка времени поспешили ввести их в бой, тоже не подумав о взаимодействии с артиллерией и авиацией, и не ведя достаточной разведки. В 11 часов 8 июля корпус ринулся вперед. Две танковые бригады развернулись без предварительной разведки местности и действовали, по сути дела, вслепую. Не посчитали нужным развернуть даже самоходные полки, входившие в состав корпуса. Пехота за танками не наступала. В результате такой недопустимо плохой организации боя корпуса его танковые бригады неожиданно наткнулись на прочную оборону противника, пытались прорывать ее собственными силами под кинжальным огнем закопанных в землю танков противника, но, понеся большие потери, так и не смогли выполнить боевую задачу".
   Трудно давалась советским военачальникам военная наука. Никак они не могли ее постичь. Казалось бы, что за "большие потери", за смерть многих людей бестолковых военачальников должны были сурово наказать. Ничего подобного! Командарму Гусеву за проявленную "халатность" приказом Ставки объявили выговор! Вроде бы он не солдат и технику из-за своего разгильдяйства погубил, а не вовремя отчет представил. И это потому, что Ставка относилась к потерям совершенно так же наплевательски, как Гусев и ему подобные.
   А вообще осуществление военных операций это не искусство и не наука, а скорее скверная, безобразная, азартная игра, чем-то напоминающая до предела упрощенные шахматы. Только, в отличие от них, игроки, типа Гитлера, Сталина и рангом пониже, двигают и жертвуют в ней не деревянные фигурки, а дивизии, корпуса, армии - огромные массы живых людей.
  

Как и зачем мы освобождали
европейские страны

   Весной 1944-го года всем было ясно, что Сталин не остановит советские армии на границах СССР. Ведь еще 6 ноября 1941-го, когда решался вопрос быть или не быть Москве, он в докладе на торжественном заседании, пытаясь обмануть мировое общественное мнение, заявил:
   "У нас нет и не может быть таких целей войны, как захват чужих территорий, покорение чужих народов, всё равно идет ли речь о народах и территориях Европы, или о народах и территории Азии, в том числе и Ирана. Наша первая цель состоит в том, чтобы освободить наши территории и наши народы от немецко-фашистского ига. У нас нет и не может быть таких целей войны, как навязывание своей воли и своего режима славянским и другим порабощенным народам Европы, ждущим от нас помощи. Наша цель состоит в том, чтобы помочь этим народам в их освободительной борьбе против гитлеровской тирании и потом предоставить им вполне свободно устроиться на своей земле так, как они хотят. Никакого вмешательства во внутренние дела других народов".
   В приказе N 70 от 1 мая 1944 года Верховный Главнокомандующий высказывается более определенно:
   "Но наши задачи не могут ограничиваться изгнанием вражеских войск из пределов нашей Родины... Немецкие войска напоминают теперь раненого зверя, который вынужден уползать к границам своей берлоги - Германии - для того, чтобы залечить раны. Но раненый зверь, ушедший в свою берлогу, не перестает быть опасным зверем. Чтобы избавить нашу страну и союзные с нами страны от опасности порабощения, нужно преследовать раненого немецкого зверя по пятам и добить его в его собственной берлоге. Преследуя же врага, мы должны вызволить из немецкой неволи наших братьев поляков, чехословаков и другие союзные с нами народы Западной Европы, находящиеся под пятой гитлеровской Германии".
   Откуда товарищ Сталин вдруг взял, что народы Европы ждут помощи только от Советского Союза? И кто его - благодетеля конкретно просил помогать? Допустим, он горел желанием рассчитаться с Гитлером - добить своего союзника "в его собственном логове". Но достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, что для этого вовсе не надо было лезть в Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, а тем более в Норвегию. Попасть в Германию намного проще, легче, а главное с неизмеримо меньшей кровью, можно было, пройдя через Польшу. Но Иосиф Виссарионович решил, что лично для него короткий путь не самый лучший.
   В апреле 1944-го советские войска на юге вышли к границам Румынии. К этому времени Сталин получил сведения о том, что румынские представители в Португалии, Испании Турции и Швеции зондируют почву относительно возможности оккупации Румынии англо-американцами. Казалось бы, такой вариант развития событий нужно было лишь приветствовать, поскольку он позволял не губить своих солдат в Румынии. Однако у Сталина на этот счет, как обычно, было своё мнение. Он погнал армии вперед.
   2 апреля советское правительство на пресс-конференции для журналистов сделало заявление о том, что части Красной Армии перешли на нескольких участках реку Прут и вступили на румынскую территорию. При этом было сказано, что у Советского Союза нет целей приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя этой страны. А вступление советских войск в пределы Румынии "диктуется исключительно военной необходимостью и продолжающимся сопротивлением войск противника".
   Генерал армии Штеменко пишет:
   "В Румынию вступали представители передового, гуманного советского строя, защитники интересов демократии и социализма..." И тут же добавляет: "Мы были кровно заинтересованы в тесном сотрудничестве с трудовым народом Румынии - только такое сотрудничество могло привести к победе демократических начал в этой стране".
   Разумеется, "демократических начал" в сталинском понимании. Вот вам и заявление советского правительства с его обещанием не изменять существующий строй в других странах. Ну а дальше всё пошло по сталинскому сценарию. В Румынию переправили заранее подготовленную в Советском Союзе пятую колонну в составе коммунистических вождей, специальных "партизанских отрядов" и сформированную на территории СССР из тщательно отобранных бывших военнопленных пехотную дивизию.
   Только в Бухаресте сразу появилось 50 "патриотических" групп. А всего "передовые" силы Румынии насчитывали немногим более 8 тысяч человек. Вполне понятно, что без активной поддержки "защитников демократии и социализма", они сами ничего бы не смогли сделать. И помощь последовала немедленно.
   10 августа был организован побег из концлагеря Г. Георгиу-Дежа. Вслед за ним помогли бежать большой группе других коммунистических руководителей. 23 августа арестовали Антонеску, а в королевском дворце собрались представители различных партий, в том числе коммунистической и социал-демократической, чтобы сформировать новое правительство. Премьером стал близкий к королю Михаю генерал Санатеску. В правительство в качестве министров без портфеля входило по одному представителю четырех партий национал-демократического блока, и в их числе коммунист. Такое правительство товарища Сталина, естественно, не устраивало. И как следствие, в столице "началось" восстание - военные отряды рабочих, возглавляемых коммунистами, вышли на улицы. 25 августа советское правительство еще раз подтвердило апрельское заявление о том, что у него нет намерений изменить социальный строй страны или ущемить ее независимость. Но это опять для дураков.
   Санатеску к числу таковых не принадлежал. Правильно оценив заверения товарища Сталина, он тут же попросил американо-английское командование высадить в столице парашютный десант. Но к счастью для "великого" вождя, союзники прошляпили представившуюся им возможность. И всё пошло-поехало по указке из Москвы.
   По свидетельству Штеменко:
   "В стране находились советские войска. Их присутствие... стимулировало работу демократических сил по строительству нового типа государства - народной демократии".
   Но ведь иначе и быть не могло! Конечно, советские войска "стимулировали". Если бы не они, черта с два румыны согласились бы на государство "нового типа".
   И снова Штеменко:
   "Время шло, события развивались, и общественный строй в Румынии по воле партии и народа пошел в направлении, которое привело страну к социализму. Королю и королеве-матери никто не собирался чинить препятствий в выборе местопребывания, и они в последующем благополучно убыли из Румынии".
   Тут товарищ Сталин явно оплошал. Надо было их так, как Ленин Романовых, - пострелять и в шахту. В конечном итоге Румыния получила "самый демократический и гуманный строй" во главе с "великим" пролетарским вождем Чаушеску. А у нас в результате сталинской стратегии, опять же по официальным данным, 286 тысяч солдат и офицеров получили ранения, а 69 тысяч погибли в боях.
   Но маршалу Сталину этого было мало. Он по-прежнему рвался в Европу и одновременно испытывал беспокойство оттого, что армия окажется там. Насмотрится и наслушается такого, чего советскому человеку видеть и слышать не только не обязательно, но даже крайне вредно. Штеменко по этому поводу говорит:
   "И. В. Сталин подчеркнул, что освобождение народов, находящихся под игом фашизма, дело не менее трудное, чем изгнание немецко-фашистских войск из пределов Советского Союза, Развивая свою мысль, он сказал, что за рубежом страны войска попадут в политическую обстановку, коренным образом отличающуюся от нашей социалистической..."
   И действительно, контраст между тем, как люди живут у нас и в Европе, который, придя туда, ощутили миллионы наших солдат и офицеров, представлял собой огромное нравственное и психологическое испытание, если не шок. А для товарища Сталина это, безусловно, представляло огромную опасность, величину которой он не мог недооценивать. Тем более что правду о несовместимости нашего и европейского уровней жизни скрыть было невозможно.
   После Румынии на очереди встала Болгария. Но здесь возникли определенные сложности. Она, как и Швейцария, принадлежала к нейтральным государствам, с нами не воевала, и немецких войск на ее территории не было. Нейтралитет Болгарии признавали наши союзники. Поэтому полностью отсутствовали основания нарушать ее границы. Но товарища Сталина такие мелочи остановить, разумеется, не могли. У него свои планы. И вот 26 августа, как по мановению палочки опытного дирижера, Болгарская рабочая партия принимает решение о подготовке восстания против собственного правительства.
   На следующий день Г. Димитров, которого Сталин много лет держал у себя именно для такого случая, направляет директиву, адресованную болгарским "партизанам". В ней он требует, чтобы коммунисты возглавили силы "революции".
   2 сентября был сформирован новый кабинет министров К. Муравьева. Однако он не устраивал Сталина, а значит и болгарских коммунистов. А поэтому 9 сентября новое восстание, которое возглавил Тодор Живков. Оно, как догадывается читатель, при решающей помощи советской армии, закончилось блестящей победой болгарского "народа". В стране объявили политические свободы, а в подтверждение этому немедленно арестовали всех инакомыслящих! Новое болгарское правительство, разумеется, было совершенно "самостоятельным и независимым", в чем легко убедиться, обратившись к мемуарам Штеменко:
   "Задержав явных врагов болгарского народа и Красной Армии, наше командование вместе с тем сразу же позаботилось о неприкосновенности прочих дипломатических представительств и строжайшем соблюдении законности в отношении всех болгарских граждан и иностранных поданных. Этот вопрос особо обсуждался в Ставке. В итоге штабу 3-го Украинского фронта 26. 9. 44 была отправлена телеграмма:
   "Ставка Верховного Главнокомандования запрещает производить аресты в Болгарии и Румынии. Впредь никого без разрешения Ставки не арестовывать. По поручению Ставки Верховного Главнокомандования - Антонов, Штеменко".
   Нет нужды доказывать, что правительство коммунистов без помощи Москвы не продержалось бы и дня. Поэтому в район Софии были направлены один из стрелковых корпусов 57-й армии, танковая, истребительно-противотанковая и артиллерийская бригады, части реактивных минометов и мотоциклетный полк. На аэродромы столицы перебазировались истребительная и штурмовая авиадивизии 17-й воздушной армии. Кроме того, командующий фронтом Ф. Толбухин направил в Софию своего начальника штаба, подчинив 3-му Украинскому фронту болгарские вооруженные силы. По утверждению Штеменко, эти мероприятия вполне соответствовали международным правовым нормам, поскольку перемирие между СССР, нашими союзниками и Болгарией еще не было заключено.
   Как видим, ситуация получилась довольно странная. Перемирие "не заключено". Значит, СССР и Болгария находятся в состоянии войны. И в то же время ее армия подчинена Толбухину. А вне армии повсюду насадили наших представителей. Но всё это мелочи. Главное, что Болгария теперь стала, как и мы, "самой демократической, самой свободной и самой счастливой".
   Далее Штеменко пишет:
   "С классовыми единомышленниками, с коммунистами Болгарии полное понимание установилось быстро и прочно. Иное дело было с тайными врагами. Они тщательно маскировались, принимали личину товарищей, и разобраться в их действиях оказывалось не просто. Надежным компасом нашим представителям здесь служило верное классовое чутье, которое всегда воспитывалось в советских людях коммунистической партией".
   Это тоже понятно. Потому что в каждой самой счастливой стране обязательно должны быть "классовые единомышленники", "тайные, тщательно маскирующиеся враги" и "верное классовое чутье". Не законы и человеческий разум, как у нормальных людей, а именно чутье, как у животных.
   Для усиления боеспособности болгарской армии в нее направили советских инструкторов. Для надежности ввели институт политкомиссаров. И дальше всё пошло как по маслу.
   В Югославию засылать коммунистов не было нужды. Там хватало своих. Ей просто помогали вооружением и передали авиагруппу из двух дивизий (10-й гвардейской штурмовой и 236-й истребительной). Так что нам она обошлась сравнительно дешево. Если верить Штеменко, то только "6500 советских воинов спят вечным сном на югославской земле".
   После Югославии настал черед Чехословакии. Вопрос, связанный с нею был особым, поскольку Чехословакия являлась союзником по антигитлеровской коалиции. Как известно, в марте 1939 года, после мюнхенского соглашения Гитлер присоединил к Германии Чехию и Моравию в качестве протектората. Словакию объявил "самостоятельным государством", а правительство Бенеша эмигрировало в Лондон. В Москве работала чехословацкая военная миссия во главе с генералом Пикой.
   В составе чехословацкого правительства были люди умные и дальновидные. Они отлично понимали, что таит в себе приход Красной Армии на территорию их страны. Поэтому и разработали план восстания в Словакии, намереваясь освободиться от немцев собственными силами. Согласно этому плану, восстание предполагалось начать захватом центральных районов Чехословакии. Одновременно две дивизии Восточно-Словацкого корпуса должны были перейти в наступление навстречу Красной Армии с задачей ударить с тыла по немцам в Восточных Бескидах и открыть для советских войск Дуклинский и Лупковский перевалы. Затем на севере, где граница государства пролегала по Татрам, планировалось захватить словацкими дивизиями горные перевалы. Западную часть страны рассчитывали оборонять, опираясь на высоты по берегам рек Ваг и Грон. Границу с Венгрией, с местностью, доступной для вторжения вражеских войск на всем своем протяжении, предполагалось защищать от немцев с помощью авиации американцев и англичан.
   Но товарища Сталина такой план явно не устраивал. Еще в 1941-1943 годах несколько раз предпринимались попытки переправить в Чехословакию некоторых "руководящих работников" коммунистической партии Чехословакии, оказавшихся в нашей стране, и создать там Центральный Комитет партии. Четыре раза такие попытки не увенчались успехом. Всех переправленных арестовало гестапо. И вот теперь Сталин приказал перебросить в Словакию парашютно-десантные бригады и развернуть там "партизанское" движение. Таким образом, в Словакии появился "народный фронт", по призыву которого 23 августа началось вооруженное восстание против немцев. Возглавил его, разумеется, ЦК компартии Чехословакии и в частности товарищи К. Шмидке, Г. Гусак и Л. Новомеский. Существенную роль в восстании сыграла деятельность так называемых организаторских групп. Их численность доходила до двух десятков. Руководили ими советские командиры П. Величко, Е. Волянский, И. Диброва, К. Попов, А. Егоров, Д. Мурзин. Только за вторую половину 1944 года в Словакию было переброшено 53 такие группы. Партизанскими отрядами, как ни странно, тоже почему-то руководили не словаки, а В. Кокин, Н. Шукаев, И. Ягупов, В. Горячев, Б. Винокуров, В. Карасев, А. Задорожный.
   Такое развитие событий не нашло поддержки в Словацкой армии. А это в свою очередь дало повод Шмидке и компании обратиться за помощью к Иосифу Виссарионовичу. И Ставка Верховного Главнокомандования тут же принимает крайне невыгодное в военном отношении, но перспективное для Сталина решение наступать через Карпаты войскам, не имеющим ни опыта ведения боевых действий в горах, ни необходимого для этого оснащения. Маршал Москаленко по этому поводу высокопарно, в стиле передовиц "Правды", пишет:
   "Верные ленинским принципам пролетарского централизма и своей высокой освободительной миссии, советский народ и его Красная Армия бескорыстно протягивали руку помощи народам Чехословакии".
   И тут же добавляет:
   "Победа, достигнутая в ожесточенных боях на карпатских перевалах, досталась нам дорогой ценой. В горах, лесах и ущельях пали смертью храбрых и пролили свою кровь десятки тысяч советских воинов".
