... Тятя! - зуёк Николка, жиголкой взметнувши своё худенькое отроческое тело на передню пьяну щеглу, котору сущеглупы норвеги утлегарем кличут, поднес сложенную козырьком исцарапанную и испачканную в дегте ладошку согнутой в драном локте шуйцы к своему высокому и чистому лбу, над которым лепо кудрявились льняные пряди николи не чесанных волос, чтобы ярый блеск беломорских волн не слепил его васильковых глаз, да и снова возопил: - Тятя, на час позырь-ко!
Эльпидифор Никандров сын, годистый да знатный кормщик княжегубского карбаса "Колвичанин", в сей час рассекавшего тупым водорезом тихую после недавнего бурака зеленую волну, не торопясь отворил скрипнувший притвор казенки и, могутно ступая, да так, что под его юфтевым сапогом жалобно скрипела густосмолена палуба, солидно и неторопливо вышел по приступу на верхнее жило. Ибо справному кормщику бегать отнюдь не пристало, даже когда его карбас под заныр идет. В его могучих руках огромная медная зрительная труба, привезенная во славные времена оны из самого Амстердаму, казалась сущей детской игрушкой, наподобие тех калейдоскопов, на которые в холмогорской ярманке мудры заморски гости у девок да мелкоты поморский скатен жемчуг выменивают.
Проверив предварительно крепление кормила, а лишь затем приложив зрительную трубу к своему левому глазу, над коим густо клубилась мохнатая бровь, кормщик приличное время востро рассматривал указанный ему зуйком еле различимый на самом горизонте, там, где белесое небо полуночи смыкалось с морем, крохотный белый треугольничек.
"Ишь ты! Зорок, заугольник! - довольно подумал Эльпидифор о своем дитёнке. - Не всяк сразу и заметит!" Однако вслух хвалить Николку отнюдь не стал: испотакать своих малых, особенно дролей, у помор исконвек было не принято. Вот такие оне бысть суровы люди.
Свежий поморник развевал эльпидифорову бороду, срывая с верхушек волн брызги, дождем оседавшие на пестрой николкиной ряднине, но мальчик их вовсе не замечал, с тревогой ожидая, что скажет ему строгий отец.
- Завечаю я, что сие есть аглицкий фрегат! - густым протодьяконским басом прогудел Эльпидифор. - Никак, к Соловкам путь держит? Токмо вот, зачем? - и снова прижал окуляр к глазу.
И вовремя. Потому как над черным корпусом трехмачтового корабля взметнулось тугое белое облачко и над вантами поползли вверх цветные флажки. Спустя пару минут до помора донесся звук далекого пушечного залпа.
- Тятя, ето он чаво? - почему-то испуганно спросил зуек, и сам на себя за этот не званый, не прошенный испуг шибко рассердился.
- Да уж вестимо что! Ложись, говорит, паря, в дрейф! Подойду оборт! Ну-тк, што ж? Нам яво пужаться нечего, мы мирны купцы. Эй, робята! Хорош валандаться! Паруса долой, реи брасопь...
Взбежавшие на палубу босоногие отцовы бральщики, Корней да Матвей, мигом дружно потянули багорки, разворачивая реи набольшой щеглы от крепкого шелоника. Карбас, по малу сбавляя ход, ложился на бакборт. Палуба начала ощутимо гугаться под ногами, в такт пробегавшей под матицей крутой шипящей волны.
Меж тем иностранный корабль вырастал из морских вод, подобно белоснежной пирамиде. Над тонкой трубой, высившейся над палубой, курился черный дымок.
- Тять, да чем тебе пароходы не нравятся? - удивился Николка, вспоминая, как он увлеченно лазал в Архангельском на тамошнюю, тожеть паровую "Орлицу", мирно шлепавшую деревянными плицами круглых колес через Двину -матушку. - У него зато способность без ветра ходить есть!
- Дык есть-то оно есть, да не про нашу честь! У нас на Беломорье с ветрами перебою не быват. Вишь, винтовой... а как хватят его ропаки с коржухами, так куда он и винт-то свой денет? У нас ведь днище-то как то крутое яичко! Жми, дави - а мы из любого льда невредимы выскользнем! А вот он-то, сумлеваюсь...
- Hey Russki! Everyone up on the deck and stow the cannon! - донесся с палубы "Бриска", нависшей над крохотным по сравнением с ним поморским корабликом нечеловечески искаженный жестяным рупором голос просвещенного мореплавателя.
- И чего так орать?- поковырял в заросшим рыжим волосом ухе кормщик. - Мы и так все тута, а оружия у нас - чугунный безмен да плотницкий топор. А, постой... еще ведь пищаль сигнальна есть! Корнюшка, вынеси ея да на щегру метни...
Слазивший в казенку Корней не успел выйти с древней пищалью на палубу, как на английском пароходе звонко запела боцманская дудка. Потом что-то вдруг грохнуло, и воздух вокруг беломорского юнги завыл и завизжал.
Кормщик Эльпидифор мигом сгреб мальчишку в охапку, закрывая своим могучим телом, по которому вдруг, как по гонтовой крыше, застучал град. Мозолистая отцова рука зажала Николке глаза, но он успел увидеть, как Корней, схватившись за грудь, со стоном оседает у фальшборта, выронив глухо стукнувшуюся зеленым от древности стволом пищаль, а рядом с ним валится на чисто, добела выскобленную палубу Матвей, зажимая обеими руками живот, и сквозь его пальцы стремительно сочиться багровая руда, расплываясь черным пятном по белой рубахе.
- Слыш-ко, паря, чо я тебе баю!- услышал вдруг мальчик совершенно спокойный голос отца.- Ежели тебя супостаты в полон возьмут да прикажут к Соловкам их вести, ты их голоменью отнюдь не води! Дожидайся куйпоги, да чтобы колышень да печки егры скрадывали, да и сажай их, бесов сатанаиловых, на луду! А там пусть они тебя хоть бы и убивают. Понял ли?
- Внял, тятя.,- строго и тихо ответил отрок.
- Ну, Господь с тобою.,- сказал кормщик и помер.
... - Ну, и что пишут?- вежливо поинтересовался архимандрит отец Александр, в прошлой своей жизни старший боцман линейного корабля "Три Святителя" у образованного знатока языц незнаемых Винцентия Друшлевского, в прошлой своей жизни инсургента, за участие в очередном Польском восстании сосланного навечно в монастырскую тюрьму. Из вечности он отбыл пока самую малость - четверть века.
