Давид родил Александра, Елизавету, Льва и Ольгу...
И был Александр расстрелян в Москве в 1938 году.
И была Елизавета убита в Малаховке в 1929-том...
И был Лев убит в далеком краю в 1940-ом...
И была Ольга расстреляна в Медведковском лесу под Орлом в сентябре 41-го... а муж её до того расстрелян в Москве... а жены и мужья их, и дети их тоже сгинули безвестно...
А ведь как хорошо все начиналось!
Эх, Яновка, Яновка! Где ты, Яновка? Херсонской губернии Елисаведградского уезда, на берегу тишайшей речки Громоклеи... Десять дворов, шесть десятков посполитых, до уездного городка, где на центральном майдане в великолепной, отливающей донецким антрацитом грязи прямо напротив уездного суда нежатся розовым салом свинки - семьдесят верст. До ближайшей станции чугунки, над которой шелестят под теплым ветерком пирамидальные раины - сорок верст... Даже до волостного села Кетрисановки, где слепо жужжат над поросшим ряской ставком тяжелые, как пули, хрущи, и то - десять верст... Да кто их считал, версты степного раздолья?
Были эти края поверстаны в количестве полутысячи десятин за службу царскую полковнику Яновскому. Храбр был старый, сорокалетний полковник, не зря носил на широкой груди Георгия... а вот пановать не любил. Возвращаясь в родные пенаты, залегал он на любимую, из Туретчины привезенную 'тахта', закуривал козацкую люльку. И предавался тому, что битые им турки называли 'кейф'. А потому так дохозяйничался, что и горилки не на что купить стало. От сего камуфлета огорчился полковник несказанно, да и вмэр.
А вдова (одна из трех! очень уж пан пулковник сильно отуречился!) подсчитала свои депансы, да решила - не барское это дело, хозяйство вести. Пригласила управляющего...
А Давид был совсем не промах! Еврей-земледелец. Настолько редкое явление, что царь-батюшка Александр Вторый Освободитель таких уников приравнял в правах с крестьянами, разрешив им приобретать землицу...
Впрягся в работу Давид, и старших своих детишек, Александра да Лизавету, впряг. Сам землицу пахал, сам косил, сам строил...За год возвел дом. И не мазанку с белеными стенами, а настоящий, кирпичный. А кирпичи-то были не простые - своего собственного обжига, с литерой 'Б' на каждом. Как же это он смог? Потому, что основал земледельческую артель, из таких же, как он, жадных до трудов праведных. Миром да собором выстроили колонисты мельницу, начали зерном да мучкой торговать.
Росла и колосилась на полях Яновки золотая рожь, подрастали и детишки... Старшего, Александра, Давид готовил себе в наследники. И потому отправил не в гимназию Елисаведградскую, как сына Льва (ох, и пожалел об этом потом Давид, что отправил!) а в сельскохозяйственную школу... Радовали старого Давида детишки. Вот, Левушка (пусть из гимназии вытуренный!) зато с золотой медалью реальное училище Пауль-шуле в Одессе закончил! Вот старшенький Александр из-за границы с дипломом Цюрихского университета вернулся, вот...
А потом все рухнуло.
... И было так.
Александр родил Матильду, Бориса, Льва, Евгению и Анну.
И погибла Матильда в Мордовских лагерях в 1952 году.
И расстрелян Борис в 1937 году в Москве...
И умер Лев после десятилетнего срока в Воркуте...
И покончила Евгения жизнь самоубийством...
И умерла Анна в 1950 на пятом году заключения...а жены и мужья их, и дети их тоже сгинули безвестно...
Хотя, почему же безвестно?
Борис родил Валерия! А Валерий - по латыни, живой, деятельный. Излишне деятельный, по мнению мамы, Руфины Борисовны.
И вот сейчас десятилетний гимназист Валерик, вместо того, чтобы хорошо кушать канапки с кошерной еврейской колбасой, и уже собираться в классы, внимательно греет уши, прислушиваясь к тому, как его papa унд maman привычно ругаются...
