|
|
Ехал Грека
Грека смеялся. Какое там - булькал, хрюкал и едва не давился смехом.
Егор невольно сжал кулаки. Он, как проклятый, пёрся в эту глухомань, в пять утра вскочил, чтоб застать хозяина до обеда; час плутал по деревне, отыскивая нужный дом; его облаяла и чуть не укусила дворовая собака, а встрепанный парень с вилами принял за вора, и Егор долго объяснял, что ему, собственно, надо потолковать с Грекой. Каким Грекой? Да шут разберет, лично не знаком. Говорят, ему за сорок, курчавый, смуглый, шрам у виска. Живет, если не ошибаюсь, здесь.
Парень кивнул и, крикнув кого-то, ушел кидать навоз, а Егор сидел на веранде, томясь ожиданием, и думал, как начать, чтоб не сочли за идиота. Вышло, должно быть, неубедительно. Грека, цыганистого вида мужик с серьгой в ухе, надрывал животик, потешаясь и ни капельки не сочувствуя. Ржал, подлец, в голос. Настроение вконец испортилось.
- Ты чего? - мрачно спросил Егор. - Я тебе клоун, что ли? Да я... - Он встал из-за стола, с грохотом опрокинув табурет.
Грека в изнеможении махнул рукой: погоди, мол, дай отдышаться. Еще содрогаясь от хохота, посмотрел на приезжего. Глаза у того были злые, серьёзные, с красными трещинками сосудов. Ишь, разошёлся, подумал Грека. Даст в ухо, в ответ не заржавеет - и загремит гостенёк в больницу на процедуры.
- Вспомнилось, - выдохнул, оборвав смех. - Ходил тут один. Приставучий, знаешь. Хотел странного. Ты садись, в ногах правды нет.
- Я, блин, сяду, - буркнул Егор. Подозрительно уставился на собеседника. - На придурка тощего намекаешь, в майке который?
- Да ни боже мой!
Егор тяжело оперся о стол. Сказал, тоже тяжело, с угрозой:
- По делу говорить будем или языком молоть?
- По делу, ёшкин кот, - согласился Грека. - Деловые все, прям жуть.
Сев на табурет, Егор углубился в подробности. Подробности давались с трудом, клонило в сон; Егор тёр набрякшие веки, пытаясь сосредоточиться. Грека больше не смеялся, только хмыкал невпопад. На распахнутых во двор окнах веранды колыхались занавески, белые, тюлевые, с крупным рисунком. Профиль Греки выглядел на их фоне почти черным, лишь в волосах блестели седые прядки.
- Кто ж тебе присоветовал? Дурак, небось, какой? - Грека вытянул губы трубочкой и скосил глаза к переносице, изображая советчика.
Егор усмехнулся.
- Похож? - поинтересовался Грека.
- Нет, - отрезал Егор. - Цену ломишь? Сколько?
О стекло с жужжанием билась муха; залетела, глупая, а выбраться никак. Залетел ты, Егор, запутался, издевательски гудела муха. Не гулять тебе уже, не радоваться. Егор помотал головой, отгоняя вздорные мысли.
- Я ж не цену. - Грека пригорюнился, насупил жидкие брови. - Отвезти, значит? Ты вообще соображаешь, что просишь? Я что, себе враг? У меня отдых, видишь - сено, скотина. Молоко парное. Воробьи под крышей чирикают. Пока не оклемаюсь - ни ногой. Отвезти его, ишь, прыткий.
- Перевезти, - поправил Егор. - Временно.
- Нянькаться с тобой. Перевези, да забери, да сопли подотри. Когда?
- Завтра.
Грека постучал пальцем по лбу:
- С ума спрыгнул?
- Давай без понтов. - Егор наклонился, будто собираясь сграбастать Греку за ворот. - Мне сказали, обратиться к тебе. Я обратился. Говори, сколько - расплачусь.
- Хорошо, - по лицу Греки пробежала тень, - давай без понтов. Вижу, здоровый ты, молодой. Спишь крепко?
- Ну, крепко, - растерялся Егор.
- А кто-то, знаешь, спит плохо. Бессонница, понял? Ты молодой, наверстаешь. Так что...
Егор охнул.
Плеск воды, плеск вёсел; рябь за кормой, лунные блики. Лодку качает на пологой волне, берег подёрнут дымкой. Ближе, еще ближе. Скрипят уключины; вкрадчивый скрип еле слышен. У берега, с правого борта - камыши. Гребок. Второй. Пахнет тиной. Чш-ш-ш, ветер в камышах. Легкое качание. Легкое касание. Холодок в онемевшем затылке, слабое покалывание. Нос лодки тычется в берег. Сквозь дымку...
Плеск? Лодка? Камыши?!
Сгинуло.
* * *
Воздух тёк киселем, дышать и то было трудно. Егор свернул к ларьку за минералкой и, отойдя к забору, куда падала тень от берёз, разом ополовинил бутылку. На территории школы, сейчас безлюдной и тихой, шаркал метлой дворник. Шарканье постепенно отдалялось, вскоре дворник свернул за угол. Плеснув на руки, Егор обтёр разгоряченное лицо. Немного позавидовал дворнику: убирать, считай, нечего, помахал метлой и свободен. В офисе, наоборот, ни минутки свободной - шум, гам, телефоны разрываются; бумаги, письма, клиенты. Ладно, Климов, не прибедняйся и не сравнивай. Он бросил взгляд на часы - пора. Толпа, потная, пёстрая, целеустремленная, бурлила в пяти шагах. Егор не спеша допил остатки, готовясь окунуться в толчею и нырнуть затем в ближайший омут метро.
- Эй, - позвали из-за спины. Егор напрягся, но виду не подал, тем более позади была решётка. Его вдруг хлопнули по плечу:
- Вадик, ё-моё!
