|
|
Сэм
- Я - зеленый крокодил! - Дзень! бац! бряк!
Нечесаные лохмы закрывают лицо. Сигарета прилипла к губе. Пых-х - сизый дым. Колечками.
Парень приподнимает голову, щурит узкие, как у монгола, глаза. Они - словно щели-бойницы. Кто за ними? что? - не различишь. Пых-х - дым вьется клубами пара на морозном воздухе. Только сейчас не зима - лето.
- Все дороги исходил!
Дзень! дзинь! Струны у гитары расстроены, дребезжат. Бряк! - ладонью по корпусу, в аккомпанемент. Волосы сальные, грязные. Слиплись сосульками. Набрякшие веки, землистая, в пятнах, кожа.
Гитарист жадно затягивается, на кончике сигареты вспыхивает яркий огонек. Тлеет, увеличивая столбик пепла. Человек не стряхивает его.
Дзень! бац! дзи-инь!! - завершающий аккорд. Концы струн на колках вихляются, подрагивают. Косая челка падает на лоб.
Черт возьми, какого цвета твои глаза? Я никак не могу увидеть. Разглядеть. Они скрыты, спрятаны за дурацкими грязными космами. Вечно прищурены. Мне кажется очень-очень важным узнать ответ на этот вопрос. Ну же. Ну!
Рука с неровно обгрызенными ногтями отводит непослушную прядку за ухо. Пепел срывается с кончика сигареты, летит на потертые джинсы. Тьфу! - следом за пеплом к ногам падает изжеванный фильтр. Парень поднимает голову.
- Черт! Че-орт!! - в досаде пинаю дощатую коробку, на которой только что сидел Сэм. - Твою мать! - разоряюсь уже по инерции. Пара секунд, и я бы понял! Понял!
Но может - и нет. Откуда мне знать? Сеанс прекращен.
* * *
Дверь противно скрипит, иногда это раздражает. Сейчас, например. Когда будет следующий сеанс? Когда?! Да, я знаю - вечером, но когда точно? Не люблю ждать. А ты, Сэм, ты любишь ждать? Или нет? Или тебе вообще по барабану?
Иду на кухню, теперь под ногами скрипят половицы. Да что такое? Сговорились они?! Хватаю бутылку с растительным маслом, возвращаюсь. Сколько нужно, чтобы смазать ржавые петли? Идиотский вопрос. Глупый. Лей - не жалей, всё одно - подыхать. Знаю: бесполезно, масло слишком жидкое, мера эта - временная. Но и мне не много осталось. На двери прикреплен календарь - фотография луга, заросшего цветами; дата тридцатое июня обведена жирной красной линией. Еще пять дней...
Я тискаю, сминаю в руках пластиковую бутылку. Вчера было шесть. Шесть! Пальцы становятся липкими от масла.
Сэм, мы придумаем что-нибудь, верно? Надо лишь правильно задать вопрос. Чтобы разобраться, осмыслить. Да... Я не могу понять тебя, Сэм. Не могу увидеть твои глаза. Ты такой разный, всё время разный. Но когда я загляну в них, в эти бездонные колодцы, тайники, зеркала души...
- ...концерт по заявкам слушателей, - хрипит радиоприемник в комнате.
Черт, опять волна сбилась. Меня больше интересуют новости. Мать-перемать, они интересуют всех жителей планеты, но меня - особенно. Что произойдет с остальными? - неизвестно. Мой же срок отмерен - пять дней. Завтра будет четыре.
- ...отменяется.
Ну и правильно. Нечего тут.
Отношу бутылку на кухню. Прихватываю кусок ветоши и, выйдя на улицу, сажусь на крылечко. Доски шероховатые, занозистые - домик построен не больно-то давно. В прошлом году, что ли? Да, вроде бы. Небольшая пятистенка, крытая шифером: кухня да комната, печь, топящаяся дровами. Приятель мой, Андрюха, заядлый охотник, иногда целыми неделями здесь живет. А я - в первый раз. И, видимо, последний. Пригласили - приехал, елы-палы, кто ж знал-то?