- Руфь, если ты ничего не понимаешь, так и молчи.
- Ай, мне так и молчать?! Смотрите все сюдой, евреи! Валерка, заткни пальцами уши. Да, смотрите все сюда! И что мы видим на этой интересной картинке? Это что такое?
- Это чернильное пятнышко на милой ручке моей дорогой жены? Поцеловать дашь?
- Не уходи от темы, паразит. Да! Это чернильное пятнышко. А отчего оно, скажите вы мне?
- Погоди, милая, дай подумать... ты писала письмо Раулю Капабланке, чтобы он восхитился талантом нашего мальчика?
- Нет, мой дорогой. Это я пыталась свести концы с концами. И знаешь, они у меня не сходятся...
- Страшно подумать, чьи же ты концы пыталась свести...
- Валерка, опять же заткни уши и не слушай своего старого папашу-охальника!
- Ну какой же я старый, майне либе штерне! Давай, пока ты в настроении, сделаем по быстрому...
- Валерка, гаденыш, ты еще тута? Марширен ин дер шуле!! Швыдко!
... Гогочущий пацан, на ходу дожёвывающий крохотный бутербродик, пробегает по гулко загремевшей чугунной лестнице, выскакивает из дверей в яркий свет весеннего утра... Под ногами скользкие булыжники мостовой, вокруг - шум крыльев вспорхнувших из-под самых ног белокрылых голубей, взметнувшихся в сияющее голубизной небо, закруживших хоровод над красно-черепичными островерхими средневековыми крышами старинного города...
Ах, Львов! Ах, Lwow! Ах, Лемберг! Как только тебя не называют, польско-еврейский (наполовину польский, на треть - еврейский) вольный город! Даже Львiвом... впрочем, так тебя зовут лишь дикие рагули, которых дальше рогаток-рагуль городских предместий и не пускают, чтобы вшей на твои отмытые с мылом мостовые не натрясли.
Красив древний Львов, в цветении каштанов тонут его старинные башни костелов и рустованные карпатским красноватым гранитом домов... Идешь и любуешься. А куда идешь? да вот же она - Академическая гимназия!
Старейшая школа Львова, учрежденная при Политехнике аж его императорским и королевским величеством Иосифом Вторым в славные времена Австро-Венгерской Двуединой монархии. Когда-то здесь учили только по-латыни. Потом, только на немецком... А с 1867 году все учебные предметы стали преподавать на новом, небывалом языке, который не знали и его создатели. На украинском! Слышите? Вот, в подворотне, трое парубков в синих гимнастических курточках, стоят и что-то на этом загадочном языке говорят...
- ПослушАй тутай, быдло...
- Слухаемо, пан провидникив.
- Тен жид ждесь бардже ние повинно бышть!
- Чому, пан провидникив?
- Збыт мудры. И збыт червоны. А так в оголе, якие то ма жначение? Жид, и вшистке. О! вин идже! Ну, хлопаки, до справы.
Холеная юношеская рука с ярко накрашенными алым лаком ногтями вытолкнула на свет божий двух второгодников...
Когда Валерка их увидел, то сразу понял. Они из 'Пласта'. Была в их гимназии такая гоп-компания. В походы хаживали, кулеш варили, гутирки читали, по ходу дела горилку салом да цибулей закусывали и, по слухам, друг дружку по очереди в задницу шпилили.
Валерка все эти занятия как-то не одобрял. Ну, не нравился ему кулеш с салом, и всё тут.
Поэтому он весело поприветствовал надию земли украиньской такими словесами:
- Чолом, содомиты! Что, на кукан захотелось? а у меня нету. Я ще малЕнький.
Последователи лорда Баден-Пауэлла только рты пораскрывали от изумления. Но потом до них стало что-то доходить...
Покраснев, як та бурячина, первый из скаутов попытался ухватить Валерку за воротник его тужурки, но тот вьюном вывернулся и метнул в выпученные буркалы старшеклассника заболиво приготовленную смесь мелко истолченного тютюна с кайеннским перцем. А потом изо всей силы пнул оппонента в то место, коим тот предположительно грешил...
