Недавно я вступил в должность городского книгочея. Должность очень важная, а порой даже и опасная - если вспомнить, что произошло с моим предшественником. Вот об этом я и хочу поведать, ибо история приключившаяся с молодым и слишком самонадеянным юношей, не только интересна и необычна, но и весьма поучительна.
Городок наш маленький, но живётся в нём очень хорошо, особенно людям набожным и трудолюбивым. Всё у нас устроено очень разумно и каждый знает своё место. Мы, не мудрствуя лукаво, называем наш город просто: "Город". Как будто других городов на свете и нет. А может быть, их и в самом деле нет. Никто ведь из Города никогда не выходит. И никто а Город не входит. Хотя Олли, страж ворот, исправно получает жалование - и очень неплохое. Много есть желающих устроиться к нему в заместители. Но зачем Олли заместитель? Только бы мешал - кровать ведь в Сторожевой башне всего одна... А городские ворота никогда не открываются.
Тем не менее, товары, производимые городскими ремесленниками и закупаемые по твёрдым ценам Магистратом, куда-то же деваются? И откуда-то появляется масло, молоко, мясо и зерно? А также и другие нужные Городу товары.
Но, если в каждом доме на завтрак всегда есть хлеб с маслом, а на обед - курица, то может и не надо задавать лишних вопросов? Собственно, никто их и не задаёт. Добропорядочные люди живут и радуются. Мальчишки, правда, лазят иногда на огромный дуб, возвышавшийся над городскими стенами, и смотрят. Но, ничего особенного за стенами нет. Лес, луга, пасущиеся коровы. Потом мальчишки вырастают и становились мастерами. Кто прядильщиком, кто ткачом, а кто и ювелиром.
Вот только Ганс... С раннего детства проявился в нём огромный талант к чтению. Потому городской совет и назначил его книгочеем. С самого начала решение это многим казалось сомнительным. В самом деле, как можно было назначать на такую важную должность столь молодого и неопытного человека, почти ещё мальчишку? И это в то время, когда многие достойные и немало уже на свете пожившие люди, прозябали простыми писцами в Магистрате! Нет, я ни в коем случае не имею в виду себя, хотя в конце концов именно меня и назначили вместо того молодого вертопраха. И если бы такое решение было принято сразу, то, как знать, возможно эта ужасная история никогда бы и не случилась. Но не нам решать, что лучше, а что хуже, и происходит, неисповедимой волею Всевышнего, именно то, что происходит.
Поначалу даже казалось, что Ганс вполне справляется с должностью. И тот ткацкий станок, схему которого он обнаружил в одной из книг, позволил увеличить производство шерстяных тканей в три раза. Соответственно, больше стало в Городе и хлеба, и масла, и мяса. Да и шерстяных тканей, которые горожане могли оставить для собственных нужд, тоже стало больше. Но, Ганс... Он уж слишком увлёкся.
А цеховые правила ведь не зря придуманы. Нельзя выделяться. Нельзя чрезмерно обогащаться. Ибо это вредит как товарищам по цеху, так и самому алчному ремесленнику. Ткач, работающий при свете лучины, неминуемо испортит себе зрение. Не говоря уж о том, что производя больше товара, он его же и обесценивает. С тем ткацким станком, тоже всё было не так и просто. Но тогда Ганс, как положено, доложил о своём открытии Магистрату. А уж Магистрат сначала нашёл новые рынки сбыта, а уж потом дал добро на внедрение станка.
Однако, как это часто бывает с очень хорошими мастерами, Ганс немного зазнался. Тот станок сделал его самым знаменитым и самым преуспевающим мастером Города. Он ведь получал проценты от каждого станка. И стал очень обеспеченным человеком, не достигнув ещё зрелого возраста.
А это неправильно. Всё должно идти своим чередом, и достигать богатства должно только в старости. Ибо юность и так дарует массу утех даже и нищему подмастерью. А седовласый мастер или купец, не имея уже той подвижности членов и бойкости бескостного языка, имеет, однако, деньги и положение в обществе. Таким образом соблюдается равновесие.
