Аннотация: Перепитии полевой геологической жизни (и не надо исправлять на"перипетии").
Однажды был, слава богу, не со мной, а с Васей Шестаковым интересный случай. Начну с начала, ведь у нас, геологов одно начало да миттельшпиль, а конца не бывает, потому что ничто не забывается, даже на том свете.
В общем, в те времена служили мы в разведке Кумархского месторождения олова, оно в северных отрогах Гиссарского хребта прячется или, как говорят геологи, локализуется. Сначала служили круглогодично, но когда зимние лавины вовсе ошалели, стали служить от праздника до праздника, то есть от 10-го мая да 6-го ноября.
Эти лавины!.. - не могу не посетовать, хоть и прошло много лет. По всему нашему месторождению мины 120-го калибра то там, то тут валялись и осколки от них, потому как снег у нас минометчики убирали.
Эти лавины! Как я их ненавидел! Почему? Да погубил под ними двух буровиков своих, парней классных! Как погубил? Просто, хоть и косвенно. Ставили они в начале лета палатку десятиместную в саю (сай - это ущелье по-местному), я увидел и запретил:
- Не, стоп! Место селеопасное, снесет к чертовой матери после дождика в четверг! Снимайте и вон туда! Далековато конечно, зато мне спокойнее.
А они:
- Какой сель, начальник? В этих краях селей не бывает, как и проливных дождей.
Действительно, проливных дождей на высокогорье почему-то не бывает, и отвял я, делом занялся. А со скважиной той долго и нудно получалось - то штольню, в которой бурили, подвалит, то станок капитально накроется, то дизель, то обрыв колонны, то медведь на запах сгущенки. Короче, бурили-мучились до начала ноября, потом лавина от всенощной пурги как шарахнет на рассвете! Снесла палатку к чертовой матери, как я накаркал, и двое сгинули. Один, шум её услышав, выскочить успел, так беднягу, мороженого, как мамонт, только весной нашли километром ниже. Другой за ним ринулся, но в лавине скатиться с ветерком у него не получилось: сложился дверной оклад капканом, и баста, надвое перерубил! А третьего на второй день живым откопали, проспал он кульминацию крепким сном, а воздуха в палаточном пузыре хватает. Вот такие дела у нас вот всегда. Везет только тем, кто не дергается...
В общем, не люблю я эти лавины, тем более, сам попадал не раз, но как-то удачно, без летальности. Потому что не дергался? Да, не дергался. Ведь у нас говорят: "Кто знает жизнь - не торопится!? А я ее знаю. Не всю, конечно, но высокогорную - точно.
Однако вернемся к нашему Шестакову. Он был из отрядных геофизиков, а отрядные геофизики по сравнению с таковыми, изучающими недра при помощи сейсмических волн и разнообразного электричества, есть сущие бездельники, ибо все, что они обязаны делать, так это раз в месяц калибровать радиометры. Откалибровал, и все, гуляй, Вася, дрыхни с утра до вечера, ходи за грибами, сурков лови! Он и ловил всем работягам на зависть, штук по 30 в сезон, да жиру топил бутылок полста, а он целебный, в городе нарасхват.
Высокий, но сутулый, рыжий как сурок, пронзительно голубоглазый, зримо насаженный на крученый жизненный шампур, Шестаков был красив и страшен на занятой им пограничной полосе человеческого. У него не было ни супруги, ни детей, одна, кажется, мать, от которой болтался на шерстистой груди алюминиевый крестик. В конце сезона получив запрет работать под снегом, начальник партии Вашуров предложил ему остаться на зимовку в качестве сторожа, чтобы таджики с ближнего кишлака не разобрали лагерь по бревнышку и не унесли к своим очагам запас солярки и бензина. Олег согласился и сразу же делом занялся, то есть, и не взглянув на готовившийся к взлету вертолет, организовал производство браги в трех пятидесяти литровых молочных флягах. Пока зелье набирало силу, он изготовил самогонный аппарат. Вашуров, прилетевший в конце декабря в качестве деда-мороза с подарками и шампанским, обнаружил его мертвецки пьяным в одной из землянок лагеря. Шестаков лежал посреди комнаты на кровати, под нею справа и слева стояли бутылки - пустые и с мутной жидкостью.