... 'Потом же, выбив из рук ученика шестого класса Михайлика Коновальца сапожный нож, оным ножом разрезал вышеуказанному Коновальцу брюки и запихал последнему в неудобносказуемое отверстие брошюру 'Как нам обустроить Украину', чем причинил значительный материальный ущерб в восемь злотых и шесть грошей...'
Седовласый пан вартовый поправил угловатую конфедератку и лукаво улыбнулся:
- Видит Пан Буг, пани... Ваш отпрыск сражался как лыцарь Заглоба! Но портки-то зачем было пороть?
- Да, нас-то за що?! - растирая покрасневшие глаза, проныли сидевшие за дубовым барьером пострадавшие 'пласты'.
- Цыть!- строго прикрикнул на них полицейский. Потом вежливо продолжил: - Ну, что вы на это скажете, вельможна пани?
Мама Руфь почесала в сомнении свою пышную шевелюру.
- Не знаю, шо таки вы имеете в виду, но надо! Надо валить...
И они-таки свалили. Благо, было куда! На счастливую родину всех трудящихся всего мира.
Глава первая. 'Мы разжигаем пожар мировой...'
Ученик школы второй ступени, конечно же пионер ( и не просто пионер! Председатель совета пионерской дружины!) Валерка Бронштейн перевернулся на другой бок и снова попытался заснуть... Не то, что он был завзятым соней, о нет! Обычно он вскакивал ни свет, ни заря, обливался в ванной комнате ледяной водой (не только, подражая отцу-полярнику, закаляясь для будущих свершений во имя Страны Советов! просто дровяную водогрейную колонку было ужасно долго растапливать, а прислугу Валерка будить для этого стеснялся... За что и получал регулярные выговоры от mamam- вот, мол, получишь воспаление среднего уха, и только потому, что ты это дворянское отродье, которое у нас из милости живет, и наш пролетарский хлеб жует, потревожить не решаешься! поди, не царский режим! кто был ничем, тот стал всем! Так-то оно так... и прислуга, медхен цюр аллес Мария Николаевна, в прошлой жизни выпускница Екатерининского Института, даже и не показала бы виду, что она чем-то недовольна, тем более, что она барчука искренно любила! своих-то детей у неё не было, застудила она что-то там себе в Ледовом каком-то походе в далеком 1918 году... Впрочем, про этот загадочный Ледовый поход Мария Николаевна просила Валерку никому не рассказывать, стеснялась, наверное?)
Нет, Валерка был явным жаворонком... Но уж больно хороший сон ему снился: скакали лихие кони, шумело тяжелым, шитым алым шёлком над головой боевое Красное Знамя, и сияло впереди багряное солнце Мировой Революции!
И до сих пор звучала в ушах Валерки услышанная во сне боевая песня...
А, да вот она! И действительно, звучит...
'Мы разжигаем пожар мировой,
Цепи и тюрьмы сровняем с землей!
Ведь от тайги до Британских морей -
Красная Армия всех сильней!
Так пусть же Красная,
Сжимает яростно,
Свой штык мозолистой рукой!
С отрядом флотским,
Товарищ Троцкий,
Нас поведет на смертный бой!'
Пел дедушка. Пел громко, весело и яростно... пел так, как певал этот боевой марш юной Республики в далеком восемнадцатом году!
И плевать было дедушке, что СЕЙЧАС эту песню поют несколько по-иному... Да что там песня! В столовой, над покрытым белоснежной, шитой гладью скатертью, обеденным столом красного дерева, на самом видном месте висел красочный портрет Льва Революции. В своей черной кожанке с кроваво-алым подбоем, с Орденом Красного Знамени на груди, сверкая пенсне, отдавал он честь проходившим перед ним геройским красноармейцам ...
Да, в этом доме имя Троцкого помнили. И чтили. И как сказал дедушка - он мой брат! который, когда было плохо мне, про меня не забыл! Так не забуду же я и его, сейчас, когда плохо стало - ему!
