... Весенний лес был так мокр, хоть ты его выжми! Нога, одетая в пятнистый болотный сапог, с каждым шагом по щиколотку уходила во влажно чавкающий мох, оставляя позади глубокие ямки, мгновенно заполняющиеся черной от торфа водой. С серого, цепляющегося за самые верхушки невнятных, еще по весеннему голых березок да чахлых елок неба, сыпал меленький холодный мерзкий серый дождик, от которого на душе Леши Ивкина тоже было серо, мерзко и слякотно.
Уже второй день он, как одинокий волк, бродил по этому леску, высматривая среди серенькой паутины дождя следы окопов или траншей... Но нет! Хотя следы тяжелых, кровавых боев - то заплывшие землей воронки, то ржавый спутанный клубок колючей проволоки, то торчащий из скрюченного, как артритный палец, ствола проржавевший до охряной пыли осколок - встречались ему на каждом шагу, но под проволочным щупом, который Леша держал в руках, в мать-сырой земле лязгали только камни да древесные корни, заплетшие за долгие годы искалеченную землю...
Нет никого! А ведь должны, должны же быть они! Ведь где-то лежит здесь, может совсем рядом, павший за Отечество красноармеец. Который, может быть, только и сумел в своей коротенькой жизни, что на краткий миг приблизить желанную Победу, поймав в свою узкую, мальчишечью грудь вражий свинец.
И Леша его обязательно найдет...
Звякнет под щупом железо... Леша опустится на колени, осторожно снимая дерновое одеяло, а потом будет просеивать через пальцы жирную ледяную глину, выбирая из нее молодые,белые косточки. Надеясь при этом найти если не заполненный (обязательно черным графитом карандаша!) вкладыш в черный бакелитовый пенальчик медальона, то хоть солдатскую ложку с именем... Хотя бы именем! А впрочем, на худой конец и так хорошо! Собрать косточки в мешок, да потом переложить их в гроб... Упокой, Господи, солдатскую душеньку, прими, земля, русские косточки.
Но нет. Что-то не везет сегодня Ивкину. Устал, промок да ногу натер... Хорошо, что купил в запас носков, будет, чем дырявый заменить (латать носки Ивкин толком не умел, а потому и не любил.)
Опустил Леша на "пятую точку" с поясницы пенополеуретановую подушечку, присел на кочку, предварительно проверив её щупом. Конечно, кто-то может счесть это паранойей. Но Леша до сих пор был жив и более того! собирался жить и дальше.
Ивкин расстегнул снятый рюкзак, достал из него флягу в сером суконном, чехле, отвернул крышечку... сначала было решил налить в неё, а потом махнул на это дело (мысленно, так как сил оставалось немного) рукой да и хлебнул прямо из горлышко.
Рот и горло мигом обожгло теплой, вонючей волной "паленой" водки. Леша достал из кармана сигарету, помял её в желтых от никотина пальцах, закурил, наслаждаясь табачной горечью... И не заметил, как капнул из случайно наклонившегося горлышка фляги на сочащуюся влагой землю несколько жгучих капель.
- Привет, Леша! Ты это чего, сапоги водкой моешь?- вдруг услышал он за спиной странно знакомый голос.
Ивкин стремительно обернулся, и увидел меж белеющих березовых стволов своего приятеля по литературному форуму, Володю Белых, с которым он буквально три дня тому назад расстался в столице. Через неё Ивкин ехал сюда, на "Вахту Памяти", и настоятельно звал Белых с собой- да тот все отнекивался да отказывался, ссылаясь на, как видно, мнимое нездоровье...
А вот теперь сам взял да приехал!
- Привет, Иваныч! Рад тебя видеть живым и здоровым ...,- почти правдиво сказал Ивкин, тщательно закручивая колпачок на фляге. Потому что сегодня, как видно было по всему, работы уж больше не будет. Сначала надо отвести неофита в лагерь, да там его устроить, да накормить (и особо напоить!), да дать ему подписать много-много разных бумажек... А пользы от оного приобретения для отряда вовсе никакой. Ну, может, на кухне подежурит... подсменит кого?
- И я тебя рад видеть, живым..., - как-то криво усмехнувшись, ответил Белых. - Сидим, значит, водку пьянствуем? А тут тебя красноармеец дожидается...
- Какой красноармеец? - удивился Ивкин.
