Аннотация: Холодная война переросшая в настоящий военный конфликт. Последние дни бойцов одного странного подразделения.
ДОБРОВОЛЬЦЫ
Лезвие штыка прошло вскользь, едва задев руку Фанагорцева, даже не прорезав рукав. Но противник не растерялся, он резко двинулся вперёд, и автомат, которым был только что отбит удар, оказался вжатым в грудь Фанагорцева, так что тот не устоял на ногах и повалился на дно окопа. Противник тут же очутился сверху, но через мгновение его лицо исказилось гримасой боли, сразу после почти неслышного выстрела. Нападавший обмяк, его натиск ослабел и Фанагорцев, держа в одной руке пистолет у пояса, другой спихнул раненого на землю, ещё живого, но даже не способного прикрыть ладонью рану на животе.
Он чуть приподнялся, тут же краем глаза заметив, как у него за спиной на землю упало тело кого-то из своих. Фанагорцев развернулся, выкинув вперёд руку с пистолетом, и увидел перед собой одного из солдат атаковавших, направившего на него автомат. Он спустил курок, пистолет дал осечку. Но через мгновение сильный удар со спины повалил атакующего с ног, так что тот чуть не выронил из рук автомат, а у него из-за спины появилась тяжёлая громада сержанта Бадабаева. Солдат ещё успел перевернуться на спину и даже отразил удар штыка, но двухметровый великан прижал его к земле и врезал освободившейся рукой в челюсть.
Фанагорцев быстро понял, что здесь всё решено и к тому же будто какая-то неведомая сила в его подсознании заставила его развернуться и тут же выстрелить. Ещё один из атакующих солдат, стоя на самом краю возле окопа, выронил автомат и, прижав обе руки к ране в верхней части живота, оступился и сорвался вниз.
Звуки боя уже начинали стихать, и теперь можно было различить отдельные выстрелы и крики вместо беспрерывного гула. И всё чаще раздавались над окопами и где-то невдалеке истошные вопли: "Отступаем!". Фанагорцев поднялся на ноги и взглянул над краем окопа, смотря, как штурмовавшие отходили, оттаскивая, кто мог, раненых. Атака на высоту была отбита, теперь в этом не было сомнения. Он огляделся, словно пытался оценить количество живых в заваленных трупами окопах, но таковых, казалось, вовсе не было, по крайней мере, поблизости.
После того как атаковавшие их позиции отошли на достаточное расстояние, над окопами воцарилась неестественная тишина. Весь склон холма был завален десятками убитых и ранеными, которых не смогли забрать товарищи. Одиноко возвышаясь над ними, стояла подбитая боевая машина пехоты, от которой в небо поднималась жидкая струя дыма, и догорал труп, наполовину высунувшийся из люка и свисавший, безвольно опустив руки и уставившись лицом в броню. Количество тел увеличивалось по мере приближения к окопам и уже между траншеями и в них самих убитые лежали повсюду. Кое-где косо поднимались колышки с колючей проволокой, разбитые брустверы, лежал упёршийся стволом в землю пулемёт, возле которого распластался пулемётчик в лёгкой полевой куртке.
Фанагорцев осторожно сделал шаг, переступив через труп на дне окопа, настороженно озираясь по сторонам, одной рукой сжимая рукоять пистолета, второй придерживая автомат, висящий на плече. Он выстрелил в солдата, в которого стрелял последним, заметив что тот ещё жив, и перешагнул через него также как через остальных, пробирался дальше.
- Ваше благородие! - окликнул его зычный голос со спины.
Лейтенант резко обернулся и увидел поднимавшегося с земли Бадабаева. Он дал тому знак быть тише и кивком головы велел идти за ним. Фанагорцев ещё опасался, что среди тел и окопов мог остаться кто-то живой из солдат противника. Он понимал, что должен был остаться в живых кто-то из своих, понимал, что они просто притаились, так же как он стараются не выдать себя, опасаясь получить пулю от кого-то из тех, кто лежит сейчас вперемешку с убитыми или от тех, кто сейчас отступил, но без всяких сомнений скоро вернётся.