   Советский народ и Красная Армия, от лица которых высказался Москаленко, в массе своей отлично понимали истинный смысл "высокой освободительной миссии". Не зря "верные принципам" наши люди тогда говорили: "Мы вам протягиваем руку, а ноги вы сами протянете". К этому хотелось бы добавить, что немцы, обороняясь на перевалах, по утверждению того же Москаленко, потеряли "около 70 тысяч солдат и офицеров". Значит, наших там полегло в несколько раз больше.
   По настоянию правительства Бенеша командиром 1-го чехословацкого армейского корпуса был назначен генерал Кратохвил. Однако он не устраивал Сталина, поэтому маршал Конев заменил его "нашим человеком" генералом Л. Свободой, которого позже президент Бенеш обвинил в том, что его корпус понес слишком большие потери. А чехословацкий военный министр Ингр и другие гражданские и должностные военные лица потребовали от генерала Пики расформирования корпуса, поскольку не было возможности его пополнить. Но командующий 1-го Украинского фронта воспротивился этому, сообщив в Ставку, что у него имеется достаточная база для пополнения корпуса, поскольку его части уже вступили на словацкую землю.
   7 мая 1945 года в городе Реймсе немцы подписали с нашими союзниками предварительный протокол о военной капитуляции германских войск. А в Чехословакии они продолжали сопротивление. Маршал Москаленко в этой связи заявляет:
   "Пытаясь сдержать наступление советских войск посредством организации ожесточенного сопротивления, немецко-фашистское командование стремилось сохранить в своих руках часть Чехословакии. Затем оно рассчитывало пропустить туда наступавшие с запада американские войска, предварительно сформировав здесь "правительство" из предателей чехословацкого народа, которое могло бы быть признано западными державами".
   Рассуждения маршала вызывают, по меньшей мере, удивление. Почему вдруг правительство, которое могло бы быть сформировано при американцах, обязательно состояло бы из предателей чехословацкого народа? И зачем вообще было его формировать, если эта страна имела законное правительство, находившееся в Лондоне? Оно не подавало в отставку, и его никто не переизбирал. И только в результате "бескорыстной помощи" товарища Сталина власть в Чехословакии захватили коммунисты, лондонское правительство осталось не у дел, а наши армии, штурмовавшие в лоб Карпаты, только на перевалах потеряли не менее двухсот тысяч солдат и офицеров. Да еще как утверждает генерал армии А. Жадов:
   "В ходе Пражской наступательной операции, последней операции Великой Отечественной войны, во имя свободы и счастья чехословацкого народа отдали свои жизни около ста сорока тысяч советских воинов..."
   Венгры всемерно сопротивлялись Красной Армии и, вероятно, рассчитывали, что Англия и США помогут им избежать ее вторжения.
   "Я очень хотел, - говорил У. Черчилль, - чтобы мы опередили русских в некоторых районах Центральной Европы. Венгры, например, выразили намерение оказать сопротивление советскому продвижению, но они капитулировали бы перед английскими войсками, если бы последние могли подойти вовремя".
   Сдаться на милость Великобритании венграм естественно представлялось меньшим злом, чем капитулировать перед СССР. Их главная забота состояла в том, чтобы задержать советские войска, выиграть время, дать возможность англо-американцам опередить Красную Армию.
   27 октября Государственный комитет обороны обязал Военный совет 2-го Украинского фронта опубликовать воззвание командования Красной Армии к населению Венгрии. В нем содержалась обычная ложь: Красная Армия не имеет целью приобретение какой-либо части венгерской территории или изменение существующего общественного строя... На венгерской земле не только сохранят существующую там частную собственность граждан, но даже гарантируют ее охрану советскими военными властями.
   Ставка требовала быстрее развернуть наступление в районе Будапешта, так как взятие столицы непременно оказало бы серьезное влияние на соотношение политических сил в Венгрии. Обстоятельством, обусловившим спешку удара по Будапешту, в известной степени были ура-оптимистические доклады Мехлиса о разложении и деморализации венгерских войск. Особенно подлила масла в огонь его телеграмма от 28 октября, направленная лично Сталину:
   "Противостоящие нашему фронту части 1-й венгерской армии находятся в процессе разложения и деморализации. Ежедневно войска берут по 1000, 1500-2000 и более пленных, причем сдавались в плен целыми подразделениями... В связи с обходными маневрами войск фронта многие венгерские части попросту рассыпались, и отдельные группы солдат бродят по лесам, часть с оружием, часть без оружия, некоторые переодевались в гражданское..."
   После такой телеграммы Сталин позвонил маршалу Р. Малиновскому и потребовал, чтобы 2-й Украинский фронт немедленно овладел Будапештом. Начальник генерального штаба А. Антонов не смог доказать Сталину, что донесения Мехлиса не соответствуют действительности, тем более в районе Будапешта. Командующий фронтом просил перенести начало операции хотя бы на пять дней. Но товарищу Сталину не терпелось принести "свободу" еще одной европейской стране. Поэтому его приказ Малиновскому гласил:
   "Завтра же перейти в наступление на Будапешт".
   На следующий день в 14 часов 46-я армия генерала И. Шлемина, усиленная 2-м гвардейским механизированным корпусом, двинулась вперед. Но успеха не имела. Малиновский спешно выдвинул в район боев 4-й гвардейский мехкорпус, переданный из 3-го Украинского фронта. Однако и это не помогло. Обстановка принимала неблагоприятный оборот. В Генштабе не знали, что предпринять. Ведь решение на удар за Тисой было принято лично Сталиным, и никто не решался его отменить или поправить. А спасать положение было необходимо. Поэтому к Будапешту подтянули войска 2-го Украинского фронта. И 20 декабря оба фронта перешли в наступление.
   Воевать генералы, разумеется, уже научились, но...
   Генерал-лейтенант Н. Бирюков пишет:
   "В то пасмурное январское утро сообщение начальника штаба Забелина было коротким и обнадеживающим:
   - Обзвонил всех командиров дивизий и наши наблюдательные пункты. Повсюду противник притих. Активности не проявляет после того, как его попытки наступать - довольно решительные - были отбиты огнем артиллерии.
   - Либо выдохся, либо перегруппировывается...
   - Скорее выдохся. Разведчики должны взять контрольных пленных. Узнаем точно.
   Так мы разговаривали с Забелиным, когда стукнула дверь, и кто-то негромко спросил:
   - Разрешите?
   Это был командир 80-й гвардейской дивизии полковник Чижов.
   - По приказу командующего армией дивизия возвращается в состав вверенного вам корпуса! - доложил он.
   Говорит это, а глаза - долу, не смотрит на нас с Забелиным. Состояние его нам понятно. Две недели назад уходил из корпуса во главе сильной, полнокровной дивизии, привел же обратно остатки полков - ни пушек, ни тяжелого оружия, ни машин.
   В первые дни января, когда немцы нанесли первый контрудар, дивизия потерпела жестокое поражение. Там, на севере у Агостиана. Должностные лица, расследовавшие причины поражения, пришли к выводу, что будь на месте Чижова сам Александр Васильевич Суворов, и тот едва ли бы избег беды.
   Что ж, с юридической точки зрения они, возможно, правы. Однако есть на войне еще один закон, он гласит: "Позора не знают только мертвые..."
   Полковник же Чижов вернулся к нам живой, здоровый и должен был держать моральный ответ за дивизию, за ее поражение, за ее потери.
   - Да, товарищ генерал, большая неудача постигла нас, - сказал он.
   - Как же все-таки это произошло, Василий Иванович?..
   Вкратце рассказ Чижова сводился к следующему. В составе 31-го гвардейского стрелкового корпуса дивизия успешно продвигалась на север и достигла Дуная, создав тем самым внешний фронт окружения будапештской группировки врага. Здесь получили приказ подготовиться к отражению вероятных контрударов. Создать крепкую оборону не успели - каменистый грунт, 13-километровая полоса, нехватка времени.
   К тому же средства усиления дивизии - артиллеристы, зенитчики, минометчики и подразделения танков - вдруг днем 31 декабря снялись со своих позиций и ушли в новые районы. Ночью 1 января им было приказано вернуться, но сделать это они не успели.
   - Причины этих перебросок?
   - Не знаю... А тут еще тылы дивизии скопились в Агостиане...
   - Как в Агостиане? Ведь там размещался ваш командный пункт...
   - Да.
   - Зачем же вы позволили загромоздить тылами боевой район?
   - Для меня самого это было совершенно неожиданно. Кто-то из корпусных начальников погнал тылы к линии фронта. И когда противник вышел к Агостиану, все это скопление машин рванулось кто куда...
   - Понятно... Управление дивизией сохранилось?
   - Нет. Выходили из окружения полками и батальонами. Помначштаба 232-го полка старший лейтенант Капитонов через разрыв в боевых порядках противника вывел две группы солдат и офицеров, начальник штаба 217-го полка майор Овсяников - 153 человека. К ним присоединилась медсестра 230-го полка Валя Гальченко, которая оказывала помощь раненным. Шесть офицеров и два младших командира предпочли самоубийство плену. Это капитан Никулин, старшина Головко, лейтенант Малофеев, командир саперного батальона майор Губарев, начальник административно-хозяйственной части капитан Бевз и связистка Долгова".
   Как видите, даже в 1945 году уже достаточно опытные командиры из-за дурацких распоряжений вышестоящих военачальников порой терпели жестокие поражения. И все же полковнику Чижову, через голову которого дивизией командовали какие-то корпусные генералы, Бирюков ставит в упрек то, что тот, потеряв дивизию, не застрелился. При этом генерал-лейтенант ссылается на некий, изобретенный Мехлисом, армейский закон. Но ведь и сам Мехлис, угробив в Крыму не дивизию, а целый фронт, тоже почему-то не покончил с собой. Он "живой и здоровый" благополучно вернулся в Москву и никакого "морального ответа" не держал.
   Ну, а в Венгрии события дальше развивались по уже известному сценарию. Появились "венгерские партизаны", затем коммунисты создали "Венгерский фронт", распространили воззвание компартии об освободительной миссии советских воинов и обращение к народу с призывом о создании "независимой, свободной, демократической" Венгрии, в которую вошла Красная Армия. Народ, разумеется, единогласно поддержал Компартию. Попробовал бы не поддержать. И всё стало на свои места. А нам, по утверждению Штеменко, это обошлось всего в 140 тысяч погибших.
   Поставив у власти коммунистов в Румынии, Болгарии, Чехословакии и Венгрии, Сталин, окрыленный успехом, видимо решил попытаться таким же образом прибрать к рукам и Австрию. В июне 1944 года там уже появились "руководящие" коммунисты, которые распространили воззвание к народу с призывом на борьбу с фашизмом. Месяц спустя в Югославии сформировался из австрийских партизан 1-й батальон свободы. В начале 1945-го создали 2-й, а затем еще три таких же батальона. И все-таки с Австрией выходило не так, как хотелось Сталину. Его аппетиты сдерживала Московская декларация о независимости Австрии, подписанная с Англией и США, которую он не рискнул нарушить.
   Однако Сталин не терял надежд и очень торопился, так как с запада навстречу советским войскам приближались армии союзников. В эти дни союзные войска преодолев Рейн и, продвигаясь к востоку от него, заняли Франкфурт-на-Майне и ряд пунктов Рурского промышленного района Германии.
   Штеменко пишет:
   "В один из этих дней Верховный Главнокомандующий при докладе обстановки сказал, как это он часто делал, ни к кому непосредственно не обращаясь:
   - А где сейчас находится тот самый социал-демократ Карл Реннер, который был учеником Каутского? Он много лет подвизался в руководстве австрийской социал-демократии и, кажется, был главой последнего парламента Австрии?..
   Никто не ответил: такого вопроса никто не ожидал.
   - Нельзя пренебрегать влиятельными силами, стоящими на антифашистских позициях...
   И тут же мы получили задание поинтересоваться Реннером и, если он жив, узнать его местожительство. Мы передали соответствующее распоряжение по телефону на 3-й Украинский фронт.
   4 апреля пришел доклад Военного совета 3-го Украинского фронта, где сообщалось, что Карл Реннер сам явился в штаб 103-й гвардейской стрелковой дивизии... Он охотно рассказал офицерам о своем... жизненном пути. С 1894 г. Реннер являлся членом социал-демократической партии, с 1907 г. был депутатом, а с 1930 г. - председателем австрийского парламента и почти 10 лет оставался на этом посту. После аншлюса Реннер удалился в Нижнюю Австрию, устранившись от официальной политической деятельности.
   Наши офицеры спросили К. Реннера, как он думает жить дальше. Тот заявил, что уже стар, но готов "совестью и делом" содействовать установлению демократического режима в Австрии... Он предложил свое содействие в образовании временного правительства Австрии на военное время и заранее предупредил: "Нацистов я исключаю из парламента".
   Сообщение о встрече с К. Реннером было получено в Москве вечером 4 апреля. Мы с Антоновым поняли, что по этому поводу будут приняты какие-то решения... во время доклада обстановки на 3-и Украинском фронте И. В. Сталин... продиктовал нам телеграмму Ставки Военному совету 3-го Украинского фронта:
   Карлу Реннеру оказать доверие; 2) сообщить ему, что ради восстановления демократического режима в Австрии командование советских войск окажет ему поддержку; 3) объяснить Реннеру, что советские войска вступили в пределы Австрии не для захвата ее территории, а для изгнания фашистских оккупантов".
   Не от хорошей жизни Иосиф Виссарионович решил в своей игре использовать социал-демократа. Он ведь их ненавидел не меньше Гитлера и в отличие от фюрера, если кого и оставил в живых, то только в концлагерях. А с коммунистами в Австрии, вопреки желанию Сталина, ничего не вышло.
   6 апреля командующий 3-м Украинским фронтом маршал Толбухин обратился к жителям Вены с воззванием, в котором было сказано:
   "Красная Армия вступила в пределы Австрии не с целью захвата австрийской территории, а исключительно с целью разгрома вражеских немецко-фашистских войск и освобождения Австрии от немецкой зависимости...
   Красная Армия воюет с немецкими оккупантами, а не с населением Австрии, которое может спокойно заниматься своим мирным трудом".
   Австрию Сталину не удалось проглотить. И те десятки тысяч солдат и офицеров (Штеменко называет цифру 26000), которые остались там навсегда, погибли, не принеся "великому" вождю и "гениальному" стратегу никой пользы.
   А теперь поговорим о Польше - единственной стране, через которую действительно надо было пройти, чтобы попасть в Германию. Как известно, "освобождать" народ Польши Сталин с Гитлером начали еще в 1939 году. А в первый день Великой Отечественной группа зачем-то оставленных Сталиным в живых после расстрела в Катыни польских офицеров, находившихся в советских лагерях, обратилась к правительству СССР с письмом, в котором, в частности, говорилось:
   "Как представители одного из угнетенных фашистским агрессором народов, единственный путь к освобождению польского народа мы видим в сотрудничестве с СССР, в рамках которого наша родина сможет полноценно развиваться".
   30 июля 1941 года польское правительство в Лондоне во главе с генералом В. Сикорским пошло на соглашение с правительством СССР о взаимной помощи в войне против гитлеровской Германии. Сталин, перепуганный следовавшими одно за другим поражениями на фронтах, согласился создать из плененных в 1939 году поляков польскую армию с командованием, назначенным лондонским польским правительством. При том условии, что польские войска будут воевать против общего врага вместе с Красной Армией.
   "Польская армия на территории СССР, - говорилось в соглашении, - будет действовать в оперативном отношении под руководством Верховного Командования СССР, в составе которого будет состоять представитель польской армии".
   К началу 1942 года было создано Войско Польское, насчитывавшее свыше 70 тысяч человек. Возглавил его генерал В. Андерс. В марте генерала Андерса вызвали в Лондон, откуда он вернулся с инструкцией о подготовке части своей армии к эвакуации за пределы Советского Союза. С 23 марта по 3 апреля 31488 военнослужащих польской национальности без оружия были вывезены в Иран.
   После первой эвакуации в армии Андерса осталось 42 тысячи человек. Продолжалось формирование новых частей, а старые - 5-я и 6-я дивизии совершенствовали свою подготовку. В конце мая Андерс снова побывал в Лондоне. После чего еще 44 тысячи польских военнослужащих отправили в Иран. Так неудачно для Сталина закончилась первая попытка использовать поляков в боях с немцами на стороне СССР.
