Аннотация: Этот мир больше не принадлежит людям. Свобода? Нет даже её иллюзии. Надежда? Она есть лишь у молодых, не способных дожить до старости. Вера? Даже слово это забыто и осталось лишь в виде наскальных знаков. Но человек устроен так, что даже в таких условиях будет бороться до конца. И даже немного дольше.
Прямо передо мною бежит девятилетний мальчишка. Он бежит красиво и легко. У старых туш, вроде меня, такое должно вызывать противоречивые чувства. Хотя какие противоречивые? Зависть. Всё о ней. Скоро уже моё время уйдёт, а этот мальчик будет жить. Моё тело станет жратвой, а он будет также смотреть на тех, кто моложе. С завистью. Некрасиво, зато как есть, без обмана.
Но я не испытываю зависти. Я испытываю гордость. Ведь это не просто какой-то мальчишка -- это мой сын.
Сомневаюсь, что хоть одному отцу так повезло гордиться. Да, я знаю, что до меня было уже много отцов. Миллиарды? Триллионы? Не важно. В моей гордости не было ни одного изъяна. Сум не дал мне ни единого повода. Весь он, начиная с истории своего рождения, заставлял меня верить в осмысленность моей собственной жизни.
Мало для кого стадо станет идти против воли пастухов, но ради того, чтобы у меня родился ребёнок именно так и произошло. Впрочем, этого стоило ожидать, ведь то, что я делаю лучше всего, нужно именно человеческому стаду, а не его пастухам. И глупо было бы надеяться, что я смогу делать своё дело вечно. Как бы ни горел во мне огонь ярости, тело выдаёт признаки старости. Татуировки, полностью покрывающие моё тело, скоро невозможно будет читать. Кто-то должен меня заменить.
Сум бежит передо мной. На его коже нет ни одной татуировки, но это уже ненадолго. Скоро мы должны оставить позади последнюю спасительную рощу и приблизиться к скалам.
Там дуют сильные ветра, воздух которых губителен для всего живого. Суму нелегко придётся там с непривычки. Из одежды на нас только набедренные повязки, которые не особо-то защитят. Хотя будь у нас панцири, как у раков, это тоже не помогло бы. Мелкая, жгучая пыль пролезает через любые щели. Да и дышать через панцирь не выйдет.
Скалы уже видно. Как диковинные клыки они торчат из земли. Вместе с горными склонами они производят впечатление гигантских треугольных голов с зубастыми пастями. Когда-то давно люди даже боялись их из-за внешнего вида. Теперь люди постепенно умнеют и боятся отрогов гор из-за местных обитателей.
--
Карик, а мы сможем на него посмотреть? - Неожиданно спрашивает Сум.
--
Не знаю. Надеюсь, что нет. - Отвечаю я, с трудом подавив судорогу.
--
Но ты же видел его. Расскажи! Расскажи! - Сум любопытен и бесстрашен.
--
Видел. И остался жив. А знаешь почему? - Мы не на прогулке. Сум должен помнить все мои уроки. Или он умрёт.
--
Ветер был очень-очень сильный, и страж перевала не смог с ним справиться, да?
--
Ну, почти...
--
Ты надеешься, что ветра не будет? Ну да, если ветра не будет, и мы увидим стража, то он нас убьёт. Ты говорил, что его ветер держит. - Тараторит Сум.
--
Да, я не хочу, чтобы был ветер. Значит и видеть стража не хочу. - Сум достоин похвалы за рассуждения.
--
А почему никто не бросил вызов стражу? У нас же есть пращи, а он ведь не пастух. - Удивляется Сум.
--
Верно, он не пастух, он гораздо опаснее. На наше счастье, соляные горы защищают нас.
--
Но можно же что-то придумать...
--
Можно, но не нужно. Ты слышал, чтобы страж убил кого-нибудь?
--
Н-нет. - Сум задумался. - Если он так опасен, то почему никого не убил? Не хочет?
--
Молодец, догадался. Страж не желает нам зла. От того и поселился там, где менее всего опасен. Но когда ветер силён, он рискует приближаться к нам так близко, что его можно увидеть.
