Я рисую. Рисую тебя по памяти, остановив свою машину посреди бетонной развязки. Это уже на следующий день, утром, когда я ехал на работу, еще ничего не зная о тебе, памятью, пустой и холодной, я затыкал дыры подсознания, кричащего и рычащего на пустоту. Полосовали черствые и грубые ручные звуки: проносящиеся машины, взлетающий самолет, барабанящий ветер... Замер за столом. Невидящими глазами смотрел на секретаршу. Куда? Кого? И когда я достал из ящика бутылку ·MartellЋ и, ни на кого не обращая внимания, хлебнул прямо из горлышка, она ушла и плотно прикрыла дверь.
Какие странные тени На потолке, Похожи на лица... Какие жесткие вены В ее руке... И сердце боится. Эта песня Иванова стала их песней уже потом. Позже. Перед их второй встречей. Они боялись, что песня станет пророческой. Смысл в том, что по сценарию песни могут развиваться три четверти отношений, в которых люди любят. Могут. Но он берег ее. А она думала о нем больше, чем о себе. Даже в первую ночь, в их первую ночь в полупустой загородной гостинице, от этого казавшейся промерзшей...
Мне кажется, что я тебя знаю. Странно. Сидя на месте номер один в старом пропахшем дорогой автобусе "Вольво", мне даже во сне не хочется говорить "я тебя знал". "Ничего странного нет", - ты бы ответила. "Ты меня, и правда, знаешь. Даже если ты будешь не со мной, ты все равно меня знать будешь. Мы даже не успели стать с тобой по настоящему на "ты", прожив эти долгие-долгие годы, обмениваясь впечатлениями от прочитанного, читая: я - твои рассказы, ты - мои записки. А это уже о многом говорит. По нескольку часов секса ночью - а желание беречь минуты отдаления возникало, как награда за неистовство и самоотдачу".
Книга о любви. О любви к жизни, к женщине, к дереву, к морю, к... вкусу росы и к голосу колоколов в предрассветной дымке. Книга о том, как жить любя. Трудно это или легко, нужно это или не нужно. Книга о страсти. О страсти к женщине, к желанию быть счастливым, к "не могу" и к "никогда". О страсти к приобретаемому, живя... Книга о мысли, о чувстве и о том, как совместить чувство и разум, как смотреть на жизнь, отстранившись, как не стать холодным, наблюдая...
Она ненавязчивым призраком висела надо мной, нашептывая полет, отвлекая от серости. Почему-то мне не нужно было ее видеть, чтобы знать, как она живет, о чем думает, что делает. Я знал, например, что она тоже думала обо мне, и встречалась, а потом рассталась с двумя парнями. Причем, одновременно, как бы дополняя одним другого, и их обоих сравнивая со мной и с той проекцией, которую я смог оставить в ее душе. Я был уверен, что она знает практически все о Насте, но, чувствуя мою нерастраченность, принимала даже это. Маша - читающая меня книга...
И мы с тобой в этой самой протяженной бухте, только в самом ее начале, отделенном от остальных с запада огромным валуном, на котором я тебя фотографировал потом обнаженной на фоне черного Кара-Дага, помнишь? А с востока - почти гора, почти маленький Кара-Даг, только уменьшенный и выгравированный смыслом подарка нам – карманный наш вулканчик.
Я откинулся на странно теплую кожу, почти как Стинг в 'Desert Rose', только у левого окна и прикрыл глаза. Ритм ·алой талойЋ нарастал вместе со скоростью машины. Было странное состояние: как будто я куда-то лез, карабкался, стремился, а потом что-то произошло: последнее движение оказалось не правильным, не выверенным, не тем, которое смогло бы стать завершением пути...
И она посмотрела. Посмотрела, скручивая пространство и замораживая время, говоря одними губами то, что себе она уже произнесла. И я почти верил в это, и я почти знал это, и я почти был рядом с ней, понимая, что быть волной...
Все объединилось вокруг этой музыки, завертелось, закружилось, рванулось внутрь нас и потом фонтаном, искрясь и колдуя окружающее! В глаза другим, в небо, в струны солирующей гитары... И родился наш танец. И высветил нас прожектор...