   А в самой Польше, между тем, "с помощью" Советского Союза и, разумеется, без консультаций с польским правительством, уже создали Польскую рабочую партию и Гвардию Людову - вооруженную организацию, руководимую коммунистами. К этому времени опять встал вопрос о новом формировании из репрессированных в 1939-м году поляков польских воинских частей для участия в войне против Германии. Но товарищ Сталин допустил оплошность, выпустив их основную массу в Иран. И теперь для осуществления этой цели не хватало поляков. Однако "гениальный" вождь легко нашелся, используя наряду с поляками украинцев.
   Генерал армии Штеменко пишет:
   "Тогда-то и прозвучал голос верных сынов Польши, ее коммунистических деятелей, находившихся в эмиграции в нашей стране, об образовании Союза польских патриотов в СССР. Эта организация в полном соответствии с задачами национального фронта, создаваемого Польской рабочей партией, имела целью объединить на время войны поляков, оставшихся на советской территории... на разгром и уничтожение врага. Союз поставил перед собой в качестве одной из задач формирование польских воинских частей против гитлеровской Германии.
   Советским правительством была получена просьба демократических сил Польши о создании в Советском Союзе польской пехотной дивизии. Государственный Комитет Обороны, рассмотрев ее, 6 мая 1943 г. принял постановление о формировании польской дивизии имени Тадеуша Костюшко".
   Руководили формированием польский революционер, член Польской рабочей партии генерал Александр Завадский и генерал Кароль Сверчевский, военнослужащий Красной Армии. Но хоть они и были "нашими" людьми, Сталин всё же решил за ними присматривать. И поручил это деликатное дело "представителю" Верховного Главнокомандования генерал-майору Н. Молоткову с группой офицеров.
   К концу июня была уже создана 1-я польская армия. Командовал ею Зигмунд Берлинг.
   Штеменко по этому поводу говорит:
   "Иные вести пришли из лагеря "лондонцев": там армию Берлинга не считали польской, ее воинов-патриотов называли наемниками. На территории Польши "лондонцы" старались насадить свою власть и прежние, отжившие порядки. В одном из их приказов прямо говорилось, что все попытки создания левых руководящих центров ("правительств") будут сурово подавляться, даже с применением силы".
   Штеменко всё перевернул с ног на голову: "коммунистические деятели" - это единственные "верные сыны Польши", и не Сталин насильно сАдит на шею полякам коммунистов, а польское законное правительство "старается насадить свою власть".
   Огромная забота товарища Сталина об оккупированной немцами Польше принесла ему желаемые результаты. Еще перед тем, как вступить в эту страну, армейский политаппарат принялся за дело, сочинив обращение Военного совета 1-го Украинского фронта к польскому народу, в котором, в частности, говорилось:
   "Наступил исторический час, когда польский народ сам берет в свои собственные руки решение своей судьбы, создан Польский Комитет Национального освобождения, единственная, правомерная власть на территории Польши, выражающая интересы польского народа. В этот час вы должны оказывать всемерное содействие Красной Армии и этим самым ускорить разгром немецко-фашистских армий и установление нормальной жизни на свободной польской земле".
   "Комитет национального освобождения", созданный у нас в Союзе коммунистами, оказывается - "единственная, правомерная власть на территории Польши". Коротко и ясно. А теперь почитаем, что пишет по этому поводу генерал армии Жадов:
   "В подразделениях проводились беседы, в которых разъяснялось значение освободительной миссии Красной Армии, подчеркивался ее классовый, интернациональный долг. Политработники, коммунисты рассказывали воинам о давней дружбе русского и польского народов".
   Каждый, кто хоть немного знаком с историей, отлично знает, что между Россией и Польшей никогда не было и намека на дружбу, тем более "давнюю". Но "политработникам-коммунистам" история не указ. Они выполняют требования товарища Сталина, и это главное.
   Едва лишь советская "армия-освободительница" вступила на территорию Польши, как тут же в стране, имеющей законное правительство, словно по мановению волшебной палочки вдруг возникла так называемая, Крайова Рада Народова. 21 июля 1944 года в районном городишке Хелм, расположенном всего в двух десятках километров от границы с Советским Союзом, она без всякого на то основания объявляет себя высшим органом власти в Польше и издает декрет, опубликованный в том же Хелме 23 июля в первом номере газеты "Речь Посполита". В нем говорится о создании временного правительства "демократической" Польши - Польского комитета национального освобождения, членами которого были названы: Эдвард Болеслав Осубка-Моравский (председатель), Анджей Витос (заместитель председателя и руководитель отдела земледелия и аграрной реформы), Ванда Василевская (заместитель председателя), руководитель отдела национальной обороны - генерал брони (генерал-полковник) Михаил Роля-Жиромский, его заместитель - генерал Зигмунд Берлинг.
   Одновременно Сталин шлет Черчиллю лживое послание, в котором разъясняет советскую позицию, касающуюся управления Польшей:
   "Мы не хотим и не будем создавать своей администрации на территории Польши, ибо мы не хотим вмешиваться во внутренние дела Польши. Это должны сделать сами поляки".
   Уже известный нам генерал по политической части Окороков приводит выдержки из писем коммунистов - "истинных патриотов" Польши в политуправление фронта:
   "... По мере отдаления войск Красной Армии от Белостока банды АК стали всё более поднимать голову. Нападения до зубов вооруженных банд на посты милиции, на сотрудников госбезопасности, на членов ППР и лучших демократов стали повседневным явлением. В последний месяц зверски убиты 5 членов райкомов партии, десятки членов ППР, лучших наших товарищей".
   "... Мы мобилизовали членов партии, старых подпольщиков, партизан. Создали особые отряды по борьбе с АК-бандами. Ребята рвутся на борьбу с этим гитлеровским отродьем. Но у нас нет обмундирования, не хватает оружия и транспорта... И вот, товарищ Окороков, обращаемся к вам с горячей просьбой: помогите, как только можете, чтобы вооружить и обмундировать отряды".
   Стиль этих писулек обычный для правоверных коммунистов. Непонятно лишь, на каком основании они называли себя "лучшими патриотами", свои отряды Армии Людовой - отрядами, а отряды Армии Крайовой - бандами и гитлеровским отродьем? Ведь Аковцы были такие же поляки и тоже воевали с немцами. Но у генерала Окорокова подобные вопросы, естественно, не возникли. Он пишет:
   "Мы не могли остаться безучастными к такой просьбе и выделили польским товарищам 200 винтовок, 200 автоматов, 36000 винтовочных патронов, 50000 автоматных патронов, 300 гранат...
   Как ни бесновались враги новой, народной Польши, к каким подлым приемам ни прибегали, повернуть вспять ход истории они не могли. Польская рабочая партия крепла день ото дня, авторитет ее в массах рос неуклонно".
   Итак, поляки, не желающие установления в своей стране коммунистического режима, - "беснующиеся враги", стремящиеся "повернуть вспять ход истории". Хотел бы я посмотреть, как бы "рабочая партия крепла" и появилась бы она вообще, если бы Красная Армия не вошла в Польшу. И все-таки генерал Окороков сгустил краски. Вот что пишет об Аковцах Маршал Рокоссовский:
   "По мере продвижения вперед 1-я польская армия быстро пополнялась добровольцами из местного населения. В нее вливались части из Гвардии Людовой, Армии Людовой и других сил сопротивления. И только АК - Армия Крайова - упорно держалась в стороне. От первой же встречи с представителями этой организации у нас остался неприятный осадок. Получив данные, что в лесах севернее Люблина находится польское соединение, именующее себя 7-й дивизией АК, мы решили послать туда для связи нескольких штабных командиров. Встреча состоялась. Офицеры Аковцы, носившие польскую форму, держались надменно, отвергли предложение о взаимодействии в боях против немецко-фашистских войск, заявили, что АК подчиняется только распоряжениям польского лондонского правительства и его уполномоченных... Они так определили отношение к нам: "Против Красной Армии оружие применять не будем, но и никаких контактов иметь не хотим".
   3 января Крайова Рада Народова приняла декрет об объединении Гвардии Людовой и части военных отрядов других левых организаций в единую Армию Людову во главе с генералом М. Роля-Жимерским.
   27 июля из Лондона в Москву отправился новый премьер эмигрантского правительства Польши С. Миколайчик. Его волновало обнародованное накануне заявление правительства СССР, в котором говорилось:
   "Советское правительство не намерено устанавливать на территории Польши органов своей администрации, считая это делом польского народа. Оно решило ввиду этого заключить с комитетом национального освобождения Соглашение об отношениях между советским командованием и польской администрацией".
   "Не намерено устанавливать", потому что уже установило. И на каком, спрашивается, основании советское правительство решило что-то заключать с неизвестно откуда появившимся комитетом в то время, когда существовало законное правительство Польши? Такие действия представляют собой яркий пример лживой, двуличной политики Сталина.
   И после этого генерал армии Штеменко пишет:
   "В то время как Советское правительство в заявлении от 26 июля 1944 года ясно и открыто изложило свои взгляды относительно Польши, Миколайчик и его лондонская компания вели двойную игру. Оказывается, еще 24 июля эмигрантское правительство и командование Армии Крайовой приняли решение поднять восстание в Варшаве, причем обязательно до вступления туда советских войск".
   Вопрос о времени восстания в Варшаве (кодовое название "Буря") давно обсуждался поляками, и командование Армии Крайовой докладывало в Лондон, что надеяться на его успех трудно. Но бандитская политика Сталина заставила главкома Армии Крайовой Тадеуша Бур-Комаровского сообщить в Лондон:
   "Готовы в любую минуту к битве за Варшаву..."
   Восстание началось в 17 часов 1-го августа. Отряды Армии Крайовой насчитывали всего 16 тысяч человек, причем ручное стрелковое оружие (другим повстанцы почти не располагали) было лишь у 3,5 тысяч. К восставшим присоединилось почти всё население города. Люди строили баррикады, вливались в ряды бойцов. Однако немцы заставили варшавян перейти к обороне, к которой они не были готовы. К тому же не хватало боеприпасов, средств связи, медикаментов.
   Войска 1-го Белорусского фронта стояли вблизи города. К. Рокоссовский мог наблюдать горевшую Варшаву, в которой он, кстати, родился, но без разрешения Сталина не смел оказать ей помощь. Товарищ Сталин не любил, когда действуют вопреки его планам. И никому этого не прощал.
   Потом советские генералы в своих мемуарах пытались доказывать, будто все они горели желанием помочь восставшим, но именно в этот момент военная обстановка сложилась так, что этого ну никак нельзя было сделать. Пусть такие заявления останутся на их совести. Я не верю этому ни на грош.
   В 18 часов 30-го сентября повстанцы капитулировали. Варшава сражалась героически и продержалась 63 дня, а когда, сметенная с лица земли, пала, на Воле и в Старом Городе погиб весь штаб восставших и еще 200 тысяч лучших сынов и дочерей Польши.
   Позже советская армия, разумеется, "освободила" и Польшу, и Варшаву. Вернее сплошные руины, бывшие некогда огромным старинным, красивым городом. Мне довелось видеть их собственными глазами. По утверждению Штеменко это нам обошлось всего-навсего в каких-нибудь 600 тысяч человек.
   А теперь посмотрим, что немногим позже происходило на севере Европы. 27 октября 31-й корпус советской армии ворвался в Наутси с востока, а 127-й легкострелковый корпус - с севера. Южнее была вышедшая из войны Финляндия.
   У маршала Мерецкова читаем:
   "Узнав о выходе наших войск на Норвежскую границу, я тотчас доложил И. В. Сталину, и попросил разрешения на переход ее".
   Его ничуть не смущает, что вопрос о переходе границы не воюющей с нами суверенной державы, адресованный не к ее правительству, а к Сталину, любому нормальному человеку может показаться, по меньшей мере, странным. Но читаем дальше:
   "Ответ Главнокомандующего... оказался весьма кратким: "Это было бы хорошо!" Так началась операция в Норвегии. Это была к тому времени седьмая страна, которой Красная Армия несла освобождение от гитлеровского ига".
   Таким образом, товарищ Сталин по доброте своей решил помочь и Норвегии, хотя идти через нее в Германию было совсем уж неудобно. Там он тоже ни за что ни про что положил около трех тысяч солдат и офицеров. Но связывать с именем Сталина такие мелочи даже неловко. Он и Финляндии помог бы - с величайшим удовольствием освободил бы от капиталистического рабства финский народ. Однако этому твердо воспротивились союзники.
   Опережая возможный вопрос читателя: почему, говоря о наших потерях, я постоянно ссылаюсь на генерала армии Штеменко, отвечу так. К сожалению, он единственный из всех наших мемуаристов, кто решился назвать хоть какие-то конкретные цифры. Однако доверять ему полностью нельзя. Не могла нам обойтись "помощь" всем перечисленным странам в какой-нибудь миллион с небольшим жизней. Когда в одном лишь Берлине было уничтожено 800 советских танков, и погибло около миллиона наших солдат и офицеров. Из них триста тысяч перед Берлином на Зееловских высотах в результате недооценки маршалом Жуковым мощи немецкой обороны. А ведь хотя бы этот миллион можно было сохранить.
   Наши союзники, быстро покончив с рурской группировкой противника, намеревались наступать на Лейпциг, Дрезден, а заодно и на Берлин. Они даже готовили для переброски туда две воздушно-десантных дивизии. Но Сталина такое развитие событий никак не устраивало. Стремясь во чтобы-то ни стало опередить американцев и англичан, он бросил на Берлин пять общевойсковых и две танковых армии.
   20 апреля в одну из них пришла телеграмма:
   "Катукову, Попелю, 1-й гвардейской армии поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично вам поручается организация и исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде и поставьте им задачу: не позднее 4.00 утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедленно донести для доклада товарищу Сталину и объявления в прессе. Жуков, Телегин".
   Обратите внимание: "любой ценой", чтобы только угодить товарищу Сталину.
   Маршал Бабаджанян по этому поводу пишет:
   "Двойственное чувство охватило нас, когда мы читали эту телеграмму. С одной стороны, безмерная радость и гордость за то, что именно нам поручается столь почетная задача, с другой - огорчение, что телеграмма как бы узаконивала использование нашей танковой армии как подразделения общевойсковых соединений. Мы не могли не знать, что ждет танковую армию, обреченную на ведение уличных боев, скованную в движениях, уязвимую между громадами зданий, в узких переулках, где из каждой подворотни, из окон и с крыш на танки может быть, обрушен губительный огонь..."
   Не могли не знать, что ждет танковую армию, и Жуков с Телегиным. Да и товарищ Сталин тоже прекрасно понимал, с чем связан такой, безусловно, от него исходивший приказ. Но у Сталина была цель опередить союзников, в достижении которой жалеть людей, а тем более танки, не приходилось.
   "Сейчас, спустя много времени, - пишет маршал Жуков, - размышляя о плане Берлинской операции, я пришел к выводу, что разгром берлинской группировки противника и взятие Берлина можно было бы осуществить и несколько иначе".
   Конечно, можно было бы! И людей потеряли бы намного меньше.
   Однако маршал Конев категорически не согласен с этим:
   "Мне приходилось встречаться с соображениями о том, - заявляет он, - что бои в Берлине можно было, мол, вести с меньшей яростью, ожесточением и поспешностью, а тем самым, с меньшими потерями.
   В этих соображениях есть внешняя логика, но они игнорируют главнейшее - реальную обстановку, реальное напряжение боев и реальное состояние духа людей. А у людей было горячее, невыносимое желание побыстрее закончить войну.
   И тем, кто хочет судить об оправданности или неоправданности тех либо иных жертв, о том, можно ли было взять Берлин на день или на два позже, нужно помнить об этом".
   Не верьте маршалу! Он говорит неправду, связывая стремление быстрее взять Берлин с "состоянием духа людей", то есть в первую очередь солдат. Это такая же ложь, как, к примеру, заявления генералов о том, что солдаты всегда рвались в бой, убегали ради этого из госпиталей на передовую, были счастливы, когда их из второго эшелона выдвигали на передний край. Подобным образом могли себя вести только дебилы. А каждый нормальный человек отлично понимал, что собой представляет передовая и с чем связано пребывание на ней. Солдаты шли туда по приказу. Шли сознательно, честно выполняя свой солдатский долг. А генералы действительно рвались вперед, потому что к концу войны риск погибнуть практически исключался, зато была перспектива получить новые ордена, более высокие воинские звания и должности. А солдат на передовой чаще всего ждало увечье либо смерть. Ну а что касается стремления как можно скорее взять Берлин, то причина здесь кроется не в "реальном состоянии духа людей", а в приказе товарища Сталина: во что бы то ни стало захватить столицу Германии раньше союзников. При этом никакие потери его, разумеется, не смущали. И раз уж вопрос коснулся потерь, поговорим о них более подробно, и не только о тех, что мы понесли в Европе.
