Аннотация: Этот рассказ был началом недописаного романа "Ната"
ПЕДАГОГИКА
В последнее время Игорь и Валя много ссорились, и эти ссоры часто касались вопроса воспитания Наташи. Игорь был отчимом Наташи, но баловал её так, как не балуют и родные отцы, а Вале это не нравилось -- она считала, что Игорь портит дочь, может быть, даже умышленно. Обнаружив, что Наташа стала воровать семейные деньги, Валя получила лучший аргумент в споре с Игорем.
-- Мы, по твоей милости, покупали ей дорогую одежду, кормили одними деликатесами, давали деньги, от домашней работы освободили... И что получили? Воровку! Девке тринадцать лет, а она одета как царица какая-то!
-- А что -- она должна в рванье ходить, как эти ваши коммунары?
-- А почему бы и нет?! Мы -- коммунары, быдло, а она, значит, должна быть воровкой, и воровать у родителей?! Всё ведь было, чего ещё ей требовалось? Ты даже ей колечки купил для сисек и пизды.
-- Это модно и красиво, что в этом плохого?
-- Но она их даже не вставила -- боли испугалась! А причёски, туфли, косметика! А в школу почти не ходит, только на постели валяется да по кабакам шляется.
-- Не по кабакам, а по ночным клубам. Девочка мечтательная, у неё тонкая натура.
-- Тонкая натура, а нахамить -- запросто! Тонкая натура -- значит, можно воровать?! А не жалко, если в тюрьму сядет -- со своей тонкой натурой?!
-- Ну что ты?! Она же тихая, женственная... Какая из неё преступница?!
-- Не преступница, так наркоманка. Женственная? Да она просто избалована и распущенна донельзя! Матерится хуже пьяного грузчика, да ещё и на мать! Меня ни во что не ставит -- я для неё грязь, деревенщина, а теперь до воровства докатилась. Всё! С тридцатого мая я в отпуске; еду домой, и увожу её на всё лето -- сама займусь её воспитанием, пока не поздно. Отпуск кончится -- Ира мне поможет.
Прежде Игорю удавалось отстаивать свою правоту, но факт воровства оказался слишком серьёзным аргументом, да ещё и не единственным, и он вынужден был уступить. На дачу семейство отправилось даже раньше, чем намечала Валя -- 28 мая. Отвезя Валю и Наташу в посёлок на своей машине, Игорь сразу уехал в Москву, не желая принимать участия в дальнейших событиях.
Этот сельский дом в Тверской области принадлежал Вале; в нём она жила с детства до встречи с Игорем, и стала его единственной хозяйкой год назад, после смерти отца. В отсутствии хозяев Валина сестра Ира пользовалась огородом, как своим, поддерживая в нём порядок; работающая в Москве Валя могла приезжать в посёлок только во время отпусков, но продавать дом не хотела, опасаясь слишком сильной зависимости от Игоря с его квартирой. Уже после того, как Валя переехала в Москву, а в доме остался только её отец, там появилась вода, газ и отопление, работающее на газе, что сделало проживание более комфортным -- прежде приходилось довольствоваться печкой, мыться в бане и таскать воду с улицы. В установку этого оборудования вложилась и Валя, и её отец; сделали это вовремя -- вскоре началась дикая инфляция, и те, кто копил деньги всю жизнь, остались ни с чем. Наташа провела в этом доме первые два года своей жизни, после чего переехала в Москву. Девочка была не выше большинства своих ровесников, симпатичной, слегка полноватой; выглядела на свой возраст.
Осмотрев дом, Валя вытащила из гардероба свой старый сарафан, переоделась в него, включила воду, электричество и газ, проверила газовое отопление и плиту -- все системы работали. Дом, пустовавший с прошлой осени, требовал хорошей уборки, и Валя решила сразу включить в работу Наташу.
-- Тебе надо -- ты и убирайся. Можешь хоть сиськами пол подметать! -- заявила Наташа, продолжая валяться в одежде на постели.
Валя ожидала такой реакции, и знала, что надо сразу дать понять дочери, что здесь такие выходки не пройдут. Она принесла грязный халат, силой сняла с девочки дорогое платье, которое терпеть не могла, и бросила его в ведро с водой.
-- Пол будешь мыть своим платьем. Надевай халат и начинай уборку!
-- Пошла ты в жопу со своим халатом!
-- А ты пойдёшь в баню, голой!
-- Ну и пойду, голой! -- Наташа сняла трусики и швырнула матери, -- довольна, коммуняка чёртова?!
-- Да, довольна! Сама пойдёшь, или тебя силой тащить?
-- Сама пойду! -- дерзко ответила Наташа, ещё больше успокоив мать.
Валя повела Наташу в баню; силу применять не пришлось -- с чувством морального превосходства невинной мученицы, девочка вошла в предбанник сама.
-- Вот тебе ведро для ссанья; будешь тут до утра сидеть, на хлебе и воде.
-- Ну и ладно, посижу!
Заперев дочь, Валя отправилась к сестре. Ире было тридцать четыре года, Вале -- тридцать один, а их дочери были почти одного возраста. Валя родила Наташу рано, без мужа, а Ира, когда-то критиковавшая за это Валю, сама вскоре потеряла мужа-алкоголика, который замёрз, уснув в канаве, в то время как Валя нашла обеспеченного москвича Игоря. Обе сестры были среднего роста, светлые, без лишнего веса, но Валя имела более привлекательную внешность, чем её сестра, а, кроме того, была умнее.
-- Пусть посидит на хлебе и воде, -- сказала Валя, рассказав сестре о своей проблеме.
-- Нет, это не правильно -- на хлебе и воде просто истощает.
-- А просто так ей там сидеть, кажется, по фигу. Хотя, это тоже хорошо.