- Да, понять их не мудрено! Коммодор Омманей, капитан фрегата ея Великобританского Величества "Евридика" и главнокомандующий эскадрою на Белом море, сим объявил, что как Соловецкий монастырь принял на себя характер крепости и производил недружелюбие английскому флагу, то, в удовлетворение за такие мерзкие и враждебные действия, капитан, командующий эскадрою, требует: во первых, безусловную сдачу гарнизона со всеми пушками, оружием, флагами и военными припасами; во вторых, гарнизон должен сдаться не позже шести часов по получении сей депеши. Все насельники монастырские должны выйти из крепости и встать перед английскими матросами на колени, отдав ключи от монастырской ризницы. В случае же нападения на британский флаг, или если комендант не передаст сам, лично свою шпагу на пароход "Бриск", немедленно последует бомбардирование монастыря.
- Ишь ты? - смиренно улыбнулся в окладистую бороду настоятель. - А где, кстати, твоя шпага, сыне?
Начальник местной инвалидной команды, колченогий прапорщик Никонович, выслуживший себе первый чин всего только лишь за тридцать лет беспорочной службы на погибельном Кавказе и прежестоко израненный в лоб при взятии Бамута, яростно стиснул изрубленными в чеченских лесах пальцами эфес своей дешевенькой офицерской шпажонки. Было по всему видно, что отнять ея у него можно только исключительно вместе с жизнью. Да и то, сомнительно...Поди, и мертвый не отдаст.
- Ну, ну... вижу. А как у нас вообще с оружием?
Любознательный вечный узник Друшлевский с энтузиазмом ответствовал:
- Оружейная монастырская палата наполнена множеством оружия, предками нашими употребляемого, каковы суть: бердыши, разных видов палаши, сабли, метательные дротики, копья и стрелы. Немалое количество есть и огнестрельного мелкого оружия, между ними большее число составляют ружья с фитилями разного вида, величины и сложения, так что знающий хорошо древние оружия, нашел бы в них и самые редкие!
- Да, диковинки, это хорошо, и хорошо весьма... то-то англичанка похихикает, когда мы против нея воздвигнемся с бердышами да с луками... А как у нас с командой?
- Всего у нас по списку числится пять десятков инвалидов., - солидно начал доклад прапорщик. - Да вот только оружие из них носить могут унтер-офицеры Павел Николаев, Харлам Пономарёв, Николай Крылов, рядовые Тимофей Антонов, Терентий Рагозин, Михаил Фомин, Илья Репнин, Михаил Звонков, Кузьма Дронов, штрафной Николай Яшников...,- и с некоторым сомнением добавил: - Я вот, наверное, тоже смогу... Остальные мои вояки совсем слабосильны или от преклонной старости немощны.
- Меня посчитайте!- уместно заметил узник-поляк.
- И меня..., - задумчиво произнес настоятель.
- Значит, нас целая дюжина! Как апостолов ...,- неизвестно чему обрадовался комендант.- Вам, батька, оружие брать не полагается... Вы у нас ангельского чину.
- С пушками у нас как?
- С пушками у нас, владыко, очень хорошо! Вот без пушек, нам плохо... Есть две чоховские пищали времен Соловецкого сиденья...
- А что у неприятеля?
Тихий келейник, исполняющий обязанности "хартульщика" (сиречь библиотекаря, который с хартиями древними весь день возится) неслышно подал на покрытый камчатной скатертью свежий выпуск The Naval Warrant Officer"s Journal, с иллюстрированным приложением Fighting Ships.
- Так. Военные пароходы "Миранда" и "Бриск", каждый о четырнадцати орудиях... Фрегат "Эвридика", малый... тридцать две пушки! Ничего себе, малый... На всех трех кораблях может разместиться батальон морской пехоты, триста человек...В целом, диспозиция мне ясна. Оборона наша убога, поэтому смысла не имеет. В глазах лимонников, понятное дело. Отец келарь!
- ИЙЙЯ!
- Господи, отец Матфей, что ж ты орешь, как в Красном Селе на анпираторском смотру... Бери с собой наших остальных бывых вояк, сиречь отца Варнаву да отца Николая, собирай трудников да водружайте пищали на башнях. Отец комендант... тьфу, ты, Господи, прости меня, многогрешного... господин прапорщик!
- Слушаюсь!
- Бери своих инвалидов, да горохом рассыптесь среди валунов в Гавани! Головы свои берегите. Ваша задача, не дать англичанам безнаказанно произвести дебаркацию. Бейте офицеров, в первую голову...
- Разумно. Так чечены в лесу воевали, и не без успеха...
- Ну а аз, многогрешный, обойду стены с образом преподобных наших старцев Зосимы да Савватия... Чего тебе, старче?!
В дверях кельи показался опирающийся на два костыля, седой как лунь древний инвалид, с серебряной медалью на груди. На которой ясно читалось: "Не намъ, не намъ, а имени твоему. 1812 годъ". Старец уставил в настоятеля сухой палец и грозно вопросил:
- Батька, почто обижаешь?
- Чем же я тебя, небога, обидел? - удивился добрый отец Александр.
- Как это чем? Прибежал твой келейник, и велел мне отправляться в монастырский подвал... а ежели, говорит, ты ходить не в силах, так мы тебя, дедушка, на руках туда отнесем!
- И где же здесь обида?
Ветеран аж задохнулся от гнева:
- Вы, отче, значит, будете набег иноплеменных отражать, а я в подвале прятаться? Не бывать же сему! - и пристукнул костылем.
- Так это... сыне мой возлюбленный, ты ведь и ходить-то, как я вижу...
- А зачем и куда мне ходить?- резонно заметил старый солдат.- Я и при Бородино не очень-то много куда ходил. Помню, наш отец-полковник вышел перед строем: помрем, говорит, здесь, ребятушки! а назад ни шагу! Ну, так вот и простояли мы весь день на одном и том же месте...те, кто не полег, понятное дело!... Нас потом, уцелевших, со всего полка в одну едину роту свели, да...Так что посадите меня в укромное место, дайте мне фузею, да пуль, да пороху...
- Зачем тринадцатый?- возразил солдат.- Нас много! Которые совсем не видят, так нам хоть ружья заряжать будут...
- А ты?
- А я, батька, хорошо вижу! Вблизи, правда, оно не совсем, расплывается... а зато вдаль-то, ого-го!
- Эх, англичанка, англичанка! Садовая ты голова! И куда же ты против России-матушки полезла? - с сокрушением произнес отец-настоятель. И мысленно послал супостату Большой Боцманский Загиб.
... Сквозь треск дымного пламени, роковым, смертельно-прекрасным оранжевым цветком распустившемся на древней стене соловецкого Кремля, доносилось стройное и велигласное пение Тропаря, Глас первый:
- Спаси, Господи, люди Твоя!