Он резко обернулся. За прутьями забора приплясывал от нетерпения щуплый тип в шортах и майке с черно-белым изображением известного революционера. Широченная майка не по размеру и портрет - единственное, что запомнилось Егору. Позже он, как ни старался, не смог описать этого человека. Невзрачный тип. Точка.
- Ты чо, Вадик, припух? - Тип осклабился, и сразу стало ясно: псих или маньяк. В общем, шизик.
Психов Егор побаивался. Чокнутые, в отличие от нормальных людей, способны на что угодно.
- Должок за тобой, Вадик, - доверительно сообщил тип.
- Я не Вадик, - сказал Егор. Нелепость ситуации раздражала.
- Чо? - удивился тип.
- Обознались. - Егор решительно направился к тротуару, спорить с психом - себе дороже.
Тип заорал вслед и, рыдая, принялся трясти решетку. Егор украдкой оглянулся: псих бесновался зверем в клетке.
- Пусти! Пусти! - вопил он. - Невадик, пустииии!..
Безразличная толпа не обращала на них внимания.
За работой Егор и думать забыл о досадном недоразумении и к концу дня даже не сомневался, возвращаться прежней дорогой, мимо школы, забора и, возможно, психа или сделать крюк. Как выяснилось - зря.
Псих никуда не пропал. Хуже того, он перебрался через забор и топтался возле решетки, явно высматривая кого-то среди прохожих. Сердце ёкнуло, любой бы сообразил: тип ищет Вадика. То есть теперь - Егора. Угораздило же вляпаться! На кой черт ищет - вопрос десятый, однако лучше не связываться. Дай такому повод, прицепится, как банный лист. Впрочем, уже прицепился, без повода. Егор пересёк улицу и ускорил шаг. Тротуара на противоположной стороне не было; из-за припаркованных вдоль обочины авто пришлось идти по дороге. Мимо то и дело проносились машины, сигналили: куда прёшь, идиот! В глубине души Егор признавал: идиот. Что псих? Тьфу! Попасть под колёса, вот беда. Не то чтобы он опасался чокнутого мозгляка, умом понимая - пустое. Угрозы тип не представлял, обычный шизик. Страх шёл из детства.
* * *
Сна не было ни в одном глазу. Да и с чего бы? Крепкий сон - добрая плата; спи, Грека, квиты. На звезды хоть полюбуюсь, яркие они тут, не чета городским.
Ночуй здесь, сказал Грека. Мало ли. Что "мало ли" - не уточнил, но Егор понял и без уточнений. В городе опасно. Рехнуться можно! В пропитанном зноем мегаполисе, среди бетонных коробок, асфальта, потоков транспорта, фонарей на каждом углу и кучи народа - опасно, а здесь, в лесах и полях, где деревень и деревенек по пальцам пересчитать, где по просёлку ездят от силы раз в час на москвиче-развалюхе, где жэдэ станция в семи километрах и электрички утренняя да вечерняя, здесь, выходит, есть шанс. Неправильно думаешь, рассмеялся Грека. Риск меньше оттого, что со мной.
Облокотившись на подоконник, Егор смотрел в темное низкое небо. С улицы пахло травой, сеном, стрекотали кузнечики; в кронах берёз возле дома шумел ветер. Важный месяц плыл в окружении звезд, разливая окрест серебро лучей, перекрашивая черное в белое. Лунный свет пятнами ложился на землю, укрывал инеем. Казалось, он переиначивает суть вещей, размывая границу яви и сна. Правда, сон бродил где-то поодаль; вроде и зевота напала, и веки отяжелели, а толку чуть. Вчера почти не спал, а сейчас так вовсе... Егор зябко повёл плечами: от реки за перелеском тянуло холодом. Накинуть одеяло? Или прилечь? Помаюсь, помаюсь, да задремлю. Не до рассвета же куковать.
Из соседней комнаты раздавался густой храп, где-то капала вода, орала кошка. Егор ворочался с боку на бок, одолеваемый то комарами, то ломотой в руке, то нервным зудом. Нет, не уснуть. Поднялся, высунулся из окна по пояс. Дома справа будто тонули в тумане, поверх печных труб курилась серая дымка; туман подымался к небу, обещая ненастье. В его огромном неводе, гребущем без разбору всё и вся, очутился даже месяц. Чахлый, бледный, месяц светился болотной гнилушкой, злая карикатура себя-прежнего. Потускнело серебро лучей, погасли звезды. Исчезло неземное очарование лунной ночи.
Кузнечики, и те притихли. Ни сеном, ни травой уже не пахло - сыростью пахло, гнилью. Стоячей водой. И такая вдруг тоска накатила, хоть с обрыва в реку... Из палисадника донёсся то ли всхлип, то ли плач; кричала птица. Сердце захолонуло от дурного предчувствия, в горле пересохло; оцепенев, Егор стоял ни жив ни мёртв. Птица умолкла, вместо цвирканья кузнечиков грянул лягушачий хор. Там, где клубился туман, подозрительно хлюпало. Ночь полнилась зыбкими тенями, шорохами, скрипом; в темноте мелькали синие огни.
Деревянными пальцами Егор притворил окно. Господи, ну и кретин! Поверил этому Греке. Безопасно? Хрен там! Спохватившись, дёрнул заржавленный шпингалет, словно это был засов на прочной дубовой двери, способной защитить от непрошеных гостей. Шпингалет никак не попадал в гнездо, и Егор, воюя с непослушной железякой, обо что-то порезался. Царапина тотчас набухла кровью; ладонь, будто нарочно, впечаталась в подоконник, оставив кровавую полосу, и тьма за окном отозвалась злобным приглушённым ворчанием.