Тщательно оттираю жирные пальцы. Вокруг лес - березки, сосенки, заросли крапивы возле рассыпавшейся поленницы. Дятел с красным встопорщенным хохолком долбит трухлявое дерево: ищет короедов. Частый, дробный перестук. Листья трепещут на ветру; колышутся, пригибаясь к земле, травинки. Тени ложатся на хвойный ковер ажурными узорами. Солнышко в небе пухлое, желтое. Летнее. Ароматный блинчик на сковородке. Шкворчит, пышет жаром, кокетливо прячется в мягкий пух облаков. Воздух свежий, душистый: пахнет смолой и нагретой почвой. Ку-ку - раздается в глубине леса. Ку-ку.
Идиллия? Как бы не так! Задумчиво смотрю на коробку. Какого черта, Сэм? Я всего-то спросил, откуда ты. Вечером спросил, между прочим, а ты появляешься утром и разыгрываешь целую пантомиму. Да еще песенка эта. Крокодил... Ты, случаем, не рептилия? Все дороги исходил - намек на экспансию? Исследовательскую экспедицию? Что?!
Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? Не отвечай. Не надо. Вдруг повезет.
Не могу уяснить - Сэм отдельная самостоятельная особь или нет? Мне трудно судить. Тем, кто находится за барьером - гораздо труднее. Они видят и регистрируют изменения, происходящие на границе. Почему именно там? Здесь, в эпицентре - лес обычный.
Вояки кольцом оцепили зону. Тысячи танков готовы двинуться на штурм. Не сразу, нет. После того как бомбардировщики сделают парочку заходов. Истребители на аэродромах ждут сигнала: любой объект, поднявшийся над лесом выше, чем на сто метров, должен быть уничтожен. Как хорошо, что объектов этих нет. Пока нет.
Интересно, последует ли ядерный удар, если... Любопытство сухое, пыльное. Ненастоящее. Оно отдает равнодушием. Какая, в сущности, разница? Всё равно погибну.
Мировая общественность взбудоражена. Жутко напугана. Ее страшит неизвестность, пытка ожиданием. Трансформации земной природы, которые возникли близ рубежной черты... Мама моя, бежал, не оглядываясь. Черт дернул - посмотреть. Дикторы в новостных выпусках сподобили - мутации! изменения! А здесь этого нет. Нет!
Зато есть Сэм.
* * *
Сегодня он предстал в образе крепкого накачанного дядьки. Автомат на груди. Надраенная бляха ремня, кепка с мятым козырьком. Камуфляж сидит на теле как влитой, точно вторая кожа. Бугры мускулов распирают пятнистую ткань. Жесткая щеточка усов и черные очки. Признаться, очки меня смутили. Позднее. А сначала... о-о, я оторопел, застыл столбом на пороге. Закрывающаяся дверь мягко толкнула в спину. Она еще поскрипывала. Чуть-чуть.
- Стой, кто идет? - поприветствовал меня Сэм. Опустился на излюбленную свою коробку. Автомат снял, положил на колени.
Сидел неподвижно, лишь слегка притоптывал ногой. Покачивал: с носка на пятку. Правой, левой... Пыльные берцы елозили по земле. Я глянул на погоны - три маленькие звездочки. Хмыкнул, сказал:
- Здорово, старлей Сэм. Как жизнь? У меня - хреново. Не знаю, чем заняться в последние дни. А их всё меньше, меньше...
Над лесом пролетела "вертушка". Какой-то там "Ми", не разбираюсь я в военной технике. Полный профан. Андрей вот знал толк, и мастером был на все руки - охотничью эту заимку сам делал. Увы, мне не светит - городской житель ленив, на природу выбирается редко. А я вдобавок невезучий до ужаса: пожаловал, называется, в гости - по грибы, по ягоды - сразу в неприятности влип.