   Вот что, например, говорит о них генерал армии Жадов:
   "В боях за Полтаву мы потеряли многих отважных красноармейцев, сержантов и офицеров. Погибли на подступах к городу замечательные люди - заместитель командира 95-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии полковник Андрей Никитич Ляхов и командир гвардейского стрелкового полка 13-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии подполковник Дмитрий Иванович Панихин... в лесу севернее Кременчуга, около своего города, погиб гвардии полковник Холодный. Все тяжело переживали смерть этого чудесного человека, отличного артиллериста...
   В боях на этих островах мы понесли немалые потери. Погиб заместитель командира 13-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии полковник П. В. Гаев... В боях на плацдарме... много замечательных красноармейцев, сержантов и офицеров пали смертью храбрых. Среди них - заместитель командира батальона по политической части 290 гвардейского стрелкового полка гвардии капитан С. В. Целых,.. командир 7-го гвардейского артиллерийского полка 9-й гвардейской воздушно-десантной дивизии гвардии майор Н. В. Марченко... и другие".
   А вот как это выглядит у маршала Чуйкова:
   "Были потери и с нашей стороны. Особенно нас огорчила весть о том, что тяжело ранен подполковник Семиков".
   В том же ключе пишет и маршал Москаленко:
   "В боях с врагом геройски погибли сотни наших солдат и офицеров. Среди них были командир 164-го гвардейского тяжелого самоходно-артилле­рий­ского полка гвардии майор В. И. Кошмаров, командир 1142-го стрелкового полка полковник Ф. А. Застрожный, командующий артиллерией 305-й стрелковой дивизии полковник А. Н. Журавлев, начальники оперативного и разведывательного отделов А. И. Соловьев и И. К. Чернецкий...
   К сожалению, много бойцов, командиров и политработников остались во вражеском кольце. Большинство из них погибло. Среди павших были заместитель командующего войсками Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Ф. Я. Костенко, командующий и член Военного совета 6-й армии генерал-лейтенант А. М. Городнянский и бригадный комиссар И. А. Власов, командующий, член Военного совета, начальник штаба и командующий артиллерией 57-й армии генерал-лейтенант К. П. Подлас, бригадный комиссар А. И. Попенко, генерал-майор А. Ф. Анисов, генерал-майор артиллерии Ф. Г. Маляров, командующий армейской группой генерал-майор Л. В. Бобкин, командиры 15, 47, 270-й и 337-й стрелковых дивизий генерал-майоры Д. Г. Егоров, Ф. Н. Матыкин, З. Ю. Кутлин, И. В. Васильев и многие другие".
   Нельзя не обратить внимания на то, что большие военачальники скорбят лишь о погибших командирах. К гибели солдат они уже привыкли и упоминают об этом вскользь - между прочим. Для них это дело настолько естественное, что о нем вроде бы и говорить не стоит. По таким сведениям судить о наших действительных потерях в войне с Германией крайне трудно. И все же, за неимением ничего другого, попытаемся представить себе реальное число погибших в Великой Отечественной войне, основываясь именно на них.
   В политдонесении отступившей от Бреста 4-й армии Западного фронта, датированном 4 июля 1941 года, говорится, что части армии "вышли в новые районы формирования для пополнения личным составом и материальной частью. 6-я стрелковая дивизия. Налицо... 910 человек, некомплект - 12781 человек. 55-я стрелковая дивизия. Налицо 2623 человека, некомплект - 11068 человек".
   В боях за Ельню с 8 августа по 6 сентября 1941 года только одна 107-я стрелковая дивизия потеряла 4200 человек. А потом, зимой и весной в наступательных боях под Юхновом... еще 2700 человек.
   Маршал Москаленко пишет:
   "Его дивизии имели всего по 300-350 штыков". И далее: "Иными словами, 1-ю гвардейскую армию нужно было формировать заново, в третий раз за последний месяц".
   Напомню, что армия состояла из нескольких корпусов, а каждый корпус из трех дивизий минимум по 12 тысяч человек. Таким образом, если армию "формировали заново в третий раз", то выходит, погибло дважды, примерно, по 100 с лишним тысяч солдат и офицеров.
   У маршала Чуйкова читаем:
   "Но как продержаться эти три - пять дней, когда у нас так мало сил: 37, 308 и 193-я дивизии были, по сути дела, только номерами - всего в них насчитывалось несколько сот активных штыков..."
   То же говорит и Нарком ВМФ Кузнецов:
   "95-я дивизия почти вся выбита, в полках осталось, где сто человек, а где и меньше того".
   Это притом, что даже в не полностью укомплектованных дивизиях должно быть не мене 12 тысяч человек. Отсюда легко подсчитать какие потери они несли.
   В. Карпов пишет:
   "Бои здесь были кровопролитные. Только 514-й полк за день этого боя потерял 400 человек... Восьмая бригада морской пехоты потеряла тысячу семьсот человек, из пяти батальонов у нее осталось два, и то не полных... Танки противника прорвались между двумя нашими кавалерийскими полками. В одном из них осталось около восьмидесяти бойцов, в другом - не больше ста человек... К 15 июня в соединениях осталось очень мало бойцов: 95-я и 345 дивизии имели не более четверти штатного состава. В 79-й бригаде, если свести все подразделения вместе, набралось бы не больше одного батальона... Наши части за эти дни испытали тяжелые потери: лишь убитыми больше 7 тысяч человек и раненными больше 14 тысяч бойцов и командиров. 172-я и 95-я стрелковые дивизии, по сути, сохранили только свои номера... На войне потери неизбежны. Но случай с тремя эсминцами ничем нельзя оправдать... Тяжело было всем: погибло несколько сот чудесных моряков, три отличных современных боевых корабля".
   Начальник штаба 24-й армии генерал-майор Кондратьев 18 октября вышел из окружения с группой в сто восемьдесят бойцов и командиров. Это всё, что осталось от его армии. Погибли и попали в плен свыше ста тысяч человек.
   Но это, когда мы бежали, и нас окружали. Может быть, в конце войны наших людей гибло намного меньше? На этот вопрос, рассчитывая, что читатель не знает арифметики, а возможно просто по недомыслию, отвечает генерал по политической части Окороков:
   "Более 95 тысяч человек было принято в члены ВКП(б) на 2-м Белорусском фронте. Наша партийная организация, несмотря на потери, росла и крепла. Ко дню окончания войны она насчитывала свыше 25 тысяч коммунистов".
   Из откровения Окорокова следует, что в одном только 2-м Белорусском фронте, примерно за четыре-пять месяцев ряды коммунистов поредели на 70 тысяч. А поскольку число беспартийных в армии было примерно на порядок выше, то общее число погибших приближалось к миллиону. Не зря ведь тот же Окороков в своих великолепных мемуарах пишет, что в армию призывали "выпущенных из исправительных лагерей". И хотя это, разумеется, были исключительно уголовники, то есть по определению А. Солженицына "социально близкие", всё же, надо полагать, товарищ Сталин предпринял такой шаг не от хорошей жизни.
   А вот что сказано о потерях в "Воспоминаниях и размышлениях" маршала Жукова:
   "При отступлении Южный фронт понес большие потери. В четырех его армиях остались лишь немногим больше ста тысяч человек".
   Таким образом, тысяч триста как минимум погибло. И еще Жуков:
   "В октябре в Сталинград по решению Ставки было переправлено через Волгу более шести доукомплектованных дивизий, так как от старого состава 62-й армии, по сути, ничего не осталось, кроме тылов и штабов".
   Ему вторит маршал Василевский:
   "Сражавшиеся у Громославки наши 98-я стрелковая, а у Васильевки 3-я гвардейская стрелковая дивизии потеряли свыше половины личного состава". И далее: "До конца 1942 года в армию влилось 822 тыс. офицеров. На 22 июня 1941 года в Действующей армии было менее 3 млн. военнослужащих, а к декабрю 1942 года около 6,6 млн.".
   Тут маршал что-то путает. Ведь в Советской Военной Энциклопедии ясно сказано, что на 1-е июня 1941 года в армии числилось 5,5 млн. человек, да к 1-му июлю еще призвали 5,3 миллиона. Таким образом, армия через десять дней после начала войны должна была насчитывать 11 млн. солдат и офицеров, а не "менее 3 млн.", как утверждает Василевский. Возможно "к декабрю 1942 года" от них осталось лишь "около 6,6 млн.". Но тогда так и следует говорить. И выходит, что к концу 42-го наши потери составляли более 4 млн. человек.
   Далее Василевский пишет:
   "4,2 млн. человек - такова цифра пополнения, пришедшего в действующую армию в 1944 году".
   Видимо, вместо погибших в 1943-м. А вот что говорит маршал Москаленко:
   "За это время бригада понесла тяжелые, безвозвратные потери: 1409 рядовых, свыше 150 младших командиров и 88 офицеров... наши войска несли большие потери, достигавшие 200 человек в сутки на дивизию... Его дивизии имели всего по 300-350 активных штыков".
   Казалось бы 200 человек в сутки на дивизию это не так уж много. Но даже если такие потери несли не все наши дивизии, а только половина их, то и тогда это составит больше полумиллиона человек в месяц, свыше семи миллионов в год, а за четыре года получим более 28 миллионов погибших. По последним сведениям фактическое число потерь достигло 35 миллионов. Вот так воевали наши талантливые полководцы во главе с маршалом Сталиным. Все они до неприличия были увешены орденами и в ореоле славы почивали, а кто еще жив, и поныне почивает на лаврах. А потери, ну что ж, как говорили: "Война всё спишет". И к тому же известно ведь, что победителей не судят.
   Для сравнения скажу, что, по данным английской прессы, потери Англии в войне к середине 1943-го (за три с половиной года) составляли "пятьсот тысяч человек", из них более "ста тысяч пленных" (!).
   В. Вишневский пишет:
   "Хотя, может быть, по своему типу, по историческому свойству и назначению англосаксы и не в силах приносить такие жертвы, как мы? Может быть они слабее нас, и, может быть, наша борьба - это знамение завтрашнего дня Европы и мира? И мы - душа этого мира! И не мы ли говорили о системе Англии и США, как о системе разлагающегося капитализма? Очень и очень думать об этом!"
   Англосаксы понесли в войне неизмеримо меньшие жертвы не потому, что "они слабее нас", а потому, что умнее! Расчетливый народ всегда предпочитает, чтобы вместо него воевали другие. Командование своими солдатами он передает опытным полководцам, умеющих достигнуть многого с малым числом людей. В результате государство теряет в войне больше золота, меньше крови. И о "разлагающемся" капитализме действительно надо "очень и очень думать". Далее Вишневский говорит:
   "Конечно, в современной войне от советских бойцов многое скрыто, результаты будут полностью ясны только потомкам тех, кто сражался. Но очень хорошо, что мы понимаем, за что воюем..."
   "От советских бойцов многое скрыто". Им незачем знать для чего их кладут в странах Европы. Главное, что это понимают такие вояки как Вишневский и генералы из политуправления, которым он служит.
   И снова о союзниках. Десантная операция по форсированию Ла-Манша обошлась им всего в 122 тысячи погибших, из которых 73 тысячи были американцы и 49 тысяч - англичане и канадцы. Тоже мне полководцы! То ли дело советские генералы, вооруженные самым передовым в мире военным искусством, базирующимся на марксистско-ленинской науке! Одно "наступление" 1942-го года в Крыму во главе с Мехлисом обошлось нам без всякого Ла-Манша в 200 тысяч человек. Вот это да! Это по-нашему! В общей сложности число не вернувшихся с войны наших солдат и офицеров превысило совместный урон в людях союзников более чем в 50 раз!
   К. Карпов, желая ошеломить читателя страшными потерями немцев под Севастополем в 1942 году, начинает с упоминания картины Верещагина "Апофеоз войны", на которой изображена большая куча человеческих черепов на травяном поле брани и восклицает:
   "Мороз пробирает, когда смотришь на эти людские головы, сложенные в пирамиду. Теперь представим себе картину, которая показала бы цену победы Манштейна. Для этого произведем некоторые арифметические действия. Длина линии фронта вокруг Севастополя в разные периоды боев была 40, 20 и меньше километров. Возьмем для подсчета среднее, или 30 тысяч метров. Чтоб овладеть Севастополем, Манштейн положил в боях 300 тысяч человек. Каждый солдат в сапогах, с каской на голове, был по росту около двух метров. Это значит, если линию фронта протяженностью 30 километров выложить убитыми и раненными, то выйдет сплошная стена, и высота этой стены будет около пяти-шести метров. Вдоль этой стены идти пешком нужно почти день!"
   На первый взгляд, такое зрелище действительно впечатляет. Однако в расчеты Карпова следует внести некоторые поправки. Во-первых, слишком уж рослыми он представляет немецких солдат. 2 метра - настоящие гренадеры. В действительности рост среднего немца едва ли можно считать большим 1,7 метра. А сапоги и каски здесь вообще ни к чему. И тогда составленная Карповым стена будет не "пять-шесть" метров высотой, а чуть более трех метров. Во-вторых, составляя "стену" Карпов укладывает в нее и трупы и раненых, которых, как известно, всегда бывает примерно втрое больше, чем погибших. Таким образом, стена становится еще в три раза меньше. Но главное не мог Манштейн, распоряжавшийся всего одной 11-й армией потерять убитыми 300 тысяч, поскольку вся она, в лучшем случае не намного превышала 100 тысяч человек, и когда Севастополь был немцами взят, от названных 100 тысяч, наверное, кое-что осталось. Если учесть приведенные выше соображения, то первоначальное чувство ужаса, навеянного расчетами Карпова, почти проходит.
   При всей уязвимости иллюстрации военных потерь с помощью оригинальной методики Карпова, ее все же можно использовать для наглядного представления числа покойников, с которым мы сами пришли ко дню Победы. И тогда действительно получим составленную из них стену вдоль всей восточной границы Советского Союза, длиною в три тысячи километров и высотой более четырех метров. И обходить ее пешком придется уже не день, как мнимую Севастопольскую, а более трех месяцев. Такую "стену" нормальный человеческий разум едва ли может себе представить. А ведь она реальность. В ней нет ни раненых, ни сапог, ни касок. Она состоит из одних лишь погибших советских людей. А у каждого из них были отец, мать, жена, невеста, дети. По сравнению с нашей стеной верещагинская кучка черепов - детский лепет, абсолютно малая величина, о которой в данном случае даже неудобно говорить.
   Маршал Мерецков пишет:
   "И когда я совмещал услышанное ранее на лекциях с увиденным на фронте... то еще раз убеждался, что ведение войны - это и наука и искусство..."
   Маршал Бабаджанян глубокомысленно заявляет:
   "Как всякое искусство, и военное - отражение идеологии его творцов. Советская военная доктрина опирается на марксистско-ленинское толкование военно-теоретических проблем. Учитывая, разумеется, все экономические факторы развития своей страны, которые определяют техническую оснащенность и обеспеченность армии, она, прежде всего, ориентируется на человека, полагая, что главная сила армии - всегда люди".
   Очень верно заметил Амазасп Хачатурович: "Советская военная доктрина", действительно, "прежде всего, ориентировалась на человека". Недостатки в "технической оснащенности и обеспеченности армии", плюс глупость наших генералов, компенсировались людьми - их жизнями.
   Маршал Жуков в этой связи пишет:
   "Величайшие жертвы, понесенные нашим народом в Великой Отечественной войне, оказались не напрасными. В результате победы создалось новое соотношение сил в мире..."
   Где же оно это "новое соотношение", ради которого стоило губить десятки миллионов людей, помимо тех, что сложили головы, освобождая свою страну? Его нет! Оно оказалось таким же мифом, как и обещанный нам большевиками коммунистический рай.
   В. Вишневский восклицает:
   "Послевоенный мир будет поражен нашим экономическим и культурным ростом".
   Цена его предвидения сейчас совершенно очевидна. А еще он приводит выдержку из немецкого документа, посвященного исследованию России и ее истории. Там, в частности, сказано:
   "Ленин. - Он умело использовал гнилость самодержавия и потерю традиций Петра Великого. Большевизм пришел, в этом смысле, закономерно, но привил России абсолютно чуждые ей и Европе идеи анархии, отрицания собственности... Вот почему большевизм обречен, и с помощью Европы Россия его сбросит".