Ругаясь сквозь зубы, Егор попятился к кровати, совершенно не представляя, как быть и что делать дальше. Он пятился и пятился, пока не упёрся в холодную металлическую спинку. Ощупал, не понимая, что это. Понял. В мыслях царил кавардак. Оторвать дужку? За дубину сойдет. Пусть только попробуют... Стекло задребезжало. Сначала мелко, затем резче, сильнее. Месяц, скрытый туманом, налился ядовитой зеленью; он точно распух от влаги и напоминал лицо утопленника. Туман подступал ближе, заволакивая дорогу перед домом; подбирался к палисаднику. В нём чувствовалось смутное, неуловимое глазом движение. При взгляде на горящие в тумане огни брала оторопь. Егор неумело перекрестился.
Внезапно стекло брызнуло осколками, с улицы дохнуло холодом. Было свежо, как под конец октября. Разметанный порывом ветра туман посветлел, раздался в стороны. Вдали сипло протрубил рог, глухо, на грани слышимости застучали копыта, и дикий ледяной ужас удавкой перехватил горло.
Небо затмили тени всадников. Не бряцало оружие, не звякали удила, не ржали кони. Молча и бесшумно скакали они, и из-под копыт вороных летели искры. Впереди конных бежали длинноногие, лишь отдалённо похожие на борзых зверюги.
Шум воды. Журчание. Запах рыбы. Стойкий, перебивающий другие запах. Затылок немеет. Ощущение - словно выскочил на мороз без шапки. Ни черта не видно, не видно даже поднесённых к лицу рук. Темень - глаз выколи. Рядом кто-то натужно сопит и хекает. Крепко разит потом. Неожиданный удар сбивает с ног. Скрежет. Откуда-то снизу и сбоку. Треск обломившегося дерева. Болтанка. Руки врезаются в скользкое, мокрое, живое. К губам липнет чешуя.
Треск? Болтанка? Чешуя?!
Сгинуло.
* * *
Чай давно остыл. Егор механически размешивал сахар в кружке, время от времени щёлкая телевизионным пультом. Отвлечься не удавалось; едва притронувшись к чаю, он отнёс кружку в мойку и, ополоснув, завалился на диван. Голова гудела от мыслей.
Бред ведь? - спросил он. Ну, конечно, бред! А сердце ныло, сердце сжималось в обморочном предчувствии. День? Два? Сколько?! Псих не шутил.
По ящику бодро, в стиле "наши поезда самые поездатые поезда в мире" рекламировали средство от запора. Чтобы окончательно вынести мозг, рекламу пустили по второму кругу. Матюгнувшись, Егор переключил программу.
- ...и помчались окровавленные всадники прямо в болото, не разбирая дороги. В теле короля Стаха еще теплилась жизнь, и долго еще из темноты доносился его голос: "Мы не умрем. Мы придем к вам. И к детям твоим, и к внукам твоим. Я и моя охота".
Егора аж подбросило. Пульт грохнулся на пол, телевизор умолк. Комнату заполнила вязкая плотная тишина, было слышно, как тикает будильник на полке. Трясущимися руками Егор нашарил пульт, впился в экран, лихорадочно прощёлкивая канал за каналом. Что это? Откуда?! Фильм? Какого дьявола последние фразы в точности совпадают...
Зря он не свернул во дворы, отмахнулся, дескать, чепуха. Хлебай, умник, полной ложкой! Встреча с психом - к несчастью, пора бы усвоить; не помог и манёвр с переходом улицы. Чокнутый заметил Егора издали. Просияв лицом, рванул с места - только держи.
- Невааадик!
Зажал в угол между машинами, облапил. Ни дать ни взять - дружок закадычный, сто лет не виделись. И еще бы сто лет не надо. Невысокий, плюгавый. Сильный. Пальцы-клещи, руки-крючья. Ошеломлённый натиском, Егор слабо отпихивал чокнутого, не пытаясь вырваться или драться всерьёз.
- Должок за тобой, Невадик.
Псих смотрел в глаза. Улыбался. Привстав на цыпочки, зашептал, зашлёпал мокрыми губами прямо в ухо:
- До двенадцатого колена. Безжалостно. И никуда ты не скроешься, ни наяву, ни во сне. Мы придем. Мы отомстим. Как приходили раньше - к детям, к внукам...
Когда Егор опрокинул психа на капот, тот, как заведённый, повторял: "Каждое из поколений твоих... мучительнее, чем я теперь... Иуда... Предатель!" И улыбался, сволочь. Вне себя от ярости Егор швырнул мерзавца на асфальт. Зацепив боковое зеркало, псих оторвал его и растянулся под колёсами соседней машины. Взвыла сигнализация.
Если б не это, Егор продолжал бы пинать лежачего: помутившийся от ненависти взор заслонил дебильный второгодник Юрась, который давным-давно чуть не утопил третьеклассника Егорку Климова от нечего делать. Сальная улыбка Юрася, его пришёптывающий голос намертво отпечатались в памяти. Вломив гаду напоследок, Егор быстрым шагом двинулся прочь.
- Проклятье твоему черному роду! Мстили и до двенадцатого колена мстить будем. Слышишь, до двенадцатого!
Чокнутый улюлюкал вслед.
* * *
Красный, всклокоченный ото сна Грека орал и топал ногами. Люстра под потолком качалась, звеня подвесками; скрипели половицы. Егору было плевать, он думал об одном: жив, жив! пока и еще жив, и это главное.
- Что ж ты врал, падла! Говорил, завтра, а они сегодня!
Шрам у виска Греки побагровел, глаза превратились в щёлочки; серьга прыгала в ухе взбесившимся маятником.
- Я не врал. - Егор пожал плечами. - Не знаю, почему сегодня. Вальдемар сказал, завтра ночью.
- Твою грёбаную мать, я знаю - почему! Какого хера ты расплатился сном?! Зачем?
- Ты сам захотел, - буркнул Егор.
Грека, уже собиравшийся крыть тройным загибом направо и налево, поперхнулся ругательством. Набычился. Крылья горбатого носа широко раздувались, в углу рта пузырилась кровавая ниточка слюны.
