Ночью был дождь, и они вышли из земли. Их были сотни, тысячи, сотни тысяч. Они ждали очень долго, непозволительно долго, и вот настало их время. Дождь позвал их, и они тронулись в путь. Они двигались о влажной, быстро раскисающей земле, двигались целеустремленно, преодо-левая то, что для них, возможно, было попросту непреодолимым. Их были сотни, тысячи, сотни тысяч...
Это все - неправда. Я предупреждаю об этом сразу, так что не воспринимайте меня всерьез. Этого всего нет на самом деле, это только тут, на бумаге. А, собственно, почему "нет"? Что такое "есть", и что такое "нет"? Совмещение возможного и невозможного. Переход из бытия в небытие и обратно. Плавное движение из неправды в правду, туда и обратно, вверх и вниз. Кто знает, может быть я и сейчас вру?
Они шли, и дождь не мог остановить их. Они не могли глотать капли, потому, что у них не было ртов. Они не могли видеть ночь, потому, что у них не было глаз...
Она не хотела меня. Такие вещи всегда тяжело понимать, но она на самом деле не хотела и не желала меня. А я про это и не догадывалась. Просто жила - и все. Не понимая, почему она никогда не радуется тому, что у меня что-то получается, почему она обвиняет меня в том, в чем я никогда не была виновата. До меня всегда доходило трудно, я ведь уже говорила, кто я. Я не ждала подвоха.
А она просто не хотела ребенка. И, потеряв первого, то есть по ее словам, потеряв, она еще долгое время ходила счастливая - ведь можно было дальше заниматься карьерой, работать, и... любить этого поднка, который... словом, любить Его. Того, ради которого она покинула родительский дом, ради которого она купила квартиру, ради которого была готова на все - даже на то, чтобы... ладно, это неважно. Все неважно.
Я ей верила тогда. Она говорила:
- Китти, я люблю тебя больше моря, больше солнца, больше неба.
И я хлопала глазами и верила. Потому, что это проще и легче - вот так слепо верить.
Я ее люблю. Очень. Больше солнца...
Сквозь ночной дождь я шла по их спинам, но они не замечали меня. Мы шли по одной дороге, но я не существовала для них, так же, как и они - для меня. Эти плоскости не пересекаются нигде. Им не дано. Хотя, как знать...
Торжество серого. Короткие крылья. Души нет. Только дождь и чужие спины под ногами. Эпизо-ды обмана, сплетающиеся, переплетающиеся, намертво спаянные друг с другом. Жизнь. Тяжело нести жизнь на коротких куцых крыльях серого цвета. Трудно летать без души.
Что было? Да ничего, собственно. Как всегда. Просто домашняя ссора, спор двух скорпионов, волею судьбы попавших в одну банку. И банка, кстати, немаленькая, места хватает, и повода, по сути, не было. Просто так, чуть ли не от скуки. Разве это повод - не вовремя выключенный телевизор? Нет, не повод. Чушь. Но и эта малость способна довести до слез, а после - до ночного двора, в котором можно посидеть на лавочке и поплакать, слушая, как где-то неподалеку заливается соловей... он не для красоты поет, нет, он просто предупреждает о том, что место занято, что этот двор - его. Но лишь он один умеет предупреждать о подобных вещах с таким шармом, с таким пафосом. Дурацкая фраза "сладкоголосый соловей". Вся его песня - это предупреждение о предстоящем убийстве. Правильнее было бы назвать песню "не влезай, убьет".
А потом пошел дождь, и он замолчал. И вышли они...
Дождь неторопливо смешивал их с землей, из которой они вышли, и в которую стремились после уйти. Он был бы не прочь смешать с землей и меня, но для этого у него не хватило сил. Так же, как у меня не хватило сил на то, чтобы стать частью этой земли. Чтобы отдать себя им. Отдать этим сотням, тысячам, сотням тысяч...
Маленькое. Со стороны. Дань простоте, вернее, не простоте, а отсутствию сложности. Просто так. Для отвязки.
