|
|
5-3-5-3 / 1-9-9-1
Вспоминать девяностые я не люблю, муж тоже не любит. Дело давнее, говорит, быльём поросло, пусть себе стоит в рамочке с надписью; ни к чему ворошить и сдувать пыль. В целом я согласна. Но ради отдельных случаев можно снять рамочку с полки и, затаив дыхание, вновь окунуться в прошлое.
Особенно дорога мне странная, с легким привкусом абсурда история, благодаря которой мы стали гораздо ближе. В ней есть загадка и поиск, триумф и поражение. И робкий росток будущих чувств. Правда, с тех пор Мишка зарёкся что-либо обещать.
* * *
Данька носится по двору, как угорелый, и сшибает белые головки одуванчиков. Р-раз! - голову с плеч долой! На! Получай, вражья морда! Одуванчики безропотно принимают кару. В руках у брата гибкая длинная полоска не пойми чего, изображающая меч. Пух летит клочьями, искрится на солнце. Данька с азартом машет налево и направо. "Всех побежу-у-у! - читается на раскрасневшемся лице. - И тебя! И тебя тоже! А ты кто такой? Н-на!" То ли в разбойников играет, то ли наоборот. Или до сих пор под впечатлением от парада на Красной площади? Накануне отпраздновали сорок шестую годовщину победы в Великой Отечественной. Уроки, конечно, делать еще не садился. Ничего, скоро запыхается, примчится домой - пить, тут и сказочке конец. Игры играми, пусть бесится, но меру знает. Отлынивать от учебы не позволю. Неважно, что через две недели каникулы, а оценки за четверть объявят на днях.
Через полчаса, победив полчища врагов, является.
- Саня! - канючит с порога. - Санька! Вынеси попить.
- Какая я тебе "Санька", - говорю, выглянув в прихожую. - Я тебя, оболтуса, на восемь лет старше. Ляпнешь при дружках, заставлю полы на кухне драить. Натоптал, насвинячил. Трудно обувь снять?
Это он сейчас в сенях топчется. Меня не было - ходил, не стеснялся. Брат неуверенно ухмыляется: мыть пол ему, понятно, не хочется.
- Ну, Са-аня...
Выношу стакан воды с вареньем. Крыжовенным, кисло-сладким. Любимым. Данька жадно глотает, проливая треть на футболку. Поросенок неумытый.
- Уроков много задали? - ошарашиваю брата. Можно сказать, беру врасплох.
- Ы-ы-ы, у-у-у, - бормочет он.
- Ты учти, мать с тобой возиться не будет, а я и подавно. Разувайся уже, набегался, хорошего понемножку. Ужин разогреть?
Данька недовольно сопит, но возражать не пытается. Лучше уроки, чем мытье полов. Мало ли, вдруг кто из однокашников узнает, позора не оберёшься. Ладно бы еще мать заставила, мать - куда ни шло, а то ведь сестра. Скинув кроссовки, норовит прошмыгнуть мимо, в свою комнату.
- Стоять, - командую. - Что это у тебя?
- Что?
Показываю на "оружие", перемазанное липким коричневатым соком одуванчиков.
- Плетёнка.
- Дай-ка.
Протягивает с явной неохотой. Выхожу на крыльцо, к свету; брат плетётся следом. Кручу в руках, в жизни ничего похожего не видала. Змейка из бумаги? Бумажная косичка? Мудрёно, зигзагом, соединенные между собой прямоугольники, чередующийся узор. Действительно, плетёнка. Бумага плотная, желтого оттенка, почему-то с дырочками.
- Что это?
Данька пожимает плечами:
- Карточки. Вот такие. - Разводит ладони, обозначая примерную ширину и высоту.
Судя по размерам, каждую карточку он сложил в несколько раз, и понадобилось их для змейки штук надцать, а то и больше. Невольно завидую увлеченности брата, его упрямству. Сколько же терпения требуется, чтобы смастерить подобную ерунду. Над уроками бы так сидел.
- Долго возился? - спрашиваю.
Кивает. В глазах немое: отдай назад.
- Сам придумал?