И ведь не поспоришь...
В восемнадцатом году... Отцу и брату Льва Давидовича пришлось куда как солоно! Для красных украиньцев они были врагами, потому что ходили в чистой одежде, и дома у них не было тараканов и клопов, а было пианино и были книги... Поэтому умные, как пивни, малороссы разорили Яновку дочиста, сожгли так любовно отстроенный дом, разгромили мельницу, выкололи глаза племенному скоту... И теперь только кусты белой акации отмечают место, где когда-то жила большая и дружная семья - все дети в которой боролись за счастье народное!
Горько вздохнул на это старый Давид: 'Отцы трудятся, трудятся, чтобы заработать детям на хлеб а себе на старость, а детки делают революции и оставляют их ни с чем... Ну ничего, не деньги нас наживали, а мы их, тьфу на них!' (И если читатель вдруг подумал, что автор эти слова выдумал, то читатель глубоко ошибается!)
А для белых, само собой, Бронштейны были тоже, врагами... По понятной причине. Вождь Красной Армии был прекрасно известен по обе линии фронта. Старого отца Лейбы Бронштейна и его старшого брата беляки зверски избили, бросили на телегу, прижав сверху пряслом, как снопы возят, и повезли в Одессу, чтобы их там казнить... Да только в Одессе их не казнили, но с особым вежеством посадили на поезд и отправили в Москву (как это вышло, в семье не очень рассказывали! а Мария Николаевна шепотом как-то раз пояснила Валерке, что заложников обменяли на племянника адмирала Колчака, и добавили ещё восемь пудов золота, по живому весу... сильно отощали Бронштейны в деникинской контрразведке! сами беляки в том и виноваты, кто же им доктор после этого? небось, знали бы заранее, кормили бы одними пирогами...)
Так что, когда Валерка в первый раз пошел в свой класс в московской общеобразовательной трудовой школе, то на вопрос учителя - какая у тебя интересная фамилия-то... гордо заявил: еще бы не интересная! Я внук Троцкого! (на самом-то деле, внучатый племянник, конечно же...)
Класс так и ахнул. А учитель побледнел, как мел, схватился за сердце и сполз со стула... ну, учителя в неотложку, Валерку на камчатку, к завзятым хулиганам. Которые на первой же переменке пояснили всем присутствующим: этого рыжего, не трогать! наш парень, духовитый пацан!
И хорошо сделали. Потому что Валерка, чая прописку, уж припас в кармане школьных брюк натуральное парижское перышко, выкидное, бритвенной остроты, как у заправдышнего апаша, которое он у бати стащил. Нет, наглушняк своих одноклассников мочить Валерка никак не собирался. Но вот пописать - расписал бы под хохлому.
... Нет,заснуть положительно не удавалось! Валерка вскочил, отбросил легчайшее одеяло на гагачьем невесомом пуху... Яркое весенне солнышко мая 1937 года сияло в огромных, прозрачных, бемского стекла, окнах трехэтажного, с мансардой, жилого дома, что в Милютинском переулке, под номером девять, угол Мясницкой (Примечание автора. Снесен в 1996 году) ... Здесь целый второй этаж занимала квартира номер два. Сто двадцать квадратных метров, шесть уютных комнат, в которых жило шесть человек, включая прислугу ... Да! Валерка теперь понимал, что Страна Советов, действительно рай для трудящихся! Ведь во Львове он с папой и мамой жил не в гарсоньерке даже, в студии! Это значит, под самой крышей, в комнатке двенадцати метров, без кухни (примус стоял в углу подоконника, рукомойник висел на двери, а ретирада была вообще на дворе!), а сам Валерка, когда к отцу приходили его партийные товарищи, и кто-нибудь,опасаясь польской дефензивы, оставался у них на диванчике ночевать, спал под отцовским письменным столом.