Ганс же получил всё в очень незрелом возрасте. И возгордился. Не боясь повредить глазам, читал он книги не только днём, но и ночью. При неверном свете свечей. И в результате прочитал все книги городской библиотеки. Все семь. И, по свойственной юности самонадеянности, заключил, что ни в одной из них не нашёл он ответа на свои вопросы. Вот как бывает, когда деньги, почёт и слава сваливаются на не очень ещё зрелого юношу. Есть, казалось бы, много достаточно достойных седовласых мудрецов... Но нет, золото и почести не приходят к ним, а достаются глупым юнцам.
Поскольку был Ганс молод, хорош собой, да ещё и богат до неприличия, то совершенно естественно (хотя, с моей точки зрения, совсем это и не естественно), что пользовался он огромной популярностью у всех почти незамужних горожанок. Говорят даже, что и у замужних. Но такого в нашем добропорядочном Городе быть, конечно же, не могло.
Но незамужние, те просто сходили с ума. И почему это глупые девчонки так ценят молодых и богатых женихов? Ведь с точки зрения практической, гораздо лучше подойдёт зрелый и опытный мужчина со средним достатком. Но такова уж странная женская логика.
В общем, Ганс имел возможность выбирать. И выбрал. И не кого-нибудь, а Эльзу, дочь самого бургомистра. Правда, отвергнутые соперницы дружно утверждали, что выбирал вовсе не он, выбрала сама Эльза. И бегала за ним самым бесстыдным образом.
Это могло быть и правдой, ибо Ганс и в самом деле не слишком интересовался так называемым "прекрасным полом". Гораздо больше ему нравилось сидеть в городской библиотеке и в седьмой раз перечитывать все семь пыльных и истрёпанных томов. Дело было совершенно бесполезным, ибо никакого нового станка или хоть даже кулинарного рецепта найти ему не удавалось. Да и зачем? Деньги и так текли к нему рекой.
Бедной Эльзе приходилось таскаться с ним в библиотеку и делать вид, что её тоже интересуют эти старые и грязные книжки. Приходилось ей и выслушивать его бесчисленные, часто при том повторяющиеся, совершенно бестолковые вопросы.
- Почему городские ворота никогда не открываются?
- Но милый, ведь так было всегда.
- Зачем же тогда нужен Олли, страж ворот? Зачем платить ему жалование?
- Но, ведь если есть ворота, должен же быть при них страж? И кто бы согласился день и ночь сторожить ворота, не получая за это денег? Да потом, у Олли ведь жена, трое детишек, два мальчика и одна девочка. Ты что, хочешь чтобы они умерли с голоду?
- Но ведь можно же приставить Олли к какому-нибудь другому делу?
- Да к какому же? Ведь каждое дело кто-то делает.
- А почему?
- Что почему?
- Почему в нашем Городе всё так устроено? Почему для каждого дела есть человек, и для каждого человека есть дело.
- Но, милый, как же может быть иначе?
- Да в том-то и дело что может. Может быть слишком много ткачей, а дворников, к примеру, будет не хватать.
- В нашем Городе такого не бывало никогда.
- Вот я и говорю, какой-то странный у нас город. Неправильный.
- Да как же неправильный? Вот если бы у нас было больше людей, чем дел для них или наоборот для некоторых дел не хватало людей, вот это было бы неправильно...
Вот такие разговоры они вели. Почему Эльза терпела всё это? Возможно, то была любовь. А любовь, как известно зла. Возможно, это было тщеславие - будучи первой невестой, она непременно хотела заполучить первого жениха. Так или иначе, но они встречались каждый день и проводили друг с другом много времени. Вот только Ганс, вместо того, чтобы говорить о любви, расхваливать её необычайно красивые глаза, может быть даже и... Но он ничего этого не делал.