И благослови достояние Твое,
Победы православным Христианом на сопротивныя даруя,
И Твое сохраняя Честным Крестом Твоим жительство!
По боевой галерее, поминутно осыпаемый осколками серых карельских валунов, которые вот уже шесть часов неустанно дробил аглицкий чугун, окруженный, будто Божьими пчелами, кружащим ореолом огненных искр, неторопливо и обстоятельно шел Крестный Ход.
Монастырь пылал, как Божья свеча, поднимая к небесам незримую поминальную молитву за павших русских ратников...
Чумазые монахи в давно прожженных рясах, купно с двинскими трудниками, пришедшими в монастырь по обету, споро и неустанно, как мураши, передавали наверх деревянные ведра с водой из Святого ключа. Кто орудовал багром, растаскивая горящие балки, кто бодро тюкал топором, обрубая грозно гудящему огню путь в глубь Братского жила.
Время от времени запалившиеся мужики отбегали к Красному крыльцу, где отец келарь заботливо потчевал братию и мирян стоялыми монастырскими медами да наливками, кои и монаси, благословясь, приемлют.
Однако, пили хмельного на удивление мало! Не тот нынче был день.
Ражий олонецкий купчина, со слезами умильной радости оглядывающий творимые агарянами разрушения, в восторженном предчувствии немыслимого барыша от предстоящих восстановительных работ, истово перекрестился:
- Слава Тебе, Господи! В какой нужный час Ты меня призвал в сию обитель...
В этот миг разорвавшаяся английская бомба просто смела с резного белокаменного крыльца и его, и отца келаря. На древний булыжник мостовой хлынули, мешаясь, человеческая кровь и шипящее зелено вино...
- И опять же, слава Тебе, Господи! - шевеля вмиг побелевшими губами, стойко сдерживая рвущийся наружу мучительный крик, произнес купец. - Отче, не семь ли грехов с меня теперь долой?
- Истинно реку тебе, сыне, не семь, а семьдесят раз по семь грехов ныне отпущено еси... Нынче же будешь среди соловецких праведников!- сурово отвечал ему склонивший перед ним колени монах.
- Ну, ин тогда и ладно., - радостно вздохнул купец, выхаркивая на бороду кровь. - А англичанке... вот ей!
Так, с пальцами, сведенными в кукиш, он мирно и отошел...
Меж тем англичане, видя явный неуспех бомбардировки, подходили к Святой пристани все ближе и ближе, благо что глубины в бухте этому благоприятствовали. Да! Коммодор Омманей, стоявший на шканцах HMS "Evredice", которая была, честно говоря, вовсе и не фрегатом, но корветом о 26 пушках, стоящих в открытой батарее, был недоволен. Чертовы "русски", как видно, тупые от природы, вовсе не собирались выходить из своего уродского Kremlin, который обладал такими неприступными стенами!
Увы, поджечь его удалось, но разгрызи его Деви Джонс, как проломить стену, так и сломить стойкость русских попов всё никак не удавалось!
И то, и другое было не просто плохо, а очень плохо.
Коммодор, отправляясь в дикую Московию, предварительно внимательно прочитал в библиотеке Британского Музея подборку материалов об этом богатом месте... как видно, пограбить там было что! И вот, вместо того, чтобы уже упаковывать раритеты, он вынужден продолжать расстреливать русский монастырь, поминутно рискуя утратить свое достояние!
Мерзкие русские сволочи! Они, как видно, решительно собрались сгореть вместе с имуществом английского коммодора!
Коммодор опустил на широкую морскую грудь, обтянутую лучшим бристольским сукном, бинокль и отдал приказ...
Следовало подойти еще ближе!
... "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут..." - вечными словами Нагорной проповеди утешал сам себя отец Александр, горестно наблюдавший за своей тихой обителью, величаво и плавно погружающейся в огненную купель.
С воем и свистом вырывалось пламя из осыпающихся расплавленным стеклом косящатых окошек, перечеркнутых крестообразными коваными решетками, с грохотом рушилась, рассыпая искры, кровля на корпусах... Поднявшийся ветер носил по двору целые головни.
К неприятелю, подбиравшемуся к монастырю все ближе и ближе, яко волк к овчарне, отец настоятель презрительно отвернулся спиной.
Эх, чтобы он только не дал сейчас... Да что там! И самоё своё вечное блаженство отдал бы он лишь за единый краткий час! Лишь бы этот час провести не на безнаказанно осыпаемой вражескими ядрами стене, а на родимой палубе своего родного, могучего стодвадцатичетырехпушечного красавца-корабля! Да чтоб на шканцах милых, знакомых до последней клепки "Трех Святителей" стоял сам Павел Степанович! Или Владимир Алексеевич... Ну, на худой конец, хоть бы Владимир Иванович...
Тут англичанке был бы и ... ну, ладно.
Подавив тяжелый вздох, отец настоятель только сильнее стиснул свои пудовые кулаки, на запястье которых синели адмиралтейские становые якоря (почти в натуральную величину).
Ишь ты, каковы бусурмане... Ключи от ризницы им подавай? А вот матросского ЭТОГО пососать не хотите ли?! (Господи Иисусе Христе, помилуй меня, многогрешного!)
Нет уж! Пусть сгорит все достояние наше, вместе с нами сгорит! Но ни единой пуговки, ни единой ниточки нашей враги не получат.
А обитель... что обитель? Прав, истинно прав был преподобный Нил Сорский, смиренных мнихов наставляя: "Первое укрепление себя в подвиге - укрепление, во всех Писаниях указанное, в том же состоит, чтобы, когда сильно будем бесами ратуемы, не возмалодушествовать, и не уныть, и не остановиться, и не прекратить дальнейшаго течения своего на пути подвига. А не обратимся вспять, хотя бы мы на каждый день по тысящи кровавых ран принимали от них. Решимся в себе самих даже до лютой смерти никак не оставить живоноснаго сего делания."
Гибнет обитель? Так ведь и зерно гибнет, в борозду погружаемое... Возродится то зерно ещё стократ! Вон, преславные Зосима да Савватий в этих самых местах среди голых скал Крест Честной утвердили, и под крики чаек над седыми волнами первую молитву за Святую Русь сотворили, да с того и пошла славная обитель наша. Ничего. Бог даст, снова восстанем из пепла.
Да, но где ж деньги-то взять?
- Больше десяти тысяч не дам, шоб я так жил...,- раздался за спиной отца Александра деликатный и печальный голосок.