--
Если будет ветер, то он может подойти слишком близко?
--
Не знаю, Сум, но проверять не хочу, и тебе не советую.
Какое-то время мы идём молча. Сум обдумывает сказанное. Мы прошли долгий путь, и все его опасности я расписывал ему заранее, а про самую страшную, выходит, не рассказывал вовсе. Есть с чего задуматься. Наконец Сум приходит к какому-то выводу и кивает головой.
--
Мы никак не можем защититься от стража? - Спрашивает он.
--
Нет. - Я рад, что Сум всё понял правильно.
Роща осталась позади, теперь мы осторожно идём к скалам. Горький солёный ветер заставляет глаза слезиться, но это только начало. Пока мы доберёмся, не одну сотню раз успеем проклясть каждую царапину.
Я помню ветер и посильнее, только Суму и так приходится нелегко. То ли ещё будет на обратном пути. Но Сум держится неплохо. Только два раза уронил связку листьев, а так ничего. Даже ориентироваться я предоставляю ему. Он никогда не видел ориентиров, про которые я ему говорил, но ведёт безошибочно. Мы выходим к зеву пещеры, к цели нашего долгого путешествия. Ради мрака именно этой пещеры я нёс столько драгоценнейших фонарей. Мы с Сумом быстро преодолеваем первый зал и устремляемся вглубь. Здесь хранятся настоящие сокровища, оставшиеся с тех давних времён, когда люди были не стадами, а народами, когда нами управляли не пастухи, а мы сами.
Стены пещеры покрыты выбитыми знаками. Смысл многих из них утерян, и нам ещё только предстоит открыть его заново. Здесь мудрость наших предков. Последнее известное её хранилище. На стенах можно найти законы Ньютона и ноты Моцарта, записи Авиценны и выдержки из Ницше, таблицу Менделеева и стихи Шекспира... Иногда я надеюсь, что здесь можно найти всё, но эти надежды тщетны. Кем бы ни был неведомый составитель этой библиотеки, ему не под силу было собрать всё наследие древних времён.
Мы с Сумом добираемся до астрономического зала. Я так назвал его из-за содержания записей. На стенах выбиты данные о строении солнечной системы. И это не просто описания. Тут есть упоминания о том, как люди покидали Землю и возвращались обратно. А ещё инструкции, как это сделать. Нам не под силу их выполнить. Пока. А было бы здорово сбежать куда-нибудь от пастухов.
Сум с интересом разглядывает модель звёздного неба, а потом смотрит на меня с немым вопросом. Я киваю. Он аккуратно прикладывает к стене листья синего лопуха. Затем он промокает их ретовым соком. Скоро на листьях появляется тот же текст, что и на стене. Тут уже вмешиваюсь я - помогаю разложить готовые, серьёзно уменьшившиеся листья на спине Сума. Сум шипит от боли, но держится ровно. Текст переносится без искажений.
Теперь Сум стал настоящим добытчиком знаний. Гордость от первой татуировки помогает ему бороться с болью. Он улыбается. А мне немного горько, что на моём теле нет ни одного свободного места. В этот раз я ничего не принесу стаду.
Обратный путь всегда труднее. В этот раз нам не удаётся избежать сильного ветра. Клубы соляного песка носятся между скал. Я стараюсь не смотреть в глубину перевала, но не могу совладать с собой. Он стоит там и смотрит на нас, не пытаясь приблизиться. Сум ничего не замечает. Сейчас его куда больше занимает обожженная спина. Оно и к лучшему. Мы добираемся до спасительной рощи, где ветер не так силён. Сум с тоской смотрит на небольшое озерцо, но мы проходим мимо. Эта солёная вода ничуть не лучше ветра. Я оглядываюсь на скалы в последний раз. Мне чудится, что немая фигура стража совсем рядом, но за нами никого нет. Он остался там, как всегда.