Его совершенно не интересовало таинство первого поцелуя, зато не давал покоя вопрос о том, куда же деваются товары, производимые городскими ремесленниками. Хотя все в Городе знали, что их покупает Магистрат и помещает в специальный склад - большой каменный дом недалеко от ратуши. На следующее утро из склада выносят бидоны с молоком, зерно, мясо и всё прочее, нужное для жизни Города. Выносят также и тюки шерсти, шкуры животных, корзины с рудой - словом, всё из чего наши искусные ремесленники изготовляют свои прекрасные товары. Всегда было так, и ни один нормальный человек не может даже вообразить, что может быть как-то иначе.
Но Ганса, как я уже говорил, сгубили лёгкие деньги. Деньги должны быть вознаграждением за труд, а не за чтение старых книг и вычерчивание схем каких-то станков. Не спорю, открытие, которое сделал тогда Ганс было важным и заслуживало награды. Ну так и дали бы ему десять золотых монет, двадцать... Пусть даже сто золотых наконец. Но назначать за такую безделицу пожизненную ренту... Однако, сделанного не воротишь, и рассудок бедного Ганса сильно помутился. Настолько, что он перестал понимать простейшие и совершенно очевидные вещи. И даже родилась в его больной голове мысль совершенно странная и нелепая. Ганс решил во что бы то ни стало пробраться в городской склад и подсмотреть, куда же деваются товары и откуда на их месте появляются съестные припасы и предметы нужные для работы ремесленников.
Разумеется, любой здравомыслящий человек сразу привёл бы хоть тридцать три причины, по которой эта нелепая затея никогда не могла быть исполнена. Во-первых, склад всегда заперт на крепкий замок, а с ключом бургомистр не расстаётся даже ночью - кладёт его под подушку. Во-вторых, ночью, как все знают, темно, потому, даже если и проникнуть каким-то немыслимым образом внутрь, то увидеть всё равно ничего не удастся. Свечку же с собой брать нельзя ни в коем случае, так как это запрещено специальным постановлением Магистрата. Да и вообще, если что-то происходит ночью в крепко запертом помещении, надо думать, что происходящее там вовсе не предназначено для посторонних глаз. Это всё равно что подсматривать в замочную скважину родительской спальни - стыдно и грозит хорошей поркой. Но рассудок Ганса был помутнён уже настолько...
И вот, с упорством сумасшедшего, он начал осуществлять свой безумный план. Ключ хранил бургомистр, а Эльза была его дочерью. Эльза казалась девушкой разумной и добродетельной, но ужасные плоды уже зрели в её пока ещё невинной душе. Когда коварный Ганс заговорил о ключе впервые, она с негодованием отвергла все его недостойные домогательства. Отвергла она их и во второй раз. И в третий. Но... Капля камень точит, и Эльза сама, с удавлением и ужасом видела, что отвратительная мысль о краже ключа у родного отца с каждым разом кажется ей всё менее и менее отвратительной.
Ведь её просил об этом Ганс, её милый жених, человек, без которого бедная девушка не мыслила своего счастья. Враг рода человеческого хитёр и сумел внушить несчастной надежду, что её Ганс, проведя ночь на этом ужасном складе, удовлетворит своё странное любопытство и обратится наконец к предметам более достойным. Например, к ней самой.
Было, впрочем, и ещё одно обстоятельство, делавшее её погибающую душу более податливой. Дело в том, что среди семи страшных книг городской библиотеки, была одна - самая из них страшная. Фолиант сей не содержал зловещих заклинаний, служащих к вызову ужасных духов преисподней. Не было в нём и бесстыдных схем бесовских механических устройств, силою адского пламени в действие приводящихся. Не было даже цифири проклятой и дробей этих мерзопакостных.