- Да наш, советский... а что, разве другие красноармейцы бывали? А! "Роте фане"? так это и не армия вовсе...,- на ходу, уже через плечо, отвечал ему Володя, направившийся в самую топь, бесстрашно погружая в неё свои худые, длинные ноги в блестящих черных туфлях, к которым совершенно не приставала рыжая болотная тина... Почему-то это странное обстоятельство тогда совершенно не изумило Ивкина.
- Ну вот, здесь и копай! Да не волнуйся, он верховой! - указал Володя пальцем на заросшую сухой осокой кочку.
Ивкин, ни на секунду ему не поверив, все же из простой вежливости отстегнул с пояса саперную лопатку, сделал первый копок... Под тонким слоем дерна вдруг тускло блеснули молодые зубы...
- Что с ним стало? - удивлялся Леша, осторожно высвобождая из ледяной болотной грязи останки. - Вроде, все кости целенькие...
- Да в живот его угодило ... видишь, вон, вон, осколочек такой махонький? Упал, бедняга, да прямо лицом в болотце. Так и ушел в ершову слободу... Утоп, короче говоря.
- Эх, жалко парня... Сколько, ему, интересно, было?
- Семнадцать, восемнадцатый шел...
- А ты-то откуда знаешь, Володь? И вообще, что ты стоишь, как барин, давай вот хоть мешок подержи...
- Да так, вот, знаю. А помогать я тебе держать мешок не буду! Мне нельзя...
- Ишь ты?! А почему?
- Да вот так уж... чего ты копаешься, как свинья в огороде? Все почки с селезенками парню перемешал...
- Что ты врешь... Это просто земля!- грустно сказал Леша.- Теперь, это просто земля... А я не просто копаюсь. Может, медальон найду...
- Не найдешь. Выкинул он тот медальон, сразу, как получил...
- М-да, очень может быть... Вот ведь, как теперь узнаешь, кто это был?
- А ты его спроси! Чай, язык-то не отвалится?- язвительно усмехнулся белоручка Белых.
- Эй, парень, как тебя зовут?!- шутовски задирая вверх кудлатую бороденку, возопил Ивкин.
- Карабанов, Федор Яковлевич, 1924 года рождения, уроженец села Большие Мордовские Пошаты, призван Ельниковским военным комиссариатом, а где служил, он сам толком не знает... Привезли маршевую роту ночью, утром пошли в бой... Вот и вся его военная судьба.
Ивкин, протирая очки, оторопело смотрел на Володю Белых, одетого в недорогой, но приличный черный костюм, а также белую рубашку с простым черным галстуком... Белых стоял на болотной кочке, а рыжая трава под подошвами его полуботинок совсем не гнулась...
... - Значит, Володя, тебя твой рак все-таки дожрал.,- убито произнес Ивкин, тупо шагая вслед своему бывшему знакомцу.
На эти слова Белых аж оскорбился:
- Ну, писатель, ты даешь! Это что, я так на "Вокзале" так плохо выглядел, по-твоему? Что за три часа взял да и скапутился?
- Нет, конечно, пиво ты в себя заливал, как здоровенький...,- согласился со справедливым замечанием Ивкин.- Да что же случилось? Неужели ты под поезд попал?
- Какие ужасы, ты, Леша, говоришь-то... под поезд! Нет, у меня все было просто и банально... Как в том еврейском анекдоте: Встречаются два еврея. Один говорит - вы таки слышали, что Шмулевич помер? - Ах, неужели у него был рак?! - Да нет, он помер от гриппа... - От гриппа? Ну, это не страшно...Хе-хе. Зарезали меня. - с нервным смешком произнес Володя.
- Как так...зарезали? - ошеломленно пробормотал Ивкин.
- Очень просто. Ножом. - пожал плечами Белых. - Иду я это по пристанционному лесу, гляжу, какой-то чурка впотьмах зажимает нашу малолетнюю поблядушку...
- Да от чего же именно поблядушку?
- А кто же она такая, если на стреме стояла, когда меня её носорог добивал? И подбадривала его при этом: дорежь его, добей его, милый Мухранчик!
- И он тебя...
- Не, не дорезал... струсил и убежал! Даже нож в ране оставил! Я так с ножом в сердце до приемного покоя и дошел. У нас ведь в Жуковском все рядом! Да только не пустили меня в больничку. Дежурная медсестра, узбечка Гульнара Шариповна, дверь мне поленилась открыть! Иди, говорит, от сюда, пьяный рюсски свинья, проваливай себе... Я и пошел домой. Там ведь рядом. Представляешь, открыл входную дверь, тихонько вошел в прихожую, тихонько сел на лавочку, тихонько снял ботинки, пошел в ванную, наклонился над раковиной, чтобы кровью пол не забрызгать, вытащил нож... и тут же помер. Ха-ха.