Мы идём по плану. Скоро должны добраться до реки. Только она способна помочь нам избавиться от соли, пропитавшей наши тела. Но думаю я не о ней, да и не о боли. Я даже думаю не о Суме. Все мои мысли поглощены загадкой стража. Теперь, когда Сум скоро заменит меня, я не буду так нужен стаду. Можно будет пойти на перевал для себя, подойти к стражу, задать ему вопросы... И не вернуться. Никто из говоривших со стражем не возвращался. Но только так можно наконец узнать, что он такое. Ловлю себя на мысли, что я так и не перестал быть любопытным мальчишкой вроде Сума. К моим услугам тысячи ответов, а я рвусь к тому, который стоит жизни.
Я слишком погрузился в себя, и об опасности меня предупредил Сум. Рядом пастух. Уйти от него у реки практически невозможно, но у нас нет выбора. Если мы не доберёмся до реки, то Сум не дойдёт до стада.. Да и у меня шансов маловато. Остаётся только залечь и ждать, вдруг пастух уйдёт.
И мы ждём. Я вижу как Сум закусил большие пальцы, чтобы случайно не тереть глаза. Это он хорошо придумал, но лучше тренировать силу воли. Наши усилия тщетны, пастух не просто патрулирует - он явно нашёл следы. Теперь будет ждать долго, а большого запаса времени у нас нет.
Я смотрю на пастуха. Он так близко, что я вижу его жуткие металлические конечности во всех подробностях. Если бы он не внушал мне ужас и отвращение, то его можно было бы даже назвать красивым. Совершенное творение разума, как-никак -- идеально приспособленное для поставленных задач. Почти идеально. Существование таких как я доказывает, что они не справляются. Я верю, что однажды мы найдём на них управу. Когда-нибудь мы превзойдём знания древних. Но для этого нужно выжить. Я смотрю на Сума.
Решение принято. Я легко сжимаю предплечье Сума, привлекая его внимание. Показываю ему жестами, что нужно делать. Он легко кивает. Его доверие стопроцентно.
Мы расползаемся в разные стороны. На тридцатом вздохе я встаю, бросаю остатки груза и припускаю бегом. Шум привлекает пастуха, и он устремляется ко мне. Я знаю, что мне не уйти, но всё равно бегу. Чем больше яф выиграю времени, тем больше шансов у Сума.
Меня пробирает разряд. Вот и отбегался. Тело не слушается. Безжизненные конечности пастуха даже не хватают, а деловито перебирают меня. Я буквально чувствую, как пастух просвечивает меня, в поисках той дряни, которую они выращивают в нас. Разумеется, её во мне полно, как и во всех нас.
Я не вижу Сума и надеюсь, что он не видит меня. Прощай...
Горький солёный ветер обжигает тело. Это бодрит. Меня захлёстывает нетерпение. Когда же наконец старик с мальчиком уйдут? Я не так уж долго удержу свой ускользающий разум в голове. Мне нужно в пещеру. Срочно. Но они идут не торопясь. Хотя нет, они очень даже торопятся. Для них это быстро. Я бы догнал их в два счёта. Незачем. И вообще мне нужны посетители для пещеры.
От слова "посетители" у меня вырывается истерический смешок. Это плохой признак. Старик оглядывается и смотрит на меня. Его взгляд становится последней каплей -- я проваливаюсь в омут своей памяти.
Я вспоминаю, как был человеком. Не разными как обычно, но тем одним, с которого всё началось. Для меня, конечно. По меркам того времени я не был хорошим. К чёрту, я по любым меркам не был слишком хорош. Фемида за хорошими не гоняется.
Никак не мог усвоить такой штуки, как чувство собственности. В смысле, не моей собственности. Если передо мною стоит шикарная тачка, в которой никого нет, то почему бы не прокатиться? С неё же не убудет. И магазины, с этой дурацкой требовательностью к деньгам. Почему эти цветные кусочки пластика с нулями и единицами должны решать, что я могу взять, а что нет? Нет ничего удивительного, что в итоге я оказался в тюрьме. Оказывается некоторые вещи брать нельзя, потому как из-за них могут погибнуть люди. По крайней мере мне так сказали на суде.