-- Нужно что-нибудь получше придумать. На цепь хоть посади, у меня осталась от собаки, -- посоветовала Ира.
-- У меня же карцер сохранился, куда отец нас сажал! Надо опять туда уголь насыпать.
-- Возле дороги полно гравия -- когда дорогу засыпали, так и оставили целую горку; можно взять тележку, и привезти.
-- Отличная идея! Так и сделаю, а то слишком уж она изнеженная.
Вечером Валя дала дочери хлеб и воду.
-- У тебя ещё есть время, чтобы вымыть пол, иначе останешься здесь на ночь.
-- Уж лучше я здесь поторчу.
-- Торчи, -- согласилась Валя, и закрыла девочку в бане.
Закутавшись в старый половик, Наташа некоторое время предавалась размышлениям и фантазиям, затем уснула. Утром мать открыла дверь, разбудила дочь, снова дала ей хлеб и воду, а когда Наташа поела -- швырнула ей всё тот же грязный халат.
-- Опять этот сраный халат! Хоть постирала бы!
-- Потом сама постираешь, а сейчас работать надо. Или я тебя выпорю и оставлю здесь.
Запирая Наташу в заваленном тряпками и деревяшками предбаннике, Валя запирала дверь в баню, поэтому свободного места было мало; спать приходилось на полу, закутываясь в тряпки и половики. Это не оказалось, вопреки ожиданиям Наташи, большим неудобством; наказание напоминало ей приключение, а отсутствие одежды придавало некоторую романтичность. Сидя в бане, Наташа предавалась чувству ненависти к матери, мысленно проклинала её и представляла, как она отомстит за это когда-нибудь, как привяжет в этой бане мать и тётку, и будет каждый день отрывать по кусочку кожи; так будет длиться годами -- то-то они помучаются!
-- Ну не могу я его надеть! Он гадкий и вонючий!
-- Так уж и быть, -- уступила Валя, -- дам тебе купальник.
Наташа вышла из бани, ёжась, прошла по выложенной плиткой дорожке до дома.
-- Чёрт, холодно! Хоть бы обувь дала.
-- Обойдёшься босиком. Привыкай!
Мать дала Наташе сухое ведро; вместо тряпки в нём лежало её любимое платье, которое мать, стаскивая с неё, порвала. Фыркнув, Наташа взяла ведро и пошла наливать воду. Мыть пол она не умела, и Валя, стоя над ней, поучала, тыкала в плохо промытые места, заставляя их перемывать. Грязные брызги с тряпки летели на тело и на лицо; от неудобной позы тело сразу начало ломить. В глаза со лба стекал пот, который хотелось поскорее вытереть, но вытирать лицо грязной рукой Наташа не решалась. Как она ни жаловалась на все эти неприятности, грозившие испортить её внешность и подорвать здоровье, мать не уступала, и к обеду работа была выполнена. На обед мать дала жареную рыбу, бутерброд с маслом и сладкий чай.
-- Поработала -- можешь и пожрать. Если будешь хорошо работать, буду и мясо давать.
-- У меня теперь всё тело болит! Что я -- крестьянка, чтобы так ишачить?!
-- Да, ты теперь -- крестьянка! Привыкай к этой мысли! -- убедительно сказала Валя. -- Пожрала -- убери со стола, собери крошки с пола и вымой посуду, а потом выстирай халат.
Стиральная машина в доме была, но не работала, а стирать вручную Наташа не умела; ручная стирка оказалась очень утомительным делом, но она старалась получше отстирать этот мерзкий халат; постирав, старательно прополоскала, кое-как отжала и повесила сушиться.
-- Высохнет -- можешь заштопать, а можешь и рваным оставить. А теперь надо огород полить.
-- Ты что -- совсем озверела?! Мне плохо, меня тошнит, голова кружится, в висках стучит и всё тело болит!
-- Значит, снова отправишься в баню. Кстати, ты мне вчера сказала, чтобы я сиськами пол подметала -- может, покажешь, как это делается? Смотри -- пыль осталась в углу. Покажи, поучи меня, как сиськами пол подметать!
-- Покажу, если повторять будешь, -- заинтересовалась Наташа.
Это заявление подняло Наташе настроение, и она принялась показывать, тыкаясь в указанное место своей маленькой грудкой, что казалось забавным; Валя смотрела с серьёзным видом, как будто училась.
-- Нет, всё равно грязь осталась. Твой метод неэффективный, и я его изучать не буду, -- так же серьёзно сказала Валя. -- Ладно, вечером покормлю. А теперь иди в баню. Или поработай -- тогда ляжешь спать в доме.
-- Нет, лучше в баню пойду -- мне и там неплохо.
-- Иди, а я тебя и запирать не буду -- может, надоест сидеть, выйдешь и поработаешь.
-- Херушки, не дождёшься!
Наташа отправилась в баню и просидела там до вечера -- она была сыта, а работать совсем не хотелось. Валя разрешила взять ручку и тетрадку, и Наташа записывала свои размышления, рисовала виселицы, цепи с крючьями, висящих человечков. Вечером Валя дала ей щи, кашу с маслом и чай. Дневная выходка матери показалась Наташе прикольной; Вале тоже понравилось, что дочь проявила такую выдержку -- за это можно было простить упрямство. Грубоватый тон чем-то нравился Вале, и она не хотела заставлять дочь придерживаться "хороших манер" в обращении с ней -- "барышни" у Вали вызывали отвращение.
Наташа снова переночевала в бане; дверь оставалась незапертой. Утро на радость Наташе было немного теплее предыдущего.
-- Как в бане спалось? -- ухмыляясь, спросила утром Валя.
-- Неплохо, и даже забавно.
-- Это хорошо, -- улыбнулась Валя. -- Пошли, пожрём!