А зато теперь... У Валерки была своя собственная комната. И, верно, так жили все пионеры Советской Страны! (Про потемневшие от копоти бараки Лианозова и Кожухова, страшные трущобы Марьиной Рощи и Ваганькова, куда и РККМ с опаской захаживала, парнишка и не слыхивал...Пока не слыхивал.)
А в комнате была... ни за что не поверите! В комнате была железная дорога! Немецкая, электрическая. Которую Валерке на его двенадцатый день рождения подарил дядя Гриша Димитров. Это была великолепная дорога! Со станциями и разъездами, с автоматическими стрелками и семафорами, с макетами фехтверковых острокрыших домов, в окнах которых уютно светились крохотные лампочки... Дядя Гриша рассказывал, что когда его после процесса из Германии выдворяли, то он эту дорогу купил на все оставшиеся марки. Так как не верил, что его живым выпустят... А приехал в Москву, и потом сам не знал, что с этой удивительной игрушкой делать (длина пути, двенадцать метров! Четыре локомотива, восемнадцать искусно выполненных вагончика!) Хорошо, что они с Валеркиным отцом сошлись, когда тот выполнял какое-то партийное поручение в Турции... Вот и вручил лидер Коммунистического Интернационала своему отважному политбойцу эту дорогу в качестве ценного подарка.
Валерка выскочил в длиннющий коридор, дав по ходу пинка рыжему коту Марсику, быстро умылся (неприменно ледяной водой!), почистил зубы мятным зубным порошком... И побежал одеваться. Потому что сегодня был редкий день, когда папа и мама были дома! И они всей семьей собирались поехать за город, на дачи Коминтерна.
Почему же редкий, спросите вы? Да отец Валерки, как они переехали на родину всех трудящихся, дома бывал весьма и весьма редко... Трудился он, как было принято - днями и ночами, раздувая на горе всем буржуям мировой пожар. Да при этом еще и успевал учиться в Московском государственном университете на факультете советского права, по международному отделению... А сейчас его Партия бросила на хозяйственную работу: уполномоченным ГВФ и Северного Морского пути, заместителем директора АО 'Камчатка'. Совсем недавно Борис Александрович вернулся из похода на ледорезе 'Литке'. Про этот сквозной поход в одну навигацию из Мурманска до Владивостока даже документальный фильм сняли, и Валерка с удовольствием смотрел его с приятелями в кинотеатре 'Форум' (Особенно его умиляло, что незадолго до этого по школе пошел слух, что его отец арестован! А он вон что! Орден Трудового Красного Знамени, за номером 507, из рук самого Всесоюзного Старосты получил!)
А мама... что мама? Пока папа был на своем Дальнем Севере, мама устроила в своей квартире настоящий салон, как она это называла... Каждую среду в доме собирались вечеринки. Мама постоянно находила какие-то молодые таланты и усердно им покровительствовала... Играл на рояле свои танго Александр Цфасман, читали стихи Жаров и Гусев...Блистали известнейшие красавицы красной Москвы, Татьяна Бах и Зинаида Райх...
Валерка усмехнулся... в прошлую среду он сидел на кухне, и наблюдал, как дедушка пьет водку с Дмитрием Покрасом, высоким и кудлатым народным артистом, композитором... И вдруг входит Тухачевский, высокий, красивый... Все на нем блестит и сияет - ордена, нашивки на рукавах и петлицах, сапоги, ремни... Обнял он Валерку и смеется- вот где теплая компания, примите и меня? Ну, дедуля ему немедленно налил чарочку, а он пионера и спрашивает - ты, конечно еще не пьешь? ну, тогда я за тебя! И немедленно выпил. а потом опять ушел в гостиную, откуда доносился звук патефона, смех и веселый звон бокалов...