Именно в тюрьме я узнал, что являюсь удивительно средним. Средний рост, средний вес, средняя длина носа... Всё среднее, даже образование. Даже срок и тот средний, наверное, будет. Сколько проживу, столько и срок. Именно моя усреднённость дала шанс выбраться. Был набор в подопытные морские свинки. Терять мне было нечего, и я ухватился за возможность.
Вначале было совсем неплохо. Подробный медосмотр, потом какие-то забавные процедуры. Регулярные визиты в спортзал... Я всё ждал, когда мне вколют какую-нибудь заразу, от которой можно загнуться, но так и не дождался. Всё оказалось совсем не так, как я думал. Мне ничего не собирались колоть. Надо было меньше смотреть дурацких фильмов. Наверное, всё нужное мне давали в еде. Или, может, облучали чем-то. Не знаю.
Только вот через пару месяцев моё физическое состояние сильно улучшилось. Я думал, что это из-за спортзала, который я раньше не то что не посещал, даже и в живую не видел. Оказалось, нет -- всё шло по плану людей в белых халатах. Правда понял я это только тогда, когда внезапно у одного из них под халатом оказались генеральские погоны. В тот день меня привели в тир, но мне это совсем не понравилось. Вам бы тоже не понравилось, если бы вас использовали в качестве мишени. Впрочем, раны зарастали чертовски быстро. Прямо на глазах. Все жутко радовались и даже пили шампанское. Даже я радовался. Помню, что спрашивал у генерала, сделают ли мне когти, как у Росомахи.
Когтей мне не обещали, но я всё равно был доволен. Быть сильным и живучим было классно. Сопутствующие гадости проявились не сразу. Мне начало сносить голову от мяса. Причём, я бы понял, появись у меня ярость хищника -- напротив, мне иногда казалось, что совсем недавно был коровой или курицей. Я мог вспомнить вкус жвачки, описать устройство инкубатора и всё в таком роде. Приступы длились недолго, и скрыть их мне удавалось. До тех пор пока эскулапы не решили проверить у меня регенерацию сердца. Я чуть не сдох тогда. Выяснилось, что зарастить себе дырку в сердце я просто так не умею. И всё бы ничего, но мне сделали переливание крови.
Вот тут на меня и накатило всерьёз в первый раз. Я буквально стал этим самым парнем, у которого брали кровь. Помнил о нём чуть ли не больше чем о себе. Потом-то оклемался. Можно было бы считать это дело психическим задвигом, но... Хоть острота и спала, но забыть я ничего особо не забыл. Например, тот парень знал испанский. И я тоже теперь знал испанский.
Это обстоятельство привело эскулапов в восторг. Ну как же -- доказательство сохранения памяти за пределами нейронов головного мозга и прочая научная дребедень. Эти уроды сделали меня натуральным каннибалом. Выяснилось, что отведав человечинки я также обогащаюсь знаниями, как и от переливания крови. Не всю подноготную узнаю, но бывает достаточно. Только муторно это, слов нет.
В общем, так бы меня и мучили, как любую лабораторную зверюшку, но тут как раз случилось оно. То самое, о чём без конца снимали придурочные фильмы в Голливуде. Апокалипсис человечества. Нападение инопланетян.
Дело оказалось совсем непохоже на любой из фильмов. Войны как таковой не было. Нечего нам было им противопоставить. Наши ядерные бомбы рядом с ними не взрывались. Обычные, впрочем, тоже. Пули на них не действовали. Да и сами инопланетяне обращали на нас внимания не больше, чем на муравьёв. Специально не уничтожали, но и не считались ни в чём. Строили какие-то свои штуки, там где им было удобно, брали то, что им нужно, выращивали что-то. А вот всех, кто мешал -- именно что уничтожали.
Тяжелое было время. Помню как промежду делом раздолбали бункер, где я сидел. Все, кто мог, разбежались. Я тоже, разумеется. Очень мне тогда для выживания пригодилось, что меня так удачно обработали. Ну и повезло, конечно, не без того. Жрал чего придётся, а иногда и кого придётся. Выживал. Один. Так было проще.