Посадив Наташу за стол, мать дала омлет, бутерброд с маслом и стакан чая; девочка с жадностью всё съела.
-- Грязной! Накормлю, тогда узнаешь, -- ухмыльнулась мать.
Наташа поверила, и посуду мыла старательно, проверяя, не осталась ли грязь; мать осталась довольной, во всяком случае, не стала кормить девочку грязью. Закончив мытьё посуды, Наташа понюхала высохший халат -- теперь он не вонял; она зашила порванные места, надела его и показалась матери.
-- Нормальный халат, почти как новый, -- заметила Валя
-- А ты обещала меня хуже всех одеть! Дашь самое рваное рваньё?
-- Поищу, раз так просишь, -- усмехнулась Валя. -- Может, платье возьмёшь, которым ты пол мыла? Оно как раз рваное.
-- Возьму. Может, перешью, и что прикольное получится.
-- Дам потом тебе ещё кое-что для прикола.
-- А пока я лучше в купальнике останусь -- приятно так в такую погоду.
-- А я боялась, что ты сразу оденешься, -- улыбнулась Валя. -- Так и оставайся -- голой и босой. Так ты мне больше нравишься.
-- Ага, клёво так! -- улыбнулась Наташ. -- А обувь не дашь?
-- А зачем тебе обувь? -- усмехнулась Валя. -- Обходишься босиком, и обходись -- так и привыкнешь. Обувь твоя в галошнице лежит -- можешь взять. Ещё вчера хотела сказать, когда ты пол вымыла, но ты раскапризничалась и пошла в баню, а обувь ты и не спрашивала.
-- Лучше я буду босиком привыкать -- может, всё лето так обойдусь.
-- У меня, действительно, была такая мечта -- продержать тебя босой всё лето! В Москве у тебя было всё, что пожелаешь, сверх всякой меры, а я бы на время лишила тебя всего, и ты бы жила, как последняя нищенка, с той лишь разницей, что я тебя всё же кормила бы нормально. Вот бы ты натерпелась, и узнала бы другую сторону жизни, что было бы тебе полезно. А мне бы, конечно, пришлось тогда с тобой повоевать -- представляю, что бы ты вытворяла! Конечно, всё это -- только фантазии, и я бы так не поступила.
-- И обуться бы ни разу не дала?
-- Постаралась бы ни разу не дать. Дала бы только в настоящий холод. Может, дала бы какие-нибудь рваные чуни для очень плохой дороги, чтобы тебя не пришлось волочить, или просто привязала бы что-нибудь к ногам.
-- Жестоко, но красиво! А можно гонять в плохую погоду и по плохим дорогам, выгонять голой под дождь, а к обычной еде добавлять нищенскую пищу или какую-нибудь такую гадость. Давай, поживу так до конца твоего отпуска -- интересно так!
-- Ну, Наташа!... С тех пор, как мы сюда приехали, ты меня всё время удивляешь и даже радуешь! Такого поступка я от тебя никак не ожидала, и он будет меня радовать, даже если ты не вытерпишь -- буду рада самой попытке! Если обойдёшься так до конца отпуска, у меня радости хватит на весь год. А ты получишь пользу, включая моральную и познавательную.
-- А чего ещё ты меня лишить хочешь?
-- Кажется, мы уже со всем разобрались. Лишила бы праздности, хорошей одежды, денег, деликатесов, мягкой постели и других удобств. Работать я тебя заставлю -- в этом я не уступлю, лишних денег я тебе не дам, а значит, и деликатесов ты не купишь, второй кровати у меня просто нет, а на всё остальное ты, кажется, сама согласилась. Постараюсь познакомить тебя с разными трудностями; с некоторыми ты уже познакомилась, и они тебе понравились, чего я никак не ожидала. Может, и это всё тоже тебе понравится. Раз ты так хочешь, буду и под дождь выгонять, и по плохим дорогам гонять, и всяким дерьмом кормить. Если требуется что-то к этому добавить -- скажи.
-- А ты забери всё, как хотела, чтобы у меня вааще ни хуя не было!
-- Ладно, заберу. Только воевать с тобой не буду -- немного поупорствую, и отдам. Или ты хочешь, чтобы я не сдавалась, даже если ты вопить будешь? -- лукаво спросила Валя.
-- Конечно, не сдавайся!
-- Молодец, рисковая! Ладно, раз уж ты так рискнула, я тоже напрягусь и не уступлю, сколько бы ты ни кричала, -- пообещала Валя. -- А теперь мы пойдём за гравием.
-- Гравий таскать? Чёрт, опять -- вкалывать!
-- Конечно! Всё лето будешь вкалывать, каждый день! А знаешь, для чего нужен гравий? -- усмехнулась Валя. -- Карцер для тебя делать будем, на тот случай, если снова придётся тебя наказать. Зато, тебе больше не придётся сидеть на хлебе и воде. Но сперва надо всё барахло оттуда вытащить. Пойдём, покажу!
Валя отвела девочку в заднюю часть дома, и Наташа увидела, что карцер -- это обычная маленькая комнатка, напоминавшая кладовку, а необычным в ней было то, что она имела снаружи крепкую щеколду и маленькое окошко в двери над порогом, в которое можно совать еду "арестанту".
-- Охуеть! Прямо, как в тюрьме!
-- Будешь воровать -- попадёшь в настоящую тюрьму, а здесь ты к ней хоть как-то подготовишься, -- усмехнулась Валя. -- Ну, сделаешь эту работу? Не ты, так я сама сделаю -- тебе же хуже будет.
-- Вот прикол -- карцер для себя делать! -- развеселилась Наташа. -- Ладно, поработаю.
-- Хороша девка! -- улыбнулась мать, похлопав дочку по заднице.
-- А теперь тело загрубеет.