Ещё двух недель не прошло с тех дней, когда Фанагорцев ходил из угла в угол по своей маленькой квартирке, не выключая радиоприёмник, с замиранием сердца ожидая услышать новости, которых он ждал столько лет. Когда весь мир был в ужасе, когда все смотрели со страхом на то, как две крупнейшие державы мира готовились вместе со своими свитами двинуться друг на друга, окропив кровью землю Германии и других стран, что окажутся на пути между ними, он Фанагорцев только этого и хотел. Он бросился в военкомат сразу, как только слово война прозвучало чётко и официально, а не в качестве безумного предположения. Он не мог попасть в обычную регулярную армию, но ему удалось записаться в один из добровольческих батальонов, куда отправляли всех подобных ему. Их сразу бросили на восточный фронт, в Германию, чтобы, в конце концов, они оказались здесь в северной Баварии, вцепившись в несчастную высоту, теперь столь же бесполезную, как и любой другой клочок этой земли, едва ли заставившую противника проявить к ней хоть десятую часть того интереса, если бы не остатки двух добровольческих батальонов, что окопались на ней.
Предположение Фанагорцева о том, что враги не могли испугаться их двоих с Бадабаевым, быстро подтвердилось, когда он услышал резкий оклик:
- Стоять!
Фанагорцев быстро отшатнулся в сторону и поднял пистолет, но тут же увидел над землёй голову своего солдата державшего наготове, и чуть замешкавшись, пытаясь вспомнить его фамилию, ответил:
- Это мы, Ерофеев, ты что, не узнаёшь нас?
К удивлению лейтенанта, солдат ещё некоторое время стоял как замороженный, наставив автомат не то на них, не то просто куда-то целясь перед собой. Потом он, молча, опустил оружие, продолжая смотреть всё так же потерянно, и, наконец, произнёс сухо и отстранённо, но на губах его мелькнула улыбка.
- Значит, вы живы лейтенант. Что ж, это хорошо.
- Сколько ещё выжило? Командир с вами?
Они втроём пробирались по окопу в ту сторону откуда пришёл Ерофеев.
- Нет больше командира, - угрюмо проговорил солдат и утёр лицо рукавом. - Из всех офицеров вы первый, кого я вижу живым.
Они быстро очутились во впадине в земле, возле разрушенного блиндажа, где воронка от снарядов, видимо не единственная уже соединялась с окопами и траншеями. Фанагорцев насчитал восемнадцать человек вместе с Ерофеевым, что были здесь в основном сидя или полулёжа на земле, по приходу их с Бадабаевым, всего стало, значит, двадцать, и как понимал Фанагорцев идти и искать выживших дальше особого смысла не имеет. При появлении лейтенанта многие привстали или даже поднялись на ноги, устремив на него свои взгляды. Бадабаев тут же присел на землю рядом с остальными, что-то облегчённо пробубнив себе под нос. А Фанагорцев вышел на середину, медленно обводя взглядом выживших, так что практически каждому приходилось заглядывать в глаза, потом он перевёл взгляд на потрёпанное знамя, что свисало с самодельного флагштока, закреплённого в обломках блиндажа, едва колышимое слабым ветерком.
- Каминский с Васильевым ещё не вернулись?
- Нет, лейтенант. Хотя пора бы уже.
Многие были ранены, кое-кто весьма серьёзно. Полевые куртки почти все либо расстегнули, либо вовсе скинули, кепки на головах тоже были только у человек трёх-четырёх. Денёк выдался жарким, хотя солнце только начинало подходить к зениту. На небе не было ни облачка прекрасная погода для чего угодно, кроме того чем они сейчас занимались.
- И почему только они отступили, - произнёс кто-то за спиной у Фанагорцева. - Раз уж нас так мало осталось.
- А ты будто не рад, - раздался глухой бас Бадабаева. - Не боись, скоро они вернуться.