Они попали к нам в дом случайно, неожиданно. Она, едва перейдя порог, бросилась звонить му-жу "забери меня отсюда!", обрывала телефон, искала его. Не хотела ехать домой на метро, ей хоте-лось в машину, и чтобы он за рулем. Мы принесли чай, она тоже пила с нами этот чай, из дешевых кружек - дешевый чай, с дешевым кексом и яблоками, красными польскими яблоками... А за окном тоже была ночь и тоже был дождь. Холодный мартовский дождь.
- Как же вы так живете?.. - искренне удивлялась она. - Это же фактически...
Она стушевалась, смолкла.
- Договаривай, - попросила я. - Ты хотела сказать "нищета". Правильно. Так оно и есть. Только для меня это не имеет никакого значения.
- Нет, но так же нельзя... нельзя приглашать гостей, если...
- ...если не повешены все полочки? Но мои гости приходят не к полочкам, а ко мне. И я рада то-му, что они могут придти. Раньше не могли.
- Разве это допустимо - жить вот так?
- Да, допустимо. И это даже лучше, чем жить как-то иначе. Ни один самый дорогой ремонт не до-бавит тому, что ты пишешь, души или тепла. Поделка останется поделкой... даже подделкой под что-то истинное...
- Но то, что делаю я смотрит вся страна, а то, что делаешь ты...
- ...читают единицы, я знаю. И что с того? Ты же сама говорила, что тебе претят эти сериалы, эта муть, этот эрзац творчества, за который тебе платят. Зачем ты тогда жаловалась? Живи, как тебе угодно, я же не призываю тебя жить так, как я. Кстати, это не твой там приехал?..
Это действительно был он. Когда он, наконец-то нашел дверь, он первым делом, вместо того, чтобы поздороваться, сказал:
- Как вы тут живете? Ни одной лампочки во всем подъезде, я еле нашел квартиру...
...Они ушли. А мы остались. Мы сварили пельмени, заварили еще чаю, включили музыку. Дождь за стеной рассказывал о том, что скоро он съест снег и пробьется к земле, что скоро настанет пора будить тех, кто спит. Мы слушали его, слушали музыку, слушали ночь. Мы ели свои пельмени и пили чай.
- Ханжи, - сказал он, когда с чаем было покончено, посуда вымыта, а музыка кончилась. - Лице-меры и ханжи.
- Мы их больше не позовем, - сказала я. - А полочки, кстати, надо бы повесить. Не из-за них, а просто потому, что надоело об них спотыкаться. Не находишь?
- Не нахожу, - ответил он. - Повесим... когда-нибудь.
Да, вполне можно жить и так. И ничего в этом страшного нет. Чисто? Чисто. Удобно? Удобно. Что еще надо?..
Кстати, полочки мы не повесили - времени не было. Зато книги очень удобно доставать, полочки стоят на полу, одна на другой, места занимают немного. А мои друзья, когда приходят, могут поста-вить сверху на эти полочки бутылки с пивом или с газировкой. И все довольны.
Они уходили. Оставляя на асфальте трупы павших своих воинов они уходили - в землю, туда, откуда пришли. Земля звала их, как раньше звал бесконечный дождь - и они возвращались. Эта была самая длинная дорога в их жизни... в жизни тех, кто продолжает себя, разрываясь надвое, ощущая в этом высший смысл своего бытия...
Дождь кончился. Ночь тоже. Соловей, придурошная птаха, наконец-то заткнулся. Над землей встал туман, постоял-постоял, да и сдуло его весенним утренним ветром. С бледного неба светило блеклое солнце. Цветы мать-и-мачехи по обочинам и не подумали раскрыться - что они, дураки, что ли, распускаться при таком ущербном солнце?..
А я шла на работу. В темных очках, чтобы не было видно опухших от слез глаз. Шла, стараясь не наступать на множество дохлых дождевых червей, которых весенний дождь выгнал из-под земли - им там просто нечем было дышать из-за воды, вот они и повыползали, дурашки. Рыбаки их так и называ-ют - "выползки".
А ее все-таки очень люблю. Маму. Больше всех на свете. Конечно, это детством отдает, чем-то таким несерьезным, но все же... И пусть она даже двинула меня слегка по роже. Все равно я люблю ее. Понятно вам? Люблю.