- Р-разлетались, паскуды, - я зло покосился на вертолет: винты с шумом пластали воздух, металлическая стрекоза пошла на второй круг. Достал из брючного кармана свои "Командирские": ремешок недавно порвался, на руку не наденешь, приходится так носить. Одиннадцать ровно. Н-да, завидная регулярность. Каждые два часа. Даже ночью.
- Сволочи, - я скрипнул зубами. - Ночью-то зачем? Упал бы ты, а? - с надеждой воззрился в небо.
- Предупреждаем, - рокотало сверху, - если стена отторжения не будет снята в ближайшие сроки, мы пойдем на крайние меры.
- Слышишь? - я присел на корточки. - Пойдут, Сэм. Им же плевать, военным-то. Разбомбят к ядрене фене.
Стена - это не исключительно периметр. Невидимая, она пролегает по воздуху на высоте ста метров. Примерно. Не пускает живые объекты. И не выпускает.
"Лейтенант" сплюнул, сорвал травинку, прикусил зубами.
- Граница, да, Сэм? Они не могут войти, а те, кто внутри, - выйти. Но снарядам это не помеха, верно? Нет, я, конечно, понимаю, может, и не по злому умыслу. Однако нашим воякам такая объективная реальность ни к чему. Потому как - часть складов с горючим, техника, оборудование дорогостоящее. В зоне. А тут - терраформирование, трансформации. Ну? Это называется агрессия, Сэм. Нападение. Захват. Какого черта ты молчишь, Сэм?!
- Буду стрелять, - "старлей" поднялся, дернул флажок предохранителя.
- Разумеется, будут. Они уже стреляли, да? Кем ты являлся к барьеру? Как долго сохранял облик? Ты пугаешь их, Сэм.
- Есть курить? - хрипло произнес он. Тощий нескладный подросток с замызганными джинсами и сальными волосами. От "лейтенанта" остались лишь черные очки. - Не-ет? Ты че, дядя?
- Сэм, сними очки, - попросил я. - Мы не понимаем друг друга. Говорим на разных языках. Позволь заглянуть тебе в глаза. Узнать правду. Ведь они - не лгут.
- Я - зеленый крокодил, - парень отвернулся. Исчез.
Сеанс окончен.
* * *
...лежу на кровати в маленьком охотничьем домике. Я почти смирился, только глухая досада скребет острыми когтями. Полосует душу. Ну почему я? Толику с Андреем повезло - вовремя отправились в деревню за самогоном. Барьер возник минут через сорок, отхватив изрядный кусок леса и часть армейских складов. Это я узнал позже, на следующий день. Ни Толика, ни Андрея до сих пор не было, а невыключенное со вчерашнего дня старенькое радио пронзительно верещало, захлебываясь треском помех. Гундосило что-то о зоне высадки, о стене, о том, что командующий округом... Я почти не слушал - мучался с похмелья. Силился понять, вспомнить - ночные видения, они плод разыгравшегося воображения? белая горячка наконец? Или... Получилось - или.
Когда Сэм заявился во второй раз, я вновь изрядно струхнул. Хотя и не так сильно. Представьте огромный бугрящийся кусок студня. Он перекатывается с боку на бок, влажно хлюпает, воняет кислятиной. Поверхность рыхлая, ноздреватая. Вмиг станет не по себе.
- Привет, Сэм, - сказал я тогда, в первый раз. Оч-чень пьяный я. На ногах-то еле держался: мотало из стороны в сторону. Увидал его, подумал: всё, началась "белочка". Сэм - это по-деревенски самогон. У Толика в кладовке трехлитровая банка стояла - махом закончилась. Вот они с Андрюхой и побежали. За добавкой. Губа-то свистит. А я - остался. Уложили меня, пообещали: щас. Жди. Дверью хлопнули, стук, стук - шаги по крылечку.
