Мода существует для женщин, не имеющих вкуса, а этикет, - для женщин, не имеющих воспитания... Удивительно. Эти же, эти же самые мысли постоянно крутятся, крутятся в голове, но никогда не утрамбовываются так складно! Миллионы женщин думают, а какая-то румынская принцесса формулирует с точностью до буковки!
Так же, как иерей Владислав. Когда он произносит свою воскресную проповедь, у Кати твердеют соски, а прямо под коленками выступают крупные капли остро пахнущего пота. А ведь, казалось бы, в Библии написано тоже самое!
От приятных мыслей отвлекает телефонный звонок и Катя с неудовольствием осматривается по сторонам: безобразие! Очередь на маршрутку затмевает все мыслимые пределы! Вы спросите, в чем причины? Они очевидны. Без веры в себя невозможно никакое развитие. А где она, Вера? Не обязательно - в Бога. Пускай это будет вера в любовь, дружбу, справедливость, бескорыстие. Или, хотя бы, в русские идеалы.
Мобильник не унимается. Кто бы это? Наверное, снова Ленка. Сколько раз и просила, и умоляла, - оставь в покое! У каждого свой путь, своя жизнь. Нечего лезть в душу со своими кондовыми истинами. Где были эти, так называемые, подруги, когда все нутро кричало и вопило от боли? Когда она жаждала сострадания? Ага! Все, все, все привыкли надеяться. Привыкли думать, будто не одни. Забыли! Запамятовали, что каждый умирает в одиночку!
Номер на замусоленном дисплее совершенно незнаком. Помедлив секунду-другую, Катя решается ответить, - никогда не знаешь, кто именно принесет долгожданное. Кто станет твоим вестником. Быть может Господь хочет пояснить нечто важное? Вдохнуть нечто новое? И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни?
Воистину. Вот только ничего не сказано о тех самых случаях, когда Он может выдуть. Подразумевается. Исподволь. Но - никогда не говорится прямо. А надо! Теперь Катя знает это абсолютно точно. Надо! Дыхание жизни улетучилось из нее вместе со смертью мужа. Вот как буднично это, оказывается, бывает. Проживаешь дни, один за другим, бок о бок, ешь, спишь, смотришь передачи про Филиппа Киркорова, направляешь все силы на борьбу с целлюлитом. И вдруг - происходит. Насколько же связаны эти слова! Если попытаться выразить то, что происходит в нашей голове, то этими словами станут вдруг и происходит. Происходит всегда именно вдруг, щелк, бац, кряк, хлоп, чмок, - и вдребезги.
- Слушаю вас...
- КАТЮША...
Боже мой, так ведь это матушка Елизавета! Звонит! Да еще и лично! Счастье-то какое! Даже не верится. Откуда только прознала номер?
- Здравствуйте, матушка!
- Надеюсь, Катюша, ты в добром здравии?
- В добром, матушка, помолилась вчера в Лавре, так сегодня - такое спокойствие! Истинная благодать...
- Это хорошо. А я вот решила поздравить тебя с ПРАЗДНИКОМ. Сегодня пятое августа. Помнишь этот день, Катюша?
Господи, а ведь и правда, пятое, как же она забыла? Да нет, не забыла, конечно не забыла. Не забыла, а просто выпустила из виду. Эти летние дни так летят... Жизнь и вообще, как оказалось, летит стремительно. Странно, что она не понимала этого раньше. Не понимала, не чувствовала, не жила...
- С праздником тебя, родная, с Богом!
- Спасибо, спасибо Вам от всей души, от всего сердца!
- Приедешь сегодня?
- Конечно, матушка, как можно такое спрашивать? Я уже маршрутку дожидаюсь, дороги осталось на полчасика, так что к четырем буду в Храме.
- Вот и ладно. Буду тебя ждать. Торопиться не нужно, а нужно думать о Главном и себя беречь. Поняла ли ты меня?
- Да, матушка...
- Храни тебя Господь...
Уф, надо скорее ехать. До чего благостный денек! Прошел всего год, ровно один год с того мгновения, как ее жизнь переменилась самым чудесным образом. Превращения и прекращения. Ровно год назад ее впервые попросили остаться после службы. Иерей Владислав крепко взял Катю за руку и объявил: при церкви существует кружок настоящих верующих!