У человечества это получалось куда хуже, чем у меня. Без транспортных линий, без возможности обеспечить безопасность хоть чего бы то ни было технологическая цивилизация очень быстро исчезла. Вначале я не особенно обращал внимание на происходящее -- всё моё время было поглощено выживанием. Да и приступы чужой памяти изрядно мне досаждали, периодически делая полностью невменяемым. Но годы шли, а я не старел. Я начал сходить с ума уже не от приступов, а от одиночества. На моё счастье люди хоть и были поставлены на колени, но всё же ухитрились выжить. И не просто выжить -- некоторые группы отчаянно сохраняли культуру.
Я примыкал к таким группам, помогая по мере сил. С одной стороны, моя уникальность играла мне на руку -- я чертовски много знал, а с другой -- я не мог просто остаться в каком-нибудь анклаве, поскольку быстро выяснилось бы, что я не старею. Вряд ли мне бы удалось объяснить кому-то, что пришельцы тут не при чём, и я всё-таки человек.
Увлечённый идеей сохранения культуры человечества, я снова принялся за каннибализм. Я стал подобен гулю из сказок -- искал кости, волосы да всё, что оставалось от тех людей, кто мог хоть что-то помнить о былом величии человечества. Без сомнения, я стал самым эрудированным человеком на Земле. И, возможно, самым безумным. Ничто не даётся даром, а знания тем более. Я стал для людей мифическим героем, безумным мудрецом, почти пророком.
Но те благословенные времена, когда пришельцам не было дела до людей, прошли. Пришельцы вообще оказались хозяйственным народом. Всё приспосабливали к каким-то своим делам. И людей приспособили. Как люди коров. Только люди от коров мясо брали и молоко, а пришельцам было нужно совсем другое. Они выращивали в людях всяких микробов, до определённой степени не смертельных, хотя и неприятных. Долго с этим зоопарком внутри особо не поживёшь. Сорок лет уже глубокая старость.
Всех людей очень быстро переловили и поместили в специально оборудованные места. Люди стали скотом. Они боролись, пытались сохранить знания, культуру, но прежде чем удалось придумать способы, не привлекающие внимания механических пастухов, большая часть знаний была утеряна. И не без моей вины.
Выяснилось, что меня чужеродной органикой травить бесполезно. Мой организм не только подавлял любую заразу, но и меня самого можно было использовать как лекарство. Мы пробовали это использовать, но напрасно. Пришельцы, а что вероятнее, их компьютеры, расценили происходящее эпидемией и приняли меры. Все стада, с которыми я контактировал, были зачищены\. Вместо помощи я стал ходячей смертью для своих соплеменников.
В отчаянии я бежал от людей. На просторах преображенной Земли было много мест, где такие как я могли бы спрятаться. Жаль, обычный человек там теперь прожил бы недолго. Были даже места, в которые, инопланетяне не совали свои носы до поры до времени. Впрочем, если уж на то пошло, то самих инопланетян я никогда не видел, Мне встречались только их механизмы. Хотя кто знает, может это были скафандры? А может у них там единый разум? Имея знания стольких людей, я не знал про наших поработителей почти ничего. Только массы гипотез остались мне в наследство.
От безвыходности я начал пытаться их проверить. С огромным трудом мне иногда удавалось повредить тот или иной механизм. Но в тех, которые мне удалось раскурочить, не было никаких следов инопланетян. Я ничего не узнал.
Не знаю точно сколько прошло лет после нападения, когда отчаяние моё стало абсолютным. Много прошло лет, очень много. Надежд больше не было ни на что. Человечество, как цивилизация, стало частью прошлого. Даже следов его пребывания на Земле почти не осталось. Не было ни дамб, ни бункеров, ни руин городов, даже пирамид не стало.
Единственное, что я мог, так это построить последнее монументальное сооружение, эдакий кенотаф всему человечеству, и мою будущую могилу заодно. Для этой цели я выбрал место, которое инопланетяне трогали редко -- пещеры в горах.