Я дремал. Алкоголь баюкал не хуже колыбельной, от выпитого немного мутило. За окном вечер, подкрадывающиеся сумерки; звезды в темном небе. Скоро ночь. Вдруг ка-ак жахнуло, вспышка - яркая, на полнебосклона; грохот - любая гроза обзавидуется. И сразу тишина. Мне что? - пьяный, не соображаю; на другой бок повернулся, сплю дальше. Ночью поднялся, ну, в туалет - во двор. Приспичило. А там...
Стою, на косяк навалился, чуть не падаю; ноги разъезжаются. Дурак дураком. Глаза круглые, рот раззявлен, мысли в голове - горными козами. Прыг да скок. Невнятные, тусклые. А язык возьми и брякни, самостоятельно, без хозяйского участия:
- Привет, Сэм.
- Сэм, - булькнул шар. - Сэ-эм.
Сплющился в блин, истончился. Затем поднялся кряжистой разлапистой елью. Хвоя в лунном свете иголками стальными отблескивает. Кора старая, потрескавшаяся, ветви длинные. Покачиваются влево-вправо. Аромат смоляной в нос шибает. Что этим хотел сообщить - непонятно. Я к поленнице покосившейся отошел, к углу домика притулился. Мочевой пузырь, он не резиновый - лопнет, пока загадки туманные разгадывать станешь. Намеки Сэма для меня, что иероглифы для детсадовца. Интересно - да толку нет.
Походил я после около ели, кору потрогал - обычная, шершавая, с капельками смолы. В затылке почесал и - домой, спать. Радио на столе тихо так, неразборчиво бормотало о вечном; волна сбивалась, наплывали-наслаивались друг на дружку голоса, музыка. Не стал выключать.
"Белочка, белочка. Белочка на веточках". Это я пел. Кажется. Пьяный вдрабадан, абсолютно себя не контролировал. А Сэм слушал, вроде, шуршал хвоей. Черт его разберет. Окно как раз над кроватью, видно: большущая тень, падает в комнату, колеблется.
Вспыхнул потом жарким бездымным пламенем. Исчез. Ни пепла с угольями, ни травы примятой - вообще следов не оставил. Я утром специально проверял.
Вторая встреча легче прошла, непринужденней. "Сэм, - резонировал шар. - Сэм-м". Менял голоса, передразнивал радиоприемник, изображая треск помех. Обернулся внезапно большой черной собакой. Лохматой, страшной. Носился по поляне возле домика, задел боком кривоватую поленницу - развалил сразу же. Утробно рычал, гавкал басовито. Смрадно дышал. Успокоился наконец, лег; вилял хвостом. Повторял: "зеленый крокодил, зеленый крокодил". Мне не было смешно. Отнюдь. Когда он ушел, я вздохнул с нескрываемым облегчением. А явления Сэма стал называть сеансами. Утренним и вечерним. Почему бы и нет?
* * *
Маленькая девочка в розовом платье. Бантики, косички. Босоножки запачканы рыжей глиной.
- Где ты нашел глину, Сэм? - говорю я. - Здесь подзолистая почва.
Белая лента одного из бантов плотно обтягивает глаза. Я примостился на коробке, а Сэм - на ступеньках крыльца. Поменялись местами.
- Столько ягод, - лепечет "ребенок". - Вкусные. Ой, мама, кто это?
- Не подходи! - Голос меняется, становится грудным, визгливым. - Сгинь! Чур, меня!
- Да, Сэм, - киваю, - в образе шара ты выглядишь отвратительно. С непривычки и в обморок хлопнуться недолго.
"Девчушка" улыбается. Жестко. Через силу. Лучше бы плакала.
- Мама, смотри! Еще!
- Я всегда подозревал, что ты не совсем "ты", а скорее - "вы".
"Девочка" встает. Другая остается сидеть на ступеньках.
- Вот даже как? - я удивлен. Нет, не потрясен, всего лишь - заинтересован. - Знаешь, я устал. Измотался. Три дня... и всё. Три... Скажи что-нибудь. Например, почему вы не убираете барьер? Не хотите? Не можете? Или... он нужен?
Над головами проносится "вертушка".