Обернувшись всем своим могучим телом, отец настоятель увидал длиннобородого, тощего как сушеная пикша человечка в потертом черном лапсердаке, с заплатками на рукавах. По выпученным глазам, в которых отражалась вся боль английского спаниэля, которому вместо хвоста по ошибке отрезали кое-что другое, сразу можно было угадать, что перед пастырем стоит...
- Жид?! - крайне удивился отец Александр.
- А шо, Ви, святой отец, таки желали увидеть здесь, я дико извиняюсь, того черномазого эфиопа? Конечно же, жид. Я Мойша Гинзбург, с Вашего разрешения, купец второй гильдии... Кланяйся, кланяйся, Мойша, synok ..., - и Гинзбург ласково нажал на спину украшенного великолепными пейсами жиденка, похожего на него, как неотличимы друг от друга бывают два поддельных векселя. Юный Мойша стал усердно кланяться.
Отец Александр поднял было руку для благославления, но затем было сплюнул... Потом с досадой махнул рукой и все же истово благословил нехристей.
Свои ведь!
- Так я, Ваше Святейшество...
- Я не...
- Ой, та какая мине разница? Я начал было за деньги говорить. Слухайте сюда, Ваше Преподобие. Таки да, продайте их лучше мине. Но больше десяти тысяч, уж извините, я не дам! Азохан вей, я старый, больной, нищий аид...
- Что тебе продать, Мойша, я что-то...
- Ой, та Ви, наверное, надо мною шутки шутите, да? Продайте мне оптом вон те совсем худые, совсем плохонькие кораблики!- и Мойша широким жестом показал на британские пароходы, которые, усердно дымя, тащили к стенам Кремля вражеский же фрегат.
Отец Александр внимательно посмотрел на удивительного негоцианта. На идиота еврей вроде бы не походил, но...
- Чадо мое, ведь это корабли-то... аглицкие?!
- Ой, пока, наверное, ещё да... Но вот в прошлый раз, я дико извиняюсь, наш кормщик Иван Рябов вот тоже так привел супостата под самую Новодвинскую крепость, и что? Я таки Вас умоляю! Были корабли шведские, а что с ними потом стало? Бездарно пропали в казне! Оно мне это надо? Пусть лучше их поскорее куплю я, чем, извините, потом какой-нибудь подлец...
- А зачем тебе, Мойша, пироскаф? - осторожно спросил батюшка.
- Как это зачем?! Барин в самой Москве, в самом Петербурге, да что там! В самой Жмеринке вдруг захочеть себе побывать на Соловках и что же ж он будеть там видить? Старый карбас, так пропахший рыбой, как моя Саррочка после приготовления форшмака? И ми потом еще будем требовать с него больших денег? Звиняйте, но туризьм надо сразу ставить на чисто научную основу...
- Э-э-э... но это как-то... а вдруг, да они нас одолеют?!
- Как же это может быть?!- совершенно искренне удивился жид. - Да это кто же нас, русских, сможет одолеть?!
... Загремев, якорь-цепь, взбивая белую пену, с грохотом побежала из клюза "Миранды". Да, с этой дистанции дело пошло куда как живей! Вот, со стоном обломилась левая створка могучих кремлевских ворот, над которыми скорбно поднимали двуперстие избитые осколками ядер преподобные Зосима да Савватий... Понятное дело, поднимали они старообрядческий символ веры на огромной надвратной иконе. Но, освещенные кровавыми отблесками бушевавшего пожара, были старцы скорбны ликом настолько вельми, что любому, кто осмелился бы на них взглянуть, казалось: сулят они своим осквернителям немалые беды.
А британские маринеры уж рассаживались по банкам подвешенного покамест на талях баркаса. Им не терпелось ворваться сквозь разбитые ворота в древний храм, погрузить окровавленные жадные, загребущие лапы в ящик для пожертвований, сорвать драгоценные оклады со старинных рублевских икон. Бедолаги! Не знали они, что, заскочив в проем кремлевских ворот, попали бы они не на Красную площадь, но в застенное уютное место, место зело тихое и злачное, откуда нет выхода, а есть только вход, да и то, явно не тот.
Потому что проем ворот был уже надежно заложен припасенными еще в позапрошлом веке валунами (да ты еще к этому проему доберись сквозь два поворота!), а вокруг, одни голые стены. И только над головой, высоко, малые окошечки, над которыми гостеприимно дрожит марево от кипящей в котлах смолы.
Увы. Получить порцию смолы за свои полосатые воротники заморские гости не успели...
... Изящная, длинноствольная ломовая пищаль "Секлетея", чей узорчатый винград вместо традиционного шара либо виноградной кисти украшала прелестная змеиная головка в царской короне, была отлита хоть и не самим великим мастером Ондреем, но зато его любимым учеником, косым тульским левшой Иваном Дубиною.
И единственное, что Змея-Царевна на такой дистанции не смогла бы проломить, были бы Уральские горы, ежели бы у Иоанна Васильевича, за кротость и незлобивость прозванного Грозным, возник бы вдруг такой каприз. Да, проломить, может, и не проломила бы. Но покалечила бы их преизрядно.
Штрафной навечно матрос Яшников, в деле при Наварине бывший лучшим наводчиком на геройском "Азове", нежно погладил казенник пушки:
- Ну, матушка, на тебя одна надёжа... не подкачай!
И матушка, как все девки отзывчивая на заботу да ласку, не подкачала.
Удар был звонок! Выбросив тонкое жало белого огня, пушка послала во врага соловецкий гостинчик.
Черное гранитное ядро, не годами - десятилетиями любовно вытачиваемое именно для такого случая усидчивыми мнихами, по змеиному зловеще шипя, стремительно пронеслось над водами...
Первое, что оно встретило, был баркас, мало не коснувшийся днищем воды.
Обратив оный в облако щепок и кровавых брызг, ядро, ни мало не замедливши полет свой, проломило борт аглицкого парохода.
Ворвавшись в угольную яму и переполовинив мимолетно троих кочегаров, оно проломило переборку машинного и котельного отделения, по дороге срывая гроздья трубопроводов. И вой перегретого пара не смог заглушить воплей заживо свариваемых машинистов.
А потом черный кругляш насквозь пронизал противуположный борт бывшего парохода и, наконец, опочил где-то в беломорских глубинах. Из пробоин в трюм хлынула, шипя, зеленая соловецкая волна. Минус один.
...В отличие от стройной и даже изящной "Секлетеи", широкозевная гауфница "Бабр", поименованная сим зверем- человекоядцем, коего любой может зреть на клейноде Иркутской губернии, выглядела солидно и основательно, по -мужицки.