Множество часов провёл я в этих пещерах, превращая их в последний памятник давно ушедшей эпохи. Я не стал вырубать колонны или ступени, ограничившись наскальными надписями. С них всё начиналось, ими всё и должно было закончиться. Наши далёкие предки изображали охрой сцены своего быта, а я острым камнем высекал законы логики, физики, химии.. Я высекал поэмы на всех известных мне языках. А к ним я добавил несколько учебников, если какая-нибудь грядущая цивилизация наткнётся на мои записи и пожелает их изучить.
Периодически мне мешали разные события вроде голодных лет или активности новых хозяев Земли. Однажды меня даже завалило в пещере, и я едва выбрался. То землетрясение похоронило изрядную часть моей работы.
Но одно событие изменило всё. В эти мёртвые горы попали люди. Вероятно, они отбились от своего стада. Путники прятались в моей пещере от злых ветров, несущих пыль солончаков, расположенных за перевалом. Я не посмел к ним приблизиться, поскольку не желал гибели ни им, ни их стаду. Только гадал, сколько в них осталось человеческого. На них не было одежды, если не считать набедренных повязок, и они не разговаривали друг с другом, а словно прерыкивались. Если это и был язык, то мне не удавалось распознать ни слова, ни даже слоги. Можно ли было считать их хотя бы дикарями? Я сомневался.
Можно было убить их и съесть. Тогда я бы знал наверняка. Но я не хотел такого знания. Они ушли. Солёный ветер защитил их паразитов от меня, поэтому их стаду ничего не грозило.
А потом они вернулись. Не все, только двое. Они долго лазали по пещере, и в этот раз я поверил, что они не животные, поскольку у них были с собой факелы. Ушли они, разрисовав друг друга с головы до ног.
Это напомнило мне одну из общин, где я когда-то жил. Там тоже разрисовывали свои тела, пытаясь защититься от злых духов. С тех пор визиты гостей стали регулярными. Они словно задались целью перерисовать на себе всё, что я высек в пещере. А я не разочаровывал их и продолжал свой труд. Ведь теперь у меня были посетители.
Не знаю, много ли они понимают в оставленном мною, а если и понимают, то какой смысл вкладывают. Боюсь узнать. Хватит с меня приступов безумия, когда я ухожу в воспоминания других людей. Достаточно того, что у моего бессмертия есть хоть какой-то смысл.
--
А почему сегодняшний урок ночью?
--
Дурень, звёзды только ночью видно.
--
Сам дурень! Ночью не только звёзды видно!
--
Циц, оба! Учитель идёт.
Учитель это я. Не гожусь уже ни на что другое. Вот и славно. Люблю учить. Один древний поэт писал, что учить любят дураки. Ну, значит я и есть дурак. Был бы умным, придумал бы что-нибудь новое. Но не умею. Читаю по написанному. Со вздохом приветствую учеников. Сегодняшний урок -- астрономия.
Наши предки знали о звёздах массу всего, а мы используем их только, чтобы не заблудиться. С другой стороны, обширные знания не помогли древним, а нам звёзды очень полезны.
--
Не вижу я, что это за созвездие. Не ёрзай. У тебя чуть не вся карта подмышкой. Не разобрать. - Шипит один из учеников, пытаясь разглядеть на товарище ответ на вопрос.
--
Ну я точно не увижу. Смотри давай. - Второй разгильдяй тоже не готов. А я ведь их предупреждал, что записи это ещё не гарантия ответа. Дети.
--
Темно. Стой, вижу. Венура. Нет, вроде Венера... Да. Точно. Венера.
--
Уверен?
--
Ой! Да-да. Уверен. Чтоб меня пастух взял.
Такое разгильдяйство требует наказания.
--
Орик, Гелин, смотрю, вы только что повторили домашнее задание. Готовы показать мне Полярную звезду и показать нам по ней, где север?
--
Да, учитель. - Мальчишки отвечают хором.
--
Тогда ты, Орик будешь показывать, а ты, Гелин, рассказывать, как искать.
--
Э-э-э, Полярная звезда, иначе именуемая Венерой, всегда находится на одном месте...