- Бессонница у меня, - сказал он. - Понял? Поживи с моё... - ожесточённо поскрёб в затылке. - Взялся, ёшкин кот, на больную голову! Егор - из-за леса, из-за гор. Уродоваться из-за тебя.
По комнате гулял сквозняк; в углу разбитого окна скалилась луна, поблёскивали осколки в раме. Ни тумана, ни синих болотных огней, ни всадников. Лягушачий хор сменился привычным цвирканьем. На окраине деревни, ближе к лесу заходились лаем собаки.
- Угодили, вишь, в переплёт. - Грека придержал люстру. Свекольный румянец на его щеках постепенно исчезал. - Вовремя я. А эти, видал? Насилу оторвались.
Егор ощупал языком зубы. Зубы болели, как от хорошей затрещины. Когда ударился, обо что? Или ударили?
- Вёсла жаль. - Грека досадливо скривился. - Течение там, камни. Не напасёшься вёсел-то. Ладно, посмотрим, кто кого прижучит. Ты ложись, нечего шастать. Окно вон подушкой заткни, чтоб не дуло. Не бойся, до завтра не явятся. Спокойной, значит, ночи. - На пороге задержался, хмуро бросил: - Дужку приладь. Я на этой кровати мальцом спал, а ты - ломаешь.
Егор отрешённо взглянул на металлическую дужку в своих руках, положил на пол. Казалось, металл изъела ржа: пятна засохшей крови сплетались грубым узором. Порез на ладони саднил, не давая забыть пережитый ужас. Возле подоконника блестело стеклянное крошево. Присев на смятую постель, Егор зажмурился, спрятал лицо в ладонях и сидел так бездумно и неподвижно, отходя от кошмара.
Звон лопнувшего стекла переполошил весь дом. Первым на шум прибежал Грека, за ним - парень, кидавший навоз, и лысый мужик с топором. Что случилось позже, Егор не помнил, разве что урывками.
Крик. Жуткий, отчаянный. Это он кричит, Егор Климов, разрывая ледяную удавку страха на горле, разрывая мёртвую тишину и собственные лёгкие. Бледный, сосредоточенный Грека жестом отсылает мужчин прочь из комнаты. Огромные косматые тени всадников мчатся по крышам домов...
Темнота, спасительная, мягкая; немая. Баюкает, наваливаясь, дрёма. Пахнет рыбой. Вдруг - треск, скрежет... Егор лежит на мокром и скольком. Вверху, среди стада туч бродит месяц, заливая блёклым светом речную гладь. Зябко. Сырой ветер забирается под воротник, вынуждая кутаться в клеёнчатый рыбацкий балахон. Лодку влечёт течением, но уже не крутит и не болтает; обломки вёсел зря вспенивают воду. Егор елозит ботинками по груде рыбы, приподнимается, опираясь на локти. На корме, спиной к Егору, широко расставив ноги, стоит человек в плаще и наполеоновских размеров шляпе. Он жарко, трудно дышит и громко сморкается. Затем, приложив козырьком руку ко лбу, всматривается в еле различимую полоску берега на горизонте. Полы брезентового плаща треплет ветер, и они раздуваются двумя маленькими парусами.
Егор кашляет в кулак, сплёвывая прилипшую к губам чешую.
- Оклемался?
Человек оборачивается, в ухе капелькой серебра дрожит серьга.
* * *
Звонок в прихожей верещал, словно соседский кот, которому отдавили хвост.
Вздрогнув, Егор вскочил с дивана. Невпопад затрезвонившему будильнику были обещаны все кары небесные и земные. Почему-то спросонья Егор решил: звонит будильник.
Но звонили в дверь. Бесцеремонно, назойливо; в двенадцатом часу ночи. Предлагая немедленно открыть или распрощаться с мыслью об отдыхе.
После уверений психа о мести, безжалостной и неотвратимой, подобные действия граничили с безумием. Ответ мог быть лишь один. Не открывать. Вопреки здравому смыслу, подстрекаемый губительным любопытством, Егор на цыпочках прокрался в прихожую. Выждав минуту, прильнул к глазку. Мужчина на лестничной клетке методично давил на кнопку. Он был высок, худощав и слегка небрит; аккуратно зачёсанные назад волосы собраны на затылке резинкой, из кармана пиджака выглядывал уголок носового платка. Опрятный вид и строгий деловой костюм гостя внушали надежду: вероятно, ошибся квартирой.
Будто уловив, что за ним наблюдают, мужчина прекратил терзать кнопку и внимательно посмотрел на дверь. Егор обомлел. Сразу почуяв в облике незнакомца что-то не то, он теперь понял, что именно. Человек был вылитый он.
- Откроешь ты, наконец? - спросил двойник. И постучал по глазку костяшками пальцев.
От спиртного гость отказался. "А я, пожалуй, тяпну, - сказал Егор. - Сто пятьдесят. Чтоб мозги прочистить". "Тяпни", - разрешил визитёр, скребя щетину на подбородке.
На плите пыхтел чайник. Егор вспомнил, что ничего не ел и не пил, и сейчас, торопливо нарезая сыр и колбасу, косился на замершего в неудобной позе двойника. От чая и бутербродов гость отказался тоже.
- Браславский. Вальдемар, - представился он, перешагнув порог. Руки не подал.
Не снимая обуви, прошёл на кухню.
- Давай без ахов и охов. Я - не ты. Просто мы удивительно схожи. Поэтому у тебя, вернее, у меня - но в нашем конкретном случае всё-таки у тебя - возникли проблемы.
- С лестницы давно не спускали? - поинтересовался Егор.
Гость хмыкнул.
- Меня вообще не спускали с лестницы. И знаешь, я бы не советовал.
- Говори. Лучше без предисловий.