- Оказываемая тебе честь сильно велика, - произнес батюшка, внимательно заглядывая в Катины глаза. - Но мы уж тут к тебе немного присмотрелись. Тебе следует и дальше преодолевать себя, молиться, а главное - во всем слушать матушку Елизавету. А теперь ступай. Ступай себе с Богом!
И вот прошел год. Целый год! Никогда, никогда еще Катино время не летело так быстро и счастливо! Жизнь, расписанная буквально по минутам! Службы, моления, паломничество в Иерусалим, - это ли не есть воздаяние по заслугам?
А насчет телефончика, так тут впору поразиться собственной наивности: неужели для матушки существуют какие-либо секреты?
Триединство. Триединство личности, сущности, жизненности. Сегодня оно уже воспринимается как нечто очевидное. Очевидное для нее, для Кати, но вовсе не очевидное для большинства окружающих. А уж ежели все стало простым и доступным для обыкновенной прихожанки, то можно себе только лишь представить, куда достигает пронзительный взор матушки Елизаветы и в какую он зрит глубину, - немыслимо!
- Себя надо утверждать, себя надо знать и в себя надо верить, - бормочет Катя, усаживаясь у пыльного окошечка маршрутного такси. Ароматные гроздья бананов, свернутые в пластиковый узелок, заботливо покоятся у нее на коленях. Это - гостинцы. До сладкого одинаково охочи, что стар, что млад.
Вадим умер внезапно. То есть, конечно, стоит преставиться и восьмидесятилетней старушке, так ее смерть тоже называют и внезапной, и неожиданной, а зачастую и скоропостижной. Но это вслух. А вот про себя.... Да что там говорить - сами все понимаете. Не всякая крепкая барышня доживает нынче до столь преклонных годов.
Про мужиков лучше и вовсе.... Умолчать, да. Мужик он весь пошел мелкий, пьющий, болезненный. Ждать от него гусарской удали - это все равно, что мумией заигрывать.
И все же - тридцать четыре. Тридцать четыре это маловато по любым меркам, как ни крути. На сердце никогда не жаловался. Оказалось - инфаркт. Ага. Ленин жив? Конечно! Но кто же тогда валяется в Мавзолее?
Пил, подлец. Закладывал, чуть ли не ежедневно. Кого этим теперь удивишь? Это даже считается хорошим тоном! Вмазал по-русски? И правильно! И молодец! Мужик! Хозяин! Добытчик! Вот она все терпела да молчала. Объяснения сама себе придумывала всякие, искала причины, подруженьки дорогие, опять же, подпевали на разные голоса, мол, человек на военной службе, знаешь, мол, какие у них там стрессы?
Стрессы! Ну конечно. Нескончаемы стрессы у больной поэтессы.
Прямо! У себя! На столе! Драл! Сволочь! Всех подряд! Штабисток, телефонисток, парашютисток. Прапорщик долбанный. У-у-х, кобель...
Проститутка. Бывают проститутки в юбках, бывают в трико, а бывают - и в галифе.
То, что бывает по Воле Бога, хоть и покажется злым, добрее всего. Повезло ему, что умер он вначале, а вот узнала она, дура влюбленная - потом. Могла и покалечить в запале, а могла бы убить. Убить? Смогла бы убить? Теперь-то - запросто. Тогда - вряд ли.
Теперь она стала сильной, не по-книжному и не по-киношному, нет. Теперь она сильна по-настоящему. Потому, как прежде всего сильна Верой.
Она знает Бога, она чувствует Бога, а чему нас учит Иоанн Златоуст? "Если убьет кто по Воле Бога, убийство это лучше всякого человеколюбия!" Так что спи спокойно, Вадим Андреич. Будет тебе и Царствие Небесное, и земля пухом.
Итак, муж отошел в мир иной, преданная Ленка честно отжила-отбыла с ней две недели законного отпуска и .....
Собственно, всегда и везде все начинается с этого маленького "и". Всесторонняя помощь, поддержка и ...... Выражаем соболезнования семье и близким покойного и ..... Обязательно позвоню, приеду и .....
И-и-и-и? И что? Что же там, дальше, за этим "и"?
А дальше она осталась одна.