-- И станет лучше, а то слишком рыхлое, -- ответила Валя, потрепав Наташу за складку кожи на боку.
Наташа сама была недовольна ватной рыхлостью тела и полнотой, вызванной чрезмерным употреблением сладкой и мучной пищи; она завидовала некоторым знакомым девчонкам, которые были намного полнее её, но имели очень упругие тела. Она не редко думала о том, что ей стоит подкачаться, но уж очень не хотелось так напрягаться. Обычно Наташа злилась, когда кто-то говорил об этом недостатке, но сейчас осталась спокойной. Весь разговор, даже о карцере, проходила как-то весело.
Наташа с матерью вытащили из карцера дедовские шинели, телогрейки, сапоги, валенки, сломанный табурет и прочую рухлядь, часть которой перенесли в сарай, а часть бросили к прочему хламу, приговорённому к сожжению. Наташа выбрала себе подходящую телогрейку и сапоги -- на случай холодов. Вытащив из карцера все вещи, Валя ввернула лампочку, включила свет; выключатель находился в самом карцере.
-- Раньше здесь уголь был -- твой дед так меня наказывал. Кстати, он иногда и лампочку вывинчивал, а когда посидишь в полной темноте, всякое мерещиться начинает. Я считаю, что это можно делать только в особых случаях. За провинности средней тяжести я буду забирать половик.
-- А как же на гравии спать? Может, лучше порку терпеть?
-- Скоро сама узнаешь, а порку для сравнения попробуй.
Валя взяла совковую лопату, дала дочери тележку, и повела её через заднюю калитку огорода к дороге. Дорога начиналась в райцентре, проходила в двадцати метрах от забора Вали, огибала "деревенскую" часть посёлка, и, немного не доходя до реки, уходила в сторону, к шоссе. Эту дорогу недавно подновили, засыпав довольно крупным гравием, и, как у нас принято, часть "лишнего" гравия оставляли лежать кучей у обочины.
-- Вот это камни! -- оценила Наташа.
-- Для наказания -- что надо! А вот -- самая жуткая дорога из тех, что я видела. Поскольку я должна гонять тебя по плохим дорогам, мы сейчас пойдём по ней на речку -- полкилометра по этой дороге, и ещё метров сто по траве. Посмотрим, что из этого получится.
-- Во всяком случае, волочить меня не понадобится -- я же не сволочь!
Валя и Наташа поставили тележку и лопату за калиткой, и пошли к реке. Валя ожидала, что Наташа скоро свернёт с дороги и пойдёт вдоль неё по траве или по песку, если вообще не расхнычется, а Наташа её снова удивила.
-- Молодец, девка! -- радовалась Валя. -- Жаль, не могу с тобой всё лето заниматься -- уж я бы сделала из тебя спартанку. Надеюсь, с Ирой заниматься будешь -- она лучше меня в этом разбирается. Увидишь, как она Олю вымуштровала!
Дойдя до поворота дороги, Валя с Наташей пошли через запущенное поле к реке; обстрекав крапивой ноги, Наташа весело визжала. Так же весело визжа, Наташа искупалась в реке; то, что дочь влезла в такую холодную воду, снова удивило Валю.
Тем же путём Валя и Наташа возвращались к дому. Валя поинтересовалась ощущениями, и Наташа сообщила, что ощущения острые, но приятные.
-- Молодец! -- радовалась Валя. -- Всё бы было хорошо, если бы ты ещё любила работать.
-- А кто работать любит?! -- засмеялась Наташа, -- одни дураки и быдлаки, которых круто наебали -- они ишачат, а денежки другим достаются!
Не найдя аргументов, Валя не стала оспаривать это утверждение.
-- Бери лопату и насыпай тележку до краёв, -- скомандовала Валя.
-- Послала бы тебя на хуй, если бы не для себя это делала! -- усмехнулась Наташа.
-- Тогда, делай всё сама -- будет, чем гордиться!
Наташа наполнила тележку гравием и довезла до дома, а довольная Валя только наблюдала. Наташа сама ссыпала гравий на пол, разровняла, подобрала отдельные камни, упавшие, когда она перетаскивала тележку через ступени, и бросила их на пол карцера. Привезённого гравия не хватало для того, чтобы распределить его по полу достаточно толстым слоем -- можно было очистить от него часть пола и облегчить себе наказание; Валя и Наташа снова пошли за гравием. Как и в первый раз, Наташа всё сделала сама. Решив, что гравия достаточно, Валя дала Наташе половик, а Наташа постелила его на камни.
-- Ну, девка, ты сегодня показала себя!
-- Для себя старалась, -- улыбнулась Наташа, ложась на гравий.
-- Лежи, привыкай, а когда надоест -- иди огород поливать.
-- Надо бы ещё пару тележек привезти, -- заметила Наташа.
-- Ну -- выше всяких похвал! Может, сама сходишь и принесёшь, а я огород полью.
Наташа взяла тележку и лопату; чтобы облегчить задачу, она положила лопату поперёк тележки и привязала её верёвкой к ручкам. Дойдя до гравиевой дороги, Наташа отвязала лопату, набрала гравий с краёв дороги, оставила лопату у дороги в бурьяне, довезла тележку до дома, высыпала гравий и снова пошла с тележкой к дороге. Она привезла не две, а четыре тележки, потратив на всё около сорока минут; с четвёртой тележкой привезла лопату. Постелив на гравий половик, Наташа легла на него и отдыхала до ужина. Наташа лежала и размышляла о последствиях принятого решения; было немного жутковато, но очень интересно.
-- Я ещё четыре тележки припёрла! Хорошо получилось, только надо теперь что-нибудь под голову положить -- кирпичи или бревно.
-- Смотря, какой проступок совершишь. А за заслуги получишь сегодня на ужин хорошую прибавку! Пошли жрать, твою мать!