- С юродивым общался?
Егор кивнул.
- Он нас перепутал. Разумеется, юродивый не сам по себе и не болтал, что на ум взбрело. Передал, что велели. Он - проводник между...
Украдкой приглядываясь к Браславскому, Егор отметил: не так уж они похожи. Различия есть, и немалые. Надо быть идиотом, чтобы спутать его и этого заносчивого хлыща. Впрочем, чокнутый проделал это с двойным успехом - утром и вечером.
- ...кроме того, юродивый пометил тебя. Отныне ты дичь, добыча. Охота ринется по твоим следам, настигнет и убьёт.
- Зачем... предупреждаешь? - угрюмо процедил Егор.
- Не веришь мне?
- Чему я должен верить? Что за вздор?! Какие-то охотники, месть. Проклятие. Древнее, поди?
- Древнее, - вздохнул Браславский. - Наш род проклят. Мой предок, Роман Яновский, крепко ошибся четыре века назад. Верно, дьявол помрачил его разум, водил его рукой. Он отравил и предательски убил своего побратима.
- Короля Стаха, - закончил Егор, повторяя услышанное по телевизору.
- Да, короля Стаха и людей его. Мёртвых и раненых утопили в болоте: приторочили к сёдлам и погнали коней в прорву...
Браславский смотрел перед собой невидящими, белыми глазами, и от его тихого голоса Егора продрал озноб.
- Вскоре они вернулись... Неупокоенные, отвергнутые и землей, и небом. Роман Старый погиб. Погиб его сын, и сын его сына, и дети их, и внуки. Никто из семьи Яновских не умер своей смертью. Я последний в роду. Последний, кому они мстят.
Очнувшись, Браславский потянулся к бутылке и, не притрагиваясь к закуске, опрокинул подряд две рюмки.
- Теперь будут гнаться за тобой. Ты ведь слышал о Дикой охоте?
- Это же... легенда, - только и смог выдавить Егор.
Вальдемар недобро усмехнулся:
- Легенда? Скажи это моему отцу. Деду. Брату. - Голос Браславского охрип. - И тем, кто придет за тобой.
* * *
На рассвете Егор забылся беспокойным, тяжёлым сном. В разбитое окно задувал ветер, звенел подвесками люстры, а Егору чудилось - двойник Вальдемар звенит рюмкой. Чокается с бутылкой и пьёт водку как воду, не пьянея. Егор, захмелевший на голодный желудок, с интересом изучает Браславского в анфас и профиль. Вот так похож, вот так - не похож...
По кухне бродят тени, и Егору мерещится черти что. Ночной разговор отдаёт сумасшествием.
- Тебе нужен Грека.
- Грек... а? - Егор икает.
- Кличут Грекой, - сердится Браславский. - Помнишь, ехал Грека через реку? Ездит он.
- К-куда ездит? - Егор снова икает.
- Куда надо, туда и ездит. Спрячут тебя, надёжно спрячут.
- Заботишься? Обо мне? - Егор стучит кулаком в грудь. - Да ладно!
- Не о тебе! О себе! - Браславский взмахивает руками, точь-в-точь стервятник над падалью.
- Валяй, прячься. Чего ждёшь?
Заезженная пластинка разговора крутится по десятому разу. Егор не понимает намёков, у него каша в голове; он под градусом. Вальдемар мучительно подбирает слова, боясь сболтнуть лишнее.
- Мне прятаться ни к чему. Пока тебя не прикончат, не догадаются о подмене. Меня после искать примутся, если сообразят.
- Ну ты и сволочь, - произносит Егор с обидой.
- Иди к Греке, - советует Вальдемар. - Я предупредил.
Егор неожиданно декламирует:
- Сунул Грека руку в реку... Куда он ездит? Кого возит?
- Есть одна река, - уклончиво отвечает Браславский. - У нее много названий. Через нее и возит.
Странный разговор оборвался: Егору снилось другое. Не странное - страшное. До испарины на лбу, до впившихся в ладони ногтей. Он вскрикнул, комкая одеяло. Во сне, по стылому осеннему болоту, по самой непролазной топи летели, настигая жертву, призрачные всадники.
Во время завтрака, ковыряя вилкой яичницу, Егор наблюдал за Грекой. Кусок не лез в рот; Егор жевал и давился, давился и жевал, думая о предстоящей ночи.
- Соль. Перец. - Лысый пододвинул солонку с перечницей, неправильно истолковав плохой аппетит гостя. - Ты, парень, не стесняйся.
Грека, осунувшийся и молчаливый, наворачивал яичницу за обе щёки. Будь на тарелке бумага, съел бы и бумагу, не заметил. Неужели из-за меня? - подумалось Егору. Из-за ночного переполоха? Лысый поднялся и, пожелав всем приятного аппетита, вышел во двор. Грека даже головы не повернул, шкрябал вилкой, размазывая остатки желтка.
- Спасибо. Вкусно. - Егор отпихнул пересоленную, обсыпанную перцем яичницу. - Чаю бы.
- Из самовара налей, - подсказал Грека. - Вон там. Мне без сахара.
Егор принёс дымящиеся кружки. Себе поменьше, хозяину побольше. Грека, обжигаясь, глотнул; взглянул на Егора: пристально.
- Выспался?
- Нет, - честно признался Егор.
- И я - нет.
- Всадники?.. - прокашлявшись, спросил Егор.
Грека кивнул.
- Мне снилась погоня, - прошептал Егор. - Болото, пустошь, луна. Синие огни в клубящемся тумане... И Браславский. Вальдемар Браславский, потомок Романа Старого. Последний из Яновских.
- Погоня, - бесцветно повторил Грека, - снилась мне. Тебе - лишь ее отзвук, эхо.
Он сидел ровно, будто закаменев; в руках подрагивала согнутая вилка. Он точно боялся сломать что-нибудь, расколошматить посуду, разбить в щепу стол или табурет.