Мотает головой: не-е-е, рыжие волосы падают на лоб. Стричь пора, ишь, зарос. Надоумили, то есть. И много вас по улице с самопальными мечами бегает? Сражаются, поди. Насмотрелись "Звездных войн" в видеосалоне. Пробую снять у змейки крайний прямоугольник, тот не поддается. Брат угрожающе сопит и, решительно шагнув ко мне, забирает плетёнку.
- Надо тебе, бери и делай!
Оторопев от Данькиной наглости, оправдываюсь:
- Я только поглядеть.
- Гляди.
Он ловко вытаскивает прямоугольник. Разворачивает. На обратной стороне карточки - ряды цифр, верхний уголок скошен. Карточка напоминает что-то до боли знакомое. В институте, где я учусь на заочке, нам о таких рассказывали; кажется, на лекциях по информатике.
- Теперь складываешь пополам, загибаешь края внутрь, затем в четверть по длине и цепляешь друг за друга.
Брат управляется с карточкой одной левой. Тренировка - великая вещь.
- Интересное кино, - бормочу под нос. - Вроде оригами, значит?
От предположения разбирает смех: доморощенное советское оригами? в нашем райцентре? Вместо кружка макраме, ага. Географичка Клавдия Ивановна в роли застрельщика. "Дети, сегодня мы познакомимся с древним японским искусством..."
- Ори... чего? - переспрашивает Данька.
- Ладно, проехали. Где ты их взял?
Брат хитро щурится, мол, зачем тебе? Неужели непонятно: чужими секретами не делятся.
- Данила, - говорю строго. - Полы на кухне ужасно грязные. Ужасно. С первого раза не отскоблить.
Разумеется, это шантаж. Данька вздыхает:
- В подвале четырехэтажки.
- Какой четырехэтажки?
Когда главный секрет выдан, разглашать подробности легче лёгкого.
- Ну, рядом с аптекой, - и предвосхищая вопросы, поясняет: - От школы прямо, до продуктового магазина на углу. Поворачиваешь, и опять прямо. В конце улицы здание с колоннами, в нем аптека. Улица этих, как их... Мелираторов.
- Мелиораторов?
- Ага. Там Лёнька Козлов из 5 "б" живет.
Переться до искомой аптеки минимум полчаса. А если от школы, чтоб не ошибиться... Проще махнуть и забыть. Да и в подвал лезть - радости мало. Вечером, в одиночку? На кой они мне, странные карточки с дырками? Для чего?
Мишка Скобельцын появляется очень кстати. То есть приезжает, конечно. Слышен рев мотора, лай собак из ближних подворотен; пыль на дороге вихрится столбом, оседает в косых лучах солнца. Возле дома звук глохнет. Повесив шлем на руль, Мишка направляется к воротам.
У Скобельцына собранный из запчастей ижок, настоящий, тяжелый мотоцикл, предмет восхищения соседских мальчишек. Пацанов постарше, впрочем, тоже. Ведь "Иж Юпитер-5" не подростковый, выклянченный у родителей "Восход" или какой-нибудь задрипанный мопед. Иж - это реально круто. Тюнинговый, с мощным движком, двумя глушаками и граффити на бензобаке. Сам собирал, небрежно роняет Михаил, когда у него интересуются, откуда дровишки. Спрашивающий вмиг проникается уважением. Девчонки от Скобельцына тихо млеют. Дуры. Я бы, например, ни за что...
А потом Мишка заходит во двор - высокий, загорелый. Красивый. Сердце замирает в груди и стучит затем, быстро-быстро. От растерянности, должно быть. И от досады: никаких дел ко мне у Мишки нет. К папке пришёл, машину чинить.
- Саша, привет! - кричит он еще издали. Останавливается у крыльца. - Здорово, Данила.
- Здорово, - с достоинством отвечает Данька, крепко, по-взрослому пожимая Мишкину руку.
- Отец дома? У его "Москвича" мотор барахлит, звал посмотреть.
- Нет отца. Велел передать, чтоб ты на выходных заглянул, если не трудно. Он в городе, резину покупает. На задних колесах шины облысели совсем.