   Здесь верно подмечено: Ленин "умело использовал гнилость самодержавия", но умалчивается о том, что самого Ленина умело использовал немецкий генеральный штаб. Ну, а Вишневский, реагируя на прогнозы немцев, касающиеся обреченности большевизма, коротко с издевкой пишет: "Ха - ха!"
   Вот вам Всеволод Витальевич и ха - ха! Оказывается, насмехаться над предсказанием конца большевизма вовсе не стоило.
   А далее Вишневский заявляет:
   "Россию нужно было сохранить, сберечь - так хотела история. Мы выполнили это веление, - в прошлом и сейчас... Во что нам всё обошлось - особая тема... Но, в общем, это естественно: все действия, решающие судьбы наций, дорого оплачивались. Рыдаем ли мы сегодня над жертвами России во время татарского ига? Очень ли мы убиваемся сегодня по поводу "смутного времени"? Некий процент сил, жизней нужно отдавать в борьбе".
   В ответ на циничное мудрствование советского инженера человеческих душ, прежде всего, отметим: история ничего хотеть не может. Хотели монстры типа Гитлера и Сталина. Но главное, что особенно возмущает в бесстыдных рассуждениях Всеволода Витальевича, это та легкость, с которой он списывает десятки миллионов солдат и офицеров, сложивших головы в войне, о которых, как явствует из его откровений, он вовсе не склонен ни рыдать, ни убиваться.
   И все-таки, кто же повинен в том, что из погибших с нашей стороны в войне солдат можно, пусть мысленно, строить трехтысячекилометровую, четырехметровой высоты стену? Почитаем, как на этот вопрос отвечает маршал Василевский:
   "Серьезной причиной наших неудач явились просчеты в оценке возможного времени нападения на нашу страну фашистской Германии и упущения в подготовке к отражению первых ударов. Возглавлявший руководство партией И. В. Сталин... не давал согласия на приведение войск приграничных округов в полную боевую готовность... Войска, находившиеся в приграничных районах, оказались недостаточно подготовленными к отражению агрессии... наши приграничные войска вынуждены были вступить в борьбу разрозненно, без необходимого воздушного прикрытия и артиллерийской поддержки...
   В ходе подготовки к войне были допущены и другие просчеты Мы неверно определили направление главного удара немецко-фашистских войск. В нашем оперативном плане обороны главным направлением считалось Юго-Западное, а гитлеровская Германия сосредоточила максимум сил и средств на Западном с целью захвата Москвы".
   Таким образом, в том, что армия не была готова к войне, как и в неверном определении направления главного удара немцев, виноват "стратег" Сталин. А его генералы, вместо того чтобы заранее привести части и соединения пограничной зоны в полную боевую готовность, организовать глубокоэшелонированную, хорошо оборудованную в инженерном отношении оборону, подтянуть резервы, которые можно было бы быстро использовать в случае прорыва противника на том либо ином направлении, страшась гнева вождя, бездействовали. А если бы это всё было сделано, то, по крайней мере, ошибка в определении направления главного удара немцев не имела бы особого значения, так как войска Юго-Западного направления легко повернули бы во фланг главной немецкой группе армий "Центр" и тогда положение на фронте, скорее всего, сложилось бы совсем по-иному.
   Но как бы там ни было, пусть даже наша победа в войне с Германией не слишком отличалась от Пирровой, но гитлеровский рейх был повержен, и товарищ Сталин, разумеется, решил, не откладывая дела в долгий ящик, осчастливить немцев. В. Вишневский по этому поводу пишет:
   "Теперь вопрос - в немедленной борьбе за душу немецкого народа, за организацию Германии. В нашем ведении - Берлин и огромная германская территория. Мы должны накормить немцев, организовать их экономику, духовно-политически направить их жизнь. Нельзя их отдать на расправу англо-американскому капитализму".
   Трогательную заботу о немецком народе высказывает и К. Кузнецов:
   "Мы смотрели на немцев, но уже не чувствовали ненависти к ним. Чувствовали жалость. Сколько пришлось пережить этим обманутым людям и как нелегко им будет твердо стать на путь новой жизни, к которой ведут теперь их подлинные друзья и руководители - немецкие коммунисты!"
   Всеволод Витальевич просто рвется в бой "за душу немецкого народа" и страшно боится, чтобы немцев, не дай Бог, не растерзал англо-американский капитализм. Нарком Кузнецов относится к этой проблеме более спокойно, поскольку знает, что "подлинные друзья и руководители - немецкие коммунисты" не подведут. Под их мудрым руководством прежде "обманутые люди" заживут свободно и счастливо. Но вот беда! Глупые немцы почему-то не оценили проявленную о них большевиками заботу и всё время, правдами и неправдами, даже рискуя жизнью, постоянно старались попасть "на расправу" коварным капиталистам.
   Маршал Жуков, вспоминая о минувшей войне, говорит:
   "Надо будет, наконец, посмотреть правде в глаза и, не стесняясь, сказать о том, как оно было на самом деле. Надо оценить по достоинству немецкую армию, с которой нам пришлось столкнуться с первых дней войны. Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а перед сильнейшей армией мира. Надо ясно сказать, что немецкая армия к началу войны была лучше нашей армии подготовлена, выучена, вооружена, психологически более готова к войне, втянута в нее. Она имела опыт войны, и притом войны победоносной. Это играет огромную роль. Надо также признать, что немецкий генеральный штаб и вообще немецкие штабы тогда лучше работали, чем наш Генеральный штаб и вообще наши штабы, немецкое командующие в тот период лучше и глубже думали, чем наши командующие. Мы учились в ходе войны, и выучились, и стали бить немцев, но это длительный процесс...
   У нас стесняются писать о неустойчивости наших войск в начальном периоде войны. А войска бывали неустойчивыми и не только отступали, но и бежали, и впадали в панику. В нежелании признать это, сказывается тенденция: дескать, народ не виноват, виновато только начальство. В общей форме это верно. В итоге это действительно так. Но, говоря конкретно, в начале войны мы плохо воевали не только наверху, но и внизу. Не секрет, что у нас рядом воевали дивизии, из которых одна дралась хорошо, стойко, а соседняя с ней - бежала, испытав на себе такой же самый удар противника. Были разные командиры, разные дивизии, разные меры стойкости".
   Откровения Георгия Константиновича весьма любопытны. И трудно возразить маршалу, когда он говорит о том, что "немецкий генеральный штаб и вообще немецкие штабы тогда лучше работали, чем наш Генеральный штаб и вообще наши штабы", и что "немецкие командующие в тот период лучше и глубже думали, чем наши командующие", но нельзя ни в коем случае согласиться с его попыткой переложить часть вины за поражения в войне с военачальников на "народ". Это неправда, что в одних дивизиях, каким-то образом, оказались только герои, а в других только трусы. Такого не бывает. Дивизия с умным, хорошим командиром "дралась хорошо". А та, у которой командир - дурак либо трус, "бежала" и это вполне понятно.
   В результате "великой рубки" 1937 года Красная Армия оказалась неготовой к войне. С началом боев управление войсками было нарушено. Они отступали с огромными потерями, поскольку кадровые военные, мастера своего дела либо были расстреляны, либо валили лес, умирали от истощения и каторжного труда на Колыме, Чукотке, в рудниках Караганды. А заменившие их новоиспеченные генералы еще не умели управлять дивизиями, корпусами, армиями в боевых условиях и только начинали осваивать азы настоящего военного мастерства. За эту науку тысячи и тысячи людей, честно защищавших свою Родину, расплачивались кровью и жизнями.
   Обучение скороспелых полководцев длилось долго, и слишком дорого обошлось стране. И всё же, многие из них, так ничему толком не научившись. До мая сорок пятого года, воевали не уменьем, а числом. А ведь главным и единственным мерилом успешной полководческой деятельности является именно способность правильно планировать и осуществлять стратегические, фронтовые и армейские операции, наносить противнику поражения с минимальными для себя потерями
   Русская военная энциклопедия времен первой мировой войны дает званию "полководец" такое определение:
   "Военный начальник, стоящий во главе крупного отряда войск, предназначенного для самостоятельных и широких операций. Хотя это понятие не имеет определенного содержания и невозможно установить точной границы, за которой военный начальник приобретает или теряет звание полководца, тем не менее, наличность стратегических действий в деятельности военного начальника является обязательным условием для придания ей характера полководчества..."
   Большая советская энциклопедия трактует его несколько по иному:
   "Полководец - военный деятель, военачальник, руководящий вооружен­ными силами государства при крупном оперативно-стратегическом объединении войск, владеющий искусством подготовки и осуществления стратегических операций и творчески использующий опыт боевых действий для развития военного искусства. Значение полководца определяется его способностью найти и применить в определенной исторической обстановке такие способы ведения войны и военных действий, которые приводят к победе".
   Из этих определений следует, что полководец - это не должность и не чин. Полководцем становится военачальник, обладающий запасом специальных знаний и достаточным опытом, позволяющим ему успешно руководить войсками. Каждый настоящий полководец, решая поставленные перед ним задачи, вносит в организацию и проведение военных операций нечто своё, присущее его характеру, дарованию, опыту.
   Начиная с древних времен и до наших дней роль полководцев в истории человечества огромна. И люди еще долго будут хранить в своей памяти имена самых выдающихся. Вот лишь некоторые из них, вошедшие в историю прошлых веков и в известном смысле творивших ее: Юлий Цезарь, Ганнибал, Александр Македонский, Наполеон Бонапарт. Слава русского оружия связана с Александром Невским, Дмитрием Донским, Петром Первым, Александром Суворовым, Михаилом Кутузовым.
   Во времена Суворова, Кутузова, Наполеона судьбы компании, а зачастую и исход войны решались в одном сражении и на обозримом поле боя, которое для этого специально подбиралось. Сражались тогда ограниченное время, исчисляемое часами, иногда несколькими днями. В таких условиях могла возникнуть, и была применима знаменитая триада Цезаря: "Пришел, увидел, победил". Полководец непосредственно оказывал влияние на ход сражения, и в том, сколь успешно он это делал, сказывалось его мастерство.
   Развитие железных дорог, автомобильного транспорта и авиации, внедрение телеграфа, телефона и радиосвязи открыло полководцам новые неоценимые возможности в управлении огромными контингентами войск в боевых условиях без личного визуального контроля. В наше время многомиллионные армии, оснащенные сложнейшими техническими средствами борьбы, могут осуществлять продолжительные крупномасштабные операции и системы операций, складывающиеся из одновременных и последовательных боев и сражений на суше, море и в воздухе.
   Какими же качествами должен обладать полководец? На этот счет на разных исторических этапах давался разный ответ. Однако всегда отмечалось, что полководцу должны быть присущи выдающийся ум, высокая общая эрудиция, абсолютное знание военного дела, железная воля, решительность, упорство в достижении цели. Назывались также способность к разумному риску, развитое чувство предвидения, интуиция, умение найти главное в цепи событий и быстро ориентироваться в них, особенно в момент принятия решений. Огромное значение, по крайней мере, прежде, имел авторитет полководца в войсках и его способность повести их за собой. Кроме того, полководец должен быть предельно скуп на кровь своих воинов.
   Одна из особенностей, присущая талантливым полководцам заключалась в умении создавать и во время вводить в бой резервы, умение, которое трудно переоценить. В доказательство этому достаточно вспомнить хотя бы кавалерию Ганнибала, использованную им в переломные минуты битвы при Каннах, либо засадные дружины Александра Невского в Ледовом побоище, изменившие весь ход сражения на Чудском озере.
   Общеизвестно, что тактика, оперативное искусство, характер боя и войны в целом на том или ином этапе развития человеческого общества зависят от состояния экономики этого общества, от оружия и боевой техники, находящейся на вооружении армии, а также от человеческого материала, составляющего армию.
   Во второй мировой войне цели и задачи операций устанавливал генеральный штаб. В пределах власти полководцев оставался выбор путей, способов и средств достижения этих целей и полностью зависел от них, так как находился в границах предоставленных полководцам полномочий и возможностей. Однако сталинские генералы в своем большинстве пользовались такими полномочиями весьма осторожно. В частности, маршал Мерецков, и не он один, непременно прежде выяснял мнение "высшей инстанции" - главным образом товарища Сталина о том либо ином своем решении. И только после этого рисковал осуществлять его на практике.
   Советские военачальники в своих мемуарах чтобы не раскрывать непосвященным секреты военной "науки и искусства", не слишком распространяются о деталях своей полководческой деятельности. Некоторое исключение составил лишь "выдающийся" маршал Еременко. Он в частности пишет:
   "В войсках фронта развернулась работа по совершенствованию боевых позиций, по более углубленному изучению уставов, наставлений с целью поднятия организованности, дисциплины и боеготовности...
   Мне припоминается такой случай. Во время посещения 28-й стрелковой дивизии, находясь в расположении одного из полков, я увидел возвращающееся с обеда подразделение, подошел к нему, поздоровался с бойцами, завязалась беседа. Одновременно я присматривался к внешнему виду воинов. Было отрадно видеть, что, несмотря на суровые фронтовые условия, у многих из них были подшиты свежие подворотнички. Однако были и такие, у которых подворотничков не было, у некоторых были оторваны пуговицы. Внешний вид бойцов на фронте - это в определенной степени показатель их морального состояния. Помню, в конце беседы спросил: "товарищи, а кто имеет при себе иголку и нитку?" поднял руку только один боец. Я подозвал его к себе. Он подошел и доложил: "рядовой Ковалев". Молодое лицо, молодцеватая осанка, всё на нем было ловко пригнано. "Ну-ка, покажите нам, где у вас иголка и нитка", сказал я. Он снял пилотку, отвернул ее клапан и показал иголку с ниткой. За опрятный, подтянутый внешний вид воина, за умение следить за собой в тяжелых боевых условиях я объявил ему благодарность и наградил часами".
   Попробуем прокомментировать приведенный маршалом эпизод из его полководческой деятельности, который сам он, несомненно, считает очень важным либо, по крайней мере, заслуживающим особого внимания.
   Во-первых, судя по тому, что подразделение "возвращалось с обеда", вся эта назидательная сцена происходила отнюдь не на передовой, от которой Еременко, как известно, старался держаться подальше. На переднем крае обедать строем не ходят. Туда пищу доставляют ночью в термосах и часто с риском для жизни. Во-вторых, нельзя не заметить некоторое несоответствие: иголка с ниткой одна на всё подразделение, а свежие подворотнички - "показатель морального состояния" бойцов, по утверждению маршала, он видел у многих. Чем же они их пришивали? В-третьих, и это главное, совершенно непонятно, зачем вообще было ему лезть не в свое дело. Не для того его учили в академиях, чтобы он занимался внешним видом солдат - оторванными пуговицами и подворотничками. Такими вопросами в армии ведают старшины. Поэтому, если среди боевых подвигов военного мыслителя Еременко нечто подобное и имело место в действительности, то ставить такое себе в заслугу, по меньшей мере, неумно.
   Путь войны, независимо от того, наступательная она или оборонительная, справедливая либо несправедливая, непременно выстилается жизнями людей. В распоряжении любого командира этих людей всегда строго ограниченное количество. Он должен направить их в бою на такие уязвимые, наименее защищенные места противника, чтобы как можно меньше потерять своих бойцов и побольше уничтожить солдат противника. Таков неотвратимый закон войны. По сути, от мастерства командного состава зависит, какая сторона уничтожит больше врага и сбережет больше своих сил. К несчастью именно такого мастерства у многих наших полководцев недоставало не только в 1941 году, но и на протяжении всей войны.
   Военачальники наделены правом распоряжаться жизнями солдат в бою. Это накладывает на них огромную ответственность. Они должны постоянно отдавать себе отчет, когда и ради чего посылают людей на смерть. Командиры, у которых это чувство отсутствует, никогда не пользуются уважением, доверием и авторитетом у подчиненных. К несчастью, таких командиров у нас в минувшую войну можно было встретить сплошь и рядом.
   Ну а на вопрос, затронутый маршалом Жуковым о том, лучше ли нашей армии была подготовлена к началу войны немецкая, пусть ответят сами немцы.
   Гитлер пренебрег советами Фридриха II, Бисмарка, Мольтке и других великих немцев. Опьяненный легкими победами в Европе и вдобавок наблюдавший наш позор в Финляндии, он видимо не считал СССР достойным противником, а потому готовился к войне с нами, как говорят: "спустя рукава". При всех своих победах в Европе, к войне с СССР, а тем более длительной, Германия не была готова. Об этом красноречиво свидетельствуют записи в дневнике Гальдера:
   "29 сентября 1940 года
   ... Автомашин недостаточно даже для удовлетворения самых необходимых потребностей частей РГК. Нам придется экономить автомашины, уменьшая подвижность дивизий... Мы будем также вынуждены значительно ослабить противотанковую оборону....