Терентий Рагозин, хрипло вполголоса выругавшись, зацепил особого манеру круглыми щипцами чугунное ядро, уж многие часы калившееся в особливой жаровне.
Осторожно поднеся оное к зияющему жерлу орудия, он сторожко пропихнул добела раскаленный мяч и тут же отскочил, присев... Потому что, мгновенно прожегши пыж, ядро воспламенило добрый, рассыпчатый монастырский порох.
Присев на могучих лапах, с утробным ревом "Бабр" закинул сияющий кругляш аж в самое небо. Уменьшаясь на глазах, ядро все поднималось, поднималось... пока, наконец, на миг не остановилось в зените. И начало, неторопливо вначале, а потом все быстрей и быстрей снижаться.
... Британский коммодор, стоявший на палубе корвета, вытирал кровь с оцарапанного дубовой щепкой лица и внимательно рассматривал дыру в палубе возле самых своих ног. Из черной рваной дыры поднимался легонький дымок... И это было все.
Британец криво усмехнулся, вновь поднял глаза к пылающему Кремлю, над которым висело черное облако дыма, озаряемое зловещими багровыми сполохами, и начал было что-то говорить капитану, угодливо его слушавшему, как вдруг...
О, это вдруг.
Из пробоины в палубе, как из жерла вулкана, вырвался вдруг с грохотом огненный столб! Да и сама палуба вдруг (опять вдруг!) вспучилась чудовищным пузырем, из которого в разные стороны брызнули сметающие все на своем пути обломки...
- Zajebisto w dupu! - восторженно вскричал вечный узник Друшлевский.
- Азохан вей! - горестно вторил ему Мойша.- Ведь это же было почти что уже всё моё!!
Минус два.
... Пустынен и тих горбящийся Чудовой горой, поросшей дремучим лесом, остров Заячий, один из двух Заяцких островов... Тот, что Большой! Который в триста раз меньше, чем, собственно, сам остров Соловецкий.
Привольно шумят на нем вековые сосны и могучие ели, похожие на смиренных иноков, да неумолчно кричат над его валунами, покрытыми разноцветными пятнами мхов, черноголовые чайки...
Тихо на острове... Ибо никогда не ступает на него женская блудливая нога. Вход женскому полу возбранён сюда по тому случаю, что когда преподобные Савватий и Герман обосновались на сем пустынном месте, то чухонские рыболовы временами проживали там летом с жёнами под горою, и те жены обижали преподобных, чтобы изгнать их из острова. Перст Божий явил тогда чудо. Ангелы в виде двух светозарных юношей изгнали некую злую жену рыболова прутьями из Чудовой горы. На крик ея пришёл сострадающий преподобный Савватий, коему та жена сказала, что Ангелы, изгоняя ея, молвили: "Сей остров назначен Богом токмо для иноков."
Это чудо Господне заставило рыболовов навсегда оставить чудный остров и благоговеть к преподобным, а женский пол уж тем более не бывает на сей горе по таинственному страху.
Нет женщин, нет и крика... Только поет свою вечную песню ледяной шелоник над таинственными кругами каменного лабиринта, выложенного неведомо когда, неведомо кем, неведомо зачем...
А потом сей ветер нежно качает малый колокол старинной деревянной церковки, срубленной, по преданию, самим державным плотником Петром Алексеевичем, за един только день... Впрочем, летом на Соловках дни ой как длинны...
"Бам-м-м..." - нежно пропоет медь колокола... И вновь опустится на остров великая тишина.
И со светлыми слезами радости на прозрачных от древности глазах слушает эту тишину лежащий во гробе схимник Сергий, с умилением глядящий, как на грудь ему опускается на тонкой паутинке арахнид... Паучок, это хорошо. Комары, вот это плохо.
Тихо, спокойно и радостно было на душе одетого в черный куколь, представляющий собой погребальный саван, приготовленный еще раньше смерти... Впрочем, он, Сергий, по благословению отца настоятеля возложивший на себя "голгофу" - иже место лобное распят бысть, с адамовой головой и костьми, правая на левой, как при погребении, уже почитал себя и был, верно, почитаем иными совершенно умершим!
А посему принял он обет вечного молчания, ибо нечего было сказать ему более сему миру. И слышать суетное мирское слово он, Сергий, уже был тоже более не в силах.
Однако тишина, качавшаяся на мягких лапах вокруг дубового гроба, была отрадной. Много часов Сергий вслушивался в грохот доносившейся до его скита канонады! И жарко, неустанно молился за свою обитель. Услышал Господь, одолели наши басурманов! (А то, что языцы незнаемые могли и победить, и в ум Сергию не приходило... Почему? Потому.)
И, когда в церковку, сорвавши дверь с петель, ворвались вдруг бесы, схимник даже голову не повернул. Ну, бесы и бесы. Мало ли он их тут повидал?
А то, что были они одеты в красные мундиры, Сергия тоже не удивило... Вот, раз некий бес нарядился аж в шитый золотом мундир генеральский! А Сергий крестом его, крестом! Так вот и уязвил, пса... Расточился, ирод! (Архангельский генерал-губернатор долго еще не мог отойти от ярчайшего впечатления после этой нечаянной встречи!)
И когда бесы перевернули его гроб на дощатый пол, он и ухом не повел! Что с них, злыдней, возьмешь...
Но когда они изрубили топорами Царские врата, разорвали напрестольную пелену, разломали кружку, полезли снимать с колокольни три небольшие колокола и украли было два обетных золотых крестика с образа Богоматери, он их дьявольских бесчинств не стерпел.
Восстал из мертвых схимонах Сергий, обернул по-бурсацки вокруг кулака снятый с шеи двухфунтовый железный крест... По-гайдамацки присвистнул, и со словами:
- А щоб ти, падло, дристало да й дристало! - срубил первого беса.
А потом со словами:
- А щоб ти, ацкий сотона, всрався, як маленький був!- срубил и второго.
А потом, уязвленный в спину вражьим штыком, выплюнул тонкую кровавую струйку из угла сухого, старческого рта, грозно погрозил перстом бесам, и промолвил напоследок:
- А щоб вы уси, беси безроги, згинули... хай вам грэць.
И было по слову по его...
... Два кемских трудника, Иххолайнен и Пакконен, тихо и недвижно лежали, укрытые густыми еловыми ветками, буквально в двух шагах от беснующихся иноземцев.
- Эт-то непра-а-авильно...,- неслышно, почти не шевеля губами, произнес горячий финский парень Иххолайнен. - Зач-чем они уб-били нашего бат-тюшку? Я вот-т сейчас встану, и ...