До всеобщего заезда в середине мая к Олегу прилетали еще дважды, прилетали, чтобы увидеть похожую картину. Вы можете спросить, почему его не наказали, ведь даже выговора не получил? Да не за что было, потому что не было украдено ни бревнышка, ни тонны солярки. Удивившись, я обратился к таджикам, явившимся для устройства на работу:
- А что солярку не крали-то, странно как-то? - и получил ответ: - Хатели сначала. Уже бревно брали, салярка брали, вниз хатели тащить, но один голий человек с гора прибежал, совсем сумасшеший, снежный, наверна. Через месяц опять приходили, и опять убежали.
- Что, опять на снежного человека нарвались?
- Нет, снежный человек не был, адин медвед-женшина, очень болшой туда-сюда лагерь ходил, склад рудостойка ходил, заправка ходил, землянкин двер нюхал. Нас увидел, как побежит! Мы три минута кишлак свой прискакал.
- Интересные шляпки носила буржуазия! - удивился я, зная, что до кишлака километров пять по прямой, и к Шестакову в его землянку направился. Он, голый по пояс и обросший как Айртон из "Таинственного острова?, был трезв как кристалл чистейшего хрусталя. Жуткие его глаза рассматривали плату выпотрошенного радиометра. Я сел напротив, они исподлобья посмотрели на меня.
- Как я слышал, у нас снежный человек завелся? - спросил я, отметив, что креста на Васе не было.
- Да нет, не завелся. Это меня повело, аккурат 31 декабря. Вскочил ночью и в горы дернул, в чем был, считай в одних плавках, хорошо еще в сенях валенки подвернулись.
- Дык 20 мороза в декабре?!
- Ты арифметику знаешь? Так посчитай, сколько будет, если от сорока градусов двадцать отнять?
- 20, кажется.
- Ну да, 20 градусов. Считай, комнатная температура.
- А медведица? Таджики сказали, что медведица всю зиму по лагерю болталась, красть не давала?
- Не знаю, не видел... Скребся, правда, кто-то в дверь раз несколько, но я не пустил, подумал белочка*, - буркнул Вася, принявшись рассматривать плату.
- Ром будешь? - спросил я, вытащив из полевой сумки популярный тогда "Негро?.
- Наливай, - забросив плату в угол, выставил Шестаков на стол два стакана и половину тронутой плесенью прошлогодней буханки.
Мы выпили по сто пятьдесят, закусили, о чем-то поговорили. Затем Вася, смущенно посмотрев, убрал недопитую бутылку в шкафчик. Улыбнувшись, я пошел к себе, взял рюкзак, побежал за грибами - в мае на Кумархе вешенки идут косяками.
Через месяц, в маршруте по верховьям сая Скального, - он километрах в четырех от лагеря, - я наткнулся на берлогу, устроенную в нижнем конце разведочной канавы. На щебенистом ее дне, то там, то здесь покрытом свалявшейся медвежьей шерстью, что-то блестело. Присмотревшись, я узнал алюминиевый крестик Шестакова.
Вид его останавливал дыхание. Получается, наш геофизик Вася Шестаков на Новый Год спал с медведицей! Думаю, ни он, ни она, этого не отметили, как это часто бывает на Новый Год.
Взяв крестик в руку, я устроился на краю канавы. Далеко внизу блестела речка - я ее не видел. Я видел лавину, летевшую вниз по этому самому ущелью, летевшую убить двух мастеров, а третьего испугать на всю жизнь. Посмотрев налево, видел серые вершинные скалы. Меж ними видел завязывающие жирок лавины - иные испуганно срывались из-под ног дрожащего всем телом человека, в одних валенках идущего ко мне. Обернувшись к канаве, я видел занесенную снегом берлогу, зияющий ее зев, а в нем Шестакова, беспамятно спящего бок об бок с медведицей...