- Да, дела... но зато на рукоятке ножа небось отпечатки пальцев убийцы остались? Поди, найдут?
- Кого?! Мухранчика? Да он, сверкая пятками, в ту же ночь в свой родной Дагестан рванул... И, главное, кто будет искать-то? Участковый полицай по фамилии Джабраилов-Оглы? Он сначала было мою супругу на убийство колоть стал, а потом вовсе на суицид перевел... Мол, расстроился аз, грешный, потому как мой последний рОман Бодров из "Яузы" печатать не восхотел. Схватил я это с горя чужой кынджал и совершил приличное самураю сэппоку. Тьфу. Что мне этот Бодров, что я этому Бодрову... А ведь кое-кто и поверил. Обидно, да?
- Ну и как же ты...
- Ну как... как все. Шелкова трава заплетает след, значит, мово милаво в живых уж нет... Да все равно! Наша жизнь и смерти не стоит. Живем, как во сне...В тяжелом, пьяном сне. Каково похмелье будет?
- Да так... Гурии, конечно, и представляешь, Леша, все как одна девственные! То есть, лежит эта дурища бревно-бревном, и только глазищами накрашенными хлопает... А поговорить?!
- А... куда мы, собственно, идем? - вдруг осознав, что следуя за невероятным гостем, он ушел в самую чащобу, вдруг спохватился Леша.
- Да Господи! Неужели ты не еще понял? сейчас я тебя заведу в самое гнездо вурдалаков... И мы из тебя кровушки-то насосемся.... ур-р-р-р...,- глухо и утробно заворчал Белых.- И зря ты, мил человек, затесей не делаешь! Потому как потом ты сюда дорогу искать будешь?
- А что, надо будет искать? - довольно глупо спросил Леша, но тем не менее рубанул саперной лопаткой по коре ближайшей березки.
- Надо. Потому как весь медсанбат 136-то стрелковой ты один не поднимешь...
... Задумчиво потюкивая лопаткой по стволам, отщепляя от них молочно -белую щепу, Леша все шел и шел куда-то, сначала сквозь моховое болотце, покрытое скелетами засохших на корню осинок и ивняка, потом уже по относительно сухому, хрустящему под ногой валежнику... В голове у Леши было светло и пусто.
- А скажи-ка ты мне, дикое вятское создание, зачем же ты так спокоен? - не оборачиваясь, спросил вдруг Володя, задумчиво помахивающий на ходу сорванной веточкой.
- А чо, а? - чисто по-вятски, привычно изобразив дурака (для чего ему вовсе не пришлось особо и напрягаться) ответил покойному Ивкин.
- Ну, я не знаю... Мог бы, например, упасть в обморок, со страху...
- Хе. Так я тебя и живого не особо боялся! А уж теперь, что ты мне можешь плохого сделать? Даже в комментариях в моем разделе не особо насрешь! - обнажил желтые от курения зубы поисковик.
Действительно, и сам Леша поражался своему спокойствию... Ну, Володя как Володя. Третий день, говоришь? Да не особо еще и запАх! Это потому, видно, что погоды стоят не жаркие...
А ежели серьезно, с тех пор, как он стал работать на "Вахте", Ивкин привык к тому, что ОНИ где-то совсем рядом.
То мирно пыхает дымком вставленная в свежую могильную насыпь дешевенькая сигаретка... То ощущаешь, будто кто-то тебе смотрит, пристально, не отрываясь, в напряженную до ледяной изморози по хребту спину... Это все обычные дела.
Только дважды Ивкин был потрясен до самой глубины души.
В первый раз, когда случайно, оторопевший, увидел он на свою беду, как невесомым призрачным туманом уходят в дымный закат ОНИ... те, которых подняли поисковики и наконец уложили в братские могилы...
И второй раз. Когда однажды глухой полночью, лежа под прогнувшимся пологом сырой палатки, услыхал он вдруг сквозь шелест и шум деревьев тихий детский смех... Дети, как видно, играли, что-то говорили друг другу, даже напевали какую-то незнакомую ему песенку... Только он не разобрал ни одного их слова. И так жутко в черной ночи звучали эти простые и естественные (при дневном свете, на детской площадке) тонкие и нежные голоса, что Леша вытащил охотничий нож и почти до самого рассвета напряженно всматривался в палаточный полог, поминутно ожидая, что он вот-вот колыхнется от касания детской руки. Наутро Ивкин углубился в лес, туда, где он слышал эти загадочные детские голоса. И там, на берегу лесного ручейка, тонкой струйкой сочившегося по заросшему овражку, прямо в воде, увидел он крохотный эмалированный голубой тазик. Игрушка такая, времен роковых сороковых годов. А рядом нашел головку фарфоровой куклы с отбитым почерневшим носиком...