- Нет-т-т, Пааво!- грустно покачал головой Пакконен. - Я бы сам-м встал-л и их всех груб-бо убил-л-л, но сам отец-ц-ц Сергий на это благословления не давал-л-л...
- Ка-а-акже он мо-о-ог его дат-ть? - продолжал горячиться Иххолайнен.- Он же всегда-а-а молчи-и-ит?
- А зачем-м-м ему было мне что-то говорит-т-ть? - удивился Пакконен. - Я ведь его и так-к-к прекрасно понима-а-аю... То есть, понима-а-а-ал. Вот он мне прямо так и сказал-л-л: коли буду повергнут, так не мститесь за меня! Без лиш-шних слов-в-в запретил-л-л! Настоящий фин-н-н! Так-к-к что нам придет-тся найти какой-нибудь друг-гой повод! И кстати, мы с тобой на свят-т-той земле! Пом-м-мни, что здесь кровь проливат-т-ть никак нельзя-я-я...
Ворча себе под нос, Пааво с досадой засунул назад в деревянные ножны, украшенные затейливым лапландским орнаментом, свой верный охотничий пукко с такой удобной рукоятью из рыбьего зуба, которым он с утра аккуратно брился.
Потом проворно скинул с ноги мягкий охотничий сапог и стал тщательно обертывать своей дурно пахнувшей портянкой подобранный тут же, возле корней, округлый булыжник, притащенный ледником во времена оны аж с самой Гренландии.
Пакконен с удовольствием посмотрел на своего умного односельчанина и принялся усердно строгать рыбацким ножом свилеватый ослоп, так, чтобы не сучочка на нем не выступало: а вдруг ненароком чужую кожу поцарапаешь? Сказано ведь, ни единой капли крови не проливать...
На свою беду, сами пришельцы довольно скоро подали повод для праведной мести.
Рыжий, похожий на орангутанга длиннорукий матрос за ноги поволок за собой от берега к церквушке бездыханное тело совершенного мальчишки. От разбитой белокурой головы стелился на зеленой мураве кровавый след...
Бросив тело отрока у паперти, англичанин подобрал половину разбитой церковной двери, перевалил на неё тело мальчика, уложив его спиной вниз, раскинул худенькие детские руки крестом, вытащил из одного кармана молоток, из другого кованный черный гвоздь. Затем приставил острие к слабо пульсирующей жилке на прозрачном запястье, сквозь белую кожу которого выступали хрупкие косточки, аккуратно прицелился, под гогот остальных сгрудившихся вокруг него европейцев, поднял молоток над плечом обтянутым красным мундиром ...
И тут же аккуратно получил аккуратно закутанным в убогие финские тряпки весомым беломорским булыжником прямо посреди лба.
На широком британском лбу, бывшим до сего дня без единой морщинки, от этого мгновенно с хрустом образовалась изрядная вмятина. Но, надо сказать, ни единой капли крови при этом действительно не пролилось...
Англичанин послушно закатил глаза и рухнул на спину, так и не успев опустить свой молоток. Вокруг него с ревом " Hurrey!" разбегались другие европейцы, потому что и слева, и справа, и сзади от них вдруг из лесного сумрака там и сям неслышно возникали, казалось, бесчисленные серые фигуры. Мало -помалу на поляне перед церковью утихли чужие крики и стал царить усердный, деловой шум, обычный в любой чухонской риге в день обмолота урожая овса, или там ячменя.
Спасаясь от рассвирепевших после гибели своего духовного наставника потомков Детей Тумана, англичане, бросая для скорости бега оружие, выскочили было на усеянный валунами берег, о который ласково пришлепывала низкая вода отлива... Но только для того, как увидеть, что на палубу последнего оставшегося британского парохода, посаженного на каменный подводный хребет подлым русским юнгой, вызвавшимся провести их на безопасную якорную стоянку, взбираются сотни русских "mushik", неслышно подплывших на десятках лодок... (А английские вахтенные были мирно уложены на палубу вскарабкавшимися по якорным цепям охотниками! Лежите, отдыхайте, покудова.)
Просвещенные мореплаватели, как джентльмены, немедленно подняли руки. Они ведь знали, что им, подданным Великой Британии, нечего опасаться. Туземцы не посмеют поднять на них свою грязную руку.
Так и оказалось.
Английских разбойников и пальцем никто не тронул. Тем более, что были они на святой земле, где кровь проливать нельзя.
Добрые финны пленных англичан вежливо раздели до исподнего, отвели на моховое болото да и привязали там, со смиренной молитвою, оставив их на Волю Божью...
Мало кто из них дожил до утра. Комарики, они ведь тоже Божью Волю исполняют.
... Мойша Гинзбург, с удовольствием расхаживая по палубе своего трофея (стоящего как минимум тысяч сто!), поминутно поглаживая окровавленную повязку на своей мудрой голове, по которой прилетел приклад английского ружья во время лихого абортажа, наставительно говорил своему чаду:
- Вот, Мойша, смотри уже сюда: здесь мы сделаем первый класс, а там - второй...
- Папа, а на что нам делать разные классы? - задумчиво ковыряя в мощном носу, отвечал ему сын.- Ведь люди поедут на богомолье? Так может, дадим им время по дороге приготовиться к покаянию? Поскромнее надо быть перед отпущением грехов! И денег на отделку тогда понадобится гораздо поменьше...
- Бисмарочья головка!- с умилением гладил его по курчавым волосам отец.- Весь в меня...
... На палубе в двух шагах от деловитых аидов смотрел невидящими глазами в высокое небо отрок Николка. А оттуда ему с одобрением кивал ожидающий его поморский кормщик.
Но ждать Николку отцу пришлось еще долгонько. Больше сорока лет...
Глава Первая.
Казус белли. Март 1889 года.
Ежегодно, лишь только нежаркое эстляндское солнышко заиграет над освободившейся ото льда Купеческой гаванью Ревеля, к далеким полярным пределам государства Российского отправляется невеликий кораблик.
Две тонкие мачты, невысокая труба, да зато задорно вздернутый нос с ледорезными обводами.
"Бакан", транспорт, построен в Петербурге, на Галерном острове, по типу минного транспорта "Алеут", водоизмещение 885,2 тонн, мощность машин 835 лошадиных сил, скорость 11,3 узлов, вооружение целых четыре орудия. Калибра 47-мм, кто интересуется.
Однако, очень много славных дел, для нужд науки Российской исполненных, на счету этого маленького корабля.
Видали его юкагиры у неприветливого Югорского Шара, и ненцы на Новой Земле, и поморы у кольских скалистых берегов.