Храмовая лестница насчитывает двадцать две ступеньки, поделенные четырьмя промежуточными площадками. Сперва семь, затем шесть, три, и снова шесть. Что это? Магия случайных чисел? Или же есть в этом что-то типично славянское? Любим мы, ох как любим покровительственно объяснить и воровство, и пьянство, и лень неким особенным русским складом, стремлением к непостижимому и высокому, соборностью, терпимостью и даже повышенным содержанием юродивых на квадратный километр территории.
И все же, отчего 22? Катя постоянно порывается задать этот вопрос. А в глубине души теснится настоящий животный страх: вдруг это не означает ничего? Как же тогда? Как быть? В богомерзкой мечети, или в буддистском капище количество ступеней, безусловно, всегда, всегда что-то означает. Еще бы! Означает число свечей, порядок поклонов и даже номера страниц! И если это ни черта не значит в ее Храме, то ...
То это может вызвать у Кати разочарование! Сильное разочарование. После всех предыдущих разочарований в мужчинах, в подругах и семейных ценностях Кате не хватает только этого. Кате хочется, чтобы скрытый смысл проглядывался буквально во всем. Не знать, не спрашивать, додумывать, домысливать - это как раз то, что нужно.
Лоснящийся кованый забор остается за спиной; верхушечки прихотливо загибаются кверху, точно реснички модницы, подкрученные щеточкой для туши. Слева от Кати величественно проплывают клумбы с пушистыми бархатцами и коренастыми бегониями, справа - застыл на страже "красный уголок православного", то бишь доска с аншлагами и объявлениями. Что тут у нас новенького?
Так: Великий Новгород, Варлаамо-Хутынский монастырь, литургия, трапеза - 500 рублей, дальше, Старая Русса, Антониев-Леохновский монастырь - путешествие к многоцелебным мощам преподобного Антония, литургия, трапеза - 750 рублей.
Недешево, однако. Еще чуть повыше, еще чуть-чуть, - и вот уже спасительный, ни на что не похожий полумрак любимого Храма обнимает ее сутулые плечи, мягонько овевает вспотевший лоб, немилосердно стянутый черным платком. Катя благоговейно прикрывает глаза: дома.
Поначалу матушка Елизавета не замечала ее вовсе. Не удивительно! Многие, очень многие люди выбирают сегодня церковь в качестве последней инстанции. Каждый привык считать именно свое горе самым великим, а себя - самым достойным утешения. Купит такой человек свечу потолще, постоит перед иконой, поплачет, раздаст на выходе немудрящую милостыню и идет себе, довольный, восвояси, уверенный в том, что уж теперича-то боженька непременно его услышит, а то еще и отблагодарит за усердие.
Катя отходила две недели без перерыва, прежде чем к ней впервые обратилась бабка-убиральщица.
- Миленькая, - она так и сказала! - Миленькая, как тебя звать, красавица ты моя?
Господи, до этого сладким словом "миленькая" ее называл только Вадим. Называл еще в те улетевшие времена, когда жили они в маленькой десятиметровой комнатке у станции Пискаревка; желтый фанерный шкаф, железная кровать плюс полочка для книг - все!
И еще счастье - огромное, светлое, опьяняющее.
- Миленькая...
Почему кончается все хорошее? Отчего любимый мужчина обязательно должен превратиться в похотливого и заспиртованного козла? Теперь-то Кате прекрасно известно, что первопричина этому одна - ересь! Да, именно ересь толкнула ее обожаемого мужа в объятия многочисленных любовниц. Как он мог, как же он мог, будучи крещенным в Православную Веру...
Не зря, не зря сказано в Божественных правилах: "Кто удостоился святого крещения и отступил от православной веры, стал еретиком, тот подлежит смертной казни". Покарал Господь нечестивого раба своего Вадима за прелюбодеяния, за надругательства над женой своею, за ложь и злоупотребление хмельной отравой!
- Катенька, значит? А меня - Любовь Тимофеевна. Очень приятно. А что ты мне, миленькая, скажешь, если обращусь я к тебе с огромной просьбой? Гляди, истаявшие свечки до чего же несподручно выковыривать! Мне бы отверточку какую махонькую, а? Сделаешь, Катенька? Принесешь? Вот и ладно, спасибо. Завтра придешь? Приходи. Приходи, Катенька, обязательно. Сама приходи и отверточку приноси, умница.
Так и познакомились. Ни слова тогда не услыхала Катя себе в утешение, ни звука. И как же это было правильно, как верно!
