Я, Мишенька, как себя помню, все время писателем хотел быть. Писать рано научился, сестра старшая в школу пошла, и я вслед за ней повторяя, грамоте обучился. Она сидит, выписывает старательно - "Мама мыла раму, Мама мыла Рому", а я, на нее глядя, все стены цветными карандашами исписал!
Родители в ужасе; новые обои клеить надо. Хотели меня уже пороть, но тут пришел к нам в гости мамин брат, дядя Леша. Дядя Леша развеселым человеком был, все его за веселость эту и уважали. А сам он столяром в артели работал и всем родственникам и знакомым столы и табуретки делал. Кто бы ни попросил, никому не отказывал, он, наверное, и не знал таких слов; не могу, не сумею. А табуретки у него были замечательные. Я таких крепких табуретов никогда потом в жизни не видел; что я только с ними не вытворял, ничего с ними не происходило. Ну, вот не ломаются табуретки и все тут.
Посмотрел дядя на мою писанину и говорит родителям.
-- Что это вы кричите на ребенка? У него же талант! Может, вырастет, писателем станет, сами же потом радоваться будете!
А врач с третьей квартиры, Леонид Израильевич умное слово выдал:
-- Это у вас не простой ребенок; вундеркинд.
Я, естественно, обрадовался сразу же. Во-первых, сам дядя Леша мои каракули похвалил, во-вторых, "Заралич" заступился; а самое главное, пороть не будут. С тех пор все меня только писателем и называли. Сестра моя старшая, Люба, постоянно меня защищала. Получу я, к примеру, по математике двойку, а она сразу же выгораживает:
-- Все великие писатели математику плохо знали. Нечего на ребенка кричать; талант беречь нужно.
Пока я в школе учился все время заметки в стенгазету писал, меня даже редактором выбирали. Затем стал свои творения в Пионерскую правду посылать, в Мурзилку, в журнал Костер. Когда в армии служил, постоянно в армейскую газету заметки о жизни защитников отечества посылал. Мне даже грамоту за это дали. Командование уважало. А когда с действительной домой вернулся, сестра меня сразу в бухгалтерский техникум определила: "Нечего тебе, Лешенька, у формовки стоять, у тебя интеллигентская профессия должна быть".
Так она и берегла меня. Много лет прошло, я уже и вырос, и женился, и дети в школу пошли, а она все со мной нянчится. У самой личная жизнь не задалась, так она все заботы на меня переключила. И что самое главное, спелись они с моей женой; не разлей вода.
-- Теперь мы вдвоем с Ниной за тебя возьмемся, тогда уж точно человеком станешь
Но я, сколько ни старался, ни одного крупного произведения у меня не получилось. Городские и областные газеты печатали, один раз даже газета "Правда" мой очерк о сталеварах напечатала. Сестра после этого на седьмом небе была от счастья, чуть ли не все газеты в городе скупила. Но вот крупные произведения не получались, как мой друг Борис Тимофеевич говорил, у меня сюжетная линия не выстраивалась. Я ему верил; Борис Тимофеевич в литературе большой дока. Однако прозвище мое так и осталось, навечно прилипло. Все вокруг меня писателем кличут.
Прихожу однажды с работы, а дома меня сестра старшая дожидается. Радостная такая, словно миллион в лотерею выиграла.
-- Витя! Ты знаешь, кого я сегодня на улице встретила? Дядю Лешу! Он оказывается, в наш город переехал, и теперь редактор областного журнала.
-- Как редактор, какой редактор? Он же столяром был, табуретки делал!
-- Дурачок ты, Витька, разве забыл, что он по партийной линии продвинулся. Сначала директором школы был, затем председателем колхоза, теперь вот редактором поставили.
Тут я вспомнил; действительно дядя Леша начальником после войны стал.
-- Вот когда ты писателем станешь, напишешь чего-нибудь, а дядя напечатает по-родственному.
Я конечное дело отказываться стал, какой из меня писатель, мое дело бухгалтерское; сиди себе балансы сверяй, но сестра с женой в меня как клещи впились, не отдерешь.
Через пару дней идем к дяде в гости. Сидим, как полагается, выпиваем, закусываем; дядя Леша нам про свою жизнь героическую рассказывает, а мы рты, разинув, слушаем. После пятой рюмки он вдруг у меня и спрашивает язвительно.
-- Ну, как, Виктор Никитович, ваши писательские успехи, какие планы, задумки имеете?
Только я рот хотел раскрыть, сказать что-нибудь путное, но тут сестра меня перебила.