На ужин Валя дала дочери четыре бифштекса и чёрный хлеб с маслом; объяснила, что требование трудиться в огороде определялось вовсе не желанием получить хороший урожай, на что не было и надежды -- важно приучить дочь к простой и грубой крестьянской работе. Вспомнив просьбу Наташи, Валя порылась в шкафу со старой негодной одеждой, и дала дочери рваную красную с чёрными полосками футболку, чёрную прожжённую спереди юбку, трикотажные штаны, большой платок, дырявую ночную рубашку и грязную кепку, не имевшую изъянов, из желтоватой жёсткой ткани с таким же козырьком.
-- Какая прелесть! -- радовалась Наташа, рассматривая рваньё. -- Постираю, подрежу, и оставлю такими драными. А ты научишь меня повязываться платком, как крестьянки раньше делали -- это меня всегда так прикалывало!
-- Научу, -- усмехнулась Валя. -- Теперь -- так, а раньше с платьями тебе угодить было невозможно!
-- Ну, как ты не понимаешь?! Платья должны быть модными и фирменными, а не китайскими и не совковыми. Можно и в Москве в рванье ходить, ради прикола, но не в школу же!
-- А в школу -- обязательно такие надевать?
-- Видела бы, что другие в школу надевают! Если только на зло училке в лохмотья вырядиться, -- засмеялась Наташа, -- это можно!
-- А что, нет детей из обычных семей -- все такие богатенькие?
-- Есть простолюдины, но их даже учителя презирают. Уж лучше в купальнике придти! Одна девка так и пришла, на спор -- с урока выгнали, немного пожурили, зато все уважали потом.
-- А футболки и джинсы чем тебя не устраивали? Удобно и красиво!
-- Ма, ну это же женственно! И Папик, и все его друзья так говорят!
-- Да сволочи они все и прохиндеи!
-- А помнишь, ты говорила, что хочешь меня наголо остричь?!
-- Да, когда уже смотреть не могла, как ты часами волосы укладывала и лаком воняла.
-- Ма, остриги! Я всё равно хотела ёжик сделать.
-- Ладно, остригу, -- усмехнулась Валя.
Вечером Валя остригла Наташу и научила повязывать платок по-крестьянски, а перед сном отвела в выделенную для неё крохотную комнатку, соседствующую с карцером. В комнате был письменный стол, стул, тумбочка и старая этажерка, а кровати не было.
-- У меня есть раскладушка, есть пружинный матрас -- это та же кровать, только без ножек, -- сообщила Валя, -- но ты обойдёшься ковриком!
-- Обойдусь!
Валя дала Наташе паласный коврик, рваную простыню, вместо одеяла -- покрывало из грубой толстой полушерстяной ткани и подушку. Наташа легла на коврик, накрылась покрывалом, пофантазировала и уснула.
-- Был бы коврик чистым, я бы без простыни обошлась, -- сказала утром Наташа, представлявшая, что простынь неуместна; что она нарушает совершенство замысла.
-- Да не будь ты такой брезгливой! Выбей его хорошенько и щёткой почисть. Можешь постирать, но он долго потом не высохнет, а то и протухнет.
Позавтракав, Наташа вымыла посуду, выбила и вычистила щёткой коврик, постирала отобранное ранее рваньё. После обеда Валя заставила её поливать огород. Солнце пекло сильно; Наташа надела халат и повязалась платком; желая сфотографироваться, дала Вале "мыльницу".
-- Щёлкну во время работы, для истории, -- засмеялась Валя; выбрав момент, она сфотографировала Наташу. -- Натуральная крестьянка!
-- А теперь -- голяком, -- попросила Наташа.
Сняв халат и платок, Наташа взяла два ведра воды; мать сфотографировала её, после чего Наташа снова надела халат и старательно по-крестьянски повязала платок.
-- Как лучше -- "крестьянкой", или голяком? -- спросила Наташа.
-- По любому -- хорошо, лишь бы работала, -- засмеялась мать.
-- Нет, наоборот: "по любому -- хорошо, лишь бы не работать", -- смеялась Наташа. -- Если бы ты меня работать не заставляла, я бы согласилась ещё чего-нибудь лишиться.
-- Работай, лишенка, а лишения итак будут, но кажется, они тебе по фигу.
-- Не по фигу, а по кайфу!
Пока работали -- развлекались и спасались от жары, неожиданно обливая друг друга водой. К концу работы Наташа сильно устала; мышцы болели. Валя сама приготовила на ужин бифштексы. Поев, усталая Наташа легла на голый коврик и вскоре уснула. Утром мать её разбудила и снова позвала работать. Мышцы болели ещё сильнее, чем вечером; вставать не хотелось.
-- Хочешь ещё поспать -- поспи в карцере. Надоест там лежать -- выходи и работай.
Наташа встала, и, прихватив подушку, направилась в карцер; легла там, и снова уснула; проспала и просто провалялась ещё семь часов. Профилонив половину дня, встала ближе к обеду; теперь она выспалась и чувствовала себя намного лучше, чем утром.
-- Вот и в карцере поспала, да ещё так долго, -- улыбнулась Валя.
-- Классно выспалась, -- радовалась Наташа.
-- Теперь, если захочешь лишнего поспать или отдохнуть -- иди в карцер.
-- Значит, не зря сделали -- хоть здесь выспаться можно.
-- Не зря, как и всё остальное. А сейчас мы пойдём на кухню -- будешь учиться готовить.