- А вот это ещё не обязательно, - произнёс Фанагорцев, резко повернувшись и снова окинув всех взглядом, на этот раз беглым, он медленно подошёл к склону и присел на обломок деревянного бруса, согнув одну ногу, уперев её в землю, и проговорил весело, - мы им кровушку пустили знатно.
Раздались тихие одобрительные возгласы, все согласно закивали головами, некоторые зашептались. Фанагорцев понимал, теперь он должен ими командовать, и сейчас ему как никогда надо выглядеть уверенным и спокойным, хотя на самом деле он уверенным быть ни в чём не мог.
- После такого им надо будет себя подлатать, да хорошенько. То, что они вернуться я не сомневаюсь, но вот как скоро это будет - хороший вопрос. Нам сейчас главное не дёргаться, полезем, куда глаза глядят: нас сразу всех и положат. А здесь нас так просто не возьмёшь.
Воцарилась тишина.
- Слышали, что старший сказал, - гаркнул Бадабаев.
- Слышали, - раздалось в ответ нестройное.
Фанагорцев тяжело выдохнул и снова вдохнул. Он понимал, что долго оставаться здесь нельзя, но и прорываться им было некуда. Оставалось надеяться только на чудо и на импровизированный отряд разведчиков, что они отправили ещё затемно.
- У стран Варшавского договора вчетверо больше танков, чем у НАТО, почти восемьдесят тысяч против двадцати, - вещал сухим беспристрастным голосом Черемшов, и Фанагорцев, заслышав его, понял, что ненадолго выпал из общего разговора, слишком крепко задумавшись. - Так что чего тут удивляться через месяц другой красная армия будет мыть сапоги в Ла-манше, только, чует сердце моё, мы с вами этого не увидим.
- Чушь, сейчас подтянуться американцы ...
- Что ж они до сих пор не подтянулись?
- А у них тактика такая, они всегда под конец войны выползают и где-нибудь высаживаются, когда другие уже всё сделали.
- Ага, в Нормандии.
Среди бойцов пронёсся и тут же стих негромкий смешок, больше похожий на грустную усмешку.
- Не будет никакой Нормандии, - Черемшов встал, держа около рта сигарету. - И Сталинграда не будет, одна Хиросима и Нагасаки на всю планету, этим всё и закончится. - Он последний раз затянулся сигаретой и, откинув её, просунул руки в карманы.
Он бы мог ещё продолжить, но тут со стороны противоположной от первых линий послышался шум, донёсся шорох откуда-то из траншеи, будто осыпалась земля с камнями, мелькнула невдалеке тень. Солдаты, сидевшие в яме, разом обернулись, многие схватились за автоматы, вскочили со своих мест, направив стволы в сторону источника шума.
- Не стреляйте, мы свои! - раздалось оттуда и через несколько мгновений выскочили из траншеи и сбежали вниз по склону двое солдат в форме добровольческого батальона.
- Наконец-то, Каминский!
- Мы вас уже заждались!
Только что появившиеся успели хорошо запыхаться и только спустившись вниз тут же рухнули на землю. Несколько бойцов подошли к ним, обступив с нескольких сторон.
- Ну что там?
Каминский, немного отдышался, хлебнул воды из фляги. Радость от встречи со своими резко стала покидать его лицо и оно быстро мрачнело будто от того что начали вспоминаться детали, о которых сейчас было нужно рассказать.
- Паршиво там, - поправляя очки, произнёс Каминский, всё ещё тяжело дыша. - Фронт рухнул, похоже, до самого Ансбаха. Немцы нас бросили.
Тут он остановился. Слушавшие его солдаты, молча, переглядывались, временами поглядывая на Фанагорцева, который поднялся и стоя возле своего места, настороженно слушал, что скажет разведчик, почти не видя его из-за спин других.
- Уходить отсюда надо, братцы, и чем раньше, тем лучше. Нужно срочно соединиться с батальоном Комаровского ...