-- Да ты, дядь Леш, и не знаешь ничего. У него полшкафа сочинениями завалено, только вот не печатает никто. Сам понимаешь, без блата никуда.
-- А я вот это самый блат теперь у вас и есть. Ничего, племяш, приноси ко мне свои произведения, напечатаем. Главное, смотри, чтобы с линией партии не расходилось. С этим у нас строго. А так недельки через две приходи. Я сейчас со всеми делами разберусь, наведу шороху, а как освобожусь, так ты сразу ко мне.
Как я в тот день домой из гостей вернулся не помню; славно у дяди посидели. Столярская закалка она в любом деле помогает. Но наутро проснулся, похмелился и давай своих костерить. Хотел по шее накостылять, да сестре не дашь - старшая она, а жене немного досталось; не поддакивай. Это же надо, такую подлость мне сотворили. Дядю обидеть нельзя. Как никак партийный начальник.
Неделю сижу, другую, ничего не получается; не придумывается рассказ, ни в какую. А тут пошли мы с другом моим Борисом Тимофеевичем в баньку. Сидим после парилки в скверике возле бани, пивко попиваем, а я ему беду свою рассказываю. Выслушал меня Борис Тимофеевич и говорит.
-- Погоди, Виктор, не расстраивайся заранее, мы что-нибудь придумаем. Сосед мой Колька школьной стенгазетой заведует, он каждый день со школы какую-нибудь байку приносит. Сочинитель. Я немного почитал; впечатляет. И главное, умеет он жизненную линию ухватить, в самый корень метит.
-- Колька Гончаров писатель? Так он же всегда шалопай был. Сколько раз я его гонял, когда он возле моего сарая землянки рыл; в партизанов игрался. Ему в школе контрольную писать, а он из деревянного пулемета по немцам лупит.
-- Верно, Никитич, до пятнадцати лет сладу не было, а теперь как подменили. Серьезный парень. Через год школу кончает, в литературный институт собрался поступать. Мать его, Анастасия не нарадуется, целыми днями гадает; в кого он такой умный пошел? Я его попрошу, он тебе поможет. Придумает какой-нибудь сужетец.
-- Нет, он для меня стараться не будет. Мы с ним враги были.
-- Да говорю же тебе. Переменился он! Ты ведь, наверное, и не видал его с тех пор как разъехались; встретишь, не узнаешь.
-- Но все равно, ему какой толк от этого.
-- А ты поможешь его стихи в журнале напечатать. Он молодой, его всерьез не принимают, а у тебя дядя. И тебе и ему выгода.
Проходит несколько дней, Колька приходит, сюжет рассказывает. Хороший сюжет, душещипательный; моим всем понравился. "Живет себе начальник большой. Живет, линию партии в жизнь проводит, ни о чем крамольном не думает. И, вдруг, посылают его на ответственную стройку. Жена начальника с малыми детьми дома осталась, а там, на стройке молодая бетонщица в него влюбилась. И он, чтобы соблазну не поддаться, партийное собрание попросил собрать и проработочку себе устроил. Я, говорит, лучше руку на отсечение отдам, но моральный облик коммуниста разрушить не могу. И после этого на самый дальний участок попросился бетонщица, девка взбалмошная и туда к нему притащилась, но он с ней даже разговаривать не стал. Взял отбойный молоток и в траншею... две нормы за смену дал".
Сели мы с Колькой рассказ писать. Вернее так, он пишет, а я подходящие случаи из жизни подбираю. И, в конце концов, неплохой рассказ получился.
Сестра тут же и меня, и рассказ за шкиворок. Приходим к дяде Леше. Он рассказ мой прочитал; понравилось.
-- Все, племяш, печатаем! Непременно в ближайшем номере печатаем! Под рубрикой "Наши уральские самородки"
Кольке естественно магарыч, по возрасту соответствующий, он через некоторое время еще один рассказ, затем третий. Третий уж сам, без меня написал. Там суть такая; приезжает из провинции племянник к дяде в Москву. Молодой парнишка, мысли у него фонтаном брызжут, фантазирует много, прожекты строит, любовь сплошная в голове, амуры. А дядя его уму разуму учит, на путь истинный наставляет; социалистическая действительность фанфаронства не любит. Много там всего Колька понаписал. Дядя Леша рассказы печатает, печатает, да нахваливает.
