Аннотация: Небольшая зарисовка. Посвящается бойцам, пропавшим без вести...
Маша тяжело рухнула на скамью, привалилась головой к холодной оштукатуренной стенке. Как же она устала...
Душная летняя ночь накрыла тихий северный городок, словно покрывало. Где-то в темноте зудел комар, вокруг свечи, убранной под стеклянный колпак, вертелась пара ночных бабочек. Трёхлетняя Леночка тихо посапывала под лоскутным одеялом.
Работа выматывала. Кто-то, кажется, завидовал Маше, считая маслозавод "тёпленьким местечком", но таким людям явно не приходилось ворочать тяжести с утра до ночи. Куда ещё может попасть 25-летняя деревенская женщина с двумя классами образования? Мужчин на производстве почти не было - да и муж, Лёшка, раньше работавший здесь, ушёл на фронт ещё летом 41-го. Где он сейчас? Кто знает... Кажется, их бросили куда-то под Ленинград. Писал Лёшка мало, письма шли долго, а в последнее время вообще прекратились. А ведь Лёшка ещё на финской войне был контужен...
Маша отдёрнула занавеску, выглянула в мутное окошко - ни огонька. Глубокий тыл, но все равно светомаскировка... Впрочем, белые ночи - всё и так видно. Силуэт церкви по соседству чётко выделялся на фоне неба - сейчас в ней располагался склад и мастерские, а надворные постройки были отданы под жильё, в одной из таких пристроек и жили Маша с Леночкой.
Лёшка... Как он там?
Женщина закрыла глаза. Сразу навалилась пустота, желание сползти по стене и завалиться спать прямо тут, на лавке...
Шорох. Мыши?
Маша вздрогнула - за столом сидел человек, тускло освещённый сбоку свечой. Знакомое круглое лицо, хоть и измождённое, прядь волос на лбу... Лёшка?.. Лёшка!
Маша рванулась к мужу, едва не опрокинув по пути табурет. Обняла его - скорее даже повисла на шее. Сил радоваться или плакать уже не было.
Лёшка сильно исхудал, оброс щетиной, от него пахло порохом и костром. Пилотка с маленькой эмалевой звёздочкой криво сидела на голове, в волосах виднелась седина. Вылинявшая гимнастерка с вытертыми и выгоревшими петлицами, шаровары, протёртые на коленях, несмотря на нашитые наколенники...
Он крепко обнял Машу, гладил её по спине, прижал к щеке её голову с густыми волосами, стриженными коротко, "по-городскому"...
- Маруся моя, Маруся... Леночка моя... Как же я по вам соскучился...
Маша отпрянула, хотела было растолкать Леночку, но Лёшка сделал рукой знак - не надо, и женщина тихонько села к столу, подвинув табуретку. Она даже не знала, с чего начать разговор - очень уж этот визит оказался неожиданным.
- Как оно... там, Алёша? - наконец негромко спросила она. Просто чтобы сказать хоть что-то.
Лёшка обхватил ладонями голову, посмотрел куда-то за спину Маши. Помолчал.
- Там... ад, - тихо сказал он. - Страшно. Не за себя страшно - сам я, кажется, давно уже выгорел... За других страшно.
Маша, напрягшись, молча слушала.
- Там... посёлки. Болота, торфоразработки. Там работало много людей. Они выходят из окружения. Голодные. Похожие на скелеты... Везде грязь. Люди, машины тонут. Еды нет, никакой. Даже лошадей уже съели... Едят кору с деревьев.
Женщина чувствовала, как волосы на голове начинают шевелиться. Что значит здешняя усталость - тут, в тылу, где есть работа и более-менее есть еда...
- Фашисты прут, - еле слышно продолжал Алёша. - Это дорога на Ленинград... одна из дорог. Они тоже увязли в этих болотах. Обстрелы... Всегда обстрелы. Танки выходят по просекам, по гатям. Говорят, они считают, что эти места прокляты Богом. Бросают листовки... предлагают сдаваться. Обещают еду... А мы - стоим. Держимся.
Кулаки его сжались.
- Мы... выстоим. Обязательно выстоим. Они не пройдут, слышишь? Никогда не пройдут...
Маша, сдерживая, слёзы, кивнула...
И спохватилась:
- Алёша... А разве вам можно... всё это рассказывать?
- Теперь уже всё можно, - одними губами сказал он, вставая.
Маша в ужасе прикрыла рот ладонью. На правом боку и слева чуть выше поясницы гимнастёрку Алексея покрывали бурые пятна.
- Нет, - прошептала женщина, не веря.
- Да, Марусь. Прости. Я вряд ли выживу. Потому и пришёл... попрощаться.
Маша попыталась вдохнуть, но воздух словно исчез - она лишь судорожно открывала рот.
- Я вряд ли выживу, Маруся. Но вы - должны жить. Мы держались в этих болотах ради тебя, ради Леночки, ради наших родителей, ради братьев и сестёр, ради их детей... Вы. Должны. Жить. Что бы ни случилось с нами. Растить детей, внуков, правнуков. Чтобы они о нас помнили...
Маша не выдержала, бросилась к Алексею... но руки схватили лишь пустоту. Щека ощутила тёплое, нежное касание - как мимолётный поцелуй.
- Вы... должны... жить... - растаяло в воздухе.
Маша не знала, сколько она просидела неподвижно - может, пять минут, а может, и час... Но когда она взглянула на Леночку, то поразилась, насколько сладко и умиротворённо та спит. Женщина не знала, что дочка в это время видела прекрасный сон: летнее утро, синее-синее небо, лес и пение птиц за раскрытым окном... и папа, который ставит на подоконник блюдо, полное крупной, спелой черники...
Бумага с армейскими печатями пришла лишь через год. "Пропал без вести" - значилось в ней. Ни номера части, ни места - только сейчас Маша поняла, что не спросила тогда самого главного. Где. Где находится та безымянная могила...