   7 октября 1940 года
   ... Наше командование ВВС при определении численности британских истребителей ошиблось примерно на 100 %... Война (в воздухе) на два фронта невозможна...
   21 октября 1940 года
   ... Трудности охраны в оккупированных областях... Хаос в организации перевозок...
   26 ноября 1940 года
   ... Конные упряжки для противотанковых орудий... У нас нет передков... Легкие пехотные орудия имеются только для двух полков... Обеспечить войска (пехотные дивизии) в Болгарии горным снаряжением невозможно... Нет ни одного снегоочистителя... Бензина нет. Ремонтных мастерских нет... Пополнения для замены личного состава, выделенного для формирования новых частей, еще не прибыли. Задержка с прибытием пополнений замедляет срок окончания боевой подготовки новобранцев... Много беспорядка! (Слишком много объектов охраны.)... Поддержать строгий контроль над крупными городами невозможно... Министр путей сообщения (Дорпмюллер) заявил, что имперские железные дороги не могут работать с таким напряжением, как сейчас...
   27 ноября 1940 года
   ... Расход сил вынудит нас отказаться от операции "Морской лев" и ограничиться при постановке целей в Русской операции лишь задачей достижения первого рубежа наступления. После выхода на этот рубеж можно будет, конечно, перейти к операции по охвату, однако таковая на бесконечных просторах России не будет иметь успеха...
  
  
   3 декабря 1940 года
   ... Положение с горючим - плохое. Положение с автопокрышками - очень плохое...
   4 декабря 1940 года
   ... Слишком мало артиллерии...
   23 декабря 1940 года
   ... Материальное положение: ... Стали для сухопутных войск отпущено значительно меньше. Производство удастся поддержать на прежнем уровне до начала или середины марта, потом начнется его спад. - Тринитротолуол идет главным образом для нужд ВВС. Поэтому снаряды частично остаются неснаряженными; фактически один корпус. - Запасов цветных металлов, захваченных в оккупированных областях, хватит примерно до конца 1941 года. - Положение с резиной трудное... - Продовольственный сектор на 1941 год кое-как обеспечен; далее - нет. "В течение 1941 года мы как-нибудь продержимся".
   16 января 1941 года
   ... Зенитные дивизионы сухопутных войск. 40 дивизионов. Специальный личный состав для них придется еще готовить. Это осуществимо только к осени.
   28 января 1941 года
   ... Обеспечение автомашинами: Положение очень серьезное. Будут использованы все возможности гражданского сектора... К концу февраля наши запасы каучука будут исчерпаны, после чего остается лишь надежда на 12 тыс. тонн, которые должны прибыть из Индокитая и Южной Америки на судах - "прорывателях блокады". - Еще 25 тысяч тонн каучука закуплено французами, но японцы не допускают его вывоза. На период после апреля никаких определенных сведений или прогнозов дать нельзя. Начиная с мая, мы окажемся в полной зависимости от сомнительного ввоза. Вся ставка - на импорт. - Замена резины железными бандажами возможна только у автомашин грузоподъемностью ниже 3 тонн. Для легковых автомашин можно использовать резину с бездействующих автомашин (запас на три месяца).
   Горючее: Положение серьезное. Бензином мы обеспечены на первые три месяца операции...
   Обеспеченность дизельным топливом - только на один месяц. Сокращение расхода топлива в сельском хозяйстве, в других отраслях экономики и в оккупированных областях даст небольшой запас в 200 тыс. тонн на ближайшие шесть месяцев.
   Можно рассчитывать на обеспечение горючим в период сосредоточения и развертывания и на два месяца операций...
   ... С конца мая сырьевая база иссякнет. Все будет зависеть от импорта...
   Операция "Барбаросса". Смысл компании не ясен. Англию мы этим нисколько не затрагиваем. Наша экономическая база от этого нисколько не улучшится. Нельзя недооценивать рискованность нашего положения на Западе... Если мы будем при этом скованы в России, то положение станет еще более тяжелым... Рискованность операции "Барбаросса"...
   1 февраля 1941 года
   ... Снабжение: Запас боеприпасов и продовольствия - только на месяц...
   13 марта 1941 года
   ... С автобензином и дизельным топливом очень туго... Без русских поставок мы сможем на имеющихся запасах в случае крупного наступления продержаться два - два с половиной месяца...
   17 марта 1941 года
   ... На Румынию рассчитывать нельзя... Венгрия ненадежна. Она не имеет никаких причин для выступления против России... Словаки - славяне. Речь об их использовании, вероятно, пойдет позже (в качестве оккупационных войск)...
   3 апреля 1941 года
   ... Управление имперских железных дорог сообщило о катастрофическом положении на дорогах. Оно не сможет обеспечивать переброску эшелонов...
   5 апреля 1941 года
   ... Батальонов охраны тыла нет. Одна охранная бригада. Вопрос о пулеметных батальонах решить невозможно...
   7 апреля 1941 года
   ... Анализ группировки русских войск дает основание сделать следующий вывод: Если отказаться от избитого утверждения о том, что русские хотят мира и сами не нападут, то следует признать, что группировка русских войск вполне допускает быстрый переход в наступление, которое было бы для нас крайне неприятным...
   26 апреля 1941 года
   ... Кребс докладывает, что имеется большое число соединений, в которых еще не хватает матчасти. В отношении личного состава поступают жалобы на недостаток офицеров. Полками командуют молодые майоры, дивизиями - полковники... Недостаток запасных автомашин. В распоряжении генерал-квартирмейстера нет ничего...
   5 мая 1941 года
   ... Войска плохо переносят ночные холода. Положение с боеприпасами напряженное.
   17 мая 1941 года
   ... ОКВ только что потребовал вторую дивизию для Голландии. У нас, ее нет...
   20 мая 1941 года
   ... Моторизованные соединения (для операции "Барбаросса") укомплектованы к сроку не будут... Первые потери в пограничных сражениях составят предположительно 275 тыс. человек. Потери в сентябре - 200 тыс. человек. Таким образом, в октябре у нас не останется резервов для возмещения потерь, если мы не призовем военнообязанных 1922 года рождения (последние резервы)... Положение с горючим: В июне - достаточно. В июле будет не хватать 10 %...
   21 мая 1941 года
   ... Очень большая потребность в обмундировании...
   22 мая 1941 года
   ... 17-я танковая дивизия имеет в своем составе 240 типов машин...
   29 мая 1941 года
   ... Нехватка горючего!.. Резерв офицерского состава ограничен...
   31 мая 1941 года
   ... Положение с автотранспортом в частях разведывательной авиации очень тяжелое...
   13 июня 1941 года
   ... Осенью запасы горючего будут исчерпаны..."
   Вот такая у Германии была готовность к войне с Советским Союзом. Но мы в своей подготовке всё равно ее перещеголяли.
   По утверждению немецкого генерала Г. Блюментрита "В 1941 году немецкая армия всё еще состояла главным образом из чисто пехотных частей, которые передвигались в пешем строю, а в обозе использовались лошади". Он же после войны сказал: "Приняв решение, напасть на Россию, Германия проиграла войну". А генерал-фельдмаршал фон Рундштедт еще в мае 1941 года заявил: "Война с Россией - бессмысленная затея, которая не может иметь счастливого конца". Но лучше всех понимал это, оказывается, сам Гитлер, причем задолго до прихода к власти. Он писал:
   "В Германию потянулись новые бесконечные потоки русских пленных. С тех пор поток этот уже не прекращался. Все время и в поездах, и по шоссе двигались нескончаемые транспорты русских пленных. Но толку от этого было мало. Вместо каждой побитой армии русские тотчас же выставляли новую армию. Гигантские владения царя, казались, были неисчерпаемы по части людей. Сколько времени могла еще выдержать Германия такое состязание? Не придет ли такой день, когда Германия, несмотря на только что одержанную победу, останется уже без новых войск, в то время как русское командование снова и снова двинет на фронт новые армии? Что же будет тогда?
   И там же: "Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен. Такая война могла бы означать только конец Германии"..
   Как в воду глядел! Но каким же надо быть идиотом, чтобы прекрасно понимая, чем закончится дружба со Сталиным, всё-таки подписать с ним пакт, предрешив поражение Германии в войне и своё самоубийство!
   Готовясь к нападению на СССР, Гитлер при всем свойственном ему наглом авантюризме, видимо, отлично понимал, что затяжной войны ему не выдержать. Поэтому и планировал закончить ее через шесть недель. Однако из всех дивизий, брошенных Германией на Восточный фронт, только около двух десятков были танковыми. В то же время в обозах вермахта на 22 июня 1941 года насчитывалось 750000 лошадей. Не на них ли Гитлер собирался осуществить свой блицкриг, который по отношению к Советскому Союзу исключался в принципе?
   И снова Гальдер уже после войны:
   "4 июля
   Штаб танковой группы Гота доложил, что в строю осталось лишь 50 % штатного количества автомашин.
   9 июля
   Наши потери в танках незначительны, однако людские потери велики.
   12 июля
   Эффективность советских снарядов хорошая, моральное действие - сильное. Много новейших, неизвестных нам до сих пор артсистем.
   13 июля
   Потери в танках в среднем составляют 50 %.
   17 июля
   Войска сильно измотаны.
  
   20 июля
   Упадок духа у наших руководящих инстанций. Особенно ярко это выразилось в совершенно подавленном настроении главкома.
   23 июля
   В отдельных соединениях потери офицерского состава достигли 50 процентов.
   1 августа
   В резерве главного командования дивизий - 0.
   7 августа
   При нынешнем положении с горючим проведение крупных операций невозможно".
   О том же говорят в своих воспоминаниях и другие немецкие генералы. Почти каждый из них твердит о неготовности Германии к войне. Г. Гудериан, в частности, пишет:
   "Наше командование превзошло в безрассудном упрямстве Карла XII и Наполеона I".
   У Г. Теске читаем:
   "Великая германская империя" располагала в 1939 году гораздо меньшим парком паровозов и вагонов, чем кайзеровская империя в 1914 году".
   Генералы вермахта запланировали использовать для разгрома СССР 3200 железнодорожных эшелонов с боеприпасами. Ф. Гальдер свидетельствует, что за пару недель боев на территории Советского Союза германские войска истратили больше того, что было предусмотрено на всю войну.
   Браухич, главнокомандующий германскими сухопутными войсками, записал в своем дневнике в июле 1941-го:
   "Не может быть и речи о дальнейшем стремительном продвижении танков на восток... Русские дерутся не так, как французы: они нечувствительны на флангах. Поэтому, - делает вывод немецкий генерал-фельдмаршал, - основным является не овладение пространством, а уничтожение сил русских"
   16 августа 1941 года Гальдер в своём рабочем дневнике записал:
   "Расход боеприпасов. За 1 августа доставлено такое количество боеприпасов, которое предусмотрено всем планом "Барбаросса"
   И далее:
   "24 ноября
   Необходимо перемирие.
   12 декабря
   Положение с производством танков. Оно в настоящее время таково, что мы вообще дальше не сможем вести войну".
   Гитлеру удался блицкриг в Польше и во Франции. Но какими средствами он намеревался осуществить его против Советского Союза? Блицкриг - танковая война. 3410 устаревших немецких танков на 22,4 миллиона квадратных километров территории СССР. Один танк на 6568 квадратных километров территории Союза. Не густо. К тому же следует учесть, что из 22 миллионов квадратных километров 17 миллионов вообще не пригодны для действия танков, а на остальных площадях германские танки можно использовать только летом. Осенью и весной они застрянут в грязи, зимой - в снегу. И бензина у Гитлера всего на полтора месяца. Да и танки сами по себе не сила. Танк, вырвавшийся далеко вперед, уязвим. Его должна поддерживать пехота, танки надо снабжать боеприпасами, горючим, запчастями. Поэтому гитлеровский блицкриг против СССР иначе как авантюрой назвать нельзя. Он терпел явное фиаско к великому удивлению тех, кто еще совсем недавно, ослепленный мощью германской армии, считал, что дни Советов сочтены.
   На третий день войны американский конгрессмен Мартин Дейс вещал с трибуны конгресса:
   "Гитлер через тридцать дней уложит Россию на обе лопатки".
   Ему вторили американские газеты:
   "Для того чтобы красные смогли спастись от катастрофы, в течение очень короткого времени должно последовать гораздо большее чудо, чем это было когда-либо со времен написания библии".
   "Россия приговорена к смерти".
   Однако уже в августе Гитлер вынужден был признаться своему генералитету, что для него явились сюрпризом советские танки. Но этого мало. "Немцы с негодованием увидели, что русские ведут себя совсем иначе, чем французы на западном театре военных действий, - свидетельствует американский корреспондент Джозеф Григ, - когда немцы окружали их, они дрались до последнего человека, и убивали столько немцев, сколько могли".
   Немецкая "Франкфуртер цейтунг" признавала:
   "Психологический паралич, который обычно следовал за молниеносными германскими прорывами на Западе, не наблюдается на Востоке... в большинстве случаев противник не только не теряет способности к действию, но, в свою очередь, пытается охватить германские клещи".
   И хотя в руках противника была уже часть Украины, вся Молдавия, Белоруссия, Прибалтика, хотя геббельсовская пропаганда кричала о том, что "победоносные войска" рейха прошли две трети расстояния от Варшавы до Москвы, немецкая верхушка чувствовала себя отнюдь не спокойно. Вначале им казалось, что падение Москвы, столицы, автоматически принесет Германии победу - окончание войны. И они, несмотря на огромные потери, стремились захватить ее. Но всё шло далеко не так, как планировал германский генеральный штаб. Уже не вызывало сомнения, что ставка на блицкриг оказалась авантюрой, а впереди - русская зима. И, наверное, у многих вторжение немцев в Советский Союз невольно ассоциировалось с походом на Россию наполеоновской армии.
   30 июля Гитлер был вынужден издать приказ о переходе основных сил группы армий "Центр" к обороне. В генштабе возникли разногласия: что делать дальше - продолжать ли главный удар на Москву или повернуть на Киев? Впрочем, и то и другое не сулило ничего хорошего. В первом случае правый фланг оставался открытым. Предприняв контрнаступление из-под Киева, русские вполне могли отрезать немецкие войска от баз снабжения. Если же повернуть на Киев, то будет потеряно время, и на Москву придется наступать по грязи и снегу, а к этому немцы не готовы. Так что же делать? Гитлер считает необходимым повернуть на Киев.
   "Гитлер... подчеркнул, - пишет Гудериан в своих "Воспоминаниях", - что сырьевые ресурсы и продовольствие Украины являются жизненно необходимыми для продолжения войны... Мои генералы ничего не понимают в военной экономике".
   Гудериан с Гитлером не согласен. Потом он будет утверждать, что это была роковая ошибка, которая и привела к краху. Но это будет потом, а в 1941-м немецкие стратеги вынуждены были пересмотреть свои планы по овладению Москвой, и в августе повернули часть сил группы армий "Центр" в южном направлении, на Киев.
   Вот так, оказывается, Германия была готова к своему блицкригу в СССР. Ну, а советские генералы, трепетавшие перед Сталиным, целиком положились на вождя и вместо того, чтобы по настоящему готовиться к войне, бездействовали. А Сталин, уверенный в том, что непременно перехитрит Гитлера, тоже ничего не делал для того, чтобы защитить страну на случай нападения Германии, и другим не позволял что-либо предпринимать в этом направлении. Но Василевский защищает Сталина. Он пишет:
   "Полагаю, что Сталин не один несет ответственность перед Родиной за крайне неудачное развитие войны в первые месяцы. Эта ответственность лежит и на других. Пусть в меньшей мере, но ее несут нарком обороны и руководящие лица Генерального штаба того времени. Они в силу своего высокого положения и ответственности за состояние Вооруженных Сил не должны были во всём соглашаться со Сталиным и более твердо отстаивать своё мнение".
   Однако маршал здесь явно не в ладах с правдой. Для него ведь не составляло секрета, что со Сталиным нельзя было не соглашаться, и нельзя было отстаивать "свое мнение" ни "более твердо", ни даже крайне мягко.