Эхо? Отзвук?! По стылому осеннему болоту, по самой непролазной топи... Егор судорожно вздохнул.
- Ты же сам... сам захотел.
- Знать бы, где упасть. - Грека отложил вилку. - Бессонница тоже не подарок.
- Я не врал, не обманывал. Рассказал, как есть.
- Давай-ка подробнее, - велел Грека. - Про Браславского и того психа. Что, как, зачем. Уж извини, вполуха вчера слушал.
Егор объяснял длинно и путано. Сбивался. Начинал заново. Грека, подперев щёку, смотрел на него, изредка кивая, и Егор вспоминал совсем уж пустяковые, но могущие быть важными подробности.
- Не псих. - Грека покачивался на табурете. - И не Браславский вроде. Не похож на тебя.
- Ты про кого?
- Да крутился тут один. Неприятный такой, с душком. Прогнал к черту.
- Тощий?! В футболке и шортах?
- Нет, в костюме. Ты продолжай, продолжай.
Роясь в памяти, выуживая случайности и совпадения, Егор постепенно осознал: их не было. И замолчал, запнулся на полуслове.
- Всё? - спросил Грека.
- Всё, - подтвердил Егор.
Грека запустил пятерню в затылок, размышляя, и наконец озвучил то, что Егор и сам уже подозревал, но боялся признать:
- По-моему, этот Дуремар тебя подставил. И меня, мразь, подставил тоже. Эта скотина, Браславский, решил обвести вокруг пальца нас обоих, отправить в могилу и сплясать на поминках. А после жить долго и припеваючи.
От волнения и длинных объяснений у Егора пересохло в горле.
- Почему обоих? - просипел он.
- Если я перевезу тебя на тот берег, чтобы укрыть от погони, они не отстанут. Увяжутся следом и навечно застрянут между миром живых и миром мёртвых. Отличная, знаешь, получится стража. Только нам ходу назад не будет. Сдохнем. Оба, - жёстко подытожил Грека.
Лицо его приобрело землистый оттенок; на виске, рядом со шрамом отчётливо билась жилка.
С убийственной ясностью Егор понял: Греке хорошо за сорок, у него расшатанные нервы, подорванное здоровье и больное, старое сердце. Грека не сдюжит. Не станет помогать Егору.
Рассчитывать не на кого и не на что.
Он, Егор Климов, без вины виноватый, не предатель, не вор и не убийца остался один на один с Дикой охотой.
Промозглый, пахнущий тиной воздух. Шорохи, скрип дерева, невнятное бормотание реки. Полумрак. В лодке никого нет. Из уключин торчат обломки вёсел; дно пустое, без надоевшей уже рыбы. О борт лениво плещут волны, подталкивают лодку к берегу - до него рукой подать - и, отхлынув, влекут назад.
Егор спрыгивает и по колено в воде идет в обход растущих вдоль берега камышей.
Здесь тихо и тревожно. На темном песке белеет выброшенный водой мусор, пахнет гнилью. Здесь - на берегу, где никого нет. Егор в замешательстве оглядывается: узкая полоса песка заканчивается, склон круто поднимается вверх. Не склон - обрыв. В вышине грязными клочьями расползается туман.
Издалека доносится слабый плеск вёсел. Отсюда почти ничего не разобрать, согбенная фигура лодочника еле различима в тусклом свете звезд.
- Грека-а! - кричит Егор, приставив ладони ко рту. - Помоги мне! Пожалуйста!
Крик глохнет, вязнет в тумане. Здесь нет даже эха.
- Грека! - неуверенно зовёт Егор.
Человек не оборачивается. На миг вынырнув из-за туч, луна скупо очерчивает его силуэт - силуэт дряхлого старика.
- ...ро-он, - откликается река вместо эха.
В лодке за камышами горбится тень. Кряхтит. Сморкается.
- Сдохнем. Оба, - слышит Егор. - Ты не понимаешь. Я ведь не он.
- ...х-ха, - издевательски шепчет река.
Егор открывает глаза. Они с Грекой сидят на кухне и смотрят друг на друга в упор.
- Плату хотел вернуть, - словно извиняясь, говорит Грека. - Лучше уж бессонница.
За окном, на крыше сарая чирикают воробьи. Воробьям всё равно.
* * *
Очнувшись за секунду до звонка, Егор обвёл комнату мутным взглядом, силясь понять, что его разбудило. И машинально, едва будильник напрягся, готовый поднять трезвон, прихлопнул кнопку.
Сквозь неплотно задёрнутые шторы виднелось серое предрассветное небо; стрелки на часах показывали пять. Во сколько он лёг - в два, раньше? А этот где, Вальдемар? Надо было вытурить двойника взашей, набить морду и пинками с лестницы, пинками! Чтоб не перекладывал, гад, свои проблемы на чужие плечи. Сволочь какая. Из-за него всё.
Вот же бред, пропади оно пропадом! То есть они. И псих, и Браславский, и - как его? - Грека. Или грек? Как будто нормальных имен нет, то Вальдемар, то Грека, то Стах. Браславский точно свихнулся. Окосел, поди, без закуски, наплёл с три короба. Причём врал складно, напористо. Мол, есть человек, человечище! Цены не имеет! Талант у него. Проси, в ноги падай! Переждёшь беду, спасёшься. Спрячут, говоришь, куда? Не дошло еще? Перевезут тебя. И на ухо, шёпотом: в мертвые определят, на время. За рекой время быстрее идет. Сутки-вторые, ну, третьи для надёжности. Когда вернёшься, охотников и след простынет. Мстить некому, конец проклятию.