- А нет больше батальона Комаровского, - произнёс старый солдат, полулежавший на земле чуть в отдалении и, небрежно проведя рукой по своим усам, махнул за спину, - там они все лежат за леском, вместе со своим командиром.
Каминский опешил, он недоумённо посмотрел на того солдата, потом поднялся и неуверенно сделал шаг вперёд.
- А где, где все остальные? - спросил он потерянно, смотря то на одного, то на другого из расступившихся солдат, сам уже догадываясь, каким будет ответ на этот вопрос.
- Нет больше остальных, весь батальон перед тобой.
- Кто теперь командир?
- Стало быть, Фанагорцев, раз он старший по званию, - один из солдат указал на лейтенанта.
Каминский, судорожно надвинул дужку очков на переносицу и встретился взглядом со своим новым командиром, затем он обвёл взглядом собравшихся, взглянул на ходившего с ним Васильева, который, казалось, ни о чём не заботясь, сидел на своём месте с флягой.
- Вот немчура! - бросил кто-то, будто желая разрядить обстановку.
- Говорят, Бонн падёт со дня на день, - подхватил кто-то, говоря самым естественным голосом, как если бы подобные вещи могли действительно касаться, хоть кого-то из них.
- Ага, то-то они сейчас побежали за Рейн, как всё равно наперегонки, - усмехнулся ещё один.
Постепенно они все оборачивались и скоро взгляды всех солдат оказались устремлены на Фанагорцева, тот стоял неподвижно, с лицом, которое выдавало в нём человека, серьёзно размышлявшего над решением, которое в данной ситуации не могло быть очевидным и однозначным.
- Прорываться нельзя, - заговорил он голосом констатирующим факт, и тут же снова замолчал, продолжив после небольшой, но томительной для ожидавших от него ответа солдат паузы. - Приказать умирать я вам не могу. Вы сделали, что должны. - Лейтенант обвёл взглядом всех бойцов, так пристально смотревших на него, отдельно задержавшись глазами на молодом парнишке лет восемнадцати-девятнадцати, фамилия его была, вроде, Васильков, что пытался смотреть на командира так же как и все остальные, но всё равно было в этом что-то детское, жалостливое, отчего Фанагорцев сначала опустил глаза в землю, потом резко поднял их, смотря поверх голов, куда-то вдаль. - Вы можете сдаваться в плен, если хотите, никто вас не осудит, но только я останусь, - тут его голос стал жёстким, он опустил взгляд и снова смотрел на своих товарищей. - Мой дед воевал с этими сволочами, мой отец, теперь и мне выпал черёд, я им живым в руки не дамся. Кто хочет, пусть остаётся со мной, кто хочет пусть идёт, он имеет на это право.
- Да что ж мы зря ехали! - сразу воскликнул один из бойцов.
- Да к чёрту их, чтоб я в их лагере сгнил.
Черемшов стоял сбоку, чуть позади остальных, то и дело поднося к губам и затягиваясь новой сигаретой, при этом как-то довольно и хитро улыбаясь.
Они все разместились в передовой траншее, все двадцать два человека, составлявшие теперь третий русский добровольческий батальон. Все пригнулись, чтобы их не было видно, держа наготове автоматы. Каминский стоял с их трёхцветным флагом, пригнув его, чтобы поднять в последний момент, когда они вступят в бой, а до этого прячась также как и остальные. Он всё время поправлял очки, не то чтобы те и вправду сползали, скорее от нервов.
По траншее разнёсся шёпот: "Идут". Фанагорцев быстро приподнялся и, выглянув из-за бруствера, увидел медленно поднимавшиеся по холму стрелковые цепи и несколько боевых машин. Шли не торопясь, не пригибаясь, в полный рост, вряд ли даже рассчитывая на сопротивление, не хватало только развевавшихся знамён. Лейтенант чуть приподнял автомат, так что теперь он был полностью готов в любую секунду выскочить и дать очередь по наступающим. Рядом с ним стоял Васильков, вытащив из-под рубашки нательный крест и судорожно сжимая его в руках, он с закрытыми глазами шёпотом читал молитву. Фанагорцев усмехнулся, заметив его, и вновь повернувшись лицом к противнику, бегло перекрестился, после чего взглянув на небо. С другой стороны от него встал Черемшов, он последний раз затянулся и бросил сигарету на дно окопа, потом словно не замечая лейтенанта, достал старую фотографию, на которой была изображена молодая девушка.