   В заключение хотелось бы напомнить, что товарищ Сталин был на редкость человеколюбив и горел желанием освободить из-под гнета помещиков и капиталистов не только европейские народы, но и азиатские. И не следует думать, что толкнул его на такой шаг союзнический долг. Подобная трактовка действий Сталина была бы глупостью. Если бы он не хотел воевать на Востоке, никакие обязательства перед союзниками не сдвинули бы его с места. Ведь у Советского Союза с Японией был договор о ненападении, которого, кстати, японцы честно придерживались. Они не ударили в спину СССР в самое тяжелое, если не сказать критическое, время. А Сталин, без всяких на то со стороны Японии оснований, порвал договор и полез на них с войной. И поэтому советским войскам довелось еще освобождать Китай, Северную Корею, Северный Вьетнам и Камбоджу. И там после этого, разумеется, тоже "восторжествовала свобода, демократия и всеобщее счастье" по нашему образцу, но с национальными особенностями. В Китае под руководством великого кормчего Мао Цзе-Дуна, с его хунвейбинами и культурной революцией. В Северной Корее с мудрым вождем Ким Ир Сеном, превратившим ее в самое нищее государство мира. В Северном Вьетнаме с верным ленинцем Хо Ши Мином. В Камбодже с другом красных кхмеров Пол-Потом, уничтожившим чуть ли не половину населения своей страны. Ну, а во сколько жизней советских солдат и офицеров обошлась такая помощь Советскому Союзу, никому знать не дано. Это великая государственная тайна и посвящать в нее простых людей, разумеется, ни к чему.
   В общем, как бы там ни было, но мы победили и оставшиеся в живых взахлеб славили главного спасителя Отечества - товарища Сталина, простив ему "невинные" ошибки, стоившие нам 35 миллионов жизней и приписав все победы без исключения. Вспомните 10 знаменитых сталинских ударов. Кроме него - благодетеля, оказывается, никто больше по немцам не ударял. А ведь именно на нем лежит ответственность за начало войны, стоившее нам стольких лишних миллионов жизней и миллионов квадратных километров опустошенной территории. Именно он виновен в неготовности армии к войне и в том, что в тридцать седьмом и тридцать восьмом годах был учиниен небывалый по масштабам разгром военных кадров, и наша армия стала отставать в своей подготовке к войне от немцев. Хотя до этого опережала их.
   В книге К. Симонова "Солдатами не рождаются" один из ее героев - Иван Алексеевич - говорит о Сталине, что это человек великий и страшный. Не берусь судить о величии Сталина, но то, что он страшный - очень страшный, безмерно страшный и беспощадно жестокий, вполне согласен. Подумать только, что выродки Ежов и Берия - были лишь пешками в его руках, только людьми, руками которых он совершал чудовищные преступления! Каковы же масштабы его собственных злодеяний, если мы об этих пешках с полным правом говорим как о последних злодеях?
   Нет, не великий он! - говорит тот же Иван Алексеевич из книги "Солдатами не рождаются", размышляя о Сталине в связи со словами Толстого в "Войне и мире": "Нет величия там, где нет простоты, добра и правды".
   Один из руководителей Генерального штаба, изо дня в день общавшийся со Сталиным, имевший возможность довольно близко наблюдать вождя, говорил, что простота, добро и правда совершенно чужды Сталину, и поэтому не может быть и речи о его величии.
   Субъекты, совершающие разбой против человечества - разбойники. И оттого, что память об их разбое и опустошительных делах сохранится в истории на века, их нельзя считать героями. Это палачи, проходимцы, порождение темных, слепых и страшных сил. Тирания переживает тиранов. И вечный позор тому, кто позади себя оставил кровь и мрак, воплощенный в своем образе!
   Люди, прошедшие войну, часто вспоминают тост, который произнес Сталин в мае 1945 года "за здоровье русского народа".
   "У нашего правительства было много ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-1942 годах... Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии..."
   Бесспорно, эти слова содержат и прямое признание ряда ошибок, и справедливую оценку наиболее кризисных моментов 1941-1942 годов. Они содержат и самокритику, поскольку, употребляя слово "правительство", Сталин привычно подразумевал себя.
   Всё это так. Но здесь имеет место и оборотная сторона, которую нельзя упускать, оценивая слова и дела Сталина. Генералиссимус (с 27.06.1945 г.) своим тостом отнюдь не призывал других, в том числе историков, к правдивым и критическим оценкам хода войны. Наоборот, сам, как высший судия, оценив ее, в том числе и свои отношения с русским народом так, как он их понимал, Сталин как бы ставил точку на самСй возможности существования каких бы то ни было критических оценок в дальнейшем. Казалось бы, он призывал людей говорить о прошлом суровую правду, но на деле раз и навсегда подводил черту под прошлым, явно не допускал его дальнейшего анализа. И не трудно себе представить, какая судьба ждала бы при жизни Сталина человека, который, вооружившись цитатами из его тоста, попробовал бы развить их, конкретизируя ошибки правительства, или как свидетель и участник войны проиллюстрировал бы их личными воспоминаниями.
   Невыносимо было читать елейные письма-здравицы "великому учителю, лучшему другу физкультурников, мудрому отцу, могучему корифею, светлому гению", а кроме того, он и скромный, и чуткий, и добрый, и отзывчивый. Создавалось впечатление, будто Сталин и пашет, и выплавляет металл, и кормит в яслях с ложечки детей, и на фронте стрелял из пулемета, а рабочие, крестьяне, красноармейцы, студенты и ученые лишь молятся на него, и не будь Сталина, весь великий народ погибнет, как беспомощное быдло.
   Петляя в лабиринте международных интриг, уверенный в том, что ведет свою линию, Сталин, несомненно, не мог представить себя пешкой в сложной игре мировых политических "зубров", а, тем более, что его предстоящая схватка с Гитлером задумана и запланирована еще в 1938 году бюджетной комиссией США. Этот план, рассчитанный на сто лет, особого секрета не представлял. О нем писали многие американские газеты. В нем было сказано, что обстановка в Европе и на всем евроазиатском континенте дает уникальный шанс правительству Соединенных Штатов регулировать уровень мирового кризиса по собственному усмотрению перемещением находящихся в его распоряжении финансовых средств, не обременяя налогоплательщиков резким повышением расходов на вооруженные силы. План предусматривал резкое ослабление европейских государств, в первую очередь Германии, окончательный развал Британской империи и всей архаической колониальной системы, с последующим их восстановлением по новому образцу. России в нем отводилась роль противника нацистов в предстоящей войне, а затем ее полная экономическая и культурная изоляция, которая по замыслу авторов плана неизбежно приведет к такому отставанию от остального мира, что она, будучи не в силах противостоять экономической экспансии США, непременно капитулирует без всякого военного воздействия извне. Недоучившемуся семинаристу Иосифу Виссарионовичу и ефрейтору Адольфу в этом замечательно задуманном, разработанном в США политическом сценарии, отводились неприглядные роли простаков-неудачников. И как результат его осуществления, к концу второй мировой войны Германия была разгромлена, Гитлер покончил жизнь самоубийством, а огромная Россия лежала в руинах, истекая кровью. Великий вождь Германии пыжился построить тысячелетний рейх, а построил пшик. "Гениальный" вождь Советского Союза считал, что он построил "Союз нерушимый республик свободных", которые "навеки сплотила великая Русь", и более того - создал целый социалистический лагерь. А где они теперь? Куда подевались? Спрашивается, зачем в угоду этим сумасбродным целям два монстра разрушили до основания сотни городов, тысячи деревень, загубили десятки миллионов человеческих жизней?
   15 августа 1969 года "Крисчен сайнес монитор" писала:
   "Великое долларовое наступление на Советский Союз успешно развивается. 30 тысяч ядерных боеголовок и оснащенная по последнему слову техники самая большая армия в мире оказалась не в состоянии прикрыть территорию своей страны от всепроницающего доллара, который уже наполовину уничтожил русскую промышленность, добил коммунистическую идеологию и разъел советское общество. СССР уже не в состоянии сопротивляться, и его крушение специалисты предсказывают в течение ближайших двух-трех лет... Нам же следует отдать должное тому великому плану, который впервые разработал еще президент Тафт, отшлифовал Рузвельт и последовательно выполняли все американские президенты, осуществив его всего за 50 лет вместо отпущенных ста..."
   Теперь мы уже знаем, что автор статьи достаточно верно оценил состояние Советского Союза, разве что, предрекая крушение СССР, ошибся на пару лет.
   Завершая свою рукопись, я хочу отдать должное главным героям Великой Отечественной войны - многострадальному рядовому бойцу и партизану, младшему и среднему командному составу вооруженных сил бывшей Советской армии. Это они отстояли честь и свободу Родины, изгнали с ее земли иноземных захватчиков, помогли освободиться от солдат вермахта народам Европы. Я восхищаюсь стойкостью и мужеством простых воинов, отвагой и героизмом, проявленном ими на полях сражений, их колоссальной терпимостью, готовностью повиноваться любым, порой самым нелепым приказам командования, умением переносить тяжкие, нечеловеческие трудности, неисчерпаемой верой в победу.
   Я счастлив, что являюсь участником тяжелейшей борьбы моего народа за свою независимость, что встречал на своем жизненном пути замечательных людей, что познал боевую дружбу, взаимную выручку на поле боя, и, наконец от того, что судьба подарила мне, в отличие от моих друзей, сверстников и миллионов соотечественников, возможность выжить в той страшной, запущенной Гитлером кровавой мясорубке и испытать величайшую радость нашей победы над могучим и опасным врагом.
   0x08 graphic
Когда-нибудь в отдаленном будущем люди будут с ужасом вспоминать кровавые войны наших современников, дикость, с которой их предки уничтожали себе подобных миллионами, расходуя на это уничтожение огромнейшие богатства, технику, губили природу. Тысячелетия, когда на земле велись войны, будут отнесены к эре варварства, так как все достижения цивилизации бледнеют на фоне кровавых войн, в которых человечество беспощадно и бессмысленно, своими руками, по сути, уничтожало само себя.

Эпилог

   Итак, повесть, охватывающая сравнительно небольшой промежуток времени - всего полтора десятилетия, окончена. Я написал о себе и своих друзьях. Часть из них сложила головы во время оккупации города или на фронте. Напомню лишь известные мне имена погибших одноклассников и товарищей по подполью:
  
   Любовь Бобкова,
   Василий Лисогоров,
   Андрей Вольсами
   Георгий Ляхов,
   Георгий Герасимов,
   Дмитрий Мунтян,
   Василий Горбач,
   Евгений Нестерук,
   Октябрь Гридин,
   Владимир Петраш,
   Нина Гридина,
   Ида Пойлак,
   Михаил Емельянов,
   Александр Рубинчик,
   Петр Емельянов,
   Людмила Семернева,
   Виктор Зотов,
   Сергей Синегрибов,
   Анатолий Кучма,
   Алексей Смотрицкий.
   Другие умерли после войны, и лишь немногие еще живы. Об их судбе я и хочу рассказать в заключение.
   С рождением каждого человека непременно открывается чистая страница книги его судьбы. Первый крик новорожденного служит началом написания первой строки этой книги. Книга судьбы по воле Всевышнего может содержать в себе всего несколько строк. А может стать достаточно объемной. Такие книги отличаются по содержанию. Ведь людские судьбы складываются по-разному. Они могут повествовать о счастье, что случается не так уж часто, или быть серыми - посредственными, где каждая следующая страница, будто под копирку написана с предыдущей, иногда бестолковыми и даже глупыми, а порой и трагичными.
   Мы мало или почти ничего не знаем, даже о друзьях и знакомых, с кем постоянно контактируем, не говоря уже о посторонних нам людях. А если бы можно было прочесть книги их судеб и, в частности те, что связаны с неординарными историческими событиями, они бы нас многому, или, по меньшей мере, хоть чему-нибудь научили и, быть может, позволили бы сделать коррективы в своих собственных судьбах. Беда лишь в том, что, как правило, чужие ошибки никого ничему не учат. Все мы к великому сожалению учимся исключительно на собственных ошибках.
   Человек проживает одну единственную жизнь, и сам пишет одну свою книгу. Он ее начинает, он же ее и заканчивает. И конец неизбежно всегда один единственный - смерть. Но человек существо социальное, и поэтому способен по-разному, в большей либо меньшей степени влиять на чужие судьбы. Может повернуть их, украсить, сделать лучше, счастливее или сломать, искалечить, изуродовать и, как это не раз бывало в прошлом, имеет место теперь и, увы, непременно будет повторяться в будущем, случайным, а чаще сознательным злым поступком, доносом, а то и пулей поставить точку в книге судьбы другого человека.
   Книг судеб, разумеется, в действительности не существует. Они лишь плод моего воображения. Только иногда отдельные люди, названные писателями, воплощают всё пережитое и увиденное на протяжении жизни в одном или ряде художественных произведений. А нередко такой человек сам пишет свою биографию - так называемые мемуары. Но мемуары - это далеко не книга судьбы. Там по ряду объективных и субъективных причин отсутствует полная правда, и никогда автором не ставится та последняя точка, которая неотвратимо стоит в конце каждой книги судьбы.
   Моя повесть тоже не исключение. И все-таки, если мне удастся ее издать, она, надеюсь, найдет своего читателя. Я знаю, что тех, кто говорит о себе, обычно осуждают. Однако лучше всего пишут именно на эту тему. Пережитое лично живо интересует пишущих, и они, обладая определенными литературными способностями, нередко могут заинтересовывать других. Ели же таких способностей нет, исповеди получаются слишком скучными. Бездарный писака, кажущийся вам утомительным, когда рассказывает собственную историю, - может и вовсе уморить вас, взявшись к тому же излагать истории других. Такому сочинителю, чем бумагу переводить, лучше воспользоваться советом Экклезиаста.:
   "Ступай и ешь хлеб свой в радости вместе с женою, которую ты себе выбрал".
   Лев Николаевич Толстой, говоря, что: "Лучше тачать сапоги, нежели писать книги", вероятно, имел в виду, именно подобных литераторов.
   И все-таки вряд ли что-то способно так вдохновить писателя, как возможность рассказать о себе. Обычно мемуары пишут для незнакомых людей. Когда автор и читатель не знают друг друга, возникает бСльшая вероятность на взаимную симпатию. При этом читатель легко может стать другом автора.
   Нет такого дневника, таких мемуаров или автобиографических романов, которые, по крайней мере, посмертно не снискали бы автору симпатий. Да, мы любим всякого рода исповеди. Нам не надоедает, когда писатель рассказывает о своей любви и ненависти, о своих радостях и печалях. Этому много причин. Укажу только на две из них. Первая состоит в том, что дневник, записки, - словом, всё, что является воспоминаниями, не зависит от современности, от всех условностей, которым обычно подчиняются произведения, основанные на вымысле.
   Рассказ или роман, как бы хороши они не были, стареют по мере того, как отживает свой век приданная им литературная форма. Произведения искусства не могут нравиться долго, ибо в доставляемом ими наслаждении немалую роль играет новизна. А мемуары - не произведение искусства. Автобиографическая повесть ничем не связана с новизной. Мы ищем здесь правды о человеке.
   С другой стороны, следует принять во внимание, что в каждом из нас живет потребность к истине, порою побуждающая нас отворачиваться от самых прекрасных вымыслов. Эта потребность глубоко заложена внутри человека. Он рождается с нею.
   Вот, думается мне, те основных причины, по которым мы с таким интересом читаем письма и записки не только великих людей, но и людей заурядных, если они любили, верили, надеялись и если в воспоминаниях писавшего есть хотя бы частичка его души. А ведь поразмыслив хорошенько, легко понять, что душа самого среднего человека уже сама по себе настоящее чудо.
   Многому можно подивится в простом человеке. Не говоря уже о том, что черты, привлекающие нас в нем, мы зачастую обнаруживаем в самих себе, и это нам бывает чрезвычайно приятно.
   Годы, описанные в моей повести, едва ли кто-либо решился бы назвать легкими, но я тогда был молод и этим всё сказано. Эх, молодость! Как ты прекрасна! Тебе нет ни до чего дела. Ты как будто обладаешь всеми сокровищами вселенной. Даже война тебя тешит, даже горе тебе к лицу. Ты самоуверенна и дерзка, ты говоришь: я одна живу, смотрите! А у самой дни бегут и исчезают без следа и без счета, и всё в тебе исчезает, как дым от костра, как снег на солнце... И, может быть, вся тайна твоей прелести состоит не в возможности всё сделать, а в возможности думать, что ты всё сделаешь, - состоит именно в том, что ты пускаешь по ветру силы, которые ни на что другое употребить бы не успел, - в том, что каждый из нас серьезно полагает, что он вправе сказать: о! что бы я сделал, если б не потерял время даром! Вот и я... на что надеялся, чего я ждал, какую будущность предвидел, когда мне было 16-20 лет? А что сохранилось из всех моих надежд?