Валя убедилась, что дочь -- не очень изнеженная, не такая уж "барышня", разумно рисковая, не стыдливая, и не очень наглая; к работе и к трудностям привыкает, и даже умеет готовить, хотя многое делает не так, как она, но тоже вкусно. У Наташи так же сильно изменилось отношение к матери и к себе. Валя и Наташа выпотрошили, разделали и пожарили курицу, приправив её солью, перцем, чесноком и покупной приправой из разных пряностей. Вале пришлось поучить Наташу готовить кашу, поскольку каши она прежде не ела и не готовила. За обедом Наташа ела курицу и гречневую кашу, которую прежде терпеть не могла; манную и перловую каши Наташа особенно не любила, и решила отложить на-потом.
Наташа занялась прополкой, а, прополов одну гряду, принялась обрезать ветки кустарников, потом опять занялись прополкой. Валя снова сфотографировала дочь за работой, а Наташа сфотографировала мать. Такое чередование работ уменьшало усталость. Начался ливень; поливку прекратили, но остальную работу продолжили. Приехала соседка, поздоровалась; Наташа вежливо ответила тем же.
-- Это моя дочь, Наташа, -- представила Валя.
-- Какая хорошая девочка, и в такую плохую погоду работает, -- заметила соседка.
-- Потому-то она и хорошая, -- улыбнулась Валя.
Через полчаса дождь прекратился, стало прохладнее; работа продолжалась, как обычно, до ужина. Играя с дочкой и тестируя одновременно, Валя измазала её мокрой землёй -- Наташа развеселилась и пожелала сфотографироваться. После работы Наташа помылась и села за стол; мать дала ей оставшуюся курицу, кусок хлеба и сладкий чай.
-- Соседка наша разговаривать не любит, а сегодня исключение сделала -- ты ей так понравилась. А как тебе дождичек понравился?
-- Заебись! Даже работалось легче. И грязью так здорово мазались -- кайф! Если бы не дождь, я бы в карцер отдыхать пошла.
Валя принялась объяснять дочери, что к разным трудным ситуациям, даже к наказаниям, надо относиться, как к приключениям, и ценить это:
-- Поэтому, быть слишком послушной -- тоже не очень хорошо, -- хитро подмигнув, сказала Валя, -- надо же было тебе и в бане посидеть.
-- Хулиганка! -- засмеялась Наташа. -- Буду знать!
-- Хорошо, -- улыбнулась Валя, -- ты чай на стол пролила, и кусок хлеба на пол уронила -- спей чай со стола, и хлеб с пола ртом подбери и съешь. Слабо?
-- Совсем не слабо! -- развеселилась Наташа, и выполнила требование.
-- Молодец, девка, -- смеялась Валя, -- так теперь и будешь делать!
-- Ма, ты такая прикольная! Пойдём купаться?
-- Пойдём, только надо Иру и Олю позвать.
-- Фу, противные бедные родственнички! Если их позовёшь, я не пойду!
-- Ладно, сходим вдвоём, но с ними тебе всё равно придётся познакомиться.
Наташа снова окунулась, а Валя даже не вошла в воду.
Когда утром мать разбудила и позвала работать, Наташа выразила желание ещё поваляться, и отправилась в карцер; она немного поспала, а потом валялась до обеда. Гравий под толстым половиком не доставлял ей серьёзных неудобств, а представление о нём вызывало удовольствие. Пообедав, Наташа занялась с матерью огородом. Погода была в меру тёплой, и одеваться Наташе не хотелось; Наташа не стала бы обуваться, даже если бы не было договора с матерью. Соседка, как и говорила Валя, ходила по своему огороду в голом виде, а всё общение ограничилось дежурными приветствиями.
-- Слабо гусеницу съесть? -- вспомнив своё недалёкое прошлое, подколола Валя.
-- Не слабо, уже ела! -- взяв гусеницу, Наташа сунула её в рот и съела. -- А тебе?
-- Не слабо, уже ела! -- засмеялась Валя, и съела гусеницу.
-- А теперь -- земляной червяк! -- предложила Наташа, и съела его. -- Слабо?
-- Не ела, но не слабо! -- ответила Валя, и съела червяка. -- Оказывается, ты много чего перепробовала, а я ни хуя не знала!
-- Могут же у "барышни" быть свои секреты, -- жеманно пояснила Наташа, -- я ведь тоже не знала, что ты гусениц жрала.
-- Но ты поделишься со мной своими секретами?
-- Поделюсь, только ты Папику не проболтайся -- я хочу быть для него "барышней"!
-- Мужчинам всего знать и не следует, -- усмехнулась Валя, -- и я ещё ни разу не говорила ему то, что ты просила скрыть. Жаль только, что сама так мало знаю.
-- Ладно, расскажу! И ты мне расскажешь.
-- Как, по твоему, -- смеялась Валя, -- черви лучше перловой каши?
-- Хуже перловой каши только мерзкая СОЛЯНКА, -- с отвращением, сморщилась Наташа, -- но эту гадость я бы на самый "потом-потом" оставила, и только на один раз. Меня от одного её запаха блевать тянет -- уж лучше говно жрать! Я прежде неё говно съем! А червяков я бы ещё пожрала.
Поработав час в огороде, Наташа взялась за стираное тряпьё. Платье, послужившее половой тряпкой, хорошо отстиралось; Наташа сделала из него "ультра-мини", а разрывы, создававшие впечатление работы насильника, решила оставить. Футболку Наташа обрезала, превратив в топик. У трикотажных штанов она очень коротко обрезала штанины, превратив их в шорты. Чёрную юбку ушила до своего размера и обрезала, срезав дыру; теперь юбка немного не доставала до колен и не имела изъянов. Ночную рубашку без пуговиц разрезала на две части, сделав короткую юбку и рубашонку. Платок изначально был чистым, без дыр, и не нуждался в переделке. Кепке хватило стирки. Закончив работу, Наташа надела топик -- бывшую футболку, шорты -- бывшие трикотажные штаны и кепку; показалась матери.
-- Буду, -- согласилась Наташа, -- только, мне и этого пока хватит.