--
Да? - Кое-кто из учеников хихикает над неуклюжим ответом Гелина. - Ну, предположим. Орик?
--
В-вот она, учитель. - Орик тянет палец к яркой звезде, не имеющей отношения ни к Полярной, ни тем более к Венере.
--
И где же север? - Спрашиваю я, но тут обращаю внимание на то, что не могу вспомнить название звёздочки, указанной Ориком. А должен бы. Она яркая.
--
Т-там... - Указывает Орик, видимо наугад тыкая куда-то на северо-восток.
--
Так, дети. Кто скажет, как на самом деле называется звезда, указанная Ориком?
--
...
--
Никто не знает? Хорошо. Гелин, зажги свет. Давайте поищем эту "звезду" на мне.
Атлас звёздного неба занимает всю мою спину. Я сам ничего там не найду. И дети, разумеется, не находят. Я рассказываю им о том, что не каждый огонёк в небе является звездой или даже планетой вроде Венеры. Небесные корабли наших пастухов издали выглядят также.
Мой рассказ прервал Гелин.
--
Учитель, звезда становится ярче!
Действительно. Звезда уже явно была самоё яркой из всех. Я даже подумал о сверхновой, чей близкий взрыв может быть смертелен для всего живого на планете. Словно подтверждая мои страхи, звезда стала превращаться во второе Солнце. Прочие звёзды гасли в её свете.
--
Быстрее в загон! - Скомандовал я.
Мы едва успеваем. Пастухи уже явились в полной готовности пресечь панику стада. Но паники не было. Мы куда организованнее, чем другие стада. Никто не подал повода для наказаний.
Тем временем становится светло как днём. Даже ещё светлее. А потом свет разом гаснет. И вместе с вернувшейся темнотой раздаётся незнакомый шум. Темнота какая-то особенно тёмная. Мы выглядываем из наших загонов. Нигде не видно ни пастухов, ни даже огней, что всегда освещали центральную площадь между загонами.
Мы зажигаем свои фонари и находим пастухов. Все они лежат на земле, не подавая признаков активности. Они словно умерли.
Мы не знаем, как поступить. Быть может вместо этих пастухов придут другие. Стоит ли нам бежать? И если стоит, то куда? Где теперь брать пищу?
На центральной площади, прямо на телах пастухов срочно собирается совет мудрейших. Я один из них. Из нас. Мы напуганы, хоть и не показываем этого. Свобода, которую мы так желали, получена, но как надолго? И справимся ли мы с нею?
Внезапно среди наших огней загорается особо яркий. Не наш. Исполинская фигура из света возникает в центре площади. Я не могу опознать это существо. Никогда таких не видел. Не конечности, не щупальца, а словно бы рой светлячков, формирующий пять опор и изменчивый контур туловища.
--
Жители планеты Земля -- обращается к нам исполин. Вроде бы и негромко, но слышат все.- Согласно решению межзвёздной комиссии от сегодняшнего числа ваш вид признан разумным и подходящим под стандарты автономности. Меры колонизации, проявленные к вам объединением "Дальнее скопление" признаны неправомерными. Виновные уже наказаны или будут наказаны. Ваша планета помещена под карантин. Охрану осуществляю я, полноправный представитель комиссии. В данный момент вам гарантированы все права, предоставляемые согласно классификации, с единственным временным ограничением на межзвёздные перемещения. По вопросам репараций я свяжусь с вами позже. Вы свободны. Мои поздравления.
Свободны? Мы свободны? Действительно? Вот так просто пришёл кто-то и освободил нас? Но почему? Все вокруг задавали эти вопросы, но никто не знал ответов.
Я не знал, почему это всё-таки произошло, но мне прекрасно было известно, почему этого могло бы и не произойти. Я не смотрел на других -- мой взгляд был прикован к едва виднеющимся вдалеке пикам гор. На самом деле я не видел их в ночи, но знал, что они где-то там. И соляной перевал со своим неизменным стражем тоже был там.
Пора собираться в путь. Нам есть о чём поговорить.