   Теперь, когда на жизнь мою уже набежали вечерние тени, что у меня осталось более свежего, чем воспоминания о быстро пролетевшей юности и страшной войне? Но я не ропщу, так как никому не дано поменять ту жизнь, которую прожил, на какую-то другую. Я лишь решил рассказать людям о тяжком времени моей молодости.
   Итак, дописываю последние строчки своей повести. Не знаю, высказал ли я в ней хоть одну оригинальную мысль. Но многих действующих лиц и ряд обстоятельств изобразил явно в неожиданном для какой-то части читателей свете. Чем, безусловно, вызову у них удивление. А такие читатели не любят удивляться. В истории они обычно ищут вздора, издавна им известного. Пытаясь в чем-то просветить таких читателей, я подвергаю себя огромному риску обидеть и рассердить их. Поскольку мои суждения о некоторых людях и минувших событиях они могут посчитать оскорблением своих верований.
   0x08 graphic
Советские историки обычно переписывали друг друга, избавляя себя таким способом от лишнего труда и от обвинений в самонадеянности. И вообще, непривычно мыслящий историк либо бытописатель всегда вызывает определенное недоверие и неприятие. Ну что ж, я к этому готов. Во-первых, потому, что искренне убежден в своей правоте, а во-вторых, и это главное, я нигде не покривил душой - ни на йоту не отошел от правды.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Основная использованная литература
   1. Авторханов А. Ленин о судьбах России // Новый мир. - N 1. - 1991.
   2. Азаров И. И. Осажденная Одесса. - М.: Военное издательство Министерства Обороны СССР, 1962.
   3. Арбатов Г. Из недавнего прошлого // Знамя. - N 10. - 1990.
   4. Бабаджанян А. Дороги победы. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1981.
   5. Багрямян И. Х. Так начиналась война. - Киев: Издательство политической литературы Украины, 1984.
   6. Батов П. И. В походах и боях. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1962.
   7. Бачинский А. Д., Гречуха И. В., Егоров В. Ф. и др. Одесская область в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. - Одесса: Маяк, 1970.
   8. Бирюзов С. Когда гремели пушки. - М.: Военное издательство Министерства обороны Союза ССР, 1962.
   9. Бирюков Н. Трудная наука побеждать. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1975.
   10. Бугаенко М. А. Отчет (Одесскому областному НКВД), фонд Одесского Государственного историко-краеведческого музея, рукопись инв. N Д-3908.
   11. Бунин И. А. Окаянные дни // Даугава - N 3-5. - Рига, 1989.
   12. Бунин И. А. Воспоминания // Наш современник. - N 11. - 1990.
   13. Бунич И. Золото партии. - С.-Пб.: Шанс, 1992.
   14. Бухарин Н. Письмо // Наш современник. - N 8. - 1990.
   15. Василевский А. М. Дело всей жизни. - М.: Издательство политической литературы, 1988.
   16. Вдовиченко А. Е. Так это было. Фонд Одесского Государственного историко-краеведческого музея, рукопись инв. N Д-2551.
   17. ВИЖ, 1987, N 7, 1991, N 1, 1993.
   18. Вишневский В. Дневники военных лет // Советская Россия. - М., 1974.
   19. Вольский С. А., Кривцов Н. А., Кундаров П. А. и др. 73 героических дня. - Одесса: Маяк, 1988.
   20. Временная инструкция для функционирования Днестровского жан­дармского инспекторства, ЦГА, ф. 492, оп. 1, ед. Хр. 5(2), л. 440-441.
   21. Гальдер Ф. Военный дневник - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1969.
   22. Геббельс Й. Дневник // Огонек. - N32-33. - 1991.
   23. Гладков В. Ф. Десант на Эльтиген. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1961.
   24. Горький А. М. "Новая Жизнь", 20 ноября 1917, 6 января 1919, 6 февраля 1919.
   25. Горький А. М., Авербах Л., Фирин С. и др. Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. - М.: ГИЗ, 1934.
   26. Горький А. М. Он разбудил Россию // Комсомольская правда, 21 января 1990.
   27. Гуль Р. Красные маршалы. - М.: Молодая гвардия, 1990.
   28. Декрет маршала Антонеску, ЦГА, ф. 492, оп. 1, ед. Хр. 5(2), л. 438-439.
   29. Декреты Советской власти, т. 4, М, 1968.
   30. Дмитриев С. Таинственный альянс // Наш современник. - N 11. - 1990.
   31. Докладная записка начальника ССИ Председателю Совета Министров Румынии, ЦА КГБ СССР, р. 492, оп. 1, ед. Хр. 13.
   32. Докладная записка "Об организации и деятельности Обкома (партийного комитета Одесской области)", ЦГА СССР, ф. 492, оп. 1, ед. Хр. 1, лл. 157-185.
   33. Егоров В., Зотов Н. 907 дней в тылу врага. - Одесса: Маяк, 1969.
   34. Еременко А. Годы возмездия 1943-1945. - Киев: Издательство политической литературы Украины, 1986.
   35. Жадов А. Четыре года войны. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1978.
   36. Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. - М.: Издательство АПН, 1975.
   37. Зефиров М.В. Асы Люфтваффе. Дневная истребительная авиация. - Нижний Новгород: Изд. "Покровка", 2000.
   38. Золоторубов А. Жизнь подвиг. - М.: Изд. ДОСААФ СССР, 1976.
   39. Зотов Н. Наперекор смерти. - Одесса: Маяк, 1966.
   40. Зотов Н. Бойцы подземной крепости. - Одесса: Маяк, 1971.
   41. История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1942 гг., т. 2. - М.: Воениздат.
   42. Каверин В. Вечерний день. - М.: Советский писатель, 1982.
   43. Казинцев А. "Я борюсь с пустотой...", "Россия и евреи" - старая книга и новая реальность // Наш современник. - N 11. - 1990.
   44. Карпов В. Полководец. - Киев: Изд. ЦК ЛКСМУ, 1987.
   45. Карев Г. Одесса - город герой. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1978.
   46. Катаев В. За власть Советов. - М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956.
   47. Катаев В. Катакомбы. / Собр. соч. в 9 т., т. 6, - М.: Художественная литература, 1970.
   48. Катаев В. Трава забвения. - Кишинев: Лумина, 1986.
   49. Ковтунов Г. Н. Всей мощью огня. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1982.
   50. Кожинов В. Сионизм Михаила Агурского и международный сионизм // Наш современник. - N 6. - 1990.
   51. Конев И. С. Записки командующего фронтом. - Киев: Изд. политической литературы Украины, 1983.
   52. Крылов Н. И. Не померкнет никогда. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1969.
   53. "Крисчен сайнес монитор", 15 августа, 1969.
   54. Кузнецов Н. Курсом к победе. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1976.
   55. Ленин В. И. Собрание сочинений в 20 т. - М.: Издательство политической литературы, 1961.
   56. Ленин В. И. ППС, 5 изд., т. 34.
   57. Ленин В. И. ППС, т. 35.
   58. Ленин В. И. ППС, т. 41.
   59. Ленин В. И. ППС, т. 45.
   60. Личутина В. Семьдесят лет битвы // Москва. - N 4. - 1989.
   61. Лопатто А. Э. Инженер, ученый, партизан Великой Отечественной. - Одесса: Маяк, 1991.
   62. Мегутин В. Семьдесят лет битвы // Москва - N 4. - 1989.
   63. Мельгунов С.П. Красный террор - Берлин, 1924.
   64. Мерецков К. А. На службе народу. - М.: Высшая школа, 1984.
   65. Москаленко К. С. На юго-западном направлении. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1979.
   66. "Нью-Йорк Таймс", 23 августа 1921.
   67. Обращение Одесского обкома КП(б)У и исполкомов областного и городского Советов депутатов трудящихся "К гражданам города Одессы", "Большевистское знамя", 21 августа 1941.
   68. Обращение Одесского обкома КП(б)У и Одесского областного Совета депутатов трудящихся к гражданам Одессы, "Исторический журнал", N 1-2, 1942.
   69. Объявление // Одесская газета, 16 мая 1942.
   70. Объявление // Одесская газета, 20 июня 1942.
   71. Объявление // Одесская газета, 10 сентября 1942.
   72. Объявление о предстоящей казни // Молва, 12 января 1943.
   73. Объявление о казни // Молва, 9 февраля 1943.
   74. Одесса в Великой Отечественной войне / Сборник документов, т. 2, Одесса, 1966.
   75. Окороков А. Д. Слово, ведущее в бой. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1980.
   76. Петровская О. Н., Седина А. М. Героическое подполье. - М.: Политиздат, 1976.
   77. Переписка Председателя Совета Министров СССР с Президентами США и Премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1041-1045 гг. - М.: Государственное издательство политической литературы, 1957.
   78. Полевой Б. В конце концов. - М.: Советская Россия, 1969.
   79. Постановление бюро Одесского обкома КП(б)У о мероприятиях по обеспечению порядка и обороны г. Одессы. Партийный архив Одесского обкома КП Украины ф. 11, сп. 2, д. 619, лл. 257-258.
   80. Приказ по Одесскому гарнизону // Большевистское знамя, 28 июня 1941.
   81. Приказ начальника гарнизона г. Одессы // Большевистское знамя", 9 августа 1941.
   82. Приказ // Одесская газета, 5 ноября 1941.
   83. Приказ // Одесская газета, 8 ноября 1941.
   84. Приказ // Одесская газета, 13 ноября 1941.
   85. Приказ // Одесская газета, 26 ноября 1941.
   86. Приказ // Одесская газета, 24 декабря 1941.
   87. Приказ // Одесская газета, 31 декабря 1941.
   88. Приказ // Одесская газета, 12 января 1942.
   89. Приказ // Одесская газета, 19 июля 1942.
   90. Приказ // Молва, 23 августа 1943.
   91. Приказ // Молва, 21 марта 1944.
   92. Проханов А. Идеология выживания // Наш современник. - N 9. - 1990.
   93. Рокоссовский К. Солдатский долг. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1980.
   94. Симонов К. Дорога на запад. От нашего военного корреспондента. - М.: Военное издательство Министерства вооруженных сил Союза ССР, 1948.
   95. Симонов К. Глазами человека моего поколения. - М.: Книга, 1990.
   96. Симонов К. Разные дни войны.- М.: Молодая Гвардия, 1977.
   97. Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ // Новый мир. - М., 1990.
   98. Соловьев С.М. Чтения и рассказы по истории России - М.: Правда, 1989.
   99. Солоухин В. Камешки на ладонях // Наш современник. - N 6. - 1990.
   100. Солоухин В. Почему я не подписал это письмо // Наш современник. - N 12. - 1988.
   101. Солоухин В. Смех за левым плечом // Роман-газета. - N 10. - 1991.
   102. Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза. - М., 1947.
   103. Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. - М., 1957.
   104. Стрелкова И. Предел // Наш современник. - N 6. - 1990.
   105. Судебный отчет по делу Антисоветского "Право-троцкистского блока", рассмотренному Военной коллегией Верховного суда Союза ССР 2-13 марта 1938 г., Юридическое издательство НГЮ СССР, 1938.
   106. Татаровский Г. А. Меня называли Фимка электромеханик // Одесский вестник. - N 18 (1018) - 19(1019), 27 января 1996.
   107. Тимофеев К. А., Терзман А. М., Ластовецкий Ф. И. Отчетный доклад, фонд Одесского Государственного историко-краеведческого музея, рукопись инв. N Д-2619.
   108. Толстой Л. Н. ПСС, - М., т. 30.
   109. Толстой А. Странная история. / Собр. соч. в 10 т., т. 10 - М.: Художественная литература, 1961.
   110. Тухачевский М. Борьба с контрреволюционными восстаниями // Война и революция. - N 7/8. - 1926.
   111. Уэллс Г. Россия во мгле. - М.: Государственное издательство политической литературы, 1958.
   112. Хренов А. Мосты к победе. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1981.
   113. Фадеев А. Молодая гвардия. - М.: Художественная литература, 1971.
   114. Чарный М. Ушедшие годы. - М.: Советский писатель, 1967.
   115. Чуйков В. В боях за Украину. - Киев: Издательство политической литературы Украины, 1972.
   116. Чуйков В. От Сталинграда до Берлина. - М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1980.
   117. Шахурин А. Крылья победы. - М.: Издательство политической литературы, 1990.
   118. Шолохов М. Наука ненависти // Советский военный рассказ. - М.: Правда, 1988.
   119. Штеменко С. Генеральный штаб в годы войны. - М.: Военное издательство Министерство обороны СССР, 1975.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Содержание

   Наступление 3
   Впереди Данциг 46
   Марш на Одер 66
   Победители 84
  
   Часть V О Великой Отечественной
  
   "Если завтра война, если завтра в поход..." 99
   Так была ли внезапность? 132
   Причины тяжелых поражений 155
   "Великие" дела армейских политорганов 233
   После того, как генералы научились воевать 272
   Как и зачем мы освобождали европейские страны 281
   0x08 graphic
0x08 graphic
Эпилог 341
   Основная использованная литература 346
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Марка автомобилей, выпускавшихся в США фирмой "Студебекер" в 1902 - 1966 годах.
   Откуда пан будет?
   Всё (нем.)
   Производственно-технические училища.
   Так на фронте называли немецкий корректировщик.
   Феликс Эдмундович Дзержинский (фотоаппарат).
   "Асы люфтваффе. Дневная истребительная авиация". (Эрих Хартман одиннадцать лет провел в России в лагерях для военнопленных)..
   Имел на своем счету 137 побед на Восточном фронте. Позднее в ФРГ Вольфрум стал преуспевающим ювелиром, но, по-прежнему, остался одним из лучших пилотов Германии, летая на собственном спортивном самолете.
   Маленький.
   Доброе утро, девушка!
   Как тебя зовут?
   Посошков И.Т. "О ратном поведении", Сочинения, ч. 1, М., 1841, с. 267-268.
   ВИЖ, 1961, N 7, стр. 102.
   Записки Министра, с. 188.
   "Мужество", 1991, N 5, с. 149.
   Ленинградский военный округ.
   Журнал "Вопросы истории", 1990.
   Отдел сухопутных войск
   История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 гг. Т. I. М., 1960.
   СВЭ. Т. 5. С. 343.
   От греческого paroxysmСs приступ или внезапное обострение болезни.
   Управление командного и начальствующего состава.
   Фонд 37837, оп. 10, д. 142, л. 93.
   Военно-исторический журнал N 1, С. 56.
   ЦА МО СССР, ф. 224, оп. 381, д. 43, л. 613.
   В сб. "Народный подвиг в битве за Кавказ", - М., 1981. - С. 142.
   Москва, 1967, с. 214.
   Центральный Военно-морской архив, ф. 10, д. 9093, л. 132, 143.
   Архив МО СССР, ф. 208, оп. 2513, д. 207, л. 210.
   Там же.
   До него всего 9 человек в Люфтваффе получили эту награду.
   Н. Крылов, "Не померкнет никогда", Военное издательство Министерства обороны СССР, Москва, 1969, с. 210.
   Сталин И.В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1947, стр. 34.
   Черчилль У., Вторая мировая война, т. VI, стр. 146.
   Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Т. III, М., Госполитиздат, 1947, стр. 172.
   Внешняя политика Советского Соза в период Отечественной войны. Т. III, М., Госполитиздат, 1947, стр. 138.
   Армия Крайова - вооруженная организация, созданная на территории оккупированной Польши лондонским правительством.
   Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны, т. II,, стр. 155.
   ЦАМО, ф. 229, оп. 17055, д. 4, стр. 235.
   Роковые решения, стр. 74.
   Там же, стр. 76.
   Гитлер А. "Майн кампф".
   Там же, ч. 2, гл. IV.
   War II Almanac. 164.
   Итоги второй мировой войны. М., ИЛИ, 1956, стр.123.
   Там же, стр. 402.
   Цит. По: Проэктор Д. М, "Агрессия и катастрофа", М., 1968, стр. 235.
   "Нью-Йорк пост".
   "Нью-Йорк джорнэл америкен".
   Цит. По: Фуллер Дж. С. "Вторая мировая война" 1939-1945 гг. Пер. с англ. М., 1956, стр. 161.
   В одной из глав Ветхого завета.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   353
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"