Мишка молча, будто впервые, смотрит на меня, вгоняя в краску. Улыбается. Глаза у него зеленые-зеленые, с искорками. Я старательно придерживаю подол короткого, на бретельках, платья. Не дай бог, ветер налетит.
- Хорошо, - говорит он. - Загляну. Может, попить дашь? В горле от пыли пересохло.
- Тебе с вареньем?
- Нет, - смеется. - Безо всего. Холодненькой.
Дома никого: я и Данька. У матери срочная работа, она задерживается, будет поздно. Пригласить бы Мишку в гости на чашку чая, но повода совершенно нет. И вообще, с какой стати мне его приглашать? Возвращаюсь со стаканом воды.
- Спасибо. - Мишка утирает губы тыльной стороной ладони. - Поеду. Счастливо!
- Погоди. Что это, знаешь? - сую помятую карточку.
Скобельцину достаточно одного взгляда. Уверенно, с едва заметным удивлением он говорит:
- Перфокарта. Откуда она у тебя?
Точно! Перфокарта. И как я не сообразила.
- Не у меня. Брат где-то нашёл, в подвале. Я хотела туда пойти, да больно далеко и стемнеет скоро. Подвезёшь?
Нахально получилось, не спорю. Зато результат того стоил. "Подвезу, чего уж, - согласился Скобельцын. - Переоденься, что ли. Я на улице подожду". Брат канючил, чтобы взяли и его, но Мишка сказал: втроем на мотоцикле нельзя, и разобиженный Данька удалился восвояси. Домчали минут за пять, определили приметное здание с колоннами и четырехэтажку рядом. Четырехэтажек в райцентре - по пальцам пересчитать, не ошибёшься. Во время поездки я, боясь свалиться, судорожно обнимала Мишку, прячась от ветра за широкой спиной. Гнал он, как бешеный. Впечатление не из приятных, но мне понравилось. Не скорость, нет. Понравилось обнимать Мишку. Парочка встреченных по пути старшеклассниц проводила нас долгим, красноречивым взглядом.
Подвал был заперт. Скобельцын подёргал висячий замок и сказал, что дверь сто лет не открывали. Я сконфузилась. Вдруг Данька всё наврал, с него станется. Мы обошли дом вокруг и среди трех зарешеченных, ведущих вниз "колодцев" обнаружили разбитое окно. Решетка со скрипом поддалась; на дне валялись осколки стекла вперемешку с мусором и кирпичной крошкой. "Следы видишь?" - спросил Мишка. Я кивнула. "Лезем?" Он спрыгнул, не дожидаясь ответа. Вытянул руки. Присев на край, я спустила ноги и, как городская фифа, позволила подхватить себя за талию. Баш на баш: я его обнимала, он меня. Щеки вновь зарделись. Надеюсь, Мишка списал это на волнение. Вот дурёха, ругнулась про себя, могла бы и спрыгнуть. Скобельцын, подсвечивая зажигалкой, проник внутрь. Я сунулась за ним и сослепу налетела на что-то мягкое. "Тише ты", - проворчал Мишка. Он водил зажигалкой из стороны в сторону, осматривая крохотное помещение. В стене напротив брезжил дверной проем, к которому вела цепочка следов. "Отпечатки видишь?" - шепнул Мишка. "Вижу". "Пошли".
В коридорчике было чуть светлее: у потолка тлела заросшая паутиной лампочка. Следы сворачивали за угол. Оттуда доносились шорохи, постукивания, загадочные шумы; в проржавевших трубах гудела вода. Пахло сыростью и лежалой пылью. В груди противно ёкнуло, подмышки разом вспотели. "Прямо фильм ужасов", - пошутила я, скрывая тревогу. Мишка хмыкнул, он ни капельки не боялся. Влажной от пота ладошкой я сжала его ладонь и почувствовала: страх слабеет. Крысы? Пусть. Алкаши? Пускай. Меня есть кому защитить!