А шла в той книге речь о вещах столь глупых и никчемных, что у любого нормального человека вызывали они только отвращение и презрительный смех. Ибо говорилось в ней о жарких рыцарских поединках за, представьте себе, перчатку прекрасной дамы. О каких-то идиотах, много лет странствующих в поисках пропавших невест. Ещё и подвиги при этом совершающих... Ну и, разумеется, во всех подробностях описывалось там, как перста касаются перстов, ланиты покрываются стыдливым румянцем, после чего этих ланит касаются жаждущие уста. Тьфу, ты, дрянь какая, прости Господи!
Но, по какой-то неведомой никому причине, именно подобные глупости и вызывают странный интерес у юных невинных дев. Не стала исключением и Эльза, потому, приходя в библиотеку к Гансу, часто она листала именно эту книжонку, в которой, в довершение бесстыдства и безобразия, были ещё и картинки.
И, выкрадывая ключ из под головы спящего отца, думала, вероятно, потерявшая последний стыд девица, о том, как под покровом ночного мрака соединятся уста с устами, а румянец, покрывший ланиты, виден в темноте не будет. Тьфу! Так малый грех ведёт к большому, так бесстыдные и недостойные мечты мостят дорогу ужасному преступлению. Так был украден ключ.
Трепеща от преступной страсти, выскользнула Эльза из дома, крепко сжимая в руке заветный ключ - предмет, ставший в будущем причиной столь ужасных происшествий. Но не о том думала бедняжка, почти уже сгубившая свою невинную душу. Задыхаясь от волнения, бежала она по залитой таинственным лунным светом улице, мечтая лишь о встрече со своим недостойным избранником. Вот наконец и тот уродливый каменный дом у дверей которого ждал её Ганс.
- Я... Я пришла... - пролепетала девушка, замирая от стыда и восторга.
- Ключ, - сказал Ганс требовательно.
Не похоти желал этот развратник. Мерзавец замыслил нечто гораздо худшее. Ключ с омерзительным скрипом повернулся в замке и дверь открылась. Ганс зажёг припасённую свечу и они вошли.
Помещение было заставлено ящиками, кувшинами и корзинами. Всюду громоздились огромные рулоны дорогой ткани. В неверном свете свечи тускло блестело оружие из лучшей стали, отделанное золотом и серебром, украшенное драгоценными камнями невиданной красы. Один из сундуков, почему-то открытый, был доверху наполнен дивной работы изделиями городских ювелиров.
Многие из этих предметов стоили целое состояние. Эльза, потрясённая открывшейся картиной, опьянённая греховной страстью, замирая от сладкого ужаса, повернулась к Гансу, и взгляд её говорил яснее всяких слов. Но ни дорогие ожерелья, ни великолепные мечи, ни прекрасная юная девушка, готовая безрассудно отдать то, что было во много раз дороже всех этих сокровищ, не соблазнили злодея. Он ждал. Часы на башне ратуши начали медленно и зловеще отбивать удары.
И с каждым новым ударом пламя свечи слабело, а тьма сгущалась всё больше и больше. И когда умерло эхо последнего, двенадцатого, удара, исчезло всё. Исчезли звуки, пропал свет, не стало даже тьмы - вместо неё клубился вокруг какой-то серый туман. Невозможно было даже сказать сколько длилась эта мука - время пропало тоже. Но - то ли через час, то ли через миллион лет - жуткую тягучую тишину разбил вдребезги сатанинский хохот. Это смеялся Ганс.
- А я знал! Я знал! - кричал он захлёбываясь от смеха. - Ничего нет! Этого вашего Города... Вообще ничего нет! Есть только я! Я один! Я - Бог!
Эльза содрогнулась от ужаса. Очень страшно умереть, но гораздо страшнее жить, когда умерло всё вокруг. Жить... Жить так вечно? Но, Бог есть, а значит есть жизнь, и значит нет смерти...
- Ганс! - закричала Эльза. - Мы должны покаяться. Он... Он простит... Он...
- Он? - загремел в серой мгле голос Ганса. - Есть только я! Я! Я! Я!!!
