Каждый день она прилетает ко мне, каждый день, между закатом солнца и восходом луны, в ту минуту, когда Венера первой звездой появляется на небе. Она прилетает в сумерки, потому что стыдиться себя такой, ее до сих пор смущают косые взгляды, но дожидаться наступления темноты она не может, ведь почти ничего не видит ночью. А я уже больше никого не боюсь, и не стесняюсь ее ни чуть, говорю о ней все время, жаль не слушает меня почти никто...
Продравшись сквозь заросли горькой полыни, перепрыгнув через мертвые воды Припяти, она садится на подоконник и тихонько царапает стекло, чтобы я впустил ее. Я знаю, я слышу, и со слезами распахиваю окно навстречу. Она смущенно отворачивается, чтобы не видеть моих слез, ведь ее мужчины, ее герои не плачут. В минуты расставания они встречают одиночество с улыбкой на лице, а я как всегда, увы, не могу сдержать себя...
Мы прижимаемся друг к другу близко-близко и долго сидим в отравленной пыли среди сломанных вещей, не говоря ни слова. Слова не нужны, не нужно ничего, хотя иногда в такие мгновенья мне хочется кричать во все горло, чтобы все вокруг наконец-то услышали меня. Но я вспоминаю о прошлом и сжимаюсь в тихий комок, позволив себе лишь только шепот. В городе мертвых мы давно уже научились радоваться тихо, чтобы не тревожить сон павших.
Она задумчиво кладет мне голову на плечо и негромко поскуливает от удовольствия, когда я глажу розовую сетку ее крыльев. А потом с тоской долго-долго смотрит мне в глаза. Половина мира отражается в ее подернутых пленкой глазах, золотой песок южных морей и серебро гималайских снегов. И ее изжелтые с синевой губы, ее изрезанная лучевой болезнью любовь ждет только меня и тянется только ко мне.
И в поцелуе тают бессмертные километры льда, и пробивается сквозь мертвое тело пустыни зеленый росток. Встречаются обреченные, две половинки разрушенного ядовитым огнем мира соединяются воедино, чтобы не разлучаться никогда больше, и чтобы начать все сначала.