К тому времени она не могла уже даже плакать, а только выла, рычала и выла, одна в четырех стенах, в большой двухкомнатной квартире, где каждая мелочь, каждая вещь неумолимо напоминала о той самой семейной жизни, которая была завершена окончательно и навсегда.
Подушки, одеяла, записные книжки, подарки, вещи, фотографии, - все это Катя вместе с подругой Ленкой отволокла на дачу еще в первую неделю. Наивная! Думала, очистилась. Думала, вот-вот начнет жизнь заново.
Выкинула вон, все, все, все вон!
А запах? Его запах? Как уничтожить? И куда, скажите на милость, прикажете деть новый паркет, игриво поблескивающий лакированным дубом (ОН лакировал, ведь это ОН лакировал, ЛИЧНО ОН!!!)?
Лунные блики, чернильные пятна, мохнатые тени бестолково мечутся по стенам. Массивная испанская мебель коварно грудится вокруг бескрайней вдовьей кровати. Затем, приходят мысли; влажные, путанные, дрожащие. К середине ночи все становится ясным - жизнь окончена. Во всяком случае, жизнь в качестве жены, женщины, пусть - обманутой, пусть - надоевшей, пусть, пусть, пусть! Все равно, по-настоящему Вадим любил только ее! Жаль, что понимает она это лишь сейчас, только сейчас, когда его больше нет, нет, НЕТ!
И никогда не будет.
А что изменял, сама виновата. Запустила себя. Превратилась в этакий кусок сала. РАЗВЕ МОЖНО ТРЕБОВАТЬ ОТ МУЖЧИНЫ ВЕРНОСТИ КУСКУ САЛА? Куску сала, которое, возможно, он очень даже любит? Взгляни, взгляни на эти ноги! Разве это ноги? Это - колоды! А задница? Это - не задница! Это - мешки под глазами у борца сумо! Безобразное тело, студенистый живот, синюшная кожа! Ни один мужчина никогда не позарится на такое!
Теперь осталось только курить, пиздеть с подругами да еще онанировать втихомолку, покуда не скрючит пальцы. Зачем все это? Были бы дети - тогда да. Тогда все красиво, понятно, все ради них. А так? Для чего? Не лучше ли поставить красивую жирную точку? Уйти из жизни по-нашему, по-бразильски? Напомнить всем, а, прежде всего, самой себе, что она еще не старуха? Не старуха, черт вас всех дери, и никогда ею не станет! Не доставит некоторым такого удовольствия. Так что нас, собственно, держит? Вперед, смелее, есть целая уйма чудесных способов!
Удержала Катю именно Церковь. Она решила покаяться. Напоследок - покаяться, как это по-русски! Покаяться, попросить прощения, за Вадима, за всю свою никчемную жизнь. Пришла раз, другой и ..... Снова это - "и"! На этот раз - "и" позитивное, судьбоносное, жизнеутверждающее!
Смешно. Как смешно вспоминать теперь свои глупые и примитивные мысли! Господь предоставил ей еще один шанс. Она начала все с начала и теперь в ее жизни есть все; вера, смысл, цель. У нее есть матушка Елизавета, святой человек. С ней считается даже сам архимандрит Иннокентий. А заезжие протоиреи с иереями ее попросту побаиваются. Однажды Катя даже сама слышала, как протодиакон Никодим тихо сказал диакону Анатолию: "монахиня Елизавета очень меня беспокоит". А тот в ответ буквально прошептал: "не одного Вас, да и не только нас с вами...". Катя, конечно же, передала матушке все эти кощунственные слова. Думала - та встревожится. Оказалось - пустое! Мелочная суета. Пыль и тлен, сидящие в некоторых из нас ухватисто и неистребимо, увы!
Матушка Елизавета лишь усмехнулась, погладила по голове и перекрестила. Правда, именно с этого момента, как кажется Кате, она и стала ее отличать. Возможно, конечно, что и причина совсем не в том, но только хочется Кате думать, будто разглядела матушка в ней некую внутреннюю пользу, нечто по духу близкое, преданность это называется, что ли....
Беседу свою сегодняшнюю Отец Владислав снова начинает с Великого Старца Варсонофия Оптинского. Повторяет сызнова, как подвергали преподобного гонениям за правду, как о. Варсонофий, еще в 1911 году прозорливо указывал, что народ русский удаляется от Бога и потому Господь отнял Великого Царя от России и дал Царство в руки другого, не столь могучего и сильного духом. И сам же Царь тоже был виновен, поскольку удалялся от Бога в сердце своем.
