Аннотация: Сказка звучала на Радио, была опубликова в сборнике сказок Н.Беляковой "Сказки мухи Жужжалки", создана авторская анимация. Текст проиллюстрирован кадрами из этой анимации.
Надежда БеляковаЗЛАТ ДВОРЕЦ,что на серебряном озере
"А дальше спой, дедушка, спой, пожалуйста!" -- каждый раз просил я дедушку. Но он ни разу эту песню до конца мне не допел.
"Может быть, ты забыл, о чем дальше в песенке этой поется?" - спрашивал я его. Но дедушка только отшучивался: "Как же, разве забудешь эту песенку. С этой песенкой я богаче самого богатого богача был".
Но я всякий раз оглядывался вокруг себя, и никак не находил, что наш дом похож на дом человека богатого. Однажды, очень обиженный тем, что дедушка не хочет допеть эту песенку до конца, я сказал: "Все это не правда!" Очень огорчился мой дедушка, что я ему не поверил. И решил все-таки рассказать мне историю этой песенки, чтобы стало мне понятно, почему никогда не пел он песенку до конца, и чем ему была она так памятна.
В молодости пошел дедушка как-то раз в лес, то ли по грибы, то ли за хворостом -- да это и не важно. А по дороге пел. Петь дедушка всегда любил. Уж когда молодым парнем, кудрявым красавцем был с красивым сильным голосом -- так целыми днями распевал. Хорошо на душе -- песня веселая, звонкая льется. Холодно, голодно, печаль-кручина подступает -- такую песню запоет и так, словно всю душу на ладонь выложит.
Однажды бродил он с песней по лесу. То цветочек, какой увидит, то корягу диковинную подберет. И не заметил, как с дороги сбился. Кажется ему, что здесь рядом где-то тропинка, которую он потерял, а сам все дальше вглубь леса уходит. Солнце уже садится, места все незнакомые. Никак дорогу обратно не найдет. Чтобы самого себя подбодрить, громче стал петь. Вдруг слышит он, мужской голос слышится где-то рядом. Тоже, видимо, заблудился кто-то, да сам себе и напевает. Правда, голос был хриплый, усталый. Чтобы поддержать его, дедушка прислушался, что пел тот человек, и стал подпевать.
Как-никак, а вдвоем веселей. И вот уже почти рядом оказался я с тем человеком, как такое приключилось, что и не знаю, как описать. Одно слово, чудо! Да и только. Вот тут то мы встретились с этим человеком.
Темный лес озарило заревом. Стало вокруг ослепительно светло, и прямо на глазах, как гриб из-под елки, стал расти сначала маленький, как игрушечный, теремок, потом ростом в дом стал. Но и на этом не остановился, -- растет выше леса, сверкает. То красным цветом переливается, то еще каким -- не уследишь. Да и сам терем затейливый такой -- то шатры золотые, то маковки легонькие. И ворота, и все вокруг было украшено золотыми колокольцами, которые на удивление ладно вызванивали ту самую песенку, которую напевал, а вернее, хрипел нечаянный мой приятель. Только этому чуду подивились, а уже другое на глазах твориться стало. Прямо у наших ног ручеек появился. Сначала маленький такой, из-под земли пробился. Стал расти, расти, и вдруг оказались мы рядом с золотым теремом, а вокруг озеро на сколько глазу понятно раскинулось, да так широко, что краев, концов этого озера не видно. А терем посередине.
Хотел я напиться воды из этого озера. Беру пригоршню, а вода в серебро превращается. "Попить бы мне!" -- говорю. Только и успел выговорить -- тут как тут, слуги появляются. Да такие разодетые. Я ни в один праздник так не наряжался, не во что было. А слуги нам говорят с почтением, низко кланяются: "Пожалуйте господа во дворец, мы вас давно поджидаем, кушать уже подано". Вот так дела, господами нас величают. Вводят слуги нас во дворец, а там... такое застолье пиршественное. Музыканты веселей музыку заиграли, посуда такая... нет, не стану описывать, не поверите. Скажете, сказки рассказываю. Про то как нас там принимали, уж и не знаю, с чего начать, чем кончить, да и что рассказывать. Все одно -- мы такое за всю жизнь не видали -- нам и не понять что зачем, что для чего сделано - приготовлено.