- Предупреждаем... - крутят знакомую запись.
Тычу в вертолет пальцем.
- Как сказали, так и сделают. Неужели непонятно?
Сэм пожимает плечами. Тонкие пальчики тянутся к повязке на глазах. Развязывают.
- Давай, парень, - шепчу я.
Вторая "девочка" подходит к первой, хватает за руки. Та сопротивляется.
Через полминуты они исчезают.
Конец сеанса.
* * *
В предпоследний день одолевает хандра. Наваливается черной тучей, опрокидывает на обе лопатки. Засасывает в пучину бездействия.
Я даже пропускаю приход Сэма.
Случайно замечаю, глянув в окно. Мне плохо. Тебе тоже?
Выхожу на улицу, ищу место в теньке, присаживаюсь. Мы долго молчим.
Я и он. Человек и чужак. Землянин и нелюдь, который всё чаще принимает человеческие обличья.
Мужчина. Низенький, седобородый. Таким он не приходил. Закрывает лицо руками, прячет в ладонях.
- Сэм, - окликаю. - Привет.
Мне кажется, он плачет.
- Ты боишься? Я - почти нет. Перегорело. На переживания не осталось сил. Просто жду.
- Просто жду, - повторяет он мои слова.
- Зачем? Выгадываете время? Не вижу смысла.
- Время, - седобородый отнимает руки от лица, но поворачивается боком. Ветер треплет редкие волосы, путает их, обнажает залысины.
- Для чего? Сели в корабль или что там у вас? - фьють, не поминайте лихом.
- Лихом, - произносит Сэм.
Я чувствую себя дураком. Полным.
- Остальные члены экипажа, они... где? Ты... вы... это всё? Где корабль?! В лесу?
Он наконец посмотрел мне в глаза. В упор.
Вот черт... Я едва не отвел взгляд. Два бельма, слепые, безучастные. Похожие на сгустки студня или вареный белок яйца. Обожженные брови, сеточка шрамов на щеках.
- Сэм, - я сглотнул вязкую слюну. - Ты... - прикусил язык, чтобы не сболтнуть "специально подобрал такой облик?" Я понял.
- Опасность, - сказал он голосом радиоведущего. Изобразил помехи. Затем сменил тембр, пропищал:
- Аварийная ситуация! Срочно покинуть... Гав, гав, - залаял собакой. - Стой, кто идет?
- Крушение, - догадался я. Боже, как всё просто! - Вы приземлились неподалеку от армейских складов горючего. Да, точно. Раз уж они попали в зону. Там деревня еще со смешным таким названием - Киндебри или Киндери.
- Я - зеленый крокодил, - подтвердил Сэм хриплым ломающимся баском. - Пых-х, - пустил дым от несуществующей сигареты. - Есть курить? - спросил с наглой развязностью. - Ты че, дядя?
- Местные уроды докопались, - я нервно пристукивал пальцами по крылечку. - Да? А ты их - того. Или как?
Дважды два - четыре, крутилось в голове. Никаких загадок. Мировая общественность зря встала на уши. Если б не армейские склады, если б... Кретины в СМИ трубят о вторжении. Глупцы. Шавки поддакивают. У военных - особое мнение, свои методы. Тотальное уничтожение, например.
- Или как, - согласился он. - Гав! Гав! Оборотень! А-а!..
- Молодец, - похвалил я. - Сообразил.
Сэм беззвучно повалился с коробки, растекся по земле бесформенным пятном. Лежал так минуту-другую, потом собрался в ком. Сплюснутый с краев, напоминающий летающую тарелку. Загудел, подрагивая всем корпусом, тело его почернело. Яркие точки бежали по импровизированному холсту, складывались в узоры незнакомых созвездий.
- Я тоже хочу домой, - прошептал я. В уютную городскую квартиру. Малогабаритную, с протекающим краном, тополями за окном и пыльными стеклами. Но тут везде оцепление - они стреляют во всё, что движется; командование хочет разбомбить лес и отутюжить пепелище танками. Никто не будет вступать в переговоры с тобой, с таким... меняющимся.