Одеваясь к завтраку (вся семья к завтраку и обеду одевалась прилично. Дедуля даже галстух повязывал!) Валерка застегнул пионерский галстук золотой заколкой, с вычеканенными на ней горном, и барабаном на фоне языков пионерского костра... Дорогая была заколка! Тем, что подарил её Валерке дядя Емельян Ярославский, глава Союза Воинствующих Безбожников, а сделана она была из конфискованного церковного золота, содранного с раки мракобеса, Сергия Радонежского... Товарищ Ярославский, смеясь, рассказывал, как они и мощи хотели было собакам выбросить... Да грязные русские им этого не дали. Хорошо, что у богоборцев с собой наганы были, отбились...
... Час спустя открытый, блистающий черным лаком Паккард весело катил по счастливому, советскому Подмосковью. Требовательно гудя,он заставил уйти с проезжей части на пыльную обочину серую, унылую колонну ка-эров, которую бойцы, славные чекисты, гнали на строительство испытательного аэродрома в поселке Стаханово.
А впереди был длинный и солнечный день в подмосковном Кратово, среди изящных, как игрушки, вилл, построенных на месте дачной Прозоровки великим Ле-Корбюзье специально для борцов, солдат Коминтерна... И звенел среди мачтовых сосен лаун-теннис, и ароматно дымил шишками сияющий, как червонное золото, самовар, раздуваемый улыбчивой прислугой, которую дедушка почему-то называл обслугой...
Жизнь была прекрасна и удивительна, в этой прекрасной, и удивительной Советской Стране...
Глава Вторая.
Погружение во тьму.
Когда Валерка потом вспоминал свою странную, изломанную жизнь, то всё то, что было с ним ДО того, казалось одним прекрасным, солнечным летним утром...
С острыми солнечными лучами, пробивающимися сквозь тяжелую, темно-зеленую хвою шумящих высоко над головой вековых сосен, которая еще никак не ассоциировалась с похоронами...
С неясным ожиданием чего-то загадочно-неизвестного, но обязательно радостного, непременно праздничного, веселого, звонкого, как задорная песня из жестяного раструба уличного репродуктора.
С осознания, что всё-всё обязательно будет хорошо! Ибо по- другому быть просто не может...
А впереди, только длинное-длинное, бесконечное лето! Где звонко летает над сеткой волейбольный мяч, где забавно пыхтит зеленый паровозик-кукушка на узкоколейной Малой Московской Железной дороге имени наркома Кагановича, что протянулась в это сияющее лето 1937 года от Культбазы Железной дороги имени Ленина до самой платформы Отдых, где так славно отдыхают в своих построенных кооперацией дачах научные работники...
Кстати, незадолго до этого июня Валерка прочитал 'Как закалялась сталь' и не мог до сих пор понять: какой вражина заставил бояркинских комсомольцев вырубать в мерзлой земле ямки, чтобы в них шпалы укладывать? Да точно такую же узкоколейку кратовские пионеры и комсомолия без всякого напряга, играючи, да за две недели уложили!
Нет, надо было нашим органам там поработать! Надо!
Честно говоря, Валерка до этого уже дважды сталкивался с нашими чекистами. Причем оба раза в качестве подозреваемого.
В первый раз это произошло чуть ли не сразу по приезде, когда они только-только поселились на Мясницкой.
Новый приятель, Сашка Одоевский, тоже, как и Валерка, недавно репатриировавшийся вместе с родителями, правда, из Харбина, положил свой косой, не иначе как дворянский, глаз на совершенно роскошный значок, лежащий в ящике дедушкиного стола, куда мальчики забрались, с целью ... ну, зачем мальчишки роются в старых вещах? Да в них можно найти такие сокровища! Как-то - револьверный патрон; бешеные деньги, эмитированные атаманом Тютюником; загадочное устройство с колёсиком и не менее загадочным названием курвиметр... Да! Значок был что надо!
Тяжеленный, серебряный - в виде красного флага, на алой эмали которого вились золотом буквы Р.С.Ф.С.Р. В.Ц.И.К.
А на обратной стороне, был вычеканен номер 189. Жалко, закрутка была потеряна...
Но Сашка все рано его выцыганил, пообещав притащить взамен Знак МОПР. Обманул, понятное дело...Одно слово, кавежединец.