Игрушки неведомых детей, как видно, навсегда заблудившихся в этом проклятом месте, Ивкин тайком похоронил в братской могиле, и никому потом ничего не сказал. Сил и мужества ему на это тогда не хватило.
Так что это явление Леша, как человек в добавок воцерковленный, воспринял вполне адекватно. Ведь являлся же умерший к Саулу? А чем он, Ивкин, хуже Саула?! Да еще и лучше. У Ивкина ничего природой данное не обрезано.
- А вот еще скажи мне, хомо крокодилус, как ты с поднятыми бойцами без меня разговаривать потом будешь? Ведь скоро я тебе буду уж не помощник...Времечко у меня земное кончается, воно оно чо...
- Э... а чо делать-то надо? Как поступить?
- Ой, Леша, вроде культурный ты человек, с высшим гуманитарным образованием! А такие странные вопросы задаешь, как дитя малое. Ну, вот к примеру идет Иван-Царевич к Кощею Бессмертному... а почему, кстати, эта жертва булемии бессмертная? Ведь раз жив, так и помрешь? А? Правильно. Потому что он, Кащеюшко -то, вовсе и не живой. Сиречь идет Иван в тридесятое царство мертвых. А как идет?
- Через Бабу-Ягу?- догадался умненький Ивкин.
- Правильно. А где она живет и почему у неё костяная нога? А живет она в избушке на курьих ножках! То есть избушке, стоящей на ножках окуренных! А избушка та без окон, с одной дверью, что к жилью человечьему задом, а к лесу черному передом... И что увидит живой человек, придя к этой избушке? Если покойника кладут ногами к выходу?
- Костяную ногу...,- мрачно пробурчал Ивкин.- Это что же, мне помереть придется? Чтобы мертвых слышать?
- Ну не навсегда же! - с оптимизмом отвечал Володя. - Это просто игра такая, в помирушки... Надо выкопать могилу, полежать там малость...
- Да чем же я её копать буду? - пожал плечами Ивкин.- Вот этой лопаточкой, что ли?
- М-дда. - мрачно сказал покойник. - Действительно, времени займет это немало... Но можно и по греческому способу. Ты как, Леша, крови не боишься?
...Розовые угли костра подергивались мало-помалу седым пеплом. Тонкий дымок улетал и таял в сиреневых сумерках. Неслышно, на мягких лапах к поляне подкрадывалась ночь.
- А вот скажи мне, Иваныч, помереть, это как?- постукивая камнем о камень, чтобы сделать поострей кромку, деликатно спросил Ивкин.
- Да так... Потемнело в глазах, да тут же и стукнулся лицом о плитки пола. А потом, гляжу этак чуть сверху и со стороны: лежит в ванной комнате странно знакомый мужик, все кровищей забрызгал. Собака воет, жена орет... Весело, короче говоря.
- А зачем я каменный нож делаю? Чо, охотничьим руку резать не способней ли будет?
- Давайте, пилите, Шура, пилите... то есть, стучи себе!
... - Капельки-сестрицы, красные девицы, быстро бегите, друг с другом говорите, мне, Рабу Божьему Алексею, помогите...
Однако, "красные девицы" из проколотой Лешей каменным подобием ножа вены вовсе не торопились бежать! Наоборот, черная, как дёготь, капля сначала медленно набухала на его запястье, потом так же медленно и лениво поползла, оставляя густой, как патока, след, по чуть вздрагивающей узкой ладони, зябко протянутой над рдеющими в ночи углями... Вот, наконец, она достигла указательного пальца, задержалась на секунду... оторвалась и с шипением упала в гаснущий костерок. Вот набухла вторая капля... с шипением упала... набухла третья... Леша, как завороженный, смотрел, как в костерок капает его кровь, а потом сизоватым облачком вздымается к чернеющим небесам.
С шипением упала третья капля... и снова ничего не произошло!