Валя достала швейную машинку, кучу обносков и разных рваных тряпок, часть которых взяла у Иры; на самых плохих из них Наташа тренировалась. Она умела пользоваться швейными машинками, но машинка её матери была устаревшей, и Вале пришлось объяснять некоторые её особенности, а Наташе -- немного потренироваться. Наташа быстро освоила эту рухлядь, принялась разбирать тряпки, фантазируя, что и из чего может получиться.
Прежде всего, Наташа обработала "половое" платье так, будто оно и было таким коротким. Она попросила у матери кусок шкурки, и увлеченно продолжила работу с барахлом до ужина. Вечером искупалась, а утром, позавтракав, возобновила шитьё и занималась этим до обеда. Пока Наташа занималась шитьём, Валя вернула на место щётку, умышленно изъятую из мотора стиральной машины.
-- Наташка, оставь пока шитьё -- будет ещё плохая погода, тогда и займёшься. В огороде тоже надо поработать. От огорода ты у меня не отвертишься.
-- Я не хотела отвертеться, я кое-что забавное делаю, вот и увлеклась.
-- Ну, это -- простительно.
-- Только, лучше я в карцере отдохну, а то после шитья спать тянет.
-- Чёрт с тобой, иди в карцер, -- согласилась Валя; считая себя честной, она не могла нарушить договор. Другой стороной её честности было то, что она не давала пустых угроз.
Наташа провалялась в карцере до ужина, поужинала, подобрала ртом крошки с пола и со стола, что её теперь забавляло, помыла посуду, сходила к реке, искупалась, и вновь уселась за шитьё. Через час она доделала эту увлекательную работу, и показала матери две вещи, которые ей больше всего нравилась: юбочку с короткой рубашонкой, сшитые из мешковины, и выглядящей исключительно убого халат. Надев "убогий" халат, Наташа повязалась серым платком.
-- Фирма "Красная Быдлачка", -- объявила Наташа.
-- Какой необычный халат! -- восхищалась Валя, -- и платок этот так к нему подходит!
-- Был -- обычный халат, а я специально "нищенский" сделала! Не так просто было -- я над ним особенно потрудилась.
-- Да, он очень интересный. И мешковинка твоя мне очень нравится.
-- Мне это тоже нравится больше остального. Только надевать всё равно некуда.
-- Завтра в магазин пойдём, вот и оденешься.
-- Я надену "половое платье", а ты напяль свои джинсы, серую футболку, жёлтые ботинки и кепку задом наперёд.
-- Согласна, -- улыбнулась Валя, -- а потом ты мне тоже что-нибудь нищенское сшей.
-- Сделаю! А свой вонючий халат можешь забрать -- он слишком хорош для меня, -- усмехнулась Наташа.
-- Заберу, и буду носить! Он лучше моего нынешнего халата, а тебе он слишком широк.
-- Я хочу купить белую мужскую майку, а потом испачкать её чаем и какао -- прикинь!
-- Да, будет прикол! -- засмеялась Валя. -- Ладно, куплю. И куплю тебе ещё одну такую майку, которая будет чистой, и чёрные трусы -- хорошо будет на тебе смотреться. И себе такое куплю.
-- Вот -- прикол! -- засмеялась Наташа.
В эту ночь Наташа захотела спать в бане.
* * *
На следующее утро, после завтрака, Наташа с матерью отправились в магазин. Валя оделась, как предложила Наташа, и выглядела, как пацанка, что ей нравилось. Благодаря тому, что подол платья лишь наполовину прикрывал задницу, и благодаря следам насилия на нём, Наташа выглядела как соблазнительная малолетняя блудница. Мужики пялились и на платье, и на красивые свежевымытые ляжки Наташи, открытые почти до краёв ягодиц, и на прикрытую трусиками купальника "пипочку". Стрижка "наголо" и отсутствие обуви делали Наташу ещё более необычной. Валя не была моралисткой, и реакция мужиков на Наташу её забавляла, как и саму Наташу. Валя снова наблюдала за поведением дочери: девочка не жаловалась на плохую дорогу, не требовала купить себе каких-нибудь деликатесов, и, разговаривая со старыми знакомыми Вали, была вежливой и доброжелательной. Валя обошла с дочкой продовольственный рынок и несколько магазинов, а на обратном пути дала нести две тяжелые сумки, сама осталась налегке, и снова не услышала жалоб, хотя со стороны было видно, что нести эти сумки Наташе было очень тяжело; девочка донесла сумки до дома -- два километра, и осталась в хорошем настроении. Вале это понравилось, она похвалила дочь, и решила, что в следующий раз можно пустить девочку в магазин одну, а потом пересчитать деньги, которые она вернёт, что было бы хорошей проверкой, ведь, могло оказаться и так, что дочь хорошо себя вела только в её присутствии, а, отправившись в магазин одна, купит себе деликатесов и утаит сдачу. Прежде были случаи, когда, купив товар, Наташа переклеивала ценники, значительно набавляя цену, и забирала разницу себе, что было трудно распознать в период бешеной инфляции.
Наташа, не знавшая посёлок, по пути осматривала его "городскую" часть и людей. Посёлок она представляла иначе -- как некий "медвежий угол", со спившимися коммунарами, постоянно дерущимися и горланящими блатные песни под гармошку, с изголодавшимися, как в Эфиопии во время засухи, детьми, и с полной разрухой. Их дом находился в "деревенской" части посёлка -- восемь деревянных домов, три из которых давно пустовали и были почти разрушены, находились на некотором расстоянии от "городской" части, в которой были расположены магазины, небольшой рынок, почта, администрация и милиция, школа и детский сад, и многое другое.