Произведённый в телохранители Скобельцын двинулся дальше. Я держалась позади, настороженно прислушиваясь. Мишка внезапно остановился, и я опять ткнулась в широкую спину. "Что?.." - прошептала срывающимся голосом. "Ящики, - ответил он. - Здесь вся клетушка забита ящиками". Отодвинув замершего Скобельцына, я протиснулась вперед и больно ударилась коленом обо что-то твердое. Присмотрелась. В продолговатых металлических ящиках, абы как составленных друг на друга, лежали перфокарты.
"Ого! - присвистнул Скобельцын. - Да тут целый склад. Правда, часть уже стырили". Снял верхний ящик, выволок в коридор. "Тяжелый?" - спросила я. "Килограммов шесть-семь". "Помочь тебе?" "Сам справлюсь". Помочь всё же пришлось, иначе не подняли бы ящик на край "колодца". Мишка подавал, я принимала. "Молоток, Сашка, - одобрил после. - Боевая".
Припрятав находку в кустах, Скобельцын отвёз меня домой. У ворот задержались, болтали ни о чем; смеялись. В комнате брата горел свет: Данька корпел над уроками. "Чего это он? - удивился Мишка. - Каникулы на носу". "Не любит полы мыть", - хихикнула я. "Что с найденным добром делать будем?" - спросил Мишка на прощание. "В смысле?" "Не зря же мы его пёрли". "Попробуем прочитать". "Хм. Это же программный код. Ладно, в субботу зайду. Пока".
Засыпала я уставшая и счастливая.
С Мишкой я встречаюсь не в субботу. Раньше.
- Саша, привет! - говорит он в трубку. - Занята?
- Нет, - вру я, прикидывая, что сказать отцу. Он пенсионер, трудоголик и заядлый огородник. Сам в земле ковыряется и нас с Данькой приучает. Работа в огороде всегда есть.
- Выходи минут через десять, я подскочу.
- Давай на перекрестке лучше. Где директор сельпо живет.
- Замётано.
Кладу трубку на телефон, подкрашиваю губы у зеркала и бегом, пока отец не видит, надев туфли-лодочки, спешу в условленное место. Лодочки не очень подходят к джинсам-варёнкам, но времени переодеться нет. Впрочем, блузкой я довольна.
Мишка лихо разворачивается на перекрестке, я запрыгиваю на мотоцикл, и мы летим, обгоняя ветер.
- Куда едем? - спрашиваю.
- В гараж. У меня там мастерская.
В мастерской пахнет машинным маслом, соляркой, нагретой резиной; на захламленном верстаке лениво вращает лопастями вентилятор, повсюду какие-то запчасти, приборы и даже небольшой телевизор. На полу темные потёки неизвестного происхождения. Ох, вляпаюсь я своими туфлями!
- Прошу!
Мишка пододвигает табурет, и я с облегчением плюхаюсь на обитую кожзамом сидушку.
- Айн момент!
Скобельцын зарывается по уши в груду барахла у стены и приносит знакомый металлический ящик. С грохотом роняет перед табуретом, вручает мне перфокарту. Я смотрю на нее, как баран на новые ворота. Затем смотрю на ящик, перфокарты в нем сложены стопками. И что?
- Это не выполняемый код, - торжественно произносит Мишка. - Не программа и не битовый массив. Просто информация. Я покопался в справочниках, сравнил. И как тебе на ум взбрело?
Пожимаю плечами. Брякнула без задней мысли, да и всё. Я что, в перфокартах разбираюсь? Но разочаровывать Мишку не спешу. Еще чего. Он возбужденно жестикулирует:
- Бывают, знаешь, карты с данными для статистической обработки или вообще текстовые. Видишь, пробивки в основном только в нижних и верхних строках, по два-три отверстия на колонку. Буквы, цифры. Текст!
Я подтверждаю, вижу, мол. Дурочка. На кой черт губы красила.
- Фактически, та же книга. - Мишка жарко дышит в ухо. Щекотно. Но я готова терпеть. - Хотя... скорее, документальная, чем художественная. Доклады, сводки. Короче, разные сведения. Возможно, секретного характера. На ящиках дата выбита, пятьдесят шестой год, между прочим. Июнь. Кому понадобилось такая запись - не ясно. Для сохранности? А как ящики попали в подвал? Откуда взялись в заштатном райцентре? В общем, темный лес.