- Его вина полагается в том, - страстно громыхает иерей Владислав, - что Он по докладу Столыпина и по соизволению Митрополита Антония дозволил выстроить идольский храм в столице тех Государей, предки коих разоряли сии храмы! И не зря указывал архиепископ Вологодский Никон, что все люди, преданные Церкви, протестовали против построения буддийского капища в столице. Князья-редакторы и вся иудействующая печать издевалась над нами, как над фанатиками! Увы, в столь радостный, столь священный для нас, православных русских людей, день, приехавший из Монголии идольский жрец совершает торжественное открытие сего капища, и столица Православной Руси видит чудовищное жертвоприношение на брегах Невы. И когда же? В день светлых воспоминаний торжества Православия над интригами латинства! Но и этого мало! Представьте только, чада мои, только что, от загадочной причины сгорает Троицкий собор. А ведь и действительно - вспыхивает Храм внезапно, чудодейственным образом, будто не стерпя зрети возвышающееся пред ним другое капище - мечеть лжепророка, обманщика Магомета!
Любит Отец поораторсвовать в интимной обстановке. В этот поздний час посторонних в церкви не остается вовсе, двери замыкаются на замок и можно, наконец, поговорить о наболевшем, что называется, без купюр и оглядки. На эти чтения Катя была допущена только по ходатайству матушки Елизаветы, а иначе - и дальше ходила бы себе, недалекая, к 10:30-ти, когда полным-полно случайных людей, а то и вовсе - экскурсантов-безбожников. Ходют толпами, подкатывают на шикарных машинах, пялятся, пялятся...
А чего, спрашивается, пялится? Что здесь - цирк? Музей? Или, все-таки, Храм Господень?
Лично Катя все эти полчища и на порог не пустила бы! Но - политика! Именно так и объяснила ей матушка смысл демократичных сборищ. Не попадут в Православную Церковь - потащатся в проклятущий костел, а то и лютеранский предбанник. Так что - пускай ходят. Вдруг да прозреет что в замутненной голове. Узреют, слепцы, вокруг себя людей истинно верующих. Примкнет еще одна заблудшая овца к близкой по духу пастве. Одно слово - пускай.
- Плачь, русская православная душа! - заканчивает тем временем свою проповедь Отец Владислав. - Кайся пред Богом, благо же наступают и дни покаяния! Вся сия попускается Господом за твои грехи, за твою языческую жизнь! Страшно то, что все это даром не пройдет, за все богоотступничество Филарета придется страдать все той же нашей матери-России. Язык мой отказывается говорить все это, а разум отказывается размышлять. Знаю, иные назовут меня фанатиком: называйте, называйте, господа, как угодно, но я крепко убежден, что суд Божий покарает вас за это. Ручительство сему - вся ветхозаветная история евреев.
Из Храма Катя, как всегда, выходит предпоследней. После нее - только матушка. В этом также присутствует некая приятная сокровенность: сердце светится от тихой радости и Катя с готовностью подставляет утомившейся монахине локоток для опоры. Осторожно и медленно (эти скользкие ступеньки так круты!) они спускаются вниз, к самой ограде. Вот и все. Еще один чудесный день подошел к концу. Сейчас, сейчас матушка Елизавета нежно пожмет на прощанье руку и ....
Снова это коварное "и"! Сколько можно! Гнать! От себя! То, что всегда возвращается?
- О чем задумалась, Катюша? Рассуждаешь про Трофима Бессонника?
- Так ведь нынче именины у Трофима да Аполлинария, матушка! Редкие имена. Не модные.
- Ничего. Зато завтра у нас Борис и Глеб. Слыхала, как говорят в народе? Борис да Глеб спалят хлеб! Это значит, что работать завтра ни к чему. Вот мы и не будем. Хватит. Отдохнем. Поедем-ка лучше в гости.
В гости? Это куда же? Что имеется ввиду? Вот уж матушка, ну и проказница, обожает говорить загадками!
- Это значит, что мы едем вместе с Вами, матушка?