Нетвердым шагом Егор побрёл в ванную. Ледяная вода отрезвила, но вопросы остались. И в первую очередь вопрос веры сказанному. Ладно, он поверил в угрозу, он, чего уж скрывать, не на шутку испуган и не знает, что предпринять, как выкарабкаться из ловушки обстоятельств. Однако совет Браславского категорически не вяжется со здравым смыслом. Впрочем, тот давно капитулировал под натиском дьявольщины, выбросил белый флаг и сдался на милость победителю. Почему же вопреки совету он не спешит в захолустную дыру, где живет пресловутый лодочник? Будильник завёл? поднялся? Вперед, на вокзал! Наверно, есть порог, за которым очень трудно, практически невозможно убедить человека. Пусть охотники, пусть родовое проклятие, призраки, месть. Пускай! Но Грека? Грека-то из дурацкого стишка каким боком?!
Отражение в зеркале буравило Егора красными невыспавшимися глазами.
- Ехал Грека, - промычал Егор, не разжимая губ, и саданул по зеркалу кулаком.
Бардак на кухне был умеренным: грязная посуда, мусор, опрокинутая бутылка, водочная лужица на столе. Хорошо, никто из них не курил. Табачную вонь Егор терпеть не мог, хотя иногда закуривал спьяну, а потом с квадратной головой и ощущением помойки во рту недоумевал - как его угораздило? Баюкая ушибленную руку - зеркало, как ни странно, не разбилось, только пошло трещинами, Егор включил чайник. Плеснул заварки в чистую, найденную в буфете чашку; пить чай в общем-то не хотелось, хотелось спать.
Взгляд случайно упал за окно, и Егор едва не пролил заварку мимо. Напротив располагалась автомойка, огороженная хлипким заборчиком. Автомойка не работала уже год; на заброшенной территории шныряли собаки, бомжи облюбовали ее для ночлега. То, что увидел Егор, вряд ли бы удивило кого-то из соседей. Ну, еще один бомж. Подумаешь.
Вдоль забора, вытягивая шею, крался давешний псих. На голой спине отчетливо выпирали худые лопатки, футболку псих держал в руках. Предметом его охоты был голубь. Поглощенный чисткой перьев, голубь и не подозревал об опасности. Чокнутый метко швырнул футболку, и та накрыла добычу ловчей сетью. Голубь забарахтался, курлыча.
Егор приник к стеклу; сердце в груди колотилось, как при финише на стометровке.
Чокнутый сграбастал футболку, извлёк взъерошенную, бьющую крыльями птицу и ловко свернул ей голову. Бросив тушку на землю, псих кружил возле в подобии танца, что-то громко и бессвязно выкрикивая. Шаманит, обожгла мысль. Под ложечкой тягостно заныло. Как по заказу, из-за угла дома выбежала стая тощих бродячих псов, они уселись в четырех-пяти шагах от психа и, задрав морды, начали подвывать вразнобой, тоскливо и жутко. Будто почуяв слежку, чокнутый обернулся; глаза его шарили по окнам. Егора взяла оторопь: фигура, повадки, одежда... он не ошибся, но лицо было другим. Чокнутый внезапно заулюлюкал и пинком отправил голубя в середину воющего хора. Собаки, рыча от возбуждения, принялись рвать птицу на части.
Егора передёрнуло. Отвернувшись, он неловким движением задел клеёнку; и без того скособоченная, клеёнка сползла окончательно. Надпись на столе не заметил бы только слепой. Процарапанные вкривь и вкось буквы складывались в пугающее своей неизбежностью слово.
З А В Т Р А
Завтра... Егор тупо смотрел перед собой, он не помнил, кто это сделал и зачем. Он? Вальдемар? Зачем?! Нелепость поступка вдребезги разнесла остатки сомнений. Псих? Грека? Да хоть черт лысый!
Наспех поев, он оделся и, поймав частника на допотопной "копейке", отправился на вокзал. Частник гнал, превышая скорость и проскакивая на красный. Егор платил втридорога: опоздать на электричку - всё равно что подписать смертный приговор. Вторая электричка вечером, а ехать в леса и поля на ночь глядя равносильно немедленному исполнению приговора. Браславский, правда, обещал - охота нагрянет будущей ночью, но кто поручится, что не сегодняшней?
* * *
Воробьи нагло косились на Егора, требуя добавки. Он пошарил в карманах, ссыпал на землю, что сумел выгрести - шелуху пополам с семечками. Шелухи оказалось больше. Воробьи возмущенно расчирикались. Мол, не дураки. Не обманешь.
- Жрите, что дают, - рассердился Егор.
От сарая за ним, а скорее за воробьями, наблюдал рыжий хозяйский кот. Жмурился лениво, выпускал когти. Весь облик кота говорил: никуда не денетесь, воробушки. Понадобится - сцапаю и съем. Чирикайте, до поры.
Из-за спины хмыкнули:
- Разборчивые, ишь ты. А припрёт, солому за спасибо жрать станешь.
Егор не ответил. Не шелохнулся даже. Лишь пальцы стиснули край скамейки, побелев от напряжения.
- Дед сказывал, ели в войну-то. Лебеду там, кору. Птиц вон ловили.
Грека, устроившись на крыльце, строгал ножом кленовую чурочку. Во дворе, под присмотром красавца-петуха квохтали куры. Мычала корова в хлеву: ее не погнали на пастбище, и корова жаловалась на судьбу.
- Я что, разборчивый?! - вспылил Егор.
- А то нет? - удивился Грека. - Русским же языком втолковываю: перевозить не возьмусь. Спрятать разве.
- Вот и спрячь!
Грека вздохнул:
- Чтоб как вчера? Каждый день - как вчера? Это ж никакого здоровья не хватит.
- Я заплатил.
- Мне твоя плата... - Грека чиркнул ребром ладони по горлу.
- Что?! - Егор взвился, как ужаленный. - Ты!.. да ты!..
- Сам виноват. Знаю.