- Ты ведь расшифруешь, - говорю утвердительно.
- Я еще три ящика приволок, про запас, - по инерции продолжает Скобельцын и замолкает.
Обещать и не выполнить - хуже нет. Я насмешливо гляжу на него: вот тебе, Мишка, за туфли, за крашеные губы и будущий нагоняй от отца. А особенно, за "романтическое" свидание в гараже. Не ожидавший подвоха Мишка мнётся, будто пойманный за ухо озорник. Густой румянец заливает щеки, пальцы комкают край рубашки. Но вот - приосанился, подбоченился; смотрит с вызовом, в зеленых глазах пляшут искорки. Я первая отвожу взгляд.
- Расшифрую! - обещает он. - Выясню, как кодируется информация, и...
Встречи в гараже продолжаются. Наученная горьким опытом, я надеваю кроссовки и куртку. Чтоб ненароком не испачкаться, сижу исключительно на табурете. Вокруг бардак и дым коромыслом; в бардаке бегает всклокоченный Скобельцын. Он отыскал правила кодировки. Расшифровываем текст с перфокарт по буквам. Одна буковка, вторая, третья. Емкость перфокарты - восемьдесят символов; по существу, средней длины предложение. Кроме букв еще знаки препинания. Мишка сверяется с таблицей соответствий, я записываю. Долго, нудно, муторно. Мишка устал, он постоянно ошибается. Я тоже промахиваюсь, из-за невнимательности. Он диктует: буква "г", а я пишу - "к", взамен "м" пишу "н". В итоге получается белиберда. Среди шлака и невнятицы иногда проступает связный текст. Причем текст художественный.
Но сил радоваться уже нет, мы не радуемся - ссоримся. Орём почём зря. Какая разница, кто начал первым. Ну, ладно - я. Я начала.
- Заколебёшься записывать! Надо считывать, на экран выводить. Вон, телевизор без дела пропадает!
- Это не телевизор, - рычит Мишка. - Это монитор!
- Ну и что! Пропадает же!
Мишка в отчаянии: вразумить человека, не отличающего монитор от телевизора, невероятно трудно.
- Нечем считывать! Если даже найти подходящее устройство ввода, мой "Спектрум" не потянет, да в нем и разъёмов нужных нет. Перфокарты же на больших ЭВМ использовались, а потом - привет! устарели. А сами ЭВМ гниют на свалке! Тоже устарели, морально и физически! Теперь век персоналок.
- Не можешь, скажи прямо!
- Много ты понимаешь, глупая!
- Сам дурак!
Мишка до того зол, что стучит кулаком по верстаку. Детали, лежащие на верстаке, дзинькают и подпрыгивают. Каждый выкрик завершается ритмичным ударом.
- Писала! бы! без! ошибок!
- Диктовал бы правильно!
- Думаешь, легко эти дырки различать? Да, я сбиваюсь, я путаю коды. Любой бы запутался! Нужно механизировать процесс, иначе далеко не продвинемся.
- Так придумай! - вскидываюсь я. Табурет падает и катится в подозрительную лужицу. Плевать на табурет. Встала - уйду. Нечего мозги компостировать. - Изобрети! Ты же механик!
Скобельцын криво усмехается, трёт щетину на подбородке.
- Дурочка, - цедит почти ласково. - Тебя подвезти?
- Дурак, - откликаюсь я. - Попробуй, не подвези.
Вечером я звоню и говорю: Миша, прости меня, пожалуйста. И слушаю его дыхание в трубке.
Когда будят ни свет ни заря, любой испытает справедливое раздражение. Просыпаюсь от стука, остро жалея, что окно выходит в палисадник. Кто стучит? Зачем? Выглядываю - Мишка. Не спится ему. Или действительно не ложился? Вон, круги под глазами.
- Сашка! - кричит, приплясывая от нетерпения. - Умница! Есть способ механической обработки, между прочим, еще в девятнадцатом веке придуман.