- Нет! - выкрикнула Эльза. - Бог есть! Бог есть любовь!
Она прокричала эти затверженные слова, слова, которые столько раз произносила в церкви, никогда не понимая их истинного смысла. И вот теперь их значение, истинность и предназначение открылись ей во всей полноте.
Эльза упала на колени, из глаз её полились слёзы, а из сердца чистая и искренняя молитва. Эльза молилась о себе, о несчастном отце, доверие которого она так жестоко обманула, о своём прекрасном Городе, в котором всё было так хорошо и разумно устроено... Она молилась и о несчастном Гансе, душу которого погубила пагубная гордыня.
И сатанинский хохот звучал всё тише и совсем наконец стих где-то вдали. Серый туман немного развеялся и Эльза увидела смутные очертания полуоткрытой двери. С трудом поднявшись на ноги, дрожа от страха и утреннего холода, побрела она к спасительному выходу.
Утром возле склада была обнаружена бесчувственная дочь бургомистра. Рядом с ней лежал огромный ключ. Дверь склада была приоткрыта. Говорили всякое, но всё, что полагалось было доставлено, а значит неведомые адресаты и сами получили сполна, всё требуемое. Никаких претензий ни в какой форме заявлено не было.
Значит не было и кражи. Именно к такому выводу и пришла комиссия, назначенная бургомистром. Но было святотатство. А его должен был судить городской пастор. Пастор, два года назад овдовевший, судил строго и беспристрастно. Эльза должна была быть наказана, но она же заслуживала и самого искреннего сочувствия. Ей необходим был проводник - человек высоких нравственных правил, глубоко верующий, но милосердный.
Беспристрастно рассмотрев все кандидатуры, пастор нашёл, что всем этим условиям удовлетворяет только он сам. И постановил, что во искупление всех своих прегрешений, вольных или невольных, должна девица Эльза сочетаться законным браком с ним. И стать любящею женою, а также матерью трём осиротевшим крошкам. И это решение было исполнено, и союз священный был благословлён небесами, ибо ничего пагубного не случилось с нашим Городом, и никакие губительные перемены его не коснулись. А к трём осиротевшим крошкам в пасторском семействе в скором времени добавилось ещё две крошечки. Одобрение небес было выражено достаточно ясно.
В общем, всё вернулось на круги своя. И хотя грузчики, заносящие в городской склад изделия наших мастеров и выносящие из него полученные в обмен товары, стали жаловаться, что слышат иногда далёкий смех, тихий, но столь ужасный, что кровь стынет в жилах и ужас охватывает сердце... Так что ж такого? Мало ли кто там смеётся в далёком мраке. Возможно даже, смеётся именно Ганс. А почему бы и нет? Ведь наказанные Господом не в кипящих котлах обретаются, ибо не может Всевышний уподобиться земным палачам, но каждому, даже и грешнику, возжелавшему недозволенного, даёт Он, в беспредельной милости своей, исполнение всех самых заветных его желаний. И нет для несчастных худшей кары...
Ну а жители Города вынесли из этой истории ясный и совершенно очевидный урок. Всё произошедшее ещё больше укрепило их веру, ибо увидели они, что потерявший веру человек, теряет и своё место в Мире и обречён на одиночество и вечные скитания в мглистой пустоте. Это если перестал верить один человек. А что случится, если веру потеряют все? Страшно даже подумать! Ведь если все будут плутать в сером тумане, что случится с Городом? Что случится с Миром? Они тоже исчезнут, превратятся в бесформенное серое облако. И что же будет тогда с... Впрочем, я касаюсь уже предметов, размышлять над которыми человеку не дозволено.
А дозволено человеку возносить радостную молитву, неустанно благодаря Всевышнего за созданный им чудесный Мир и за то, что Он, в беспредельной милости своей дал нам в этом Мире место. И не надо роптать или же пытаться постичь то, что для постижения не предназначено.