- Красивая, - произнёс Фанагорцев.
- Ещё бы, - ответил Черемшов, довольно улыбнувшись.
Немного посмотрев на неё он прижал фотографию к груди и убрав её, взял обеими руками автомат, приготовившись, как и все остальные.
- Человек должен сражаться за то что он любит, но если это невозможно, хорошо и драться против того что он ненавидит, так ведь? Готовься, сейчас танки пойдут, - проговорил Черемшов шёпотом.
- Вряд ли.
- Я тебе говорю. У них танков как грязи, может они грязи поэтому и не бояться, - он сделал короткую паузу. - Согласен, дурацкая шутка.
Они ждали, ждали довольно долго, пока солдаты противника не подойдут на сто пятьдесят - двести метров, только тогда Фанагорцев вскочил, уперев автомат у края траншеи, прокричав в тот же миг: "Огонь!". Они вскочили все разом, поднявшись над краем окопа и дали каждый длинную очередь по стрелковой цепи противника. Те солдаты быстро попадали в землю, будто скошенные, оставалось только гадать, сколько из них успели перед этим схватить пулю. Каминский поднял над траншеей трёхцветное знамя, воткнув древко в землю и сам, схватив автомат, начал палить по наступавшим. Застрочили пулемёты, атакующие начали палить в ответ, быстро поднимаясь и перебегая, после чего снова падая в траву, они пытались приблизиться, но, то и дело, кто-то из них не успевал лечь, и падал уже подстреленный.
Но защищавшихся было слишком мало. Фанагорцев видел, как упали стоявшие рядом с ним Васильков и Черемшов один за другим. Он видел краем глаза, как автоматная очередь сбила знамя, и трёхцветное полотнище медленно опустилось, точно прикрыв собой Каминского, незадолго до этого упавшего на дно окопа. Их оставалось совсем немного, когда Фанагорцев, сменив магазин, поднялся и увидел медленно поднимавшиеся по склону две чёрные громады танков. Раздался разрыв, совсем рядом с траншеей, за ним последовал ещё один, потом небольшое затишье и снова взрыв. Танки стреляли на ходу. Атаковавшие потихоньку приближались. Бадабаев, взяв пулемёт в руки, поднялся и дал длинную очередь по наступавшим, пока его самого не изрешетили автоматы, застрочившие в ответ.
Фанагорцев расстрелял последний магазин, достал свой пистолет, доставшийся ему от отца и начал стрелять из него, но тут его внимание привлёк один из танков, так близко он подошёл, так заманчиво сияли красные звёзды на его борту, которым он повернулся к Фанагорцеву. Лейтенант метнулся и встал на место, уже держа в руках противотанковый гранатомёт. Он видел: из окопа не получится, будто какая-то выпуклость в земле мешает.
Фанагорцев рванул из траншеи с гранатомётом в руках. Только он ступил на землю как пуля пробила ему левую икру, от боли он чуть не упал и не выронил оружие, но тут же поднял его и, направив в сторону танка, нажал на спусковой крючок. Он слышал взрыв, но уже не мог видеть попал он или нет. В тот же миг три пули из красноармейской очереди ударили ему в грудь. Фанагорцев, в последний раз взглянул на своих врагов, произнеся шёпотом, скорее, про себя: "Ненавижу коммунистов", его развернуло лицом на восток, словно для того чтобы он напоследок посмотрел в сторону родины, где он никогда не был и уже никогда не будет.
После чего лейтенант упал на дно окопа, в последний раз взглянув в весёлое лазурное небо, раскинувшееся над ним, прежде чем закрыть глаза, теперь уже навсегда.