В монотонном рокоте ночного шоссе Коропкину вдруг показалось, что ни его автобус, ни все прочие машины, угадывающиеся впереди и позади него звездами фар и габаритов, в действительности вовсе не движутся сквозь этот черный воздух, а совершенно наоборот - замерли на месте и единым многолошадным усилием своих двигателей упираются вонючими колесами в Землю и заставляют планету вращаться, сменяя где-то далеко день и ночь.
Время исчезло, вырвавшись из тюрьмы стального браслета на левой руке Коропкина. Времени не было, как не было браслета и пассажиров. И только Земля неуклюже переваливалась, поворачиваясь новым боком к днищу автобуса.
Совершенно не опровергая ощущения Коропкина, а скорее, подтверждая их и усиливая, откуда-то из черноты множеством созвездий появился город и осторожно и дерзко пополз к упирающимся на полосе асфальта машинкам, косоглазо рассматривая железных мурашек нервным тиком неоновых реклам и заглатывая пришельцев в свое урчащее чрево триумфальной аркой пересекающихся автобанов.
Город глотнул Коропкина где-то между поздним ужином и четвертой рюмкой текилы, а потому появление в меню некоего кого-то кое-кого осталось абсолютно незамеченным. Коропкин без должного внимания был переварен и отрыгнут в районе Южного вокзала - без денег, надежд и отцовской замшевой куртки.
За все это время, от въезда в город на чумазом Икарусе до одеревенелого разглядывания пассажиров Одесского поезда, Коропкин успел поступить в Университет; прожить три года в студенческой "общаге", сдав две сессии и водочных бутылок на пару сотен баксов; раз пять одолжить у Юрана денег вместо того, чтобы один раз все отдать; быть сбитым шикарным Вольво и собраться с мыслями под суетливым скальпелем молодого хирурга; случайно родить дочку и завести язву размером в две копейки; сбежать от кредиторов и очнуться на скамейке Южного вокзала, придя в себя пустым и гулким, как полковой барабан.
Глядя на беспокойных отъезжающих, то и дело загораживающих своей поклажей весеннее солнце, Коропкин и сам почти уехал в Одессу. Почти выдумал причину для отъезда. Почти договорился с проводником за полцены покемарить в тамбуре. Почти стрельнул сигарету у какого-то усатого пассажира. Почти получилось. Не хватило только одного - встать со скамейки и сделать то, что уже пережил и сделал где-то там, в своем воображении.
Коропкин хотел есть. Не так, как всегда. Всегда он хотел до какого-то определенного момента в будущем, не превышавшего восьмичасового барьера. Сейчас он хотел есть отчаянно, потому как - беспросветно. Есть было негде и нечего. В стучащем воображении волнующее "нЕчего" рыхло дымилось аппетитными кренделями пара, к запаху которых небезуспешно примешивался привкус битума и разогретых рельсов. Ароматы смешивались так идеально, что Коропкин был почти уверен - если он спустится с перрона и прикоснется языком к жаркому зеркалу рельса, то наверняка ощутит вкус этого рыхлого "нЕчего". Возможность попробовать на вкус железнодорожный путь показалась Коропкину заманчивой.
Необходимость подлезать под поезд несколько озадачила Коропкина. Конечно, можно было обойти состав и лизнуть рельсы где-то на запасном пути, но при этом потерялась бы острота сиюминутного желания. Коропкин покряхтел, стал на четвереньки и начал подкрадываться к одному из вагонов.
- Не думаю, что вы почувствуете что-то кроме прохлады и разочарования. - В ярком солнечном свете с позиции левее и снизу говорящий показался Коропкину статуей Свободы, нависающей над заблудшей эмигрантской душой.
- А красивого самоубийства этому вокзалу давно не хватало. Может, хоть приличный буфет соорудят.
- И при чем тут к самоубийству - буфет? - Коропкин сел на асфальт, стряхнув приставшие к коленкам камешки.