- Со мною, со мною, дитятко. Давно уж было нужно, да все эта вечная суета-суета. Суетность нашего бытия, одним словом. Но вот я собралась все-таки, благословяся, и поедем мы с тобою, миленькая, к тебе. Хочу поглядеть как ты живешь, всмотреться в тебя пристальнее да и познакомиться поближе. А ты что же это, не рада? Ежели не рада, то так и скажи, обижаться не стану, ибо гость, коль он есть незваный, хужей любого из басурманов...
- Что Вы, матушка! Да Господь с Вами! - Катя не может поверить своему счастью.- Я на такую радость и надеяться не смела! Надо же! Господи Иисусе Христе! К Тебе взывала я, недостойная раба Твоя и даровал Ты мне счастье великое, мне, простой женщине, живущей на земле...
- Ну, будет, будет, что ты! Что ты, Катюша! Ты плачешь? Да? Не нужно, душенька, не надо. Христос есть наш Искупитель, Спаситель, Избавитель и Благодетель. Теперь всякий человек, как только захочет, может возвратиться к Богу и войти в Царствие небесное. Иди ко мне, милая. Дай я тебя обниму. Вот так, вытрем слезы, другого пути нет и никогда не было и не будет. Тяжелое тебе выпало испытание. А еще и постоянный гнев Божий, ибо ты все вопрошала Его, за что, мол, такое тебе наказание, а спрашивать такое - большой грех! Потому, что всякий человек есть грешник и во грехе родится из чрева матери своей, так-то.
Тихо переговариваясь, они достигают остановки маршрутного такси и только там Катя успокаивается окончательно.
Первые полчаса она все больше молчит - робеет, ощущая свою ничтожность пред столь высокодуховной особой. Далее, мало-помалу, все устраивается чудесным образом: в маленькой булочной на углу они покупают роскошный тульский пряник, минеральную воду "Елизаветинская" и двухсотграммовый кулечек шоколадных конфет фабрики Крупской.
- Тебе, Катюша, нужно есть побольше сладенького, - уговаривает ее подобревшая матушка. - А когорчику освященного я с собой захватила. У нас-то в Храме когорчик настоящий, душистый, крепенький. Не то, что магазинная сивуха! Сам митрополит нашему батюшке присылает. Сейчас вот придем, сядем рядком - поговорим ладком. Лица на тебе нет! Разве так можно?
Подъездная лампочка, как и обычно, освещает только лунные пятна на собственных боках, однако окрыленная Катя с первой же попытки умудряется попасть ключом в злосчастную скважину. Какая удача! Лихо, лихо. А главное - перед матушкой не опозорилась вконец.
- Заходите, матушка!
- Спасибо, спасибо Катюша, - матушка долго копается в сумке и после мучительного кряхтенья извлекает на свет черные и блестящие босоножки на высоком каблуке.
- Да Вы, матушка, модница!
Матушка заливисто хохочет: - Ох, Катерина, уморила ты меня! Что ты, Господь с тобой! Когда собиралась, то подумала - тапочки у меня старенькие, неприличные. А в гости-то переобуваться положено! Вот и решилась взять эти. А чего, тебе не нравятся?
- Что Вы, - Катя готова буквально сгореть со стыда. - Не слушайте меня, дуру невоспитанную! Вам, матушка, в туфельках очень даже хорошо, просто очень!
И действительно. Обрядившаяся в светскую обувку матушка преображается совершенно. Она разом становится стройнее, выше, а удлиненные каблуками ножки вызывают в груди даже некое чувство зависти.
- Отчего же у меня ноги столь безобразные, что надевай каблуки, не надевай - все равно никакого толку не будет, - думает Катя. Нынче ж начну делать физкультуру, нынче ж...
Они проходят в комнаты.
- О-ох, зачем же ты у себя манстеру завела, - матушка укоризненно качает головой. - Подлое это растение, нехорошее. Слыхала, как говорят? Манстера в дом - муж из дому. А говоришь - гулял. Вот и гулял потому, что ты кустище змеиный завела. Хотя...(матушка пренебрежительно машет рукой) все они, что называется, ходоки.
Катя достает из комода лучшую скатерть, шумно запихивает в микроволновку замерзшую курицу и вот уже дивный аромат жаренного мяса наполняет посветлевшие комнаты, дразнит, манит, щекочет ноздри, растравляет могучий аппетит. На столе появляются массивные ножи с серебряными ручками, извлекаемые на Свет Божий в последний раз...