- Дороги исходил, - печально проскулил Сэм, оборачиваясь жуткой помесью собаки и черепахи. - Дороги.
- Пробовал, знаю. Ты говорил, - я кивнул, подумал: метаморфозы вдоль барьера, не попытка ли контакта?
- Стой, буду стрелять! - рядом колыхался серый туман. Аморфная клякса.
- Да, завтра последний день, - безразлично согласился я. - Они уже заколебали крутить свой ультиматум по радио. Орать в матюгальники на барражирующих сверху вертолетах. Военные накручивают себя, понимаешь? Что делать, Сэм? Выхода нет. Может, перейдешь в наступление? У тебя есть оружие?! У всех инопланетных агрессоров обязательно должно быть оружие! Бах! - и четверть планеты стерта в порошок, в пыль. Ты будешь драться? Сэм?..
Его уже не было. Исчез. Сеанс завершен, парень, усмехнулся я. Мы не понимаем друг друга. Не поймем, не договоримся. Не вырвемся из проклятого леса-ловушки.
Остался один - последний - день. Красная жирная линия в календаре. Линия, которая навсегда перечеркнет мою жизнь. Его, впрочем, тоже.
Кому от этого легче?
* * *
Спалось плохо. А-а, что там - вовсе не спалось. Часы на столе легонько щелкнули - полночь; механизм перевел календарь, уже тридцатое. Утром бомбить станут, днем? Сейчас? Господи, шептал я, лежа в кровати, почему люди такие идиоты? Почему неведомое, незнакомое воспринимается ими как агрессия? Легче нажать на кнопку, отдать приказ, чем понять, задуматься, сделать шаг навстречу. Помочь.
Авария, вашу мать, нештатная ситуация, высадка на чужую планету. Планету с иными физическими законами. Примерно так всё и случилось. В моем представлении, естественно. Очень трудно осмыслить, что же пытается сообщить Сэм. Изменения на границе - лишь следствия. И почему, собственно, там? - до сих пор неясно. Предположений множество. Не так давно я решил - это попытка договориться, своеобразные знаки. Теперь сомневаюсь.
Бледные пятна лунного света на полу перечеркнуты крестом рамы. В подполе шуршат мыши. Деревья за окном шелестят листочками; поскрипывает крыльцо - кто-то идет.
Что?!
- Опасность, - доносится от двери. - Срочно покинуть... Срочно!
Выметаюсь в прихожую, чиркаю спичкой о коробок. Дрожащий огонек выхватывает из темноты очертания человеческой фигуры.
Сэм стоит, прислонившись к двери, из пустых, невидящих глаз текут... слезы. Сэм похож на меня.
- Вдвоем веселей, дружище? - говорю, шмыгая носом. Мы теперь как два брата. - Легче? Не так одиноко... умирать.
- Я тоже хочу домой, - бормочет он. - Никто не будет вступать в переговоры с тобой, с таким... меняющимся.
- Не понял. Повтори, - я несколько обескуражен.
- Дороги исходил, - Сэм серьезен и сосредоточен. Пытается объяснить, донести до меня нечто важное. - Разбомбят к ядрене фене. Граница. Те, кто внутри, - выйти.
- Выйти? - сомневаюсь я. - Думаешь?
- Пробовал, знаю, - утверждает он.
- А выпустят?
- Они уже заколебали крутить свой ультиматум по радио.
Приемник! Бегу в комнату, включаю. В эфире шум, гам, короче, полный бардак. Слушаю, по лицу расплывается блаженная улыбка. Барьер, оказывается, снят. Пропал. Трансформаций местности более не наблюдается.
- Те, кто внутри, - выйти, - настаивает Сэм. - Вступать в переговоры.
- Мне?!
- Молодец, - откликается он. - Сообразил.
Оседает на пол грудой тряпья. Пшш - шариком, из которого выпустили воздух. Кажется, я понимаю...