После того как поужинали мы и познакомились. Стали друг другу про себя рассказывать. Говорит этот человек: "Сам видишь, парень, сколько тут всякого добра, давай решать, как делить будем".
"Не знаю, право, как и думать-то мне о дележе. Все мне кажется, что это чудный сон. Вот-вот, развеется".
"Это-то сон? Это явь, парень, самая, что ни на есть явственная! Уж я-то это знаю, дорого я за все это заплатил", -- и стал он рассказывать, с чего все началось. -- "Был я когда-то молодой, веселый. Добряк, а голос был -- и себе и другим в радость.
Ах, как вспомню! Бывало идешь с покоса, а в деревне и стар, и млад уж на крыльцо выходят песни мои послушать. Одно плохо, что поутру радость -- песня, и в полдень и к вечеру.
Порой все заменяла -- и кров, и пищу. Вот и смутил меня слух, что есть такая песня заветная, ее споешь, и вот это самое богатство вдруг перед тобой и окажется в полном твоем распоряжении.
Долго по лесам бродил я. Все эту песню окаянную пел. Одичал совсем. Голос, и тот потерял. Если б не твой молодой и сильный... ведь песня эта должна быть спета только красивым и сильным голосом, так и не видать бы мне всего этого. Совсем пропал бы". А сам он, пока все это рассказывал, вилки со стола, драгоценными камнями украшенные, в карманы засовывал. И как вышли прогуляться к серебряному озеру, так все прячет серебро пригоршнями, то за пазуху набивает, то в карманы, и без того битком набитые, еще втиснуть пытается. Все успокоиться не может.
Но самое заветное диво не в самих богатствах оказалось, а в том, что возникало вокруг все тотчас, чего пожелаете. Что там пожелаешь, только про себя подумай -- и все перед тобой предстанет. Пожелаешь коврижку, и вот она. А приятель мой совсем себя не щадит. То фонтаны чудные, диковинные с жемчугами вместо капель себе намечтает то, звездочку с неба желает. И звезды к его ногам падают. А как упадут, так копейкой оборачиваются. А потом и вовсе -- луна упала -- рублем большим таким. Прямо ему в руки загребущие. Намечтал, жадина!
Тут чувствую, что-то скучно мне стало. И подумал я -- "музыки хочу веселой". А вот тут-то заминка и вышла. Нет музыки, и все. Откуда не возьмись, слуги набежали, испуганные какие-то, побледневшие. Слышу, терем будто трещит. Слуги мне очень вежливо объяснили, что, мол, иной музыки и песен здесь петь не положено, а то весь этот замечательный порядок повредиться может. Вот! Только эту песенку и можно петь. "Не по мне вся эта музыка" -- решил я окончательно. "Владей всем" -- говорю человеку тому. Обрадовался приятель мой, благодарит, нарадоваться не может. А я у него спрашиваю: "А где выход?" "А выход у нас один" -- вежливо отвечают слуги. Посадили они меня в расписную лодочку, я таких и не видывал никогда. "Прощай, приятель!" -- крикнул оставшемуся на золотом берегу счастливому владельцу, и налегли слуги прилежно на сверкающие бог весть из чего сделанные весла, ими три раза всего и махнули. Оказались - на берегу серебряного озера, откуда едва виден был золотой терем, - стоящий по середине этого озера. "А теперь, пожалуйста, сказали слуги, -- отойдите в сторонку и спойте вольную какую-нибудь песню. Только уж очень просим, потише, а то от этого может в нашем тереме повреждение произойти".
Глубоко вздохнул я влажный лесной воздух, и как запел любимую свою удалую песню, так и растаяли и слуги тотчас, и серебряное озеро, и сам терем золотой.
Хоть и темно было, но я твердо решил немедля нисколько искать дорогу домой. Долго я брел без отдыха. День наступил, и новая ночь прошла, а я все шел и шел. Проголодался очень. Дай, думаю, спою-ка я свою знакомую песенку, эту самую, может быть возникнет дворец золотой. Перекушу хорошенько. Дальше дорога легче покажется. Так и сделал. Не получилось, но время от времени запевал я эту песню снова.