Да какая, собственно, разница, когда они извлекались в последний раз? Все. Хватит. Она начинает новую жизнь. И нечего копаться на помойке воспоминаний.
- Тяжко тебе, Екатерина, я понимаю, - матушка вздыхает. Ее смуглая рука нервно барабанит пальцами по белоснежной накрахмаленной полянке, где средь салфеток и хрусталя уже утвердился фигурный штоф темно-зеленого стекла, - подарочек митрополита.
- Знаю и про твои грешные мысли, все знаю. Только ты, девица имей ввиду: каждому человеку надлежит претерпеть определенную долю скорбей. И ежели решает грешник самовольно свергнуть с себя возложенное бремя, то тогда в потустороннем мире придется ему нести еще большее. Поняла ли ты меня?
- Все поняла, матушка, я уже давненько все поняла, Вы же мне неоднократно растолковывали, объясняли.
- Но мысли эти ты, все ж таки, до конца не оставила, верно?
- Ой, нет! Что Вы, матушка, что Вы!
- Так, врать мне не смей.
- Матушка...
- Не люблю я этого, знаешь ведь. Вы все еще и подумать не успеваете, а мне уж все известно.
- Простите, матушка...
- Ну, то-то. Ишь, чего удумала! Бросить в лицо Богу данный Им дар! Ты ведь, глупая, представь себе только одно: в то время, как души людей, умерших естественным путем, испытывают в Том мире благодать, облегчение и радость, души слабаков, да-да, именно так называю я наложивших на себя руки, так вот, души слабаков испытывают Там смятение и страдание. А все почему? Да потому, что поступком своим нарушили они Божьи Планы на собственную жизнь. Только подумай! Подумай, что может ожидать муравья, вмешавшегося в планы гиппопотама!
Вот уже целый час они мирно сидят на диване и беседуют обо всем. Тикают настенные ходики, вдалеке, где-то на проспекте Энгельса, дребезжит и катится одинокий трамвай-маргинал. Кате хорошо как никогда. Просто сидеть, просто разговаривать, просто пить вино, не думая о своей участи. Это ли не прекрасно?
- А что, Катюша, может быть покурим?
- Что Вы, матушка, разве ж можно? Батюшка говорит - грех...
- Батюшка! Говорит! А я говорю - сегодня можно!
Темные глаза монахини удивительным образом гармонируют с иссиня-черными волосами, уложенными в тяжелый монолитный клобук. Как же это у нее получается -ни единого седого волоса! Неужто красит? Ай да матушка, ай да проказница...
- А пойдем-ка погуляем, Катюша! - неожиданно предлагает разгулявшаяся скромница.
- Что Вы, матушка, поздно! А темнотища поди - хоть глаз выколи.
- Ну, а нам с тобой есть ли дело до темноты? Блажен и преблажен тот, кто всю жизнь свою последует за Иисусом Христом, потому что он непременно будет там, где пребывает сам Иисус Христос. Пойдем, дитятко, пойдем, хорошая моя. Тут у тебя рядышком парк сосновский - экая благодать. Проветрим головы, разомнем члены и будем готовиться ко сну. Местечко, надеюсь у тебя найдется? Или, может быть, выгонишь свою матушку наотрез?
- Господь с Вами, матушка! Скажите тоже! Совестно слушать! Тем более - комната вторая пустует! Если уж на чистоту, то я, матушка, и мечтать не смела увидать Вас да в доме своем! Вы такая, такая...
- Какая?
- Ой, Вы особенная, матушка! Особенная - и все тут. Больше таких нету. Знайте же, я ради Вас все что угодно сделаю! Все! Буквально, все!
- Посмотрим, милая, поглядим. Ты пальтецо-то накинь, а то ведь на дворе чай не май месяц.
- Ой, матушка Елизавета, Вы, я гляжу, прямо в босоножках!
- Да это все пустое. Может, я понравиться тебе хочу побольше. После прогулки оптопчусь о коврик, всего-то и делов. Что, не уберешься разве за матушкой?
- Ой, ну снова Вы насмехаетесь! Да я за мужем своим покойным, бывало, по десять раз на дню! А ежели придет под шафэ, так хоть караул кричи. Скинет прям на ковер свои сапожищи, а на каждом грязи, с полпуда! Вот и бегаешь, вот и суетишься...