* * *
И вот - утро. Сегодня - последний день. Заточение кончилось.
До бывшей границы от моего домика километров пять.
Я не спешу - знаю: ждут. С ума сходят от нетерпения.
Пусть.
- Все дороги исходил, исходил, - напеваю, приближаясь к оцеплению.
Встречайте!
И я иду, я выхожу им навстречу, им всем. Военным, нервно теребящим приклады автоматов, журналюгам с микрофонами, ученым. Ма-ать, та самая пресловутая комиссия по контакту. А я-то полагал, диктор ради красного словца приплел.
Я улыбаюсь, черт возьми. А что остается? Развожу в сторону пустые руки - знак добрых намерений. Человеческие жесты и символика мало применимы к чужим. Совсем не применимы. Но кто об этом думает? Сейчас?! Поэтому - с распростертыми объятиями.
Иду, иду, иду...
Никто не должен усомниться. Ни одна сволочь.
Похож на человека? Ну так, был бы жабой, склизкой и пупырчатой, - расстреляли б. Стереотипы, косность мышления, что тут поделаешь?
Отличаюсь от человека? Еще бы! - откуда тогда пиетету взяться? Смотрите на меня - сверкаю-переливаюсь, наверняка это пленки силовых полей. Безусловно, высший разум.
Яйцеголовые умники скучковались в кружок, с жаром обсуждают - насколько высший?
Смешно.
Иду навстречу широко распахнутым глазам, в которых слились, смешались воедино - изумление, восхищение, страх.
Вперед - к шуму толпы, рёву бронетранспортеров, зареву фотовспышек.
Фотогеничен ли я? Да! Снимайте! - позирую. Надеюсь, до завтра не раскусят.
Войти в роль, слиться с образом - прочувствовать от и до. И - кульминация! - выход на сцену. Свет! Рампа, софиты. Жидкие хлопки партера, улюлюканье галерки. Господа, имею честь заявить, представление начинается!
- Вот оно... - репортер местной доморощенной газетенки "Волжская правда" спешно черкает ручкой в дешевеньком блокноте. - Свершилось...
Губы шевелятся, смешные пухлые губы - ярким пятном на бледном, покрытом испариной лице.
- Небывалое событие... - басит в микрофон блондинистый парниша с мускулами достойными Арнольда Шварценеггера, красуется перед камерой. - Всё человечество...
На зрачке объектива солнечные блики; оператор невозмутимо двигает челюстью. Жует, подлец, мятный орбит или другую гадость. Таких ничем не прошибешь.
- Представитель иной цивилизации наконец-то вступил с нами в контакт, - заходится в экстазе броско накрашенная девица, спецкор очередной радиостанции. - Очевидно, теперь...
Ногти покрыты сиреневым лаком, волосы - крашеные, с фиолетовым отливом. Мне хочется крикнуть - громко-громко - милая дама, вы на тропе войны? Ваши предки случайно не из племени навахо? Но я молчу. Улыбаюсь.
Широко улыбаюсь, от души. Зубы сверкают ртутными каплями. Вокруг головы - ореол, нимб, полный серебряных искорок и прочего дурацкого мельтешения. Видите? Чем не гуманоид с дружественной альфы Центавра?
- Бомбардировка отменена, - уверенно заявляет толстый полковник сразу трем репортерам крупнейших федеральных каналов. - Комиссия по контакту немедленно...
Воротничок туго облегает бычью шею офицера, по коротко стриженому, багровому от напряжения затылку ползут капельки пота.
Отменена! - грохочет в голове. Отменена, вашу мать!! - полы чудной одежды развеваются, трепещут. Хотя... не одежды, конечно, это Сэм принял такое обличье. Радуется, наверно. А со стороны кажется - будто ветер.
Ну, Сэм, ты доволен? Я - да.
Доволен? Ты че, дядя? Гав! Есть курить? Отменена!!! Я - зеленый крокодил!..
08 - 10.04.05
|
|
|