А я в коротенькой, едва ли до бедёр, ночнушке с декольте. Ох, стыдоба! Скобельцын, гад, хоть бы смутился. Фигушки. Не заметил или, наоборот, пялится исподтишка? Обратил внимание на мой пикантный вид или нет? Не спросишь же его. Отпрянув в глубь комнаты, быстро накидываю халат. Ну, не совсем быстро. Пусть полюбуется. Чуть-чуть.
Мишка разливается соловьем:
- Про машину Жаккарда слыхала? Наверно, первая в мире машина с "программным" управлением. От перфокарт! Их в ленту скрепляли и пускали друг за другом, а специальные иглы проходили в специальные дырки, включая и выключая крючки. Получался набор команд для ткацкого станка.
Пока он разглагольствовал про Францию, Наполеона, армейское обмундирование и французского изобретателя, снабдившего родину тканями, я на улицу через окно вылезла. Прохладно с утра, стою, в халат кутаюсь.
- Миша, история, конечно, занимательная. А по сути?
- По сути... - он морщит лоб. - Да, по сути. Допустим, стопки перфокарт в ящике упорядочены. Мы их как Жаккард, по кругу...
Я театрально всплескиваю руками:
- Ты что, буковки ткать собрался? Ковер с буковками, да?
Смотрю, насупился. Губу прикусил. То ли обиделся, то ли ответ ехидный подыскивает.
- При чем здесь ковер? Ткань вообще-то. И вовсе не собираюсь, просто механические движения надо во что-то преобразовывать. Нам бы печатающим устройством разжиться. На монитор не выйдет, слишком сложно.
Ну да, на монитор сложно, а печатать - нет. Где логика? Господи, и отчего анекдоты только про женскую логику сочиняют?!
- Умный ты, Мишка, а дурак дураком. Ясно же! Мне, и то ясно! В слова переводи, в звуки.
Язвительности во мне - хоть отбавляй. Скобельцын мрачнеет. Ой, точно обиделся. Рассоримся сейчас... разругаемся напрочь.
- Сама ты... умная! Сообразить бы для начала - как. А что если... правильно! Сначала в электромагнитные импульсы, в ток! Потом - в звуки.
Моргает, ошарашенный догадкой. Улыбка до ушей, глаза азартно блестят, притворная обида испарилась. Честно говоря, не обнять и не расцеловать Мишку было невозможно. По-моему, он смутился. Я, впрочем, тоже - как-то не ожидала от себя. И халатик вдобавок распахнулся, и ночнушка задралась. Прилично? Неприлично? Да и черт с ним!
Оба сделали вид, что ничего не произошло. Ну, чмокнула в щеку на радостях, с кем не бывает.
Задачу перевода механических движений в электрический сигнал Мишка решил нетривиально. Собственно, не решил - хитро извернулся. Но по порядку. В субботу они с отцом занялись починкой "Москвича", а после, совершенно официально, я отправилась в ставший родным гараж. Без сюрприза, как водится, не обошлось: Мишка случайно проговорился, мол, когда заезжал на неделе, прекрасно знал, что отца нет дома.
- А я тебя на чай хотела пригласить... и не пригласила. Глупо, да?
- Ничего, зато в подвал слазили.
Да уж, бродить по подвалу в поисках перфокарт гораздо веселее, чем сидеть на кухне за чашкой чая. А поездки на мотоцикле? А мастерская? А наши деловые свидания? Если бы он тогда не заглянул, если б я не сунулась с вопросом...
- Осторожнее, - предупреждает Мишка. - Замечталась. Подол придержи.
Я в платье, в кои-то веки - в платье! И в туфлях, и вообще. Фифа! Городская! Не иду - плыву.
Мишка хмурится:
- Зря ты.
- Молчи! - прикладываю палец к губам.
- Молчу-молчу, - смеётся он.