Таких тяжелых сумок Наташе никогда не приходилось носить, а теперь пришлось идти с этой тяжестью босиком по просёлочной дороге два километра, прикладывая дополнительные усилия на подъёмах и спусках; это было непривычно и трудно, но терпимо, и даже по-спортивному интересно. Это могло бы быть удовольствием, если бы не узкие матерчатые ручки сумок, свернувшиеся в верёвки -- они врезались в потные ладони и натирали их так, что казалось, будто они прорезают кожу. Крайне неприятно было изображать "воспитанную девочку" перед материными знакомыми ублюдками, которые по-простецки смешивали в разговоре хамство и сюсюканье; хотелось послать их матом, но подхалимажу тоже надо учиться -- подхалимам всегда легче жить, тем более что и ублюдки её хвалили, хотя и по-идиотски, но ничего лучшего от них ожидать и не следовало -- ублюдки ведь. При них, Наташа придавала своему лицу более измождённый и жалобный вид, но так, чтобы ублюдки это видели, а мать -- не видела. В отличие от многих родителей, Валя не стеснялась хвалить свою дочь.
Наташа вернулась домой усталой, но довольной не меньше, чем её мать, и чувствовала себя теперь более уверенно; она разделась, выпила две кружки сладкого чая, помылась, остудила руки и ноги в холодной воде. Похвалив дочь за проявленное мужество, Валя накормила девочку хорошей порцией жареного мяса и другой вкусной пищей. Наташа снова подобрала крошки и кусочки еды ртом и спила чай со стола, вымыла посуду и отправилась отдыхать. Валя ушла к сестре, а Наташа пошла в свою комнату, легла на коврик, включила музыку, заснула и проспала полтора часа, а, проснувшись, захотела ещё полежать на гравии.
-- Привыкаешь?
-- Здесь после трудов отдыхается хорошо.
-- Оказывается, это -- комната отдыха, -- засмеялась Валя.
-- А ты сама попробуй, когда устанешь. Это же как массажёры с колёсиками.
-- А ты половик убери, и полежи.
-- Попробую, только это уже не отдых будет.
Вечером, руки щипало ещё сильнее -- на них образовывались мозоли. Валя дала Наташе рукавицы, не освободив от работы в огороде, а Наташа не стала отсиживаться в карцере, хотя это было легче всего.
-- Подумаешь -- мозоли натёрла! Руки у тебя слишком изнеженны, ты же ничего не делала раньше; поболят, и перестанут, а потом загрубеют, и уже не будут так натираться, -- сказала Валя, посмотрев руки дочери. -- Ладно, сегодня я сама вымою посуду. А ты, в следующий раз, свяжи две сумки, неси на плече, как нищие носят, или тряпку подложи, чтобы лямки не резали. Изолентой ещё потолще их обмотай. Но ты молодец, что терпела!
-- Я сама рада, что донесла, только всё время их носить как-то не хочется.
-- А придётся, -- усмехнулась Валя. -- Жалко, что не могу тебя каждый день в магазин гонять так, чтобы ты с полными сумками оттуда возвращалась.
-- Ладно! Если бы не эти ручки, было бы даже клёво.
Наташа аккуратно пролила на майку чай и высушила её утюгом; так же обдуманно посыпала со всех сторон какао, притёрла его тряпкой и присушила. Наташа померила голубые кальсоны и трусы с майкой, одна сходила на речку и искупалась, потом отдыхала, слушая музыку, размышляя о произошедших переменах, и эти изменения ей нравились; она нравилась себе ещё больше, чем прежде.
Валя предложила сходить к Ире. Тётка была Наташе неприятна, идти к ней не хотелось; Наташа надела трусы и испачканную майку; отправилась к тётке, думая о том, что ей снова придётся изображать "воспитанную девочку". Наташа постучала в дверь; вышла Ира, позвала в дом: "Наташенька, проходи! Познакомься, это моя дочь, Оля. А это -- Наташа, твоя двоюродная сестра".
Ира принялась расспрашивать Наташу; Наташа рассказала о том, как жила в городе и как живёт теперь. Валя успела рассказать Ире о подвигах Наташи; теперь Ира всячески хвалила за них Наташу перед Олей. Ира рассказала о своей жизни, о посёлке, о том, как она тренирует школьников и Олю; попросила дочь показать несколько гимнастических стоек. Ира показала канат, привязанный к толстому суку, перекладину, разборные гантели и другие спортивные принадлежности; предложила ими пользоваться, обещала давать уроки, и Наташа согласилась. Олю заинтересовали рассказы Наташи о ночных клубах, о моде, о модных салонах, о городской жизни, а Наташа заинтересовалась Олей.
Наступил вечер; Наташа попрощалась с родственниками и отправилась домой; рассказала за ужином матери о состоявшейся беседе и о том, что родственники не оказались такими противными, как она думала.
Следующий день Валя объявила "выходным" для Наташи; то же самое сделала Ира для Оли, но с утра Ира пригласила Наташу на тренировку; Наташа пришла голой.
-- На "шпагат" посажу за неделю, а может и быстрее, только тебе придётся потерпеть, а дальше -- поддерживать форму. Гибкость можно развить хорошую. А к осени будешь отличницей по физкультуре, будешь и по канату лазать, и на перекладине, и прочее. Чемпионки по гимнастике, конечно, из тебя не получится -- поздно взялись, но для твоего развития будет полезно. Это -- самое основное, а потом видно будет, и сама решишь, чему уделить больше внимания.
Ира устроила Наташе жесткую часовую тренировку, которую девочка мужественно терпела, что было замечено Ирой и одобрено. После тренировки Ира оставила девочек, предложив им погулять. Оля надела шорты, футболку и кеды, а Наташа -- кальсоны.
-- Как легко ты вытерпела это, обычно все воют. Терпеливая же ты! -- заметила Оля.
-- Да, круто она меня ломала, очень больно было, пришлось терпеть.