В крохотной кают-компании под стеклом на переборке висит "Похвальная Грамота:
"....В мае месяце текущего года на Шпицберген отправились вновь суда экспедиции, и в числе их вторично участвовал транспорт "Бакан".
Несмотря на то что уже в широте Медвежьего острова был встречен довольно густой лёд, суда экспедиции достигли русской зимовки, спустя всего 60 часов по выходу из Тромсэ. Надвинувшиеся с северо-востока массы полярных льдов большую часть полярного лета составляли непреодолимую преграду для плавания от Медвежьего острова до Шпицбергена, а также у южной оконечности последнего в Стурфиорде, где предполагалось продолжение работ по градусным измерениям прошлого года. Только благодаря особой настойчивости и преданности делу русских моряков, членам экспедиции удалось достигнуть целого ряда новых пунктов и произвести на них предположенные работы.
Краткие сведения об этих работах, сделавшиеся известными на международном конгрессе геодезистов и астрономов в Париже, были приветствованы там как одно из крупнейших событий в учёном мире за последние годы, а сопоставление тяжёлых условий для работ прошедшего лета с достигнутыми результатами вызвало справедливую дань удивления перед неутомимой энергией участников русской экспедиции.
Сообщая о сем, Его Императорское Высочество ставит себе в особое удовольствие заявить о том значении, которое имело участие в составе экспедиции транспорта "Бакан", и о тех неоценимых услугах, которые были оказаны экспедиции командиром, офицерами и командой упомянутого судна.
Без широкого и умелого содействия транспорта "Бакан" той геодезической партии, которой было поручено произвести работы внутри Шпицбергена по связи северной и южной триангуляционной сети, предприятие это, сопряжённое с громадными трудностями и даже опасностями, верно, не могло бы и осуществиться.
Вместе с тем Августейший Президент Академии просит меня передать сердечную благодарность Его Императорского Высочества командиру и офицерам транспорта "Бакан" и душевное спасибо его команде за беззаветную преданность службе и интересам экспедиции, причём указано отметить особые заслуги командира транспорта "Бакан" капитана 2 ранга Ергомышева и штурмана мичмана Унковского.
Исполняя сим волю Его Императорского Высочества Великого князя Константина Константиновича, мне особенно лестно выразить со своей стороны командиру транспорта "Бакан" и всем офицерам транспорта искреннюю признательность за поддержание бесстрашной доблести русских моряков, нижним же чинам этого судна прошу объявить моё сердечное спасибо!"
Подписано просто: Капитан первого ранга С.О. Макаров.
Взыскательный читатель может удивиться: зачем тогда гидрографическое научное судно отправляется не от гранитной набережной Петербурга, где имеет быть месторасположение Академии Наук? Или не из кронштадтской гавани, этого гнезда колумбов русских, откуда отправлялись к Антарктиде Лисянский и Беллинсгаузен?
Дело в том, мой любезный читатель, что опись далеких берегов и установка на безжизненных, сливающихся с низким небом мысах да островах навигационных знаков была далеко не первая и не далеко самая главная из задач корабля...
Потому что числился он вовсе не за Балтийским Флотом, а за Министерством Финансов, входя в состав Флотилии Отдельного Корпуса Пограничной Стражи!
Которая и базировалась именно на Ревель.
Командиры судов (шкиперы) Флотилии и их помощники назначались из отставных офицеров флота, приглашенных по вольному найму. Позднее разрешено было на эти должности назначать не только вольнонаемных шкиперов, но и офицеров погранстражи, имевших специальное морское образование. Кроме того, на каждом паровом судне находилось по одному офицеру погранстражи, ответственному исключительно за пограничный надзор. Судовые команды комплектовались из нижних чинов ОКПС. Правда, определялось, что в случае военных действий суда флотилии поступают в распоряжение Морского ведомства.
Так вот, на "Бакан" была возложена, как на единственное в этих отдаленных водах русское вооруженное судно, задача крейсирования с целью охраны российского рыболовства, контроль зверобойных промыслов и вообще...
Демонстрация Российского Флага.
С подчинением Особому Беломорскому отряду, со штабом в Архангельске...
... Мичман Вася Унковский, девятнадцати лет отроду, весело вышагивал по торцовой, звонко отзывающейся на его штиблеты, будто корабельная палуба, архангелогородской мостовой...
Надо сказать, что Вася был мичманом совершенно неправильным! Ибо единственное военно-морское училище Российской Империи, а именно Морской Корпус, он, увы, не заканчивал...
И даже поступить туда по черной своей кости бы не смог! Потому как не было у него в роду столбовых дворян, а равно не происходил он из дворян финляндских или прибалтийских, с родословной не менее ста лет..
Происходил он из флота торгового!
Необходимость подготовки собственных капитанов и штурманов возникла в Российской империи с начала строительства военного флота.
На незначительном в то время российском торговом флоте ходили иностранные мореходы - англичане, голландцы и прочие разные немцы. Поэтому большим подспорьем для радения флоту русскому стало создание в Москве Школы математических и навигационных наук в Сухаревой башне.
В указе Петра Первого от 25 января 1701 года было сказано: "Быть математических и навигатских, то есть мореходных хитростно искусств, изрядному учению". Этот день и сейчас почитается официальной датой основания штурманской службы российского флота.
Надо добавить, что тем же Петром был издан и Морской Устав, согласно которому велено: "Штурманов в кабаки вовсе не пущать, ибо они, отродье хамское, не замедля там в хлам напиваются и непременно злой дебош устраивают." А такоже прибавлено: "Штурманов во время баталии на верхней палубе должно отнюдь не быть, ибо они своим гнусным видом добрым матрозам всю баталию расстраивают!". Но это так, к слову.
Учился Вася (и учился отлично!) в славном городе Херсоне, учрежденном Светлейшим князем Потемкиным, в старейших на Черноморье Мореходных классах. Оные классы, размещавшиеся в бывшем путевом дворце Матушки-Екатерины, основал граф Воронцов ("полу-мудрец, полу-купец..."), который в своих поступках следовал примеру Петра Великого, лично присутствуя на "досмотрении приращенных знаний". И одаривал умников золотым империалом.
А до Васи в этом же заведении учился его отец, черноморский шкипер.
Вообще, учились в "Мореходке" "кухаркины дети", преимущественно из купцов и мещан. Брали в учебу с десяти лет. Группа учащихся состояла из 24-х воспитанников. Курс первоначального обучения был рассчитан на четыре года, по окончании которого воспитанники для совершенствования мастерства на три года поступали во флот на правах кондуктора, на зиму возвращаясь для продолжения обучения на берегу.