В гараже воняет дизельным выхлопом, что-то стучит, гремит, искрит и дымит. На освобождённом от хлама пространстве грозно расположился чудо-юдо агрегат ручной сборки. Сюрреализм в чистом виде: дерево соседствует с металлом, пластик с резиной, ржавое старьё с новеньким деталями. Ременные передачи, шатуны, пружины, колёса и колёсики поражают воображение. Блестит проволока, колышутся бумажные ленты, масляно лоснится коленвал. На полу, составной частью агрегата, тарахтит двигатель. Монитор на верстаке протёрт от пыли, светится выпуклым оком. Слева раскуроченный магнитофон, справа клавиатура; от черных лепестков динамика к ней бежит проводок. Клавиатура непривычно толстая, с полустёртой надписью "ZX Spectrum". Сверху нависает безумный блок из пружинок, реек и стержней.
- Садись.
Мне подают мой законный табурет. Сажусь.
- Смотри!
Михаил с гордостью обводит помещение. Голос его дышит счастьем:
- Гениальное инженерно-техническое решение. Я мало смыслю в электрических схемах, и электромотора у меня нет, да он и не понадобится. Чтобы эта механика заработала, достаточно запустить автомобильный движок.
И впрямь, к чему электромотор? И без того выглядит солидно. Внушительно.
- Лента перфокарт, - указывает Мишка. - Шатуны вращают коленвал, лента движется. Устройство ввода. Штырьки попадают в отверстия и притормаживают вращение колёсиков, натягивая или ослабляя пружины. Усилие передается на печатный блок. Сама печать не производится, главная фишка - программа озвучки. Компьютер синтезирует...
Боже мой, эта невзрачная клавиатура - компьютер! Ни за что бы не догадалась.
- ...при нажатии на клавиши. Качество отвратительное, но понять можно. Программа умеет различать цифры, знаки препинания опускаются. Идущий на спикер сигнал я вывел на магнитофонный динамик. В зависимости от кода на перфокарте механизм нажмет соответствующую клавишу.
- Пробный пуск, - провозглашает Мишка. Из выхлопной трубы исторгаются клубы дыма. Крутится коленвал, шатуны ходят туда-сюда. Кошмарный пальцеблок тычется в клавиатуру, и динамик оживает:
- ...признаться, я не имел намерения выступать. Но уважаемый Никита Сергеевич чуть не силком притащил меня на собрание: скажи, говорит, хорошую речь. Какую речь? Всё, что нужно было сказать перед выборами, уже сказано в речах наших руководящих товарищей Калинина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, Ежова.
Я кашляю в кулак, не столько от дыма, сколько от удивления. Вот так номер! Выступление давно забытого партийного функционера. Но кого именно?
- Я подымаю тост за людей простых, обычных, скромных, за "винтики", которые держат наш великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства и военного дела.
Застольная речь плавно перетекает в официальную:
- Советская власть ждет от вас новых успехов - новых фильмов, прославляющих, подобно "Чапаеву", величие исторических дел борьбы за власть рабочих и крестьян Советского Союза.
Чья это речь?!
- Братья и сестры! Бойцы армии и флота! Вероломное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается.
И внезапно - понимание. Кто-то закодировал выступления Сталина на перфокартах.
- Наступил великий день победы. Фашистская Германия, поставленная на колени Красной Армией и войсками союзников, признала себя побежденной и объявила безоговорочную капитуляцию.
Целое хранилище ящиков с перфокартами. Собрание сочинений, звучащее через годы и расстояния. Голос механический, спотыкающийся, а всё равно мороз по коже. Чувство, будто говорит он сам. Забытый, похороненный в памяти людской. Оплёванный и нынешними партийными боссами, и вылезшими, как грибы после дождя, демократами. Разговаривает с нами. Как живой.
- Если бы это был искусственный интеллект... - шепчет Мишка.
Фырчит двигатель, движется лента перфокарт; хрипит динамик. На мониторе, в конце единственной строчки мигает курсор. Возрождённый из небытия вождь обретает вторую жизнь.
Ощущение сопричастности чему-то большому наполняет от пяток до макушки. История касается лично нас, течёт сквозь; молодое, упрямое прошлое смотрит в обрюзгшее настоящее. Это просто запись, напоминаю себе.
- Знаешь, когда Сталин умер? - спрашиваю.
- В пятьдесят третьем, - подумав, отвечает Мишка.
Я уточняю:
- В марте, пятого числа. Улавливаешь? Пять-три, пять-три. Напоминает код, правда?