- А как же иначе! - говорящий присел рядом. - Ведь никак иначе нельзя. На контроль расследования убийства обязательно милицейские чины приедут. А им без хорошего буфета - никуда. У них же день со стакана начинается. Как же. А хорошую водочку чем, кроме икорки, закусить?
Говорящий изумленно развел руками.
- Вот помню покойного Семена Ануфриевича. На что был основательных взглядов коммунист, а и тот икорки не гнушался. Бывало, заходит он... - поезд судорожно передернул вагонами, собрался с духом и зашумел мимо Коропкина, не оставив в мире ни картавой визгливости репродуктора, ни последних "ты ж звони, не забывай!" провожающих, ни голоса говорливого собеседника. "Барам-бам-бам", - отстучали колеса последнего вагона. - ...и никто даже не предположил, что за нишей безапелляционного идеализма скрывается самого низкого пошиба субъективизм с изрядной долей банальной мещанской меркантильности. Кстати, разрешите представиться, - собеседник встал, вытер руки о заборного цвета штаны и театрально склонил голову. - Коропкин.
- Ну да, - лениво удивился Коропкин. - И я - Коропкин. Такие дела...
- Как же, как же...- оживился собеседник. - Вы который, простите, Коропкин? Что-то я вас раньше не встречал. Того, что в Одессу уехал, я знавал... Неудавшаяся судьба. Нет, знаете ли, в его характере какой-то завершенности. Хочет - не к месту, молчит - некстати... Хоть бы его на каком полустанке высадили... Поближе, так сказать, к земле... Нда. На целовальщика рельсов вы тоже не очень похожи. Есть, конечно, что-то во взгляде... Будто уже знаете вкус кулебяки, которую я еще только собираюсь попробовать. Но мирского у вас больше... Да, того Коропкина студенты на запасном пути избили. Так что он для душевного равновесия в буддисты подался. Ходит по вокзалу, бубном стучит да бутылки собирает.
Собеседник задумался, провел рукой по небритой щеке Коропкина и оперся спиной о колонну, подпирающую полусферу железобетонного неба вокзала:
- Осмелюсь предположить в вас продукт нечетких формулировок и невыясненных желаний. Очень жаль, что вы бросили университет, недоучив классической механики. Законы Ньютона изрядно дисциплинируют мозги. Но кто же вы?
Сидя на асфальте, Коропкин, как ребенок, впервые разобравший старый дедовский будильник и трепетно рассматривающий открывшееся ему агонизирующее шестеренчатое чрево, разглядывал собеседника. Тот молча покачивался в задумчивости. Наверное, они были похожи. Коропкин увидел свое отражение в стекле вокзальной двери, взъерошил нестриженую шевелюру, высунул язык и скосил глаза на соседа. Сколько они так просидели, изучая друг друга в гулкой толчее вокзала - кто знает. Только собеседник изредка шевелил губами, словно повторяя так и не забытое в детстве стихотворение.
- Я тебя вспомнил! - собеседник хлопнул себя по лбу и счастливо рассмеялся. - Вспомнил!... Ты только ментам не сопротивляйся... Договорились? Может, тогда появится еще и седьмой... Я в тебя верю... Слышишь?!... Верю...
- Кто седьмой? Каким ментам? - Коропкин удивленно привстал.
- А вот этим, - собеседник кивнул в сторону приближающегося наряда, развратно виляющего пристегнутыми к бедрам дубинками.
Прыщавые мальчики в синей форме на вырост уводили упирающегося Коропкина, а он все пытался вырваться, силясь повернуть голову к собеседнику, оставшемуся где-то там, позади всего. Поняв, что вырваться из рук неожиданного правосудия не получится, Коропкин запрокинул голову и закричал:
- Эй! Ты! Коропкин! А ты-то?! Ты-то с какого вокзала?!
Он не видел, как улыбался его теперь уже бывший собеседник, не обращая внимания на толкавших его своими суетливыми рюкзаками пассажиров очередной электрички.
Но он точно слышал долетевшие до него вместе с объявлением посадки слова:
- Что ты, старик... Я даже на Икарусе в город не доехал!!!..