За исключением того, что слева от Леши раздался гневный девичий голос:
- Нет, ну это просто изуверство какое-то, Владимир Иванович! Вот зачем же вы его заставили всё это проделать? Взял, дурачок бородатенький, как дитя доверчивый, да и всю руку себе раскровянил! Да ведь вдобавок еще и сделал это какой-то грязной каменюкой! Сплошная антисанитария! Тут ведь микробы просто кишат!
- Наденька, не беспокойтесь! Любой микроб на нашем Леше тут же и подохнет! Ведь он же вятский, мужик хватский, он кировску тюрьму блинами конопатил...
На Лешину руку меж тем быстро легла пропитанная йодом марлевая салфетка, которую наложили умелые и нежные девичьи пальцы. Удивленный Ивкин увидел обочь себя невысокую, крепенькую девушку, в защитной выгоревшей гимнастерке и такой же потертой форменной юбке.
На её петлицах рубином горели два кубика на черных петлицах, а из-под кокетливого берета выбивались тугие белокурые пряди а-ля Любовь Орлова (или Марика Рокк, кому как нравится...)
- Ну, Лешенька, извини меня, окаянного! Поиздевался я малость над тобой, чалдоном блаженным .Ничего делать было не нужно, - покаянно склонил голову Белых. - Да ведь и сам ты был передо мной аки Аким-простота! Нет бы пораскинуть малость мозгом: если ты меня видишь, то отчего бы тебе не видеть и других? Где же твоя логика? Где твой разум?
- Вятские, оне такие... Чуды! ведь от чуди и породились! А чудь, был народ ох и сквернай: все одноглазые - един глаз на лбу; писать, какать - под мышкой, не как у нас...,- с доброй усмешкой пробасил крепкий уральский мужичок, от которого так и веяло надежной, уверенной русской силой.
- Да что ты говоришь-то! - обиделся за Лешу высокий и худой, истового иконописного, прямо иноческого вида старшина, с огромными печальными глазами. - Вятские, они зато на работу знаш как хватские: Семь вятских стоят на возу, один наш ярославский им кидает снизу, да оне яму ещё и кричат: "Эй, паря! Не заваливай нас так шибко!"
- Ой, да зато вятские куда как шибко умны! Куда уж вам, ярославцам косопузым! - встрял в разговор разбитной курчавый паренек с раскатистым смоленским говорком.- Подошли раз два вятских Ивана к берегу. Как переплыть на тот берег? Лодки нет. Чё делать? "Вань, дак давай я тебе вот чё сделаю. Вот бревно подтащим сюда. Лапти на тебе?" - "На мне". - "Я тебе лапти-то... Садись на бревно. Я тебе лапти-то свяжу верёвками да и оттолкну ". Ну он лапти связал, оттолкнул. А у него чего ? Груз-то ведь тяжелее вверху. И он перевернулся в воде. А другой давай первого-то укорять: "Вань, не успел отплыть, а уж лапти сушишь?! ".
- Леша, вы не обращайте на ребят внимания...,- с ласковым укором погрозив им, как малым ребятишкам, пальцем, сказала медсестра. - Просто скучно им, вот и все! Ведь на этой поляночке мы котору весну да котору осень, все одни да одни... Зимой хорошо! То зайчик пробежит, то векша проскачет... А вот по осени, когда злые дожди секут... Скучно нам здесь, Лешенька. Аж до смерти скучно...
- Алексей, а Сенявино-то хоть наше?- с тоскливой надеждой вдруг спросил Ивкина молоденький лейтенантик в ещё не обмятой, новенькой форме.
Ивкин прикрыл глаза и тут же увидел внутренним взором:
Жирного чиновника, запихивающего в лоснящийся от жира толстогубый рот куски осетрины...
Пьяного, красномордого, что-то гнусящего попа, лениво махающего кадилом...
Дебиловатых длинноволосых уродцев с пивасиком в руках...
Мусорную свалку на огромной могиле под открытым небом...
Ивкин мучительно, но лишь про себя, простонал от жгучего стыда... Открыл глаза и твердо сказал :
- Наше Синявино. И Ленинград мы отстояли... И нашу Победу никому у нас не украсть!
... Проснувшись утром в своей палатке, слыша за освещенным солнышком пологом веселые голоса бойцов поискового отряда, Леша Ивкин только головой качал: каков чуден сон ему явился! Это всё потому, что вчера с приезда много паленой водочки выкушал...
Только вот отчего у него на левом запястье повязка, да такая аккуратная? И откуда он доподлинно знает, куда ему сегодня обязательно следует идти...