-- Красиво пишешь, Витек, замечательно. Мне очень нравится. Пришлось даже одного старикашку из литературного отдела на пенсию отправить. Прибежал ко мне, шипит, слюна брызжет: -- "Как же вы допустили такое. Это же галиат чистой воды. Вот бы Александр Николаевич посмотрел!". Тут же ему плохо в кабинете стало; скорую вызвали, в больницу отвезли, а я к Александру Николаевичу прямиком, это наш секретарь обкома по идеологии. Александр Николаевич рассказ почитал, одобрил. Линия партии не нарушена. Сейчас главное восстановление разрушенного хозяйства. А какое может быть восстановление, если амуры в голове. Я в редакцию вернулся и тут же приказик: "На заслуженный отдых по возрасту". Одно понять не могу; что слово галиат означает. Я все словари перерыл, нет такого слова. Наверное старикашка перепутал чего-то.
А ближе к весне мне на работу звонок телефонный. Беру трубку; дядя Леша звонит, радостный до невозможности.
-- Виктор Никитович, за вами машина послана, собирайтесь скорей!
И что самое удивительное; подъезжает вскорости машина, а главный бухгалтер, старый хрыч, меня до самой дверцы под ручку сопровождает
Приезжаю я, дядя Леша меня обнимает, в кресло свое руководящее усаживается и, так внимательно на меня глядя, спрашивает.
-- А скажите-ка, уважаемый Виктор Никитович, какой нонче год на дворе?
-- Одна тысяча девятьсот сорок седьмой, юбилейный. тридцать лет советской власти осенью исполняется.
-- Это все хорошо, а еще какой юбилей в этом году намечается?
Стал я тут в памяти всех перебирать, вспоминать у кого же юбилей может быть, не нашел никого.
-- Ладно, ладно не мучайся, не отгадаешь. В этом году, в июне месяце нашему первому секретарю обкома коммунистической партии, товарищу Никанорову Кондрату Филимоновичу шестьдесят лет исполняется. Сегодня меня главный идеолог вызывал, ответственную работу поручил. Нужно к юбилею историю жизни Кондрата Филимоновича написать и в нашем журнале опубликовать. Я тебе такую работу и поручаю.
--Не справлюсь я, дядя Леша, с такой работой, сразу же заявляю! Я биографий не писал никогда.
-- А тебе и писать ничего не надо будет. У меня журналистик есть молодой, бойкий очень. Сходите с ним вместе к товарищу Филимонову пару раз, послушаете, в город Уфу съездите, там Кондрат Филимонович советскую власть устанавливал, журналистик в архивах материал подберет и сам все напишет. Он напишет, я под твоей фамилией напечатаю.
-- Это хорошо было бы. Только журналисту вашему какой резон, если под моей фамилией печатать?
-- Об этом ты, милый мой, не волнуйся. Резон есть. Во-первых, гонорар меж собой поделите, во-вторых, я его за заслуги начальником отдела назначу, в третьих..., в третьих, уважение начальства -- это тоже не шуточки. Ну, а тебе прямая дорога в союз писателей.
Как дядя сказал, так оно все и получилось. В июне месяце напечатали; все ходят, поздравляют. Для меня настоящий праздник наступил. Меня из бухгалтеров в профсоюзный комитет завода выдвигают, дядя ходит руки потирает; в обком, на руководящую работу метит, а в июле комиссия из Москвы. Оказывается, все мои рассказы великие русские писатели написали; а Колька стервец взял все на современный лад переиначил и мне подсунул. А последний рассказ про дядю и племянника писатель Гончаров А.Н. написал, "Обыкновенная история" называется. Вот почему старикашка Александра Николаевича поминал. Так если бы одни рассказы, никакого шума не было бы. А тут ведь биография партийного лидера!
Вызвал нас первый секретарь; бегает по кабинету, ногами топочет.
-- Как же вы так,Александр Николаевич,прошляпили... Плагиаторы! Теперь, что же в Москве и мою биографию плагиатом посчитают?
В общем, оргвыводы незамедлительно последовали. Нам мелким сошкам все нипочем, а дяде Леше по шапке здорово дали. Строгий выговор с занесением и вместо редакторов директором банно-прачечного треста в райцентр. Номенклатура.
Но, что ты думаешь, дальше произошло. Другой бы на его месте спился, а он нет. Начал Александра Николаевича Гончарова читать. Целыми днями; на работу приходит, книжку откроет и дальше трын-трава. Банную работу забросил, но все тома полного собрания сочинений осилил; и романы и рассказы и письма, все перечитал, да не по одному разу... все плагиат выискивал. И до того навыискивался, что сюда в сумасшедший дом попал. Теперь здесь Гончарова читает.