За два с небольшим часа они успели поругаться и вновь помириться. Егор просил, умолял, требовал - тщетно, доводы расшибались горохом об стену. Грека долг признавал, но выполнять работу отказывался. Выйдя во двор - остыть после перепалки, как выразился Грека, гость и хозяин нашли себе занятие по душе: гость подкармливал воробьев, хозяин что-то мастерил. Время близилось к обеду. Припекало. По небу, не спасая от жары, ползли кучерявые облака; куры с петухом блаженствовали в тени; на улице фырчал трактор. Егор поёрзал на скамейке, встал, опять сел - лицом к крыльцу. Доски нагрелись на солнцепёке, сидеть было неудобно.
- Если б не сон, перевёз бы и обошлось, - гнул своё Егор.
- Учуяли бы. Сразу. Без разницы, твой сон или мой.
- Сейчас день!
- Неважно. Река, она ведь не наяву. А рыба? Видал, сколько рыбы в лодке?! Потонем. Соображаешь, нет?
Соображал Егор плохо. Рыба? Вроде не было. Ну да, точно! А перед тем - была, много. А еще раньше он расплачивался: плеск воды, берег, камыши. Пахнет тиной, не рыбой. Рыба появилась, когда охотники гнались за ними, и... Какая здесь связь? И с чего бы Грека тонуть собрался? Выкинуть лишний груз, да и всё. В чём проблема? Сраженный абсурдностью аргумента, Егор не нашел, что возразить. Мысли разбредались стадом овец, он уже отчаялся переубедить Греку. Что придумать? Как выкрутиться? Куда ни кинь, всюду клин. Грека, не обращая внимания на взвинченное состояние Егора, обстругивал чурку.
- Неужели нет способа?
Нож в пальцах дрогнул. Длинная стружка, свесившись до пола, качнулась змеей. Перевернутый, готовый ужалить знак вопроса. Грека замер, словно прислушиваясь к чему-то, взгляд слепо блуждал по двору. Егору почудился рёв и грозный рокот падающей воды.
- Есть. - Голос скрипнул несмазанным колесом. - Забудь об этом. Я спрячу тебя.
Подавшись вперед, Егор выдавил:
- Сколько. Ты. Выдержишь?
- Дня два. Или три.
- И что потом?!
- Догадайся.
Губы корчились перерубленным дождевым червем. Только губы. Лицо застыло маской.
- Что за способ? - с нажимом произнес Егор.
- Скверный способ, - помолчав, ответил Грека. - Сдохнуть, и то лучше. Правда, может выгореть.
- Если я... - Егор запнулся, - умру, они придут к тебе. В мой сон.
- Не придут.
- Уверен?
Грека устало смотрел на Егора, так отец смотрит на капризного ребенка. Кого ты пугаешь? - читалось в глазах. Меня? Шантажируешь? Чем? Вздохнув тяжелее прежнего, отложил вырезанную из чурки вещицу - она до боли напоминала маленькое весло, вторая чурка дожидалась рядом.
- Вдруг выгорит? - прошептал Егор.
Грека покачал головой. В черных с проседью волосах запутались мелкие стружки.
- Ты в детстве на ромашке гадал? Обрываешь лепестки - да, нет. Получится, не получится. Лотерея.
"Придут к тебе охотники или нет", - хотел съязвить Егор, но вместо этого пробормотал:
- Что ж вы все такие...
- Сволочи? - подсказал Грека.
- Хуже.
Егор рывком поднялся, шагнул к калитке в воротах.
- Стой, - окликнули сзади.
Он взялся за щеколду. Потом обернулся.
- Спасибо, что приютил. За помощь спасибо. Жаль, что так вышло. Затруднять тебя не буду, в ноги падать - тоже. Долг? Считай, отработал. Как-нибудь справлюсь. Сам. К тебе, надеюсь, не явятся. Это уж совсем несправедливо.
- Ты бы согласился? - спросил Грека. Его левое веко слегка дрожало, и в такт этим подёргиваниям далеко, на самом краю сознания шумели под ветром рыжие камыши. Чш-ш-ш - ветер. Холодок в затылке, скрип уключин. Сырость, плеск; забвение.
- Я... - Егор посмотрел на руки. - Помогу. Я учился, умею.
- С лодкой управляться? А если перевернемся? Если вплавь? Там, братец, такие караси-юраси. Цапнут - и с концами.
Егор криво усмехнулся.
- Откуда про Юрася знаешь? Про то, что плавать назло выучился?
Грека недоумённо взглянул на него и вдруг засмеялся:
- Упрямый. Люблю упрямцев! Ладно, айда тренироваться, а то с непривычки запястья повредишь.
В лодке было тесно; заваленное рыбой дно не прощупывалось. От запаха мутило. Воняло не просто рыбой - какой-то тухлятиной, и Егор с трудом сдерживал рвоту. Он и Грека гребли по очереди. Лодку сносило течением, и они работали вёслами изо всех сил, натирая кровавые мозоли на ладонях.
Река грозно шумела на перекатах. Вода бурлила, с вёсел срывались клочья пены, а за кормой противно хлюпало и чавкало. Позади космами стлался туман, мелькали огни и звучал далёкий охотничий рог.
Сверху, из-за края туч тускло светил месяц.
- Главное, на стремнину выйти, - перекрикивая грохот волн, орал Грека. - А потом выгребать скорее. И чтоб бок, бок чтоб не подставлялся! И вёсла чтоб не обломились. Иначе звездец. Там, знаешь, водопад есть. Охрененный, я тебе скажу, водопад! Глубокий! Рушится в тартарары. Прямиком, значит, в Тартар. Самое то для неупокоенных. Оттуда даже титанам не выбраться. Ты, главное, греби! Греби, чтоб им всем пусто было!
И Егор грёб.
Грёб, срывая ногти на пальцах и страшно, безумно, радостно хохоча.
21 - 24.10.2011
Вторая редакция
|
|
|