- Вряд ли. Скажешь, девяносто первый тоже код? 1-9-9-1, а?
- Похоже. Вдобавок зеркально отраженный.
- На ящиках дата: июнь пятьдесят шестого, - рассуждает Мишка. - После двадцатого съезда КПСС кто-то перевёл выступления Сталина на перфокарты. Испугался, что бумажные книги уничтожат, и сделал резервную копию?
- А если 1-9-9-1 предвестие чего-то страшного? Знамение? - сбить меня с мысли нелегко.
- Случайность, - отмахивается Мишка. - Ну что может произойти? Полгода уже, и хоть бы хны.
- Вдруг да произойдет, во второй половине.
- Типун тебе на язык!
- Как жизнь, как здоровье твое, мама моя? - без интонаций произносит машина. - Давно от тебя нет писем. Не сердишься ли на меня, мама моя? Обо мне не беспокойся. Живи много лет. Целую! Твой сын Coco.
Бесцветная, невыразительная речь, она звучит так по-человечески. Тепло, спокойно. Сосо, надо же. В голове не укладывается. Мы слушаем. Слышим - сквозь годы и расстояния.
Что-то прикидывая в уме, Мишка бормочет:
- Искусственный интеллект на базе...
- Электронно-вычислительная система, - встреваю я. - ЭВС.
- Машина, - поправляет Мишка. - ЭВМ.
- Не понимаешь ты ничего! Система! ЭВС. А у нас... у нас ИВС.
- ИВС? - Мишка пытается состыковать одно с другим. Наконец до него доходит.
- Ты чего, Сашка? - В голосе кроется упрёк. - Он ведь тиран был, по его приказу людей расстреливали.
- Ты прав, - я не спорю, - но есть и обратная сторона.
- В феврале пятьдесят шестого Двадцатый съезд КПСС осудил культ личности.
- Осудил, - соглашаюсь я.
Мы молчим. Резко пахнет дизельным выхлопом; машина работает, колёса вертятся, жизнь идет. Жизнь налаживается, как говорил Сталин. А сейчас, в перестройку, наоборот, разлаживается.
Пять-три, пять-три и один-девять, девять-один. Дата смерти великого политика и дата неведомо чего. Мистика цифр завораживает; зеркально отраженный год-код сулит несчастья. Прежний порядок - наизнанку, а что взамен? Да нет, чушь! Совпадение, не более. Этак что угодно можно под знамение подвести. Но вдруг действительно... В груди щемит. Трудно дышать, тишина ватой закладывает уши; перед глазами плывут черные точки.
Вскакиваю, путаясь в платье. Разбивая обморочную тишину, кричу:
- Ничего страшного не произойдет!
Мишка подхватывает меня, не дав упасть. Обняв его, повторяю, словно заклинание: "Нет! Нет!" Сердце больно колотится от внезапно нахлынувшего ужаса.
- Тише, тише, - как ребёнка успокаивает Мишка. И с твердой убеждённостью заверяет: - Всё будет хорошо. Обещаю.
* * *
Через три месяца случился путч. 19 августа 1991 года - дата накрепко врезалась в память, дата и балет "Лебединое озеро", который непрерывно крутили по телевизору между выпусками новостей. Балет по телевизору, классическая музыка по радио. Стоя в мгновенно выросших за хлебом очередях, я жадно ловила обрывки разговоров, слухов, сплетен. Типун мне на язык, как выразился Мишка. Страшное произошло. Вернее, происходило на наших глазах - крах системы, слом целой эпохи, изменение привычной жизни миллионов людей.
Знаки и символы виделись мне везде, я с подозрением относилась к любым совпадениям. Единицы и девятки, шептала я в телефонную трубку. Мишка! Я была права. Лучше бы я ошиблась... Лучше бы ты ошиблась, мрачно вздохнул он и без перехода сказал: давай поженимся.
В конце ноября мы подали заявление в ЗАГС. Спустя месяц, 26 декабря Советский Союз распался.
Свадьбу играли в новом году и в новом государстве.
27 - 30.04.2012
Вторая редакция
|
|
|