В программу училища, кроме общеобразовательных и специальных предметов, входили иностранные языки: греческий, турецкий, итальянский, немецкий и французский. Училище выпускало штурманов, помощников штурманов, а также корабельных мастеров.
И плавать бы Васе от Одессы до Хайфы, если бы однажды вечером не удрал он в самоволку, чая навестить свою тетку, привезшую с хутора сало да горилку, коржи да сметану.
Так вот, идучи берегом лимана, увидел он зорким штурманским глазом, как трое густо заросших диким волосом "блондинов" волокут к крутояру брыкающийся мешок.
"Не иначе, утопить кого хотят!"- подумал чувствительный Вася и так расстроился, что даже отвернулся.
Однако пылкое юношеское воображение тут же обрисовало ему заточенную в мешок восточную прелестницу, в прозрачных шальварах, с голым пупком на плоском, как доска животе, с огромными ... глазами, да. Непременно черного цвета! Которую ревнивый муж собирается сейчас предать мучительной смерти.
Выломав из тына хороший дрын, Вася грозно заорал, и с боевым кличем бурсаков : Пугу-пугу !! Козак с лугу! - бросился в атаку.
Безбожные агаряне, как видно, хорошо знакомые с нравами периодически налетавших на торговые ряды смиренных философов, швырнули наземь мешок и позорно бежали.
Но, увы! Каково же было огорчение Васи, когда он, распоров мешок, обнаружил не лежащую без чувств прелестницу, но усатого и злобного пограничника, не берущего мзды, которого стремительно теряющие доходы контрабандисты в совершенном отчаянии уж собирались того-с... замочить!
Вот так и появился в ОКПС прапорщик по Адмиралтейству Вася, которого спасенный штабс-капитан Верещагин, которому за Державу было обидно, сманил на службу Отечеству и Министерству Финансов своими россказнями о великолепных призах, которые отважные пограничники берут на захваченных ими контрабандных шаландах...
И опять увы! Вместо лихих погонь за контрабандистами отправился Вася к белым медведям. И единственное, что из прошлогоднего вояжа он привез, был чин мичмана, в которого его переименовал за штурманское искусство сам Макаров (тоже, из боцманских сынов происходящий)
Вот такая была его, Унковского, Одиссея, которая на самом деле только начиналась...
Однако,- воскликнет удивленный читатель,- как вашему герою удалось занять лейтенантскую должность?
Ну, во-первых, Вася Унковский вовсе не был уж совершенной шпанкой. За время своих летних плаваний он не только водил шаланды, полные золотым зерном, от Скадовска до самого Бердянска (Кстати говоря, мелководное Болото Меотийское есть весьма и весьма опасное море! Волна там короткая и злая, ветры внезапные, а на дне, до которого можно иной раз футштоком достать, неосторожного судоводителя ожидает масса пренеприятнейших сюрпризов!), но и совершил на Доброфлотовской "Москве" океанский поход от Одессы-мамы до Сахалина. И обратно, само собой... Чем далеко не каждый гардемарин мог похвастаться.
Во-вторых же, при попытке назначить кого-либо на "Бакан", таковой пограничник вздымал руки к безжалостным небесам и горько стенал: "Господи, почто караешь?!"
Вот, кампания еще не началась, а лихой "Кречет", поминутно рискуя пропороть об льдины свои тонкие борта бывшей миноноски, уже успел на траверзе Дагерорта прихватить не чаявшую такой беды чухонскую лайбу, в трюме которой дотошная досмотровая партия обнаружила восемь тысяч незадекларированных фарфоровых кукол из Дании. Вам смешно? Да только вот призовой суд в Ревеле совершенно серьезно оценил каждую конфискованную куклу в пятьдесят копеек (При отпускной цене, в лабазе конфиската, в шесть гривен, эти куклы уходили просто влет! Потому что оптом на Ревельской бирже они стоили уже рубль двадцать, плюс таможенная пошлина.) Теперь разделите призовую сумму на двадцать шесть членов экипажа "Кречета", да при этом учтите, что оклад жалования вольнонаемного служащего ОКПС не превышал тридцати рублей в месяц... И это ведь доход только с одного приза. Обычно же каждый таможенный крейсер за неделю пребывания на позиции осуществлял два-три задержания контрабанды.
Разумеется, посему корабли флотилии выходили в море, невзирая на время суток и любые погодные условия, азартно обшаривая всех встречных и поперечных мореплавателей.
И вот, представьте: в самый сезон, когда каждый день год кормит, вам предлагают бросить эту золотую жилу и отправиться в Белое море пасти моржей и тюленей... Представили?
Теперь вам, дорогой читатель, понятно, отчего радостно потирающий руки кадровик в Штабе флотилии просто не знал, куда простодырого Васю посадить. В конце- концов, таки посадил, штурманом на транспорт "Бакан".
Что же касается капитана Ергомышева, то оного его добросердечные коллеги искренне, с сокрушением сердец, почитали за блаженного: живший на одно жалование, Христиан Бонифатьевич был активным борцом за охрану живой природы! Благо, что ни жены, ни детей, ни, тем более, тещи, у него отродясь не бывало, вследствие чего некому было капитана за его откровенную нищету и пилить.
Понятное дело, каков был поп, таков подбирался и приход. Матросов с "Бакана" можно было чаще увидеть с книжкой в руках в библиотеке Народного Дома, чем с пивной кружкой в таверне "Толстая Маргарита".
... Вот так и оказался юный мичман в славном городе Архангельском, возле белокаменного Кремля, да на самой главной торговой улице! А вокруг-то, дома, все дома, а меж ними домики и целые домища! Иные, даже и в три этажа.
А на домах-то, вывески! Глаза разбегаются...
"Кухмистерская Приют Весны с крипкими напитками, арганом и от дельными кабинетами. Свежий воздух. Не уезжай, голубчик мой!".
И тут же в подвале расположился, как видно, солидный конкурент кухмистерской: "Шашлычный мастер из молодого карачаевского барашка с кахетинским вином Соломон Хайкин. Цакул тоже здесь!".
А вот во всю стену, от угла до угла, живописная картина: Изображен пухлощекий херувим, радостно порхающий в голубых небесах с зажженным факелом в пухлых ручках. Снизу, под розовым крылатым младенцем, скромно. МЕЛЕНЬКИМИ БУКВАМИ - "Архипов. Гробовых дел мастер!"
И, как водится, тут же и конкурирующая фирма: солидно и строго черным по золотому: "Бюро свадебных и похоронных процессий Ядрейкина-Среднего".