Вышел, кажется, день на пятый своего пути на поляну, полную спелых ягод. Ягоды крупные, сочные. Рядом ручеек журчит. Наклонился я над ручьем, вгляделся в лужицу, что рядом с ним была, и увидел, что стал я совсем ободранный, лицо голодное, впалое -- прямо родной братец того человека, которого в золотом тереме всем владеть оставил. Что было силы запел я ту песенку -- надо же как-то спасаться, хотя голос мой изрядно сел. И тут все как пописанному произошло. И ручеек в озеро превращаться стал серебряным. И терем золотой на глазах расти стал. Жду, слуги сейчас выбегут, пир мне устраивать будут. Но вместо слуг выбежала мне навстречу девушка. Бледненькая такая, лицо грустное, в руках узелок. Старенькое ее платьице было бережно кое-где подштопано и небрежно подпоясано пояском, который переливался всеми цветами радуги. От сверкающих драгоценных камней, которыми он был украшен, исходили яркие цветные лучи.
Говорит она мне, как рада видеть меня, давно, мол, заждалась, чтобы хоть кто-нибудь отыскал этот золотой терем, чтобы отдать его тому, кому нужен он. Пригласила входить и владеть всем, чего только пожелаешь в этом тереме, а она, говорит, по дому скучает очень, а без присмотра терем оставить жалко было, а ну как пропадет без хозяйского глаза. И вправду, как-то особенно чисто, уютно было в этом тереме, словно даже сердечнее показалось все вокруг.
Только вошел, представил себе поросенка жареного и цыпленка пареного, все вмиг на столе оказалось. Для удовольствия хозяюшки заказал фруктов диковинных, то землянику под потолок ростом пожелаю, то арбуз сладкий с вишню размером -- только вижу, ничего не веселит хозяйку. Поел сытно, хорошо. Думаю, чем развеселить девушку, музыку бы хорошую, пляски устроить. Полетели мотыльки, бабочки, как девки в праздник нарядные, пестрые, стали они хоровод водить, то так, то эдак. Я и сам залюбовался. Хлопнул в ладоши, кузнечики стали на скрипках играть, птицы трели выводить, а заморские птицы, попугаи, петь. Одно досадно, и пели, и играли они все оду и ту же песенку, а она и без того наскучила. Посмотрел я на девушку, вижу, и ее песня эта только в печаль обратила еще сильнее. "Очень надоело мне все одно и то же, а ведь я певунья была". "Отчего же это была?" -- возражаю я. "Давай-ка споем, а ну его, терем этот. Он только поначалу радует, а потом тюрьма тюрьмой!" И запели мы песню звонкую, веселую. А голос у девушки красивый, чистый, как утро раннее, а то вдруг горячий становится, глубокий. От песни нашей стало все вокруг словно таять, стены терема стали совсем прозрачными, в какой-то миг показались они мне просто лучами заходящего солнца. Допели песню, и оказались мы на той же самой поляне ягодной. Ни серебряного озера, ни злата-терема нет.
"Позволь, певунья, я провожу Вас", -- сказал я.
"Проводите, пожалуйста!" -- ответила девушка.
Дорогу домой она помнила. Отправились мы в путь. Коротка ли дорога была, длинна -- не помню. Только помню, песен много пели. Помню, что краше и краше девушка становилась, румяней, а глаза озорные, веселые.
Вскоре показалась деревня, откуда родом моя спутница. Выбежали родители девушки, радостно встретили нас. Дочке уж так радовались, так радовались.
Как с родителями познакомился, так сразу и объявил им, что желаю только на дочке их жениться, потому как невозможно в нее влюбленный. Такой влюбленный, что и описать невозможно.
С тех пор и живем-поживаем, ни о золотых теремах, ни о серебряных озерах не тужим. Детей вырастили, теперь внуков растим. А песенку ту до конца не пою, чтобы не повадно было на всякое глупое баловство время тратить. Потому что не стоит ни злат-дворец, ни серебряное озеро той вольной песни, что от души поется.