И если бы на этом история окончилась! Но следующим утром Валерку вызвали в кабинет директора, и очень благожелательный дяденька в зеленой гимнастерке с краповыми петлицами долго ласково выспрашивал у пионера, а где они с Сашкой этот значок взяли, и кто его еще видел и в руках держал.
Потому как в далеком и славном 1919 году принадлежал этот значок...
А вот кому, дяденька-чекист так и не сказал.
Слава Труду, Валерке хватило львовской закалки - никогда не признаваться. Ни в чем. Нашел, и баста. Мол, рядом с их переулком церковь ломали, кладбище сносили, там много чего интересного было из земли выворочено - и обрывки зеленого сукна, и потускневший позумент, и человеческие кости с черепами, и пуговицы...
Кстати, с пуговицами и был связан как раз второй неприятный эпизод!
В их классе была распространена забавная игра в футбол! Нет, не в тот, что во дворе, в пуговичный!
Это было вот что.
Берется одиннадцать пуговиц, непременно полукруглых, желательно металлических. Это будут игроки. Берется пуговица поменьше, вроде кальсонной, это будет мяч. И одна самая большая, вратарь.
Две команды из пуговиц расставляются на ровном поле, с очерченными границами. Надо, нажимая на пуговицы сверху по очереди, постараться забить мяч в ворота.
Удовольствия море. Но тут важно иметь правильных игроков, то есть пуговицы. Самые лучшие, это конечно командирские! Но они продаются только в Военторге на Арбате, что рядом с приемной товарища Калинина, и причем не меньше, чем гроссом, дюжиной. Одна пуговица получается лишня!
А Валерке так хотелось подобрать себе команду... Что однажды во время очередного салона, который собирала мама, один из гостей, краснознаменец, комдив Бармин, уходя, уже машинально застегнув шинель на крючки, и проведя ладонью по отворотам, просто оторопел... кинулся к зеркалу, и не поверил своим глазам...
Разумеется, первое подозрение пало на классово чуждую прислугу, уж верно, затаившую злобу на краскомов и способную на любую идеологическую диверсию...
А может, и не только на идеологическую? Зря, что ли, маршал Егоров после их раута из сортира два дня не вылезал?!
И ехать бы старой, тридцатипятилетней смолянке в места не столь отдаленные, коли бы не сознался Валерка, что это его шаловливых рук дело. Обрадованный комдив, завсегда ласково трепавший прислугу по щечке, пообещал Валерке подарить целый гарнитур, то есть полный набор пуговиц для парадной комсоставовской формы, да... забыл, наверное? Или уехал куда-то? В общем, на вечерах в их доме комдив появляться перестал.
И вообще, с каждым разом на мамины вечеринки гостей стало приходить всё меньше и меньше...
Уже отчего-то не так радостно трезвонил звонок телефонного аппарата, да и сами разговоры раз от разу становились короткими, отрывистыми, какими-то тревожными, полными недоговорок и иносказаний...
Валерка даже как-то раз спросил у деда: 'Дед, а что - война будет?'
Дедушка усмехнулся как-то очень грустно, и сказал: 'Ну почему же - будет? Она уже идет...'
Валерке по вечерам вдруг стало как-то жутко оставаться в огромной, враз опустевшей квартире. Просыпаясь по ночам, он долго без сна лежал на спине, следя, как по потолку скользят желтые лучи фар... Слышал иной раз, как у их подъезда останавливалась машина, хлопала дверца, по лестнице стучали стальные подковки сапог...
Однажды он встал, хотел пойти на кухню напиться - и вдруг увидал сквозь приоткрытую дверную щель, как его дед, стальной человек, стоит на каком-то странном коврике. Набросив на плечи двухцветное кухонное, бело-синее полотенце, он раскачивался взад и вперед, что-то тихо и мелодично произнося на неизвестном Валерке языке...
Оторопевший пионер долго соображал, что это было? И нужно ли ему рассказать об этом странном случае хотя бы пионервожатой?
Но на следующую ночь события понеслись, как вода с плотины...